Вночь на 4 июня 1989 года произошла крупнейшая в отечественной истории железнодорожная катастрофа. В результате мощного объемного взрыва газа сгорели два встречных пассажирских поезда. Трагедия произошла на 1710-м километре Транссибирской магистрали, неподалеку от города Аша. На каменных плитах выбиты 575 фамилий, но родственники погибших и пропавших без вести считают, что взрыв унес более 780 жизней. Выжившие получили ожоги, увечья, физические и психологические травмы. Год назад, в 30-летнюю годовщину, корреспондент «Ленты.ру» Сергей Лютых встретился с теми, кто спасал людей в горящем лесу, искал детей среди искореженных вагонов и до сих пор помнит ту катастрофу, почти забытую в нашей стране. В этот день «Лента.ру» повторно публикует материал.

«Впервые я увидел, как горит человек»

1710-й километр Транссибирской магистрали — это глухой лес у подножия Змеиной горки, через которую был проложен газовый трубопровод. Вечером 3 июня 1989 года труба дала течь, и газ, в полтора раза более плотный, чем воздух, стал заполнять ложбину, по которой шла железная дорога ― перегон между Ашой и Улу-Теляком.

Погода стояла жаркая, безветренная. Образовалось целое газовое озеро, в которое примерно в 01:10 (23:10 по московскому времени) с двух сторон въехали два встречных пассажирских состава: №211 Новосибирск — Адлер и №212 Адлер — Новосибирск.

Составы почти разминулись, когда произошел сильнейший объемный взрыв. Смятые, как бумага, вагоны разметало по насыпи. Больше всех пострадали хвостовые. Взрыв и возникший после него пожар уничтожил 151 гектар окрестного леса.

В поездах находились 1284 установленных пассажира (тех, кто имел билеты), и только 52 из них не пострадали.

Мощность взрыва составила до 12 килотонн тринитротолуола, что сопоставимо с мощностью ядерного взрыва в Хиросиме (около 16 килотонн). Ударной волной выбило стекла в домах на расстоянии до 12 километров от эпицентра взрыва, а столб огня был виден за сотню километров.

«Мы лежали дома в постели, я и моя жена. Она была на девятом месяце беременности, спала плохо. Первой вскочила к окну и чудом не поранилась осколками стекла. А там вырос гриб, как при ядерном взрыве», — вспоминает Анатолий Безруков, главный охотничий инспектор, а в ту пору — милиционер вневедомственной охраны из ближайшего к месту взрыва поселка Красный Восход.

Первые мгновения у него в голове были мысли только о ядерном взрыве, а значит — о неминуемой гибели. Потом, когда гриб начал оседать, пришло осознание и стремление что-то делать.

«Отправил жену с ребенком к матери, а сам надел форму и побежал по поселку к перекрестку, где уже скапливались люди. По дороге взглянул, не залез ли кто в закрытый магазин, как это бывает», ― продолжает Анатолий.

От людей он уже узнал, что взрыв произошел на железной дороге. Путь туда через лесные дебри прокладывали на вахтовом Урале. Забравшись по склону в злополучную ложбину, Безруков и его спутники оказались в месте, которое больше всего напоминало ад.

«У меня до сих пор перед глазами, как люди выползали из огня. Впервые я увидел, как горит человек: синим пламенем, как газ», — говорит бывший милиционер

Впрочем, осознание масштаба происходящего пришло далеко не сразу. Сначала разобрать было ничего невозможно. «Зарево. Какие-то голоса. Тут горит, и тут горит. В определенную точку смотришь, а на то, что происходит кругом, внимания особенно не обращаешь», — вспоминает он.

Первое время подобраться к месту трагедии можно было только со стороны Красного Восхода. Эта дорога стала основным путем эвакуации. Раненых людей, нагих или в одном белье, стали грузить на борт грузовика и вывозить в больницу, в Ашу. Сперва водителя отправили одного, а в следующую ходку — вместе с Анатолием, единственным человеком в форме, чтобы машину перестали останавливать на каждом углу гаишники.

«Женщину одну на борт погрузили, помню, пальцы разжал, а кожа ее на моей руке осталась», — говорит он.

Контуженные взрывом, раненые, обгоревшие пассажиры, которые сохранили способность передвигаться, разбрелись по лесу в разные стороны, спасаясь от огня, и потом выходили в самых разных местах. Некоторые из них находили в себе силы помогать другим. Здесь же вскоре оказались и подростки, которые возвращались домой с сельской дискотеки.

Помощь пришла и по железной дороге: молодой машинист Сергей Столяров, управлявший товарным составом, отцепил цистерны с нефтью в безопасном месте и сделал несколько рейсов с ранеными на электровозе. Он сам грузил их на прицепленную к локомотиву платформу.

Тем временем в 90 километрах от места крушения, в Уфе, были сняты с линии все машины скорой помощи. Здесь получили информацию, что выгорел целый железнодорожный состав. Прибывшие на место врачи делали людям обезболивающие уколы, но, несмотря на все старания, многих не смогли довезти до больниц живыми.

«Лазили по трупам, искали своих детей»

Среди погибших были жители 40 областей России (тогда — РСФСР) и 14 союзных республик, но больше всего людей потеряла Челябинская область. Регион лишился 122 жителей, а 107-я школа Челябинска — разом 45 человек, детей и педагогов. Погибла почти вся юношеская хоккейная команда «Трактор-73» — двукратные чемпионы СССР.

Дети ехали в Краснодарский край: собирать черешню и отдыхать под южным солнцем.

Ничто не предвещало беды, и только завуч Татьяна Филатова была недовольна тем, что вагон с детьми, вопреки технике безопасности, был не первым, а последним в составе.

Родители, конечно, тоже беспокоились, но о другом. «Я сыну сказала, чтобы паспорт он с собой не брал. У нескольких человек всего были паспорта, и туда родители вложили по 20 рублей. Тогда это еще были хорошие деньги», — рассказывает Людмила Масалова, мать хоккеиста Артема Масалова.

Сами ребята были в предвкушении отдыха. Особенно его жаждали хоккеисты, уставшие после напряженного сезона. Взяли с собой все самые модные вещи. «У них были, к примеру, новые костюмы фирмы Adidas. В то время это был шик!» — говорит Людмила.

Потом, оцепеневших и потерянных от непонимания происходящего родителей просили составить список этих самых вещей. Нашелся и паспорт одного из ребят. Документ и вложенные в него рубли были в целости и сохранности, а вот тело самого мальчика так и не нашли.

