Серия «Таёжные истории»

Весь мир - к твоим ногам!

Лекция не воспринималась. Сергей не мог понять, что хочет доказать преподаватель, громко роняя слова и постукивая на доске мелом. Сидящий рядом Димка тоже слушал вполуха, поглядывал в окно и прямо в тетради для лекций рисовал сосны университетской рощи. Простым карандашом умудрялся изобразить и белый снег, и зелёные ветви.

– Смотри, они у тебя от тяжести обломятся, – шёпотом пошутил Сергей.

– Серёга! Дай взаймы стольник! – неожиданно прошептал Димка в конце третьей пары.

– Откуда у меня столько денег? – изумился Сергей. – И зачем тебе?

– На краски. И кисть надо новую купить, колонковую. Картину пишу, – Димка помялся и добавил решающий аргумент, после которого невозможно отказать: – Хочу девушке подарить.

– Нет, – сказал Сергей, прикинув в уме. – Рублей двадцать смогу одолжить. До стипухи-то сам знаешь, сколько ещё.

Близился Новый год.

"Кстати! А что подарю я?" – задумался он. Хотелось что-нибудь этакое, чтобы запомнилось, но и чтобы денег хватило. Говорят, нужно дарить то, что хотел бы получить в подарок сам. А сам Серёга хотел горные лыжи или хороший спальник. Потому что больше всего на свете любил горы...

Ещё ничего не успел придумать, а навстречу по институтскому коридору шла она. Правда, Надя, студентка из параллельной группы, ещё не знала, что является девушкой его мечты...

– Надежда! – сходу начал он. – Поедем на Поднебесные Зубья!

– Привет, Серёжка! – Надя приехала из соседней области, жила в общаге и не имела ни малейшего представления о Поднебесных Зубьях, но ей нравился этот рыжеватый весёлый парень, и она просто спросила: – А когда?

– Новый год там встретим! В туристском приюте. На Малый Зуб сходим...

– А кто ещё будет?

– Не знаю, я тебе первой предложил... У тебя лыжи есть?

– Есть, только я на них не очень... кое-как зачёт по физкультуре сдала.

– Но ведь сдала? Вот и славно... Потом обговорим подробности, а пока начинай сушить сухари! – поспешил убежать Сергей, пока Надя не передумала.

Друзья, которых он тоже позвал, от похода отказались. У всех уже давно были свои планы, которые они менять не собирались. У Димки на уме – новая картина, у других... Но Сергей особо не расстроился, наоборот, обрадовался возможности побыть с Надюшей наедине. Самой девушке решил об этом пока не говорить. О том, что они едут вдвоём, Надя узнала только в электричке. Она поморгала пушистыми ресницами, потом достала огромный пакет с пирожками и сказала:

– Жалко! Я на всех пекла. Ешь теперь за троих!

Сергей не заставил себя долго упрашивать.

Они ели пирожки, весело болтали обо всём и ни о чём, постепенно узнавая друг друга. Стараясь понравиться девушке, Сергей рассказывал смешные истории, какие обычно случаются в походах. Надюша слушала, широко распахнув глаза, и заразительно смеялась. К концу поездки Сергей был окончательно влюблён, и его сердце пело: девушка смотрела на него с интересом и восхищением!

В Лужбе вышли из электрички. Сергей помог надеть рюкзак, застегнул крепление на лыжах.

– Нам – туда, – показал он на горы на другом берегу Томи.

– Ой! Я никогда не видела столько снега! И неба! Кругом только белое и голубое! – восторгалась Надя. – А почему мы идём на Малый Зуб, а не на... Большой, например?

– Ну, начинать надо с малого, – улыбнулся Сергей.

Белого было больше, чем голубого: серебристо-белым покрывалом снег укутал промёрзшую реку и притихшую тайгу, завернул в лохматые коконы тёмные пихты, спрятал под шапками вершины Зубьев. Бледная голубизна неба выглядела лишь одним из оттенков белого.

– Я же говорила тебе, что я на лыжах не очень... – виновато говорила Надя, когда он снова вытаскивал её из рыхлого сугроба, отряхивал от снега, застёгивал крепления.

– Ничего, научишься! – подбадривал Сергей, – это в гору надо елочкой, а с горы просто катись. Это же здорово – с ветерком! И быстрее намного...

– Не... катиться страшно! – дрожали пушистые ресницы, на которых таяли, готовые пролиться весенними ручьями, снежинки, – да ещё рюкзак в спину толкает!

– Ну, притормаживай немного, только лыжами, плугом, а не пятой точкой!

Хорошо, что они шли вверх, и тормозить приходилось нечасто – только на спусках с водоразделов. Надин рюкзак Серёга разгрузил, забрав себе треть её груза. Но уже после обеда стало ясно, что к ночи до избы они не дойдут.

– Будем рыть пещеру! – бодро сказал Сергей.

– Как это? Мы что, будем ночевать прямо здесь, в снегу? – ужаснулась Надя.

– Ну, да! Ты ведь ещё ни разу в пещере не жила? Все твои подружки обзавидуются!

– Но ведь мы замёрзнем! – Надя, казалось, готова вот-вот разреветься.

– Медведи всю зиму в берлоге спят и не замерзают, а нам всего одну ночку переночевать! Бери лопатку, а я миской буду снег выгребать.

Чудная у Сергея лопатка: маленькая, иссверленная дырочками – чтобы легче была, а снега цепляет много. Вскоре в толще сугроба стала прорисовываться пещера: три снежных ступени вниз, потом узкий вход, а внутри низенькая – чтобы только сидеть или лежать – комнатка. Сергей притащил и накидал на снежный пол лапника, постелил полиэтилен, потом раскатал туристские коврики, бросил на них спальники.

– Ну, вот и всё! – подмигнул он. – Сейчас сварим блёвчик и баиньки!

– Блёвчик? Что это? – поразилась Надя.

– Эх ты, походница! Не знаешь разве – супчик это, сублимированный!

Уже по темноте развели костёр. Сергей засыпал пакет в плоский котелок – боб, где уже томилась картошечка, выложил тушёнку, потрусил приправками. От блёвчика пахло дымом и нездешними пряностями, а когда Сергей в каждую миску всыпал по горсти сухариков – вот для чего нужно было сушить хлеб крошечными кубиками – получилось божественно!

Попили чаю и залезли в пещеру. Сергей заткнул рюкзаками вход. Повернулся к Наде, приблизил лицо и просунул руку к ней в спальник. Девушка вздрогнула и прошептала:

– Не надо, Сережа.

Он неохотно вытащил руку, медленно застегнул мешок до самого её подбородка, застегнулся сам и задул свечку, стоящую в углублении снежной стенки.

В темноте Наде стало страшновато, тревожила толща снега над ними. Будоражил непривычный запах хвои и свечки. Но вскоре усталость взяла своё: прижавшись к Серёжиной спине, девушка пригрелась и уснула.

До избы на Высокогорном ручье дошли только к вечеру следующего дня. Переночевали там, а рано утром снова пошли наверх. Вскоре лес кончился. Воткнули в снег лыжи, пристегнули к ботинкам кошки и начали подъём по плотному фирну. На гребне, когда шли по узенькой перемычке, Сергей оглянулся. У Надюшки прикушена губа и глаза – по чайнику, но кивнула, что в порядке. Сергей навесил верёвку, и они поднялись на каменное перо вершины.

– Весь мир – к твоим ногам! – эту фразу Сергей мысленно репетировал уже несколько дней, а теперь произнёс вслух и тихо добавил:

– Это тебе мой новогодний подарок.

Отчего-то застеснялся и начал быстро говорить:

– Вот он, Малый Зуб, под нами. Смотри, какая панорама отсюда! Красота! А Большой Зуб – во-он туда если идти по гребню, можно будет увидеть. А самый высокий – Верхний – в другую сторону.

Надя очарованно огляделась. С вершины открылся вид на белую долину, обрамленную горным хребтом, за который цеплялись, быстро пролетая – совсем рядом! – белые клочья облаков. Никогда не думала, что можно находиться на одном уровне с облаками! С противоположной стороны вершина обрывалась вниз отвесной стеной, изрезанной чёрными трещинами – кулуарами. По ним белыми языками поднимались из долины и кружились, норовя растворить тусклое солнце и смешаться с облаками, снежные вихри. Белого становилось всё больше.

– А теперь быстро давай вниз. Кажется, погода начинает портиться!

Спустились со скалы и почти бегом побежали по склону. Ветер дул в лицо, сбивал с ног. Повалил снег. Надя шла за Сергеем, держась за верёвку, которой он привязал её к себе. Белый окончательно вытеснил все другие цвета. В снежной пелене долго не могли отыскать оставленные лыжи. Наде стало страшно и очень холодно. Слёзы были уже где-то близко, но девушка понимала, что Серёже и без того трудно с такой обузой, а если обуза ещё надумает реветь...

– Вот они, лыжики! – обрадовался Сергей и снял варежки, пытаясь отвязать кошки.

Верёвочные темляки обледенели, узлы превратились в камни. Руки тут же закоченели. Сунул их в штаны, зажал между ног. Немного отогрел и снова принялся распутывать на ветру ледяные узлы. Пока возился с Надиными кошками, опять перестали повиноваться пальцы. Свои кошки ему ни за что не развязать! Сергей взглянул на Надю.

– Только не в штаны! – вскрикнула девушка и задрала куртку вместе с кофтой и майкой, предлагая отогреть руки у неё подмышками. Нежная кожа вмиг покрылась пупырышками, грудки напряглись.

"Эх! В другой бы обстановке!" – думал Сергей, вглядываясь в лицо Нади, которая  крепко зажмурилась и со стойкостью оловянного солдатика терпела ледяные прикосновения. Едва пальцы обрели чувствительность, быстро убрал руки, снова стал распутывать смёрзшиеся узлы.

Если бы он был один, до спасительной избы спустился бы за полчаса. Но Надя боялась разгоняться с горы, снова и снова тормозила пятой точкой, тонула и беспомощно барахталась в перине свежего пухляка. Темнело.

– Надюшка! Давай уже, поехали, Новый год пропустим! – подбадривал Сергей, вытаскивая девушку из сугроба.

– Страшно! И не видно ничего – куда ехать? – она отвечала жалобно и одновременно виновато.

Лохматый снегопад поглотил всякую видимость и звуки. В трёх шагах уже ничего не видно и не слышно. Охватило ощущение нереальности происходящего: вверху, внизу, во всех направлениях – всюду снег. Он залеплял глаза, рот, забивался в одежду, залезал за шиворот и талым комком страха сползал по спине. И даже время будто увязло в мельтешении белых хлопьев: не ясно, когда закончился день, и наступила безразмерная ночь. Странно и жутко оказаться в таком безвременном снежном пространстве. Между небом и землёй. Днём и ночью. Старым и новым годом. Между снегом. И идти, идти непонятно куда, неизвестно, зачем...

Будто почувствовав, что его спутницу покидают последние силы, Сергей оглянулся и дурашливым голосом произнёс знакомые с детства строчки:

– А что, если мы не дойдём? Если в пути пропадём? – потом приобнял девушку и прошептал: – Не дрейфь, Надюшка, скоро выйдем.

Сразу стало легче.

На тёмную стену приюта наткнулись неожиданно. Кое-как сняв лыжи, ввалились в нетопленную избу.

Зажгли свечи, растопили печку, приготовили ужин.

– С Новым годом! – Чокнулись кружками.

После водки – не тащить же в горы шампанское – стало тепло, побежало по жилам облегчение и тихая радость: вернулись, живы. Одни на всём белом свете. Редкие всполохи огня в печурке с негромким треском вспарывали уютную тишину.

Ночью Сергей стонал, не зная, куда пристроить начавшие распухать руки. Надя придвинулась, положила его ладони себе на грудь, потом ниже, чтобы согреть, вылечить, отблагодарить, одарить любовью.

Сергей ничего не чувствовал. Руки были будто не его. Его знобило и клонило в сон.

– Спокойной ночи, Наденька! – сказал он, досадуя на себя.

Эх! Не так он представлял себе это...

Утром обоим было неловко.

А ещё утро нового года принесло боль в мышцах и самое страшное – распухшие багровые руки Сергея.

Через три дня Сергей лежал в больнице, положив перевязанные кисти поверх одеяла. У него была вторая стадия отморожения верхних конечностей. Врачи сказали, что ещё немного, и мог бы остаться без рук.

Но страдал Сергей не от этого. Он вспоминал поход, свой "необычный подарок", и ему было стыдно. Заманил неопытную в туризме девушку в горы, чуть не погубил девчонку на холоде. Зимний поход – это не шутка! Такой праздник испортил! А в новогоднюю ночь оказался полным слабаком. Что она теперь о нём думает? Наверное, смеётся над ним с подружками.

– Можно? – Надя вошла, и вместе с ней в палату ворвался запах апельсинов и праздника.

– Надя! – задохнулся от радости Сергей. – Пришла! Ты на меня не сердишься?

Вопрос повис в воздухе, потому что за Надей вошёл Димка.

– Ну, как ты себя чувствуешь?

Сергей переводил взгляд с одного на другого и чувствовал себя... плохо.

Надя присела рядом на кровать и начала выкладывать на тумбочку по одному апельсину.

– На тебя? – один апельсин. – За что, Серёжа? – другой.

– Ну, это... – Сергей заворожено смотрел на апельсины и мучительно подыскивал слова. Вспыхнувшее было счастье съёжилось и всё уместилось в руках девушки.

– Нет, не сержусь, – на тумбочку лёг третий оранжевый шарик, шевельнулся, готовый соскользнуть на пол, и замер.

Надя вскинула глаза и тихо сказала:

Димка пришёл в общежитие. А я к тебе собиралась. Вот мы... вместе и...

– Надя рассказала по дороге, как вы в поход ходили! Жалею, что не пошёл с вами, – сказал Димка, – я же картину писал.

– И это – тебе, – Надя достала пакет с пирожками. – Давай уже выздоравливай, Серёжка! Я тут в деревню смоталась, пуха гусиного привезла. Сошью двухместный спальник из него, а то холодно в зимних походах! – Она посмотрела на Сергея со значением.

– А с чем пирожки? – спросил Димка и, выхватив один, принялся жевать.

– Вообще-то это мои пирожки, – выдавил из себя Сергей.

– Да пусть ест! Тебе что, жалко? – засмеялась Надя. Ей было смешно, как по-детски он себя ведёт, когда и так всё ясно.

Они ушли.

Сергей какое-то время лежал неподвижно. Потом с ненавистью взглянул на забинтованные руки. Вскочил и нанёс резкий боксёрский удар в стену. Чуть не заорал от боли.

– Ну, нет, – стиснув зубы, прошептал он. – Это мои пирожки.

Тридцать третью годовщину своей свадьбы Сергей Иванович и Надежда Петровна решили праздновать скромно, в семейном кругу. Дочка пришла с зятем и двумя внуками, да сын с беременной женой. Вот и все гости. Не успели выпить шампанского, в дверь позвонили.

– Димка! Вот уж кого не ждал... Ты откуда? Тебя и в городе лет пятнадцать уже не было! Ты ведь у нас известный художник!

– Ну, как я мог пропустить такое событие? А это вам, ребята. – Бывший однокурсник начал разворачивать свёрток.

На картине была изображена отвесная стена, изрезанная кулуарами. А на вершине – два силуэта. Мужчина и женщина.

– Малый Зуб, что ли? – узнал Сергей.

– Он самый. Эту картину в тот самый Новый год писать начал. Помнишь, денег у тебя взаймы просил? Хотел Наде нарисованные горы подарить, но... опоздал. Вы тогда уехали уже. Серёга подарил настоящие... Недавно перебирал старые холсты, нашёл, дописал вас на вершине, вот...

– Надо же! Садись к столу, Димка! Сам-то ты как? Женат?

– Нет, не встретил пока такую... Ладно, что обо мне. За вас, ребята! За вашу любовь! – поднял Димка бокал.

Показать полностью

Приют на ручье Высокогорном

– Вот твоя группа, – сказала старший инструктор, – на сей раз девочки! Студентки мединститута. Береги их, Толик!

Девчонки выстроились шеренгой, и все: от малюсенькой, вертлявой финтифлюшки на одном фланге до двухметровой гренадёрши на другом – смотрели одинаково насмешливо. Вообще-то я не робкого десятка, но тут поёжился, словно за воротник сунули мороженое, и оно проехало между лопатками. С тоской представил себе, как я с ними весь поход – один... Но действительность превзошла самые невероятные из предположений.

Жалея девчонок, групповое снаряжение и большую часть банок тушёнки-сгущёнки сложил в свой рюкзак. И теперь пёр в гору по каменистой тропе килограмм пятьдесят, не меньше, размышляя, зачем мне это надо. У студенток рюкзаки неожиданно оказались тоже тяжёлыми. Они едва тащились, то и дело уговаривая остановиться на ночёвку или хотя бы на перекур. На уговоры я не поддавался – помнил алгуйский поход с шахтёрами.

«Чего ж они нагрузили туда, заразы? Ведь вся снаряга у меня», – гадал, уводя группу в тайгу – как можно дальше от цивилизации. Лишь изредка, в трудных местах, оглядывался. Помогать приходилось только Ленке. Большая и нескладная, она постоянно спотыкалась и падала. Я помогал ей перелазить через упавшие на тропу большие валуны, переходить по бревну ручьи. Остальные кряхтели и тормозили, но шли самостоятельно.

Вечером, когда у самого язык уже прочно прилип к плечу, повалился в траву.

Девчурки повытаскивали из рюкзаков размером с чемодан косметички, банные халаты и побежали плескаться на Казыр. В монотонную мелодию воды ворвались визги сладкого ужаса.

– Нужно назначить дежурных, пусть готовят ужин, – сказал я, всматриваясь в чистые личики под тюрбанами махровых полотенец. – Остальные, ставьте палатки. Первый раз с лагерем и костром помогу. Смотрите и учитесь: дальше сами.

– И ещё, это... Палаток мало, – промямлил я, почему-то оправдываясь. – Выберите двоих, кто будет спать в моей...

– А чего тут выбирать? – весело сказала Женька, самая красивая из девчонок. – Нас восемнадцать, поход девять дней, вот и будем дежурить по двое, и спать с тобой тоже по очереди! Как у султана в гареме: каждый день – две любимые жены! – она задорно подмигнула, и над лесом стайкой вспорхнул девичий смех.

Вот болтушки!

Поставив палатки, занялся костровищем. Запахло дымком и неуловимым подвохом. «Любимые жёны» – Женька с Оксанкой – чистили картошку. Когда вода в котле уже зашевелилась, готовясь закипеть, Женька споткнулась, перевернула котёл и залила весь костёр.

– Ой, – тут же вскрикнула Оксанка, посасывая порезанный палец.

Прогнав неумех, на что они ничуть не обиделись, а с весёлым чириканьем занялись какими-то женскими делами, быстро сварил супчик, заварил чай, нарезал хлеб, сало и пригласил группу к ужину. Студентки уплетали за обе щёки и подхалимски хвалили.

– Посуду помоете сами, – буркнул я и пошёл к палатке.

Тело ныло, я намеревался сразу завалиться спать.

– Ой, а ты что – мыться не будешь? – подкрались Женька с Оксанкой, – мы с таким грязным спать не будем!

– Да ёлки-сосны-веники! – Не выдержал я. – Можете ложиться на улице! Летом каждый кустик ночевать пустит! – И мстительно добавил:

– Мне плевать, что вашу нежную кожу слегка попортят комарики!

– Ладно, пусть нас сожрут кровососы, и мы умрём! – Хором сказали «любимые жёны», вытаскивая из палатки свои коврики и спальники. – Но ты! Ты весь остаток жизни будешь жалеть об этом!

Ни мыла, ни полотенца у меня не было – никогда не брал в поход ненужное барахло! «Смотри-ка, чистюли: не будут они с грязным спать! – чертыхался я, направляясь к реке. – Интересно, а с чистым будут... спать? И как – две сразу?» Кипящий между валунов Казыр обжёг холодом и быстро охладил воображение. Бр-р! Кое-как смыв пот, собрался выскакивать. На берегу стояла Женька. Она что, следила за мной? С какой целью?

– Вот, мыло тебе принесла.

Блин с морошкой! От ледяной воды начали неметь ноги. А девица беззастенчиво уставилась на меня и уходить, кажется, не собиралась. Скукоженный от холода, побрёл к берегу.

– Может, спинку потереть?

Я  замёрз и позорно струсил.

– Да, нет, спасибо, иди уже, твой взгляд бесстыжий... заморозил совсем!

Женька хмыкнула и, покачивая бёдрами, пошла в лагерь.

– Ну, теперь-то я могу лечь? – спросил я, возвращая полотенце.

– Конечно, любимый, – захихикали девчонки и остались у костра – петь песни.

Обычно я спал в спальнике голым, но тут... Неудобно как-то. Залез в одежде, повозился с непривычки, и вскоре уснул.

Разбудили первые лучи солнца.

«Любимые жёны» сладко посапывали, широко раскинув ноги-руки. Нагие, между прочим... Такие длинные гладкие ноги... не понять, где чьи... гибкие лианы-руки... а грудки... а...

Я пялился на выпрыгнувшие как черти из коробочки сокровища, как вдруг вспомнил наказ старшего инструктора:

– Береги их, Толик!

Однако сейчас эти слова для меня звучали: «Бери их, Толик!»

Вылез из палатки от греха подальше и побежал гасить пожар в пенной воде Казыра.

Если вам когда-нибудь доводилось будить ранним утром восемнадцать студенток во время летних каникул, то вы понимаете, какой это тяжёлый и неблагодарный труд!

Сони крепко дрыхли, не желая просыпаться, потом неторопливо умывались, копались в необъятных баулах с косметикой, причёсывали долгие волосы. После завтрака, который снова пришлось варить самому, мытья посуды и обвинений в жестоком обращении я вывел девушек на тропу.

Всё! С меня хватит! Больше никаких «жён» в палатке! Все четырнадцать километров до приюта, куда решил отвести их для следующей ночёвки, я тащил трёхпудовый рюкзак и молча возмущался: за что мне всё это? Угораздило же: я один, а их... Ишь, чего придумали, жужелицы! Пытки искушением! Скорее бы этот поход закончился!

А всё-таки та попка славная... Интересно, чья: Оксанкина или... Хорошо бы – Женькина! А может, нужно было...

Двухэтажная деревянная изба пустовала. Девчонки забрались на второй этаж, побросали рюкзаки на дощатые настилы, достали чудовищные косметички. Я напомнил про ужин. Но дежурные – ага! Так и кинулись выполнять! – Даже ухом не повели, бабочки-капустницы!

Позже, уже по темноте, к приюту, закончив сложный маршрут, подошла группа из восьми парней.

Девчоночки оживлённо защебетали, зашептались, подошли ко мне с заговорщицким видом:

– Толик, а можно мы с той группой совместный ужин организуем?

– Что, нахаляву и уксус сладкий? Не стыдно? Идите, варите...

– Нет, ты не понял. Конечно, сами приготовим! И пригласим их на ужин, ладно? Они же только что с гор спустились, устали ...

И мои неумёхи развили бурную деятельность: чего-то резали, строгали, крошили, ловко управлялись с котлами на костре, в которых булькало и скворчало, а умопомрачительный аромат долетал до второго этажа.

