Жду новый пост

Серия «Обзоры фильмов и сериалов»

Бэтмен узнал, что Пугало планирует распылить нейротоксин по всему городу, как раз после мытья бэтмобиля. Обычно этим занимался Альфред, но тогда супергерой самолично пропылесосил салон, выковырял из покрышек горстку зубов и покрыл кузов несколькими слоями воска. Не было ни малейших сомнений — Бэтмен любил свой автомобиль, стоивший как подводная лодка.

Когда депрессивный миллиардер добрался до центральной улицы, мимо промчался взъерошенный велосипедист. Раздался скрежет, Бэтмен выскочил из бэтмобиля и увидел на боку огромную царапину шириной в палец. Верный друг был ранен — осознав это, Брюс Уэйн сорвал с себя маску и зарыдал навзрыд. На его счастье, бэтмобиль был китайской репликой, а потому обесценился всего на пару миллиардов иранских риалов.

За тысячи километров от рыдающего Бэтмена по персидской автостраде мчится автомобиль. На одном из боковых стекол красуются детские каракули, оставленные несмываемым маркером, а внутри виднеется небольшое семейство. Густо окрашенные сединой отец и мать, их старший сын, что цепко держится за руль, умирающая собака и шумный бесенок лет семи.

Всю дорогу малец никому не дает покоя. Он то ходит колесом по сломанной ноге отца, то пререкается с матерью, вознамерившейся отобрать у него мобильный телефон, то задирается к чересчур серьезному брату. Юный пройдоха, напоминающий неугомонного Абу, заполнил своей энергией все пространство. И наэлектризовавшись неиссякаемым запалом, на каждой кочке оно высекает искренние улыбки.

Несмотря на задорный смех, глава семейства со спутанной бородой выглядит чересчур серьезным, а его супруга тайком утирает слезы. Виной тому цель их поездки — они движутся к границе с Турцией не ради живописных пейзажей, а чтобы «выдворить» старшего сына из Ирана. Ведь с торжеством Исламской революции некоторым его жителям стало слишком опасно оставаться на родине.

Буквально первой сценой Панах Панахи обозначает лейтмотив своей картины. Младший из путешественников, у которого все-таки отобрали телефон и спрятали под камнем у обочины, призывает взрослых к ответу. Он искренне уверен — они нарушили его права и поставили под сомнение саму суть свободы. Нечто осязаемое, что принадлежит каждому по праву рождения.

Проблема в том, что население современного Ирана живет в ежесекундных поисках свободы. Они вынуждены высматривать лазейки, чтобы оставаться собой и не угодить при этом под каток репрессий. Власти и излишне религиозные добровольцы десятилетиями охотятся за инакомыслящими и ломают им жизни ради построения идеальной республики, благословленной Аллахом.

Но время, растягивающее страдания простого народа, сыграло злую шутку и с его мучителями. С годами иранцы приспособились к запретам, стремительной инфляции и нехватке привычных товаров — где-то благодаря черному рынку, где-то собственной смекалке. В итоге общество, которое планировали сделать ультрарелигиозным, сохраняет метастазы светского государства, передающиеся подрастающим поколениям.

Именно таким свободолюбивым меньшинством и являются главные герои драмы «В дорогу». Они воспитывают сыновей в атмосфере местечковой вседозволенности с возможностью выбирать, не оглядываясь на чужое мнение. Правда на старости лет это привело их к продаже единственного дома и машины, а дальнейшее существование окутала неизвестность.

Режиссер не раскрывает истинной сути происходящего и не пытается обличать репрессии в родном Иране или строить из себя жертву. Он просто намекает, что старший из сыновей попал в переплет. Возможно, из-за неуемной любви к мировому кинематографу, способному развратить даже самого истового мусульманина, или из-за неумения нормально водить машину, о чем постоянно бурчит его отец.

Если в большинстве цивилизованных стран о подобной ерунде мало кто задумывается, в Иране непослушание перед властным меньшинством может привести к смертной казни. Но не в назидание другим, а ради преклонения перед религиозно-бюрократической машиной, не желающей замедлять ход. И все же местный Бэтмен рыдает не из-за мнимой петли на шее, а из-за царапины на бэтмобиле.

Своим фильмом Панах Панахи оглашает очень простую истину — если политический режим не превращается в мясорубку, гроздьями перемалывающую собственных жителей, сквозь его запреты всегда пробьется жизнь и сопутствующая ей рутина. Главные герои, у которых нет явного прошлого, а будущее размыто тревогами, сожалеют не о потере дома и машины, и даже не об отъезде старшего сына.

