Жду новый пост

Серия «Обзоры фильмов и сериалов»

Эта непреклонная земля никогда не искала компании. Ей нет дела до жизни, которая укрывается в местных пещерах и брызжет ядом на незнакомцев, равно как плевать на высокомерные в своем молчании облака, танцующий над раскаленной землей воздух и редкие капли воды, что мчатся меж молний к белоснежным костям.

Но иногда сюда забредают визитеры, на которых озираются даже холмы, столетиями не открывавшие глаз. Однажды их взору предстали две дюжины путников. На пыльных лошадях возвышались не то люди, не то бездушные глыбы. Покрытые с головы до ног кровью они раскачивались в такт невидимому метроному, а опоясывающие их ожерелья из человеческих ушей и отрубленные головы на фоне алого неба походили на безделушки.

К 1821-му году, перешагнув через десятилетнюю войну, Мексика избавилась от титула испанской колонии и обрела независимость. Хотя первостепенной задачей правительства стало сохранение собственных границ, протяженность которых не давала покоя Соединенным Штатам Америки, между делом ему приходилось бороться с воинственными индейцами, что самозабвенно резали местных граждан.

Одно из решений этой проблемы придумали на северо-западе страны. В 1837-м году власти штата Чиуауа платили за скальп воина апачей 100 песо. Беззащитные женщины, дети и старики стоили меньше, зато расправиться с ними было легче. Это привело к зарождению скоротечной лихорадки, вот только золото добывали не на приисках, а срезали его с человеческих черепов.

Поэтому отсеченные части тел были нужны окровавленным путникам для бюрократической отчетности, а не устрашения стервятников. В 1849-м году отряд, возглавляемый Джоном Глэнтоном, наняли мексиканские власти, чтобы тот избавил окрестности от свирепых апачей. Каждый скальп сулил пригоршню серебра, которое мечтало утонуть меж половиц захолустного борделя.

К началу романа «Кровавый меридиан» с Джона Глэнтона почти сошла позолота, придававшая ему человеческие очертания. Когда он ступил в пустыню Чиуауа в нем не осталось ни сострадания, ни веры в вечные муки, ждущие грешников. Его отравила мысль, что дни подобных ему безбожников сочтены, и единственное, чем можно развлечься перед смертью — кровопролитие, пьянство и блуд.

Погрязшие в пороке герои быстро смекают, что отличить скальп диких апачей от макушки мексиканского крестьянина, который смиренно чтит Бога и закон, не так-то просто. Снаружи оба усеяны вороненым волосом, а с обратной стороны покрыты кровяной коркой. Это озарение превращает и без того беспринципную банду в откровенных душегубов.

Во время «экспедиций» они вырезают мирных индейцев; грабят едва живые мексиканские деревни; насилуют всех, кто подвернется под руку; калечат стариков, детей и домашний скот. Насытившись чужими страданиями, подопечные Джона Глэнтона на несколько недель растворяются в алкогольном чаду, но даже в праздные часы не перестают сеять бессмысленное насилие.

«Судья сидел у костра с мальчиком-апачи, который смотрел на все вокруг темными бусинками глаз. Кто-то играл с ним, кто-то его смешил, ему дали сушеного мяса [...]. Его укрыли одеялом, а наутро, пока остальные седлали коней, Судья качал его на колене. Тоудвайн видел его с ребенком, проходя мимо с седлом, а когда десять минут спустя возвращался с конем в поводу, ребенок был мертв, и Судья уже снял с него скальп»

— Кормак Маккарти, «Кровавый меридиан»

Хотя события «Кровавого меридиана» разворачиваются на территории Мексики, творящиеся бесчинства отражают обстановку в Соединенных Штатах Америки. К середине 19-го века Западное побережье страны почти не имело постоянного населения — люди стремительно мигрировали из одного региона в другой. И если предубеждения они охотно брали с собой, то про законы и совесть часто забывали.

Более того, путешествие Джона Глэнтона выпало на период, со всех сторон зажатый вооруженными конфликтами. Буквально вчера завершилось противостояние США и Мексики, которому предшествовала «Вторая война за независимость» с Британией, а в предрассветном багрянце уже маячили армии янки и конфедератов. То была эпоха беспечного в своей юности общества и безграничных возможностей, что росли из пропитанной кровью земли.

С одной стороны, это делает главных героев заложниками сложившейся ситуации. С другой — их агония, пеплом покрывающая чужие головы, не имеет разумных границ. Будто ярые последователи Ареса, они приносят окружающих и собственные души в жертву войне — более древней, чем само человечество, и питающейся израненной плотью и выбеленными песком костьми.

