То, что бункер пригодится, Николай Федорович никогда и не сомневался. Глобальное потепление, ледниковый период, падение гигантского метеорита или ядерная война – что-нибудь да случится. Поэтому когда завыли сирены и на мобильный посыпались предупреждения от МЧС, он знал, что делать. На машине до его убежища, построенного за городом, на обычном дачном участке, всего пятнадцать минут езды.

Ржавеющую Ниву он бросил прямо на дороге, загородив въезд на соседский участок. Какая теперь разница? Никто больше не приедет поливать огурцы и собирать клубнику. Николай Федорович спустился в жерло железобетонного колодца, аккуратно прикрыл за собой тяжелый стальной люк. Усмехнулся, вспоминая, как соседи крутили пальцем у виска, наблюдая за непрекращающимися строительными работами на его участке: двор был постоянно завален арматурой, мешками с цементом, и не реже, чем раз в месяц огромная куча земли, выбранная из расширяющегося подземелья, вывозилась самосвалом.

Николай Федорович спустился на самое дно шахты, закрыл еще один люк, прошел через шлюз с двумя гермоворотами, пока, наконец, не сел прямо на пол, стараясь отдышаться и прислушиваясь к тому, что происходило на поверхности. Ничего, конечно, слышно не было. Но вот бетонные стены вздрогнули и низкочастотный гул проник даже в бункер. Николай Федорович удовлетворенно кивнул.

– Ну вот! А вы говорили…

– Близко попало, да?

Он подпрыгнул от неожиданности. Присмотрелся к темному углу помещения, где угадывался силуэт девушки, прижавшейся к стене.

– Вы кто? Как вы… Как вы попали сюда?!

– Извините. Здесь ближайшая точка, я не успела до корабля.

– Какого еще корабля? О чем вы вообще говорите? Что за бред!

Девушка вышла под свет лампы, тяжело вздохнула.

– Извините еще раз. Я бы не стала вас беспокоить, но у нас есть координаты всех убежищ, которые можно использовать в экстренных ситуациях. Ваш бункер был ближайшим, вот я и залезла.

– У вас? Вы что, из ФСБ? Или, черт побери, из ЦРУ?

– Марина, – она протянула ему руку, – Представитель внеземной цивилизации.

– Девушка, неудачное вы выбрали время для шуток…

Он споткнулся на полуслове, посмотрел на Марину внимательнее. Широко распахнутые голубые глаза, в которых искорками горело нечто неземное, идеальный овал лица, бледная кожа.

– Вы серьезно?

– Система Глизе шестьсот шестьдесят семь по вашей классификации. Так вы считаете, что взрыв произошел где-то близко?

Николай Федорович пригладил шевелюру, сглотнул, тихо произнес:

– Военный завод, шестьдесят километрах отсюда. Единственная цель, которая могла заинтересовать в нашей области западных партнеров. Впрочем, зря: завод давно выпускает лишь приклады для охотничьих ружей.

– Шестьдесят километров… Интересно, как долго мы не сможем выходить наружу?

– Не знаю. Лет пять, десять. Может быть все пятьдесят. Если только вы не обладаете какими-нибудь сверхспособностями.

Марина покачала головой из стороны в сторону.

– Постойте-ка, у меня же камера наверху установлена! – Николай Федорович бросился по коридору, свернул в небольшую комнату, где стояли несколько компьютеров. Один из них был включен, мерцал в полутьме голубым прямоугольником монитора, – Сейчас поглядим.

Картинка на экране сменилась на серую пелену. Было видно, как ветер гонит мусор, пыль… Чуть в стороне проступали из мутной завесы останки соседского дачного домика, рядом лежала перевернутая на бок Нива.

* * *

Через пять лет выйти на поверхность не удалось. Дозиметр, который Николай Федорович установил рядом с камерой, по прежнему зашкаливал.

– Коля, как думаешь – остались еще живые?

Картинка на мониторе давно перестала быть серой. И, хотя несколько долгих месяцев шел снег, сейчас потеплело, оттаяло, зазеленело. Природа взялась за лечение ран, нанесенных людьми.

– Должны. Может немного, но должны были остаться.

– А вдруг кроме нас никого?

– Марин, перестань. Все наладится. Еще пара-тройка лет и мы сможем выйти наверх, найдем людей, прогуляемся до твоего корабля.

– Ладно, пойдем. Я борщ из банки сварила и хлеб испекла, – перехватила его взгляд и добавила, – Ревизию провела. Без меня, конечно, тебе запасов хватило бы лет на сто. Но и вдвоем не помрем. А если получится теплицу сделать, то и совсем чудесно!

* * *

Еще через три года уровень радиации пошел на спад, но выходить на поверхность было еще опасно. Затворники видели иногда, как рядом с камерой, выдающей сильно помутневшее изображение, что-то шевелилось. А может это ветер катил высохшие растения или какое-то животное проходило мимо.

– Ну сколько можно?! Николай! Черт тебя Федорыч! Выключи футбол, ты запись этого чемпионата в десятый раз пересматриваешь! Кастрюля дырявая, обещал запаять. Или мне самой?

– Иду, иду. Можно было и подождать десять минут, там осталось всего ничего.

– Я брошу тебя на этой планете, если ты не отремонтируешь кастрюлю! Зачем мне такой мужик на Глизе шестьсот шестьдесят семь?

– Ну и подавись своей чистенькой планеткой! Я не твой мужик. И тушенку-то, небось, мою жрешь.

Звук пощечины эхом прокатился по бетонному бункеру. Николай Федорович приложил ладонь к пострадавшей щеке, покраснел, потом вдруг подхватил взвизгнувшую Марину и понес ее в спальню. Уже повалив девушку на кровать, он оторопел от собственной смелости, замер.

– Надо было давно тебе врезать, чтобы наконец решился, – прошептала она и обняла мужчину за шею, притягивая к себе.

* * *

Дозиметр не проверялся два года – спрятавшихся под землей людей отвлекало слишком много дел. А с тех пор, как ядерный удар разрушил ни в чем не повинный заводик прикладов, прошло и вовсе пятнадцать лет. В убежище стоял гомон детских голосов, поперек коридора были натянуты веревки, на которых сушились пеленки.

– Огурцы полил?

– Ага. Только еще одна лампа в теплице приказала долго жить.

– Можно починить?

– Только заменить. Слава богу еще осталось несколько штук. Потом будем думать, как выкручиваться.

Марина сжала его ладонь, с благодарностью посмотрела в глаза Николаю. Провела рукой по его седеющим вискам.

– Может проверить?

– Что? А, ты про дозиметр… Хорошо, я проверю. Но пока они не подрастут, – он кивнул на двух ребятишек лет шести-семи, мальчика и девочку, – Наружу выходить не будем. Хорошо?

– Хорошо.

* * *

Трава вставала высокой стеной у самого колодца. Камера, давно уже заросшая и покрывшаяся толстым слоем пыли, не могла дать никакой информации о внешнем мире. Зато дозиметр показывал опасные, но приемлемые для кратковременного выхода на поверхность цифры.

Марина сделала несколько шагов, споткнулась о бревно и Николаю пришлось подхватить ее за руку, чтобы не упала.

– Осторожнее.

Голос его казался глухим из-за противогаза.

Чтобы обойти несколько близлежащих участков, на которых раньше стояли дачные домики, им потребовалось почти два часа. Заросли и нагромождение остатков разрушенной цивилизации не способствовали прогулке.

– На первый раз хватит. Давай возвращаться.

– Беспокоишься за детей? Не переживай, они взрослые. Раньше бы парню уже повестку в военкомат прислали.

– Ох и шуточки у вас, Николай Федорович! Военкомат…

– Ладно, идем.

Через неделю они повторили вылазку, устроили промер радиационного фона на разном расстоянии и в разных направлениях от убежища. Как и предполагалось, заражение шло пятнами. Если двигаться на северо-восток, радиация снижалась почти до безопасного уровня. При таком можно даже жить на поверхности.

Они остановились на пригорке, Марина приложила руку к окулярам противогаза, прикрываясь от яркого солнечного света.

– Что там?

– А? Нет, ничего. То есть… Где-то там, километрах в десяти, мой корабль.

– Думаешь, на нем еще можно летать?

– Он уцелел бы, даже если б попал в эпицентр взрыва.

– Ты хочешь улететь?

Она долго молчала, он слышал лишь ее дыхание, проходящее через фильтрующую коробку.

– Не знаю, Коля. Теперь уже не знаю. Надо огурцы солить…

Он улыбнулся, хотя знал, что она этого не видит.

– И заготовки для борща.

– И заготовки для борща, – согласилась Марина, – А знаешь что? Мы все-таки сходим туда! К кораблю.