Но это потом, а тогда родители только узнали, что с поездом произошла беда. Сотрудники железнодорожного управления успокаивали: «Ваш вагон нулевой — целый. Не переживайте, все нормально. Преподаватели вывели. Детишки живы и здоровы».

Родители отправились забирать детей. В сторону Аши вышел поезд. «Доехали до Аши, но дальше нас не пустили. Посадили на автобус и привезли в Уфу, где было основное место сбора родственников. Мы добрались туда утром 5 июня», — вспоминает Салават Абдулин.

Три дня Салават с женой тщетно разыскивали дочь Ирину среди живых и мертвых. В списках госпитализированных ее не было, но они все равно прочесали больницы. Потом стали искать среди погибших, тела которых разместили в вагонах-рефрижераторах на территории мясокомбината.

Было там тело девочки примерно одного с Ириной возраста. Без головы и ног. Опознать в ней своего ребенка они не смогли, а ДНК-исследований не проводилось.

«Лазили по трупам, искали своих детей. А потом было специальное помещение, где их в гробы заколачивали и увозили», — говорит Людмила Масалова. Ее поиски также оказались тщетными.

Через три дня тех, кто своих не нашел, собрали в группу и отвезли на электричке к месту взрыва. «Там поезда уже ходили, но медленно, — рассказывает Абдулин. — Нам сказали, где находился нулевой вагон. Метров семь от железнодорожного полотна. Там скрученный, оплавленный металл лежал...»

«Вглядывались в самые мелочи: по сережке, по лоскутку от плавочек находили свое. Складывали в пакетики», — говорит Масалова

Абдулин вспоминает, что в тот момент рядом находился какой-то фотокорреспондент. «Он просто стоял и плакал. Не мог снимать, руки тряслись. Увидел, как мы ползаем на карачках, собираем что-то в пакеты», — рассказывает он.

Салават нашел заколку для волос и три оплавленных пузырька, которые дочь взяла с собой: дезодорант, лак для ногтей. «Мать бинтом их обмотала, чтобы не бились», — вспоминает он. А еще мужчина запомнил найденную им на пепелище книгу, которая вроде бы казалась целой, но рассыпалась при первом же прикосновении.

«Ездила к Ванге, та сказала, что дочь жива»

Температура при взрыве достигала тысячи градусов. Люди сгорали полностью. Однако точно о судьбе каждого пассажира не мог и не может до сих пор сказать никто.

Так, Анатолий Безруков помнит, что утром после крушения до сельсовета целым и невредимым, в костюме и с портфелем, пришел мужчина с одного из этих поездов. Он не мог объяснить, как выбрался и как нашел путь через лес.

Каким-то чудом уцелел один из ребят-хоккеистов — Александр Сычев. Его отбросило от огня и контузило.

Еще одну женщину, которая ехала в поезде с сыном и также пропала без вести, якобы видели живой врачи. Она попросила у них закурить. Мать этой пассажирки даже ездила потом к Ванге, и та сказала, что женщина жива, но разыскать ее так и не удалось. Были те, кто, не найдя останков, наотрез отказывались считать своих близких умершими и уезжали.

«Должны были остановить движение»

Считается, что к самой чудовищной в истории России железнодорожной катастрофе привела цепь ошибок и просчетов, порой фатального свойства, допущенных рядом ответственных руководителей и должностных лиц. Впрочем, как и к любой другой большой трагедии.

Можно начать с того, что газа вообще не должно было быть в трубах в районе Змеиной горки. Изначально проект предусматривал, что по трубопроводу будут перегонять нефть. Но произошло перепрофилирование. Проект получился уникальным. Только едва ли это можно считать достижением, и точно — дополнительным риском.

«Стальная труба диаметром 720 миллиметров. В мире она была одна единственная такая. В Японии и Америке — везде использовались нержавеющие трубы диаметром не более 500 миллиметров. Ее запустили в 1985 году, а в 1987 году передали в ведомство Урал-Сибирских магистралей, где я работал», — рассказывает Халид Хатыпов, который был в ту пору мастером внеплощадочных сетей и сооружений.

Этот сомнительный проект был реализован с нарушениями: труба должна была идти в обход Змеиной горки, а не напрямую по ней. По версии следствия, при укладке трубы именно на самой вершине горы произошло механическое повреждение, которое спустя годы привело к возникновению течи.

Однако после запуска в надежности газопровода никто не сомневался. «Его испытывали давлением 85 атмосфер. А рабочее давление там около 39,5 атмосферы», — припоминает инженер.

В 1987 году, по словам Хатыпова, были сокращены обходчики, которые проверяли газопроводы и нефтепроводы. Они отвечали в том числе за защиту от блуждающих токов и дренажную защиту. Трубу оставили и без телеметрии. Ее перестал облетать вертолет. Ответственным за принятое в целях экономии решение называли заместителя министра нефтяной промышленности Шагена Донгаряна.

Утечка произошла примерно в 00:30 (22:30 по московскому времени) 4 июня 1989 года. Однако на падение давления в трубе, по некоторым данным, газовщики отреагировали лишь тем, что попытались его увеличить.

Газ накапливался в ложбине под Змеиной горкой около 40 минут. За это время здесь прошли несколько железнодорожных составов. И несколько машинистов, по словам Салавата Абдулина, сообщили диспетчеру о сильном запахе газа. На этом этапе, по словам отца погибшей девочки, железнодорожниками была допущена уже не просто ошибка, а преступная небрежность. «Они должны были остановить движение», — уверен он.

Наконец, потерпевшие крушение поезда просто не должны были встретиться в этой злополучной ложбине, следуй они строго по расписанию. Но тот, что следовал в Адлер, сделал остановку в Аше из-за беременной пассажирки, которой потребовалась экстренная госпитализация.

В июне 1995 года Верховный суд вынес приговор только в отношении семерых человек, непосредственно причастных к укладке трубы на Змеиной горке в октябре 1985 года. Суд установил, что они повредили ее ковшом экскаватора и засыпали землей, проигнорировав повреждение.

Четверых из них сразу же освободили от наказания по амнистии к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне, одного оправдали, и только двое получили два года колонии-поселения для лиц, совершивших преступление по неосторожности. Никого из чиновников, ответственных за экономию на безопасности нестандартного трубопровода, и никого из тех, кто отвечает за безопасность перевозки пассажиров, на скамье подсудимых не оказалось.