Я был потрясён.

Но ещё больше удивился, когда к фляжке с болтающимся на дне спиртом, которую выставили на общий стол парни, студенточки добавили несколько бутылок. Водка? В бутылках? Верх глупости! Да ещё в таком количестве! Вспомнил свой тяжёлый рюкзак: я тащил за них всю снарягу, а они – для чужих мужиков! Водку! В стеклотаре!

Обида затопила и испортила вечер. Я быстро поел и выскользнул из-за стола. Моего ухода даже никто и не заметил. Ну и пусть! Я раскатал коврик на нарах в самом дальнем углу, постелил спальник, разделся догола и попытался уснуть. На улице, у костра плескалось веселье. Взвивались над тайгой песни под гитару, взрывы хохота рикошетили от деревьев и возвращались гулким эхом...

Сквозь сон услышал, что кто-то громко икает, стелясь рядом. Повозился, затих. Но икание продолжалось.

– Толи-ик! Ик! Я замёрзла! – Я узнал голос самой мелкой, финтифлюшки Светки.

Молча расстегнул спальник. Она ловко скользнула в него и прижалась. Постепенно согреваясь, Светка начала осваиваться: маленькая ручка невесомо легла мне на грудь, замерла на несколько мгновений и медленно, очень медленно и щекотно поползла вниз... задержалась... потом вернулась, дошла до плеча, зато всё лёгонькое тело непостижимым образом просочилось на меня и растеклось, безупречно совпадая всеми выпуклостями и впуклостями с моими. Наши губы соединились. Тяжело дыша, поднимались в гору, выше и выше. И вот мы на вершине! Летим, парим над тайгой!

«Как упоительны в России вечера-а-а», – подхватил и понёс в небо песенный поток...

– Смотри, девчонкам не проболтайся – они меня сожрут, – деловито сказала Светка, выпархивая из спальника.

Утро началось с криков. Михаил, руководитель группы парней, бегал по этажам избы и матерился:

– А ну, выходите, едрит твою кикимору! На электричку опоздаем, ёлы-вилы-гамадрилы!

Толку было мало. Обитатели базы, и мои, и Мишкины, вылезать на свет не спешили.

Наконец парни отлепились от сладких прелестей моих подопечных и надели рюкзаки. Я смотрел на них с чёрной завистью: скоро будут дома!

А парни завидовали мне – что остаюсь здесь...

Девчонки поняли, что вчера выдали свои хозяйственные навыки, и без напоминаний занялись приготовлением завтрака. Махонькая Светка, ужасно важничая, руководила процессом. Было непонятно, как при таком росте ей удавалось поглядывать на всех свысока.

Улучив момент, шепнул, что мне понравилось вчера, в спальнике. Светка распахнула круглые глазищи:

– О чём ты, Анатолий? Тебе что-то приснилось? Или так сильно проголодался?

Погода испортилась. Пошёл мелкий холодный дождь. Девчонки расположились на нарах, принесли остатки водки. Выпили за погоду, потом за любовь. Светка взяла гитару:

– Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в стране далёкой, буду тебе женой!

Остальные дружно подпевали.

Я пошёл покурить на улицу. Поднимаясь по лестнице, услышал, как Женька в красках рассказывала о своих приключениях вчерашней ночью. Студентки хохотали, а я почему-то расстроился. При моём появлении Женька смолкла, потом забрала гитару и, откинув за спину тяжёлую косу, запела:

– В дом ко мне вошла без стука скука. И спросила простодушно: что, брат, скучно? Я какая-никакая, всё ж душа живая, так давай с тобою вместе поскучаем...

Вечером, когда петь уже надоело, а дождь всё не кончался, я вспомнил стандартный прикол туристов.

– Знаете, девчонки, что здесь, на Поднебесных Зубьях, даже в плохую погоду можно увидеть звёзды? Евгения, не желаете ли взглянуть?

Все уставились на Женьку. Она почувствовала подвох, но гордость не позволила отказаться. Улеглась на нары перед окном. Я распростёр над ней найденный в избе ватник. Светка кинулась помогать, расправила и вытянула рукав к окну, как подзорную трубу.

– Надо очень долго смотреть, – говорил я, – и тогда обязательно увидишь, – с этими словами поднял котелок с киселём и направил струйку в рукав...

Женька мгновенно вскочила, зарычала как пантера, по перекошенному от ярости лицу и волосам сползал густой кисель. Выхватила у меня из рук котелок и выплеснула остатки. Теперь и я, и коротышка Светка тоже были испачканы вишнёвыми ошмётками.

– Ну вот, – сказал я, – бесплатно дерьма... то есть, киселя наелись...

Женька слизнула язычком сладкую каплю и мстительную улыбку в уголке губ. Взяв Светку за руку, пошла умываться.

Ночь прошла без приключений. А утром выглянуло такое яркое, радостное солнце, что откладывать радиальный выход на Большой Зуб не было причин.

– Ничего лишнего с собой не берите!

– Что? И лекарства не брать? А если кто-то заболеет? – Рыжая Лидочка округлила глаза.

– А если кто-то заболеет – будем лечить мочой трёхнедельной выдержки! – парировал я.

Мы бодро зашагали по мокрой грязной тропе, и к обеду были у водопада.

Девчонки были очарованы открывшейся отсюда панорамой хребта Тигер-Тыш. Над припорошенными снегом спинами отрогов пирамидой возвышался Большой Зуб. Потоки воды, с рёвом низвергающиеся с высоты, радуга в мелких брызгах – зрелище завораживало. Грохот водопада заглушал слова, но лица сияли. Впервые за весь поход в душе что-то шевельнулось... Может, не такие уж они и злыдни, эти студентки...

У подножья Большого Зуба темнело озеро. С одной стороны его подпирал сползающий с хребта снежник, а с другой – вытекал ручей Высокогорный. Здесь, недалеко от озера, у зоны леса поставили палатки.

Я лежал на коврике, загорал, радуясь солнцу, теплу и тому, что всё-таки провёл группу по маршруту, и, кажется, девчоночкам понравилось... Пахло костром и готовящимся обедом...

– Помогите! – Истошный крик, показалось, принадлежал Женьке.

Я вскочил. В озере действительно барахталась и захлёбывалась Женька, отчаянно молотя по воде руками и тщетно пытаясь выплыть. Как был босиком, раня об острые камни ступни, бросился к озеру. Чёрная вода обожгла ужасом. Я поднырнул, приподнял девушку и поплыл на спине, поддерживая её голову над водой. Намокшие волосы извивались русальим хвостом и тянули вниз. Коснувшись ногами дна, поднял обмякшее тело на руки и понёс на берег, крича что есть мочи:

– Коврик! Несите коврик!

«Что нужно делать в таких случаях?» – лихорадочно соображал я, бережно опуская Женьку на коврик. «Кажется, нужен непрямой массаж сердца». Положил руки в замке на грудь утопшей.

– Лифчик сними, пряжкой поранишь! – заверещал кто-то над ухом.

Трясущимися руками пытался расстегнуть металлическую пряжку купальника, она не поддавалась. Девушка уже не дышала. Наконец, с лифчиком справился. Застёжка отскочила, вывалились груди с фиолетовыми сосками.

– Ах! – выдохнули разом семнадцать девчонок. – Отходит уже! Видишь – посинела!

Это меня окончательно добило.

– Женя, Женечка! Родная, не умирай! – заорал в отчаянье. – Сейчас, потерпи, сейчас я всё сделаю!

Сложив руки в замок, стал ритмично нажимать на грудину. Так, теперь искусственное дыхание: набрав полные лёгкие воздуху, наклонился, прижался ртом к её губам, намереваясь вдувать воздух в безжизненное тело...

Женькины губы приоткрылись и внезапно впились в меня, выпивая по капельке давешний испуг и наполняя новым. Мокрые волосы обволакивали травой-повиликой. Холодные руки не отпускали. Это был поцелуй ведьмы! Мои губы и тело предательски откликнулись... Хохот семнадцати зрительниц взорвал округу. Дошло не сразу, что меня самого надули...

На ватных ногах поднялся и побрёл прочь. В глазах стоял туман. Выкурил три сигареты подряд, только тогда немного успокоился.

Недалеко от лагеря росли ивы. Нарезав веток, сделал шалаш. Постелил коврик со спальником и улёгся спать. Никого не хотелось видеть.

Перед глазами стояла картинка: чёрное озеро, мелькающая на поверхности Женькина голова, рот, судорожно хватающий воздух, и потом, когда пытался реанимировать, – жуткие синие груди, фиолетовые соски. Ужас оттого, что чуть не погиб человек из вверенной мне группы, обернулся обыкновенным разводом, жестоким розыгрышем.

Артистка, мать её – кикимора!

Я не пошёл на обед, и вечером, когда звали на ужин, послал их в болото с сестрёнками-ведьмами.

Ночью затрещали сучья, будто слон заворочался. Страшненькая Ленка и тут умудрилась запнуться и чуть не развалила шалаш.

– Толь, а Толь! Не дуйся. Ну, пошутили девчонки. Они уже и сами не рады.

Не услышав ответа, Ленка полезла внутрь.

– Ой! Да ты весь дрожишь! – на лоб легла прохладная ладошка. – Ну-ка, подвинься, погрею тебя.

Она расстегнула спальник, неуклюже втиснулась в него. Я прижался к мягкому телу, пытаясь согреться. Её руки заботливо гладили и растирали, талия, бёдра, грудь... Стало жарко. Нечем дышать... Впрочем, всё происходило как в тумане. Я и потом не мог вспомнить, было это наяву или в воспалённом мозгу.

Пришёл в себя, когда девчонки меня... уронили. Я лежал на самодельных носилках. Потные и злые, студентки поднимали их, чтобы тащить дальше по тропе. Я пошевелился, пытаясь встать, но снова отключился.

В следующий раз очнулся уже в избе. Совершенно раздетый, лежал на нарах поверх спальника. Меня обтирали спиртом и поили лекарством. Потом долго спал.

Утром почувствовал себя сносно, даже сбегал в туалет, пока все спали. А потом залез в спальник и продолжал «болеть», уже придуриваясь: едва приоткрывал веки, подглядывая в щёлочки, и слабо стонал. Девчонки ухаживали как за малым дитём: кормили с ложечки, поили чаем. Чертовски приятно!

После обеда Женька потрогала лоб, подержала за руку, прижалась ухом к груди.

– Как хорошо, что дырочку для клизмы имеют все живые организмы! – неожиданно сказала она, выпрямляясь.

– Чего? – не понял я.

– Ты уже здоров, командир, и просто гонишь дуру! – Резко сказала она. – С каким удовольствием сейчас вкатила бы тебе клизму! Трёхведёрную! Но... не могу издеваться над убогим! – В гневе Евгения была удивительно прекрасна и недостижима, хотя стояла рядом.

– А вы? Вы тоже хороши! Зачем меня раздели?

– Да нужен ты был! – опешила Женька, когда до неё дошёл смысл моих претензий.

– Утром Ленка всех подняла. Сказала, что лежишь без сознания. Видно, простудился в озере. А у нас собой ни жаропонижающих, ни антибиотиков. Только перевязочные средства. Сам же сказал – ничего лишнего! – рассказывала она, присев на нары, а я любовался прекрасным профилем девушки и незаметно трогал кончик её длинной косы.

– Из прутьев от шалаша соорудили носилки. Как был в спальном мешке, так и погрузили, несли по очереди по тропе. Уже перед избой от высокой температуры тебя начало тошнить, поэтому – извини, пришлось немного помыть, – отчитывалась Женька, будто медсестра перед доктором. – Сейчас лежишь в моём спальнике, а твой – скажи спасибо Ленке: постирала, – сохнет на улице.

Тут она бросила уничтожающий взгляд и ушла.

Я съёжился и заскулил, как побитая собака. Того, что она рассказала, я не помнил и даже не ожидал, что такое могло произойти. Спальник вмиг стал колючим и кусачим. Захотелось убежать. Но куда побежишь голым? Еле дождался, чтобы мимо кто-то прошёл. Проблеял жалобно:

– Свет, принеси мою одежду. Пожалуйста.

– Да чего мы у тебя не видели? Иди так, – фыркнула она, но потом сжалилась, принесла.

Вечером к приюту подошла большая группа. Подросткам-пэтэушникам было лет по пятнадцать-шестнадцать. Они были шумные, наглые и агрессивные.

Мы заперлись на втором этаже и уже легли спать, как в дверь начали стучать. Не получив ответа, они продолжали долбиться.

Наконец, терпение лопнуло. Я открыл дверь и вышел на лестницу. Потасовка началась без всякого разбора. Получив удар в нос, я согнулся, тут же ударили сзади по почкам. Озверев, двинул одного ногой, он с грохотом покатился вниз, считая ступеньки. Другой – нарвался лбом на кулак и тоже упал.

Кто-то из подростков выхватил нож, размашисто чиркнул, я едва успел среагировать на блеск лезвия и отскочить, но упёрся спиной в перила. Нож полоснул по животу, стало горячо и мокро.

В проёме двери показалась гренадёрша Тамара. Парень с ножом, стоял к ней спиной. Она подошла, схватила его за плечи, приподняла, и он, ядром пролетев мимо меня, плюхнулся на землю. Остальные разбежались, выкрикивая угрозы.

На крики выскочили руководители, разогнали питомцев по палаткам.

Девчонки окружили меня, уложили на нары. Голова лежала на коленях Тамары, она держала мои руки, Ленка сидела на ногах, пока Светка осматривала рану на животе.

– До свадьбы заживёт! – с облегчением сказала она, смазывая зелёнкой. – Кожу только располосовали. Сейчас лейкопластырем залепим и всё!

Кровь из носа уже не текла, к фингалу под глазом приложили холодную ложку.

Я поднял опухший кулак.

– Ну-ка, ну-ка! – потрогала его Светка и трагическим голосом добавила:

– Ну, тут может помочь только моча рыжей девки.

Девчонки прыснули, а вперёд, расталкивая их, протиснулась Лидочка. Волосы у неё – как апельсин на снегу!

– А что, я готова! – Лидочка задорно вздёрнула носик. – Может, с головы начнём? Глядишь – и синяк рассосётся!

Хохочут. Обидно так. Хоть бы одна заступилась...

– Не навреди – так, кажется, у вас, врачей говорят, – вежливо напомнил я.

– Да я ещё никому... не навредила! – каждая конопушка на её пёстром носике покатывалась со смеху.

Рано утром, чтобы избежать ненужных разборок, руководители увели пэтэушников.

Словно кот, я грелся на солнышке и лениво щурился от щекотных лучей. Подошла Женька, Женечка. Доктор Евгения.

– Давай, перевязку тебе сделаем, – и начала отрывать пластырь на животе.

Я задёргался.

– Будешь вести себя смирно – получишь награду, – вкрадчиво говорила докторша.

Заинтригованный, я стойко переносил муки. Она отлепила пластырь, чем-то протёрла, смазала.

– Ну, вот, а заклеивать больше не нужно – пусть подсыхает! – сказала она, поднимаясь.

– А награда? – испуганно завопил я.

Девушка снова наклонилась и поцеловала – так сладко, как никто до этого меня ещё не целовал. Я подался к ней телом, готовый... на всё.

Но она выпрямилась и быстро ушла.

Я лежал и смотрел в синее небо, по которому медленно плыли белые облака.

На другой день в первый раз поднялся, сделал шаг, другой и понял, что жизнь продолжается.

– Жень, хочешь, покажу тебе моё самое любимое место на Зубьях? – спросил я.

Женька смотрела и пыталась понять, чего я задумал.

– Не, без дураков и розыгрышей! Только ты и я...

Предоставив девчонкам свободу отдыха, мы с Женькой отправились в путешествие. Тропа петляла по лесу, огибала скалы, иногда выводила на берег, сплошь заваленный курумником. Приходилось прыгать по камням, обходить прижимы и вновь продираться через тайгу, напоенную ароматами разнотравья.

И вот открылось лесное озеро. Небольшая гладкая, без единой морщинки, поверхность окружена с трёх сторон деревьями. А с четвёртой – из озера по каменным плитам стекала вода. Вода разливалась по широким ступеням, пенилась и бурлила в узких местах, каскадом водопадов свергалась вниз, где ступени были выше и круче.

– Ах! Толик! Какая красота, – шёпотом, словно боясь вспугнуть, сказала Женька и посмотрела на меня долгим счастливым взглядом.

Мы лежали на оранжевой от огоньков поляне, потом охлаждали разгорячённые тела в прохладном озере.

Снова лежали и перекатывались на прогретых яростным солнцем плитах, и теплая вода ласково омывая, протекала через нас и по нам, как по новой, недавно появившейся ступени. Женькины волосы шевелились в воде, словно водоросли. Наши тела, чистые и прохладные, льнули друг к другу, не в силах разлепиться.

А потом мы нечаянно скатились с широкой ступеньки вниз и продолжали – в пенных брызгах маленького водопада. А вода всё текла и убегала дальше, с оживлённым журчанием рассказывая о нашей любви всему лесу и Поднебесным Зубьям.

Когда вернулись в избу, а это произошло не скоро, девчонки уже всё про нас знали: смотрели понимающе и немного насмешливо. Но теперь мне это даже понравилось.

Вечером, за прощальным ужином, было грустно. Как быстро пролетели эти девять дней! Уходить домой не хотелось.

– А давайте встретимся здесь через двадцать лет! – предложила Ленка.

– А что, давайте! С мужьями и детьми, – подхватили девчонки.

Городская жара плавила асфальт, духотой врывалась в форточки. Что-то давно я не был на Зубьях...

– Женька! – заорал, словно внезапно меня окатило струями водопада, – собирайся! Двадцать лет прошло!

Из кухни вышла немного пополневшая, но по-прежнему самая красивая Женька.

– И этих, – она кивнула на детей, – возьмём?

– Ну, да, договаривались же – всеми семействами встретимся.

Митька уже вытаскивал из темнушки рюкзак. А старшая, Светлана, робко спросила:

– Мам, па, а можно Сашку с собой взять?

Показать полностью

Пикник на ручье Алгуйском

В конце восьмидесятых Анатолий, студент геофака, подрабатывал инструктором на турбазе – водил группы туристов по Поднебесным Зубьям. Группы случались разные, в зависимости от их подготовки выбирался маршрут. Анатолий, сочетая приятное с полезным, исходил за лето все тропки в любимых горах, да ещё и зарплату получал.

– Завтра выходишь, группу тебе подобрала в этот раз нормальную. Думаю, проблем никаких не будет, – бодрым голосом сказала Анна Петровна, старший инструктор.

– Семейные? – спросил Анатолий, помня, как намаялся прошлый раз с шустрыми детишками, пока их родители "культурно отдыхали".

– Нет! Сам увидишь! Вон твои орлы, иди, знакомься!

"Орлы" – восемнадцать крепких мужиков в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти, шахтёры, приехали на базу по профсоюзной путёвке. Они преданно смотрели на Анатолия, что называется, ели глазами, всем видом показывая полную готовность к активному отдыху. Что-то в одинаковых взглядах столь разных людей показалось знакомым. Так же старательно глядел на мачеху отец в день зарплаты, изо всех сил стараясь выглядеть трезвым. Насчёт отсутствия проблем с этой группой зашевелились сомнения.

"Ладно, – подумал Анатолий, – где наша не пропадала! Не из таких ещё – туристов делали! Восемь дней – не восемь лет".

Распределил обязанности, назначил завхоза, получил вместе с ним продукты и снаряжение.

Два часа езды до Лужбы шахтёры опохмелялись. Анатолий не препятствовал: всё меньше бутылок останется тащить с собой наверх. Оставалось лишь наблюдать, делая вид, что сохраняешь контроль над ситуацией. Мужики вели себя прилично, других пассажиров не задирали. Хоть за это спасибо.

Вышли из электрички с чувством лёгкости и свободы.

Прошли немного по берегу и начали грузить рюкзаки в лодки, чтобы переправиться на другой берег Томи, откуда начинался запланированный маршрут. По тому, как тяжело падали рюкзаки на днище, издавая жалобное бряканье стеклотары, инструктор догадался, что осталось не так уж и мало. Шахтёры шли медленно, кряхтя под тяжестью драгоценной ноши, которую бережно опускали на землю во время частых перекуров. Встали на обед в устье ручья Алгуйского. Расстояние, которое должны были пройти за час, с трудом преодолели за три. Анатолий понял, что сегодня – группа не ходовая.

"Что ж, пойдём на компромисс – сделаем полуднёвку. Пусть ребята лишнее выпьют, съедят, а завтра налегке двинемся дальше", – решил он.

– Эх! Обстановочка! – Шахтёры были рады. – Это тебе не в забое! Травка, солнышко – лепота!

Быстро разбив лагерь, сварили обед.

– Вот всё плохо, плохо, плохо, и вдруг – хорошо! Выпьем за нас, мужики! Славно, что мы решились на этот поход! – прозвучал первый тост.

Основательно закусив, шахтёры организованно разделились на две группы и уселись на бережку играть в карты на высадку. Кто проигрывал пять раз – доставал бутылку из своего рюкзака. Под водочку время катилось так же быстро, как воды сбежавшего с гор Алгуйского ручья. Шахтёры жадно вдыхали густой от ароматов разнотравья воздух, с непривычки часто кашляли, отхаркивая уголь из лёгких.

Вечером на общем совете Анатолий озвучил планы на завтра:

– Нужно взять Шорский перевал и спуститься на реку Малый Казыр, по тропе подняться до ручья Высокогорного, где стоит Большой приют. Вот там, действительно, лепота, мужики! Не то, что здесь – проходной двор!

– К-командир! – слегка заикаясь, миролюбиво сказал Валера, староста группы. – А д-давай поживём здесь! Как н-надоест – так и пойдём! Нет, ты п-пойми правильно, ребята только из забоя, солнышко увидели. К-красота! – повёл он в сторону могучей рукой.

– А т-тут идти к-куда-то! – Валера приобнял за плечи инструктора, возвышаясь над ним на целую голову.

Анатолий не стал возражать. Не завтра, так послезавтра им всё это надоест – тогда можно будет продолжить маршрут.

Наутро всё повторилось. Спиртное, завтрак и карты. К обеду водка у мужиков неожиданно кончилась, и проигравшие бегали за ней на станцию: три километра до реки, потом вплавь через Томь, так как лодки курсировали только к прибытию электричек, ещё километр до магазинчика на перроне. Итого: восемь километров в оба конца. Особо одарённые умудрились сгонять раза по четыре. Купить сразу несколько бутылок – то ли не соображали, то ли надеялись, что больше не проиграют.

Инструктор с тоской ждал, когда шахтёрам наскучит сидеть на одном месте, и они выйдут, наконец, на маршрут. Было очевидно, что мужикам всё больше и больше нравился именно такой "поход".

Анатолий не хотел обижать шахтёров, но и пить больше не мог. Его душа рвалась наверх, к вершинам. На третий день ещё до подъёма группы он убежал на пик Запсиба. Размяться, вдохнуть красоту гор и ощутить полёт. Взбежал на пик, осмотрел окрестности. Вот она – свобода! Высокомерные облака не смели увернуться. Здесь ты с ними на равных. Протяни руку и хватай! Паришь на вершине, как птица!

