Александр Сергеевич сидел за столом и смотрел в замороженное окно. За окном летел снег.
На столе лежала запачканная кляксами бумага, рядом стояли чернильница, кружка с остывшим чаем и подсвечник. Свечи были потушены: света хватало и от окна. В руке у Александра Сергеевича находилось старенькое обкусанное перо. Бывший хозяин этого пера - жирный белый гусь - был съеден несколько лет назад, на Рождество.
Бросив вспоминать гуся, скучающий поэт оторвал взгляд от снежной бури, обмакнул перо в чернильницу и размашистым почерком написал:
"Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя".
Рука его замахнулась ещё на какую-то возвышенную мысль, но тут в дом вошла жена поэта, Наталья Николаевна.
- Всё сидишь, тунеядец, - проворчала с порога женщина, снимая валенки. - А скотина не кормлена, мусор не выброшен, в доме шаром покати. Пошёл бы хоть дорожки от снега очистил. Совсем ничего не делаешь. Замаялась я с тобой! Корми тебя, пои, обстирывай, а ты всё сидишь да стишки свои бездарные кропаешь. Да кому они нужны-то, эти твои потуги!
- Да уж, - выдохнул поэт, и рука его в следующую же секунду дописала:
"То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя".
- Дверь вон, того и гляди отвалится, висит на волоске, - продолжила причитать Наталья Николаевна. - Починил бы хоть!
Александр Сергеевич мельком взглянул на жену, ещё раз печально вздохнул и снова устремил взгляд в окно, где зима кружила снежные вихри и крыла небо мглою.
Сняв с себя заснеженную фуфайку, женщина хотела повесить её на гвоздик, что торчал из бревенчатой стены, но гвоздик вдруг предательски склонился и вывалился!
- Ну, Саша! - отчаянно воскликнула Наталья Николаевна. - Ты бы хоть гвоздь забил понадёжнее, что ли! - она было положила фуфайку на стоящую возле печки табуретку, сверху - варежки и шапку, но ножка табуретки тут же подкосилась и одежда оказалась на полу. - Саша!.. И табуретку бы пора починить!
- Прости, душенька, я этого делать-с не умею, - ответил Александр Сергеевич. - Я всё-таки поэт, а не столярный мастер.
- Как супружеские обязанности выполнять, так вы все мастера, - фыркнула жена поэта, - а как табуретку починить, так некому! Все сразу поэтами прикидываетесь!
- Кто это "все"? - не понял поэт.
- Да это так, к слову, - махнула рукой на мужа Наталья Николаевна. - Нечего к словам придираться!
- Придираться к словам, это моё призванье! - улыбнулся поэт.
- Хорошее призвание! - издевательски усмехнулась жена. - Побасенки сочинять целыми днями! А работать кто за тебя будет? Пушкин?.. Не зря говорят: "яблочко от яблоньки". И папаша твой лодырь был несусветный, и мамаша бездельница, и дед с бабкой не перетрудились...
"Завела старую песню! - тяжко вздохнув, подумал Александр Сергеевич. - Сколько же можно на мозги-то капать!" Рука его в этот момент сама собой потянулась к чернильнице, потом к бумаге, и он написал:
"То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит".
Наталья Николаевна подошла к столу, отодвинула в сторону чернильницу и начала месить тесто.
- И прадеды-то у тебя были сплошь и рядом одни ненормальные, - ворчала жена поэта. - Один - африканский каннибал, другой - убийца!
- Абрам Петрович был не каннибал, а Ганнибал, - поправил супругу Александр Сергеевич.
- Да какая разница? Всего-то одна буква! - отмахнулась Наталья Николаевна. - И, вообще, если бы я знала заранее, что твой прадедушка по отцовской линии убил твою прабабушку, я бы ни за что за тебя замуж не вышла!..
- Сын за отца не отвечает, - заметил Александр Сергеевич.
- Грехи родителей падут на плечи их детей! - парировала Наталья Николаевна.
Рука поэта снова потянулась к бумаге.
"Наша ветхая лачужка
И печальна и темна", - излилась мысль Александра Сергеевича.
- Ну чего ты всё пишешь! - Наталья Николаевна ударила тестом о стол чуть сильнее, чем того требовало тесто. Над столом поднялся клуб мучной пыли. Александр Сергеевич случайно шмыгнул носом, вдохнул этой пыли и громко чихнул. От его чиха чернильница соскочила со стола на пол, несколько раз подпрыгнула, обрызгивая при этом всё вокруг, в том числе и последний фартук Натальи Николаевны. - Писателишка хренов! - невольно выругалась жена поэта. - Весь дом загадил! Чернил на тебя не напасёшься!.. Ну, скажи, кому твои стишки нужны?! Бумагу только зря изводишь! Для клозета она и то непригодной становится! Всё бельё от неё потом чёрное!
- Тут уж, душенька, ты неправа! - воскликнул оскорблённый поэт. - Эти стихи нужны людям! Это историческая ценность! И... и... я запрещаю тебе пользоваться моими черновиками в клозете!.. Их, между прочим, потомки изучать будут!
- Делать больше потомкам нечего, как изучать твои закорючки! - усмехнулась Наталья Николаевна. - Писать бы сначала толком научился! А то царапаешь, как курица лапой!.. И что не рифма - крокодил!
- Я?.. Я?.. Курица лапой?! - вскричал поэт. - Рифма - крокодил? Какое низкое коварство!.. Ну ладно!.. Я сейчас!..
Выскочив из-за стола, он яростно схватил свою ушанку, накинул старое драповое пальтишко, напялил валенки прямо на подштанники, и, громко шибанув дверью, выбежал из дому.
Целый день бедный поэт бродил по заснеженной округе со снеговой лопатой и пытался, расчищая дорожки, хоть как-то снять напряжение, вызванное столь дерзновенным непониманием супруги.
"Ах, как мало ещё люди ценят возвышенное искусство! - мысленно вздыхал Александр Сергеевич. - Как мелки их взгляды!.. И даже самые, казалось бы, близкие люди, и те..."
Но буря всё крутила и крутила снежные вихри, и крыла мглою небо.
- Нет, - сказал сам себе поэт, - это тоже не выход... Мы пойдём другим путём!
Вернувшись в дом, Александр Сергеевич первым делом вбил в сену парочку новеньких гвоздей и повесил на них всю, имеющуюся в доме одежду. Потом приколошматил к табуретке ножку, вынес мусор, накормил скотину, и даже принёс из колодца пару вёдер студёной водицы на коромысле.
- Вот и молодец, - похвалила его жена. - Наконец-то, за ум взялся. Давно бы так! Садись за стол, будем ужинать, я пирожков напекла.
На столе, и вправду, стояло большущее блюдо с целой кучей пирожков. Рядом аккуратно располагались чернильница с воткнутым в неё пером и бесценные черновики великого поэта.
По случаю примирения, откупорили бутылку, подаренную когда-то на праздник Василием Андреевичем, другом семьи, разлили по кружкам...
"Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей", - поймал за хвост пролетающую мимо мысль Александр Сергеевич.
- Эх, писарь ты мой, писарь, - обняла мужа за плечи Наталья Николаевна. - Что ж с тобой поделаешь. Пиши уж, коли душа так просит. Мало ли!.. Может, и выйдет из твоих писулек когда-нибудь какой-то толк.
(из цикла "байки про Пушкина")