Родственники погибших под Ашой, вероятно, предчувствовали такую развязку и опасались ее. Уже после похорон родители детей, сгоревших на 1710-м километре Транссиба, стали собираться в стенах челябинской школы №107. Не только чтобы поддержать друг друга и помочь, но и чтобы найти способ добиться правды.

Они отправили в Москву делегацию из нескольких человек. Те стояли с фотографиями погибших на ВДНХ, а потом на Арбате собирали подписи с требованием, чтобы ход и результаты расследования зачитывались на съезде народных депутатов.

«Подходили люди в штатском, спрашивали, на каком основании мы это делаем, но прохожие таких оттесняли, не давали нас в обиду. Ведь тогда никаких публичных докладов о подобных трагедиях не делали, все скрывалось от людей», — рассказывает Салават Абдулин.

Здесь же, в 107-й школе, родилась первая (помимо ветеранских) общественная организация, созданная простыми советскими людьми, — Ассоциация пострадавших и родственников погибших под Ашой.

«Аналогов не было. Даже афганцы потом к нам обращались, чтобы мы подсказали, как мы все оформили. И женщины, которые образовали Комитет солдатских матерей, тоже, — рассказывает Абдулин; он со временем стал руководителем организации. — Администрация не хотела, чтобы наша ассоциация появилась. Мы за это боролись. Помогли журналисты».

«Наши тракторишки»

Судьбы семей и людей, жизнь которых изменилась 30 лет назад, сложились по-разному. Одни нашли в себе силы родить детей. Другие пытались, но у них не получилось. Остальные радовались за первых и переживали за вторых. Все понимают, что боль утраты родного и любимого человека, особенно ребенка, не проходит со временем, но она и не отнимает возможности любить и творить — того, без чего невозможно жить.

Вот ветеран Афгана полковник Храмов, хранивший простреленную душманами фуражку. Он потерял в сгоревшем поезде жену и двоих детей. С годами вновь женился, стал отцом. Теперь он помогает организовать ежегодную поездку родственников погибших к мемориалу на 1710-м километре. После каждой такой поездки, по словам родителей, становится немного легче: «как будто повидались».

Единственный уцелевший хоккеист — Александр Сычев — стал профессиональным спортсменом, выступал за разные клубы, чемпион России 2001 года в составе магнитогорского «Металлурга». В родной спортшколе «Трактор» уже через год после трагедии организовали турнир памяти погибшей команды. Сычев долгое время не мог посещать его, но потом все же стал появляться. В школе этому были очень рады.

«Смотришь на этих ребят. Как они борются за призовое место. Все хотят выиграть. А когда наши "тракторишки" проигрывают, то просто падают на колени и чуть ли не плачут. Нигде таких не было долгосрочных турниров памяти. Для нас это очень важно», — говорит Людмила Масалова.

Она видит, что сверстники ее мальчика, ученики той же хоккейной школы, теперь — 46-летние семейные мужчины, опытные спортсмены и тренеры. Она радуется встречам с ними. «Обнимаемся с ними, целуемся. "Если что-то надо, тетя Люда, то звоните, поможем"».

На этих встречах предаются воспоминаниям. «Команда была — одна такая на весь Союз. Дважды чемпионы. Они всю страну облетали и объездили. Привозили домой гостинцы. Если из Киева — то торт «Киевский», и так далее. У нас были папы, которые боялись с ними на самолете летать. А мальчишки — шутники озорные. Тогда чехлы на креслах самолета на липучках были: "Дядя Женя, сейчас липучку отлеплю одну, вторую!" А он испуганно: "Не надо, ребята, не надо"!» — вспоминает Людмила.

Дома, в Челябинске, ребята занимались на открытом льду. Тренировку начинали с того, что сами расчищали каток от снега. Неважно, что мороз, — могли тренироваться до глубокой ночи. Порой Людмиле приходилось ждать Артема до часа, двух и трех ночи.

Все эти годы она тоже ждет.

Источник Там больше фото.

Злополучный 1710 километр: взгляд на самую страшную железнодорожную катастрофу России сквозь время

На карте нашей огромной страны разбросано множество точек. Между ними — линии трасс и железнодорожных путей. Через город Аша, что находится на границе Челябинской области и республики Башкортостан, проходит Транссибирская магистраль. В ночь 4 июня 1989 года 1710 километр этого пути стал станцией ужаса и скорби.

Когда относительно любознательный ребёнок долгое время пребывает на территории маленького населённого пункта в информационной резервации, происходит постепенный сбор различных историй. Всю свою сознательную жизнь я знала, что давно, недалеко от Аши, произошла железнодорожная катастрофа, погибло много людей. Мне рассказывала мама, что это случилось во время её учёбы в девятом классе. Она с семьёй ночевала в частном секторе (а он находится на возвышенности, несколько отдалённо от города и посёлка Лесохимиков). Ночью дом что-то тряхнуло, все выбежали во двор. Линия горизонта была подсвечена заревом, тянущимся к небу. Оно поднималось, спадало, опять возвышалось и озаряло собой всё вокруг. Только утром картина произошедшего прояснилась. Взрывная волна прошла через весь город. Особенно пострадали постройки в посёлке: дома стояли почти «безглазые» — стёкла вылетели, лопнула высокая витрина аптеки. Мама готовилась к экзаменам, сидя у пустой оконной рамы. В небе гудели вертолёты.

Но об истинном ужасе трагедии я тогда понятия не имела. Будучи уже взрослой, не находила повода расспросить подробнее. В Интернете было размещено много тематической информации, но воспоминания живых людей воздействуют гораздо сильнее. Зимой 2018 года, перед началом сессии, я отдыхала дома. Как-то раз мы с дедом пошли выгуливать собак в лес, к промышленному отвалу. В бесснежной, промёрзшей дали прозвенел гудок поезда.

— А катастрофа, которая в 1989 году произошла, сейчас о ней кто-нибудь помнит?
— Конечно. Надо просто поспрашивать у людей.

Жаркая июньская ночь 4 июня (3 июня по московскому времени) 1989 года душной пеленой накрыла окраины Челябинской области. В местах, отдалённых от городской среды, тёмное время суток совершенно особое. Небо необычайно звёздное, в воздухе — пелена аромата луговых трав. Всюду тишина, почти звенящая, но без ноток тревоги. Кто бы мог подумать, что беда явится именно в эту глушь? К 1710 километру железнодорожного полотна приближались два пассажирских поезда — «№ 211 Новосибирск-Адлер» и «№212 Адлер-Новосибирск». В вагонах спали люди. Многие ехали отдыхать к морю.

