Этот пост – продолжение разбора литературных произведений с точки зрения быта и нравов времени, когда они были написаны. На этот раз речь снова пойдет о романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Для разбора я взяла шестую часть, эпизод, в котором Долли приезжает навестить Анну в имение Вронского. Эта часть довольно интересна с точки зрения того, как тонко показана борьба в душе Долли, тут и жалость, и житейские размышления, и зависть по соседству с «белым пальто». Интересных бытовых деталей в романе очень много.
Начинается эпизод с того, что Долли едет в коляске и спрашивает дорогу у попавшихся по дороге мужиков. Они объясняют, как проехать, а затем оказывается, что обитатели имения сами едут ей на встречу, так как хотели посмотреть новые жатвенные машины – Вронский оборудовал хозяйство по последнему слову техники. «Это были Вронский с жокеем, Весловский и Анна верхами и княжна Варвара с Свияжским в шарабане. Они ездили кататься и смотреть действие вновь привезенных жатвенных машин». Шарабан – большой экипаж, в котором сиденья в виде поперечных скамеек. Шарабаны использовались для небольших поездок и прогулок целой компанией или большой семьей. Если сравнивать с современным транспортом, можно сказать, микроавтобус.
«Анна ехала спокойным шагом на невысоком плотном английском кобе со стриженою гривой и коротким хвостом. Красивая голова ее с выбившимися черными волосами из-под высокой шляпы, ее полные плечи, тонкая талия в черной амазонке и вся спокойная грациозная посадка поразили Долли».
Амазонка - женское платье из бархата, сукна или плотного шёлка с юбкой особой асимметричной конструкции, предназначенное для верховой езды в дамском седле. Юбка амазонки была заметно длиннее с одной стороны, чтобы полностью закрывать ноги женщины, сидящей боком в седле. У юбок также часто был длинный шлейф. При ходьбе этот шлейф дамы придерживали рукой. Первоначально у амазонок были пышные юбки, но в 1870-х появились и более узкие варианты. Ездить в обычном седле дамам считалось неприличным, к тому же в платьях в любом случае это было неудобно. Некоторые особо дерзкие любительницы верховой езды предпочитали ездить по-мужски и даже надевали при этом мужскую одежду. Амазонка и дамское седло были вариантом приличным и по-своему кокетливым, так как залезть на лошадь, слезть с нее, ходить, не спотыкаясь и изящно поддерживая юбку, требовало сноровки, но с другой стороны подчеркивало грациозность дамы.
Но Долли и этот благопристойный вариант показался сомнительным. «В первую минуту ей показалось неприлично, что Анна ездит верхом. С представлением о верховой езде для дамы в понятии Дарьи Александровны соединялось представление молодого легкого кокетства, которое, по ее мнению, не шло к положению Анны; но когда она рассмотрела ее вблизи, она тотчас же примирилась с ее верховою ездой».
Далее компания увидела Долли, и произошла радостная встреча. «Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не уважала. Она знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой у богатых родственников; но то, что она жила теперь у Вронского, у чужого ей человека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее. Дарья Александровна подошла к остановившемуся шарабану и холодно поздоровалась с княжной Варварой. Свияжский был тоже знакомый. Он спросил, как поживает его чудак-приятель с молодой женой, и, осмотрев беглым взглядом непаристых лошадей и с заплатанными крыльями коляску, предложил дамам ехать в шарабане.
— А я поеду в этом вегикуле, — сказал он. — Лошадь смирная, и княжна отлично правит.— Нет, оставайтесь как вы были, — сказала подошедшая Анна, — а мы поедем в коляске, — и, взяв под руку Долли, увела ее».