– Решилась?

– Аккумуляторы там мощные, нам пригодятся!

Она развернулась, взяла его за руку, увлекая домой. А чуть в стороне, не замеченная ими, поднималась сизая струйка дыма.

- Слушай Глеб, у нас в театральном кружке парней совсем мало. А тут спектакль. На тему революции и гражданской войны. Сто лет все-таки. Мэр наш из бывших комуняк, и очень трепетно относится к этой шняге. Сам обещался быть. Помоги, а? В массовке, там матросиком побудешь, ога?

Ога, блядь! Это мой дружок детства, Жека, с которым я по юности панковал мне такое предложение сделал. Мол, грит, ты же всегда когда нас менты принимали, такое представление устраивал, что тебе весь райотдел аплодировал.

Ну тут то Жека подзабыл кой чего. Сначала этот самый состав райотдела мне наваливал хороших бурбулей, а потом уж одаривал аплодисментами. Но то дела старые. Сейчас же я давно остепенился и моих революционных порывов хватает максимум на воспитания кота хорошим пинком, или чтение по пьяни Манифеста дремлющей черепахе, на панцире которой я заебенил граффити «Свобода или смерть!». Черепахе было все равно. Не убегать, ни подыхать она не собиралась, поэтому носила эту надпись как часть интерьерного декора.

Ладно, грю, допустим, я согласен. Все одно в отпуске по случаю запоя, но мне бы сценарий почитать. В роль вжиться. Да хули там вживаться, тарахтит Жека, давай, подгребай к Старому Дому, там наш театр ща базируется. Разберемся.

Старый Дом это место, где мы пацанами играли в рыцарей, чапаева и вызывали дух бабки Костяна. Там были подвалы с кучей дверей и крысы размером с пони. В конце восьмидесятых прожектор перестройки осветил темные углы старого здания и в него набились комерсы всех мастей. В разные периоды времени тут крутили порнуху видеосалощики, шили трусы вьетнамские коммунисты, рвали зубы дантисты, строили «пирамиды» эмэмэмщики и кодировала от запоев баба Лида. Когда в страну вернулся порядок, то этот шалман разогнали, а дом отдали под Дворец Творчества. Там и образовалось, что-то типа театра, который занял подвальное помещение. Мэр города, Николай Петрович Староверов, успешно побывавший в коммунистах, бандитах и либералах, благоволил народному творчеству. От этого самого народа он и получил прозвище - Мэри Поппинс. Ну, Мэри он был по своей мэрской должности, а Поппинсом стал бо за что не возьмется – то жопа. Он лично разрезал ленточку на открытии Театра и толкнул речугу, рассказывая, мол, какое пездецке важное дело этот самый театр для города. Что, мол, теперь все ломанутся в артисты. Что преступность теперь упадет ниже уровня Мертвого моря, а культура подскочит, как давление у гипертоника. И что город не пожалел средств на эту хуйню, потому что хуйня это тока то, что вы видите, а по бумагам тут новое здание с колоннами и атлантами поддерживающими крышу и радующими женское население города своими причиндалами. А разницу, мол, говорит, я успешно инвестировал в строительство больниц, дорог и билеты на сафари в Кению для укрепления международных отношений.

Потом был банкет и знакомством руководства города с актерским составом, после которого пышногрудая и жопотелая прима театра Лора, превратилась в секретаря мэра Ларису Анатольевну. Лариса была актрисой самородком. Она умела говорить голосами мультяшных героев и имитировать оргазм, что и привело ее за стол в здание администрации города. Сидеть, правда, ей за ним приходилось редко. Чаще она на столе лежала, и смотрелась не менее гармонично, чем в роли Дездемоны в постели.

С полгода коллектив театра ставил «Вия» и «Отелло» в одних и тех же декорациях и вот в канун столетия Великого Октября труппа созрела для эпохальной пьесы - «Оптимистическая трагедия». По этому случаю из бюджета плюнули звонкой монетой, и что-то докатилось до цели. Этого «чего-то» хватило на турецкие кожанки, китайские тельняшки и ремонт в приемной городской администрации. На время ремонта вся мебель была вынесена, поэтому Лариса временно осталась не у дел и вернулась на сцену, репетируя роль Комиссара.

Представление прошло на ура. Лора рвала кожанку на груди, и светила нижним бельем, предлагая всем комиссарского тела. Я украшал палубу-сцену собой, простреленным из фанерного нагана и залитым красной гуашью. Зал аплодировал стоя. Кресел не было. Их еще до спектакля унесли за кулисы и расставили вокруг стола накрытого по случаю премьеры, годовщины революции, и желания мэра сблизиться с народом.

Сближались мощно. Николай Петрович доказал что лозунг «Народ и партия - едины» нисколько не устарел и кушал дорогой коньяк с дешевой «бырловкой» в равных пропорциях. Он пел «Эх, яблочко!», натянув на себя белогвардейский мундир поверх тельника из реквизита, танцевал танго и агитировал всех брать власть в свои руки. Лариса пыталась угомонить его словами «Ну зая, тебе ж завтра стыдно будет. А вдруг, журналисты пронюхают, это ж какой роял флеш твоим недоброжелателям». Но «зая» уже распрыгался как Бубка в секторе для прыжков. Лора искала глазами помощи и нашла меня. Ну, епть! Я ж тот еще гасконец. Чего угодно мадам? Вывести цвет нации на воздух? Сейчас устроим. И взяв главу города под белы руки мы пошли тыкаться по темным углам подсобных помещений в поисках выхода. Но куда не сунемся – дверь или закрыта, или ведет в какой-то подвал. Я уже сам захотел побыстрее выйти, ибо приспичило мне поссать не по детски, да и мэр стал чота про воду буровить. Лора, говорю, давай-ка туда. И показываю ей на ржавую калитку без засовов. Вроде там открыто. А то неудобно при даме двум морякам в штаны дудолить. Ну рванули мы к двери и, слава Одину, оказались под сереющим утренним небом. Погнали, говорю Ларисе, к кустам, а то я жутко стесняюсь когда баба в кожаной куртке и деревянным маузером на портупее смотрит как я опорожняю мочевой пузырь. И «зайца» своего своди в заросли. Тут таблички запрещающей выгул животных нет.

И вот только мы отошли метров на пятьдесят от дома, как хуякс! Дома нет. Ну не просто так его не стало, а сначала ебнуло так что уши заложило и сразу ссать перехотелось. Потом нас накрыло теплой волной. А потом я сквозь туман и гулкий шум слышал салюты и вроде как пулеметные очереди с криками «Ура!». Затем провал.

Открыл я глаза от тряски. Лежу на подводе. В жопе солома. Во рту мышиный хвост. Носом уткнулся в сиськи Ларисы. Та тоже глазенками залупала, шепчет, мол, чо за фигня тут, розыгрыш шоле такой и где Коля? Тут чую - по ноге у меня чота потекло. Вон, отвечаю, Коля твой. Писает, господин мэр, мне на ногу лукаво, словно Тузик. Собрался я с силами и погромче так крикнул водиле, мол, шеф, притормози свой гелендваген, нам бы все-таки отлить не помешает, да и начальник наш хреновато себя чувствует. Водички бы ему испить, штаны поменять, да побыстрее в мэрию, а то там поди его уже хватились и всю полицию на уши подняли. Мужик, который подводу вел, сказал «тпрру» и крикнул, мол, батько, очухались, прикажи допытать. Я голову поднял – мать его! Колонна целая из подвод, пеших, конных. Все с винтовками. Одеты - кто во что горазд. Чо, блядь, за шапито к нам пожаловало, думаю. Тут подъехал мужик. Спешился. За ним детина, размером с холодильник. Подходят к нам и по ходу старший, так спрашивает, мол, а кто вы хлопчики и дивчина будете? Револьвер достал и под нос нам по очереди подносит. Мы, говорю, не будем, а есть, рыло ты тупое. Останавливай свой табор и звони по номеру, пусть высылают за нами машину. Ну и номер ему диктую. Лора тоже пищать начала, что если, значит, ее сейчас же не отвезут домой, то она всем морды исцарапает. О, паря, заулыбался тот, вижу, грит, ты вроде как из матросиков и баба у тебя боевая. Говоришь ты только вот кабы по русски, но все одно непонятно. Грамоте видать обученный. А «беляк» ентот каким образом к вам затесался? Или вы его в плен взяли? И револьвером тычет в лицо Николай Петровичу. Ну тот очнулся и давай матом крыть. Мол, сука, я тебя, грит сгною в тюрьме. Как фамилия? Откуда? Должность? Детина молча из-за спины старшего вышел., снял с плеча винтарь и прикладом как перепиздячит главу города. Ну тот сразу и ушел звезды пересчитывать. А старшой с телеги палку еще взял и тыкает в Поппинса, Ты, грит, Назар, не перестарался бы. А то отдаст Богу душу, а вдруг у него какие важные сведения имеются. Тут я возмутился. Мэр хоть и гавно, но это вот - «Наших бьют!», сидит во мне с рождения. Ты оборзел, совсем, ору. Иди ты, на хер, вырожденец ебнутый. И не хуй «пугачом» перед глазами размахивать, После этого из созвездия Гончих Псов примчалась такса и стала ласково тереться о мои ноги. Когда я во второй раз открыл глаза, то увидел, как выглядит дырявая крыша сарая изнутри. Лариска всхлипывала в углу, положив мэрскую голову на колени.