В определенный момент ее фигура хтоническим божеством восстает над миром и прячет солнце. Небо застилает алая пелена; воздух наполняет смрад гниющих тел с вычищенными макушками, а песок норовит проглотить любого зеваку. Единственный выход из этого проклятого мира — смерть, мучительная и неотвратимая.

Кормак Маккарти помещает героев своего романа в замысловатый лингвистический конструкт. Это плотная смесь из непрекращающегося действия и иногда избыточных описаний, что караваном тянутся сквозь пески Чиуауа. В результате внимание к движению и окружающему героев пространству превращают «Кровавый меридиан» в неординарного отпрыска кинематографа.

Дополняет это ощущение полное безразличие к диалогам — под стать режиссерам, что творили сто лет назад, Кормак Маккарти показывает, а не проговаривает происходящее. Он даже не обособляет прямую речь, намеренно вплетая ее в остальной текст. Благодаря чему она напоминает одинокие кустарники, которые инородно замерли на фоне желтеющей пустоты.

В своей сути «Кровавый меридиан» является вестерном, но вывернутым наизнанку. Основная причина кроется в том, что в романе нет ни одного положительного героя, по его страницам фланируют сплошь головорезы. Вдобавок к этому события балансируют между немногословной притчей в духе «Мертвеца» Джима Джармуша и натуралистичной жестокостью «Костяного томагавка» Крэйга Залера.

Если Геннди Тартаковски толкает своего «Первобытного» (см. наш текст) к свету и цивилизации, то Кормак Маккарти погружает Джона Глэнтона и его прихвостней на самое дно. Со скрупулезностью таксидермиста он обесчеловечивает разъяренные гримасы, пока они не сольются в одну сущность — притягательно бледную, лишенную всякой растительности на теле и сострадания в сердце, вечно танцующую и никогда не спящую. Сущность, что никогда не умрет.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Графе» — политической сатире на Аугусто Пиночета, променявшего вечную жизнь на коррупцию и мелочную тиранию.

В конечном счете маленькие дети подчинены судьбе в еще большей степени, чем взрослые, ведь они почти не влияют на свои жизни. Воздушные мечты и вполне серьезные планы на будущее в одночасье может перечеркнуть прихоть родителей. И когда семья На Ен решает покинуть Сеул, чтобы попытать счастья в Канаде, ей остается лишь сказать Хэ Сону горькое прощай на том самом повороте, до которого он провожал ее после школы.

После этой сцены — довольно незначительной, если взглянуть на нее с высоты прожитых лет — пути героев расходятся на целое десятилетие. Его сначала уносит на невзрачную сеульскую улочку, затем к службе в армии и неудачной любви. Ее — в красочный Торонто, а после в Нью-Йорк, к детской мечте стать драматургом с Нобелевской или хотя бы Пулитцеровской премией.

Жизнь взрослой На Ен в Соединенных Штатах вполне самодостаточна и движется по намеченному пути. Однако, когда случайное уведомление в социальной сети приносит весточку от старого друга, на лице девушки расплывается широкая улыбка. Несмотря на десятичасовую разницу во времени и отсутствие общих тем для разговора, парочка решает снова погреться у той искры, что когда-то пробежала между ними.

Драматург Селин Сонг воплощает в «Прошлых жизнях» лично пережитую историю иммиграции и раннего прощания с родиной. Сеул в воспоминаниях главной героини ощущается выцветшим и печальным, особенно в сравнении с ярким и шумным американским мегаполисом. Но девушка с нескрываемой радостью тянется к воспоминаниям о родных местах. Воспоминаниям, что материализовалось в простом парне из детства.

Правда отношения на расстоянии оказываются еще более зыбкими, ведь они опираются на эфемерную память и нестабильный интернет. Миры главных героев разъединены чем-то большим, нежели банальными часовыми поясами. Они живут среди разных культур, а их личности выкованы разным общественным фоном. И воссоединение быстро становятся для них напоминанием о потерянном прошлом.

В корейской культуре существует поверье — если двое людей однажды встретились, то в параллельных жизнях они непременно будут находить друг друга. И только разбившись восемь тысяч раз о всевозможные преграды, в одном из последующих миров смогут быть вместе.