Ранее для женщины, особенно молодой, считалось не слишком приличным жить одной. В таком случае дамы старались найти себе компаньонку. В компаньонки к богатым барыням часто шли бедные родственницы, иногда просто бедные дворянки из числа бездетных вдов или старых дев. С другой стороны княжна Варвара выполняла для Анны и другую функцию. Люди из ее прежнего окружения прекратили с ней общение. Варвара хоть и была приживалка, но зато с титулом, и это показывало, что «приличные» люди с Анной тоже общаются и даже готовы жить в ее доме. То есть Долли в глубине души, возможно, хотела представляла себя доброй самаритянкой, готовой снизойти до грешницы, а, как оказалось, и без нее есть желающие. При этом «самаритянка» на фоне грешницы выглядит непрезентабельно. Непаристые – не составляющие пару, разномастные, разносортные. Свияжских сразу отмечает плохих лошадей, потрепанную коляску. Вегикул – деревенская повозка.
Тем не менее Долли пытается скрыть свои эмоции.
— Ты смотришь на меня, — сказала она, — и думаешь, могу ли я быть счастлива в моем положении? Ну, и что ж! Стыдно признаться; но я... я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь, что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
— Как я рада! — улыбаясь, сказала Долли, невольно холоднее, чем она хотела. — Я очень рада за тебя. Отчего ты не писала мне?
— Отчего? Оттого, что я не смела... ты забываешь мое положение...
— Мне? Не смела? Если бы ты знала, как я... Я считаю...
Далее Анна показывает гостье имение, строящуюся больницу для крестьян, затем дом. «Оставшись одна, Дарья Александровна взглядом хозяйки осмотрела свою комнату. Все, что она видела, подъезжая к дому и проходя через него, и теперь в своей комнате, все производило в ней впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только в английских романах, но никогда не видала еще в России и в деревне. Все было ново, начиная от французских новых обой до ковра, которым была обтянута вся комната. Постель была пружинная с матрасиком и с особенным изголовьем и канаусовыми наволочками на маленьких подушках. Мраморный умывальник, туалет, кушетка, столы, бронзовые часы на камине, гардины и портьеры — все это было дорогое и новое».
Канаус – вид шелковой ткани, не самый дорогой, но и не дешевый, ведь шелк вообще по определению стоил либо дорого, либо очень дорого. Из этой ткани купчихи любили шить платья. Долли вполне могла носить парадно-выходное платье из канауса, а в доме Вронского его пустили на такую утилитарную вещь как наволочки. Первый пружинный матрас появился за границей только в 1871 году, а в продажу поступил еще позже. Роман вышел в 1878 году, и на тот момент в России пружинный матрас был дорогостоящей редкостью.
«Пришедшая предложить свои услуги франтиха-горничная, в прическе и платье моднее, чем у Долли, была такая же новая и дорогая, как и вся комната, Дарье Александровне были приятны ее учтивость, опрятность и услужливость, но было неловко с ней; было совестно пред ней за свою, как на беду, по ошибке уложенную ей заплатанную кофточку. Ей стыдно было за те самые заплатки и заштопанные места, которыми она так гордилась дома. Дома было ясно, что на шесть кофточек нужно было двадцать четыре аршина нансуку по шестьдесят пять копеек, что составляло больше пятнадцати рублей, кроме отделки и работы, и эти пятнадцать рублей были выгаданы. Но пред горничной было не то что стыдно, а неловко».
Тут продолжение темы тканей. Нансук – тонкая и прочная отбеленная хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения, вид муслина. Из нансука чаще всего шили белье.
«Комната эта была не та парадная, которую предлагал Вронский, а такая, за которую Анна сказала, что Долли извинит ее. И эта комната, за которую надо было извинять, была преисполнена роскоши, в какой никогда не жила Долли и которая напомнила ей лучшие гостиницы за границей». Комнаты в усадьбах и барских квартирах часто делились на парадные и просто жилые. В парадных встречали гостей, они обычно в городе выходили окнами на улицу, если в особняке – в сад, были хорошо меблированы, на полу часто был паркет. В обычных жилых комнатах, куда гости не ходили, интерьеры обычно были проще, окна во двор или хозпостройки, полы часто были просто дощатые. Но у Вронского все комнаты роскошны.