В глубине души их беспокоит судьба неугомонного малолетки, что постоянно шумит и вьется под ногами. Хотя он дарит им улыбки одним своим присутствием, рано или поздно ему тоже предстоит отправиться к границе с Турцией. И виной тому не столько запреты и репрессии, сколько цветущее чувство собственного достоинства и нежелание жить под чужую указку.

***

По мере приближения к заветной цели пространство вокруг безымянных героев все больше размывается, а их путешествие превращается из «заурядной» поездки в оживший миф. Переживания за будущее растворяются в осколках забавного быта и семейных пререканиях, так что персидский Аид остается ни с чем, и бородатая Эвридика выходит на свет — к свободе и без давящего галстука.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о драме «Тихоня», которая игнорирует взрывоопасный исторический контекст и сосредотачивается на трагедии маленького человека.

Так было и два года назад, когда героиня впервые оказалась на улицах Сеула. С Кореей ее связывала незримая нить — биологические родители оставили новорожденную Фредди в приюте, откуда она в раннем возрасте перекочевала с новой семьей во Францию. Тогда же Ен-Хи, что значит «скромная и жизнерадостная», обрела имя Фредерик Бенуа и на долгое время потеряла связь с родиной.

В прошлый визит девушка ничего не знала о своих корнях — ни координат родителей, ни собственного имени, ни названия родного города. Однако, приняв отмененный рейс в Токио за неуклюжий знак или давно искомый повод, Фредди полетела в Сеул без всякого плана, где с той же решительностью, с которой она осушила бокал вина, отправилась в приют и потребовала невозможного.

По поступкам героини трудно понять, хотела она отыскать настоящую семью, или это был спонтанный порыв, навеянный самим Сеулом. Фредди часто импровизирует, не позволяя сложностям и неудачам запятнать ее поступки сомнениями. Подсесть за стол к пьяной компании или затащить в постель незнакомого и не знающего ни слова по-французски парня для нее — раз плюнуть. Как и по щелчку пальцев решиться на кардинальные изменения в жизни.

Правда в тоскливом взгляде видна изрядная доля самовнушения — и рейс удачно отменился, и самолет до Сеула оказался кстати, и разговор с незнакомцами о биологических родителях зашел сам по себе. Из Фредди буквально сочится неудовлетворенность жизнью, которую она с типичной для современного общества самоуверенностью закапывает поглубже, чтобы со стороны казаться независимой.

В своей дебютной картине «Алмазный остров» французский режиссер с камбоджийскими корнями Дэви Шу превратил далекий, но все же родной Пномпень в яркое сновидение с помощью романтичной интимности. Так и столица Кореи в «Возвращении в Сеул» предстает красочным полотном в уютно-пастельных тонах, изображающем мечту, которая могла бы сбыться в другой жизни.

Впоследствии живописные и орошенные дождем улицы сменяют ощущение новизны щемящей тоской. «Чистокровная кореянка», попав в сердце родной страны, вдруг осознает, сколь далека от нее корейская культура. Хотя парижское детство Фредди остается за кадром, оно гораздо ближе чуждых ей вековых традиций и порядков.

Когда на связь выходит биологический отец героини, он оказывается бедствующим пьяницей, вокруг которого вьется заботливая и многолюдная семья. Фредди с ходу заключают в объятия и окутывают всевозможными обычаями, и если сначала семейные посиделки выглядят экзотической забавой, то вскоре в них вырисовывается нечто фундаментальное — связывающее местные семьи и общину. Но исключающее корейскую француженку из этой общности.

Иронично, что вопреки детскому имени, вместо скромной и жизнерадостной девушки Фредерик Бенуа предстает напористой и гонимой внутренними демонами. Вновь обретенная семья, подобно оставленной во Франции, не приносит удовлетворения. Любвеобильный отец и новоиспеченные знакомые пытаются увлечь ее собственной культурой, но только навязывают границы и правила.

Благодаря упрямому нежеланию принимать любое состояние за точку отсчета, девушка всегда старается подчинить обстоятельства своей воле. Картина переносится то на два года вперед, то на пять, и в каждой новой ипостаси она встречает Фредди беспокойной бунтаркой. Подобно героине «Худшего человека на свете» (см. наш текст), она чередует вкусы, взгляды и места обитания в попытке сжечь не устраивающее настоящее ради воздушных замков будущего.

Девушка безуспешно ищет удовлетворение от жизни в постоянных переменах, и вместе с ней преображается Сеул. Из неспешной и молчаливой романтики в духе Вонга Карвая он оборачивается шумом ночных клубов, а домашние гостиные чередуются с небольшими и уютными кафе, которые вдруг сменяются грязными подворотнями. Покоряя новые вершины, Фредди раз за разом оказывается на дне корейской столицы.