Жаль, что "орлы" к высоте вовсе не стремились.

Возвращался к лагерю с опаской. Что там у них?

Всё было в порядке: нетрезвые дежурные исправно доваривали ужин. Остальные дружно сидели вокруг костра и привычно держали в руках кружки.

На лицах своих подопечных Анатолий увидел явное осуждение.

– К-командир! – мрачно произнёс Валера, из-под бровей глядя на инструктора. – У Виктора Михалыча сегодня день р-рождения. Он з-заслуженный шахтёр, проходчик. У него одних медалей – к-килограмм. А ты отбился от к-коллектива! Ты нас об-бидел, к-командир!

Анатолий армию служил, про мужское братство понимал... Надо срочно заглаживать вину! Быстро окинув взглядом стол, поднял кружку, заботливо наполненную кем-то до краёв.

– Простите, мужики, не знал. Но мы можем наверстать упущенное! За тебя, Виктор Михалыч! И пусть у тебя всегда будут рядом твои преданные друзья! – выпил, обтёр тыльной стороной ладони губы.

– Вот, это по-нашему! – заулыбались просветлённые лица, а растроганный Михалыч даже полез целоваться.

Тут подоспела гречневая каша с тушёнкой. Дежурные щедрыми половниками разложили её по алюминиевым мискам, подобострастно расставили перед каждым едоком и замерли в ожидании. Валера почерпнул полную ложку исходящей ароматом жирной гречки, взял в рот, медленно, со смаком, прожевал, шевеля бровями, проглотил, прикрыв от наслаждения веки, а потом поднял вверх большой палец, только тогда они расслабились, сели в круг сами.

– Зинка, падла, грит, пропаду без неё! Вон какую кашу сварганили! Песня, а не каша! – скороговоркой бормотал Митяй, крепкий мужичок лет сорока, ловко орудуя ложкой.

Михалыч тут же выдвинул новый тост:

– За нас, мужики, чтоб не пропали без баб, язви их в капусту!

Шахтёры солидарно выпили и дружно принялись за еду.

– Ну, тебе-то, Михалыч, грех на свою жаловаться, – произнёс Митяй, – твоя Ирина Степановна – женщина, что надо! И сготовит, и рюмочку поднесёт!

– Рюмку, может, поднесёт, но по будням не даёт! – неожиданно брякнул Михалыч.

– Чего не даёт? – опешил Митяй.

– Как чего? Этого, самого! – хитро ощерился гниловатыми зубами Михалыч, с вызовом оглядев притихших мужиков.

– Ну ты, Михалыч, даёшь! Тебе сколь годов-то? Неужель ещё...

– А то, – выгнул грудь колесом Михалыч.

Мужики загоготали.

– А я вот и рад бы, а после того обвала и бабу не хочу, – тихо сказал Серёга, среднего роста мужик в клетчатой рубахе.

– А что так? – поинтересовался Анатолий.

– Вот, понимаешь, Толян, всегда на работу как на праздник иду. На комбайне шахтовом работаю. А в тот раз говорю жене: не хочу, мол, сегодня в забой идти, и всё тут! Она и обрадовалась. Позвони, грит, начальству, у тебя же отгулы есть. И поедем на дачу. Да, аккурат, дело в пятницу было. Я там крышу перебирать затеялся. Сомневался ещё, успею ли за выходные. Вот она и рада, что лишний день на даче отмантулю. Звоню начальству: так, мол, и так. Не охота, что-то идти, сил нету. Николаич, он у нас мужик с понятием, спрашивает, не заболел ли я часом. Нет, говорю, а вот не могу идти, да и крышу чинить задумал. Он грит, ну ладно, Серёга, отгул у тя есть, присовокупи к выходным ещё денёк. Приехал на дачу, сижу на крыше, снял старый рубероид, обрешётку подправляю. Вдруг вижу, жена моя, Валя, лезет ко мне наверх. А на самой и лица нет. Сядь, грит, Серёженька, поудобней, чтоб не свалился с крыши-то. Держись крепче. Участок твой завалило полностью. Обвал на шахте-то. По радио об аварии говорили. Да, мужики, не помню, как тогда и с крыши слез. Это ж надо, а? Я как жопой почуял, не пошёл на работу, а ребята... До сих пор не могу ихним жёнам в глаза глядеть.

– Да, ладно, Серёга, твоя вина, что ль? Работа у нас такая, – нахмурились шахтёры.

– У меня в тот раз брата убило, – сказал Митяй.

– Давайте, мужики, не чокаясь, за братьев наших, что там навсегда остались! – строго и торжественно скомандовал Валера.

Шахтёры выпили. Молча жевали кашу, сосредоточенно думая о своей нелёгкой судьбе. Шутка ли – весь южный участок со всеми штреками и забоями взорвался, а вскоре был затоплен. И это не где-то там, в далёкой Америке. А здесь, на родной шахте, которую они знали, как свои пять пальцев, куда сами спускались каждую смену...

– Всё газ, метан этот... Вентиляция не справляется!

– Ну, да, говорил же брату, измеряйте уровень загазованности, дык нет! – с горячностью, будто пытаясь всё повернуть вспять, кипятился Митяй.

– Да, ладно ты, сам не знаешь, что ли, как эти замеры проводятся! Если по приборам работать... много ты на-гора выдашь?

– И не говори! Да и мы приборы ватниками прикрываем, чего греха таить. Только ведь тоже до поры!

– Сколько техники пропало! Комбайны, струги, электровозы с вагонетками, эх! – столько труда насмарку! – Серёга потёр левую сторону груди под расстёгнутой рубахой.

– Да что техника, людей жалко!

– Да что людишки, хто их щщитат? Бабы новых нарожают, – подмигнул Анатолию Михалыч.

– Вот с тех пор и бабу-то свою не хочу, – пробормотал смущённо Серёга, продолжая первоначальную тему разговора. – А какая тут связь – сам не пойму.

– А чужую хочешь? – задорно спросил Митяй.

– Чужую? Не-е. Я Валю люблю.

– Это пройдёт! Это от стресса. Вот посидим ещё денёк-другой на солнышке, подлечимся, выхаркаем уголишко из лёгких. Приедешь, да обрадуешь Валю свою, – подмигнул Михалыч, – ну, а сам не сможешь – мы всегда подмогнём!

Опять раздался взрыв хохота.

Утром сверху пришла группа туристов. Остановились поздороваться. Знакомый инструктор сказал, что они видели на тропе медвежьи следы.

Шахтёры встрепенулись. Угостив чужого инструктора сигареткой и водочкой, порасспросили подробности. Вскоре группа ушла – торопилась на электричку. Мужики, засидевшиеся без дела, посовещались и решили сделать ловушку. Тут же дружно принялись за работу: отпилили от поваленного ствола толстенное бревно, прицепили его найденной где-то верёвкой к мощной ветке кедра так, что оно горизонтально висело под веткой на уровне груди мужика среднего роста.

– Задумка такая, – охотно пояснял Макарыч, седоватый шустрый мужичонка, – медведь выходит из леса и нечаянно задевает бревно. Оно отклоняется и, возвращаясь, бьет его. Он злится – толкает сильней, бревно опять – со всей дури бьёт медведЯ – делает ударение на последнем слоге Макарыч. – В конечном итоге – пи...ец Потапычу!

– Медведь – д-дурак, что ль – толкать б-бревно? – засомневался Валера.

– Ну, дурак, не дурак, – сказал понимающий в охоте Макарыч, – а это действует безотказно!

После обеда опять засели за карты. Время от времени кто-нибудь из мужиков подходил к бревну, отклонял его примерно на полметра и отпускал, бревно неизменно возвращалось, уходило маятником в противоположную сторону. Макарыч снова и снова объяснял принцип действия ловушки на медведя всем желающим. Шахтёры одобрительно кивали хмельными головами и возвращались к прежнему занятию.

Анатолий, смирившийся с положением дел – не хотят мужики идти по маршруту, ну и не надо! – отсыпался в палатке.

Карточная эпопея продолжалась и после ужина. Тихий вечер плавно переходил в тёплую ночь. От ручья повеяло влажной прохладой. Застрекотали в траве кузнечики, проснулись ночные птицы. Спустившаяся с гор темнота была плотной. В оранжевом свете костра масти едва возможно было различить. Мужики с сожалением отложили карты.

– Хорошо-то как, господи! – Валера тяжело поднялся, потягиваясь, задрал голову к ярким мерцающим звёздам, обвел сидящих у костра товарищей и зачем-то сообщил: – Пойду отолью!

– Погодь, Валерка! Я с тобой! – едва сумел подняться щуплый, как подросток, Игорь.

Он был пьян сильнее других, так как не корректировал количество спиртного применительно к своей массе тела и пил наравне с бугаём Валерой и другими большими мужиками. Пьяная парочка, пошатываясь и поддерживая друг друга, шагнула в темноту.

Спьяну Игорь не заметил бревна, навалился на него, бревно отклонилось. Игорь по инерции качнулся вперёд, не удержал равновесия и повалился в траву. Бревно, которому он задал при этом приличную скорость, начало возвратное движение, ударило с маху в бок ничего не подозревающего Валеру и опять отправилось в противоположную сторону, где уже начал подниматься Игорь. Подняться ему так и не удалось.

Вряд ли когда-либо раньше вековая тайга слышала такие матюги. Вряд ли она услышит их позднее.

Валера, угрожая невидимому в темноте врагу, поднялся на карачки, потом встал покрепче на ноги и приготовился. Когда бревно приблизилось, он со всей силы оттолкнул его обратно. Игорёк только что сумел подняться, но не успел выпрямиться, когда его так долбануло в лоб, что он отлетел в сторону и потерял сознание.

На крики прибежали шахтёры. Бревно методично зацепило ещё двоих, потом ещё одного, последнего. Наконец, всё уладилось. Шахтёры подобрали щуплого Игоря, наиболее пострадавшего от медвежьей ловушки, понесли его к костру и бережно уложили на травку.

– А ты говорил: медведь – не дурак! – насмешливо глянул на Валеру Макарыч.

Валера в запале хотел кинуться на Макарыча, но Михалыч, ещё один пострадавший от коварного бревна, предложил принять анестезию.

Все дружно выпили, расслабились и принялись хохотать над собой и друг другом.

– Может, отвязать его? – осторожно спросил Серёга.

– Да ну его! В темноте опять на него нарываться... Завтра по трезвянке отвяжем.

Ночью разыгралась гроза. Сильный ветер порывами гнул деревья, раскачивал бревно. Ветка, на которой оно держалось, не выдержала, обломилась, бревно со скользом прошло по одной из палаток, завалилось сверху на Макарыча.

Многоэтажные лексические конструкции разбудили тайгу и лишь недавно утихомирившихся шахтёров. Опять все поднялись, забегали, разожгли костёр. Злополучное бревно откинули в сторону.

– Может, подальше его отнести? – с опаской предложил Виктор Михалыч.

– Да пошло оно... – возразил Макарыч, потирая ушибленное плечо, – надо это... чайку попить, нервы успокоить. Где котелок?

И Макарыч затрусил по тропинке к речке. Набрав полный котелок воды, решил срезать обратный путь – пройти через просвет в кустах. Но тут же зацепился ногой за верёвку, всё ещё привязанную к бревну, растянулся во весь рост, облившись при этом холодной водой. Когда вышел, мокрый, к костру, оказалось, одна штанина разодрана вдоль, и в прореху выглядывает худая белая коленка. В ярости Макарыч приволок бревно к костру, схватил топор и в мгновение ока расшинковал его на поленья, которые начал пирамидкой укладывать в костёр.

– Не ск-кладывай все, ост-тавь на завтра, – лениво посоветовал Валера.

– А пусть оно сгорит ярким пламенем к лешему и его бабкам-кикиморам! – в сердцах ругнулся Макарыч.

Потом переобулся, поставил мокрые кроссовки неподалёку от костра, нашёл в кустах котелок и снова отправился за водой.

Сильный ветер быстро раскочегарил костёр. Взявшаяся огнём пирамида покачнулась и обрушилась на сохнущую обувь.

Когда Макарыч вернулся с котелком воды и увидел свои догорающие кроссовки, он даже не стал материться.

– Судьбу не обманешь, – философски произнёс он и добавил: – Наливайте, мужики, а то уйду!

Утром шахтёры пришли в себя, посчитали урон, который нанесло проклятое бревно их коллективу и справедливо решили спрыснуть это дело, отправив гонцов на станцию, так как горючее снова иссякло.

Пока готовился супчик, вернулись гонцы с последними шестью бутылками и тревожной новостью:

– Водка в магазине кончилась. У продавщицы остался только ящик коньяка.

Собрание шахтёров вынесло вердикт: надо брать коньяк. Весь.

Анатолий, утомлённый столь активным отдыхом своей группы, попытался возразить:

– А зачем нам ящик коньяка?

Шахтёры переглянулись, насмешливо глядя на Анатолия, непонимающего очевидное.

Виктор Михалыч сладко зажмурился и начал издалека:

– Представляешь, командир, мы в шахте. Глубоко под землёй рубим уголь. Каждую смену лезем в забой и рубим уголь, так нужный нашей Родине. Много раз мы мечтали пробить дыру вверх, вылезти в каком-нибудь магазине и доставить прямо в забой ящик коньяка. И вот наша мечта, кажется, сбывается. А ты режешь её на корню, едрит твою кочерыжку! Ты и так, Толян, жестоко нас надул. Так что сиди и не рыпайся!

Анатолий изумлённо подался вперёд, пытаясь понять, в чем же причина внезапной немилости. Михалыч коротко взглянул на него, презрительно цыкнул зубом и продолжил:

– Ты нас заверил, что деньги в тайге не нужны. Эх, ты! Хорошо, что шахтёра не обманешь! Короче, доставайте, мужики свои заначки, у кого, сколько есть.

На замызганную газету, чудом сохранившуюся в походной жизни, стали извлекаться на свет смятые бумажки из самых невероятных мест. На ящик коньяка не хватало. Головы шахтёров как по команде повернулись к Анатолию.

– Дай взаймы, к-командир, – попросил Валера.

– У меня только общественные, на обратный проезд. Не дам, – с металлом в голосе сказал Анатолий.

– Да к чёрту эту электричку, пешком за два дня дойдём! – азартно воскликнул Митяй.

– Нет, – повторил Анатолий, твёрдо зная, что без билетов он не сможет отчитаться за поход.

Шахтёры лихорадочно чесали репы. Чем недоступней был ящик коньяка, тем сильнее было желание его приобрести.

– Мужики! – слабым голосом пискнул Игорь, с большим синяком на голове лежащий в теньке на травке, – у нас ведь полно тушёнки, сгущёнки, да этих... консервов разных...

– Точно, – обрадовано подхватил Серёга, – это же дефицит! Молодец, Игорян! Удачно на твои мозги бревно повлияло! Продавщица запросто возьмёт консервы в обмен на коньяк!

После обеда экспедиция из самых надёжных четверых человек двинулась на станцию. Продавщица, честная женщина, сосчитав все деньги, к ящику добавила ещё две бутылки. Мужики донесли ящик до переправы. Соблазн попробовать коньяк был слишком велик.

– Ну, давай, по маленькой! Всё равно две бутылки лишние! – уговорили они друг друга.

Коньяк был хорош. Хотелось, конечно, проглотить и вторую лишнюю бутылку. Но чувство совести у самых надёжных было на высоте. Коньяк был бережно перевезён через реку. С гордо поднятыми головами гонцы дошли до лагеря.

А там вовсю шла приятная суета. В подготовке праздника принимали участие все. Из подручных средств был сделан большой стол, на котором красовались пучки свежесобранной колбы, луковицы саранки, и даже сочные листья лесного щавеля. Макарыч колдовал над папоротником орляком, зажаривая его чешуйчатые спирали прямо на крышке от котелка.

Ящик коньяка торжественно водрузили на стол. Лишнюю бутылку тут же пустили по кругу, отхлёбывая прямо из горлышка. Да, коньяк был хорош!

Потом все чинно расселись вокруг стола и завороженно уставились на этот старый деревянный ящик, в котором красовались двадцать бутылок прекрасного армянского коньяка, в качестве которого они уже успели убедиться. Ящик, случайно оказавшийся в магазинчике на богом забытой станции и дождавшийся их праздника. Шахтёры смотрели на коньяк, сглатывая слюну и не решаясь почать ящик. Вот вытащишь из него, возьмёшь одну бутылку – и всё. Это уже не ящик коньяка. Это будет просто коньяк. Просто бутылки.

Наконец Валера решил нарушить волшебную магию ящика.

– Я б-больше двадцати лет отпахал в з-забое. Что я п-права не имею? – веско шевельнул он бровями и достал, распечатал бутылку.

Дальше всё было буднично и привычно. К обеду следующего дня ящик опустел. До конца похода оставалось ещё два дня.

Анатолий воспрял: жизнь налаживалась! Может хоть немного пройдётся по тайге его странная группа!

Утром на всякий случай гонцы всё же слетали на станцию. Магазин был девственно пуст. Зато посыльные принесли обнадёживающую новость:

– Большая толпа рижских туристов, человек сто пятьдесят, в основном – бабы! – движется в сторону Алгуя!

– На туриаду приехали! – пояснил Анатолий и с недоумением спросил:

– Ну, а вам-то что с того, что приехали?

Митяй, потирая руки, произнёс:

– Я уже договорился. Поможем им поднять снаряжение – они дадут литр спирта!

– Вы свои-то рюкзаки четыре километра кое-как пронесли, а тут семь километров, да ещё в гору, чужое снаряжение тащить! – с сомнением усмехнулся Анатолий.

– Обижаешь, командир! Это мы в неволе не можем размножаться. А на воле-то мы ещё – ух! – Шахтёры засуетились и все как один, вышли на охоту.

Рижанки с удовольствием отдавали свои рюкзаки бравым сибирским парням. Мирно беседуя и дипломатично налаживая контакты с прибалтийскими туристками, шахтёры отправились по дороге вверх. Анатолий остался охранять брошенный впопыхах лагерь.

К ночи все восемнадцать орлов, довольных и гордых своим подвигом, вернулись. Они не только донесли рюкзаки до места, помогли разбить лагерь и заготовить дрова. Они ещё умудрились поучаствовать в фуршете по случаю открытия туриады.

Обещанный литр спирта и полную авоську невиданных в сибирской глубинке заморских продуктов добытчики гордо принесли с собой. Чинно сели у костра. Пустили по кругу пачку сигарет с фильтром. Разлили по кружкам спирт.

– Эх! Жалко, что завтра уезжаем! За тебя, Толян, славный поход ты нам устроил. Век не забудем, как отдохнули! – дружно сомкнули кружки, чокаясь.

Ночь была тихая, звёздная. Шахтёры постепенно разбрелись по палаткам. Выспавшийся днём Анатолий долго сидел у костра.

Вот ведь ирония судьбы: он так нервничал всё это время, что не смог провести их по маршруту, не выполнил намеченные мероприятия. А люди так благодарили его, что даже стыдно. А что, нормальные мужики. Отдохнули, как сумели.

До прихода электрички оставалось часа два. Анатолий окинул "орлов" критическим взглядом. Выпито всё, деньги у них кончились. И в магазине водки больше нет, проверено. Значит, предстанут перед светлые очи своих благоверных как огурчики. Спокойно можно оставить их и забежать проведать друга на метеостанции.

Когда Анатолий вернулся, от увиденного его бросило в дрожь. "Орлы" спали вповалку прямо на платформе. Лишь один, самый молодой из них, Димка, сидел на корточках перед ведром с какой-то бурой жидкостью.

– Диман, что случилось с народом? Почему все спят?

Вполне трезвый Диман грустно поведал следующее:

– Ты ушёл, а тут подъехал грузовой состав. Остановился. Макарыч, он же работал раньше на железной дороге, понимает, он и говорит: вон та цистерна – с вином. У бабульки какой-то выпросили ведро. Макарыч чего-то поколдовал. Через какой-то клапан нацедил ведро, заполнил все котелки наши и ещё всем желающим на станции налил. Их чё-то развезло на жаре, вот и сморились, спят вон.

– Да вижу я, что спят. А ты почему не спишь? – спросил Анатолий.

– Дык, не пью я вино, у меня с красного изжога – скорбно признался Диман. – А это тебе берегу. Мужики наказали тебе оставить, – показал он на ведро.

Тут засвистела приближающаяся электричка. У станции несколько железнодорожников укладывали в сарай инструменты. Анатолий схватил ведро, в котором колыхалось литра три бурой жидкости, подбежал к ним с просьбой:

– Земляки! Вот вино. Ведро отдадите вон той бабушке. Помогите погрузить моих "орлов" в электричку!

– Нет проблем! Поможем, конечно! – ответил пожилой рабочий.

Кое-кто из туристов смог забраться в вагон самостоятельно, остальных рабочие погрузили, как брёвна.

Когда Анатолий сдавал на базе группу Анне Петровне, та удивлённо сказала:

– Вот это ты их уработал! – и, обращаясь к туристам, спросила: – Трудный, наверное, поход был?

Шахтёры молчали, всем видом показывая, как они устали и измучились.

Анна Петровна покачала головой, потом удовлетворённо кивнула и сказала:

– Молодец, Анатолий! Вижу, можно тебе доверить группу и посложнее. Студентки мединститута. Выход через три дня. Иди, отдыхай пока!

Показать полностью

Чужая прогулка, часть вторая

Чужая прогулка, часть первая

Это был самый длинный участок маршрута. До следующей избы нужно пройти около ста тридцати километров. К этому времени были съедены почти все продукты. Оставались лишь чай, соль и килограмма два риса. Утром и вечером варили по горстке риса и делили эту жидкую кашицу на троих. Запивали чаем. Дружок чай не пил, поэтому людям доставалось по полной кружке. Если выходили к речке, иногда удавалось поймать рыбу, тогда варили уху. Но маленькие речки на каменистой местности сильно петляли. Время от времени Евгений доставал из рюкзака карту и, сверяясь с ней, уводил спутников в сторону от реки. Тогда, сокращая путь, они двигались прямо по тайге на радость комарам и другим кровососам, от которых звенел и вибрировал воздух. Преодолевали завалы из рухнувших от старости пихт, сквозь которых пробивался молодой подлесок, миновали чавкающие под ногами болотца и обходили росшие на пути огромные, покрытые разноцветными лишайниками валуны. Иногда поднимались на водоразделы, осматривали окрестности, снова сверялись с картой и наслаждались ветром, отгоняющим гнус.

Зарядили дожди. Идти без тропы по высокому мокрому разнотравью было трудно. Голодные и холодные, вышли к реке. Она набухла от дождей. Мутная вода пузырилась и рыбалки не обещала. Решено было остановиться здесь на очередную ночёвку. Они заканчивали строить шалаш, когда прибежал Дружок и призывно залаял. Евгений нехотя оторвался от дела, обернулся:

– Ну, чего там у тебя случилось?

Дружок прижимал лапами к траве тушку какого-то зверька и победоносно смотрел на хозяина.

– Заяц? Ты поймал нам зайчика? Да мой ты красавчик! – Инга упала на колени, обняла собаку за шею и чмокнула во влажный нос. Отвернулась и вытерла со щеки дождинку.

