"Лучше бы я умерла" (с)⁠⁠

Привет, товарищи. Вялое матерное повествование в этот холодный серый денек.

Однажды, в мою вампирскую бытность, я сидела жопой на спинке лавочки среди цветущей летней Москвы. Жара стояла ужасная – я чувствовала, как пот под моим корсетом стекает каплями вниз по впадине позвоночника и впитывается в юбку, длиной с мужские боксеры. Я – собака сутулая, а корсет был недорогим и тонким, поэтому его кости загнулись и впились в мой жирненький живот. Длинные рыжие патлы, как шерстяной платок, нагревали мои голые лопатки и плечи. Ботинки были пыльными и матовыми от этой серой каменной крошки, по которой я пиздовала так долго. Я бухала третью банку алкококтейля и смотрела на вишневую рвоту у лавочки напротив. «Сознание бы не потерять», - думала я, но продолжала не двигаться с места. Это проблевался Дример – один из моих вампирских дружков, старше лет на 5-8. Нас было много, человек 12 в черных олдовых одеждах, но именно в этот день среди телок была только я – все остальные прийти не смогли. Пацаны сгруппировались у лавочки с блевотиной, пили и голосили, как стая черных ворон. Я же имела привычку отсесть неподалеку, когда посреди беседы меня пробивала внезапная грусть. В этот день она пробивала меня особенно сильно, поэтому перед поездкой я спиздила у мамы четвертинку клоназепама. Состояние мое от таблетки, сладкого алкоголя и жары было предсмертным – я не знала, как доберусь домой. Но поганая ясность мышления не хотела меня отпускать. Черт, я всю жизнь потратила на то, чтобы перестать думать или хотя бы соображать, но как же сложно этого добиться. Вокруг жила и сияла Москва – асфальт калился, люди шли и бежали из метро в светлых одеждах, машины гудели, солнце слепило им стекла, пахло пылью, травой и резиной. «Где же поссать», - подумала я и приложила к горячему лбу банку бухла. Вдруг я уловила движение сбоку – по тротуарчику кривой походкой шла девочка лет 13 в простецком сером хлопковом лифчике за 2 копейки, черных джинсах, белых кроссовках и с полностью размазанной косметикой. Так я познакомилась с Олей.

Она села рядом, я протянула ей сигарету. Прикурив, она сказала просто и безэмоционально – «Меня ебет весь двор. Они не видят во мне личность». «А че родители?», - спросила я, продолжая смотреть на блевотину. «Отец говорит, что я шлюха, а мама ревнует его ко мне. Они не пускают меня ночевать. Уже давно. Ночую то у того, то у этого. У брата вот щас живу», - сказала она. «Ясно». Оля спрыгнула со спинки скамьи и стукнула себя утлым кулачком в голый живот. «Я, блять, беременна». «Хуево», - ответила я, глянув на ее плоский живот и на секунду представив в нем плод, подергивающийся на красной веревке. «И денег на аборт у меня нет». Она присела мне в ноги. «Лучше бы я умерла», - пискнула она и заныла. «Деньги за секс не берешь?» - уточнила я. «Нет», - вдруг успокоилась Оля, - «Зато я шить умею неплохо. Шила тут кому-то из ваших». «Сшей мне юбку из черного кружева», - я достала из торбы ручку и написала ей на руке свой ник, а себе записала ее. «Мерки пришлешь?», - со странной надеждой спросила она. «Ну да. А срок какой?». «Этому то?», - Оля ткнула в живот, - «хуй знает. Месяца два». Я кивнула. Вообще то я спрашивала про юбку, так как мне самой нужно было найти на нее денег, и не у мамы. «Ладно, пойду», - Оля скрылась в дворах. Ко мне подошел проблевавшийся Дример и его лучший друг – Даст. Они весело спросили, чего хотела девчонка. «Денег», - говорю. Они смачно заржали.