Ладно, думаю, ща Николай Петрович вернется из мира овощей Чипполино в общество высокоинтеллектуальных особей и вы просто охуеете когда узнаете в кого палкой тыкали. Поднялся потихоньку и позырил в щели в стене. Увиденное меня не порадовало. Толпа людей бомжеватого вида бухали мутняк из больших бутылей, стреляли в воздух и орали песни.

Тут я начал потихоньку слетать с катушек от предположений. Смотрю, Петрович, буркалами заморгал, голову поднял и спрашивает голосом лежащей на смертном одре мадам Петуховой, мол, а где это мы, сынок и чо такая за хрень происходит вокруг? И главное – бандиты или федералы? Ну, отвечаю, так-то разницы особо никакой между этими достойными кланами я не вижу, но если вас это успокоит, то по ходу ни те, ни другие. Молод ты еще, Глеб, вздыхает мэр, но скажу тебе, что с бандитами я б еще как-то порешал, а вот с конкурирующей фирмой – вряд ли.

А что, говорю, господин мэр, вы скажете, если нас захватила какая нить секта или еще чего доброго мы совершили скачек во времени? Я, грит Николай Петрович, всегда знал, что алкоголизм дюже вреден. Потому и построил вам очаг культуры. Но видно поздно. Чо ты мелешь то? Какие секты? Да мало ли сект этих в мире, отвечаю. Вон и у вас фамилия явно сектантская. Мож тормознулись отдельные товарищи в развитии и застряли в прошлом веке как семейство Лыковых. Да до сих пор царя-батюшку скидывают. Какие Лыковы, Глебушка, заулыбался мэр, у нас чай не тайга, а степь. Им тут и хорониться то негде б было. Невозможно, мол, говорит, такое мракобесие в нашем, с некоторых пор, охуенно культурном городе.

Что значит – невозможно, говорю. Списать из бюджета пять лямов на корм питомцам приюта для бездомных животных тоже невозможно. Особенно, если знать, что в том приюте полтора хомячка и дохлый суслик. Но у вас же получилось. Ну да хрен с вами. Секта это може и лажа. А вот над вторым вариантом я бы подумал. Мы тут вертеп в Старом Доме организовали. А в нем много чего происходило нехорошего. Вон в детстве от приведений постоянно из него бегали, да и позже, то кашпировские местные там черную магию наводили, то барыги-алхимики белый порошок в черный нал превращали, то бомжи стены обсыкали. Напиталось строение, вообщем, негативной энергией и открыло портал, чтобы выплюнуть всю нечисть из себя. Тут мы и подвернулись под горячую руку или что там у домов бывает. Как вам такая теория?

Хуевая теория, отвечает глава, и ща я ее опровергну. Ну и мобилу достает, пытается там чота позвонить. А телефон ни але ни разу. И даже приятный голос автоответчика не желает сообщить что абонент, мол не может принять ваш звонок. Ладно, успокаивает себя мэр, это мы вне доступа сети. Та не, отвечаю, это вы вне доступа мозгов. Слышите, как кони ржут на улице? Не припомню я в нашем городке ипподрома с конюшнями, кроме разве что вашего автопарка «меринов». И долбит там явно не перфоратор, а пулемет. А если внимательно посмотрите, то увидите очень живописно вписывающегося в пейзаж повешенного на воротах корнета, или подпоручика, или хуй его знает какого гусара, я в этих делах дилетант.

А может это, говорит, инсталляция какая нить. Ну, мол, есть же там всякие группы которые в викингов играют, в мушкетеров, в Сашу Белого. Ога, вторю я ему, а морда у вас опухшая от синяков это тоже инсталляция.

Но не успели мы спор наш закончить. Ворота сарая заскрипели и в него ввалились несколько человек. По ходу тот что поглавнее внимательно посмотрел на нас и грит, мол так и так, братцы, сообщаю вам, что я есть командир полка Повстанческой Армии атамана Савы Тихвина. Борется наша славная армия с буржуями и панами за свободу и братство, чтобы, значит, все жили счастливо и бесплатно. Ща вот нашими славными бойцами был освобожден от белогвардейской нечисти город N и теперь тут устанавливается власть рабочих и крестьян. Поскольку проверить доподлинно – кто вы есть, в это смутное время не представляется возможным, то есть два варианта. Можно вас кокнуть да и забыть - мало ли народу перемолол славный девятнадцатый год. А можно дать вам оружие и вы в боях докажете, что являетесь верными борцами за счастье угнетенных классов. Ну то я тебе, морячок и твоей бабе предлагаю. А офицерика мы пускаем в расход. Потому что от него контрой прет, как от шинка сивухой. Впрочем и сивухой он тоже смердит за здорово живешь.

Ну как бы выбор был очевиден. Тока как-то Поппинса из жопы надо было доставать.
Да не, говорю. Он вооще то наш человек. Известный бомбист-анархист. Жандармов положил больше чем у тебя семечек в кармане. А мундир тот снял с самолично загрызенного белогвардейского поручика. Бо в одном тельнике ему мерзлотно, да и почки на царской каторге в Сибири поморозил так, что теперь очень нереволюционно обоссаться может. И не со страху вовсе, а от классовой ненависти и презрения к врагам трудового народа. Ну сказал все это и сдираю с Петровича мундир, под которым «расплескалась синева». Белка в голове у комполка лениво крутанула колесо и тот говорит, ладно, мол, так тому и быть. Зачисляетесь в отряд Мыколы Сирого, а теперь идите, повечеряйте да выпейте пару чарок за победу Мировой Революции.

Ну что, спрашиваю, Николай Петрович, фигня это временная дырка или все-таки примем за рабочую версию - пока других нет? А того колотун бить начинает. Мало того что морда как у Вини Пуха опухшая, так еще и жуткое похмелье накрывает. Пойдемте, говорю, господинтоварищбарин, отведаем местной бормотухи. Може мозги прочистит и придет в голову какое-то решение. Ну и пошли.

На борт приняли как крейсер «Варяг», так что ватерлинии просматривались с трудом, но план спасения не приходил в головы. Тут, говорю, проблема то в чем – вышли мы из дома в одно время, а попали в другое. То есть, чтобы нам вернуться назад надо снова в дом войти. Лариска аж в ладоши захлопала от радости, что все так просто. На шею мне бросилась и на ухо шепчет, мол, у меня черный пояс по минету, обещаю – вернешь нас домой, я тебе покажу, что такое актриса народного театра не обремененная комплексами. У Петровича тоже глаза засветились. Заебись, ты, грит придумал, Глеб. Сделаю тебя главой района, как вернемся. Ну я то их радости не разделял. Но, продолжаю, заходить нам куда? Дому то пиздец пришел во время атаки на город Повстанческой Армии пидараса этого, не помню имени, чтоб его крысы в подвалах чэка сожрали. И потому накрывается мой минет и должность листом профнастила. Мэр аж самогонкой поперхнулся, мол, а разве я тебе минет обещал? Да, грю, обещали. Чего вы только избирателям не наобещаете, лишь бы только в кресло главы города жопой умоститься. Послушай, Глебушка, тут Лорик ресницами заморгала и голосом Русалочки спрашивает меня, а вот, мол, если дому пиздец пришел, то как мы из него в 2017-м году вышли? Все таки у баб случаются иногда приступы разума и они не только всякую гадость в голову запихивают, а бывает и умные вопросы оттуда вытаскивают. А в каком году домик то наш построен, господин мэр, спрашиваю, вы ж вроде его сто раз по БТИ та разным кадастрам проводили. Петрович чота покумекал и изрек – 1921 год, да там на фасаде то буквы из кирпича выложены. Не помните шоли?