Зайца освежевали. Голову и внутренности отдали добытчику, тощую тушку поставили варить. Мясо было жестковато, но бульон, приправленный диким луком, который Инга насобирала по берегу, мм... просто божественный.

Дождь ненадолго прекратился. Евгений сидел у костра, пил чай с листьями смородины и смотрел на чистящую песком котелок Ингу, на грызущего кость пса. Какая мирная картинка! Казалось, между мужчиной, женщиной и собакой начались новые отношения, начались сначала, с того как бы момента, когда первый на земле мужчина и первая женщина покормили первую собаку, и та принялась им преданно служить.

Ночью снова шёл дождь. Но все трое спали в шалаше, и ничего, что пахло неустроенностью, немытыми мужским и женским телами, воняло псиной, – по крайней мере, им было тепло и спокойно.

Следующие два дня дождь лил беспрерывно. Они перешли на одну горсточку риса в день, добавляя к ней пучки черемши или луковицы саранки – что удавалось найти. Голод и спартанские условия жизни сделали своё дело. Инга чувствовала себя прекрасно и, несмотря на худобу, даже похорошела. Казалось, той прошлой жизни не было вовсе, как не было никогда рабской зависимости от наркотиков.

Они двигались по высокому берегу реки, которая бурно несла рыжеватую мутную воду. Первым шёл Евгений, метров через пять трусил вываливший язык Дружок. Инга приотстала.

Внезапно берег из-под ног Евгения стал уходить вниз. Слишком много дождя, слишком сильно намокла глина. Часть берега под тяжестью человека поехала в реку. Дружок мог бы запросто отпрыгнуть назад, но с лаем кинулся спасать хозяина, тот инстинктивно схватился за попавший под руку хвост, и вскоре оба очутились в воде. Течение потащило пса и вцепившегося в него человека с рюкзаком. Большой рюкзак имел некоторый запас плавучести, благодаря этому все трое держались на плаву. Но куда несла их река?

Инга наблюдала картинку "Они поплыли" сверху. Время как бы замедлилось, и девушка видела всё в мельчайших деталях. Мелькнула мысль: "Вот она, долгожданная свобода!", а следом за ней, как обухом по голове, вторая: "Одна в тайге? Да ведь это же смерть! Голодная и мучительная".

– Ой, мамочки!

Инга побежала по берегу, стараясь не выпускать из виду своих спутников, моля провидение, чтобы их вынесло из воды на тот уступчик или на ту неширокую косу, но молитва всё не доходила, они миновали и уступчик, и косу, уплывали дальше и дальше. Река делала крутой поворот, и Евгения с собакой не стало видно. Инга бежала, падая, обдирая ладони, ударяя колени, поднималась и бежала дальше. Дождь смывал слёзы, и лишь на губах чувствовался их солоноватый привкус.

За поворотом долина расширялась, река замедлила течение, разделилась на рукава, огибающие небольшие зелёные островки. На одном из них неподвижно лежал человек, а рядом, задрав голову, выла собака. Что-то показалось Инге знакомым. Где она могла это видеть? Продолжая бежать вперёд, Инга напрягла память. Да это же одна из её картин! Однажды после недельного запоя, в состоянии глубокого похмелья, Инга вдруг достала кисти и принялась писать. Берег реки. На фоне кровавого заката ничком лежит мужчина, а рядом задрав морду, воет пёс. И такая безнадёга во всём... Она тогда болела три дня, не в силах оторваться от полотна, не в силах выйти из ступора. Картина называлась "SOS", спасите наши души...

Да, нашлись тогда добрые люди, принесли дури, спасли, и вот... Вот она здесь. Вот к чему всё привело. И снова – река, человек и собака. Что это было тогда, предвидение?

Инга остановилась. Внимательно приглядевшись к действительности, она увидела другое, увидела отличия. Здесь не было безнадёги, как на той картине. Не было кровавых всполохов в небе. Вода, хотя и мутная, но не такая чёрная, не такая зловещая. И пёс выл не от отчаянья и одиночества. Он просто звал на помощь. У него есть кого звать. У него есть они, мужчина и женщина. Мужчина лежит и нуждается в помощи. А женщина... Вот же она, рядом!

– Сейчас я, миленькие, сейчас! – крикнула Инга и начала спускаться с высокого берега к воде, встала напротив острова.

Их разделяло метров пятнадцать. Инга нашла на берегу толстую палку и, опираясь на неё, вошла в воду. Хорошо, что не очень глубоко. А, нет! Ноги оторвались, не чувствуют дна. Течение тут же подхватило и понесло. Рюкзак как поплавок – не даст утонуть. Но он и реке помогает тащить тело быстрее. Инга изо всех сил гребла к берегу. Через пару метров нога снова нащупала твёрдое.

Выползла на остров чуть ниже Евгения. Он лежал без сознания, а рука судорожно продолжала сжимать собачий хвост. Дружок обрадовался Инге, вертел лохматой башкой и повизгивал, извиняясь за то, что хвост пока занят, и он не может поприветствовать хозяйку как следует. Инга склонилась над Евгением и начала массировать его кисть, пока не расслабились мышцы. Освобождённый Дружок лизнул Ингу в нос и принялся носиться по берегу, выражая высшую степень радости.

Инга прикоснулась к лицу Евгения, потёрла заросшие рыжеватой бородой щёки, подбородок, виски, погладила горячий лоб. Евгений пришёл в себя, но мало что понимал. Сидел, отрешённо глядя на реку. Потом перевёл взгляд на Ингу, Дружка. Постепенно память вернулась. Но стало ли ему от этого легче?

Покинув островок, путешественники переправились на берег и побрели вниз по течению реки. Через некоторое время за перекатом открылся красивейший вид: широкий плёс огибала песчаная коса, над которой нависла скала, а на ней красовалась роскошная раскидистая сосна. Из-под скалы вытекал родник, прозрачная вода омывала круглые камушки, играла на солнце и с журчанием стекала в реку. Солнце – это здорово! Инга положила под голову уснувшему на песке Евгению куртку, а сама подставила под ласковые лучи лицо.

Обойдя плёс, Инга поняла, что здесь бывали люди. Судя по всему, давно. Следы костровища – просто обложенный небольшими камнями чёрный круг на траве. Пепел и золу давно смыли дожди. Кучка хвороста и даже несколько рубленых поленьев аккуратно прикрыты старым почерневшим полиэтиленом, прижатым по краям камнями покрупнее. Кругом чистенько, никакого мусора, бутылок и консервных банок. Рыбаки или кем там они были, выбрали прекрасное место для стоянки и наверняка пользовались им неоднократно, поэтому оставляли за собой порядок.

Евгений ещё спал. Дружок где-то носился в поисках съестного. Инга решила помыться. Отыскала в рюкзаке хоть влажное, но чистое бельё, кусок мыла и направилась по косе подальше, к скале. Положила одежду на камень и голышом вошла в воду. Ох! Как же хорошо! Намылила голову и всё остальное, легла на воду, раскинув руки-ноги и позволяя воде омывать натруженное на таёжных тропах тело. Блаженство!

Уже одеваясь, заметила у самого уреза торчащую среди камней горловину алюминиевой фляги. Инга поняла, что это чей-то тайник. Уезжая, рыбаки упаковали во флягу остатки продуктов и опустили в воду. Поднявшаяся из-за дождей вода подмыла грунт, прибила посудину к берегу, и она, удерживаемая привязанной к дереву верёвкой, не уплывала, но оказалась на виду. Инга вытащила флягу на берег, открыла и стала вынимать трофеи, раскладывая их на песке. Тушёнка, сгущёнка, сайра тихоокеанская в масле, упакованные в полиэтилен гречка, чай, кофе... Какое богатство! Кроме еды во фляге обнаружилась аптечка, капроновая палатка-малютка, а ещё какие-то баллончики и чёрный пластиковый чемоданчик, который никак не хотел пролезать наружу через узкую горловину.

– Ни хрена себе! – присвистнул подошедший сзади Евгений. – Да у нас сегодня пир намечается!

С шалашом и костром заморачиваться не стали. Евгений ставил палатку, а Инга готовила лапшу с тушёнкой на походной газовой горелке, которую извлекли из чёрного чемоданчика. Ужин получился царским!

Утром, едва первые лучи тронули стенки палатки, Инга открыла глаза. Осторожно потрогала лоб Евгения. Температуры вроде нет. Хорошо. Рука скользнула ниже, провела по небритой щеке, спустилась на шею, грудь. Отчего-то проснулась нежность к этому чужому, немолодому уже дядьке.

– Не пожалеешь потом? – спросил Евгений.

– Нет, не пожалею, – прошептала она.

Весь день они отлёживались. Просыпались, занимались любовью, снова засыпали. Вылезали из палатки, готовили еду, ели, пили чай со сгущёнкой, разговаривали с Дружком, который всё понимал про своих хозяев, и опять заваливались спать.

– Наверное, это и есть рай? – спросила Инга, прижимаясь к Евгению.

– Ага, рай в шалаше, – ответил он и поцеловал девушку куда-то в висок.

На следующий день, когда они уже позавтракали и собирали вещи, чтобы снова отправиться в путь, звонко залаял Дружок. Вскоре послышался шум моторок, и к берегу причалили две лодки.

С первой спрыгнули четверо в камуфляже, с оружием. Не обращая внимания на Евгения, Ингу и собаку, кинулись встречать вторую лодку, подтянули к берегу, из неё вышел человек среднего роста, слегка полноватый. В сопровождении охраны он двинулся к палатке путешественников.

– Привет честной компании! О, я вижу, вы тут неплохо освоились, нычку мою вытащили...

Евгений молчал, ждал, что будет дальше. А сам лихорадочно соображал, успеет ли достать обрез и две трофейные гранаты.

Инга закудахтала, защебетала:

– Понимаете, Женя заболел, а продукты у нас уже кончились. Я пошла купаться. А тут ваша эта... фляга на глаза попалась. Чего продуктам зря пропадать? Вы же не против немного помочь очень сильно нуждающимся?

Хозяин усмехнулся:

– Помочь можно. Отчего не помочь хорошим людям?

Из-за его спины вывалились две молодые красивые девахи, явно навеселе.

– Ну, а чем нам поможете вы? – развязно спросила одна из них.

– Цыц, курицы! А ну быстро начинайте готовить обед, жрать хочется! – строго прикрикнул хозяин.

Охранников и цыпочек как ветром сдуло. На берегу закипела работа по благоустройству лагеря.

– Будем знакомиться? Я Павел Ильич. Приезжаю сюда отдохнуть душой. И телом. Тихо тут, хорошо, отдушина моя. Волшебное место! Вы тоже это заметили? – Он протянул руку.

– Да, хорошо тут у вас! – подтвердил Евгений и, отвечая на рукопожатие, представился: – Евгений, инструктор по туризму.

– Хм, забавно! И кого инструктируешь? – Павел Ильич перевёл взгляд на девушку.

– Инга. Художница. – Быстро взглянув на Евгения, Инга добавила: – Бывшая.

– Э-хе-хе! – засмеялся Павел Ильич. Бывших художников не бывает! Уважаю вашего брата. И сестру тоже. А чего ты рисуешь? Ну, это, имею в виду, в какой технике?

– Да, хоть в какой могу! Девчонки, дайте помаду! – крикнула Инга.

И прямо на голубеньком борту лодки быстро изобразила губной помадой танцующие силуэты обеих девушек.

– А что, похожи! – довольно заулыбался Павел Ильич.

– Ой, это я! А это я! – зачирикали курочки.

– Ладно, ребята! Я сейчас добрый, приехал отпраздновать удачу мм... в делах. О, вам и не снился такой фарт! Приглашаю присоединиться к празднику!

Наутро Павел Ильич спросил у Инги:

– Вот это всё, – он показал рукой на реку, плёс, родник, скалу и сосну на ней, – запечатлеть сможешь?

– Смочь-то смогу, но чем? Не помадой же! – Инга прыснула, прикрыв рот ладошкой.

– А какие проблемы?

Он достал спутниковый телефон, набрал номер и заговорил:

– Привет, Макс. Да, хорошо отдыхаю, не перебивай. Сейчас я передам трубу девушке, записывай, всё, что она скажет. Купишь и доставишь прямо сюда.

Часов через пять на поляне приземлился вертолёт, из которого охранники выгрузили мольберт, холст, подрамники, кисти, краски и много ещё такого, чему Евгений и названия-то не знал.

– О! – только и могла произнести Инга.

Всю неделю она писала картину. Пожалуй, никогда раньше она так не старалась и никогда не летала так вдохновенно её кисть, накладывая на холст щедрые мазки. Почему-то Инге очень хотелось удивить и обрадовать и этого богатенького Павла Ильича с его девушками, и охрану, и Евгения. Особенно его, Евгения. И Дружка...

– О, ты даже собаку свою изобразила! А чего? Пусть бегает. – Павел Ильич картину одобрил. Ему всё понравилось. Особенно сосна на скале. – Прям, как я, так же корнями за свою землю держится.

Попрощались тепло. Павел Ильич оставил им палатку, снабдил продовольствием. На прощание даже обнялись, а с девчонками расцеловались.

После полуторанедельного отдыха и сытной кормёжки на свежем воздухе идти было легко. Значительно легче, чем в начале пути. Отъевшийся Дружок всё время бежал впереди и приминал высокие травы, обозначая тропу. Евгению нравилась тайга. Его ничего здесь не раздражало. Даже комары. Впрочем, к концу лета их заметно поубавилось. Зато появились грибы, созрели ягоды, орехи. Тайга как бы раскрылась навстречу. На каждой поляне гостеприимно расстилала скатерть-самобранку. Он чувствовал себя здесь легко и свободно. Как дома. Инга тоже не отставала, а иногда даже шла впереди. Она посвежела, фигурка едва заметно округлилась, сгладились углы и ломаные линии, волосы уже не торчали паклей, а сбегали на спину и волновались, повинуясь ветру.

Остановились на привал у ручья. На берегу, на небольшом каменном возвышении стоял кряжистый кедр, а рядом, почти из одного с ним корня росла, белея тонким стволом, берёзка.

– Красота-то какая! – Евгений принялся разжигать костёр.

– А жена у тебя есть? – спросила Инга, возвращаясь от ручья с полным котелком воды.

– Есть.

– И как она тебя отпустила? Не любит?

– Любит. Потому и отпустила.

– А ты её?

– И я. Понимаешь, мы тридцать лет вместе. Если не считать те шесть. Впрочем, мы и тогда были вместе. Срослись корнями и кронами, как вот эти два дерева. – Евгений показал на кедр, к стволу которого прижималась берёзка.

– Какие шесть лет?

– Сидел я. Жена из тюрьмы меня ждала. Дождалась. Не бросила.

– Понятно, – сказала Инга и надолго замолчала. Потом, уже после того, как пообедали и попили чай, всё-таки спросила:

– А за что тебя?..

– Тоже, как и тебе, не дал закурить одному типу. А, чего вспоминать! Давно это было, по молодости. Дело прошлое! Пошли! – сказал Евгений, надевая рюкзак.

– Тридцать шесть лет вместе! – повторила Инга, поднимаясь. – Весомо... А мне всего-то тридцать исполнилось.

До зимовья дошли уже под осень. Сорокалетний военный пенсионер Игорь, давний знакомый Евгения, встретил тепло.  Два года назад у Игоря умерла от рака жена. После похорон приехал в тайгу лечиться от горя, да так и остался жить отшельником. Жил почти круглый год, но  особенно любил зимнюю охоту.

Несколько дней они отдыхали. Перестирали и заштопали одежду. Мастерили плашки и кулёмы для предстоящей охоты. Готовились. По вечерам сидели у костра. Игорь перебирал струны гитары и украдкой посматривал на Ингу.

Проснувшись как-то ночью, Евгений ощутил смутную тревогу. Будто сбился с пути и пошёл не своей тропой. «Чужая эта прогулка. Не моя», – вертелась в голове мысль. Утром ощущение усилилось. Он вдруг передумал оставаться здесь на зиму и спешно засобирался домой. Что-то необъяснимое потянуло его в город.

– Ты чего, друг? – удивился Игорь. – Скоро выпадет первый снежок. Откроется сезон. Мы же с тобой собирались…

– Ладно, в другой раз поохотимся, – ответил Евгений и сказал, обращаясь к Инге: – Ну, собирайся, завтра с утреца выйдем!

– Знаешь, а я, наверное, останусь здесь, с Игорем, если он, конечно, не станет возражать, – сказала вдруг Инга, оглядываясь на хозяина зимовья.

– Нет, я не против, – Игорь обнял её за плечи, испытывая удивление, смешанное с явным удовольствием.

Прощание вышло недолгим.

– Спасибо тебе, Женя. За всё спасибо. – Инга прижалась к Евгению, поцеловала в губы. Хотела ещё что-то сказать, но передумала. Оттолкнула: – Иди уже.

– Ладно, живите тут... ну, словом, всего вам самого-самого... – Отчего-то запершило в горле. Евгений позвал Дружка почти шёпотом. Но тот услышал, подбежал, заглядывая в глаза.

После всех летних приключений сильно тянуло домой. Евгений предвкушал, как обовьются вокруг шеи тёплые руки жены; как сбивчиво заговорит дочка и, проглатывая слова, заспешит вывалить на отца ворох новостей про учёбу в институте, про то, с каким классным парнем она познакомилась; как ласково будут поглаживать кудлатую башку верного Дружка дорогие его девочки. Евгений бодро шагал по тайге, экономно расходуя силы. Да, надо признать, не мальчик, и эта чужая прогулка далась ему не так уж легко. В прозрачном воздухе кружились мохнатые снежинки, застревали в высохшей пожелтевшей траве и ложились на землю редким ажурным кружевом, в узор которого вплетались чёткие собачьи следы. Евгений с наслаждением дышал полной грудью, отдыхая на привалах, черпал кружкой прозрачную воду из холодных ручьёв и пил, пил, пока не начинало ломить зубы. Да, в городе такой воды не найдёшь!

Евгений шагал и пока ещё не знал, даже не догадывался, что дома его ждёт неожиданная радость: дочь родила внука, но свадьба с классным парнем пока откладывается до приезда его, отца невесты. Не знал и никогда не узнает, что через восемь месяцев после их прощания Инга тоже родит мальчика и назовёт его Евгением. Не узнает он, что в сосну, которая крепко держалась за скалу у плёса, ударит молния и срежет, будто косой, раскидистую вершину. Не узнает, что кряжистый дуб подмоет весеннее половодье и он рухнет прямо в ручей. Не узнает, что берёзка, росшая почти из одного с ним корня, чудом удержится на берегу и останется одна, беззащитная перед холодными ветрами. Не узнает, что Павла Ильича убьют во время бандитских разборок. Не узнает, что одна из девчонок, которых Инга нарисовала помадой на борту лодки, утонет в бассейне во время какой-то буйной вечеринки, а вторая умрёт от передоза. Не узнает...

В электричке к Евгению подсел щуплый подросток в бейсболке задом наперёд.

– Мужик, дай закурить, – развязно попросил он, оглядываясь на притаившихся в тамбуре дружков.

– Не курю и тебе не советую...

Показать полностью

Чужая прогулка, часть первая

Чужая прогулка, часть вторая

Евгений купил билет и присел на скамейку в ожидании электрички. Конец мая выдался жарким. Во дворах кипела и пенилась сирень, а на улицах плавился асфальт. Город ошалел от жары. Похоже, она застала врасплох всех: заставила молодых девчонок и дам в возрасте впопыхах напялить прошлогодние дольчики, брюки-стрейч или минишорты, которые не только не замаскировали, а выставили напоказ добротный зимний жирок, оголили вислые животики и бледные ляжки. Казалось, какой-то обладающий скверным вкусом кукольник нарядил всех женщин города в модели из секонд-хенда и выпустил на привокзальную площадь. Вся эта разношёрстная толпа устремилась за город с баулами разной величины и формы.

Подошла электричка. Евгений подхватил увесистый рюкзак и вошёл в вагон. Сначала пришлось стоять: народу – битком. На ближайших станциях дачники рассосались, вагон почти опустел. Евгений сидел и перебирал в голове, какие приготовления надо сделать в последний рабочий день, что из вещей не забыть взять с собой в путешествие. Друг пригласил его на зимнюю охоту. Но ждать до зимы не было мочи. Тайга манила уже давно, и с каждым днём её зов становился сильнее. Евгений сообщил Игорю, что к зимовью в верховье Абакана придёт вовремя, потому что выйдет уже сейчас, в конце мая. Пешком. К октябрю дойдёт. Вот только отработает одну смену перед выходом на пенсию – и выйдет.

Город с его вонючими заводами, тесными улицами, гробами многоэтажных домов опостылел давно, а пять лет назад наступил край: Евгений начал задыхаться душным воздухом, поэтому устроился на загородную базу отдыха инструктором по туризму. Но и база отдыха быстро наскучила: отдыхающие не интересовались красотами природы и туристскими маршрутами, предпочитая шашлык-машлык и обильные алкогольные возлияния. А его манила тайга. Давно мечтал не просто пробежать коротким маршрутом от точки А до точки Б, а пожить подольше, побродить по тайге несколько месяцев. Вот дотянул до пенсии – теперь-то уж его никто и ничто не остановит.

– Мужчина, не угостите девушку сигареткой? – вырвал из мечтаний чей-то голос.

Перед ним стояла тощая девица в рваных по моде джинсах и такой же куртке поверх майки с мордой дикого зверя на груди.

Евгений по привычке сунул руку в карман. Но сигарет не было. Забыл, что бросил курить с полгода назад.

– Не курю и вам не советую! – ответил он и отвернулся к окну.

– Ну, дайте тогда денег на сигаретку. Мужчина, ну что вам, жалко, что ли? – начала канючить девица.

– Жалко, – бросил он, поднял рюкзак и пересел поближе к выходу.

Девица обиженно засопела, но осталась на месте – на сиденье за спиной Евгения.

Из соседнего вагона двигались двое. Один квадратный, как комод, другой худой и длинный, а в остальном одинаковые: бритые головы, татуированные руки, массивные цепи на шеях. Скользнули взглядом по лицу Евгения, прошли дальше. Вернулись. Остановились напротив джинсовой девицы.

– Инга! Вот ты где прячешься, дорогуша!

– Я не прячусь, – пролепетала она.

– А когда долг собираешься отдавать? – Похоже, говорил здоровяк.

– Отдам я, отдам. Бес, погоди ещё немного – продам картины и соберу всю сумму.

– Нет, дорогуша, так не пойдёт! Пойдём с нами, отработаешь, – сказал тощий и мерзко захихикал.

Что-то – внутренний голос или здравый смысл – подсказывало Евгению, что не следует вмешиваться. У людей свои дела. Но руки уже расстёгивали рюкзак и доставали дубинку. Так себе дубинка, самоделка: кусок резинового шланга с вставленным внутрь обрубком металлического троса, концы замотаны изолентой. Он смастерил её, чтобы по пути от станции до базы защищаться от диких собак, которые сбивались в стаи по осени и нападали на людей, мстили бросившим их дачникам. Бить собак Евгению не довелось, Бог миловал, но дубинку так и возил с собой в верхнем кармане рюкзака.