Дример и Даст – всегда были странной парочкой. Оба дружили с детства, имели длинные волосы (у Дримера распущенные, у Даста – в хвост), ходили в кожаных штанах и жилеточках, участвовали в мордобоях и потасовках, и у Дримера даже была постоянная девушка уже год или больше, а Даст вечно клеился ко всем телкам. Однако же на вписках они пьяные вечно начинали сосаться. Помню посреди ночи встала и начала искать сигареты, захожу в комнату – спят в обнимку голые. Пошла курить в туалет – там гандон в толчке плавает использованный. Эту хуйню мне было сложно понять. Даст очень меня любил и доверял, неоднократно подкатывал ко мне, говорил, что я ему нравлюсь и всячески выручал. Но его вот эта вот странная пидорасня не давала мне рассмотреть в нем партнера, пусть даже и на разок. В этот день он и волок меня домой, где я в очередной раз получила пизды, а потом долго плакала пьяная и селфхармила.

Юбка была готова через 6 дней и к тому моменту я уже нашла на нее деньги. Мы встретились там же, и Оля вцепилась в бабло как коршун. Эта юбка есть у меня до сих пор, правда давно мала мне и лежит хуй знает где в пакетах. Охуенная, двухслойная. Я не знаю, сделала ли Оля аборт, потому что с того дня я больше ни разу ее не увидела. Однажды мне показалось, что я встретила ее в электричке в другой город, но она быстро затерялась в толпе, не успела я открыть рот. Может, мне показалось.

Прошли годы. Даст стал известным высокооплачиваемым фотографом и дождаться его из ебаного Лос-Анджелеса, где он проживал, было совершенно невозможно. Я видела его фотки в журнальчиках и много где еще, и могла бы предположить, что ему ни к чему со мной общаться, но Даст был напрочь лишен снобизма, зато, как оказалось, переполнен болью под горлышко, вплоть до суицида. Он купил квартиру здесь, куда обещал меня позвать, но внезапно съебался в Азию и там и пропал. Я уже начала постепенно забывать о его существовании, как вдруг он позвонил мне и мертвенным голосом сказал «пожалуйста приходи», дал улицу и номер дома

Маловажное отступление про черный цвет, которое можно пропустить:

С течением времени, когда я более-менее укоренилась на одной из жилплощадей, вокруг меня начинали скапливаться черные вещи. И это не потому, что я ниибаца упырь, гот и суккуб, и уж тем более не потому, что у меня какой -то пафосный черный интерьер. Нет, мой дом - старая развалина с советским ремонтом, поэтому все тут тусклое, копеечное и посерелое.  Просто так само получилось – черные вещи копились и сбивались в группы в моей квартире, образуя черные локации. А еще у меня зрение минус полтора и высокая светочувствительность, из-за которой у меня повсюду тусклое точечное освещение и никаких люстр я зажигать не намерена. И я, господа, вообще нихуя не вижу в этих своих черных локациях, но успешно научилась так жить. Все свидетели моего шкафа давно пропали в квантовых завихрениях, потому что 90% моего гардероба имеет черный цвет. (СПОКОЙНО! У меня трусы веселенькие). Половина вещей висит на вешалках, а половина сложена стопками по полкам. Открыв дверцы, нет никакого смысла смотреть на это – это просто общая черная масса. Поэтому я веду пальцами по плечикам и, ощутив тактильно нужную ткань, снимаю вешалку со шмоткой и закрываю дверцу. Я никогда не ошибаюсь в выборе. Все вещи для меня разные на ощупь, и я знаю каждую, превратившись, видимо, в кинестетика. Ровно также я ищу одежду, лежащую в стопках – перебираю, как книги по корешкам, и вынимаю нужную по ощущению. Когда-то, когда этот скилл не был у меня столь прокачан, я приходила в ярость от необходимости выдергивать вещи пачками, а потом складывать их обратно, и винила во всем этом темно-коричневый шкаф. И я купила белый шкаф, а точнее выбросила деньги на ветер, потому что эффект черной массы одежды однохуйственный, что в темном, что в светлом шкафу. В коридоре на крючках висят черные пальто, черные куртки, черные косухи и черные жилетки. Я тоже их не вижу и тоже снимаю наощупь. На своем черном столе я не вижу черного телефона, черного зеркала и черную зажигалку, поэтому просто смахиваю все это в торбу слепым жестом, как невидимку, прежде чем куда-то пойти. Стоит ли говорить про такие мелочи, как черные флаконы тушей, подводок и помад, кучно стоящие в подставке, черные крышки флаконов от лаков, которые стоят в количестве 60 штук бок о бок, черные банданы, расчески и заколки, наброшенные на черные подставки. А что бы жизнь не казалась медом, я еще и завела черную кошку, а потом черного кота, которые тоже постоянно исчезали в этих черных локациях. Но их я научилась чувствовать затылочной частью, хотя сперва, конечно, волосы стыли в жилах, когда на черном фоне вдруг открывалось два желтых глаза.

