Под конец урока я была измотана и зла как никогда.
— Яковлев! Какого числа началось контрнаступление под Москвой?
Долговязый парень с наглой физиономией встал и обменялся с окружающими взглядом, говорившим: «Не знаю, чего она хочет».
— Не дождётесь, — ухмыльнулся Яковлев.
Вокруг него раздалось несколько смешков.
— Ну насчёт твоего воспитания я и так давно в курсе! — Ответила я. — Так что лишний раз не подтверждать его отсутствие. Дату начала контрнаступления под Москвой я услышу? Хотя бы месяц.
Яковлев бросил на меня такой утомлённый взгляд, словно это я была замучившим его неучем. Потом обвёл взглядом аудиторию, будто ища подсказки. Не нашёл её и ляпнул:
— Ну там это… В тыща девятьсот… Каком-то там…
— Сорок… — Шепнули с галёрки.
— Сорок, — сказал Яковлев.
— Сорок пятый, — ляпнул он с такой физиономией, как будто бы не отвечал на уроке, а в казино делал ставку.
Чаша моего терпения переполнилась:
— Какой сорок пятый?! Ты, как, с головой, вообще дружишь?! Думаешь, к сорок пятому году всё ещё под Москвой стояли?! Господи, Яковлев, как можно быть таким тёмным?! Это же все знают, все, вообще все!!!
— Нормальные люди! Не такие, как ты, а с мозгами!
— А я, что, без мозгов, что ли, по-вашему?
— А что, с ними?! По-моему, нет! У кого мозги есть, те в состоянии запомнить подобные элементарные вещи!.. И вообще, Яковлев, к твоему сведению, на этой войне люди погибали ради того, чтоб такие как ты жить могли!
— А я и живу, — буркнул он.
— Живёт он! А толку-то? Школу вот в мае закончишь — а дальше чего? Как ты жить собираешься? Дворником будешь? Да ты ж ни на что не способен!
— Вы не имеете права меня оскорблять, — завёл лоб их обычную песню.
— А я не оскорбляю! Я просто констатирую факт! У нас школа носит имя героя Советского Союза Николая Николаевича Сайкина! И вот такие как ты, Яковлев, действительно оскорбляют! Оскорбляют его память тем, что даже не дают себе труда запомнить год сражения, где он погиб!
— А какая ему разница на том свете?
Я вздохнула. Такому аморальному типу, как Яковлев, толку нет объяснять что-либо. Хоть кол на голове теши. Всё, хватит.
— Ладно, садись, два. Яковлев, Яковлев… Не знаю, как ты жить-то дальше будешь…
— Долго и счастливо. Надеюсь простудиться на ваших похоронах, — отозвался хам.
Общий хохот был прервался звонком. Не дождавшись моих слов, одиннадцатиклассники повскакивали — и через минуту класс был пуст. Ещё спустя минуту на их место начала перекочёвывать новая орда дикарей.
Я прошлась до туалета, потом спустилась в столовую. Там как всегда была очередь. Хотя учителей и пропускали вперёд, времени перемены мне могло хватить только на чай и пирожок — да и то если есть второпях, а не с удовольствием. Честно говоря, я надеялась, что если подкреплюсь, то вернусь в нормальное расположение духа, но этого не вышло. Возмущение тупостью выпускного класса продолжало кипеть внутри, а наглость и безнаказанность Яковлева никак не шли из головы. Не сомневаюсь, что этот остолоп сейчас обедал в соседнем зале, довольный собой, а то и курил где-нибудь в туалете… А я злилась на него и на себя — за то, что не смогла поставить на место зарвавшегося лоботряса, как ни старалась. Жить он долго и счастливо будет, ну-ну… Да лет через десять сопьётся. Ну это если раньше не посадят…
На обратном пути из столовой ко мне привязался второй историк — молодой паренёк, обожающий всякую бюрократию и сходящий с ума от восторга в связи с назначением его председателем подразделения гуманитарных предметов. Он в очередной раз напомнил мне, что я не сдала отчёт по плану празднований юбилея окончания Сталинградской битвы, по внеклассной работе, а также пятьдесят пять поурочных разработок для шестого класса… Настроение моё стало ещё хуже. Кажется, я хотела ответить ему что-то очень грубое, но не решилась, а просто кивнула. Чёртов коллега принял этот бессмысленный жест за мою готовность выслушивать его указивки и дальше:
— И вот еще что. В кабинете у вас не хватает наглядных пособий. Совсем стены голые.