За счет кардинальной смены пейзажей и декораций «Возвращение в Сеул» напоминает череду разрозненных эпизодов. Свежесть первого впечатления, одиночество чужого города, тревожность ночной жизни или умиротворение от семейной заботы — все этапы, что проходит героиня, отражаются в кадре изысканной кинематографией Дэви Шу.

Подход героини к любой ситуации, как к возможности на ходу придумать новый план, достается ей дорогой ценой. С поразительным упрямством она делает неправильные шаги в поисках удовлетворения от жизни. Француженка и кореянка одновременно, Фредди стремится и к стабильности, и к свободе. В краткосрочной перспективе это позволяет с безразличием преодолевать неудачи, но в долгосрочной — лишает твердой опоры под ногами.

***

На протяжении всей картины героиня проходит недюжинный путь без четких целей и средств к их достижению. Но это путешествие не кажется топтанием на одном месте. Сеул, словно водная гладь в непогоду, постоянно движется и меняет форму, тем самым вторя трудностям девушки, что по крупицам пытается собрать обломки собственной жизни.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о трагикомедии «В дорогу», в которой шумная и забавная поездка к иранской границе превращается в оживший миф.

Пацаненку бы стоило оцепенеть, но он до такой степени хотел в туалет, что решил действовать. Если ты чернокожий парень из Атланты, то, напрудив в постель даже во время ночного кошмара, велик риск ходить посмешищем до серебряных висков. Черные братья, пережившие рабство, пекло на плантациях и сегрегацию, так легко не сдаются. Когда к ним приходит Фредди Крюгер, они в него стреляют.

С этими мыслями дрожащий Эрн вышел в коридор. Несмотря на темноту и незнакомый шорох, по сравнению с ожившей комнатой он казался родным. Пахло жареной курочкой бабушки, на стенах висели семейные фото, а в дальнем углу сидел здоровенный павиан и умиротворяюще сопел. Осталось спуститься с лестницы, потянуть за ручку и можно справлять нужду на радость всего района.

И все же Эрнест разочаровал близких. Когда он уезжал в Принстонский университет, на него возлагали большие надежды и рассчитывали, что этот малый перемахнет через забор из расовых предрассудков и ограничений. Но в итоге Эрнеста отчислили по сущей глупости — в очереди за обедом он повздорил с неким Гамбино то ли из-за произношения слова «zealot», то ли из-за последней порции блинчиков.

Так или иначе он вернулся в Атланту без образования и с пустыми карманами. Туда, где обаятельная девушка в одиночку воспитывает его дочь. Теперь всем своим видом некогда перспективный малый олицетворяет поражение перед равнодушной вечностью, словно в кошмаре к нему наведался не монстр, а двоюродный брат Альфред, который со смешком отвесил подзатыльник: «Приятель, ты слишком румяный для Принстона».

«А ведь он прав», — подумал семилетний Эрн и начал спускаться по ступеням. Вдруг половицы заходили ходуном, сквозь щели показались читающие рэп тараканы, а аккомпанировала им заводная обезьянка, фланирующая внутри стены и бьющая в тарелки. Когда паренек добрался до подножия лестницы, его ждал не прохладный пол, а распахнутая дверь, ведущая куда-то вниз — вглубь, казалось бы, знакомого дома.

Дариус развалился в потертом кожаном кресле и внимательно вглядывался в дверь на потолке. До третьего косячка ее там не было, но сейчас она соседствует с викторианской люстрой и норовит распахнуться в любой момент. Главное, пореже моргать, и тогда есть шанс не пропустить таинство. Правда дверь так и не открылась, зато ее позолоченные петли проскрежетали: «Однажды в Атланте родится абсурд, в ней же он скоропостижно скончается».

Эта мысль не оправдала надежд Дариуса. Он ждал, что за где-то там притаилось его счастливое нигерийское детство или, на худой конец, лимитированные кроссовки Nike. Все же Дариус понимающе кивнул, поднялся с садового кресла и отправился на кухню — готовить обещанные Альфреду блинчики, чей дом он оккупировал из-за отсутствия собственной крыши над головой.

В это же время Альфред сочинял рэп, который был для него единственной возможностью обрести достаток и положение. Единственной после продажи травки, но с ней он почти завязал. Так что этот грузный менестрель походит на полную противоположность Эрнеста, ведь он прошел типичный путь от мелкого преступника до рэпера, борющегося теперь с депрессией из-за неминуемой популярности.

Некоторое время Эрн смотрел под ноги, вглубь зазывающей двери. Тараканы уже замолчали и ждали, что решит мальчуган, но обезьянка настырно гремела тарелками. Эрн зажмурил глаза и закрыл двумя пальцами нос, будто стоял перед городским бассейном, что пахнет хлоркой и самую малость мочой, после чего нырнул в смольную прорубь.