Эвоно как! А комполка этот, гандорибальди штопаный, чота про девятнадцатый год буровил. И как такая хуйня может произойти, задаю я сам себе риторический вопрос. Не. Как это происходит в наше время - я знаю. У нас Николай Петрович уже давно целый микрорайон построил. По отчетам практически город-сад. Но тока в реалии кроме кладбища бомжей на том месте ни хуя нет. Восстановили значит коммунисты домик стахановскими темпами. Но тока до того времени нам надо дожить и не сгореть в огне революции. Вообщем, говорю я, план такой. Пока славное войско спит, мы рвем когти в сторону настоящих строителей коммунизма, потому что повстанцы эти, насколько я помню уроки истории, будут признаны чуждыми элементами и их имена предадут забвению, а тела земле. Так что забудьте, господин мэр, что вы мэр и господин, а вспоминайте комсомольскую молодость. Пойдем искать наших, то есть большевиков. Чую я где-то рядом они блудят ибо всегда где кипишь какой они тут как тут на раздел тяжелого наследия прошлого слетались. А где эта самая сторона строителей, Лора спрашивает, как по мне, мол, так тут все стороны одинаковы и пустынны. Там, грю, где зарево новой жизни разгорается, дура ты пустоголовая. Хрен его знает где. В Гражданской войне все как в шубе под майонезом – тут тебе и красные, и белые, и зеленые, и даже черные. Так что пойдем куда нить, главное отсюда. На том и порешили….

Нас носило по степи не один месяц. Днем мы отсыпались в оврагах, а по ночам пробирались к хуторам, пытаясь при свете луны разглядеть цвет власти. Через месяц к нам прибилось несколько дезертиров из деникинцев. Потом пара вырвавшихся из окружения махновцев. К исходу второго месяца за нами тянулись колонисты из разгромленных немецких колоний вместе с «осиротевшими» григорьевцами. Еще через месяц мы стали превращаться в мощное подразделение, осмелели и начали не просто рассматривать села со стороны, а и совершать на них небольшие налеты, после каждого из которых пополнялись личный состав и казна отряда. Мэр заматерел и по ходу вспомнил не только комсомольскую юность, а и бандитскую зрелость. На общем сходе он толкнул что-то вроде предвыборной речи, в которой объявил целью отряда помощь частям Красной Армии освободить город N от всякой политически неграмотной сволочи.

Красные вышли на нас сами. Их представитель был монументально грязен и классово пьян. На переговорах было достигнуто решение, что мы вливаемся в состав Второй Конной Армии, правда без коней, которых у нас ни хуя не было. Зато был кой какой золотой запас, на который опытный Петрович подкупил нескольких командиров стоящих на тот момент в городе N частей атамана Петра Дыбы, в результате чего мы под красными стягами, без боя завладели городом.

В итоге Николай Петрович Староверов занял свое место в кресле городского главы Советов Народных депутатов и издал первый декрет о восстановлении Старого Дома для нужд коммуны дабы устроить там типа приют, или тюрьму, или притон какой нить, да впрочем по хуй ибо главное было восстановить и съебаться из этих бурных времен, а чо там в нем дальше будут делать нам было все равно – хоть врагов народа ногами в хромовых сапогах пиздить, хоть лекции о женской эмансипации читать. Деятельность по строительству Петрович развернул не хилую. Бабло выбивал отовсюду. Мандаты и срочные телеграммы разлетались по губернии быстрее наших эсэмэсок. Но я этого не видел, бо приспичило, сука, кому-то наверху делать срочно революцию, то ли в Индии, то ли в Афганистане и наш славный, блядь, отряд, овеянный боями и не отягощенный высоким уровнем усредненного интеллекта был посажен на черный паровоз и отправлен в далекие дали, нести светлое будущее туземцам. Отмазаться от этого сомнительного мероприятия не было никакой возможности, поэтому, несмотря на заверение мэра, что все будет заебись и я могу спокойно уебывать и покорять непокорные племена, и он ждет меня с сувенирами, ну там скальпами или магнитиком на холодильник, я уезжал с хреновыми предчувствиями.

И вот сейчас, я сижу на пороге разваленного дома и пишу эти записки на планшете простреленном в трех местах и обосранным в двух. Тов. Поппинс с Лорой, затянутой в кожаные штаны и куртку, только что уехали на новеньком, 1921-го года выпуска «майбахе», рассказав мне, что - «вот ну чуть-чуть денег не хватило, но я тут соберу актив и проведу продразверстку, так что пополним бюджет и построим таки дом краше некуда, и давай, мол, еще тут немного побудем, в принципе не так все и хуево». Ну я ему хотел сначала прорубить в звездочку на фуражке, но не рискнул ибо времена сложные, могли и контрреволюцию пришить, поэтому просто пожелал мэру в будущем счастливого тридцать седьмого и заплакал…

Так что, уважаемые и дорогие мои потомки, если прочитаете эти записки знайте – мы боремся тут за ваше светлое настоящее и конечно же за новый «майбах» вашего мэра…

С Революционным приветом, командир особого отряда РККА, тов. Глеб Рыков.

Мы иногда попадаем в дурацкие ситуации. Со всеми этими мессенджерами. Слишком их много, и переписываемся с восемью одновременно, легко все напутать. Пишем, например, другу, как осточертел своим нытьем Вовка. Но второпях отправляем это не другу, а самому Вовке. Неловко, да. Сам я однажды получил сообщение от давней знакомой, а там написано, что «Беляков – совсем дурак». Я уточнил, точно ли она хотела отправить это мне? Знакомая дико смутилась, извинялась, каялась. Но я лишь усмехнулся: «Зато узнал о себе правду».

А для приятеля Димы такая рассеянность оказалась счастливой. В понедельник вечером он получил от начальницы строгое по вотсапу: «Завтра в 10 утра совещание. Не вздумай опоздать как обычно! Мне это осточертело».

Дима был раздолбаем, это правда. Его уволили до того с двух работ. И тут он спешно написал коллеге и другу: «Аня опять на меня ругается. Блин, знала бы она, как я ее люблю. Я даже во сне ее вижу. Не знаю, что делать, Серега!». И грустный смайлик.

Только вот незадача. От огорчения Дима написал это не Сереге, а начальнице. Вслед отправил извинения. Но Аня промолчала.

Утром Аня встретила его улыбкой. Чего не делала никогда. На совещании не задала ему ни одного вопроса, хотя раньше терзала ими.

Через месяц Диме повысили оклад. Через полгода Дима переехал жить к Ане. Той было уже 35, но замужем не была ни разу, сплошная карьера. Потом Дима стал заместителем Ани. Он так и оставался раздолбаем, но теперь совершенно легально и с хорошим жалованьем. Ужинали они только в очень хороших ресторанах, Дима растолстел и стал вальяжным. Полюбил отдых в Италии.

…Однажды мы с ним выпивали. Я припомнил тот случай, который изменил всю жизнь Димы. Сказал: «А если б ты не ошибся тогда? Ведь так и сидел бы задрипанным менеджером».

Дима погремел льдом в стакане виски, усмехнулся: «Я не ошибся. Я сделал это намеренно. Да, очень простая комбинация. Но Анька сходу поверила. Знаешь, я не такой уж раздолбай. А женщин так легко обмануть. Давай за это и выпьем!»

С моим знакомым Максом, в прошлую пятницу 7 февраля 2020 года, в полнолуние, произошел случай мистический. Макс вообще максималист. Когда не верил в Бога и прочие суеверия - это был атеист высшей пробы. Но стукнул полтос, случилась пара воистину необъяснимых случаев, что он вообще остался в живых - ударился в жизнь духовную. В настоящее время Макс бодро лавирует между буддизмом и христианством. Отчаянно кается и молится в оба адреса. Длинный перечень приключившихся с ним с тех пор чудес и озарений решительно опускаю, все равно никто не поверит. Но нынешний случай вышел прикольный.

В прошлую среду у него сгорела электропечь. Начисто, со всей проводкой. Восстановлению не подлежит. А денег купить новую у него сейчас нет. По привычке Макс помолился и по этому поводу.

И что вы думаете? Уже в пятницу звонит ему старый приятель, с которым лет десять не общался, и спрашивает, а не нужна ли ему электропечь. Новенькая, только что купил, а жене не понравилась. Готов отдать за две тысячи. Приезжай хоть сегодня.

Макс, сотворив новую молитву, немедленно выехал. Оказались какие-то дальние е.еня, но за час доехал. Торжествующе сияла всю дорогу полная луна. А вот в подъезде друга оказалась незадача - лифт не ехал. На одиннадцатый этаж пришлось забираться пешком.

- Как же печь оттуда тащить без лифта? - отчаянно бы возопил пессимист.

- Да без проблем, друг поможет! - возразил в Максе оптимист - вдвоем стащить вниз нехуй делать! Че я, зря ехал что ли?