Ключевский с Костомаровым висят…
— Да кому они нужны сейчас! И кто их знает, кроме нас с вами? Комиссия придёт, захочет видеть признаки патриотического воспитания! Надо исторических деятелей повесить. Только, знаете, правильных чтобы! Ну, маршала Жукова…
— У нас и так целый школьный музей по войне.
— Ничего, это лишним не будет! Впрочем, чтоб не повторяться, можно и другого кого… Кто у нас в моде сейчас?.. Вот Столыпин, к примеру! Знаете, у меня возле дома даже бар такой есть — «Столыпин». С твердым знаком на конце! Неплохо, да? Возьмите хорошую фотографию и распечатайте её в формате А3. Лучше, если с цитатой!
— «Им нужны великие потрясения, а мне нужна великая Россия».
— Вот! Отлично! Это сделайте до пятницы, пожалуйста. И подумайте, кто еще будет там в тему смотреться. Героев там всяких… До пятницы только! Хорошо, что я вас встретил, а то скоро педсовет… Вперёд и с песней!
Я пошла обратно, проклиная и второго историка с его дурацкой инициативностью, и себя за то, что не сумела отвертеться от очередных поручений. Как обычно: если уж случается дрянь, то вся сразу! Не дай Бог на последний урок не готовые явятся! Бошки им всем поснимаю! Убью дармоедов!..
…Я поднялась обратно на второй этаж, и тут, около лестницы, опять нос к носу повстречалась с Яковлевым.
Он стоял в компании пары других лбов и говорил с ними о чём-то. Я думала, спокойно пройду мимо, но Яковлев заметил меня в то же мгновение, что и я его. Отвернувшись от друзей, он вдруг посмотрел на меня с такой злостью, с такой ненавистью, какой я ни разу не видела в человеке… А спустя секунду поднял руку, как мне показалось, замахнувшись в мою сторону. Я рефлекторно отстранилась, дёрнулась назад… И поняла, что он вовсе не собирался меня ударить, только тогда, когда утратила опору под ногами и полетела спиною вперёд в неизвестность.
Последней мыслью перед тем, как мой затылок коснулся угла одной из нижних ступенек было: «Ипотеку не закрыла, не успела»…
Очнувшись у подножия лестницы, я немного удивилась, что жива. В следующую секунду удивилась ещё больше: стены вокруг были снизу окрашены тёмным коричневым цветом. Не припомню, какими я привыкла их видеть, но не такими ведь…
Мои думы над этой загадкой прервала незнакомая женщина в строгом костюме, наклонившаяся надо мной, валяющейся вверх тормашками:
— Нина Павловна, как вы? В порядке? Урок вести можете?
— Не знаю… — Сказала я. — Вроде… Наверно, могу…
Вообще, меня зовут Марина Львовна. Понятия не имею, почему меня обозвали Ниной Павловной. Хотя может статься, что от удара об угол мой слух ухудшился, и словом «Нина» мне показалось не вполне чётко выговоренное «Марина». Ну а отчество могли и перепутать… Хуже то, что я совсем не узнаю эту особу. Тридцать лет в нашей школе работаю, знаю тут всех… Неужели от падения у меня отшибло память?! Боже мой…
Незнакомка помогла подняться на ноги.
— Вы, Нина Павловна, впредь осторожнее будьте! А то напугали.
— Да ну что вы! Себя берегите. Ведь вы нам нужны.
«Нужна я кому, ага, как же», — машинально сложилось внутри головы, но язык удержался на месте.