Он приземлился в, заставленной стеллажами, и не было им ни конца, ни края, а к верхним полкам повсюду тянулись телескопические лестницы. По правую руку Эрн приметил табличку, на которой красовалось незнакомое имя — Франц Кафка. А ниже плясали несколько строчек: «Король бюрократического абсурда — мира, в котором индивид ничего не стоит, а воля подобна зыбкому туману».

Через пару шагов показалась другая табличка. «Кобо Абэ. Король сиротского абсурда — мира, в котором у индивида нет никого, а близкие подобны зыбкому туману». Даже пятилетний малец бы заметил, что фантазия у составителей подобных эпитафий давно иссякла, а почти взрослый Эрн расколол этих пройдох в два счета. Но ансамбль из букв, сложившихся в незнакомый «абсурд», он все же запомнил.

Юный исследователь долго шел меж стеллажей, которые оказались заставлены книгами без авторов и названий. Казалось, прошло не меньше пары часов, но за это время он увидел лишь одну фамилию, которую почему-то обделили унылым пояснением. Зато на полу немного поодаль от этого Вернона Салливана лежала музыкальная труба из жженой резины.

В итоге Эрн уперся в гладкую стену, в которой красовалось идеально квадратное отверстие. В глубине виднелись очередные буквы, но теперь они были выложены из лампочек размером с персик: «Сериал “Атланта”. Автор идеи Дональд Гловер». «Опять какой-то незнакомый хрен», — подумал Дариус, переключая радио, и перевернул очередной блинчик.

Эрн думал, что бродит в одиночестве среди пыльных полок и под светом ламп, почему-то похожих на кадки для цветов. Но из-за стеллажа, у которого лежали причиндалы джазмена, выехала дама на инвалидном кресле — в руках она держала штопор, а ее глаза воинственно лучились. И без того напуганный Эрн не стал дожидаться приезда незнакомки и нырнул в каверну. Лампочки погасли, вокруг вновь повисла тьма, но на этот раз не тревожная, а убаюкивающая.

***

Эрнест проснулся на лужайке перед домом Альфреда, под ним был потертый кожаный диван, а солнце задиристо выглядывало из-за облаков. Он потянулся и пошел в дом, где Дариус возился с блинчиками. Когда несостоявшийся выпускник Принстона добрался до зеркала, там его ждали привычная щетина, седой волос и тоска в глазах. Но теперь сквозь них проступили новые очертания — полные рефлексии и абсурда, из которых, как выяснилось, состоит каждый проулок Атланты.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Возвращении в Сеул» молодой кореянки, что выросла во Франции, но гонимая внутренними демонами отправилась на родину.

Семейство Соле обитает в этих краях испокон веков, бессменно взращивая персики и новые поколения домочадцев, что однажды сменят стариков в фамильной эстафете. Под взором солнца, застилающего золотом всю округу, десятки тружеников по-родному спорят, обрывают спелые фрукты, укладывают их в бездонные ящики или просто поддерживают домашнюю атмосферу.

Самая тяжелая работа лежит на главе семейства Киме, что перенял пальму первенства у отца — молчаливого Рохелио. Молодежь же спешно рвет персики с кустов, за что получает нагоняй от опытных женщин, ведь в корзинки должны попадать только созревшие плоды; чумазая детвора исподтишка подъедает упавшие дары природы, а умудренные опытом бабушки травят байки о десятилетиях работы на плантации.

Но нынешнее лето выделяется на фоне остальных. Среди героев разгораются страсти, которые лишь на время меркнут на фоне тяжелой работы. Незадолго до сбора урожая Киме узнал, что наследственная земля, на которой десятилетиями трудились его родные, принадлежит им на основании устной договоренности. Теперь бывший владелец вопреки данному слову решает выкорчевать деревья и усеять благодатные поля солнечными панелями.

«Земля Алькаррас» каталонского режиссера Карлы Симон построена на грезах о родной фермерской провинции. Именно в «отчем доме», где множество судеб попали под каток технического прогресса, но вместе с тем были рождены мириады счастливых воспоминаний, разворачивается история семьи Соле, чей вековой уклад вокруг «вишневого сада» скоро безжалостно разрушат.

Старик Рохелио, до конца не признающий перемены, хочет воззвать к совести владельца земли, что когда-то обещал не трогать семейную плантацию. Тем временем другие родственники присматривают работу на «полях» солнечных панелей, а Киме желает им помешать. Хотя он руководствуется благими намерениями, из-за его сложного характера дружный клан превращается в скандалящую свору.