Между тем, эти двое принялись лупцевать девушку, пытаясь вытолкать её в тамбур. Она визжала, извивалась и судорожно цеплялась за поручни. Пассажиры – несколько бабулек и дедков – отвернулись, будто их это не касается. И правильно, не касается. Евгений тоже сделал вид, что не собирается вмешиваться. Надел рюкзак, пошёл к выходу. Электричка уже притормаживала у станции, за которой – следующая – его. Внезапно он развернулся, в три прыжка подскочил к бандитам и нанёс дубинкой резкие удары по бритым затылкам: раз! два! Схватил девушку за руку, вытащил в тамбур и дальше – в распахнутые двери – выдернул из вагона. Двери закрылись, электричка засвистела и тронулась.

– И что теперь? – спросила девица.

– Ничего. Пойдёшь со мной. Переночуешь. Завтра уедешь.

– Никуда я с тобой не пойду! – взвизгнула она, вырывая руку.

– Дело твоё, конечно. Тебя только что били. Вернутся и ещё побьют. Ты этого хочешь? – сказал Евгений и зашагал в сторону базы.

Отсюда, не со своей остановки, до базы было километров пять. Евгений уже отошёл от перрона на приличное расстояние, когда девица его догнала.

– Меня Ингой зовут. А вас как?

– Евгений.

– Куда мы идём?

– Ко мне на работу.

– И что это за работа такая – в лесу?

– Много будешь знать – скоро состаришься. Не отставай! А то до темноты не дойдём. – Евгений ускорил шаг.

До ворот шли молча.

– "База отдыха "Озон", – Инга прочитала вывеску и с преувеличенной радостью захлопала в ладоши. – Ой, как здорово! А дискотеки у вас бывают?

– Бывают, но не сейчас. Отдыхающих пока нет, заедут только первого июня.

– А кто это гавкает?

– Не бойся. Это Султан – сторож номер один. Он на цепи. Султан – свои!

Большая лохматая псина завиляла хвостом.

– Номер один... Значит, есть номер два?

– Есть. И номер два, и номер три. Вот мы и пришли. – Евгений отпер комнату в домике для сотрудников. – Проходи, располагайся.

– Жека, ты что ли? – окликнул Евгения мужской голос.

– А вот и сторож номер два, – сказал Инге Евгений. – Но тебе лучше ему на глаза не показываться. Посиди здесь. Я скоро. – Он подтолкнул девушку в комнату, вышел и прикрыл за собой дверь.

– Я это, я. Здорово, Серёга!

– Здорово! А чего поздно? Электричка уже минут сорок как пришла.

– Да я не один, с дамой, ну ты понимаешь...

– Понимаю, – осклабился номер два. – Жек, а может я тоже... того... к даме в деревню сбегаю? Пока группа не приехала. Завтра вернусь. У тебя последняя смена? Сутки же ещё отработаешь – до завтрашнего вечера? Подежурь за меня, а?

– Валяй! До завтрашнего вечера буду здесь, подежурю, – ответил Евгений и вернулся в комнату.

Инга сидела насупившись, молчала, на вопросы отвечать не пожелала. Как резко у неё меняется настроение!

Евгений вскипятил чай. Предложил гостье. Отказалась.

– Ну, тогда ложись спать. Вон на ту кровать. А я лягу на эту.

Посреди ночи разбудила:

– Жень, а Жень!

– Чего тебе? Спи давай!

– У тебя водка есть?

– О господи! Зачем тебе водка?

– Плохо мне. Надо бы ширнуться, а нечем. Дай хоть водки выпить.

Евгений включил свет. Инга сидела на кровати, поджав под себя ноги, и дрожала. Налил полстакана.

– На водки. Хватит?

– Ещё подлей.

– Однако!.. Ну всё. Спи!

Утром Евгений объяснил Инге, как дойти до станции:

– Иди вниз, под горку, примерно с километр, там увидишь. Уезжай на первой же электричке, в шесть пятнадцать. – Строгим голосом добавил: – На базу больше не приходи. И вообще забудь сюда дорогу!

Выпроводив гостью, Евгений покормил Султана и осмотрелся. Рюкзак для своего летнего путешествия по тайге он почти полностью собрал дома. Оставалось положить топор, палатку, пластиковые бутылки, загодя наполненные крупой и ещё кое-что по мелочи.

Ближе к обеду залаял Султан. Кого это черти несут? Группа должна появиться только первого числа. Серёга? На Серёгу Султан лаять бы не стал. Возникло нехорошее предчувствие. Придётся, видно, уйти с работы пораньше. Евгений схватил недособранный рюкзак. Обогнул домик, нырнул в кусты, прополз до ограды, перебросил рюкзак, перемахнул сам, затаился. От ворот шли двое вчерашних, из электрички. Да, дела... Нашли, значит. Султан яростно лаял, рвался с цепи. Похожий на комод – жестом показал что-то тощему. Тот достал пистолет и выстрелил в собаку.

– Чесать мой лысый череп! – выругался Евгений. – Собака-то тут при чём? Ну, сволочи!

Бандиты прошлись по базе, заглянули в главный корпус, в столовую, в душевую, обыскали домик сотрудников. Громко и зло матерясь, пошли к воротам.

Пронесло? Евгений посидел ещё за забором и хотел уже возвращаться. Но тут донеслись какие-то звуки со стороны стадиона. Подхватив рюкзак, стал пробираться в том направлении, прячась за кустами и деревьями.

Так и есть. Кричали на спортивной площадке. Евгений подкрался ближе. У самодельных стальных тренажёров, раскрашенных перед началом сезона яркими красками, толпились люди. Предчувствия не обманули. На стадионе происходило явно не спортивное мероприятие. Пристёгнутая наручниками к рукоходу, кричала и извивалась, пытаясь вырваться, давешняя наркоманка. Тонкое тело девушки, казалось, вот-вот переломится. Перед ней стояли двое.

Здоровяк воткнул в живот Инге огромный, как наковальня, кулак. Инга согнулась пополам и затихла, обмякла, безвольно повисла на руках. Бес достал из сумки бутылку, отвинтил крышку и сделал внушительный глоток из горлышка. Оглянулся, будто почувствовал чей-то взгляд, помедлил и глотнул ещё раз. Потом набрал водки в рот и резко, словно увлажняя бельё во время утюжки, выпустил веер брызг в лицо девушки. Она вздрогнула и тяжело надсадно задышала, хватая ртом воздух.

– Говори, сука, где твой фраерок, а не то пожалеешь, что на свет родилась!

– Да не знаю я! Ничего не знаю! – тоненько заверещала Инга. – Это не мой фраерок! Он же старый, дед почти, последний день перед пенсией работает.

– Ну, и куда он делся, этот твой дед?

– Не знаю. Он выпроводил меня утром. Сказал, чтобы больше не появлялась. А сам тут остался.

Бес пнул девушку пару раз, несильно, больше для острастки.

– А, никуда он теперь не денется. Как зовут – знаем, где работает – знаем. Жену и детей вычислим. Придёт, как миленький.

– На станцию сунется – там Глухой дежурит, не пропустит, – поддакнул второй бандит, доставая пистолет.

– Надо Шефу позвонить. – Бес вытащил из кармана мобильник.

"Ну, это вряд ли, – прокомментировал про себя Евгений. – На стадионе сигнал не проходит. Связь есть только на горе".

– Чёрт! Шеф не доступен! – подтвердил Бес.

– Да и хер с ним. Потом позвоним, – отозвался тощий. – А пока с дамочкой побалуемся.

Евгений поднял глаза на хмурое небо. Тоска. Смертная. Он снова вляпался. Видно, судьбу не обманешь. На роду ему, что ли, написано – петлять зигзагами, каждый раз меняя направление из-за каких-то нелепиц. Вот кто ему эта Инга? Случайная попутчица. Попросила закурить. Ну и дал бы. Глядишь, не привязались бы к ней эти сволочи, не разглядели её уязвимость. К парам, как правило, не приколупываются. Только к одиноким несчастным девчонкам. Так и ехали бы себе тихо-мирно, каждый в свой пункт назначения. А у него единственно нужной вещи – сигаретки – не оказалось в кармане! А теперь из-за этой малости – под угрозой... да всё теперь под угрозой – жизнь этой дурочки, жизнь его жены, дочки. У!.. Хотелось завыть в голос, заорать. Он бы и землю стал грызть, если бы это могло помочь!

Обстоятельства снова вынуждают действовать жёстко. Евгений достал из рюкзака карабин с обрезанным стволом.

Отморозки красовались во весь рост, соревновались друг с другом в крутости, размахивали пистолетом, лениво куражились над связанной наркоманкой, не думая прятаться и не ожидая сопротивления ни от неё, ни от кого-то ещё в такой глухомани.

Евгений сглотнул слюну. От выплеска адреналина закипела кровь. Он больше не колебался. Прикинул расстояние. До цели было не больше десяти метров. Вышел из-за дерева, выстрелил почти не целясь. Бесу снесло полголовы, квадратное тело судорожно дёрнулось и рухнуло в траву. На звук выстрела обернулся второй, тощий. У него отвалилась нижняя челюсть и вылезли от страха глаза. Даже про пистолет в руке позабыл. Евгений не стал разбираться в чувствах бандита, нажал на спусковой крючок.

Дико закричала девушка. Евгений подбежал, зажал ей рот ладонью.

– Тихо, тихо, милая. Успокойся. Не надо издавать громких звуков.

Когда затихла, освободил от наручников. Окинув взглядом спортивную площадку, заметил на заборе кусок брезента, на котором работники сволакивали со стадиона прошлогоднюю листву и скошенную траву. По очереди погрузил на брезент трупы и оттащил в кусты.

Инга смотрела на него с ужасом, но молчала.

– Там же ещё третий был? Глухой, кажется? Иди на станцию и позови его. Мол, Бес приказал сюда идти, – сказал Евгений и, глядя прямо в глаза, тихонько добавил: – Да сама приотстань от него.

Третьего он решил встретить недалеко от места, где лежали те двое. Дыша как паровоз, Глухой пёр в гору буром и вскоре получил свою порцию картечи точнёхонько в висок. Спровадив бандита к сотоварищам, Евгений догнал Ингу, которая неслась в сторону станции, нелепо отбрасывая в стороны тощие ноги.

– Вздумала убегать? Нет, голубушка! Ты кашу заварила, придётся расхлёбывать.

Чтобы не пришлось сто раз догонять, снова пристегнул девушку к тренажёру, а сам обыскал мёртвых братанов, аккуратно разложив содержимое их карманов на брезенте: два мобильника, кучка мятых купюр, нож-выкидуха, пистолет, три гранаты, несколько пакетиков с белым порошком. Не густо! Но что есть, то есть.

Отведя Ингу в домик, дал ей один пакетик. Запер дверь снаружи на замок. А сам принялся провожать страдальцев в последний путь.

В километре от базы отдыха лет шестьдесят назад, ещё во времена Советского союза, геологи били шурфы. Видимо, то, что искали – не нашли или нашли в количестве, не достаточном для промышленной разработки. Шурфы взорвали из соображений безопасности. Один шурф подорвали неудачно: взрывом вырвало наружу деревянный щит, которыми были укреплены стенки, и аккуратно приложило сверху, словно крышкой, да ещё присыпало породой. Со временем щит прогнил, порода ссыпалась вниз, образовался лаз в глубокий колодец. Опасное место! Да ещё и замаскировано зарослями дикой смородины и крапивы. Он случайно обнаружил колодец прошлой осенью, хотел было сразу засыпать, да руки не дошли. Резко завалила снегами зима, потом как-то забылось...

К этому-то шурфу Евгений и свозил на тачке тела бандитов. Привёз и окровавленное тело сторожа номер один. Опасливо заглянул вниз. Зыбкие края того и гляди обвалятся. В глубине колодца жирно поблёскивала тёмная вода.

Привязал к ногам трупов по камню и спихнул вниз. Туда же полетели мобильники и пистолет. Вот где пригодились трофейные гранаты. Отбежал, бросил в жерло, упал на землю и прикрыл голову. Хватило и одной. Салют, плохиши! Прости, Султан!

Взрыв получился несильный – в деревне запросто могли и не услышать. Ну, или подумают, снова на соседнем разрезе уголь взрывают. Зато на месте старого шурфа образовалась аккуратная, присыпанная свежей землёй неглубокая воронка. Скоро затянется травой ямочка – и  поди тут найди кого-нибудь!

Когда Евгений вернулся в домик, Инга лежала на его постели и пребывала в нирване. Особо не церемонясь, Евгений растолкал девушку и повёл на склад. За долгие годы работы базы отдыха на складе накопилось много старья: снаряжение, мужская и женская одежда. Некоторые шмотки вполне пригодны для жизни в тайге. Подобрал подходящий рюкзак, заставил Ингу померить ботинки с толстой подошвой; куртку, шапку, штаны и свитер велел выбрать самой. Она соображала плохо, выполняла его требования чисто автоматически.

Его собственный рюкзак был уже собран. Евгений в последний раз обошёл территорию, проверил, не оставил ли каких-то компрометирующих следов и скомандовал:

– Пошли!

– Куда? Никуда я с тобой не пойду! Не хочу! Не пойду! – Инга забилась в истерике.

Евгений посмотрел на неё и жёстко сказал:

– Ты дрянь, девушка, и конченная наркошка. Ты же сдашь меня с потрохами за дозу гадости. Рисковать из-за тебя своей семьёй я не стану, даже не надейся. У тебя нет выбора. Точнее, выбор всегда есть. И сейчас он таков: либо ты идёшь сейчас со мной, либо я положу тебя рядышком с этими. – Евгений кивнул в сторону стадиона.

Инга тоже повернула туда голову и неожиданно завыла, протяжно и обречённо. Евгений дал ей хорошую пощёчину, протянул рюкзак:

– Надевай – и пошли!

Он знал, что нужно быстрее уводить наркоманку подальше от цивилизации. Изба, в которой он планировал переждать ломку, находилась в пятидесяти километрах отсюда. В первый день пройти хотя бы километров пятнадцать, до землянки Валентина, известного бомжеватого бродяги, который обычно побирался в электричках. Там можно будет переночевать.

Инга шла медленно, то и дело оступалась, падала и принималась ныть. Евгений злился, ругал спутницу последними словами, правда, вербальная стимуляция выходила неэффективной, получалось только хуже. Но он ничего не мог с собой поделать: матюги так и сыпались на голову несуразной его спутницы. Когда подходили к землянке, к Ингиным подвываниям присоединился жалобный скулёж какой-то собаки. Евгений ускорил шаг.

Дружок лежал без движения. Живыми были одни глаза.

– А где Валентин? – спросил Евгений, но пёс в ответ лишь вяло шевельнул хвостом и обессиленно ткнулся мордой в траву.

Евгений достал из рюкзака фляжку с водой, налил в миску. Дружок сделал попытку подползти, заскрёб когтями землю, но не смог сдвинуться с места.

– Чесать мой лысый череп! – выдал Евгений своё любимое ругательство. – Похоже, что хозяина нет уже больше недели! Хоть бы собаку с цепи снял, бомжара!

Евгений раскрыл руками собачью пасть и велел Инге лить в неё воду из фляжки. Наконец, Дружок обрёл возможность глотать. Евгений отцепил его и отнёс в тень. Через час сварил жиденький супчик и начал кормить своих подопечных.

В землянке Валентина они зависли на три дня – ждали, когда оклемается собака. Едва Дружок смог ходить, вышли в дорогу. Продвигались очень медленно. За день сделали не больше десяти километров. Ночевали в наскоро построенном шалаше – палатку в спешке он так и не взял. Следующие три дня были ещё хуже. Ингу ломало и корёжило, поднялась температура. Она шла, мотаясь из стороны в сторону и натыкаясь на деревья по обеим сторонам тропы. Сделав с десяток шагов, валилась без сил в траву. Преодолевали не больше пяти километров в день. Единственная радость: Дружок приходил в норму быстро, гораздо быстрее наркоманки. Пёс жрал какие-то травки, убегал вперёд по тропинке, тут же возвращался с недоумением: чего это вы так сильно отстаёте? Вечером третьего дня Евгений отдал Инге предпоследний пакетик.

Ночью долго не мог уснуть. В голове роились и плодились невесёлые мысли. Забылся под утро. А когда проснулся, Инги рядом не было. Она ничего не взяла с собой – ушла налегке. Евгений взял её рюкзак, поднёс к носу Дружка:

– Ищи!

Не понимая, чего от неё хотят, собака виновато завиляла хвостом.

– Да чтоб вас разорвало, дворняжки!.. Это ж надо, какие никчёмные твари – обе! Откуда вы только взялись на мою голову? Тьфу! – выругался Евгений, с раздражением пнул Ингин рюкзак и пошёл в сторону, откуда они вчера пришли. Дружок сделал круг, и будто до него что-то дошло, огрызнулся на брошенный рюкзак, обнюхал его ещё раз и, обогнав Евгения, бросился вперёд.

Беглянку нагнали километра через четыре. Она стояла на берегу реки, не решаясь на переправу из-за сильного течения. Увидев погоню, шагнула в воду и быстро побрела к противоположному берегу. Евгений сходу влетел в реку, догнал бегунью на середине, где было уже по пояс, схватил за волосы и стал остервенело кунать в воду с головой.

– Вот тебе, вот! Чтоб неповадно было!

Наркоманка визжала и царапалась. Ребром ладони он ударил по бицепсу – удар не сильный, но эффективный: рука повисла плетью, девушка обмякла, перестала сопротивляться. Он выволок её за волосы на берег, положил на живот и надавил на спину. Изо рта девушки вылилась вода: наглоталась-таки. Евгений перевернул её на спину, взглянул на безжизненно бледное лицо и начал делать искусственное дыхание "изо рта в рот". Дружок сидел в сторонке и внимательно наблюдал за процедурами.

Наконец Инга задышала, села.

– Запомни: следующего раза не будет! – зло прошипел Евгений. – Пошли!

Когда вернулись к рюкзакам, Евгений отдал Инге последнюю дозу наркоты – только бы шла. Через день они добрались до избы охотника. Изба как изба: печь, нары, стол, полка для продуктов.

Инга без сил опустилась на нары. Евгений нашёл во дворе большую железную скобу, вбил в бревенчатую стену рядом с нарами и пристегнул наркоманку за руку.

Потом нарубил пихтового лапника, соорудил в углу лежанку для себя. Он надеялся, что здоровье его подопечной поправится, и через недельку они смогут продолжить путь. Однако всю первую неделю Инга почти не спала, отказывалась от еды, выла, просила не мучить и убить её быстро, как тех бандюков. Он поил её чаем, водил в туалет и снова пристёгивал. В минуты обострения наливал пятьдесят граммов спирта, больная выпивала и ненадолго затихала. Потом всё повторялось сначала. Сам Евгений был на грани эмоционального срыва. Из-за этой чёртовой дуры, которая свалилась ему на голову, его прогулка по тайге откладывалась на неопределённое время. Ему казалось, что он сходит с ума, хотелось бросить на хрен чёртову наркоманку и бежать, бежать куда глаза глядят. И только Дружок, который преданно ластился то к Евгению, то к тенью блуждающей по избе Инге, удерживал его от этого шага. Через три недели она начала понемногу есть, нормально разговаривать, и он окончательно снял с неё наручники. Девушка выглядела слабой, но вполне адекватной. Они двинулись дальше.

Продолжение следует

Показать полностью

Затопленная преисподняя

Когда-то здесь была шахта, внезапно обвалившаяся из-за ошибки земных, а может, по задумке небесных маркшейдеров. Провал до краёв наполнила стылая вода и скрыла от посторонних глаз обнажённую бездну ствола с ответвлениями штреков. Тайга постепенно спрятала в разнотравье рельсы железки, затянула старые раны грунтовых дорог и даже накинула зелёное покрывало на завалившийся набок террикон. Найти лесное озеро было непросто.

Глеб остановил машину в нескольких метрах от воды. Достал из багажника акваланги.

С гибкостью змеи Зоя ловко влезла в шкуру гидрокостюма, продолжая давать последние наставления.

Под старым завалом остался её дед. А бабушка, пережившая его на сорок лет, перед смертью с горечью призналась, как мучила её все эти годы печаль оттого, что не предала мужа земле, не похоронила по христианскому обычаю. Два лета подряд Зоя пыталась отыскать в затопленной шахте следы давней катастрофы. Исследовала штрек за штреком, но ничего, кроме брошенной техники, пока не нашла. Азарт поисков, замешанный на адреналине опасности, прочно въелся в кровь и украл покой девушки.

Антона, постоянного её напарника и такого же повёрнутого скуба-дайвера, в этот раз не пустила жена, собираясь в роддом за первенцем. И Зоя сумела уговорить Глеба, у которого подводного опыта кот наплакал, и акваланга пока не было. Она так боялась пропустить сезон, что даже дала ему свою новенькую скубу*, а для себя где-то раздобыла видавший виды двухбаллонник.

Глеб медленно натянул гидрашку. Взглянул на небо. Ветер лениво трепал кудель облаков об острые гребни тайги, отрывая неопрятные клочья. Они застревали в макушках пихт, потом обречённо слетали с неба и начинали тонуть, растворяясь в синем блюдце озера.

– Ну что, поплыли? – в голосе Зои слышалось нетерпение. – Мне кажется, я знаю, где находится тот штрек. Сплаваем, проверим и быстро вернёмся, – она ободряюще улыбнулась, чмокнула в щёку и опрокинулась в озеро с круто обрывающегося берега.

Глеб ещё раз проверил фонарь и нырнул в холодную воду.

Метр за метром они опускались вдоль стенки гигантской воронки, которая сузилась вскоре до диаметра старого шахтового ствола, укреплённого чугунными кольцами. Ствол уходил вертикально вниз, в самую глубь земли. По мере удаления от поверхности темнота зловеще сгущалась.

Впереди в лучике света плавно шевелились русальим хвостом Зоины ласты, и Глеб сосредоточил на них всё внимание, лишь изредка косясь по сторонам. Зияющие пасти штреков притягивали взгляд и грозили заглотить, засосать в чудовищную темень затопленных коридоров. Но Зоя спокойно проплывала мимо, устремляясь всё ниже. И у Глеба временно отлегало от сердца – не сейчас, не в этот поворот... Ещё не поздно вернуться... Отсюда он пока ещё сможет всплыть наверх... А Зоя...

Словно что-то почувствовав, Зоя обернулась. Глеб знаком показал, что в порядке. "Эх, Зоя-Зоечка! Если бы ты знала, как мне страшно!"

Зоя направила луч фонаря на стену. Укрепляющие тюбинги здесь разъехались, сместились, обнажив серую породу, которая стремилась вылезти из-под чугунных обручей и заполонить собой пространство, занятое чёрной водой. В одном месте это ей удалось: из стены выпер и завис огромный кусок скалы. Откуда он здесь взялся? Зоя подозревала, что этот обломок выполз из штрека и запечатал вход. Именно это она и собиралась сегодня проверить: есть ли проход в предполагаемый штрек и как далеко можно по нему пробраться.

Зоя поднырнула под скалу и скрылась из виду. Сердце ухнуло и провалилось... Глеб заметался в поисках девушки, не заметив точно, куда она пропала. Темнота в гигантском колодце стала непроницаемой. Глеб почувствовал, как вспотела под гидрашкой шея.