Аша находится в 12 километрах от места трагедии. В ту ночь его жители сперва услышали грохот. Следом за звуком из окон полетели осколки стекла, покосились двери, сорванные с петель. Вдали виднелся огромный столб огня и дыма. Город оказался будто оторванным от всего мира — пропала телефонная связь. Никто из жителей не обладал достоверной информацией. В панике появилось сразу несколько версий: авария на нефтепроводе, взрыв в карьере, война, упавший самолёт. Спустя некоторое время поступили первые данные: «Горят два поезда. Скорее всего, пассажирские».

Первыми к месту катастрофы выехали медики из деревень. К ним на помощь кинулись местные жители: кто пешком, кто на грузовиках. Там, где прогремел взрыв, был лесной массив. Кареты скорой помощи быстро одолеть бездорожье не могли. Вскоре прибыли отряды из ближайших военных частей. То, что увидели эти люди, сложно представить и воссоздать даже в самом воспалённом сознании. На железнодорожной насыпи лежали пылающие фрагменты поездов. Вскрытые, выпотрошенные вагоны. Голые фрагменты раскалённых платформ. Воздух казался непригодным для дыхания — обжигающий, пропитанный запахами плавящегося металла, дыма и жжёной плоти. И там, в пылающей низине, люди. Живые, мёртвые, горящие люди.

Такими воспоминаниями поделился один из очевидцев: «Мы тушили пожар. Воду таскали вёдрами из ближайшей реки. И вот одна женщина, вся обгоревшая, уцепилась за ведро и начала жадно пить. Человек, пытающийся залить пламя, спросил у медсестры, которая рядом оказывала первую помощь пострадавшим: «Можно ли вообще пить столько воды? Не опасно ли это?» Она взглянула на женщину с ведром. «Всё равно не выживет. Пусть умрёт спокойно».

Для того чтобы узнать о первых часах трагедии, я отправилась в посёлок Улу-Теляк. Мимо окна машины мелькали сгорбившиеся деревья, после их сменили просторные поля. Было решено сперва подъехать к мемориалу. Сначала перед глазами возникло большое серое здание, огороженное железным забором. Стёкла выбиты, по внешнему виду дома ясно, что в нём давно никто не живёт. Даже на территорию не ступала нога человека — на снегу ни единого следа. Это гостиница, построенная для проживания во время Дня памяти пострадавших и родственников погибших в катастрофе. Постепенно она начала рушиться из-за отсутствия ремонта. Если минуть гостиницу и перейти через мост, легко можно выйти к памятнику. К самому небу поднимаются две каменные глыбы — образы скорбящих матерей, потерявших своих детей ночью 4 июня 1989 года. У подножия всё ещё лежат венки. Пестрота искусственных цветов и еловых ветвей выглядит неестественно на фоне белого снега. К железной дороге тянется полоса земли, не замурованная в мраморные плиты. Это — общее захоронение всех останков и фрагментов человеческих тел. Чуть далее мчатся поезда. Будто там, у путей, жизнь продолжается. Люди куда-то спешат, расстаются, встречаются, работают, перевозят грузы. А в стороне памятника всё замирает. Создаётся ощущение, что в этом месте совершенно иное время.

При приближении к небольшим частным домам, моё спокойствие сменилось лёгкой паникой. Согласятся ли люди говорить со мной об этом? Многое ли смогут рассказать? Первым на мои вопросы ответил Виктор Марьин. В ту злополучную ночь он участвовал в спасательной операции.

Все спали. Услышали грохот. Проснулись. Смотрим — окошек нет у нас. Вдалеке какое-то зарево. Встали, потоптались немного. Не понимали, что произошло. Другие люди вышли из домов, стёклами выбитыми гремят, убирают что-то. Я завхозом в школе работал тогда. Ну, побежал в школу. Захожу — всё в стекле, все кабинеты, коридоры. В некоторых местах даже рамы были выбиты. А то и двери с петель снесло. Жители тогда не знали, что случилось. Были предположения, что взорвалась подстанция. Знакомая тогда работала на коммутаторе, с её помощью получилось прояснить ситуацию. Так появились некоторые данные о трагедии. Сначала выехала местная бригада скорой помощи. Когда взрыв случился, ничего не было известно о координатах. И медикам пришлось пробираться к месту катастрофы через лес. Они оказались там первыми. Потом и простые жители смогли добраться, и другие спасательные бригады.

Потом прибыли врачи из Уфы, стали разворачивать в школьном спортивном зале госпиталь. Кровати поставили, матрацы, вот всё это. Все битые стёкла быстренько убрали. И вскоре стали поступать первые обожжённые. Много их было. Я носить помогал. Ну… И трупы привозили, мы перетаскивали их в раздевалку. По-моему, сперва шесть тел было. Просто некоторые люди, которых удалось спасти из пламени, не доживали до больницы. Но тут, в Улу-Теляке, в больнице, не много умерло. «Тяжёлых» больных сразу на вертолётах отправляли. Даже в посёлке было жутко находиться — над ним стоял громкий, непрерывный гул.В школе в фойе висели зеркала. А молодые девчонки, из числа пострадавших, подойдут – и криком! Все же обожжённые были. Сильно обгоревшие. Пришлось снять зеркала – чтоб никто в них не смотрел.

А там… На само место аварии были отправлены солдаты. Они всё расчищали. И вообще все последствия катастрофы очень быстро ликвидировали. Горбачёв лично приезжал. Железная дорога начала функционировать где-то через сутки после трагедии, настолько быстро её восстановили. Как говорят «поезда по костям пустили». Но никто не знает, фрагменты тел скольких людей были оставлены. Через год там ёлки садили, чтобы земля не пустовала. И при подготовке грунта были найдены ещё человеческие останки. Хотя всё, что оставалось, должно было быть похоронено под памятником. Там, у железной дороги, не просто обелиск. Там общая могила. И вот сейчас, конечно, не всё сохранилось, но раньше на том месте было определённое обозначение каждого вагона. То крест, то табличка, то ещё какие-то отметины, символы».