И порядком запыхавшись, поднялся. Друг его встретил на костылях и в гипсе - на днях сломал ногу. Макс, слегка вздохнув, отдал оба косаря и потащил печь в одиночку. Героический чувак. Самое страшное ждало его по возвращении домой - он вдруг вспомнил, что у них по-прежнему четвертый этаж, и что лифта там нет в принципе. Но кое-как дотянул. Упал и лег. Отлежавшись, подключил печь. Она не работала. То ли изначально была неисправна, то ли ебанул обо что-то при спуске и подъеме. Полез чинить. Тут ебануло его.

Жена вызвала скорую. Прибыла довольно быстро, поставила диагноз - ишемический инфаркт. Нести больного самостоятельно категорически отказалась - Макс довольно увесист. Жена позвала соседку, снесли вместе.

Сейчас он в больнице. Скучает, мается дурью - нашел в одноклассниках однокурсника, который давно стал православным батюшкой. Поведал ему свои злоключения. Тот сурово поинтересовался - а за кого ты молился раньше?

- За маму. Ей 83, недавно был обширный инсульт. Но на удивление быстро восстановилась, голос снова ясный, молодой. Много читает, с ней поговорить всегда интересно. За папу тоже. Болеет, но держится. За сына. Чтобы интересно ему было учиться. Сдал на днях сессию на одни пятерки..

- Макс, а что ты просил для себя?

- Да ничего в общем-то. Только эту чертову печь.

- Ну так ты, походу, к другой епархии обратился.

Алексей Филипповичу не очень везло в жизни. К сорока пяти годам у него за спиной было два брака, первый из которых закончился, когда жена, через полгода после свадьбы, ушла к его лучшему и, пожалуй, единственному другу Сереге, с которым Филиппович был знаком со школы, вместе служил в армии, ел как мед, так и соль. Это была первая серьезная потеря. Друг просто сказал «Извини, ничего личного, это любовь». Он извинил, после этого даже пару раз звонил другу - от одиночества, а не из любопытства. Друг сказал, что они с Любой расстались, а на встречу с Филиппычем у него сейчас нет времени, так как «делегаты тут приехали, бизнес, сам понимаешь… в пятницу? В пятницу сам уезжаю. Давай как-нибудь, потом созвонимся… может…». Тогда у Филипповича второй раз сжало грудь. Больше о друге он ничего не слышал.

Со второй женой Алексей прожил шесть лет, как говорится, душа в душу. Это было счастьем – каждое утро просыпаться рядом с ней, просто быть с ней, просто чувствовать ее любовь. Она вместе с долгожданным ребенком умерла при родах.

Алексей, узнав об этом, не проронил ни слова, не смахнул ни одной слезы, но всю ночь не спал, ходя из одного угла квартиры в другой. Третий раз в груди ухнуло и противно сдавило, так, что он едва не задохнулся от собственного бессилия… Задремал лишь на часок под утро, а проснулся на мокрой от слез подушке. Подойдя к зеркалу, он, взглянув на свое отражение, равнодушно хмыкнул. На его голове не осталось ни одного черного волоса – за час голова покрылась инеем.

А потом он пропал. Не вышел на работу, к телефону не подходил, сотовый выключил. Родных и друзей в городе у него больше не осталось, поэтому, через некоторое время его начальству пришлось обратиться в милицию. Вскоре пришел ответ из деревеньки в глухом пригороде. Оказалось, Филиппович просто собрал все свои вещи и переехал в старый, покосившийся от времени, дом, в котором всю жизнь прожила его покойная мать.

Когда к нему пришел местный участковый с вопросом о том, почему и от кого Филиппович скрывается, тот ответил: «Да ни от кого… От себя скрываюсь…». Участковый ответа не понял, но решил на всякий случай приглядывать за странным новичком.

А новичок стал обустраивать дом. Поднял лаги, укрепил стены, залатал крышу. Он всерьез решил прожить остаток себя в деревне, вдыхая звенящий, чистый воздух, выращивая овощи, любуясь с холма, замыкающего нестройную шеренгу домиков, на закат над высоким черным лесом. Может, уедь они со второй женой в деревню, ничего бы и не случилось? Хотя, судьбу не изменить.

Этим утром Филиппович проснулся и, как всегда, резко вскочил с постели. Он не любил разлеживаться, зная, что от этого опять будет клонить в сон, а потом весь день будешь ползать как недоваренный рак. Там, в городе, было по-другому, но, прожив в деревне вот уже три года, он поменял свои привычки. Утро выдалось морозным – на дворе стоял ноябрь, дело шло к зиме. Покрякивая от холода, он ухнул на себя целое ведро прозрачной, студеной воды из колодца и побежал в дом. Попил чаю, собрал в рюкзак пилу, топор, пару нехитрых бутербродов и пошел в лес. Филипповичу надо было вырубить высокую, длинную как мачта, сваю для крыши.

Лес готовился к холодам. Листья уже опали, сплясав напоследок последние вальсы. Теперь они лежали на черной, рыхлой земле сплошным покрывалом. Ступая по ним, Филиппович чувствовал, как слегка проваливается в мягкий грунт. На орешнике то тут, то там висела одинокая оборванная паутина. Она напомнила брошенную квартиру в городе, которую он раздумывал продать. Кому угодно, хоть за копейки, лишь бы забыть об этом месте. Да, там было и хорошее, но плохое – потеря семьи – втаптывала добрые воспоминания грязными кирзачами в землю, делало их ничтожными.

Задумавшись об этом, Филиппович совсем забыл, зачем он пришел в лес, он просто брел вперед, глядя себе под ноги. Неожиданный звук заставил его поднять глаза. На расстоянии десяти шагов от него стоял огромный серо-бурый волк, внимательно глядя на мужчину исподлобья, выставив вперед уши и выпрямив уголки пасти. Алексей Филиппович застыл как вкопанный. «Вот оно!» - пронеслось в его голове, - «Вот оно, все закончится здесь». Он посмотрел на зверя и заметил, что волк на самом деле, смотрел на человека одним глазом. Второго на месте не было.

И тут Филиппович вспомнил, как, приехав в деревню, он в первые же дни отбил от своры местных псов молодого волчонка, который непонятно как забрел в деревню и, спасаясь от острых зубов, залетел очертя голову к мужчине во двор. Псы уже успели его изрядно потрепать: из правого бока сочилась кровь, кожа на лбу была содрана и висела лоскутом, вместо правого глаза зияла кровавая дыра. Волк, тяжело дыша, смотрел оставшимся глазом на Филипповича, как бы говоря «Или убей, или спаси!». Тогда мужчина отогнал собак, а волчонок, юркнул в дыру в заборе и через огороды понесся в лес.

И вот он стоял перед Филипповичем и одним глазом смотрел на мужчину. Как себя вести, что делать, Филиппович не знал, но тут волк сам начал движение. Он неспеша, на напряженных лапах, подошел к Алексею и начал его обнюхивать. Не сказать, чтобы мужчине было страшно, он просто ждал, когда волк на него набросится. Но волк, вместо того, чтобы повалить Филипповича и вгрызться ему в глотку, неожиданно легонько прихватил его зубами за руку, и потащил в сторону лесной гущи. Алексей пошел за зверем, недоумевая. Чем дальше они заходили, тем нетерпеливей вел себя волк. Он отпустил руку человека, отбежал метров на десять вперед и торопился дальше, периодически оглядываясь на Филипповича, как бы торопя его. Вскоре, он подбежал к огромному, разлапистому дереву и зарылся под его корни. Подойдя поближе, Филиппович увидел мертвую волчицу, лежащую в большой норе под корнями, и несколько копошащихся у ее тела и повизгивающих серых комочков. Волк забегал от них к Филипповичу и обратно, заскулил. Подбегая к щенятам, он лизал их похожую на пух мягкую шерсть. Когда мужчина подошел поближе, волк аккуратно взял одного из щенят зубами за шкирку и глянул на Филипповича - тот осторожно поднял щенят, и, развернувшись, пошел в сторону опушки. Волк быстро обогнал его и бежал впереди, лишь иногда останавливаясь и ожидая человека, будто приглядывая – бережно ли тот несет теплый, маленький и бесценный груз.

Дойдя до края леса, волк положил щенка, которого нес в зубах на землю и, присев на задние лапы, посмотрел Алексею Филипповичу в глаза, будто говоря: «Однажды ты спас меня, спаси теперь их». Мужчина был потрясен поступком животного. Неужели в его действиях была та же безысходность и отчаяние, что и у Филипповича, когда тот после смерти единственных родных людей сбежал в деревню!?

Алексей Филиппович поднял с пожухлой травы последнего щенка и пошел в деревню. Напоследок обернувшись, он увидел, как волк сидит на задних лапах у опушки и смотрит вслед.