Они чуть не столкнулись лбами. Из-под маски азартно сверкнули глаза. Зоя жестами показала, что нужно сперва поднырнуть под обломок, затем подняться вверх и, слегка развернувшись, попасть в штрек. Она сомкнула ладони, показывая, как там узко.

Не веря, что всё это происходит с ним, и он пока ещё жив и даже может себя контролировать, Глеб полез в шкуродёр вслед за сумасшедшей подружкой. Несколько метров было действительно очень тесно. Глухо заскрежетал об скалу акваланг. Глеб с трудом протиснулся в щель и проталкивал тело вверх, упираясь о стену руками. Поворот. Темнота ещё больше уплотнилась, стала осязаемой, смешавшись с чёрной водой. Вязко льнула и шершаво облизывала тело, заставляя бегать под гидрокостюмом противные, как песок, мурашки. Когда вылезли из шкуродёра, луч фонаря высветил просторный зал, в котором сгрудились вагонетки. Глеб судорожно вдохнул. Больше сорока лет назад здесь работали люди. Что же случилось? Отчего предприятие рухнуло, и под воду ушли тонны железа, бетона и десятки человеческих жизней? Это было трудно понять, переосмыслить...

А Зоя, миновав кладбище горной техники, уже направилась в один из отходящих от выработки тоннелей. Потолок и стенки штрека подпирали бетонные арочные крепи, местами обвалившиеся. "Ну, куда тебя черти несут? – мысленно чертыхался Глеб. – Давай, разворачивайся уже!"

Слева показался боковой тоннель с обрушенным сводом, и Зоя обернулась, показывая рукой куда-то вверх над обвалом. "Неужели туда поплывём?" – отстранённо подумал Глеб. Ему вдруг стало всё безразлично. Зоя продолжала двигаться вдоль основного штрека, и Глеб плыл за ней по инерции, машинально приклеив к девушке усталый взгляд.

Бетонные крепи сменились покосившимися брёвнами. И осклизлые брёвна, и полусгнившие щиты, которые они подпирали, выглядели весьма ненадёжно. Было непонятно, как эти шаткие конструкции ещё держались. Зоя упёрлась в наклонную стену обвалившейся породы. "Может, теперь повернём назад?" – Глеб прислонился к стальной раме, ожидая решения подруги. А та начала подниматься на горку и неожиданно вынырнула в пустоту. Глеб обречённо двинулся следом. Над ними открылся незатопленный свод, полость от обвалившейся породы. Камни высовывались из воды, и между ними застряла... шахтёрская каска! Откуда она здесь? Как оказалась сверху кучи обрушенной породы? Зоя просочилась между камнями, скользнула в воду с обратной стороны завала, поплыла дальше.

Глеб взглянул на часы: они находились в шахте более получаса. Интересно, сколько времени неуёмная змейка Зоя, чувствующая себя в родной стихии, будет ещё рваться вперёд, жадно стремясь обследовать тоннели старой шахты. Что это может изменить? Сорок с лишним лет прошло...

И вновь полуразрушенный штрек, шевелящиеся впереди ласты и сосущая сердце субстанция: смесь чёрной воды и кромешной тьмы.

Вдруг лучик Зоиного фонарика заметался, хаотично задёргался. Глеб рванул вперёд. Судорожные движения тела и огромные, на всю маску, глаза. Зоя сорвала загубник. Глеб быстро вдохнул и приложил к губам девушки свою трубку. Так и дышали, передавая друг другу спасительную трубку по очереди, пока не вернулись на гору камней. Здесь, под каменным куполом, сохранился воздушный пузырь.

– Что-то с редуктором, – сказала Зоя, осмотрев акваланг. – Воздух совсем не идёт.

– Что будем делать?

Зоя молчала. Она согнула-разогнула трубки, потрясла на всякий случай баллоны. Тщетно. Старый акваланг не работал.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! – Зоя хрястнула бесполезный предмет о камень.

Потом присела, обхватив руками колени, уронила на них голову. Глеб, ни разу до этого не видевший подругу в таком отчаянии, лихорадочно искал выход.

– Давай плыть рядом и дышать по очереди, вдох – ты, вдох – я.

– Ты расстояние прикинул?

– А что расстояние? Главное, чтобы хватило воздуха на двоих.

– Воздуха хватит. Но мы не справимся! – крикнула Зоя.

– Почему? Сюда ведь доплыли.

– Допустим, мы доберёмся до первого бокового штрека. Там тоже может быть воздух, помнишь, я тебе показывала? Где свод обвалился...

– Ну, вот. Там и отдохнём, – обрадовался Глеб.

– Да. Но ты помнишь, дальше – шкуродёр! Вдвоём в него не протиснуться!

– Ну, можно набрать в грудь побольше воздуха и нырнуть... – проговорил Глеб, сам не веря в такую возможность.

– Нельзя! – опять закричала Зоя. – Ты вспомни! Там же загиб, и сам шкуродёр длинный! И... и такой, что ползти надо, продираться, а не нырять! Не хватит там никакого вздоха!

– Какие будут предложения? Не подыхать же здесь! Ты вон, какая юная, да и я не старый, – Глеб попытался пошутить, чувствуя затылком, кожей, как насторожилась и замерла в предвкушении шершавая темень преисподней.

– Вот, что, – похоже, Зоя взяла себя в руки, – выход есть. Один из нас останется здесь, – она обвела фонариком свод, – воздуха должно хватить на несколько часов. А другой – возьмёт рабочий акваланг и поплывёт за помощью.

– И... кто останется? – спросил Глеб, хотя уже знал ответ на этот вопрос.

Плыть должна Зоя. Она лучше ориентируется в лабиринтах затопленной шахты. Она не заблудится. У неё полно друзей-дайверов. Она знает, где зарядить воздухом акваланг или найти другой. Она сможет сделать это быстрее, чем он. И не имеет значения, что она плохо водит машину. Она доедет. И уж совсем не важно, что он, Глеб, боится темноты. Потому что уплыть и оставить алчной преисподней эту глупую змейку – ещё страшнее.

Они посмотрели друг на друга.

– Ты... привяжи меня, Зоечка. Иначе... я не знаю... крепко привяжи...

– Глебчик! Ты только дождись меня, миленький!

Теперь, когда решение было принято, Зоя не хотела терять ни минуты. Она быстро захлестнула верёвкой накрест плечи, обвязала грудь Глеба, оставив свободными руки. Потом подвела спиной к стальной раме и привязала к ней специальным узлом на уровне лопаток.

– Я быстро! Туда и обратно! Фонарь у тебя есть. Батареи хватит ещё часа на четыре. Воздуху, надеюсь, тоже. Всё. Не прощаюсь.

И юркнула в воду.

Глеб поставил фонарь на максимальное положение. Темнота затаилась, отступила под натиском мощного луча. Он разглядел каждую трещинку в каменном куполе, каждый камень в торчащей над водой груде, голые рёбра стальных арок – остатки потолочной крепи, чёрную воду, в которой стоял по пояс. Глеб приглушил фонарь: надо экономить зарядку. Прикрыл глаза.

Однажды отец повёл в пещеру группу школьников и взял с собой его, шестилетнего. Они долго ехали электричкой, потом забирались на гору, в которой и находилась та дырка. Там они пили чай и ели мамины пирожки. И было совсем не страшно. Потому, что это была ещё не пещера. Потом на верёвках они спустились в глубокий-преглубокий колодец и пролезли через узкую щель в большой зал с подземным озером. Там тоже не было страшно. У каждого горел налобный фонарик. Отец был весёлый и рассказывал ребятам про сталактиты и сталагмиты. Глеб разглядывал волшебные, кое-где сросшиеся между собой столбы и не заметил, как оказался совсем один. Он подумал, что ребята пошутили, спрятались. Заглянул за столб, там никого. Глеб шёл дальше, но видел только чёрное озеро и белые с рыжими разводами сказочные деревья на берегу. Потом он устал бродить по диковинному лесу, присел и прислонился к стволу спиной. Чёрные лохматые тени медленно вылезли из воды и спрятались за деревьями. Они выглядывали и что-то шептали, перекликались. А потом начали обступать мальчика. Они подкрадывались со всех сторон, а он не мог даже пошевелиться. Они трогали ватными лапами лицо, лезли мохнатыми пальцами в уши и рот, зажимали нос. Другие летали под сводом, и он ощущал ветерок от взмахов их крыльев. А ещё кто-то блуждал между деревьев и жутко кричал: "Хлеба! Дай нам хлеб!" Глеб проснулся от ужаса и не мог понять, где он. Страшные тени нехотя отодвинулись, затаились, зато за деревьями появились огни, которые отражались от блестящих стволов и прыгали, приближаясь. Кажется, его заколдовали, превратили в такой же соляный столб, сталагмит. Потому что он никак не мог сдвинуться с места.

Глеб открыл глаза. Пошевелил пальцами. Поводил фонарём по стенам. Взглянул на часы. Прошло всего десять минут, как ушла Зоя.

Родившийся тогда страх не отпустил и потом, когда его нашёл отец, и даже когда приехали в город. Он боялся сумерек ночи, темноты подкроватья, боялся отца и убегал от него к маме. Отец сердился и обидно дразнил бякой-боякой и сопливой девчонкой. А мама кричала на отца, а тот... И дома стало страшно, будто в каждом закоулке поселились злые лохматые тени. А потом они с мамой уехали. И больше он никогда не видел отца.

Со временем Глеб научился жить с этим страхом, даже немного управлять им. Скрывать от окружающих. Загонять глубоко внутрь. Надо только соблюдать границы. Избегать её. Ходить по светлой стороне улицы. Не смотреть под кровать. Ложась, быстро укутываться одеялом, не оставляя ни малейшей щёлочки. Иногда страх на время исчезал. Совсем – когда обнимала мама. И когда появилась она, бесстрашная Зоя.

Глеб водил по стенам усталым фонариком. И чувствовал, как росло напряжение. Он всегда его чувствовал. Чёрные тени насторожились и медленно поплыли, соединяясь с вязкой темнотой воды. Темнота была всюду. Она выползала из щелей, клубилась над водой, подбиралась всё ближе. Заложила ватой уши, залепила глаза. Шершаво прикоснулась к руке, державшей фонарь. Нет! Фонарь не отдам! Глеб отдёрнул руку, отшатнулся всем телом, замотал головой. Бежать! Надо отсюда бежать. Паника затопила разум, забилась, заклокотала, заполнила всё существо. Сумасшедшее сердце колотилось о рёбра и норовило выпрыгнуть из грудной клетки. Глеб дрожал, дёргался, обливался потом, судорожно хватал ртом воздух, изо всех сил пытаясь бежать. Но верёвка держала крепко, соединив его и ржавую арматурину в одно целое. Больно ударился затылком. "Наверное, они заколдовали меня, превратили в столб", – пронзила страшная догадка, и всё пропало, погрузилось в кромешную тьму.

Постепенно из темноты проступили неясные силуэты. Скорбные неразличимые лица молча и бесстрастно глядели на Глеба. Один вырос в размерах, приблизился.

– Эх, люди! Мечтаете о рае, а сами добровольно в ад лезете...

– Кто ты? – прохрипел Глеб пересохшим горлом.

– Дед я Зойкин. А это товарищи мои. Шахтёры.

– Так вы же мёртвые! – сжалось в свинцовый комок сердце.

– А ты живой пока. Токмо надолго ли? – как будто усмехнулся призрак.

Возразить было нечего. Глеб растерянно поморгал и решился спросить:

– Я что? Умру сейчас?

– Да нет, зачем тебе? Живи пока. Долго живи. И за меня тоже. А то ведь и Зойка помрёт с горя. Любит тебя, дефективного.

– Скоро она? Руки уже затекли, – пожаловался Глеб.

– А чё ты ждёшь-то её? Ослобоняй руки-то, да тикай отсюдова. А то ведь и правда, пропадёшь не за грош. А Зойке передай, чтобы перестала меня искать. Нечего тут шастать!

– Так не похоронены, бабушка печалилась, – возразил Глеб.

– Ну, это они зря. Смотри, сколь земли сверху – кто ещё может такой глубокой могилой похвастать? Да и вода ишшо. Я ведь на флоте служил. А моряков в море хоронят. Так что считай, подфартило мне. И под землёй – и под водой в то же время. Обидно, конечно, что молодым помер. Ну, этого поменять никто не в силах. Исправить ошибки токмо живые могут. А ты-то сам...зачем прошлым живёшь?

– Не знаю. Так получается.

– Нельзя так, паря, неправильно это – чтоб прошлое на тебя грузом ошибок и несделанных дел давило. Тем более что и ошибки-то не твои...

– А как же тогда?

– Живи настоящим. Ведь если нет настоящего – не будет и будущего...

– Я попробую! Слышите? Я попробую! – закричал Глеб.

Но никто ему не ответил. Глеб включил фонарь на максимум, попытался догнать тусклым уже лучом, задержать, спросить что-то ещё. Нет. Кругом зияла всё та же темнота.

Но она была... не такая плотная, что ли. Глеб слушал темноту, которая не являлась больше синонимом ватной тишины. Он слышал шлепки редких капель слетающего с потолка конденсата, скрип старых брёвен, вздохи воды, с бульканьем выдыхающей газ. Темнота с шорохом утекала под камни, просачивалась в щели стен, и вместе с ней уходил привычный, застарелый страх.

Глеб почувствовал, что озяб. Посмотрел на часы. Зоя уже давно должна была вернуться. "Эх, Зоя-Зоечка! Что-то у тебя пошло не так! Доехала ли?" Глеб представил себе Зою, сосредоточенно закусившую нижнюю губу. Она всегда так делала, когда переключала скорости, или выруливала на поворотах. Надсадно защемило сердце. Он сделал вдох, стараясь побольше втянуть в себя воздуха. Почему-то стало больно в груди. "Верёвка натёрла!" – догадался он. Как-то надо отвязать её. Просунул руки назад и нащупал арку. Она представляла собой стальной профиль с тронутыми коррозией краями. Глеб начал потихоньку отклоняться, ворочаться, расслабляя завязанный фал. Теперь приседания. Интенсивная работа всего тела по перетиранию верёвки о край профиля согрела. Но и потребовала больше воздуха для дыхания. В воздухе становилось всё меньше кислорода и больше – углекислоты. Она царапала горло, вызывая удушливый кашель, свинцом давила на мозг. Хотелось спать. "Ещё полчаса – и всё! Задохнусь на хрен! Глупо – вот так сидеть и пассивно ждать. А вдруг с Зоей что случилось? Вдруг она застряла в шкуродёре!" Глеб ужаснулся тому, сколько опасностей подстерегало Зою на пути к спасению. И почему эти мысли раньше не пришли ему в голову? Навязчивый, панический страх темноты ушёл, а на его место уже начал заступать новый – страх за любимую женщину. Но теперь это была не деструктивная, парализующая волю фобия, а бешеное желание мчаться на помощь.

Что там она говорила? Метрах в сорока, возможно, ещё один воздушный пузырь. Что такое "возможно" – в нашем случае? Он либо есть, либо его нет. Пятьдесят на пятьдесят. Если сейчас глубоко вдохнуть, выпить весь воздух их этого купола, возможно, хватит доплыть до того штрека. А если не хватит? Что тогда? Тогда – смерть от удушья в затхлой воде коридора. А если хватит, чтобы доплыть, но там воздуха не окажется, что тогда? Тоже смерть. Под сводом бокового штрека. А если никуда не плыть? Опять она же, только дальше от Зои на сорок метров. Вопрос почти как у Гамлета: плыть или не плыть? Конечно, плыть!

Глеб окинул напоследок место своего вынужденного заточения без какого-либо сожаления. Но шаг, на который он отважился, пугал неизвестностью. Он постарался сделать такой выдох, что диафрагма подпёрла горло, а потом медленно начал наполнять лёгкие воздухом, вытягивая заблудившиеся молекулы кислорода из самых дальних щелочек и закоулков.

Он плыл по затопленному штреку, освещая путь слабым лучиком света. "Всё. Не могу больше. Что ж, значит, не вышло? Значит, проиграл..."

Он перевернулся на спину и увидел на корявом потолке глубокие трещины. Решение пришло мгновенно. Глеб уцепился руками за арку, подтянулся и вдавил в щель губы, нос. Он высосал из неё глоток воздуха! Ещё один! Теперь точно доплыву!

Вот он, ближний штрек. Над обвалившимся сводом действительно был воздушный пузырь. Риск был оправдан! Отдышавшись и откашлявшись, Глеб прислонился к стенке, пытаясь проанализировать новые ощущения. Раньше он был очень... осторожным во всём. И, если можно было выбрать: делать или не делать, он выбирал последнее. А теперь впервые рискнул и выбрал – делать! Ему понравилось новое чувство – удовлетворение от сделанного.

Вот Зоя удивится, найдя его здесь, так близко от входа!

Снова начало саднить горло. Заломило голову. Чаще забилось сердце. Что, и в этом пузыре заканчивается кислород? Странно, он здесь совсем недолго. Усилием воли приоткрыв слипающиеся глаза, Глеб посмотрел на часы. С Зоей что-то случилось! Теперь он был уверен в этом. Иначе она давно бы вернулась...

Зое всегда и во всём везло. Повезёт и сейчас. Иначе просто не может быть. Она быстро плыла к выходу, прикидывая, за сколько времени ей удастся обернуться и спасти Глеба из темницы, в которой он оказался по её милости. Двадцать минут – подъём на поверхность, полтора часа езды до города, десять минут – забрать у Антона акваланг, ещё полтора часа на обратный путь и двадцать-тридцать минут, чтобы доплыть до Глеба. Итого: четыре часа. Примерно на столько же хватит батареи фонарика. А воздуху там полно – вон какой купол высокий! Только бы он не запаниковал, не задёргался. Зоя знала, что иногда в сложных ситуациях люди теряли контроль над собой и погибали глупой, нелепой смертью. Хм! Как будто смерть бывает умной! Но нет. С ними этого не произойдёт. У неё всё получится.

Первые проблемы возникли в шкуродёре. Она расклинилась аквалангом в узком месте и не могла сдвинуться с места. "Как так? Сюда же я пролезла, и Глеб тоже, а он поздоровее будет! Не стал же проход уже!" Зоя дёрнулась, но тут же подавила в себе желание лезть напролом. Остановилась, расслабилась. Медленно, с раскачками, начала движение обратно. Выпятилась снова в зал с вагонетками. Осмотрелась. Оказалось, что в шкуродёр вели две дыры, и она сунулась в большую, которая ниже начинала сужаться, поэтому Зоя едва в ней не застряла. Теперь девушка нырнула в узкий проход меньшей дыры и осторожно заскользила вниз. Подъём на поверхность по шахтовому стволу прошёл нормально, и вскоре она уже мчалась на машине к городу.

Моросил мелкий дождь. Зоя выехала с лесной грунтовки на шоссе. Глянула на часы: ого! Отстает от графика на пятнадцать минут! А всё проклятый шкуродёр! Как там Глебушка? Дождь усилился. Зоя мчалась, не обращая внимания на обрушившиеся с неба потоки. После того количества в затопленной шахте, эта вода – не вода! Она поглядывала на часы и всё прибавляла газу. На повороте машину резко занесло. Она слетела с дороги и закувыркалась по полю.

Раненая девушка выползла из машины и стала карабкаться на насыпь.

Почему-то совсем не было машин.

– Проклятье! – Зоя металась по дороге и бессильно рычала от ужаса ситуации.

Темнело. Она повалилась в жидкую глину кювета и тоненько завыла:

– Глеб... Глебушка...

Отчего-то привиделась бабушка. Она протягивала белую, словно облачко, кудель и ласково приговаривала: "Возьми, внучка, кудельку! Да пряди, Зойка, свою пряжу, свою ниточку тяни".

Услышав шум мотоциклов, тут же вскочила, выбежала на дорогу, яростно замахала руками.

Два мотоцикла затормозили, слепя фарами, остановились.

– Подбросьте до города! Очень! Сильно! Надо!

– Ты смотри, какая царевна-лягушка! Да тебя два часа отмывать нужно, прежде чем на байк садить! – заржал байкер.

Голос показался знакомым.

– Дима! Это же я, Зоя! Помнишь, на озёрах? Я давала тебе скубу, ты хотел научиться плавать под водой.

– Зоя! Как ты тут? – узнал байкер. – Твоя машина..?

– Бог с ней, с машиной! У меня мужик в шахте остался, акваланг отказал, задохнуться может, а я тут... Помоги!

Антон был дома. Он дико посмотрел на свою напарницу, с которой стекали на лестничную площадку потоки смешанной с кровью грязной воды, и покрутил пальцем у виска. Его акваланг был не заряжен. Он ведь не собирался плавать этим летом: жена только что родила.

– Кстати, можешь поздравить: сын. Ещё в роддоме. Завтра забирать, сейчас видишь – навожу чистоту.

– Глеб в шахте! – закричала Зоя. – Давай! Шевелись! Придумай что-нибудь!

– Прекрати орать. Иди, переоденься. Сейчас что-нибудь у жены поищу. Йод и бинты в ванной!

– Где можно заправить баллоны?

– Ну, и дура ты, Зойка. Где можно заправить акваланг в одиннадцать часов субботнего вечера в сухопутном сибирском городе, где нет ни одной официальной дайв-станции? – потом помолчал и ласково успокоил:

– Ладно, не ссы. Сейчас Степану позвоню.

Если раньше Зое везло всегда и во всём, то теперь, стоило удаче отвернуться всего разок, как её тут же подхватил кто-то другой. По крайней мере, поворачиваться обратно к Зое она не спешила. Как будто снежный ком, пущенный с горки, наматывалась и росла-разрасталась непруха.

Степан не брал трубку. Антон взглянул на посеревшую Зою и коротко бросил:

– Поехали!

Мать Степана сказала, что тот уехал с девушкой на дачу.

– Скоро свадьба у него, а невеста такая хорошая! – радостно сообщила она.

– Тёть Валь, адрес скажите!

Степан долго не хотел открывать. Наконец вышел на крыльцо в трусах. Зябко повёл плечами, раздумывая. Тряхнул рыжей головой:

– Только вы это, туда и обратно меня... я же это... ну, выпил уже...

Степан взял ключи, и они поехали обратно в город. В гараже у него был старенький компрессор. Он зарядил Зоину скубу и отключил агрегат.

– Пусть отдохнёт децл**.

– Да, что ему сделается, давай быстрей, второй заряжай, и так столько времени потеряли! – взвизгнула Зоя.

Степан пожал плечами и снова включил, подсоединив акваланг Антона. Внезапно брызнуло и потекло масло.

– А, чтоб тебя! – выругался Степан. – Прокладку выдавило. Сейчас поищу новую.

Зоя не находила себе места: опять задержка! Она металась по гаражу, сжимая руки и хрустя пальцами. Гнев, раздражение, чувство вины и собственного бессилия искали выхода, выплеска раздирающих душу эмоций. Она отчаянно завизжала, агрессивно наступая на парней, перебирающих компрессор:

– Ну, что вы там возитесь?! Глеб, привязанный к ржавой железяке, ждёт! Уже все сроки прошли, а вы тут сопли жуёте!

Они переглянулись.

– Слушай, Антошка, уйми ты эту стерву! Сама кашу заварила, из-за своей прихоти парня неопытного, да ещё с фобией... в преисподнюю заманила... да ещё и привязала... умница херова! Подыхать одного бросила, нас с места сорвала... Бывают же такие змеюки, прости, господи!