И вот приехала я во дворы и набираю Дасту «скажи какой подъезд, этаж, я уже тут». «По пожарной лестнице, лоджия справа открыта». «Это вот это вот ветхое говно снаружи дома? Даст, ты че, я боюсь», - заныла я. «Иди», - невозмутимо ответил он. Кое-как добравшись, я зашла внутрь и впервые в жизни увидела полностью черный интерьер. Кроме стен, всё было черным, включая ковролин и огромную кровать со смятыми черными простынями. И я мгновенно ослепла. Тишина стояла гробовая. «Даааст! Коля, блин!», - крикнула я, вглядываясь во все это и начала медленно шагать. Но мне никто не ответил. Дойдя до прихожей, я услышала слабый шум воды. Знакомое, хуевое чувство поселилось в моем сердце, и я слепо ломанулась на звук, практически сразу пизданувшись через какую-то черную тумбочку и больно ударившись об нее обеими ногами. Я стала долбиться в дверь «Даст, ты живой там?!». «Не ори, заходи». Это оказалась не ванная, а душевая. На черной каменной плитке в окружении черных стен сидел белый и абсолютно голый Коля. Он был словно нарисован в пространстве. Из душа текла пара теплых струек воды, брызгаясь на бутылку Белуги. Даст дрожал как осиновый лист и даже не посмотрел на меня. «Что случилось?» - я провела рукой по его мокрому колючему подбородку. «Лучше бы я умер, Аконит». Наощупь, я подползла на коленях и уселась в юбке рядом с ним на мокрое дно и прижалась щекой к его плечу. «Я люблю его, блять, люблю. Он опять приходил. Он постоянно приходит, не дает мне забыть его. Я больше не могу это выносить – каждое утро, когда он уходит, я вцепляюсь в него и прошу остаться, или хотя бы объяснить вместе мы, или что вообще происходит», - начал заикаться Даст. «Дример что ли?», - поразилась я, - «Вы что, вместе? Он же женился». «Вот именно!!!», - крикнул Даст и вцепился в бутылку. «Ну а что он говорит, когда приходит? Вы же о чем-то разговариваете?». «Почти не разговариваем. Он приходит как к себе домой, а я не могу не пустить его. Я люблю его, понимаешь, по-настоящему. Нет лучшего чувства, чем ощущать его в себе. Если бы ты знала – он уходит утром, а я лежу в душе и пытаюсь как можно дольше удержать в себе его сперму. Это все что остается от него. Я, блять, дрочу, думая о том, что внутри меня, при этом готов сдохнуть, понимая, что он придет теперь завтра или через месяц или уже никогда. Ты не понимаешь», - Даст собрался зареветь. «Ну и пидорас же он!», - быстренько сморозила я, и вместо слез из Даста вырвался смех. «Блять, да», - нервно засмеялся он. «Я даже не могу уехать работать - боюсь, что он придет и не застанет меня. А у меня контракт. Это пиздец», - Коля опустил голову на грудь.

Так мы и сидели, я жалела его и пила с ним водку, пыталась отвлечь его мысли рассказами о своих пиздостраданиях. Он немного повеселел. В душЕ я была в ахуе. До этого я думала, что он би или прикалывался по малолетке. Не будучи толерантной, тем не менее Даста мне было чудовищно жаль, потому что он всегда относился ко мне справедливо и понимал мою эту боль, не высмеивал и не язвил на эту тему, как многие. В мои приступы, когда я ору от бессилия и больно кусаюсь, почти никто не способен понять, что со мной происходит, принимая мои выпады на свой счет, обижаясь и называя меня «пизданутой сукой». А он понимал. Невозможно забыть доброе отношение. Мне остается надеяться, что он не выпилится, что Оля не выпилалась, что все мы не выпилимся и слишком уж часто не станем твердить «лучше бы я умерла».