Гелена Великанова исполняет песню Аркадия Островского на слова Зои Петровой "Алёшины галоши" в сопровождении эстрадно-симфонического оркестра Гостелерадио СССР под управлением Юрия Силантьева. 1968. Источник: канал на YouTube «Советское телевидение. Гостелерадиофонд России», www.youtube.com/c/gtrftv

Всех, кто радуется каждому и дню и рад любому поводу для праздника, поздравляю! 4 февраля, непонятно почему, как давно и насколько достоверно, считается Днём рождения резиновых калош (или, если хотите – галош)!)))

Не знаю, где как, а в нашей стране с этим чудом обувной промышленности знаком каждый. В детстве мы все ходили в валенках с галошами, а заядлые дачники и огородники только в этой обуви и выходят на свои угодья. Кстати, получается, что галоши могут быть и самостоятельной обувью, и аксессуаром к ней – это касается моделей, предназначенных для того, чтобы надеваться прямо на обувь и тем самым защищать её от непогоды. В советское время это было очень модно, галоши носили даже заядлые модницы, а сам продукт выпускался разных фасонов и цветов.

История галош весьма красочна, но, чтобы не растягивать пост, расскажу только основное и очень коротко. А после истории, в качестве украшения – две прекрасные цитаты из наших классиков. Во-первых, конечно, отрывок возмущённого монолога доктора Преображенского из «Собачьего сердца» Булгакова и во-вторых – лирический фрагмент из Михаила Шолохова.

С самого начала предлагаю определиться с тем, что, согласно всем авторитетным словарям, «галоша» и «калоша» являются вариантами написания одного и того же слова, поэтому использовать будем оба. Ну, и спорной является этимология этого слова: кто-то утверждает, что оно происходит от французского galochе, кто-то – от немецкого galoschе, а кто-то делает отсылки даже к греческому языку и латыни (в древнегреческом было слово καλόπους «сапожная колодка» (из κᾶλον «древесина» + πούς «нога»), а в латыни —caliga «сапог» и gallica «галльская сандалия»). Но поскольку большого значения это не имеет, предоставляю каждому придерживаться наиболее симпатичной ему версии))

Итак. Известно, что ещё в 1803 году английский изобретатель по фамилии Рэдли получил патент на производство тканевых чехлов для обуви, пропитанных каучуком. Однако из-за технологических сложностей при производстве (из-за нестабильной пропитки калоши очень быстро портились) и отсутствия возможности массового производства этот вариант не «выстрелил». Примерно в это же время в США изобретатель Чарльз Нельсон Гудиер (Charles Nelson Goodyear ), тот самый, который в 1839 году запатентует способ вулканизации каучука, благодаря которому в итоге появится резина, и чьим именем будет названа одна из ведущих мировых компаний по производству автомобильных шин, подобно Рэдли, экспериментировал с каучуком и тоже начал выпускать калоши, однако они имели те же проблемы, что и английские: трескались на морозе и становились мягкими в жаркую погоду. В российскую столицу калоши этого образца попали в середине 1820-х и, кстати, их упоминание есть даже в переписке Александра Сергеевича Пушкина с братом Львом в ноябре 1824 года. А уж в 1840-х годах на российский рынок стали поступать американские резиновые калоши. Правда, в импортном варианте они оказались неконкурентоспособными, но, не желая терять огромный российский рынок (где ещё найдёшь столько непогоды и грязи!) заокеанские комиссионеры нацелились на организацию производства внутри Российской империи, воспользовавшись дешевизной рабочих рук и топлива.

В 1861 году в Санкт-Петербурге заработало производство Товарищества российско-американской резиновой мануфактуры "Т.Р.А.Р.М.", получившее всемирную известность как "Треугольник" (после 1918 года – "Красный треугольник"). Те самые - блестящие калоши с красной байковой подкладкой и треугольным клеймом на подошве - стали визитной карточкой "Треугольника". Через 20 лет в калошный марафон включились московская фабрика "Богатырь", рижские "Каучук" и "Проводник", и уже очень скоро мы даже начали экспортировать калоши в европейские страны, а представительства отечественных резиновых мануфактур открывались во всех крупных городах Старого и Нового Света.

Думаю, разнообразию калош того времени позавидуют даже современные дизайнеры, в распоряжении которых есть самые современные технологии: в начале века по нашим дорогам шлёпали калоши зимние - на собачьем, кошачьем, мерлушковом меху, защищавшие ноги от мокрого снега и холода; глубокие и "мелкие" демисезонные - на шерстяной или хлопковой подкладке; дамские - "с местом для французского каблука" (в советское время известные как "боты") и полугалоши - оставлявшие каблук снаружи...

Первая мировая война нанесла болезненный удар по "красивым, блестящим": их производство сократилось вдвое, так как импортный каучук шёл на военные нужды, прежде всего на изготовление шин и средств химзащиты. Из-за возникшего дефицита за калошами началась форменная охота, и каждый вёл её по своим правилам: кто-то искал по магазинам и знакомым, а кто-то наведывался в чужие парадные… Именно эта ситуация, в том числе, отражена в небезызвестном монологе булгаковского профессора Преображенского: "... до марта 1917 года не было ни одного случая (...) чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. (…) В марте семнадцатого года в один прекрасный день пропали все калоши".

Не могу отказать себе в удовольствии ещё немного процитировать Филиппа Филипповича, установившего связь между обращением с калошами и культурой и социальным статусом их владельца: «…Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция – не нужно топить. Так я говорю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и в валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запирать под замок и ещё приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо не стащил? Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?»

А если верить рассказу Михаила Шолохова «Калоши» (1926), то этот предмет гардероба мог даже вмешиваться в дела сердечные!)) "…С тех пор как на слободские игрища стали приходить парни из станицы, Сёмка увидел, что Маринка сразу к нему охладела... Причина, повлекшая к преждевременному разрыву любовных отношений с Маринкой, вытекала прямо из калош. Сёмка заметил это в воскресенье, когда на игрища в первый раз пришли станичные парни. Один из них, Гришка, по прозвищу "Мокроусый", был с гармошкой немецкого строя, в пухлых галифе с лампасами и в сапогах, на которых немеркнущим глянцем сияли новые калоши. Вот с этих-то калош весь вечер не сводила Маринка восхищённого взгляда..."