Настоящие люди. Part II, Final⁠⁠

Читать предыдущую часть

— Сызнова! Сызнова! — выл маленький кривоногий человечек, приближаясь к острогу. Кайнын набирал снег в ведро, чтобы растопить потом на костре — вода будет — когда услышал этот отчаянный вой. В ту же секунду понял коряк — не будет сегодня воды. Будет совет, а следом — война.

— Сызнова! — задыхаясь, корякский пастух подбегал к воротам, кидаясь в ноги настороженным стрельцам. Это слово по-русски он знал хорошо — повторять его приходилось частенько. Поначалу тунгусы, юкагиры да коряки возмущались и роптали — как так, по какому праву Белый Царь обложил их непомерным, почти рабским ясаком? После приободрились, поняли свое преимущество — теперь, коль скоро все земли и олени по берегу Анадыря теперь — собственность Империи, то и отвечать за имущество нынче придется стрельцам. — Сызнова!

Других слов корякский пастух, видать, не выучил, а потому принялся одновременно возмущенно и раболепно что-то лепетать на своем. Один из стрельцов обернулся, отыскал глазами Кайнына и свистнул:

— Фьють! Ты, кривоногий! Как там тебя! Сюды иди! Толмачом будешь!

Поставив на грязную наледь ведро, Кайнын с неохотой зашагал к воротам острога, уже зная, что услышит.

— Луароветлане! Семь табунов увели! И восьмерых баб в плен! — выдохнул изможденный пастух, но в раскосых глазах блестела хитрая искорка. — Коряков побили, юрты поломали! Скажи людям Белого Царя, чтоб утихомирил чукочей! Жизни нет совсем уж!

— Пошли, — обреченно кивнул соплеменнику Кайнын. Мимо стрельцов, мимо пресмыкающихся перед ними местных, мимо груд колотого льда и больших тяжелых пушек, что никогда не протащить через таежные дебри. У входа в избу Павлуцкого двое стрельцов, ничуть не стесняясь аборигенов, обсуждали корякских женщин:

— …вот мы правило и завели — бабе хлеб есть дозволено, покуда ты ее насаживаешь. Так Васька-то Орловский что удумал!

— Ну?

— Он краюху-то за окошко положит, да снегом присыплет. Она за ночь затвердеет, что твой камень, а потом баба грызет-грызет, укусить не может — а Васька-то все. Так с полной краюхой и уходит! Выдумка!

Стрелец громогласно хохотал, пока ноздри Кайнына раздувались от злости. Неужто и его Лэктыне могла успеть отведать Васькиного хлебца? С едой в остроге было туго, особенно тяжко приходилось аборигенам, вынужденным питаться подачками от стрельцов. Но это все еще было лучше, чем остаться за стенами, без защиты русских — на милость «настоящих людей», которые в плен брали скорее оленя, чем человека.

— К майору! — бросил Кайнын, показав особую печать на шее, выданную самим «Моржом-Казаком» толмачу. — Сызнова!

Павлуцкий выслушал толмача внимательно, часто и много выспрашивал про то, какие чукчи пришли, да сколько их, да откуда и куда, сильно злился, когда пастух разводил руками и глупо помаргивал, не зная, что ответить. Наконец, грохнул кулаком по столу, да так, что задребезжала вся изба. Котковский и Кривошапкин тут же вскочили по стойке «смирно», бросив свой преферанс.

— Хватит! Рассиделись! Изнежились! — рычал Морж-Казак, страшно вращая очами, отчего корякский пастух стоял ни жив ни мертв, думая, что сердятся на него. — Размякли, расслабились! На оных немирных чюкоч нападем военною рукой, искореним вовсе, как Царь-Батюшка велел! Не будет их боле совсем! Кривошапкин! Котковский! Построить отряды! Десять дюжин человек набрать! И пушку на нарты водрузить!

— Вы, вашбродь, не напутали чего? — осторожно поинтересовался сотник, отирая выступивший от волнения на лбу пот. — Где же десять дюжин-то, коли…

— Пятьдесят человек оставить на гарнизоне! Отряды укомплектовать этими вон, кривоногими! Чай, лук-то удержат, а боле мне с них и не надо! Выполнять! Покудова далеко не ушли! — Павлуцкий вдруг грозно взглянул на Кайнына, но тот уже все понимал, — Ты, толмач! С нами пойдешь! Адьютантом моим будешь!

Молодому коряку оставалось лишь кивнуть.