— Так, пожалуйста, отдай вымыть, если можно, — перебивала ее Дарья Александровна.— Слушаю-с. У нас на постирушечки две женщины приставлены особо, а белье все машиной. Граф сами до всего доходят. Уж какой муж...
Стиральные машины в то время были редкостью и в основном стояли в прачечных, выполнявших крупные заказы, например, обслуживавшие учебные заведения.
«Анна переоделась в очень простое батистовое платье. Долли внимательно осмотрела это простое платье. Она знала, что значит и за какие деньги приобретается эта простота».
Тут снова Долли обращает внимание на одежду. Батист – тонкая легкая ткань из хлопка или льна, стоила дорого, производилась преимущественно во Франции.
Далее дамы говорят о дочери Анны и Вронского, осматривают детскую.
— Ани? (Так звала она дочь свою Анну.) Здорова. Очень поправилась. Ты хочешь видеть ее? Пойдем, я тебе покажу ее. Ужасно много было хлопот, — начала она рассказывать, — с нянями. У нас итальянка была кормилицей. Хорошая, но так глупа! Мы ее хотели отправить, но девочка так привыкла к ней, что все еще держим…
В детской роскошь, которая во всем доме поражала Дарью Александровну, еще больнее поразила ее. Тут были и тележечки, выписанные из Англии, и инструменты для обучения ходить, и нарочно устроенный диван вроде бильярда, для ползания, и качалки, и ванны особенные, новые. Все это было английское, прочное и добротное и, очевидно, очень дорогое. Комната была большая, очень высокая и светлая. Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила себе всю грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
В богатых домах за детьми присматривало несколько человек. Кормилица, няня, занимавшаяся уходом за ребенком (иногда кормилица и няня в одном лице), бонна (занималась исключительно воспитанием), к мальчикам могли приставить позже «дядьку» для мужского воспитания. Подростками занимались гувернеры и гувернантки. И это не считая приходящих учителей. Вронский – явный англоман. Увлечение Англией в то время несло налет элитарности. Французский язык знали многие дворяне, английский – немногие, преимущественно столичные аристократы. Нанять маленькому ребенку английскую бонну или гувернантку для подростка было престижно и дорого. Нанять иностранок для ребенка, который еще только ползает - тем более расточительно.
«Но общий дух детской и в особенности англичанка очень не понравились Дарье Александровне. Только тем, что в такую неправильную семью, как Аннина, не пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием людей, могла взять к своей девочке такую несимпатичную, нереспектабельную англичанку».
Долли не могла позволить себе ни респектабельную англичанку, ни не респектабельную. Более того, роман начинается со скандала. Стива за спиной жены развлекался с молоденькой французской гувернанткой, которая оказалась мадмуазелью совсем не респектабельного поведения. Как мы помним, муж ее хорошо зарабатывал, но жил не по средствам, и пока Долли торговалась с продавцами и отказывалась от кофточек за 15 рублей, спускал большие деньги на любовниц.
Далее Анна описывает обитателей имения.
«Да, надо тебе сделать очерк того общества, которое ты найдешь у нас, — начала она. — Начинаю с дам. Княжна Варвара. Ты знаешь ее, и я знаю твое мнение и Стивы о ней. Стива говорит, что вся цель ее жизни состоит в том, чтобы доказать свое преимущество над тетушкой Катериной Павловной; это все правда; но она добрая, и я ей так благодарна. В Петербурге была минута, когда мне был необходим un chaperon. Тут она подвернулась. Но, право, она добрая. Она много мне облегчила мое положение… Потом Свияжский, — он предводитель, и он очень порядочный человек, но ему что-то нужно от Алексея. Ты понимаешь, с его состоянием, теперь, как мы поселились в деревне, Алексей может иметь большое влияние. Потом Тушкевич, — ты его видела, он был при Бетси. Теперь его отставили, и он приехал к нам. Он, как Алексей говорит, один из тех людей, которые очень приятны, если их принимать за то, чем они хотят казаться, et puis, comme il faut , как говорит княжна Варвара. Потом Весловский... этого ты знаешь. Очень милый мальчик, — сказала она, и плутовская улыбка сморщила ее губы… Мужчинам нужно развлечение, и Алексею нужна публика, поэтому я дорожу всем этим обществом. Надо, чтоб у нас было оживленно и весело и чтоб Алексей не желал ничего нового. Потом управляющий, немец, очень хороший и знает свое дело. Алексей очень оценит его. Потом доктор, молодой человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом... но очень хороший доктор. Потом архитектор. Une petite cour (прим. маленький двор)».