Удивительно, но Алексей Филиппович выходил слепых, новорожденных волчат. Он, как заправский отец, грел им молоко, ухаживал за ними, разнимал их, когда, чуть повзрослев, они с визгом носились друг за другом, не поделив мертвого воробья, которого таскали из одного конца сарая, в котором их поселили, в другой.

Не проходило и ночи, чтобы дверь сарая со скрипом не открылась и в нее, крадясь вместе с лунными тенями, не пробрался Пират, как окрестил волка Филиппович. Пират ложился рядом со щенятами, вылизывал их, согревал своим теплом. Когда человек заходил в сарай, то волк вскакивал на лапы и, обходя щенков, становился между ними и Филипповичем, как бы говоря «Ты, конечно, их спас, спасибо, но теперь дай и мне о них позаботиться». Под утро он убегал в лес.

А потом он ушел вместе с окрепшими, повзрослевшими волчатами навсегда. Просто однажды, когда Филиппович с утра понес в сарай миску с кормом, он увидел, что угол, в котором на старой рогоже и соломе спали щенки, опустел. По выпавшему накануне снегу тянулись четыре цепочки следов: одна уверенная ровная, а три – мелких и сбивчивых.

С тех пор как настала зима, Филиппович не видел Пирата с выводком. Иногда, выйдя после заката на крыльцо подымить папироской, он слышал глубоко в лесу протяжный вой в несколько глоток и задумчиво усмехался, выпуская из ноздрей клубы табачного дыма.

Наступила долгожданная весна. Солнце начало неумолимый бой со снегом. Корчась, тот медленно, но верно сдавал позиции. Первые птицы начали уроки хорового пения.

Примерно в одно время с птицами в деревню потянулись волки. Во дворах начали пропадать куры, гуси, у одного мужичка пропало пару кроликов.

Однажды, выйдя с утра на крыльцо, Филиппович споткнулся о что-то мягкое, лежащее у его ног. Глянув вниз, мужчина с удивлением обнаружил на досках крыльца мертвую курицу с перегрызенным горлом. Курица глядела не него мутным безжизненным глазом, в котором еще отражались ужас и непонимание происходящего.

Та же история повторилась и на следующую ночь, и потом неоднократно Филиппович находил на своем крыльце то мертвую птицу, то придушенного дикого зайца; а однажды с ужасом обнаружил телячью ногу с нитями сухожилий, торчащих из перегрызенного острыми, как лезвие бритвы зубами, бедра.

Алексей Филиппович знал, кто носит ему эту добычу и хмурился, вспоминая Пирата с его выводком. Добром эти жертвоприношения кончиться не могли.

И вот однажды, как всегда выйдя с утра во двор, Филиппович обнаружил у своего забора толпу галдящих мужиков. Некоторые из них уже с самого утра успели принять «по маленькой», у кого-то в руках виднелись колья. Всего мужчина насчитал шестерых.

- О, проснулся, - раздалось из толпы, - слышь, Филипыч, разговор есть!

- Ну, коли есть, то разговаривай.

- Ты, Филипыч, волчар-то своих приструни, а то они у нас всю животину-то перегрызут! А то ишь, зачастили!

- Да вы чего, мужики! Как же я их приструню, - опешил Алексей, - я им что – дрессировщик?..

- Дрессировщик или нет, а курей дохлых тебе таскають! – выступил вперед другой мужичонка.

- Точно, он их настрополил! Лупи его! – загалдели мужики, пытаясь выбить калитку.

Филиппович попятился назад и неожиданно увидел вдали огромное облако пыли. Оно неслось к центру деревни с огромной скоростью. Вот из его центра выплыли очертания волчьих морд – одна впереди, трое – чуть поотдаль. Стая не сбавляя оборотов, молча, напряженно и сконцентрированно неслась прямо на толпу мужиков. Те побросали колья и кинулись врассыпную, вопя от страха при виде разъяренных волков и оскаленных морд.

Стая пролетела по главной улице, на которой находился и дом опешившего Филипповича, не останавливаясь, молча. Лишь вожак мельком глянул на мужчину одним глазом. Волки проскочили деревушку и понеслись в лес.

Больше мужики Алексея Филипповича не трогали, проникшись к нему мистическим, суеверным страхом.

Однажды Филиппович засобирался с утра в город. За пару дней до этого он сходил на почту и разместил в городской газете объявление о продаже квартиры, и вот – сразу же позвонили покупатели.

Город испугал его своим шумом, копотью, грязью, город не ждал его обратно. Поэтому, зайдя в квартиру, где не был уже четыре с лишним года, он попытался не предаваться воспоминаниям, а лишь договорился с покупателем о цене и поспешил на вокзал.

Он не знал, что после его отъезда из деревни все те же шестеро упрямых мужиков, вооружившись ружьями и ножами, пошли в лес. Они наткнулись на волчью стаю на залитой солнцем поляне. Кроме четырех самцов в стае появилось две самки, одна из них сидела в тени деревьев, облизывая щенят. Завидев охотников, она с рычанием, вскочила на ноги и, не издав больше ни звука, кинулась на людей, сопровождаемая еще пятью мощными сородичами.

Раздались крики, пальба, визг. Через минуту все было кончено. Шесть охотников, таща шесть трупов волков за задние лапы, ушли с поляны. Один из мужчин заметно хромал, другой держался за окровавленную правую руку.

Филиппович приехал в деревню только под вечер. В сумерках открыл калитку и замер. На траве у сарая лежали сваленные в кучу остывшие трупы в испачканной чем – то бурым шерсти.

Безысходность, казалось бы, забытая и навсегда отступившая, вернулась и сдавила грудь мужчины.

А в лесу под корнями деревьев копошились, повизгивая, не замеченные охотниками волчата.

© Yan4ello

Признаться, я клюнул на цену. Триста рублей в сутки в Санкт–Петербурге, пусть и не в июле, а в сентябре, это дешево. А что придется обитать в комнате на шесть человек с двухъярусными кроватям, больше похожими на нары, ну так это даже немного романтично.

И не надо якобы понимающе улыбаться. Я о пионерском лагере или о каюте теплохода, а не от шконках на зоне, если что.

Хостел был единственным решением в сложившейся ситуации – билеты уже давно куплены, встречи назначены, а вот явка оказалась проваленной, в смысле, принимающая сторона резко меняет планы, связанные с тобой.

И вот я стою на улице Казанской, у двери подъезда, простите, парадной и пытаюсь вызвонить менеджера, чтобы получить код. Вселение немного затягивалось, но я сам виноват, поскольку с утра поехал в Царское село, поскольку была солнечная погода, что, как я слышал, редкость в этих краях. Но именно солнечная погода и стала проблемой.

Нет, по парку я прогулялся с большим удовольствием, а вот во дворец я не попал – очередь у входа была вдоль всего фасада и еще загибалась. Простояв в ней минут 15, я отметил, что она продвинулась лишь на пять метров. Ладно, в другой раз посмотрю, как цари жили.

За оградой дворца позолота впечатления как–то сразу потускнела, ее словно заменили желтой краской. Так в свое время Екатерина II, приказала перестать золотить скульптуры фасада Царскосельского дворца. Ибо дорого. Так и Царское село за оградой постепенно осыпалось и стало безнадежно унылым советским городом с гипсом вместо мрамора.

Видно, за такие мысли меня покарало провидение, и я оказался в пробке на самом въезде в Питер…

***

Наконец, барышня–администратор соизволила взять трубку и сообщить мне код от входной двери.

– Вы только сами там устраивайтесь. Ваше место у окна, на второй полке, белье уже там.

Хостел был переделан из квартиры на первом этаже доходного дома. Никаких следов коммуналки и уж тем более дореволюционных апартаментов не было – белые стены с лиловым оттенком, икеевская мебель, кухня, превращенное в мини–антикафе с бесплатным чаем.

В моей комнате никого не было, но на соседних кроватях были успокаивающе разбросаны вещи, на вешалке висели куртки, рубашки и целые костюмы в целлофановых мешках. Я знал, что некоторые ребята приспособились жить в хостелах месяцами – это было дешевле чем снимать комнату в коммуналке в том же центре и при этом можно было в любой момент съехать. Мои соседи вполне могли отрываться сейчас после рабочего дня в баре или рюмочной, поскольку в хостеле пить было запрещено.

Я не стал гадать, куда все делись и просто лег спать на свою верхнюю полку у окна, предварительно закрыв его, поскольку боялся сквозняка.

***

Проснулся от вполне прогнозированного сушняка, да и выпитое пиво дало о себе знать. Мельком глянув в окно, я увидел какое–то мельтешение, словно кружили ночные мотыльки, но при этом там было темнее чем я думал.

Такое ощущение, что на улице было отключено электричество, и только вдалеке, там, где проходит канал Грибоедова небо было светлым.