Раньше пестрые и своевольные родственники дополняли друг друга, но теперь разошлись по углам ради партизанской войны. Молодые парни пытаются вырастить среди деревьев марихуану, а дети, у которых бульдозер отобрал брошенную ржавую машину — любимое место для игр, — саботируют сбор урожая. В свою очередь взрослые продолжают спорить, как относиться к переменам — со смирением или бунтарством.

Тем не менее по вечерам семья собирается вместе, чтобы на веранде разделить заслуженный ужин и вспомнить сотни раз рассказанные истории. Седовласый Рохелио, что подобно олимпийскому богу наблюдает за родными, обязательно заведет песню ушедшей молодости. А младшая Айрис, которая в течение дня вьется вокруг дедушки, устроит театральное представление.

Герои словно не понимают, что счастье — не в извечном урожае персиков, не в сплоченной работе и даже не в семейных традициях. В их случае оно кроется в том, что близкие никуда не денутся даже после приезда бульдозеров и грузовиков. Ведь многоголосье характеров, что разделило общину на части, когда-то было изюминкой, благодаря которой жизнь в полях казалось яркой и неповторимой.

Сюжет картины будто замер в ожидании. Герои узнают неприятные новости в самом начале и все последующее время продолжают повседневную рутину, ругаются по мелочам, воспитывают детей и держат в руках свой рассыпающийся образ жизни. Иногда кажется, что их будни, над которыми навис дамоклов меч, никогда не закончатся. В действительности каждый прекрасно осознает, что печальная развязка близка.

Карла Симон изобразила жизнь на плантации крайне реалистичными мазками. В качестве актеров она выбрала обыкновенных жителей фермерской общины, чьи привычки и акценты добавляют происходящему правдивости. А место искусственного освещения заняло палящее солнце Каталонии, что придает кадру медовую золотистость испанского лета. Того самого лета, что запечатлело трагедию отца и дочери в драме «Солнце мое» (см. наш текст).

Благодаря не просто вялотекущему, а буквально замершему повествованию картина совмещает в себе документальные черты и ирреализм мифологической притчи. Вопреки тому, что Киме зачастую пребывает в центре истории, он всегда показан со стороны — то ли холодного взгляда камеры, то ли озорной нимфы Айрис, то ли оценивающего взора Рохелио, который выступает местным Зевсом.

***

Карла Симон изобразила родную Каталонию не обычной плантацией, на которой веками взращиваются судьбы ее обитателей. Для местных жителей клочок земли, обдуваемый средиземноморским ветром, это поколения воспоминаний, десятилетия дружной работы и безусловной любви, вечные традиции и семейный быт. В напускной примитивности этих будней кроется куда больше жизни, чем видно чужакам, которых «Земля Алькаррас» гостеприимно пускает к себе домой.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о том, как сериал «Атланта» заигрывает с абсурдом и тем самым создает свою собственную вселенную.

Внутри ящика хранились мокроколлодионные фотографии, на большинстве из которых красовались выведенные серебром портреты. Но позади людей и их лиц, очерченных то спокойствием, то волнением и искренней радостью, стелилась природа. Многоликая, безучастная и без лишних сожалений готовая пасть в битве с вечностью. Данный текст вдохновлен кинематографической фантазией о тех снимках.

На первом фото тщедушный датчанин нервно озирается по сторонам. Его глаза полны тревоги и непонимания, куда он угодил и зачем. Вопреки смятению молодой мужчина обеими ногами упирается в исландскую землю для того, чтобы усеять ее словом Божием от одной морской кромки до другой, ведь церковь всего-навсего отправила его заложить новый приход.

Пастор угодил не в опасную миссионерскую миссию по нравоучению заблудших душ, готовых перегрызть ему горло за право славить языческих богов. К концу 19-го века Исландия была отдаленной провинцией Дании — лишенной суверенитета и пышных садов, но никак не здравого смысла и культуры. Более того, Лукас держал путь в ту часть острова, что была заселена праведными католиками.

И все же глаза, запечатленные на снимке, не выражали ничего, кроме вселенского ужаса. Несмотря на служение датской короне, в те годы Исландия говорила на собственном языке и послушно вторила настроению острова. На этой земле и по сей день законы диктует не человек, а погода. Ветра и снега, пришедшие будто из самого Нифльхейма, каждую зиму пытаются вытравить с этого клочка земли все живое.

На втором фото нескладные потоки воды срываются с отвесной скалы. Некоторые капли мирно ныряют в крохотную заводь, другие с гомоном разбиваются о камни, а самых несчастных ветер рвет на части и росой раскидывает по округе. На фоне этого буйства жизни и смерти видны люди — крохотные и безвольные, словно водянистая взвесь, которой верховодят порывы ветра.