Прозвенел звонок. Незнакомка ушла; обычный гул школьного коридора затих, рекреация опустела. Аккуратно, держась за перила, я принялась подниматься обратно, заново, к себе на второй. Ладно, память на лица отшибло. Но где кабинет мой, я помню. Историю как будто тоже помню. Ну, прорвёмся… Сегодня последний урок остаётся. Отведу его, а там, если лучше не станет, — к врачу…
Я дотащилась до кабинета. Дверь в него почему-то была не такая. Не эта. Не та, что я помню… Впрочем, — я огляделась — и двери остальных тоже оказались как будто новыми. Может, раньше я к ним не приглядывалась просто? В любом случае, урок вести-то надо.
— Здравствуйте, садитесь.
Снова лица незнакомые. Чёрт возьми, ни одного ни узнаю! Вот незадача! Да одеты все странно: в обносках, в старье… А, должно быть, с субботника!
Физиономии чужие, а поведение, как у всех. Как всегда, нехватка кожи: на жопе при сидении натянулась — и на морде тут же рот открылся.
…Так, странно, а это откуда?
Над задними рядами висел древний транспарант с цитатой из Чернышевского, намалёванный плакатным пером. Помнится, я выбросила его в девяносто шестом году — когда только-только начала заведовать этим кабинетом… Хотя, может, и не выбросила… Дело-то давно было… Может, я куда-то его спрятала, а второй историк уже успел сбегать сюда после нашего разговора и повесить обратно на стену это «патриотическое пособие»?..
Коричневой доске вместо зелёной и портрету Сталина над ней я даже уже и не удивилась. Ну, Сталин, значит, Сталин. Значит, надо так. Такая установка. Видимо, оформление кабинета новыми наглядными материалами действительно уже успели начать в то время, пока я валялась у лестницы вверх тормашками… Интересно: это значит, что самой насчёт портретов уже можно не напрягаться?..
Впрочем, ладно, сейчас главное не это.
Чтобы долго не молчать и не вызвать подозрений, я велела дежурному вымыть доску, ещё раз (безуспешно) потребовала тишины в классе, а сама тем временем села за стол и заглянула в раскрытый журнал. Так, последняя тема была «Революция 1905 года». Значит, дальше Думы, партии, аграрная реформа. Слава Богу, историю я не забыла. Вот сейчас поспрашиваю, выясню, докуда добрались, потом продолжу… Господи, да что ж они гудят с первой минуты и никак не затыкаются?! Да класс такой большой, все парты заняты! А это что, матом ругаются там, на Камчатке?! Совсем обалдели?! Или мне от падения это мерещится?..
Я подняла глаза на продолжающий гомонить класс. В ту же секунду с третьего ряда на первый перелетел ком бумаги; какая-то девчонка повернулась и ударила соседа, сидящего сзади, учебником по голове; кто-то громко взвизгнул и потребовал не тыкать его в спину; а парень, сидящий за ближайшей ко мне партой, прошептал что-то своей соседке на ухо и тут же расхохотался, увидев, как краснеют её щёки. Этот последний взбесил меня больше других. К тому же его наглая физиономия показалась мне отчего-то знакомой. Так что я, не долго думая, сказала:
— Что, нам весело, да? В цирк пришёл, да? Ну-ка встал и к доске быстро!
Парень нехотя встал и сделал несколько шагов, отделяющие его от требуемого места. Около половины класса заткнулись и с любопытством, как мне показалось, принялись наблюдать за происходящим.
— Вопрос первый. Что было 9 января 1905 года? — Задала я первое попавшееся.
Парень закатил глаза. Потом немного помычал. Потом улыбнулся, как будто пытаясь очаровать меня. Потом выдал:
— Очень остроумно! А ещё что тогда было? Что из важного?
— Да батя мой родился в этот день! — Крикнул рыжий пацан с третей парты.