***

Ночь в местах, где деревья были выше людей, оказалась громкая — постоянно кто-то выл, постанывал и шуршал, отчего Танат с непривычки то и дело вздрагивал. Очаг в земле — глубокий, темный — чадил, дым не находил пути наружу и скапливался внутри яранги. По стенам плясали извивающиеся тени. Шаман раскладывал по дубленой тюленьей шкуре перья чаек, китовый ус, бивни моржей, высушенные сухожилия, оленьи рога и прочие останки мертвых животных.

Закончив, он придирчиво осмотрел свои «инструменты», после чего поднял раскосые глаза на Лелекая. В яранге их было всего трое — присутствовать при шаманской ворожбе не было позволено посторонним.

— Что ты задумал?

— Трусы. Жалкие трусы! — с презрением выплюнул Имрын. — Псы Белого Царя не знают страха. Они огородились от наших копий крепостями из мертвых деревьев, вооружились гром-железом, собрали вокруг себя двуногую нечисть… Эти тойоны думают только о себе, о своем племени и своей заднице. Не думают о будущем. Их век закончится. А мой — продолжится в новом теле. И я не хочу жить на земле, по которой топчутся прихвостни Моржа-Казака, а в ногах у них валяются эти грязные подделки под людей.

— Почему подделки? — подал голос Танат. — Они ненастоящие?

— Не мешай! — рявкнул Лелекай, однако старик почему-то, вопреки обыкновению, теперь обратил внимание на мальчика.

— Мы — настоящие люди, Танат, только мы — луораветлане, а они — грязь глазастая, звери двуногие, говорят — да не словами, дышат — да не воздухом.

— И мы их прогоним, дедушка?

— Прихвостней много. И будут еще. Тысячи тысяч. Трусливые, жалкие, но их бесконечно много, — довольно усмехнулся Имрын, подслеповато разглядывая длинную изогнутую костяную иглу. — Нужно, чтобы они сбежали сами. Бросили псов Белого Царя. И узрят тогда истинную мощь настоящих людей. А для этого мы сотворим чудовище… Тупилака.

Лелекай болезненно сморщился, точно хрустнули зубы, взглянул вниз на черную макушку сына. Рука непроизвольно сжала худое плечо через толстую ткань кухлянки.

— Что такое тупилак?

— Это тварь из другого мира, с другого края бездны. Немногие плавали туда… Но те, кто побывали там, узнавали о тупилаке.

— Дедушка… — вмешался было молодой охотник, но был прерван шаманом.

— Не перебивай! Пусть знает! — на тюленью шкуру начали приземляться устрашающие хищные инструменты — костяная пила, железный трофейный нож, каменный резак погрубее и какие-то мотки сухой травы и мха. — Тупилак — это демон, дух из темного мира, куда спускаются шаманы, чтобы переродиться и набраться сил. Могущественный, злобный, здесь, под солнцем, он лишен своей мощи… Пока не обретет тело.

— А тело подойдет любое?

— Нет, — горько покачал головой шаман, поймал мертвый взгляд Лелекая, усмехнулся. — Тупилак — мстительная, жестокая тварь, безжалостная, которая достанет своего врага повсюду. Поэтому нужно взять понемногу от каждой стихии: перья чайки — от воздуха, клыки кашалота — от воды, кости волка — от земли… И немного от человека.

— А от человека что?

— Во-первых, чтобы тупилак ожил, шаман должен вдохнуть в него свое семя…

— Дедушка! — вмешался было молодой охотник.

— Молчи! Когда шаман делает это, он надевает парку задом наперед и прикрывает капюшоном лицо — чтобы тупилак, выполнив свое приказание, не узнал шамана и не убил его… Впрочем, сейчас в этом нужды нет.

— И все? Так можно вызвать тупилака?

Рука Лелекая на плече сына вновь судорожно сжалась, вторая одеревенелыми пальцами перебирала черные, нежные еще детские пряди.

— Нет…— улыбнулся голыми деснами Имрын, — Не все. Ну что, Лелекай? Ты готов?

— Без этого точно нельзя? — выдавил он с трудом, точно слова были ледяными глыбами, забившимися в глотку.

— Нет. Тупилак должен стать знаменем. Внушать уверенность воинам и страх врагам. А для этого дело нужно довести до конца. Показать им, что мы готовы на все ради победы. Так ты готов, Лелекай?

— Да, Имрын, — кивнул тот, чувствуя, как внутри под сердцем что-то оборвалось, упало и растаяло, обдав внутренности ледяной водой.

— Демона нужно привлечь, Танат, — обратился к мальчику шаман, глядя тому в самую душу. Малышу стало неуютно от взора этих черных немигающих глаз, похожих на трещины в льдинах. Раскроется такая — и ухнешь в бездну. Он хотел было обернуться на отца, но шаман прикрикнул. — На меня смотри! На меня. И слушай. Демоны приходят в наш мир на боль, кровь, горе… и жертвы. Слушай меня. Слушай внимательно. Последним элементом для тела тупилака, охотника на людей, является жизнь. Отнятая не прожитая жизнь.