Именно так, величественно и бездушно, выглядит «Земля бога», в честь которой Хлинюр Палмасон назвал свою картину. В прочтении режиссера, Исландия — это не просто своенравный остров, она олицетворяет ежесекундное испытание характера, а в случае Лукаса и глубины веры во Всевышнего. Это царство сильных духом, в котором нет места сомнениям и уж тем более сожалениям.

Когда пастор узнал о назначении, он решил отправиться не прямиком к приходу, а совершить путешествие сквозь весь остров, который станет ему новым домом на долгие годы, возможно, вплоть до самой смерти. В определенном смысле Лукас начал паломничество, во время которого планировал познакомиться с местными жителями, но разжился лишь завораживающими фотографиями сквозящего ничего.

На третьем фото Рагнар — крепкий старик, рожденный меж исландских равнин — пристально смотрит сквозь объектив и опоясавшую его мишуру, прямо в глаза фотографа. Этот жилистый мужчина с седой бородой пообещал доставить Лукаса и его немногочисленные пожитки до пункта назначения. Живым, но необязательно сохранившим рассудок и веру в Бога.

Закаленный суровым островом Рагнар и мягкотелый пастор являются послами разных миров. Если первый привык полагаться исключительно на собственные силы и дары погоды, второй опирается на блага цивилизации и общественные институты. А в их нежелании понять речь друг друга кроется противостояние так и не сформировавшегося империализма Дании и зарождения национального самосознания исландцев.

В своей предыдущей картине «Белый, белый день» (см. наш текст) Хлинюр Палмасон размышлял об одиночестве в контексте смерти и сопутствующей ей мистерии, похожей на непроницаемое молоко из слез и тумана. На этот раз он поместил в центр истории целый ворох конфликтов — мирского и духовного, глобализации и индивидуализма, жизни и смерти.

Сплетаясь воедино, эти тревожные противостояния взывают к наследию Ингмара Бергмана — степенно движутся в пустоту и разбирают на части хрупкое человеческое сознание (см. наш текст). Но когда скорлупа дает трещину, сквозь нее проступают не молитвы Лукаса или борода Рагнара. В прорехи врывается пронзительный ветер, что тысячелетиями гоняет облака над непокорным островом.

***

На оставшихся фото виднеется торжество забвения. Труп лошади распластался среди травы; церковь покосилась от ветра и соленой воды до такой степени, что двери сорвало с петель; лицо Рагнара вздыбилось морской пеной перед тем, как он пошел ко дну; а Лукас вместе с паствой и воспоминаниями о родной Дании упокоился на местном кладбище. Лишь остров, на который не ступал ни Господь, ни Дьявол, крепко стоит в окружении ледяного океана.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Земле Алькаррас», которая запечатлела фермеров на пороге нежданных перемен.

Турецкое побережье встречает бледнокожих шотландцев горячим воздухом, свободой и шумными волнами Средиземного моря, и они с головой бросаются во все развлечения, которые безработный отец может себе позволить. Пока он защищает дочку от солнца и других постояльцев отеля, она, подобно Стивену Спилбергу в «Фабельманах» (см. наш текст), изучает удивительный мир с дешевой камерой наперевес.

После развода и переезда в другую страну в поисках себя Калум потерял нить, что связывала его с Софи. Их отношения, до сих пор теплые и дружеские, в первые дни отпуска кажутся слегка неловкими, но герои быстро осваиваются и вновь находят общий язык. Они дурачатся, надоедают друг другу и постоянно обмениваются едкими подколами.

Дебютная картина Шарлотты Уэллс «Солнце мое» рассказывает скоротечную историю, скованную территорией отеля. Ей словно негде развернуться — хотя вокруг и царит безграничная свобода, Калум и Софи живут в крошечном мирке, в котором всегда приходится помнить о соседях. Потому для непростых отношений есть только одна дорога — внутрь себя.

«Кем ты хотел стать в 11 лет», — спрашивает Софи в первый день поездки, но отец раздраженно уходит от ответа. Спустя десятилетия этот вопрос не раз придет в голову повзрослевшей дочери, которая изредка вторгается в размытые воспоминания о далеком турецком курорте. Ведь за ним кроется истина, которую девочка не могла разглядеть в мимолетном мгновении детства.

Лишь легкие намеки рассказывают о жизни Калума за пределами турецкой Ривьеры. Новые отношения после развода сложились печальным образом, а вместе с ними рухнули и планы на бизнес. В его возрасте впереди вся жизнь, но понятной дороги перед глазами уже нет. Кем бы он ни хотел стать в детстве, прошлые мечты не имеют ничего общего с текущей реальностью.