– Ты, правда, Зой, возьми тряпку, масло подотри тут, займись делом! Не мешай! – Антон сунул в руки тряпку, не глядя Зое в глаза.

Она обиженно всхлипнула, присела на корточки и стала молча вытирать лужу с бетонного пола. Тряпка моментально пропиталась и почернела. В растерянности смотрела Зоя на чёрные, отливающие масляным блеском, руки.

– Кровь! – прошептала она и пулей выскочила из гаража.

Прямо на углу её долго рвало и выворачивало наизнанку. Тело содрогалось в рвотных конвульсиях и казалось, что отторгаются и вот-вот вылезут наружу все внутренности.

– Ну, полно тебе. На, попей водички. Сейчас поедем, – Антон сочувственно протянул стакан.

– Я убила его! Убила! – стакан стучал об зубы, а Зоя продолжала глотать и одновременно всхлипывать:

– Никогда я больше!.. Никогда!..

Антон остановил машину в нескольких метрах от воды. Достал из багажника акваланги.

Зоя натянула гидрокостюм. Гибкая фигурка сутуло поникла. Она опоздала. У неё не получилось.

Удушающий кашель раздирал лёгкие. Фонарь уже на полном издыхании. Пока он не погас совсем, слабеньким тусклым лучиком Глеб шарил по стенам, потолку, сам не понимая, что надеялся найти. Теперь, когда первый предпринятый шаг оказался удачным, он уже просто физически не мог оставаться в постыдном бездействии. Рвался к свободе, намереваясь использовать малейший шанс, который вдруг случайно обронит судьба. Ищущий да обрящет. Главное, знать, что ищешь, а если не знаешь, что искать, ищи и это.

На полке от сколотого куска стены лежал... акваланг! Расписанный странным орнаментом баллон. Где-то он уже видел такой... Ну, конечно, вот она, вплетённая в узор буква "К"! Крюгер! Сумасшедший дайвер-одиночка, о котором ходили легенды. Чёрный дайвер всегда брал с собой два акваланга. С одним работал, а запасной оставлял где-нибудь у входа. Несколько лет о Крюгере ничего не было слышно. Вот, значит, как оно... И запаска не помогла. Не доплыл...

Акваланг оказался исправным. Не раздумывая ни минуты, Глеб устремился к спасению. В шахтовой выработке, где покоились вагонетки, фонарь окончательно сдох. Спасибо ему и на этом! Он честно отслужил даже больше времени, чем они предполагали. Глеб шарил в темноте на ощупь, по памяти, и нашёл-таки вход в шкуродёр. Преодолел самые узкие метры пути и выплыл в шахтовый ствол.

Он вынырнул на поверхность озера и зажмурился от ярких красок сочного рассвета. После часов, проведённых в подземелье, отчаянно резало глаза, и золотой пурпур утренней зари взорвал мозг. Осторожно Глеб выполз на каменную плиту берега, и тут же устремился к зелёной полянке. Он больше совсем не хотел прикасаться к холодному камню. С остервенением содрал с себя опостылевшую шкуру гидрашки и упал в траву. Каждой клеточкой кожи он ощущал цветы и травинки, дуновение ветра, слушал утреннюю музыку леса и пил, с наслаждением пил чистый, пахнущий мёдом воздух.

Глеб выбрался на шоссе в надежде поймать попутку. Асфальт был холодный и мокрый – видимо, ночью шёл дождь. Босые ноги саднило, машин почему-то не было.

И вдруг, за поворотом он увидел Зою. Девушка лежала на обочине в коричневой луже. Глеб замер столбом. Но только на мгновение. В три прыжка подскочил, потрогал пульс. Зоя была без сознания, но живая! Взял её на руки.

– Прости меня, Глебушка... Не успела я, – бормотала она в бреду.

– Ничего, милая! Зато я успел!

Лесное озеро вздохнуло, и над поверхностью появилась испарина. Лёгкий ветерок закрутил её, превращая в облачко. Оно поднялось над озером и двинулось вслед удаляющемуся человеку, но потом, когда людей стало двое, передумало, вспорхнуло пушинкой и присело отдохнуть на покосившемся терриконе.

Показать полностью

Шкура неубитого медведя, часть вторая

Шкура неубитого медведя, часть первая

Шершавый выкатил снегоход. Забрал рюкзачок у охранника. Тот выпрыгнул было следом, всё ещё не веря, что его не возьмут с собой. Сергей Геннадьевич махнул рукой, сваливайте, мол. Вертолёт поднялся, унося разочарованного охранника и невозмутимого егеря. Петрович – молодец! Привык уже. Деньги, которые платили ему охотники, приучили старого ничему не удивляться. И сейчас Петрович не удивился необычной просьбе показать ему только квадрат на карте. Сказал лишь:

– Покажу, на местности. Сам. Там главное, к Усе поближе держаться. Нынче медведи у реки спать залегли. Чуют, что не затопит весной. Там и найдёшь, если повезёт. Вечером жду тебя. Баньку истоплю жарко, как ты любишь! Подруливай!

Чего там высмотрел Петрович из иллюминатора, не понятно, только велел садиться здесь, на большой поляне на берегу. Шершавый осмотрелся. Ещё только середина декабря, а снегу уже навалило прилично. Слева поляна круто обрывалась в заснеженную реку. Впереди и справа синел лес.

Вот это техника! Снегоход взревел, как свора мотоциклов. Шершавый слишком сильно поддал газу и тут же оказался в снегу, не поспев за выскочившей из-под него машиной. Хорошо, что выдернутая при падении чека заглушила двигатель! А то ищи-свищи в поле необузданного мустанга! Со смехом над собой выбрался из глубокого снега. Вскоре приспособился к норовистому "канадцу" и неожиданно для себя стал с упоением носиться по поляне. Взлетал на пригорки, летел, как птица, в свободном полёте, с замиранием сердца обрушивался вниз, с мальчишеским азартом закладывал крутые виражи, взметая шлейфы снежных брызг. И испытывая настоящий кайф от гонки... С кем? Эх, жаль, что его никто здесь не видит!

"Однако пора подумать и о наших баранах, в смысле, медведях", – напомнил себе Сергей Геннадьевич. И вновь им овладело состояние мстительной решимости, которое пригнало его сюда. "Убью, суку!" – обещал всему тёмному лесу с его дикой жестокостью, которая в одночасье сломала жизнь, обрекла на ставшее невыносимым одиночество и сделала его самого таким же жестоким.

В лесу скорость пришлось снизить. Шершавый лавировал между обвешенными снегом пихтами, иногда слезал со снегохода, делал круг-другой на лыжах, присматривался к безмолвным холмикам в чащобе, под которыми мог, по его представлениям, хорониться в зимней спячке медведь. Потом возвращался, опять заводил "канадца", выруливал на поляны, чтобы, развернувшись, снова с разбегу вгрызаться в тайгу. Медведь на поединок выходить не спешил. Или не было здесь медведей? Видно, пошутить решил Петрович. Покатается, мол, Шершавый, да прикатит в баньке париться.

Густым лохматым снегопадом навалились сумерки. Зимний день короток! Снег не только понизил видимость, но и заметно глушил звуки. Словно сквозь вату продирался снегоход по лесу, наматывая километры разочарования. Шершавый разозлился. Он не хотел думать, что будет делать один на один с медведем в кромешной темноте. Вопреки здравому смыслу гнали вперёд ощущение незавершённости задуманного и горечь предвкушения возможного проигрыша. Ну, не мог, никак не мог он вернуться ни с чем!

Шершавый включил свет. Мощная фара-искатель пробивала в сумерках блуждающий светлый коридор, по бокам которого быстро сгущалась синяя темнота. Выскочив в очередной раз на полянку, Шершавый только теперь вспомнил наставления Петровича искать ближе к речке. Заложил вираж, чтобы въехать в лес по самой кромке высокого берега, но не рассчитал в темноте расстояние и с разгону выскочил на гребень нависшего над берегом карниза. Снегоход тяжело закувыркался вниз вместе с обрушенным снегом, с маху пробил тонкий здесь лёд и ухнул в ледяную воду.

Мгновенно обожгло холодом. Снегоход тут же потащило под лёд сильным течением. Инстинктивно Шершавый схватился за ещё теплый руль. "Ну, и на кой чёрт мне этот подогрев?" – пришла в голову нелепая мысль. Канадская машина вместе с отечественным карабином скрылась в чёрной воде.

В быстро намокшей одежде Шершавого потянуло ко дну, до которого было метра два. Он оттолкнулся ногами и вынырнул. Скинул рюкзак и мешающий видеть шлем, вцепился в припорошенную снегом скользкую кромку льда, пытаясь вылезти из промоины. Слабый декабрьский лёд подломился под тяжестью тела.

– Врёшь! Меня взять не так-то просто! – рычал Шершавый, выныривая из быстрины и вновь наваливаясь на крошащийся лёд.

Наконец, ближе к берегу, от седьмой или восьмой попытки, он не сломался, выдержал вес. Шершавый выполз из воды и в изнеможении откатился в пухлый снег. Сверху продолжали сыпаться ватные хлопья.

– Так и завалить, на хрен, может! – Он встрепенулся и начал карабкаться на высокий берег. Это было непросто: рыхлый снег съезжал с крутого склона, увлекая человека снова и снова вниз, к реке.

Кое-как выбравшись наверх, прислонился к стволу дерева, пытаясь отдышаться и обдумать выход из ситуации. В мокрой одежде, начинающей покрываться твёрдой коркой с налипшим снегом, становилось невыносимо холодно.

– А что делать? Трясти надо! – Шершавый отлепился от ствола, намереваясь выйти хотя бы на свой след от снегохода, по которому его могли бы найти. Ноги утопали в рыхлом снегу. Кое-где приходилось брести по пояс. Холод пробрал уже до костей, до самой маленькой косточки... "Не останавливаться! Идти!" – приказывал себе Шершавый и уже в полуобморочном состоянии полз дальше. Всё! Сил больше нет! Навалилось какое-то странное безразличие. "А может, ну его, на хрен. Смерть от холода, говорят, самая лёгкая. Уснул и всё, все твои проблемы одним махом..." – вяло зашевелилась в голове заманчивая мыслишка. Прижался спиной к толстому стволу. "Сейчас, отдохну чуток..." Прикрыл глаза, воображение тут же нарисовало картинку. Как уснул он под деревом, лохматый снег тут же завалил, замаскировал так, что никакой Петрович не сможет найти. А весной вытает из-под снега уродливое, обгрызенное лесными мышами тело, тронет его ласковое солнышко, и на гнилостный запах придет тот, кого он сегодня так долго искал...

– Ну, уж хрен тебе! – Шершавый рывком поднял себя, – Кто это может знать, какая смерть лёгкая, а какая...– Сделав шаг в сторону от дерева, вдруг ушёл с головой куда-то вниз.

– Чёрт! Пещера! Откуда тут… – Негнущиеся пальцы нащупали корявую стенку, корни. – А тут тепло!

Не успев толком понять, где очутился, Шершавый мгновенно уснул. Сработала защитная реакция измученного организма.

****

Утром вокруг берлоги звонко залаяли собаки.

– Вот он, тут, – послышались голоса охотников.

В бок Шершавого уткнулась свежевырубленная берёзовая палка с развилкой на конце и больно зашибла рёбра.

– Вылезай, мишка, конец тебе! – орали снаружи.

– Не стреляйте! Я тут, я! Человек, а не мишка, – что есть мочи завопил Шершавый и начал выбираться из ямы.

– В первый раз вижу такое! Кто ты, человек? – заржал охотник, отгоняя лаек.

– Не стреляйте! Я это! Шишанов моя фамилия!

– Это который Шишанов? Шершавый, что ли? – продолжал веселиться охотник, лица которого Шершавый никак не мог разглядеть.

– Ложись! – заорал вдруг второй охотник.

Шершавый рухнул плашмя и закрыл голову руками, вжимаясь в снег всем телом. Следом за ним из берлоги вылез медведь и сонно озираясь, замотал головой. Выстрел сбил медведя с ног. Опять подскочили собаки, вцепились в зверя. Тот ещё шевелился, отмахивался от них, силился подняться.

– Эй, Шершавый! Или как там тебя? Добивать будешь? Держи карабин! Твоя добыча! – сказал охотник и протянул оружие.

Шершавый поднялся, принял его, машинально прицелился. Медведь обречённо смотрел маленькими глазками, как показалось, с тоской и укоризной. Шершавый замешкался.

– Не ссы, стреляй, ну!

Шершавый выстрелил. Медведь ничком тюкнулся в снег.

– Он же спас меня, мужики, – виновато пояснил Шершавый свою нерешительность, – без него пропал бы, замёрз на хрен...

– Ему так и так конец! А ты спасибо скажи, что мы в тебя не пальнули! Человек, мать твою...

Шершавый повернулся к охотнику – отдать карабин. И увидел лицо.

– Виталька? Самойлов? Ты же мёртвый! Я же сам твои похороны...

– Сам ты мёртвый! – осклабился Самойлов и наставил на Шершавого чёрное дуло.

– Тьфу, чёрт! Приснится же такое... Виталька...

Год назад, вскоре после той охоты, когда спасая Витальку от перевшего на него медведя, нечаянно подстрелили Варнака, Шершавому стало известно, что Самойлов затевает против него нечестные игры, договариваясь с третьими лицами. Шершавый сработал тогда быстро. Кого-то перекупил, с кем-то поделился. Молодой и азартный, Самойлов не смог пережить неудачу. Вмиг оказавшись без денег и бизнеса, быстро опустился, запил, потом сел на иглу сам и подсадил жену. Обоих нашли мёртвыми, с передозой. Совсем недавно, сорок дней не прошло ещё. Шершавый устроил супругам пышные похороны...

А потом, дней через десять поехал на окраину города к Виталькиной тёще. Это она забрала ребёнка, когда ещё были живы родители, но вели непотребный образ жизни. На улице, немного не доехав до нужного адреса, увидел, что пацан лет трёх-четырёх колотит палкой по луже, в которой шевелится мокрый комок. Велел водителю остановиться.

– Мальчик, зачем ты котёнка обижаешь?

Пацанёнок втянул в крохотный носик длинную соплю и деловито сказал:

– Да он у бабки все половики обоссал!

– Ему же больно! – Шершавый вытащил из лужи дрожащего котёнка, с которого текла грязная вода, и посадил в свою дорогую шляпу: ничего более подходящего под рукой не оказалось.

Маленький разбойник вдруг истошно завопил:

– Ты, дядька, – бабайка! Вот и иди себе в лес, а нашего котёнка не трогай!

Разговор с Виталькиной тёщей был неприятным. Она обвиняла Шершавого в смерти зятя и дочери, и никаких денег брать у него не хотела.

Обескураженный, вышел тогда Сергей Геннадьевич из дома, сел в машину. Водитель что-то спросил про котёнка.

– А вот ты и пристрой его в хорошие руки! – буркнул тогда он.

– Но где я? – пошарил в темноте рукой Шершавый.

Какие-то корни, корявые стены... Почему-то болели рёбра. В глубине пещеры раздался негромкий звук. Будто вздохнул кто-то большой. И начал шевелиться, потягиваясь. По стене струйкой посыпались комочки потревоженной глины, порскнули испуганные мыши.

Шершавый вспомнил вчерашний день, детский восторг от гонок на снегоходе, неудачное падение в речку, вспомнил, как выкарабкался с трудом из-под заснеженного берега, промёрз до самых костей и провалился...

Понял он, и кто там зашевелился рядом с ним, большой, потягивается и вздыхает, готовясь проснуться. Как говорится, сон в руку.

Теперь Шершавому стало страшно по-настоящему. Он замер, не то что стараясь – не в силах шелохнуться, парализованный ужасом. Страх заморозил позвоночник, сделал деревянными ноги. Ощущение безысходности сковало тело и разум. "Один на один хотел? На, вот тебе! Разве ты сейчас не один на один?" – вкрадчиво нашёптывал внутренний голос. Но ведь попасть в берлогу, на территорию зверя, без оружия – это совсем не то, к чему стремился Шершавый. "А к чему ты стремился? Вломиться в лес на орущем снегоходе, выманить мирно спящего зверя и расстрелять, не пришедшего в себя от сна, в упор? Эка доблесть!"

Медведь зашевелился сильнее, заворочался. До ноздрей Шершавого дошёл тошнотворный псиный запах медвежьей шкуры, смешанный с его собственным запахом – страха. Приближение когтистой лапы он почувствовал кожей. В панике Шершавый рванул из берлоги, развивая бешеную скорость. Но хозяин тайги, даже полусонный, бегал по глубоким сугробам гораздо быстрее перепуганного насмерть мужика. Шершавый ощутил смрадный запах из хриплой пасти за спиной. Тяжелое, подскочившее к горлу сердце, готово было вот-вот разорваться.

Поняв, что человек безоружен, и деться ему некуда, медведь остановился. По-собачьи присел на белый снег и стал с любопытством глядеть на глупого человека, нелепой раскорякой лезшего на дерево.

Совершенно обезумев от ужаса, Шершавый полз по толстой, почти горизонтальной ветке, пытаясь хоть на несколько минут оттянуть, отсрочить свою ужасную гибель.

Медведь зарычал и начал ловко карабкаться вслед за шустрой добычей. Добравшись до ветки, по которой отползал Шершавый, медведь залезать на неё не спешил. Цепко держась за берёзовый ствол тремя лапами, четвёртую длинно протягивал, заставляя человека отодвигаться ещё и ещё на несколько сантиметров – забавлялся как кот с мышкой.

****

Полина оставила снегоход на опушке и ходко шла по лесу на лыжах, костеря на чём свет стоит и отца, и этого урода, который не вернулся вчера вечером, и теперь его нужно спасать.

У отца, как назло, в спину вступило. Баню топил, неловко поскользнулся на крыльце с ведром воды. Теперь лежит, мается. Вечером порывался идти искать. Да куда там, намазала барсучьим жиром, уснул, как ребёнок.

Вчера, когда вернулась из дальнего леса, сразу поняла, что отец чем-то озабочен: Петрович колол дрова, хотя вон их сколько, наколотых с осени, лежит! Потом отец всё же признался, что отправил Шершавого охотиться на медведя.

– Кто? Крепыш? – интуитивно спросила Полина.

– Ну не на Змея же Горыныча его пускать! – виновато огрызнулся отец и ворчливо добавил:

– С Горынычем ему не справиться, знаешь ведь, какой хитрован. А Серёгу жалко. Если б не его деньги, на что тебя учить-то было?

– Ты теперь меня всю жизнь будешь попрекать его деньгами? Я уже три года как окончила, диссертацию вон пишу, – вспылила Полина. – Смотри-ка, жалко ему! Пожалела овца волка! Ему миллионы ляжку жгут! А Крепыш тут при чём?

Вот тут-то Петрович и понёс ведро в баню, да упал, расплескав воду.

– Тьфу, что за напасть! – заругался он, пытаясь подняться.

Однако сам справиться не смог, кряхтел и стонал, пока дочь ему помогала.

– Пойми, пап, мы ему ничего не должны, он оплачивает свои прихоти. А ты его деньги в дело тратишь, – приговаривала Полина, растирая старому спину.

– Ладно, – Петровичу было неловко перед дочерью за то, что выдал он место зимовки её любимца, которого оба знали ещё косолапым медвежонком, – да, может и не найдёт он его. Я же саму берлогу-то не показывал, так, квадрат на карте. Покатается, да приедет не солоно хлебавши, в бане париться. Ты это, дровишек подкинь...

– А на вертолёте летал?

– Летал, – признался Петрович, – на поляне высадил и велел у речки искать.

– Эх ты, а ещё егерь...

Когда Шершавый не появился к ночи, оба заволновались. Потом натёртый жиром и принявший спасительные сто грамм Петрович уснул, а Полина долго ещё ворочалась, строя предположения, что могло произойти с Шершавым. Нашёл ли он берлогу? И что было потом? Да, отец прав, для Шершавого лучше Крепыш, а не его предполагаемый папаша, известный своим злобным нравом восьмилетний Змей Горыныч. Горыныч-то знал, что такое человек. И старую пулю в теле носил: ушёл когда-то раненый от охотников. Рана зажила, а злоба на людей осталась. Но и Крепыш – тоже медведь, а не комнатная собачка. До сих пор это был игривый добродушный мишка, но вдруг папашины гены начали действовать? Как непредсказуемо могут вести себя медведи, поднятые среди зимы из берлоги, Полине было хорошо известно. Недаром её научная работа называлась: "Влияние различных антропогенных факторов на структуру популяции бурых медведей". Навидалась она, этих самых факторов! Тут и охотники, и лесные пожары, и вырубки эти, законные и незаконные. Лесов уже почти не осталось. Скоро зверя вообще только в зоопарках увидишь! Хотя, откуда в зоопарке-то? В неволе мало кто способен размножаться... Эх, человек! Паскуднее самого дикого зверя!

Вот и этот, урод шершавый. Ну чего ему не хватает? Богат. Машины меняет, снегоходы. Бабы вьются. Так нет, ему всё мало! Ощущений острых захотелось! Крови! Почему мужики такие? Почему им нравятся войны, убийства и разрушение? А теперь, похоже, самого спасать надо!

Но выходить на поиски сейчас, в ночь – не справится она: очень устала, целый день добиралась с дальнего зимовья. Отец теперь не меньше, чем на неделю вышел из строя со спиной. Полина лежала без сна, прислушиваясь, не загудит ли снегоход Сергея, Сережи. Так называла изредка Полина Шершавого в своих девичьих мыслях. Давно выделила его среди других охотников. И отличался Серёжа не только уродливой внешностью. Было в нём что-то загадочное, печаль затаённая. По молодости приключился с его женой несчастный случай. Наверное, до сих пор жену любит. И страдает. Петрович нашёл его тогда в лесу, обезумевшего от горя. И гору изуродованных трупов. Вызвал вертолёт, помог их увести. Полине тогда одиннадцать лет было, и мама ещё жива. Сергей после похорон несколько месяцев жил у них, никого не видел, ни с кем не говорил. По ночам только слышала Полина жуткие стоны да скрежет зубов. Потом, когда тайга подлечила его, исчез надолго. Лет пять назад объявился, уже богатый, на огромном джипе приехал. С тех пор помогает Петровичу, отстёгивает денег на нужды заказника, не жалеет. Сострадательное сердце Полины чувствовало боль не зажитой раны Сергея, готово было разделить, залечить эту боль. Но нужно ли ему её сострадание? Он ведь на неё, Полину, и не смотрит совсем, считает маленькой, пацанкой. И чем она хуже городских? Ладно, утро вечера мудренее. С тем и уснула.

А утром, ещё по темноте, завела "Буран" и выехала на поиски.

И вот теперь угрожающе рычит Крепыш. Его Полина давно научилась узнавать по голосу. Недаром с самого начала следила за медведицей и двумя славными медвежатами, потом отдельно за каждым из них. Крепыш уже вторую зиму живёт самостоятельно. Вот только не дали ему в этот раз спокойно поспать. Нашёл-таки Шершавый её любимого мишку!

Девушка прибавила шагу. Успеть, не дать наломать дров! Обоих ведь жалко!