В комнате по–прежнему никого не было. Я прошел на кухню, включил свет, налил воды и уже допивая, глянул в окно. Прямо на меня оттуда смотрели несколько рыбин.

Первая моя мысль была – нихрена себе аквариум. Но здравый смысл подсказал, что в хостеле не будут ставить такой дорогущий аксессуар. Я сделал шаг к окну и рыбы моментально исчезли.

Я выключил свет и тут только увидел, что с той стороны стекла появляются разводы от капель дождя. Разум похмельного человека играет с ним во всякие штуки. Однажды, помню, проснулся дома, в темной комнате и увидел, как два зеленых светодиодных сигнала ноутбука превратились в значки, вроде скрещенных инструментов, ну молотков с серпами или транспортиров с якорями, уже не знаю.

Где–то в хостеле тихо играла Confide In Me в исполнении Кайли Миноуг. Слова этой песни в оригинале, легкомысленные по сути, о ссоре двух влюбленных, вызывают полный диссонанс с музыкальным рядом – депрессивно–мрачным, может быть из–за звучания ситара. В свое время наша «Агата Кристи», украв основной мотив привела его в соответствие в песне «Черная луна».

И я непроизвольно воспринимал это через призму свердловского рока и начал подпевать Миноуг «я же своей рукою сердце твое прикрою…».

Повернувшись к двери, я чуть не столкнулся с барышней, крутившей в руках сигарету. Был бы я трезвым, я бы, конечно, испугался, но притупленное стаутом «Меланхолия» сознание не успело отреагировать и я на автомате улыбнулся.

– У вас огонька не будет? – спросила она.

Девушка была явно из душа – с мокрыми темными волосами и из–под длинного махрового халата торчали резиновые новомодные сабо с крокодильчиком на лейбле. Миловидное личико с прямоугольными очечками, за которыми прятались серые глаза под трогательным эпикантусом век, который выдавал в ней капельку степной крови.

– Не, не курю. Да и здесь вроде запрещено.

– Я на улице.

– Так там дождь с рыбами.

– С кем–кем? – девушка немного напряглась.

– Шучу, погода, говорю, слишком питерская.

– А вы откуда?

– Из нерезиновой так–то, – сымитировал я уральский говорок, – А вы?

– Я местная, вроде как присматриваю за хостелом.

Так я и познакомился с Юлианной.

Потом мы посидели немного на кухне, попили пакетного чаю с ее конфетами, я рассказал ей о своей неудачной попытке восстановить отношения с Ириной и о том, что завтра у меня до обеда запланирована беготня по офисам, а вот после обеда мы можем где–нибудь попить пива…

– Нет, днем у меня слишком много дел. К тому же я не выхожу с острова. Я имею ввиду с Казанского острова, – поправилась она, увидев мое удивление.

Все время забываю особенности местной топонимики, когда кварталы, огороженные каналами, действительно превращаются в острова.

– Так тут и ходить далеко не надо, кругом кафе, – проявил я настойчивость.

Юлианна встала, давая понять, что разговор окончен и выразительно посмотрела на мои наручные часы.

– Кстати, у меня дурная память. Я уже забыл номер дверного кода в подъезде. Можно куда–нибудь записать? – перешел я на деловое общение.

Она вытащила из кармана визитку и химический карандаш, что–то нацарапала и протянула мне.

– Хостел «Эребус», – протянул я вслух название, – По–гречески – мрак, если не ошибаюсь. Звучит угрожающе.

***

Наутро я обнаружил спящих соседей и на цыпочках пошел в санузел, где была оборудована душевая комната. Пакетный чай натощак пить не хотелось, и я выскочил на улицу, где, кстати, не было не следа ночного ненастья. До первой попавшейся «Столовой №1» было всего метров пятьдесят.

И там была шурпа, правда со свининой, но думаю, для нас, неверных, это приемлемо, да и стоит она дешевле чем с бараниной.

Подкрепившись, я решил зайти за своим рюкзаком с фотоаппаратом и отправится уже в центр. Про свои особые дела я Юлианне соврал, ну разве что таковыми можно назвать звонки своей бывшей после третьей кружки.

У входа в парадный я достал визитку хостела и нажал комбинацию из трех цифр. Дверь не открывается. Жму еще раз. Не получается. Вдруг она распахивается с той стороны и на пороге появляется улыбчивый азиат, как говорят расисты, «из благородных» – японец или кореец и, пропустив меня внутрь, убегает.

Я вхожу, поднимаюсь на площадку первого этажа и замираю перед дверью. Она мне совершенно незнакома. Вчера это была обитая рейкой железная дверь, сегодня – белая, еще советских времен. На автомате я дергаю дверь и вхожу.

Передо мной обычная прихожая коммунальной квартиры, а не шоурум хостела со стойкой. Из кухни высовывается десятилетняя девочка с бантами на голове и недоуменно смотрит на меня.

– Вы к кому?

– Это хостел?

Девочка вздыхает и кричит в коридор.

– Дядя Толя, опять дверью ошиблись.

И пропадает. Пока я ошарашено перевариваю информацию, из одной комнаты неспешно выходит старичок с седыми тонкими усами в клетчатом пиджаке.

– Здравствуйте, здравствуйте. Давненько вас не было. Прошу ко мне.

И не давая мне опомнится, хватает мою руку и с недюжинной силой тащит в свою комнату. Там он оставляет меня у порога и садится за антикварный стол карельской березы.

– Вы присаживаетесь, если хотите, но я быстро. Позвольте представиться, Анатолий Вышовец. Надолго к нам?

– Подождите, я в хостел «Эребус». А это что?

Достаю визитку. Старичок хватает визитку из моей руки, внимательно разглядывает и бормочет:

– Ага, 2018 год. Протокол цэ… Понятно. Вы номер неправильно записали этого самого эээ… граммо… домофона.

Одновременно он накрывает газеткой угол стола, на котором разложено несколько монет, похожих на золотые.

– Ничего бывает. Сейчас назад отправим.

Я все–таки сажусь в кресло, похожее на то, что видел в интерьерном зале Русского музея – шелковая обивка и красное дерево с позолотой. Там то не посидишь.

Старичок отходит к жуткому, выкрашенному масляной краской несгораемому шкафу в углу комнаты и начинает с ним возится. Вообще, здесь царит полная эклектика – как будто попал даже не в антикварную лавку, а в киоск на блошином рынке, где рядом с бронзовым канделябром времен Серебряного века находится старый советский телевизор «Горизонт», правда, совсем как новенький… а на стене рядом с картиной под Левитана в золоченой раме японский календарь с гейшей за 1980 год… да и газета на столе – «Вечерний Ленинград», как свежая.

– А разве она сейчас выходит?

– Выходит–выходит, молодой человек. Сейчас она как раз выходит. Это вот у вас уже нет. Кстати, я с острова выхожу редко, с Первушенского, конечно, Зимний дворец сейчас какого цвета?

– Зеленого, вроде…

И тут что–то мне в голову как выстрелило, я газетку притянул и увидел дату – 13 сентября 1983 года. Не торопясь прошел к окну.

Никаких вывесок кафе и баров, которым утыканы фасады Казанской, все серо, напротив припаркован одинокий Москвич 2140. Новенький, желтого цвета, с советскими номерами.

Достаю телефон. Связи нет.

– И Михайловский замок стал музеем, – продолжаю, – А в Новой Голландии открыли парк с кафе. Хотите фотки покажу?

Старик повернулся ко мне и глядя в глаза поверх очков произнес:

– Нет, нам нельзя об этом спрашивать, вы же понимаете. Хотя душу греет, что городу имя вернут…

Наконец он вытащил какой–то приборчик, похожий на детский радиоприемник красного цвета, у меня такой было, как раз, примерно в 1983 году.

– Хотите чаю?

– Спасибо, чай у вас, наверное, со слоном?

– Да откуда же, грузинский, но высшего сорта…

– Я его еще помню… поэтому откажусь.

И тут старик не выдерживает.

– А давайте махнемся сувенирами?

– Да только у меня и нет сейчас ничего. Я в столовую выбегал покушать.

Но вижу, старик смотрит на мое запястье. А там часы Касио на солнечной батарее. Ну, не хронометр, конечно, но все–таки денег стоят.

– Не, это дорогой сувенир, – говорю.

Старик снимает газетку со стола и показывает стопку золотых монет. Вроде царские червонцы. Откладывает один, я его беру, взвешиваю на ладони, ставлю на ребро, стоит, бросаю на стол, звенит характерно, похоже на золото, кладу назад, мотаю головой, хотя на его стоимость можно трое таких часов купить.

Он добавляет второй. Я в сомнении.