Раздался влажный хруст. Голова ребенка резко повернулась куда-то за спину и поникла. Лелекай разжал руки, и малыш упал, издавая протяжный, хрипящий свист. Весь дрожа, молодой охотник смотрел на свои грубые, задубленные ледяным ветром и морской солью ладони, покрытые каменными мозолями, и не знал, куда их деть. Теперь они казались ему чужими, эти инструменты злодеяния, эти орудия убийства. Откуда-то, словно через толщу воды, раздался квакающий голос шамана:

— Неумеха. Добей. Он еще дышит.

Но молодой охотник не мог сдвинуться с места. Зубы скрипели, крошились друг о друга, челюсти сжаты до предела, голова наполнялась шумом — лишь бы не закричать, не сойти с ума от того, на что пошел по доброй воле.

— Ничего, Лелекай, ничего! — старик подполз к умирающему ребенку на карачках, накинул ему кожаный шнур на шею и затянул. Дождавшись, когда свист, исходящий из перекрученной трахеи прервется, шаман смотал шнурок и посмотрел, наконец, на убитого горем внука. — Я обещаю тебе, еще до заката голова Моржа-Казака будет надета на копье, а его кожа пойдет на бубны.

Лелекай же, парализованный, смотрел, как шаман деловито подтаскивает на тюленью шкуру тело его мертвого сына.

***

Речка Орловая — мелкая, аж гальку видно — мирно журчала у самых ног, и не подозревая поди, что вскоре воды ее окрасятся в багровый цвет. Кайнын дрожал, но не от холода. Издалека раздавались свист и улюлюканье, доносились редкие, броские слова — точно камни. Чукчи не любили лишний раз открывать рот на морозе.

— Их сотен пять, не меньше! — паниковал кто-то из десятников. — Нужно нарты кругом выставить и дождаться Котковского!

— Так разбегутся, покуда этот хер доберется, — флегматично заметил Кривошапкин. — А тут они вон, как на ладони. Сейчас бы по ним из нашей «заступы»…

— Не дострелит! — строго заметил Павлуцкий. — Ша! Неча рассусоливать! Дадим бой!

— Да их жеж почитай в два раза больше, батюшка!

— А ты коряков да прочую шалупонь счел? А? Вот и сиди, не мычи. Одно хреново, что пушкари все с этим бездельником на лыжах ползут, а пушка здесь…А чего если... Эй, ты! Кривоногий!

Кайнын вздрогнул, выпрямился, уставился на гигантского усача. Начищенная кираса у того на груди блестела так, что больно было смотреть.

— Бродие?

— Хренодие! Так, толмач! Иди к своим да растолкуй им хорошенько, как пушку установить да зарядить! За пушкаря остаешься! Кресало да огниво знаешь?

— Огонь, да, знать...

— Вот и гарно. Оставь там на артиллерийском расчете… человек пять. Остальных сюда — в авангард гони. Как там будет по вашему «огонь»?

Кайнын пожевал немного губами, после чего выдал:

— Лалалнын!

— Лалал… Тьфу! Ладно. Как крикну «лалалнын» — ты прям фитилем в эту дыру тычь и сразу сызнова заряжай. Знаешь, как заряжать?

— Знать. Порох, ядро, пыж…

— Ну и пошел!

Морж-Казак выглядел величественно и устрашающе — с саблей в одной руке и огромным для Кайнына, но казавшимся игрушкой в руке Павлуцкого «гром-железом» в другой.

Толмач неровным шагом обходил строящихся в ряды стрельцов — те пересмеивались, нюхали табак, становились один за другим, складывая пудовые пищали друг другу на плечи. Юкагиры и коряки с колчанами на спинах выстраивали позади какие-то укрепления из нарт. Пушка — огромная черная махина — лежала без лафета, также закрепленная веревками на нартах.

Кайнын долго не решался озвучить своим соплеменникам приказ майора. Было ясно без всяких экивоков — спинами коряков Павлуцкий собирается прикрывать стрельцов. Навалилось давящее осознание — их берег ниже. А значит, эта тьма прирожденных воинов сметет их, словно паводок сметает недальновидно установленные в низине яранги. Если только Морж-Казак не рассчитывает на эту гигантскую неповоротливую дуру. Однажды, когда чукчи слишком близко подошли к острогу, хватило один раз пальнуть, чтобы те разбежались в стороны точно трусливые шавки.

