Ну по поводу рассказа Сергей Андреевич.

Первая половина рассказа имитирует соцреалистическую прозу 70х годов со слегка выпяченными стилистическими особенностями жанра, из-за чего возникает комический эффект. Когда рассказ был написан, тогдашний читатель был сыт по горло соцреалистической прозой и поэтому легко считывал это.

Сергей Андреевич допил свой чай и поставил кружку на пенек:

– Лена, а ты, кажется, в текстильный собираешься?

Кружка Лебедевой замерла возле ее губ.

Лена посмотрела на учителя, потом опустила кружку, перевела взгляд на костер:

– Я, Сергей Андреевич… я…

Она набрала побольше воздуха и твердо произнесла:

– Я решила пойти на ткацкую фабрику.

Ребята молча посмотрели на нее.

Раскапывающий угли Елисеев удивленно хмыкнул:

– Ну, ты даешь! Отличница и к станку. Шпульки мотать…

– А это не твое дело! – перебила его Лебедева. – Да, я иду на фабрику простой ткачихой. Чтобы по-настоящему почувствовать производство. А цену своим пятеркам я знаю.

Елисеев пожал плечами:

– Но тогда можно было пойти на заочный или на вечерний, а самой работать…

– А мне кажется, что лучше просто отработать год, а потом поступить на дневной. Тогда мне и учиться легче будет и жизнь побольше узнаю. У нас в семье все женщины – потомственные ткачихи. И бабушка, и мама, и сестра.

– Правильно, Лен, – кивнул головой Зайцев. – Мне мой дядя рассказывал про молодых инженеров. Пять лет отучатся, а предприятия не знают…

Сергей Андреевич понимающе посмотрел Лебедевой в глаза:

– Молодец. В институте ты будешь учиться еще лучше. А год на фабрике – это очень полезно. Я тоже в свое время прежде, чем в МГУ поступать, год проработал простым лаборантом в обсерватории. Зато потом на практических занятиях ориентировался лучше других.

Елисеев почесал затылок:

– Так может и мне сначала лаборантом в аэродинамической лаборатории поработать?

Сидящий рядом Зайцев хлопнул его по плечу:

– Точно, Витек. Ты в трубе вместо самолета стоять будешь.

Ребята засмеялись.

– Вот тогда из него всю дурь магнитофонную повыдует! – громче всех засмеялась Лебедева, вызвав новый взрыв хохота.

А потом вдруг, не меняя стилистики повествования, с Тургеневской проникновенностью и вниманием к деталям Сорокин описывает, как teacher pet Сергея Андреевича начинает поедать кал учителя.

Пройдя меж двух близко растущих берез, он остановился, расстегнул ремень, спустил брюки и присел на корточки.

Широкая полоса лунного света падала на него, освещая спину, голову, скрещенные на коленях руки.

Послышался слабый, прерывистый звук выпускаемых газов, Сергей Андреевич склонил голову, тихо постанывая, и снова до слуха Соколова долетел такой же звук, – более громкий, но менее продолжительный.

Соколов смотрел из-за елки, растирая пальцами молодую хвою.

Сзади протяжно закричала какая-то птица.

Через некоторое время Сергей Андреевич приподнялся, протянув руку, сорвал несколько листьев с орешника, подтерся, подтянул штаны, застегнул и, посвистывая, двинулся в ту сторону, где мелькал между стволами огонек костра.

Он шел уверенно и быстро, треща валежником, поблескивая очками.

Вскоре его худощавая фигура пропала в темноте леса, а немного погодя, пропал и звук легкого посвистывания.

Постояв в темноте и прислушиваясь, Соколов поднял ведро и двинулся вперед. Перешагивая поваленное дерево, он неосторожно качнул ведром – холодная вода плеснула на ботинок.

Перехватив ведро в другую руку, он обошел елку и направился к двум близко растущим березам. Лунный свет скользил по их стволам, заставляя бересту светиться на фоне темного ельника.

Соколов прошел между березами и остановился. Перед ним лежала небольшая, залитая луной поляна. Невысокая трава искрилась росою, листья орешника казались серебристо-серыми.

Над поляной стоял еле слышный запах свежего кала.

Соколов оглянулся по сторонам.

Кругом неподвижно маячили темные силуэты деревьев. Он посмотрел перед собой, сделал пару шагов и, опустив ведро, присел на корточки.

Небольшая кучка кала лежала в траве, маслянисто поблескивая. Соколов приблизил к ней свое лицо. От кала сильно пахло. Он взял одну из слипшихся колбасок. Она была теплой и мягкой. Он поцеловал ее и стал быстро есть, жадно откусывая, мажа губы и пальцы.

По прочтении рассказа у внимательного и непредвзятого читателя может появиться масса мыслей, например - а не кормили ли меня всю жизнь соцреалистическим говном. Или - а некритически воспринимая сентенции учителя, не поедает ли Соколов говно в переносном смысле. Но, главное это, конечно, мастерство, с которым это сделано.

------------------------

Также есть известный роман "про говно" Норма. Первая половина романа состоит из множества зарисовок, как люди различного достатка и социального статуса поедают некую норму. Постепенно писатель даёт понять, что норма - это брикетик говна, который надо ежедневно съедать. Это даёт отличную панораму советского общества 70х годов - законченные подонки едят её не поморщившись, фрондёры - с трудом, подавляя рвоту. Но едят все. И только один диссидент выбрасывает норму в реку и быстро уходит. Норма всплывает и неравнодушные граждане вызывают милицию и водолазов. Кроме того, в романе упоминаются люди, которые не едят норму, но едящие норму отзываются о них, как о прокажённых.

В целом у нормы нет прямых аналогов в реальном мире, но если пофантазировать, то это что-то вроде коричневого партбилета, который даёт тебе статус. Но его надо подтверждать каждый день.

----------------------

Добавлю, когда Сорокин стал известен широкой публике, на определённую группу людей он произвёл сильное впечатление. Помню мой знакомый, который ни до, ни после не проявлял писательских интенций, переписывал от руки рассказ Возможности, чтобы почувствовать руку Мастера.