Действительно, маленький двор, даже, в некоторой степени, с собственным шутом в лице Веселовского. Вообще Веселовский – персонаж колоритный. До этого упоминается, что он залез в дамское седлео: «в это время Васенька Весловский, наладив коба на галоп с правой ноги, грузно шлепаясь в своей коротенькой жакетке о замшу дамского седла, прогалопировал мимо них». В женскую одежду довольно часто рядились шуты, которые были еще в начале 19 века у многих состоятельных господ. Но шуты чаще были из крепостных, а Веселовский был светским молодым человеком. Даже с учетом того, что лошадь была Анны, лезть в дамское седло - неоднозначное повдение. Шутам часто прощали дурацкие выходки. До этого парня со скандалом выгнал из своего имения Левин, потому что этот гость начал флиртовать с его женой. Это вызвало недоумение у всех, включая Долли, ведь на проделки таких людей обычно не обижались.
Далее Долли беседует с княжной Варварой, которая объясняет свой переезд в «неправильный» дом желанием облагодетельствовать Анну и призывает не осуждать поведение этой женщины. Муж даст развод, все наладится. «Всякий делает что хочет до обеда. Обед в семь часов. Стива очень хорошо сделал, что прислал тебя. Ему надо держаться их. Ты знаешь, он через свою мать и брата все может сделать». И тут княжна прямо указывает на выгоду дружбы с Вронским. Она вообще практичная женщина. Потом все расходятся перед обедом, гости играют в теннис – еще одна отсылка к Англии. В имении Долли тенниса не было. При этом обед в 19 часов – по провинциальным меркам очень поздно, по меркам столичных аристократов – в самый раз.
Далее после осмотра строящейся больницы запланирован обед.
— Кажется, уж пора к обеду, — сказала она. — Совсем мы не видались еще. Я рассчитываю на вечер. Теперь надо идти одеваться. Я думаю, и ты тоже. Мы все испачкались на постройке. Долли пошла в свою комнату, и ей стало смешно. Одеваться ей было не во что, потому что она уже надела лучшее платье; но, чтоб ознаменовать чем-нибудь свое приготовление к обеду, она попросила горничную обчистить ей платье, переменила рукавчики и бантик и надела кружева на голову.— Вот все, что я могла сделать, — улыбаясь, сказала она Анне, которая в третьем, опять в чрезвычайно простом, платье вышла к ней.
— Да, мы здесь очень чопорны, — сказала она, как бы извиняясь за свою нарядность. — Алексей доволен твоим приездом, как он редко бывает чем-нибудь. Он решительно влюблен в тебя, — прибавила она. — А ты не устала? До обеда не было времени говорить о чем-нибудь. Войдя в гостиную, они застали там уже княжну Варвару и мужчин в черных сюртуках. Архитектор был во фраке. Вронский представил гостье доктора и управляющего. Архитектора он познакомил с нею еще в больнице. Толстый дворецкий, блестя круглым бритым лицом и крахмаленым бантом белого галстука, доложил, что кушанье готово, и дамы поднялись. Вронский попросил Свияжского подать руку Анне Аркадьевне, а сам подошел к Долли. Весловский прежде Тушкевича подал руку княжне Варваре, так что Тушкевич с управляющим и доктором пошли одни.