— Ну, шо застыл? — пробасил сзади медведоподобный сотник. — Правильно Дмитрий Иваныч сказал — дриста ты! Как есть, дриста! А ну, уйди в сторону! Слышь, кривоногие! Ты! Переводи давай!

И Кайнын, скрепя сердце, перевел. Было даже не сразу ясно, кто напугался больше — те коряки, которым предстояло принять на себя первую волну чукотских стрел, или те, кого поставили управлять «гром-железом». Кажется, все же вторые.

— Командование артиллерийским расчетом беру на себя! — пробасил Кривошапкин. — Выполнять!

Коряки похватали луки с поставленных вертикально нарт и рванулись к Орловой, стараясь не попадаться в «поле зрения» железной дуры.

Что-то просвистело в воздухе, долго, заунывно. Длинный костяной дротик приземлился у самых ног коряков. Послышался гомон стрельцов: «Началось, началось!»

Чукчи возникли на возвышении, точно из воздуха. Будто ползли по земле, желая остаться незамеченными, до самого своего берега, а потом вдруг вскочили и ринулись в атаку. Раздались резкие горловые крики, к ним прибавился сводящий с ума звон бубнов, сделанных, по слухам, из человеческой кожи, и теперь Кайнын задрожал по-настоящему.

Строй «каменных людей», выставив копья, шел единой нерушимой волной. Доспехи из моржовой шкуры действительно напоминали высеченную из скальной породы броню. Бурым потоком они перли вперед с ничего не выражающими лицами. Даже на таком расстоянии Кайнын смог разглядеть дурные их глаза — перед большими сражениями луароветлане ели какие-то грибы, чтобы заглушить боль. Из-за их спин неровным косым ливнем ложились стрелы. Раздались одинокие выкрики и стоны коряков.

— Первый ряд, товсь! — разнесся над речкой зычный клич Павлуцкого. — Пли!

Все наполнилось пороховым дымом и грохотом. Стрельцы, сидевшие на коленях дали первый залп. Потерялись в белом мареве «настоящие люди», лишь торчали наконечники копий в молоке, разлившемся над речкой. И эти копья продолжали двигаться вперед.

— Ну ты погляди, чисто двужильные! — носилось эхо Моржа-Казака над полем битвы. — Гэй, кривоногие! А ну давайте, вперед, задайте им за оленей.

Стоило горстке бывших пастухов и охотников приблизиться к воде, как их тумана выпрыгнуло нечто.

Перебирая по воде разнообразными конечностями, оно кинулось в нестройные ряды коряков и юкагиров, точно дикий зверь. Красное от крови демоническое создание металось меж соплеменниками Кайнына, разя наугад острыми когтями. Бедняги лишь неразборчиво выли, когда тварь оказывалась поблизости, бросали луки и копья на землю. Кто-то падал на колени, моля о пощаде, кто-то убегал прочь, в сторону, оскальзываясь на речных камнях. Толмач пытался рассмотреть со своего места, что же такое распугало коряков, но взгляд ни на чем не задерживался, натыкаясь то на перья, то на шерсть, то на торчащие клыки.

— Куда? Куда, собаки трусливые? Всех перевешаю! А ну, обратно! — рычал Морж-Казак. — Первый ряд — перезаряжайсь! Второй ряд — товсь! Пли!

Вновь воздух наполнился грохотом. Пищали разили кричащих на бегу чукчей, прошибали дыры в кожаных доспехах, выбивали глаза, сносили конечности, но те, точно не замечая боли, продолжали продвигаться вперед. Одному из луароветлан разорвало рукав, и Кайнын увидел черный от татуировок локоть. «По точке за убитого» — вспомнилось невпопад.

— Суки, да когда ж вы… Эй, толмач! А ну, лалалнын, будь он неладен!

Зашевелились коряки артиллерийского расчета, подавали Кайныну шест с подожженным фитилем, не решаясь своими руками будить железного зверя. Сам толмач долго и недоуменно смотрел на догорающий шнур, будто вспоминая, что с ним надо делать.

— Дай сюда, малахольный! — рыкнул медведоподобный сотник, вырывая из рук Кайнына шест. Посмотрел странно, точно хотел сказать что-то еще, но вдруг пустил кровавую пену на бороду, выпучил зенки и осел наземь, открывая глазам коряков облик своего убийцы.

— Лалалнын! Да пли же, холера тебя раздери!

Но Кайнын не слышал. Ужас сковал его по рукам и ногам, пригвоздив к сырой, холодной земле, и казалось, точно он промерзает и сам изнутри от зрелища столь страшного и неестественного, что хотелось выколоть себе глаза, лишь бы не видеть этого.