После я зашла в дом к Валентине Марьиной. Она работала старшей медсестрой. Именно медицинский персонал больницы посёлка Улу-Теляк ранее всех добрался к месту взрыва.

«А что помнить-то? Только первый взрыв услышали — показалось, что в больницу кто-то ломится. А потом пошла волна. И вспыхнуло зарево. Но никто ничего не знал. Стали звонить на железную дорогу, узнавать. Вызвали дежурных врачей. Потом пришёл военный фельдшер и подсказал, что нужно брать, какие препараты, например. Раньше-то что было? Даже шприцы одноразовые были в дефиците. Да даже перевязочного материала недоставало.

Мы собрали всё, что могли: бинты, марлю, спирт, шприцы и поехали. Знали лишь одно — что-то случилось в стороне Красного Восхода (населённый пункт — прим. авт.). И нам местное население показывало дорогу. Среди медиков мы добрались до места катастрофы первыми. А потом уже, под утро, когда стало светать, появилась санитарная авиация. Конечно, спасательные операции сперва не отличались организованностью. Из-за неожиданности происшествия и объёма работ. А сама картина, которую мы увидели… Низина. Пылающие составы. Люди горят. Люди кричат. Живьём горят. На них-то что, одежда из синтетики была, она плавилась. Мы расстелили марлю. Нам носили этих больных. Перевязывали. При переломах накладывали шины. Но материала было мало, приходилось использовать палки и всё, что могли найти. Так вот и делали. Обезболивающее приходилось вводить многоразовыми шприцами! Одна инъекция — обеззараживание спиртом — и дальше.

Я работала тогда старшей медсестрой. И тогда функционировала вся больница, пусть и небольшая. Именно там решался вопрос: кто транспортабельный, кто — нет, и как будет происходить дальнейшее распределение. Население помогало: некоторые - продуктами питания, молоко, например, приносили, некоторые – материалами, в общем, кто как мог. А люди, которые погибшие… У многих были рваные раны и повреждения внутренних органов. Они умирали на операционных столах. А люди-то ехали отдыхать. Многие в дорогих украшениях. И вот это золото я принимала, а потом передавала его уполномоченным лицам. А они уже заполняли документы. Иногда это было необходимо для опознания. Но были среди всех пострадавших те, кому удалось спастись. Я лично видела семью: муж, жена и кто-то из родственников. И все они выжили. Но это просто большая-большая удача. Везение. Счастье.

Я и не рассчитывала получить какую-то награду. Все же работали. Кто как мог. Здание больницы после было закрыто на ремонт. В нём стало невозможно работать. Ведь людей везли всех обожжённых. И больница изнутри была покрыта гарью».

Казалось, что я не смогла прочувствовать истинную суть услышанных воспоминаний. Но вернуться на место трагедии удалось только поздно вечером. По рассказам жителей посёлка, памятник должен был подсвечиваться с двух сторон. Там была тьма. Кто перестал зажигать фонари?

Две каменные фигуры казались не просто символами скорби. В нарочито размытых силуэтах читалось не просто вязкое ощущение горечи... Неизвестно, являлась ли таковой задумка автора мемориала, но в темноте «скорбящие матери» внушали ужас, необъяснимый, неконтролируемый. Я замерла. За спиной внезапно, на высокой скорости, пронёсся поезд. Так вот как это было. Темнота. Гулкий стук колёс. Огромная яркая вспышка. Я подняла глаза вверх, а там, на небесном своде, недвижимо висело огромное количество звёзд. Быть может, и в ту ночь эти точки сияли в огромном космическом пространстве над хрупкими смертными людьми.

В Аше Олег Прилуков — участник транспортировки тел погибших на 1710 километре — поделился со мной своими воспоминаниями:

«Я водителем просто работал, послали от организации, да и всё. Первое впечатление от всего увиденного — это огромная полоса деревьев, которая вывалена была от железной дороги и в гору, там такая ложбина, и все деревья повалены в одну сторону. Соответственно, раскорёженные вагоны. Мы подъехали, непосредственно, к месту, где лежали трупы эти. Солдаты проводили работы по извлечению тел. Ещё мародёры были. Везде вещи разорванные лежали. На деревьях висели останки. Очень-очень страшная картина, конечно».

Человеческое существо не так значительно отдалилось от природы, насколько это можно предположить. В критических ситуациях сознание, зачастую, отключается, тем самым давая волю инстинктам и эмоциям. Когда случается глобальная трагедия, первыми на помощь бегут люди, способные устоять перед животным страхом и желанием скрыться от опасности. В 1989 году в самое пекло первыми ворвались медики, спасатели и те, кого сейчас принято называть волонтёрами. Но борьба за жизни людей продолжалась и вне того пространства, где произошёл взрыв. Сотни пострадавших были отправлены в больницы. В Аше я поговорила об этом с врачом-хирургом Сергеем Большаковым.

— Какая должность у вас была в 1989 году?
— Врач-травматолог.

— Что стало причиной вашего участия в спасении пострадавших в катастрофе?
— Я работал. Сюда (в городскую больницу № 1) приехал не сразу после взрыва. Я приехал сюда… Это было ночью. Я находился в Челябинске. Мне удалось добраться до Аши только к двенадцати часам дня. Тогда всё движение было перекрыто. Значительную часть пути до города мне пришлось преодолевать самостоятельно. По прибытии я сразу направился на место работы. По-моему, дежурил тогда Яндышевский. Если мне не изменяет память. В те годы он тоже работал травматологом. Когда я приехал, уже был полный аврал. Больные находились почти во всех корпусах. Всё было завалено обожжёнными, травмированными людьми. Стоял плотный запах гари.

— Их доставляли в больницу на машинах? Учитывая состояние пострадавших, транспортировка была очень непростым этапом спасения.
— На чём могли, на том и доставляли. Место там, где произошёл взрыв, глухое. Туда сначала дорогу проложили. И только потом эвакуация стала возможной.

— А в ашинской больнице, куда была доставлена значительная часть пострадавших, оказывалась полноценная медицинская помощь?
— Нет, только первая. Это учреждение было чем-то вроде перевалочной базы. А после больных отправляли на дальнейшее лечение. Кого куда, кого куда. Отправляли и в соседние районы, и в Уфу, и в Челябинск, и в Екатеринбург, и в Оренбург и так далее. Сюда, в Ашу, приезжали специалисты из разных городов, даже московские врачи. Кроме, пожалуй, Уфы. Но они и так были загружены, было не до выездов – слишком много работы.