Вронский и Анна живут в имении, в провинции, но обед обставляют не просто по-столичному, а со всей чопорностью званых обедов. Анна переодевается несколько раз в день, архитектор и вовсе пришел к столу во фраке, а не просто в сюртуке. На званых обедах гости традиционно шли к столу парами, кавалеры вели дам. Но в то время это уже было некоторым анахронизмом, которого придерживались в консервативных домах. Но Вронскому и Анне явно не хватает светского общества и привычных ранее встреч и мероприятий, поэтому они устраивают это сами себе.
За столом обсуждают разные темы.
— Я его очень люблю, и мы с ним большие приятели, — добродушно улыбаясь, сказал Свияжский, — Mais pardon, il est un petit peu toqué: например, он утверждает, что и земство, и мировые суды — все не нужно, и ни в чем не хочет участвовать.— Это наше русское равнодушие, — сказал Вронский, наливая воду из ледяного графина в тонкий стакан на ножке, — не чувствовать обязанностей, которые налагают на нас наши права, и потому отрицать эти обязанности.— Я не знаю человека более строгого в исполнении своих обязанностей, — сказала Дарья Александровна, раздраженная этим тоном превосходства Вронского.— Я, напротив, — продолжал Вронский, очевидно почему-то затронутый за живое этим разговором, — я, напротив, каким вы меня видите, очень благодарен за честь, которую мне сделали, вот благодаря Николаю Иванычу (он указал на Свияжского), избрав меня почетным мировым судьей. Я считаю, что для меня обязанность отправляться на съезд, обсуждать дело мужика о лошади так же важна, как и все, что я могу сделать. И буду за честь считать, если меня выберут гласным. Я этим только могу отплатить за те выгоды, которыми я пользуюсь как землевладелец. К несчастию, не понимают того значения, которое должны иметь в государстве крупные землевладельцы.
Земство – выборный орган местного самоуправления, появился в 1864 году, занимался в основном локальными проблемами и бытовыми вопросами, например, открытием школ и больниц, благоустройством. Вронскому в деревне явно скучно, и он развел бурную деятельность, в том числе общественную. Гласными назывались члены городских дум, а со времени введения в действие земских учреждений — и члены земских собраний, уездных и губернских. То есть Вронский хочет стать местным депутатом.
Далее снова играли в теннис, с которым у Долли дело не заладилось. Вечер закончился интригующим моментом. Долли и Анна обсуждали судьбу дочери, и разговор перешел на тему контрацепции – очень смело для романа того времени.
— Ну, и самое законное — он хочет, чтобы дети ваши имели имя.— Какие же дети? — не глядя на Долли и щурясь, сказала Анна.— Ани и будущие...— Это он может быть спокоен, у меня не будет больше детей.— Как же ты можешь сказать, что не будет?..— Не будет, потому что я этого не хочу.И, несмотря на все свое волнение, Анна улыбнулась, заметив наивное выражение любопытства, удивления и ужаса на лице Долли.— Мне доктор сказал после моей болезни...
Вообще тема контрацепции была практически табуирована. В слух о ней не говорили, хотя контрацептивы уже существовали. Но многие о них, как Долли, даже толком не знали. Прежде всего речь шла о презервативах, которые в то время уже продавались. Но они воспринимались в первую очередь как средство защиты от ЗППП. К тому же очевидно, что женщина должна была согласовывать его использование с партнером. Анна же, судя по всему, приняла решение самостоятельно. В таких случаях женщины могли использовать губку, которую вставляли внутрь перед сексуальным контактом. Был и другой вариант – уже после вычищать себя изнутри. Для этого могли использовать губку, насаженную на палочку. Беднота, например, небогатые проститутки, могли вместо губки использовать чистую ткань, которую наматывали на палочку или иной продолговатый предмет. В воду могли добавлять противозачаточные порошки, которыми приторговывали врачи. Чем именно пользовалась Анна, история умалчивает. В итоге Долли приходит в ужас, приходит к мысли, что она слишком уж отличается от этой греховодницы в модных платьях, и на следующий день уезжает.
Еще один пост на тему «Анны Карениной»
Мои очерки о быте и нравах дореволюционной России в виде книги тут