Калум говорит о своей жизни, проглатывая горькие сожаления. Он не просто не видит себя сорокалетним, раньше этот рубеж казался ему недосягаемым. Теперь же его тумбочка забита книгами по медитации и саморазвитию, но в борьбе с депрессией и элементарной неудовлетворенностью собственным положением они совершенно бесполезны.

Когда дочка со знанием дела размышляет о всевозможных тяготах и о том, как порой тяжело переносить бремя существования, отец одобрительно кивает, а в зеркале проскальзывает хищный и полный ненависти к себе взгляд. В редкие моменты мужчина кажется счастливым, но любое отклонение от плана тут же выпускает наружу его сварливость.

Правда Софи этого не понимает и списывает раздражительность папы на взрослые причуды. Для нее куда важнее смущающие глупости, которые он себе позволяет, а не проявления депрессии, кажущиеся неотъемлемой частью жизни стариков. Потому для обоих неделя в раю запомнится теплотой солнца и искренностью семейной любви.

Подвох в том, что Софи находится в том возрасте, когда взрослые мальчики и пошлые разговоры туристов куда интереснее глупых развлечений Калума. Эта подростковая беззаботность отдаляет девочку от отца, для которого каждая минута отпуска — это восполнение навсегда потерянных лет, которые он не смог провести рядом с ней.

Повзрослевшая героиня вновь появляется на экране. Она молча смотрит на обрывочные ролики с той самой видеокассеты и сопоставляет их с собственными воспоминаниями. И там, где память сохранила детское беспечное счастье, вырисовывается совсем другая жизнь, которая наконец приняла понятные очертания. А в голове снова звучит простой вопрос: «Кем ты хотел стать в 11 лет».

Память — это не хронологически упорядоченный каталог, а скорее лоскутное одеяло из обрывков реальной жизни. Они, даже принадлежа одной поре, всегда склеены как попало. Их нельзя пролистать с первого мгновения до последнего, а некоторые и вовсе можно вытащить на свет, только если они ухватятся за соседние воспоминания.

Обрывки жизни Софи не всегда объективны. Каждая сцена оказывается не столько правдивым слепком момента, сколько предвзятым отношением дочери к отцу. На вопрос: «Как тебе отпуск?» — она отвечает: «Лучше всех». И для героев, легкомысленной девочки и одинокого мужчины в глубокой депрессии, эти слова оборачиваются диаметрально противоположными смыслами.

***

Чем ближе конец поездки, тем молчаливее и печальнее становится фильм. И не из-за того, что скоро начнется школа, а лучшие моменты останутся в прошлом. Но потому, что отец дал обещание Софи всегда оставаться рядом и не выполнил его. По какой-то причине Калума больше нет в ее жизни, а есть лишь видеокамера с дурацкими записями и сумбурные воспоминания, среди которых девушка отчаянно ищет настоящего папу.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать том, как Кэрол Рид и Орсон Уэллс создали «Третьего человека» — один из главных нуаров в истории кино.

Старшеклассник Атма, с взъерошенной шевелюрой и большими надеждами на будущее, почти не замечает небесную гостью, чей хвост живописно выглядывает из-за облаков. Он предпочитает коротать свободное время с подругой Нирмалой — в уютном убежище на задворках города, в окружении рисовых полей и брошенной строительной площадки.

В вагоне электрички, который списали то ли за ненадобностью, то ли из-за ржавчины, дети обсуждают разную всячину и сочиняют истории. Точнее, Атма помогает Нирмале осмыслить собственные переживания и выплеснуть их на бумагу в виде художественных завитушек. Эта беззаботная пора продолжается до тех пор, пока во время шторма героев не уносит река.

Спустя несколько лет — в начале аналоговых двухтысячных, когда повседневная жизнь еще не склонила голову перед натиском технологий — Атма просыпается в школьной аудитории. Уроки давно закончились, на носу выпускные экзамены, а веселые деньки с Нирмалой сжались до воспоминаний, больше походящих на тревожный сон. И хотя на сочинение историй уже не хватает времени, менее беззаботным Атма не стал.

Теперь он посвящает себя Райе. Никто не понимает, что отличница нашла в непоседливом мальчугане, который то спит на уроках, то и вовсе прогуливает их. Но юную парочку мало заботит чужое мнение, поэтому они вместе исследуют живописные закоулки родного города, подкармливают беспризорных котов и в перерывах ходят в кино.

Их будни почти не отличить от будней других школьников. Большую часть времени они пытаются примирить обязательства перед родными с тягой к новому и страхом перед взрослой жизнью, которая вот-вот распахнет двери. Но прямо сейчас Атма и Райя едят сладости, играют в аркадные автоматы и в оторопи наблюдают за тем, как небо идет трещинами, и привычные заботы теряют всякий смысл.