— Зачастую случившуюся трагедию описывают как причину массовой гибели именно детей. А как всё происходило на самом деле?
— В большинстве, конечно, были взрослые. Но и детей было немало, да. Они были… Сколько — сейчас не могу сказать. В основном, их пытались группировать в детском отделении, хотя не всегда это получалось. Потому они находились и в других корпусах.

— Из тех людей, которые были доставлены в больницу, многие не смогли перенести увечья и ожоги?
— Это статистика… У нас, в этой больнице, умерло… Если говорить о процентах – процент небольшой. Дело в том, что больных старались как можно скорее отправить в центральные медицинские учреждения. Тут была оказана только первая помощь: обезболивание, например, и прочие неотложные дела. А после — кого-то отправляли скорее. Кого-то —медленнее, так сказать. Всё зависело от состояния каждого пострадавшего. Умирающих больных, так называемых «бесперспективных», оставляли здесь. Их не увозили. Кто-то погибал быстро. Кто-то — через несколько дней. Но насколько мне известно, многих пострадавших доставляли уже мёртвыми.

— «Бесперспективных» было много?
— Ну… Может, процентов пять от общего числа поступивших в эту больницу. Но это очень ориентировочная цифра. Просто «бесперспективные» — это те, кто явно не выживут. А такое наименование, как «перспективные» — тоже не залог выздоровления. У кого-то хватит на это физических ресурсов. У кого-то – нет.

— Просто в попытках мысленного восстановления хронологии тех событий, я прихожу к выводу, что самый высокий уровень смертности был там, на месте. Так ли это?
— Да. Это касательно тех, кто попал в самый эпицентр катастрофы. Кто ехал в вагонах, которые выгорели полностью. А сама по себе ожоговая травма не приводит к моментальному летальному исходу. Человек может жить некоторое время даже с ожогом в почти сто процентов площади. Ожоговый шок не развивается сразу. Всё происходит постепенно. Потому многие из тех, кто не погибли во время взрыва, не сгорели заживо на месте, ещё жили. День, два, три… Кому уже как в этом плане повезёт.

— Были ли среди попавших в беду те, кто пострадал минимально?
— Вот я таких не видел. Я работал здесь, в отделении, здесь таких счастливчиков не было. Естественно, кто-то пострадал в большей степени, а кто-то – в меньшей. Но, в основном, были серьёзные травмы.

— Какие именно? Ожоговые и…?
— В первую очередь, да, девяносто пять процентов от всех увечий – это ожоги. Переломов было значительно меньше. Черепно-мозговые травмы тоже были, и тоже в незначительном количестве. В общем, операционная работала непрерывно.

— И всё-таки, была ли у человека возможность выжить в такой ситуации? Просто ашинскую трагедию описывают как «кромешный ад – и всё».
— У кого был шанс – тот и выжил. Но там, судя по всему, был самый настоящий ужас. Объёмный взрыв. Дикая температура. Жители ближайших деревень и городов могли, несмотря на расстояние, увидеть зарево. В большинстве населённых пунктов в домах из-за взрывной волны вылетели стёкла. На месте катастрофы был действительно ад: множество пострадавших, все они кричат, всем им больно. В итоге сюда, в больницу, было доставлено менее половины больных. Многих отправили в сторону Уфы. И мы видели далеко не всё и не всех.

Но вот что мне запомнилось: была дикая жара. Пострадавшие, в большинстве своём, были в лежачем положении. И это значило, что их надо перекладывать, переворачивать. А что такое, в данной ситуации, «перекладывать»? Из-за ожогов любое прикосновение было в крайней степени болезненным. И потому одного пострадавшего могли переместить как минимум четверо человек. Тогда меня очень удивило, в хорошем смысле, местное население. Во-первых, сюда приходили люди и помогали, выполняя физическую работу. Они постоянно спрашивали: «Кого переложить?», «Что ещё сделать?», «Кого куда увезти?» и так далее. Вот зайдут, например, просто мужики, узнают, кто может давать распоряжения — и обязательно помогут, сделают всё, что посильно. Подобных нюансов было много. Без такой помощи ситуация в больнице была бы намного труднее. Невообразимо труднее. А ещё, опять же, из-за жары, население натащило в корпуса самых разных соков, компотов и всего подобного. Даже можно сказать, что было изобилие различных напитков. Благодаря такой поддержке пострадавших не поили одной водой. А есть многие из больных не могли. Надо, действительно, отдать должное местным жителям. Это, в общем-то, очень неожиданное и обнадеживающее явление. Вот всё, что надо было делать касательно нелечебного процесса — всё выполняли простые люди, причём абсолютно добровольно. И, казалось бы, элементы ухода не являются чем-то сложным, но они необходимы пострадавшим. А нам, работником больницы, это было дикое облегчение. Иначе мы бы просто не справились. Не было бы такой оперативности и производительности.

— С момента катастрофы прошло почти тридцать лет. А остаётся ещё так много вопросов. Как известно, история погребает под своими пластами и людские потери, и память, и благие поступки, и откровенное варварство, и жертв, и героев. Что в итоге раньше сотрётся под воздействием времени?
— А вы никогда не думали о такой вещи: вот горит вечный огонь. И сколько он ещё будет гореть? Десять лет? Тридцать? Может, более? В итоге всему суждено закончиться. Каким бы вечным ни называли этот символ. Так и с катастрофой. Пока люди помнят, эта трагедия будет значима. А после… Вот пройдёт кто-то мимо мемориала — и не поймёт, почему он воздвигнут и зачем стоит у железнодорожных путей.

На следующий день я побеседовала с Галиной Николенко. В 1989 году она заведовала станцией переливания крови.

«Для меня эта история началась с зарева. Я выбежала во двор, к углу дома, вместе с другими жителями. Сначала была мысль, что случилась авария на нефтепроводе. Он как раз находился в той стороне. Потом показалось, что ничего страшного не происходит. А потом зарево стало ещё больше. Через некоторое время был звонок из больницы. Я тогда работала в центре переливания крови. Пришлось срочно ехать. Врачей стали собирать где-то к двум часам ночи. А было очень жарко, люди ещё и уснуть не успели. Потому все прибыли в больницу очень быстро. На месте я сразу же начала собирать персонал, готовить операционную и необходимое оборудование. На помощь нам были вызваны лаборанты. Но всё равно у нас был очень небольшой штаб.