Господи, как они все меня бесят! Я не помню этот класс, но по ощущениям похоже на 11-й «Б» — только он может сравниться с 11-м «А» в мотании нервов! Ну и морды у них взрослые, всем лет по восемнадцать… Хотя, судя по теме урока, скорее десятый…
— Ладно, а что было 17 октября 1905 года? — снова я обратилась с маявшемуся у доски лоботрясу.
Тот начал качаться на месте. Состроил мне глазки. Потом крикнул в зал:
— Эй, народ! У кого в этот день кто родился?
Снова послышались смешки, но уже немногочисленные.
— Если собираешься быть клоуном, то придумай что-нибудь поинтереснее, — заметила я. — Во второй раз та же шутка не смешна.
— Не собираюсь я клоуном быть никаким, — лоботряс помрачнел. — Вы нормальные вопросы задавайте, а не эти! Почему я должен помнить какие-то дурацкие числа? Может, ещё спросите, в котором часу?!
— Так, давай не пререкаться! Если б ты учил хоть-нибудь, то знал бы, что манифест Николая II от 17 октября иначе, как по его дате, не называют!
— А зачем это мне надо учить всякие манифесты всяких там Николаев Кровавых? Небось, не при царизме-то живём! Как будто учить больше нечего!
— Потому что надо знать прошлое своей страны, чтобы быть гражданином, а не амёбой! Уважать людей, которые, например, погибли за то, чтобы жили такие, как ты!
— Николашка за меня погиб? Вот новость! — Парень усмехнулся. Аудитория поддержала его одобрительным и весёлым гулом.
— Ладно, проехали. Кто такой был Гапон?
— Ну хоть что-то! А дальше? Где он участвовал?
— Известно, где! — Парень вновь ухмыльнулся и явно стрельнул в меня глазками. — Участвовал в одурманивании народных масс, как и все попы!
— Так, ну хватит! В остроумии упражняться — в другом месте! Ставлю два и садись!
— Нина Павловна ставит тебе два ведра водки! — выдал очередной остроумец с последней парты.
Я попыталась поставить его на место, но без особенного успеха. Класс снова хохотал, а новоявленный клоун у доски стоял как вкопанный. На самой Камчатке то ли мне показалось, то ли на самом деле, играли в карты.
— Слушай, хватит дурака из себя строить! Если думаешь, что это выглядит смешно, я разочарую: это выглядит по-идиотски! И вообще, — продолжила я, когда клоун, надувшись, уселся обратно на место. — Вот вы все тут, казалось бы, взрослые люди. Могли бы уже и работать пойти, не сидеть тут за партами! Но нет же, всё играете, как маленькие! Хиханьки да хаханьки вам всё! А жить как будете?
— Долго и счастливо, — буркнул сидящий напротив меня обладатель двойки.
— Сомневаюсь, — не сдержалась я. — Фамилия?
— А вы не сомневайтесь. Сайкин, Коля.
Я потянулась за ручкой и вдруг обнаружила, что на столе нет ни одной нормальной: только перьевая да чернильница. Ничего не понимаю… А в журнале-то чем пишут, не пером же? Из клеточек оценок на меня вместо цифр смотрели какие-то буквы: «пл», «х», «отл» и другие, выведенные чужой, умело обращающейся с чернилами, рукою. Что за?.. Закрыла журнал. Под ним шариковой ручки тоже не было.
А на обложке журнала написано было: «10 Д класс. 1940-1941 учебный год»
Дрожащими руками я отбросила журнал. Заглянула в голубые глаза Сайкина. Посмотрела на рыжего парня, чей батя родился в Кровавое воскресенье. Перевела взгляд на остряка, ляпнувшего про водку. Посмотрела на каждого в классе… Да ведь это же… Они же… Неужели…
Заметив, что со мной что-то не то, весь класс замолк, а картёжники спрятали карты.
В воцарившейся тишине я дрожащим голосом начала давать новую тему:
— «Столыпинская реакция»… Столыпин, ребятки, был вешатель… Но про него всё равно надо знать и учить… Это, милые, вам в жизни пригодится… В вашей долго и счастливой, вот увидите…
Если вам понравилось, как я пишу, вот тут есть другие работы