– Молодой человек, не гневите бога. У вас это средняя месячная зарплата, я слышал.

– А у вас годовая, – сказал я, показывая на часы.

– Или визит кэгебэ… – добавил он и прибавил, не глядя, третью монетку.

Я снял часы. Три золотых червонца это очень неплохо. Я по молодости, в 90–е такими барыжил. Знаю, например, что по слухам, примерно столько же царских червонцев, сколько выпустили при Николае II, отчеканили на том же монетном дворе в Петрограде и большевики, для торговли с буржуазными странами, и доложу вам, даже поддельные они все равно золотые, хотя бывают и кустарные, 500–й или 333–й пробы… но на лом годятся вполне, но вот в последнее время появились гальванические подделки из Китая…

– Как определить, настоящее ли они. У вас они откуда?

– Обижаете старика, чистое золото, хотя и не всегда царское, есть и большевицкого выпуска…

Вообще, до меня после слов про КГБ и вида новенького цветного «Горизонта» уже стало доходить, что валить надо отсюда чем скорее, тем лучше… Как вы себе представляете судьбу человека без паспорта, или, что еще хуже, с паспортом на котором двухглавый орел вместо серпа и молота в 1983 году?

Психушка с галопередолом в лучшем случае.

И я уже готов был отдать часы задаром, лишь бы вернуться. Я сгреб монеты, сунул старику часы и сказал, что у меня много дел.

Мы вышли из парадной на улицу, он приставил красный радиоприемник к жуткой деревянной двери, выкрашенной масляной краской, и что–то там выставил колесиками управления на шкале, отворил створку и пригласил меня войти жестом.

Я вновь поднялся на лестничную площадку первого этажа и обнаружил старую, или уже новую, неважно, нормальную железную дверь, обитую рейками и ввалился туда.

***

Только когда я увидел родные ресепшен, обои с лиловым отливом, барные стулья у стойки на кухне я смог себе признаться, что только что совершил путешествие во времени и что главное, смог вернуться.

Вопрос о том, как я угодил в 1983 год оставался открытым, но я решил, что мне сначала нужно выпить, чтобы снять стресс.

Я решил уточнить, насколько актуален код для входной двери, который мне дала Юлианна и позвонил оператору хостела. Да, девушка действительно перепутала две цифры. Но я уже понимал, что цифры были не причем, я ведь вошел в подъезд 1983 года, когда дверь мне открыл японец. Это он был путешественником во времени…

И все же из хостела я вышел с опаской и дверь за собой закрыл, только убедившись, что на Казанской по–прежнему пиццерии, а не булочные и все автомобили – иномарки.

По дороге, я решил глянуть на монеты. Две из них были николаевскими червонцами или их подделками, как я и предполагал, а вот третья оказалась очень интересной. Потрет на ней был мне незнаком, а судя по крестоносцу с мечом на аверсе, это был британский соверен, вполне равноценный нашему червонцу.

Вот только имя короля меня смущало – Charles IV. Не было в Англии монарха с таким порядковым номером. И его толстые губы говорили мне, что ему бы больше подошла Ямайка… Я снова повернул монету аверсом, прочел дату и чуть монету не выронил. Там стояла цифра 2100. Старый хрен мне впарил монету из будущего…

Дойдя до какого–то ближайшего кабака в районе Сенной, я сразу заказал себе стаута покрепче, чтобы посидеть и подумать. Но мне не дали опомниться.

За стол села Юлианна собственной персоной. В прямоугольных очечках и белом плаще–тренчкоте с черными кожаными рукавами. Она без всяких предисловий выложила передо мной мои часы. Да, те самые. Ну или то, что раньше ими было – порванный резиновый ремешек, обшарпанный корпус и даже стекло, ставшее матовым. Жидкокристаллические экранчики погасли, что могло случится только после лет пятнадцати непрерывного использования.

– Сегодня вы оставили это в 1983 году, – начала она, – Очень опрометчиво. Вы, наверное, не в курсе, что кроме солнечных батарей и кварцевого механизма, уже известного в то время, в них был встроена функция коррекции времени по радиосигналу со спутников, а это уже анахронизм, который допускать нельзя.

Жаль, что мы выяснили это так поздно и хорошо, что они не попали в руки любителей теорий заговора. Кстати, о них. Не хотите вернуть соверен? Ему еще рано появляться в этом времени.

Теперь понятно, почему она так разглядывала вчера мое запястье. Эти часы уже лежали у нее несколько лет, когда она их впервые увидела. Я сделал большой глоток, временные парадоксы слишком сложны для моего гуманитарного ума.

Юлианна проводила кружку взглядом.

– Кофейный, хотите, я закажу.

– Спасибо, с утра не пью.

– У меня накопились вопросы.

– Я так и знала. Давайте так – я отвечу на них, даже проведу экскурсию, а вы вернете соверен. У вас остаются николаевские червонцы, считайте, что вы сдали часы напрокат на тридцать пять лет... Ну и палата за беспокойство. Харуки, пропустивший вас, принял вас за современника, для него все европейцы одинаковые.

Как я и предполагал, даже самые смелые мечты уже предсказаны в фантастических романах, кроме мобильного телефона, конечно. «Эребус» – хостел путешественников по времени из XXIII века.

В нашем времени он даже названия менять не стал, а вот пораньше приходилось изворачиваться. Так и появился, например, Анатолий Вышовец, нанятый администрацией хостела еще в 1953 году. В его обязанности было принимать туристов из будущего, если надо, сопровождать их, чтобы не привлекали ненужного внимания своими необычными манерами, поить и кормить.

Платили ему «за прикрытие» николаевскими червонцами или их копиями, но тоже золотыми, поскольку средство это универсальное, да и радиоуглеродному анализу на датировку не подвержено. А уж как он их ухитрялся менять на советские рубли во времена, когда за валютные махинации расстреливали, к делу отношения не имеет.

В более ранее время смотрители тоже были.

Дворник–татарин с семью дочками, которым нужно было приданное, студент–народоволец, копивший на оружие, коллежский асессор, щеголявший новой шинелью с подкладом из «морского бобра», отставной корнет Измайловского лейб–гвардии полка, любивший угостить сотоварищей токайским… вплоть до шведского ротмистра, имевшего в этих краях дачу, когда еще Петербург не был построен.

Не менялось только место, поскольку тут какой–то временной разлом был хитрый, это уже ученые из XXII века скажут.

***

Тут я, как школьник перед Алисой Селезневой задал главный вопрос и получив на него ответ, разглашать который не имею право, смиренно отдал соверен Карла IV Винздора с африканской губой…

– Собирайся. Раз уж обещала экскурсию, сделаю.

Мы вернулись в хостел и она, пройдясь по номерам, и удостоверившись, что здесь никого нет, достала красный смартфон и приставила его к входной двери.

– Ты плавать умеешь? – спросила она.

– Да не очень…

Она мне протянула какой–то сверток и велела надеть. Там был дождевик из совершенно невесомой материи, который моментально обволок мое тело прямо с одеждой.

И это вовремя, поскольку в трех метрах от порога начинался аквариум.

Точнее не скажешь – из сумрака, едва подсвеченного из дверного проема, на нас пялились крупные и мелкие морские рыбы, а у порога что–то флегматично жевал большой краб…

Юлианна сбросила свои кроксы, взяла меня за руку и просто потащила в эту мокрую стену. Но в шок меня привел не то, что я мог дышать под водой и не стремительный подъем без декомпрессии, а то что у Юлианны между пальцев ног были перепонки…

Поднимались мы не так долго, как я мог подумать из–за тьмы под водой. Просто здесь уже были предзакатные сумерки. Солнце садилось прямо в море, из которого возвышалось несколько высоких строений… да я их и узнал. Справа из воды торчал купол Казанского собора, слева, в отдалении, Адмиралтейский шпиль и между ними колокольня Петропавловской крепости, совсем как Калязинская колокольня на Углическом водохранилище в наше время.

Да, мы покачивались на свинцовых волнах Финского залива, который поглотил Петербург.

Рядом всплыла какая–то крупная ракушка, Юлианна махнула ей рукой и из нее заиграла та самая песня Кайли Миноуг, которая в версии «Агаты Кристи» стала по–настоящему печальной.

Я понял, почему гостья из будущего так ее любит… «каменное, каменное дно».

– Когда? – произнес я сорванным голосом.

– Давно. Глобальное потепление. Без вариантов.

Чего–то в этом виде не хватало.

– А где Исакий?

– Его успели перенести… А остальное… решено было просто отпечатать принтерами на новом месте, подальше от моря. Теперь ты понимаешь, почему наше туристическое направление так популярно.

– Ну об этом то мне рассказать можно?

Как вы понимаете, разрешение я получил…

©ereich