Люди шли потоком. Многие поняли сразу: если экстренная ситуация —нужна кровь. И была толпа доноров. Иногда мы даже не успевали записывать, вести отбор, пришлось дополнительно подключить терапевтов для осмотра. А я управляла потоком: кого в операционную, кого куда. Лаборанты, конечно, хорошо определяли группу крови, но к специфике нашей работы не были готовы. Нужно было регистрировать каждого донора, взять подписку о перенесённых заболеваниях и так далее. В общем, работа была сложная. Тогда мы более пяти часов отработали в операционной. А желающим сдать кровь заранее объявили, когда приём будет окончен. Люди возмущались: «Вы не хотите кровь брать!», «В такой ситуации нельзя медлить!». Приходилось объяснять, что необходима повторная обработка операционной и переработка крови на плазму. Да и есть определённый свод противопоказаний: резкое изменение давления, например. Люди-то среди ночи приходили и в очереди стояли, не каждый может это запросто перенести.

Наше счастье, что где-то за полгода до катастрофы была приобретена бытовая камера для заморозки. Это решение было принято заведующей Областного центра переливания крови. И мы начали использовать эту инновацию, так сказать, на свой страх и риск. А когда случилась трагедия, мы быстро набрали целую камеру плазмы и передали в больницу. Только так нам удалось сохранить такие большие объёмы материала.

Я, практически, ничего из того, что тогда произошло, не видела. Только своё отделение. Но мы тогда почти двое суток не покидали рабочие места. Несмотря на то, что у многих сотрудников были семьи. Ночью приходилось делать анализы, перерабатывать плазму, транспортизацию проводить. А утром снова начиналась заготовка. В общей сложности мы тогда приняли более 455 доноров».

Моей семьи эта железнодорожная катастрофа впрямую не коснулась. Но воспоминания о ней вычеркнуть невозможно. Бабушка тогда была медработником. Со слезами на глазах она рассказывала, как просматривала больничные списки погибших и пострадавших, а там, среди спешно записанных имён и примет была строчка: «Девочка. Три года. Умерла». Ещё она поделилась такими наблюдениями: «Через некоторое время после катастрофы с семьёй поехала на свадьбу племянницы в Уфу. Получилось, что проезжали мимо места аварии. Там было много обугленных деревьев, просто как спички. А на некоторых ещё висели какие-то фрагменты одежды, может, ещё чего...»

Об этой трагедии достаточно много сказано и написано. Сразу после случившегося катастрофа стала достоянием общественности. И особое внимание было привлечено не только поистине чудовищным количеством жертв, но и синтезом факторов, ставших причиной катастрофы. Во время строительных работ в 1985 году ковшом экскаватора был повреждён трубопровод. Газ широкой фракции лёгких углеводородов просачивался на поверхность, скапливаясь в низине. Незадолго до случившегося машинисты видели на путях полосу газообразного вещества непонятного происхождения, внешне схожего с туманом (по материалам книги «Эхо Ашинской трагедии», авт. проекта Леонид Рабчёнок, 2014 — прим.ред.) Возникновение искры тоже вполне объяснимо. Скорее всего это — побочный эффект работы токоприёмника. Это стало причиной мощного взрыва и масштабного возгорания. Пламя охватило площадь в 250 гектаров.
По официальным данным в катастрофе погибло 575 (645) человек. Но эти цифры условны. Многие люди остались в категории «пропавших без вести». Их тела сгорели вместе с вагонами. В поездах находились дети до пяти лет. В те времена для их проезда билеты были не нужны. Ещё некоторый процент пассажиров ехали «зайцами». Это безбилетники, решившие таким образом преодолеть расстояние в пару-тройку станций. Опрометчивое решение стоило многим из них жизни. В книге «Катастрофы XX века», созданной сотрудниками центра стратегических исследований гражданской защиты МЧС России (М., УРСС, 1998), указана информация о около 800 погибших.

Чуть более суток потребовалось для того, чтобы ликвидировать последствия мощнейшего взрыва и восстановить движение поездов. Есть версии, свидетельствующие о том, что идентификация останков не была произведена достаточно тщательно. Потому многие фрагменты тел просто оказались под землёй, на которой и отстроили новые пути. Судя по рассказам жителей населённых пунктов, рядом с которыми случилась трагедия, после катастрофы в ближайших лесных массивах ещё находили останки людей. Их «подхоранивали» в общую могилу у того места, где сейчас стоит мемориал. Дело в том, что во время взрыва многие пострадавшие пытались спастись от экстремально высокой температуры и из-за деструктивного воздействия паники и шокового состояния бежали настолько далеко, насколько это было возможно. И многие погибали в лесах, так и оставаясь не найденными.

Судебное разбирательство продолжалось чуть менее двух лет. В итоге причины трагедии были обозначены как «грубое нарушение строительных норм и правил». Дело было оправлено в Верховный суд СССР. Приговор был вынесен через шесть лет после произошедшей трагедии — 9 июня 1995 года. Двое рабочих получили наказание в виде двух лет лишения свободы с отбыванием срока в колониях-поселениях. Многие предполагаемые виновники катастрофы не были привлечены к уголовной ответственности из-за недостаточности доказательств. В их числе председатель приёмной комиссии директора Альметьевского нефтепроводного управления и управляющий трестом «Нефтепроводмонтаж» — (по материалам книги «Эхо Ашинской трагедии», авт. проекта Леонид Рабчёнок, 2014 — прим.ред.)

После катастрофы были проведены многочисленные проверки и исследования в области транспортировки взрывоопасных веществ. Свершились некоторые усовершенствования в медицинской сфере, произошло переосмысление лечебных процедур. Повысился уровень качества железнодорожного транспорта. Сформировано Министерство Чрезвычайных ситуаций РФ. Почему для развития непременно нужна беда? И, главное, как было жить дальше тем, чьи родные и близкие погибли? Один из очевидцев рассказал о таком случае: «Какая-то женщина искала свою дочь после трагедии. Ни в списках погибших, ни в списках выживших её не было. «Беленькая такая, невысокого роста...» — так она говорила. Не нашла эта женщина свою дочь. Хотя до последнего верила, что та сошла где-нибудь на другой станции и не доехала до 1710 километра».