Когда дела героев срываются под откос, адвенчура «A Space for the Unbound» только ухмыляется. Оказывается, жизнь Атмы не так уж безоблачна, ведь привычный мир готов рухнуть ему прямо на голову, вокруг появляется сверхъестественная чертовщина, а Райя выглядит такой бледной, что, того и гляди, потеряет сознание.

Как с точки зрения игровых механик, так и по структуре геймплейной петли «A Space for the Unbound» легко принять за отражение «Night in the Woods». Атма, под стать неугомонной Мэй Боровски, становится заложником крохотной провинции с осязаемыми границами. Все его стремления и поступки скованы замкнутым городом.

По сути, Атма лишен выбора как такового. Его словно заперли в рукотворной шкатулке и вручили скупой набор возможностей — перемещаться в пространстве и общаться с окружающими. Но, благодаря ограниченности выбора и линейности повествования, место действия превращается из привычного фона в полноценное действующее лицо.

Несмотря на высокие ставки, которые игра задает с самого начала, приключение Атмы полно ностальгии и юношеской свободы. Если Мэй Боровски зачастую бездельничала, воспитывала крысят и била люминесцентные лампы на парковке — в попытке понять, куда ее завела брошенная учеба в колледже, — то Атма по-прежнему интересуется детскими пустяками.

Между важными делами, которые должны помочь Райе и городу, чей небосвод осыпается все сильнее, он собирает коллекцию крышек от бутылок, дерется с хулиганами и гладит котов, желая найти самого мягкого. Подобные мелочи, из которых было соткано детство родившихся до тотальной цифровизации развлечений, наполняют «A Space for the Unbound» почти осязаемым уютом.

В свою очередь город, который на первых порах ощущается чужим, с каждой новой прогулкой становится более знакомым. К тому же, как и подобает интересной личности, на протяжении всего повествования он меняет облик — в мелких деталях и общей композиции. Подобно живому организму, пространство дышит и движется вперед, оставляя позади как теплые, так и болезненные воспоминания.

«Но если время в чистом виде есть бодрствование, то путь к нему преграждает следующее сразу за ним продолжение сна. [...] Продолжение бесконечного сна после короткого искусственного пробуждения»
— Кобо Абэ, «Сожженная карта»

По ходу истории ощущение ностальгии, яркий пиксель-арт и едва заметный подтекст вступают во все большее противоречие. Тот тут, то там сквозь насыщенные краски проступают проблемы, с которыми главные и второстепенные персонажи вынуждены бороться. Одних травят одноклассники, другие — отказываются от мечты, боясь разочаровать близких, третьи — избивают домочадцев, потому что погрязли в долгах.

В сентябре 1965-го года в Индонезии произошел государственный переворот, который привел к власти генерала Хаджи Сухарто. Предвестником его правления стал массовый террор, направленный против сочувствующих коммунизму. Считается, что в активную фазу репрессий, которая уложилась в какие-то шесть месяцев, было убито не менее полумиллиона человек.

Последующие тридцать лет, пока Хаджи Сухарто занимал пост президента, страна проживала эпоху «Нового порядка». Несмотря на экономический рост, в Индонезии царила диктатура — отсутствие политической жизни, навязываемый культ личности, ограничение свобод и повсеместная коррупция. Конец режиму положил экономический кризис 1998-го года, но вместе с ним воцарились отчаяние и нищета.

Поэтому к началу событий «A Space for the Unbound» индонезийцы подошли надломленными. Вот только приключения Атмы не говорят об этом напрямую, ведь он все-таки беззаботный школьник, который в полной мере не ведает хищного многообразия взрослой жизни. Тем не менее намеки на истинное положение дел разбросаны по всему городу.

Благодаря малозаметному контексту, со временем пространство вокруг героев превращается в подобие диорамы. У него есть собственные воспоминания, как трагичные, так и звенящие от смеха, но прямо сейчас она служит сценой для чужой истории. И подобно аквариуму, который наполнили дымом, эта разумная субстанция водит игрока за нос на манер недавнего хоррора «Signalis» (см. наш текст).

***

«A Space for the Unbound» — это игра-загадка, которая, делая акцент на повествовании, оставляет за бортом игровой процесс и почти низводит его до функции. Хотя приключение Атмы и Райи покрыто плотной завесой тайны, к финалу оно бережно раскладывает все свои идеи по полочкам и демонстрирует истинный облик — по-юношески задорный, но в ссадинах от растерянных взрослых, которых десятилетиями третировала очередная диктатура.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Решении уйти» — многожанровом детективе от режиссера «Олдбоя».