Когда она вышла к большой берёзе, Шершавый висел на самом конце горизонтальной ветки, там, где ветка была уже не толстой и качалась от ветра. Крепыш, примостившись ближе к стволу, забавлялся: протягивал длинную лапу и с силой ударял по ветке, заставляя её дрожать и вибрировать. Видно было, что мужик держится на онемевших руках из последних сил.

Полина достала карабин, это на всякий случай. Быстро вставила в арбалет специальную ампулу и выстрелила в медведя. Потом пальнула из карабина в воздух. Крепыш от неожиданности коротко тявкнул и мешком свалился с дерева. Лекарство начинает действовать быстро, но всё же девушка продолжала держать его на мушке: мало ли что! Медведь сделал несколько шагов, лапы его начали заплетаться – сейчас упадёт.

Но упал с берёзы мужик. И угодил сверху прямо на медведя! Уже почти уснувший от дозы снотворного зверь встрепенулся, стряхнул с себя бедолагу. Потом уткнулся носом в снег, побежал на нетвёрдых лапах по своим следам и инстинктивно юркнул в недавно оставленную им берлогу.

– Молодец, Крепыш! – Полина с облегчением рассмеялась, – сама не увидела – ни за что бы не поверила, что бывает такое!

На Шершавом не было лица. Багровые шрамы выглядели на побелевшей от ужаса коже особенно уродливо, даже зловеще. Глаза. На Полину смотрели глаза смертельно уставшего человека. Впрочем, один глаз почти не видно под нависшим веком.

– Ты как? Сам идти сможешь? – почему-то обращаясь на ты, спросила Полина. – Тут недалеко, до снегохода только.

Шершавый молча кивнул.

****

Прошла зима. Ласковое солнышко растопило жухлые сугробы и весело играло в звонких ручьях, в витринах магазинов, в улыбках уставших от зимы людей.

– Эх, ты, охотник! Кому мстишь-то? Не виноват Крепыш перед тобой ни в чём. Вон и сейчас пощадил тебя. Тебе бы – в себе зверя победить!  Эти слова Полины, которые она сказала тогда Шершавому, расставили всё по своим местам.

Крутой матёрый охотник, превратившись в беспомощную жертву, позорно висевшую на ветке, не стал зацикливаться на ощущении унижения оттого, что спасла его – женщина, по сути, девчонка. Он чувствовал лишь бесконечную благодарность от самого факта спасения. Да, Полина права, спасения – и от медведя, и от самого себя.

Что ж, пора приниматься за дело. Пора исправлять ошибки. Теперь у Шершавого была новая конкретная цель – компенсировать природе и миру тех, виновником чьей гибели стал он сам. Он отдавал себе отчёт, с какими трудностями ему теперь придётся столкнуться. Многие со своими тёщами не могут ужиться, а тут... Виталькина. Она ведь до сих пор считает Шершавого душегубцем.

Но именно эта новая цель придавала вкус его новой жизни. Шершавый ясно увидел выход из тупика, куда загнал себя сам после того несчастного случая с Надюшкой.

Вот и домик Виталькиной тёщи. Пацан узнал сразу, крикнул громко:

– Баба, иди сюда! Бабайка опять приехал! – и строго спросил Шершавого: – Ты куда нашего котёнка дел?

– Да, у Коли, водителя моего, живёт твой котёнок. Можно и назад забрать. Ты его обижать не будешь?

Пацан насупился и сказал:

– Не буду. Бабушка сказала, бить маленьких не-пе-де-гично!

– Непедагогично! – поправила его Виталькина тёща.

– Вы, Галина Ивановна, и ты, Валерка! Слушайте внимательно и не перебивайте! Вы меня знаете хорошо, да всё же не очень. Предлагаю познакомиться поближе. Вы одни, и у меня родни нет. Давайте подружимся, а там, глядишь, вместе жить будем! Вместе-то оно, веселее!

Виталькина тёща оторопело молчала, а Валерка сказал:

– Ты, что, бабайка, папой моим хочешь стать? А мамой кто будет? – Он шмыгнул носом и оглянулся на бабушку. – Маму тоже надо, да, баб?

– Ну, маму я тоже почти нашёл! – засмеялся Шершавый. – Предлагаю поехать за подарками, а потом – знакомиться! Ты, Валерка, какой велосипед хочешь – двух– или трёхколёсный?

– Двух, конечно. Что я, маленький? – У пацанёнка загорелись глаза.

Виталькина тёща поджала губки, когда увидела, какой подарок приготовил Сергей Полине.

На некогда белом фоне новенького снегохода сочно зеленела тайга. Почти как на картине Шишкина резвились три маленьких забавных медвежонка.

– Это китч, Серёжа, – скорбно произнесла она.

– А вам, Галина Ивановна, я купил путёвку в Австралию. Вы ведь там не были ещё? Поезжайте, отдохните, давно ведь мечтаете о путешествии, – с лукавой улыбкой сказал Шершавый и с удовольствием отметил, как полезли на лоб глаза Виталькиной тёщи.

Показать полностью

В Питере шаверма и мосты, в Казани эчпочмаки и казан. А что в других городах?

Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.

Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509

Шкура неубитого медведя, часть первая

Шкура неубитого медведя, часть вторая

Натура у Сергея Геннадьевича Шишанова была двойственной. На красные байки приятелей о гиперубойности и суперкучности импортных стволов он не велся и довольствовался простым ижевским карабином калибра семь шестьдесят две. Но вот машины отечественные не любил. И снегоход недавно приобрёл канадский, новейшей модели, с цифровым инфоцентром, подогревом рулевых ручек и подготовкой под индивидуальную раскраску.

Пересмотрев кучу картинок, изучив возможности современной аэрографии, решил пока оставить корпус девственно белым. Потом, после охоты, пригласить автохудожника на дом – похвастаться трофеем, и пусть с натуры делает свой дизайн-проект!

Да, была, была слабинка у Сергея Геннадьевича: любил Шишанов распустить хвост веером. Нравилось ему ловить восторженно-завистливые взгляды, нравилось удивлять. И особого значения не имело, у ровни его или у слесаря из салона полезут глаза на лоб от восторга и восхищения.

Вот и тогда, пятнадцать лет назад, запихал Надюшке в рюкзак резиновый матрас, да слегка надул его. Рюкзак получился лёгким, но громадным. Надюшка торопилась, бежала, пытаясь догнать, а рюкзак качался от ветра, застревал между деревьями на узкой тропинке. Она сердито вырывалась из цепких хвойных объятий и снова догоняла.

Шишанов испытывал необъяснимый кайф, когда редкие встречные ошалело оглядывались на него, рыжего, с бородой, как у Хемингуэя, ужасно старого и опытного в свои двадцать пять, а потом – на молоденькую беременную Надюшку с необъятным рюкзачиной.

Сейчас, с его-то возможностями, эпатировать можно не только надутым рюкзаком. Эх, был бы сын! Сын оценил бы этот новый снегоход! В пятнадцать лет каждому пацану понравилась бы такая игрушка. Да что там снегоход!

Шишанов закрыл гараж, вошёл в дом. Плеснул в широкий стакан коньяка, сел у камина. Чтобы не поддаться воспоминаниям, которые опять готовы были сделать этот вечер похожим на пять тысяч предыдущих вечеров, Шишанов включил видео о прошлогодней охоте.

В кадре – добротный таёжный дом его приятеля и конкурента Виталия Самойлова. Семеро мужчин за столом. Жестикулируют, деловито обсуждают предстоящее мероприятие. Вот и он сам, Шишанов. Ну и рожа! Красавчик! Хорошо, что глаз уцелел! Теперь, конечно, мог бы привести себя в порядок, сделать пластическую операцию. Ему уже не раз об этом намекали.

Сергей Геннадьевич усмехнулся. Зачем? Сначала было не до этого, потом привык. Безобразные шрамы на левой стороне лица, скомканное ухо и полуприкрытый наплывшим веком глаз не давали забыть о боли по утраченной семье, служили напоминанием его вины. Пустота заполнялась бешеной работой на износ, которая заменяла молитвы о раскаянии. К тому же шрамы потворствовали его привычке эпатировать. Работе это не мешало. Даже наоборот. Дисциплина на предприятиях Шершавого, как прозвали его подчинённые, была на высоте. Конкуренты тоже побаивались. Постепенно упорная работа вкупе с природной интуицией и умением делать правильные выводы вывезли его на новый уровень. Денег теперь было достаточно на любые прихоти: охоту, автомобили, женщин. Да, женщины его почему-то любили. Страстно и самозабвенно. Он чувствовал, что не просто из-за денег. Хотя так и не смог прикипеть душой ни к одной из них. Не нашлась та, которая бы сумела заполнить зияющую пустоту. Или стало уже невозможно отогреть замёрзшее сердце?

На экране мужчины в белых маскировочных костюмах вышли на крыльцо. Побежала под колёса заснеженная дорога. Остановка в лесу. Смеющийся Виталька выкатывает из машины снегоход. Потом охотники заняли позиции. Снимал кто-то из них. Обречённо притих лес. Замерли шапки снега на пихтах. Исступлённо залаяли собаки. Камера выхватила возбуждённо трепещущий хвост Варнака, который с Виталькиной Найдой азартно носился по рыхлому снегу. Хотя ждали его, всё равно неожиданно выскочил из сугроба медведь. "Здоровый, чёрт!" – вспомнил Шершавый.

Варнак подкатился под ноги зверю. Тот замотал головой, стряхивая с себя прерванный сон и назойливых лаек. Потом резко прыгнул в сторону Витальки, который стоял к нему ближе всех.

– Не стреляй! – услышал свой вскрик Шершавый.

Выстрелы всё же раздались, медведь вздрогнул, продолжая по инерции переть на Самойлова. Шершавый тоже тогда стрельнул, мысленно попрощавшись с глупым псом, по молодости не сумевшим справиться с азартом и вовремя отцепиться от медведя. Зверь распластался в нескольких шагах от Витальки. Камера показала крупным планом припорошенную снегом голову зверя, нестрашную уже, мёртвую морду. Довольные лица охотников. И лишь на лице Шершавого – досада, которая усиливалась съехавшим вбок шрамом.

Сергей Геннадьевич выключил видак, налил ещё коньяка.

Он так и не простил Витальке гибель Варнака. Подмял под себя незадачливого конкурента, как тот медведь подмял задетого пулей пса. И не сожалел об этом.

"Ну, это разве охота?" – раздумывал Шершавый, подкладывая в камин полешко.

"Столько много народу, а толку? Медведя завалили. Но чья, чья пуля его убила? До сих пор никто не знает. И ощущения не те. Эх, то ли дело тогда..."

Разгорячённый коньяком мозг был больше не в состоянии справляться с тщательно отгоняемыми воспоминаниями.

****

Для Серёги пробежаться по тайге, подступающей к Поднебесным Зубьям, всегда было делом самым обычным. А Надюшке доктора говорили, что гулять беременным полезно. Никто тогда и предположить не мог, во что выльется та прогулка за черникой.

Зачем тогда Серёга прихватил с собой дедову двустволку? Никакой нужды нести её с собой в поход "за витаминами" не было. Да и тяжёлая она. Неужели, только для того, чтобы произвести впечатление на свою молодую жену? Показать, какой он взрослый, крутой? Или предчувствовал, что понадобится в лесу оружие?

Остановились на ночёвку на берегу таёжной речки. Серёга привычно установил палатку, развёл костёр, спустился по камням за водой. На большом валуне лежала Надюшкина одежда. Сама она тоненько визгнула, застенчиво прикрыла руками острые маленькие грудки и присела, плюхнулась в воду. Серёга побросал котелки и как был, в одежде, побежал к жене по скользким камням. Они хохотали и плескали друг в друга пригоршни прохладной воды, сверкающей в предзакатном солнце. Потом он согревал озябшие грудки ладонями и губами, гладил тугой выпуклый живот. Прикладывался к нему ухом, щекоча бородатой щекой и пытаясь уловить, почувствовать присутствие сына.

Они сидели у костра, пили чай. На Амзасской воде он был удивительный. В городе никогда такой не получается, даже из самой лучшей заварки!

Давно готовое к закату солнце всё медлило, не уходило, скользило жирным блеском по журчащей меж камней речке, ласково трогало прощальными лучами редкие пока вкрапления золота на малахитовой зелени леса, заставляло вспыхивать Надюшкины волосы при каждом повороте головы. Не понимая, отчего это с ним происходит, Серёга старался насмотреться, надышаться, напиться очарованием вечера, вобрать в себя ощущение покоя и умиротворения. Опять предчувствие? Оттого и запомнились обострённо все детали, будто произошло это только что, а не пятнадцать лет назад.

На тропинке со стороны горы появились двое. Надюшка испуганно прижалась. Парни сгибались под рюкзаками, по-настоящему тяжелыми.

– Здорово, ребята! Вы наверх или возвращаетесь? – приветливо спросил худой, долговязый, освобождаясь от ноши.

– За черникой идём! А вы сверху? Как там ягода? Есть? – спросил Серёга.

– Да нормально, нынче она крупная и рано созрела.

– Чайком не угостите? – К костру подошёл второй, плотный, парень, в мокрой от пота футболке. – Митя, – жизнерадостно представился он, – а тот, длинный – Димка.

– Конечно! Подсаживайтесь! Вот сахар, конфеты, – Надюшка засуетилась и натянуто засмеялась:

– Дима и Митя – это же одно и тоже!

– Ну, в общем, да. А хотите черники попробовать? Вам, вижу, витамины нужны, – Дима кивнул на Надюшкин живот и, сутулясь над рюкзаком, щедро нагрёб полную миску чёрной, с сизоватым отливом ягоды с прилипшими мелкими листиками.

– Да мы сами завтра наберём, – начал было отнекиваться Серёга.

– Да, ладно, не парься. Завтра – своей наберёте, а сегодня нашей поешьте! – Новый знакомый подмигнул Надюшке.

– А где вы брали ягоду? Выше зоны леса? – расспрашивал Серёга.

– Да там, на курумнике, у квадратного озера, полно её.

Два Дмитрия решили переночевать на этой же поляне, поставив палатку чуть дальше. Пока они занимались ужином, Серёга прямо у костра надул матрас, упал на него, проверяя упругость, потом растянулся, расправляя уставшее тело. Рядом присела с миской Надюшка, стала есть ягоды, выбирая их пальчиками, которые тут же окрасились лиловым соком.

Разговорились. Новые знакомые оказались из одного с ними города. Студенты, решившие подзаработать на чернике. Это была их третья ходка.

– А что? Бидончик черники как два ведра любой садовой ягоды стоит! Прям в электричке разбирают! – хвалился Митя.

– Ну, а вы? Медведей не боитесь? – неожиданно спросил Дима.

Надюшка медленно отставила миску и повернула к мужу слегка испачканное черникой лицо. Остановила на нём немигающие глазищи.

– Да какие сейчас медведи? Конец августа. Сытые они. От людей подальше держатся, – бодро сказал Серёга и с бравадой добавил:

– Ну, а если что, у меня вон ружьё есть!

– Покажь! – заинтересовался Митя.

Серёгу понесло. Он хвастливо демонстрировал старенькую двустволку, сбивчиво торопился рассказать о ней все охотничьи истории, которые слышал когда-то от деда. И сразу превратился из опытного и мудрого, каким себя мнил, в обыкновенного мальчишку, правда, с бородой, как у папы Хэма, только не седой, а рыжеватой.

– А патроны-то есть? – азартно спросил Митя.

Серёга оглянулся.

– Зачем ты?... – прошептали фиолетовые губы.

– Да, ладно, Надь, я сейчас, – Серёга, мимоходом чмокнув жену, метнулся в палатку и вытащил патроны.

Солнце уже село, лес постепенно растворялся в синеватых сумерках.

Когда на поляну кубарем выкатился медведь, и завизжала Надюшка, ружьё было в руках у Мити. Он резко обернулся и выстрелил.

Парни оторопело переглянулись. Потом рванули к упавшему ничком телу. Дима протянул длинную ногу, тронул тёмную кучу носком ботинка. Медведь не шевелился. Когда притащили его поближе к костру, разглядели: мишка оказался совсем маленьким. Наверное, родился зимой, одно лето только и прожил.

Надюшка плакала навзрыд, гладя густую шерсть медвежонка. Парни растерянно молчали.

– Ладно, Надя, ты это... иди спать. Что теперь поделаешь? – Серёга обнял жену, подтолкнул к палатке.

– Да испугался я, с испугу пальнул, – кисло оправдывался Митя, – этот вон, – он кивнул на долговязого, – всю дорогу медведями пугал, а тут ты со своим ружьём!

– Ладно, будешь сейчас всех обвинять! – огрызнулся Дима.

– А где мать-то его? – спросил Серёга, вглядываясь в темноту.

– А чёрт его знает! Сразу не вышла, значит, нету её, матери-то. Видать, заблудился, отстал, а, может, и убитая мать давно...

– Не факт. Придётся дежурить ночью. И с этим нужно что-то делать, – кивнул Серёга на трупик.

– Да ну, дежурить, – возмутился Митя, – мы за сегодняшний день так наломались, с ног валимся! А трофей – дарю! Дитёнку своему чуни из шкуры сошьёшь!

– Завтра нам рано вставать, чтоб на электричку успеть, – виновато пояснил Дима и повернулся.

– Ну... спите, мужики! – растерянно сказал Серёга в сутулую спину.

Он оттащил медвежонка подальше в лес, завалил камнями. Сел на надувной матрас. Ружьё пристроил рядом, наготове. Сидел, облокотившись спиной о берёзовый ствол, и прислушивался к ночи.

В темноте речка журчала звонче. Покрикивала ночная птица. Шипели и потрескивали дрова в костре. Тревожными шорохами дышал лес. Всхлипывала в палатке Надюшка.

– Надя, не плачь! Хочешь – иди сюда, вместе подежурим! – негромко позвал Серёга.

Она пришла. Зарёванная, уткнулась мокрым носом в шею, зашептала:

– Что теперь будет, Серёжа? Он же маленький совсем, ребёнок.

– Ну, ну, полно, не расстраивайся, – Серёга с трудом подбирал слова, – нечаянно так получилось. Несчастный случай.

– А если бы нашего мальчика кто...

– Ну, вот что. Ты себя не накручивай. Тебе нельзя волноваться. Спи давай! – строго сказал Сергей, – утро вечера мудренее.

Сбегал в палатку за спальником, укрыл жену, прилёг рядом, прижал к себе, баюкая как маленькую, успокаивая. Вскоре Надюшка задышала ровно, лишь изредка всхлипывая во сне.

"Чёрт! И принесла же их нелёгкая! – чертыхался про себя Серёга. – Такой вечер испортили! Если бы не они, я бы и не вспомнил о ружье!"

Пощупал под краем матраса – здесь оно, на месте. Попробовал смотреть на небо, думать о звёздах, чтобы усыпить тревогу и не уснуть самому.

Медведица пришла под утро.

Солнца ещё не было. Лишь едва зарозовело небо на востоке. Над рекой неподвижно стоял холодный туман. Она и вышла из-под берега вместе с туманом, принеся его с собой на поляну. Бесшумно прошла мимо спящих людей, углубилась в лес, разрыла камни, наваленные на её детёныша. Лизнула запёкшуюся кровь под лопаткой своего малыша. Огромными скачками понеслась обратно. Обрушила мощный удар на голову Надюшки, лежащую на плече мужа, пробороздив когтями по его лицу. С силой шмякнула мужчину о ствол берёзы. Принялась остервенело трепать зубами и рвать когтями беременную женщину, пытаясь отнять обе сосредоточенные в ней жизни.

Потом метнулась по поляне, вмиг преодолев расстояние между палатками. Всё произошло слишком быстро.

Когда Серёга пришёл в себя, медведица стояла к нему боком, на том месте, где раньше была палатка студентов, и натаскивала лапой валежник, укрывала хворостом... что? Из-за тумана было плохо видно.

Серёга вытер рукавом кровь, заливающую левый глаз, медленно, стараясь не дышать, подполз к матрасу, нашарил валяющуюся в траве двустволку. Тщательно прицелился и выстрелил дуплетом в горбатый загривок. Тут же вскочил, с силой переломил ружьё, отбросил дымящиеся гильзы и вогнал в стволы ещё два патрона. Медведица завалилась набок, потом села, мотая огромной башкой и вскидывая лапу, будто хотела опереться на невидимую стену, а цепляла лишь зыбкий туман. Маленькие пронзительные глазки жгли насквозь ненавистью и злобой. С усилием поднялась на задние лапы и стала надвигаться чёрной громадиной. В холодной ярости всадил Серёга и эти две пули в раскрытое мощное тело. Зарядил стволы снова. Но зверь уже остановился, покачнулся и рухнул в двух шагах от него. Огромная лапа судорожно дергалась, тянулась к своему обидчику, когти со скрежетом скоблили каменистую землю. В поверженную медведицу выпустил оставшиеся пули.

****

Вот, вот каких ощущений не хватило Шершавому на прошлогодней охоте! Мести, жажды убийства смертельного врага, вмиг отнявшего у него счастье, любовь, жену и нерождённого сына, клокочущей ярости, рождающей холодный расчёт в выборе тактики. Праведной злости, пробуждающей инстинкт открытого противоборства человека и зверя. Опьянения от схватки не на жизнь, а на смерть. И ещё большего опьянения от победы над врагом. Торжества ожесточённого сердца.

Это не то, что там, в десятиминутном фильме, – семеро на одного, да ещё и с собаками! Нет! В этот раз он пойдёт один.

Шершавый смотрел в иллюминатор, но не видел ни сверкающей белизны снега, ни красот зимней тайги. Теперь он не прогонял воспоминания, от которых убегал все эти пятнадцать лет. Убегал в работу до одури. В свой не всегда чистый бизнес. В покупку новых игрушек вроде снегохода или очередного автомобиля.

Почему сейчас? Да кто его знает! Достигнув определённого положения и зарабатывая столько, что уже и придумать не мог, на что ещё потратить, вдруг неожиданно остро ощутил пустоту рядом с собой, которую уже были не в силах заполнить ни работа, ни чужие женщины. Ощущение собственной ненужности, никчёмности существования требовало выхода. Говорят, клин клином вышибают. Может, эта авантюра вернёт утраченный вкус к жизни.

Теперь он разрешил себе вспоминать.

Ноздри Шершавого затрепетали. Он даже почувствовал вновь этот запах. Сыроватый запах багрово-фиолетового месива растоптанной черники из опрокинутых рюкзаков смешался с приторным запахом крови. Изломанное тело долговязого Димы скрючилось нелепым зигзагом. Его вывернутая нога лежала поперёк груди второго студента. Из-под этой длинной ноги из разодранного живота коренастого медленно выползали сизовато-белые перламутровые кишки. Зуммером гудели, приноравливаясь сесть поудобнее, чтобы приступить к кровавому пиршеству, жирные изумрудные мухи. И кровь. Всюду кровь.

Вот и Надюшка. Голова жены свёрнута набок. Золотистой осталась только одна прядка, остальные волосы намокли и стали красно-бурыми. Тело тоже в крови. Удивлённо и обиженно распахнуты огромные глазищи. А губы... Губы все ещё перепачканы черникой.

Никогда. Никогда потом Серёга не мог есть эту ягоду.

Продолжение следует

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!