Говорят, что человек жив, пока о нём помнят. Но не каждому дано сохранить эту память. Не каждый может пережить утрату. На Градском кладбище в Челябинске есть мемориал. На опрятной, чистой площадке расположены могилы учеников школы №107, в том числе, и ребят из хоккейной команды «Трактор-73», а также нескольких взрослых людей. Все они стали жертвами взрыва поездов. Кто-то умер сразу, некоторым повезло чуть более — они успели в последний раз увидеться с родными, прибывшими в больницы. Минуло уже три десятка лет, но место захоронения всё ещё выглядит достойно. У каменных плит лежат цветы, конфеты и свечи. Рядом с многими могилами высажены деревья. Трагедия «в цифрах» и данных — не трагедия, а, скорее, статистика. Но стоит зайти на территорию мемориала — и чувствуются безмолвные, печальные взгляды погибших. На каждой фотографии, на каждом барельефном портрете — не просто юное, красивое лицо, а целая жизнь, мгновенно оборвавшаяся.

После «выжженного» 1989 года было положено начало акции, суть которой заключается в проезде пострадавших и родственников погибших в специальных бесплатных вагонах к 1710 километру. В 1994 году в Омске родители детей, погибших в катастрофе, создали брошюру. В ней — фотографии, имена и фамилии. Некоторые родные добавляли подписи, повествующие о том, какими были их дети до рокового дня: о чём мечтали, чем увлекались...

В Омске, недалеко от железнодорожного вокзала, есть памятник — статная женщина, на руках держащая двух детей, спасающая их от чего-то необратимого. Он не страшит, как «скорбящие матери», он о другом — «могли уберечь, но не досмотрели».

Родина-мать не может уберечь своих детей, составы продолжают идти по костям, но, всё-таки, остаются люди, способные прийти на помощь в любой момент. В противостояниях человека и государства, стихии, собственного ужаса принцип «спаси себя сам» работает с явными помехами. Взрываются поезда, корабли навсегда скрываются в водных пучинах, самолёты за считанные секунды превращаются в груду бесформенного железа. И где-то в воронке несчастных случаев, боли и ужаса должны быть те, кто в силах преодолеть страх катастрофы.

Взрыв произошел в момент прохождения в непосредственной близости от места разрыва трубопровода двух пассажирских поездов Новосибирск - Адлер и Адлер - Новосибирск. На трубе продуктопровода Западная Сибирь — Урал - Поволжье, по которому транспортировали широкую фракцию лёгких углеводородов (сжиженную газобензиновую смесь), образовалась узкая щель длиной 1,7 м. Из-за протечки трубопровода и погодных условий газ скопился в низине, по которой в 900 метрах от трубопровода проходит исторический ход Транссибирской магистрали, перегон Улу-Теляк — Аша Куйбышевской железной дороги, 1710-й километр трассы, в 11 километрах от станции Аша, на территории Иглинского района Башкирской АССР.
Около трех часов до катастрофы приборы показали падение давления в трубопроводе. Однако вместо того, чтобы искать утечку, дежурный персонал лишь увеличил подачу газа для восстановления давления. В результате этих действий через метровую трещину в трубе под давлением вытекло значительное количество пропана, бутана и других легковоспламенимых углеводородов, которые скопились в низине в виде газового озера. Возгорание газовой смеси могло произойти от случайной искры или сигареты, выброшенной из окна проходящего поезда или искрообразования между контактной сетью и пантографами электровоза. Машинисты проходящих поездов предупреждали поездного диспетчера участка, что на перегоне сильная загазованность, но он этому не придали\ значения. 4 июня 1989 года в 01:15 по местному времени (3 июня в 23:15 по московскому времени), в момент встречи двух пассажирских поездов прогремел мощный объёмный взрыв газа и вспыхнул гигантский пожар. В поездах № 211 Новосибирск — Адлер (20 вагонов) и № 212 Адлер — Новосибирск (18 вагонов) находилось 1284 пассажира, в том числе 383 ребёнка. Кроме того, 86 членов поездных и локомотивных бригад. Люди ехали отдыхать на юг, другие возвращались обратно.Ударной волной с путей было сброшено 11 вагонов, они при взрыве чрезвычайно сильно деформировались и выгорели практически до рамных конструкций. Другие 26 вагонов остались в разных положениях в пределах гравийной подушки, но также деформировались при взрыве и выгорели. По официальным данным 573 человека погибло, по другим данным 690. Стали инвалидами 623 человека, получив тяжёлые ожоги и телесные повреждения. Детей среди погибших 181 человек. Не опознаны останки 327 человек. Эти останки, в основном пепел, захоронены у основания памятника.ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦА:- Меня разбудила, а я только прилег, страшная по яркости вспышка. На горизонте полыхало зарево. Через пару десятков секунд до Аши донеслась взрывная волна, побившая немало стекол. Понял, случилось что-то страшное. Через несколько минут я был уже в горотделе милиции, вместе с ребятами кинулся в дежурку, помчались в сторону зарева. То, что увидели, невозможно представить себе даже при больном воображении! Как гигантские свечи горели деревья, вишнево-красные вагоны дымились вдоль насыпи. Стоял совершенно невозможный единый крик боли и ужаса сотен умирающих и обожженных людей. Полыхал лес, полыхали шпалы, полыхали люди. Мы кинулись ловить мечущиеся живые факелы, сбивать с них огонь, относить ближе к дороге подальше от огня. Апокалипсис... А как много было детей! Вслед за нами начали подъезжать медики. В одну сторону мы складывали живых, в другую - мертвых. Помню, нес маленькую девочку, она меня все про свою маму спрашивала. Передал на руки знакомому врачу: "Давай перевязывай!" Он отвечает: "Валерка, уже всё..." - "Как это всё, только что разговаривала?!" - "Это в шоке".Затем из Аши стали подъезжать и подъезжать добровольцы на автобусах, грузовиках. До ашинской больницы пострадавших пришлось возить в кузовах КамАЗов, сколько не довезли живыми. Многие дети, увидев спасателей, уползали дальше в лес и прятались, гонимые ужасом. Приходилось их выискивать, чтобы спасти. Есть и еще очевидцы трагедии. О них мало кто знает. Старшеклассники ашинских школ. У них проходили сборы по начальной военной подготовке. Жили в палатках совсем рядом от места взрыва, к счастью, по другую сторону Змеиной горы. Они тоже одними из первых включились в спасательные работы. Надо ли говорить, какую психологическую травму на всю жизнь от того, что увидели, получили эти парни!