Артиллерийский расчет бежал, едва завидев тупилака. Высокий, весь усеянный острыми клыками, бивнями и когтями, он был украшен окровавленными перьями, а на голову на манер накидки была надета шкура какого-то безволосого животного. Когда зазубренный коготь вошел Кайныну в глотку, и жизнь багровым ручейком принялась покидать его тело, в последнюю секунду он все же успел подумать, что шкура, скрывающая лицо чудовища очень похожа на кожу освежеванного ребенка.

***

Тупилак неистовствовал на поле боя. Накачанные шаманскими зельями черноруки выдержали два залпа «гром-железа». Третьего же не последовало. Стрелы с костяными наконечниками карали дальний ряд стрельцов, пронзая их полушубки. Те же псы Белого Царя, что рванулись в сабельную атаку, нарывались на копья. Луораветлане споро и деловито наматывали кишки двуногой нечисти на орудия, без пощады добивали павших и пёрли вперед в молочно-белесом тумане.

Речка ниже по течению становилась нежно-розовой, будто солнце там, на родине, у океана, у края бездны.

Сам тупилак, точно в трансе, танцевал меж дерущимися, перерезая глотки костяными кинжалами, кромсая лица когтями, выдирая глаза и лавируя меж разящими ударами сабель и тычков копий. Где-то вдалеке слышалась страшная ругань и, привлеченный необычным звуком, мстительный демон рванулся туда.

Морж-Казак был хорош. Луораветлане напрыгивали на него, как чайки-поморники со всех сторон, но он вертелся волчком, размахивал саблей, раздваивая тулова и головы. Разражалось огнем в его руках «гром-железо», прошивая кожаные доспехи насквозь.

Увидев приблизившегося тупилака, Павлуцкий на секунду даже застыл от удивления. Глаза в прорезях шлема из содранного наживую детского личика были черные от злобы, нечеловеческие.

— Дитенка-то… Зачем?

Это и стало его погибелью. Свистнула веревка. На шее бравого майора затянулся аркан, набухли жилы на лице, выпучились глаза. Махая саблей наугад, он хрипел:

— Не подходи! Не подходи, сука!

Но тупилак не знал наречия двуногой нечисти. Приблизившись вплотную, он вонзил большие пальцы, увенчанные черепами чаек, в непривычно круглые, светлые глаза майора и принялся с силой вдавливать. Сначала было легкое сопротивление век, следом — мягкие, склизкие шарики, вскоре лопнувшие под напором демонической силы. Хриплый вой, льющийся из глотки, тупилак почти не замечал и даже не мог сказать точно, кто воет — он сам или враг. Наконец, хрустнула тонкая глазничная кость, повисла плетью рука с саблей, разжалась ладонь, что пыталась ослабить хватку аркана. Все было кончено. Морж-Казак был мертв.

***

В костре потрескивали догорающие головешки. Скоро костер потухнет, но докладывать дрова не было никакого смысла. Имрын услышал, как хрустнула ветка за спиной и усмехнулся.

— Ты, может, хороший охотник на море, Лелекай, но в лесу ты бы даже себя не прокормил.

— Ты знаешь, зачем я пришел, старик, — хрипло процедил Лелекай. Морж-Казак все же успел рассечь ему саблей плечо, а нога странно хлюпала и болела.

— Конечно. Поэтому шаманы и скрывают лицо, когда сотворяют тупилака. — Имрын вздохнул, точно примиряясь с чем-то и, так и не повернувшись, спросил, — Я был прав? Вы разбили псов Белого Царя?

— Да. Как ты и говорил. Их было немного. Можно было справиться и без…

— Нельзя, малыш. Эти тойоны… К рэккену! Нет, эти мальчишки так бы и болтали без толку, отступая все ближе к морю, теряя земли, стада, женщин… Ты — герой, мой мальчик. Обратил в бегство двуногую нечисть. Ты дал тойонам веру в победу. А в том, что они победят я и не сомневался.

— Так все это было… — у Лелекая перехватило дыхание — то ли от ранения, то ли от осознания.

— Да. Они должны были поверить, что тупилак — настоящий.

— Даже я поверил…

Движение было быстрым и отточенным. Старик будто бы обернулся на своего внука кратко, после чего глаза его потухли, и он лицом повалился в горящие угли. На этот раз Лелекай справился с шеей с первой попытки - старческие позвонки хрустнули легко, точно птичья косточки. Освежеванное тельце сына бывший тупилак снял с плеч, бросил в костер. И горестный вой разнесся над тундрой.

***

Автор - Герман Шендеров