Но в реальной жизни и экранном воплощении Селин Сонг все складывается гораздо прозаичнее. Мимолетный поцелуй с коллегой по писательскому делу превращается в приличный брак, а детская дружба с течением лет выветривается, изредка напоминая о себе пульсирующим глубоко в груди одиночеством.

Новая семья и былые сожаления складываются в понятную человеческую драму. Любая неудовлетворенность, будь то частые размолвки с мужем или профессиональные неудачи, оборачиваются мыслями о том, какой могла быть жизнь бок о бок с Хэ Соном в Сеуле. Но прошлое на то и прошлое, что его невозможно вернуть. Хотя некоторые, подобно главной героине драмы «Возвращение в Сеул» (см. наш текст), отчаянно к этому стремятся.

Однако «Прошлые жизни» игриво увиливают от очевидной развязки. На самом деле это не клубок сожалений об упущенной половинке и примирении с посредственностью, как и не сказка о любви, что победила тысячи километров и десятилетия разлуки. Это повесть о самых обычных чувствах, что выросли на почве случайного поцелуя, а оказались крепче, чем годами взращиваемая ностальгия.

Писательница и ее муж прекрасно понимают, что подзабытые отношения На Ен и Хэ Сона похожи на сценарий трогательной драмы. Но Селин Сонг показывает, что все правила, присущие хорошей повествовательной истории, в реальной жизни с треском бы разбились о твердую почву под ногами.

Ведь только в идеально скроенном сюжете мимолетная юношеская любовь может пронестись сквозь года и вспыхнуть из почти погасшей искры. В реальности же отношения, построенные самыми обывательскими методами на общих интересах и культуре, оказываются гораздо прочнее смешных увлечений молодости.

***

В других вселенных На Ен и Хэ Сон могли сотни раз встречаться и расставаться, как и в этом до ужаса неромантичном мире. Но даже в нем они умудряются провести целых три жизни, наблюдая за возрождением и угасанием собственных чувств. А утешением служит простая мысль — если в этой «прошлой жизни» они не могут быть вместе, значит это всего лишь одна из восьми тысяч неудачных попыток на пути к счастливому финалу.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Кровавом меридиане» и о том, как Кормак Маккарти превратил бесцельную жестокость в миф, коему нет ни конца, ни края.

Помимо назойливого питомца вокруг молодой художницы вьется целая прорва желающих вклиниться в ее скрупулезное творчество. Добродушный отец связался с подозрительными хиппи, что теперь ночуют на его диване, а брат перестал отвечать на автоответчик. К тому же в съемной квартире нет горячей воды, потому что ее владелица занята чем угодно, кроме починки бойлера.

И ведь есть еще работа в местном колледже, друзья и коллеги-художники, чьи проекты нуждаются во взгляде со стороны. В атмосфере бесконечно бурлящих мелочей креативный процесс движется крайне медленно. А на носу важная выставка, для которой Лиззи нужно подготовить десяток «девочек» — так она любовно называет глиняные фигурки женщин в болезненных и эмоциональных позах.

При этом главная героиня картины «Появление» живет будто в творческом раю, ведь ее окружают сплошь люди искусства. Отец хранит в гараже коллекцию собственных горшков ручной работы, а брат роет яму на заднем дворе для «проекта в честь Земли». Даже хозяйка квартиры, с виду та еще бездельница, на самом деле готовит две выставки поролоновых скульптур.

Вот только беспрестанное вдохновение окружающих не передается Лиззи, которая тонет в раздражающих проблемах, словно в болоте. Каждая новая статуэтка выходит из печи лучше предыдущей, но неудовлетворенность повседневной жизнью перекидывается и на труды девушки. С тщательностью врача она ищет подвох в каждой трещинке «девочек», хотя по задумке они и должны быть несовершенны.

Келли Райхардт — режиссер, сценарист и монтажер собственных фильмов — прекрасно знакома с волшебством, что рождает искусство, и всевозможными муками на пути к нему. Она изображает мир вокруг Лиззи тихой гаванью, где вдохновение плещется в руках любого, кто к нему прикоснется.

Здесь креативный дух принимает любые формы — от привычной керамической скульптуры до вязаных пижам и «мыслительного танца». Но на фоне этой вдохновляющей и умиротворяющей атмосферы Лиззи предстает усредненным творцом, который, независимо от таланта и области его применения, обязан пройти тяжелый и невзрачный путь к созиданию.

Главная героиня прячет свое утомительное существование за показной тишиной, с помощью которой пытается не нарушить хрупкий ход творчества. Творчества, за которым почти не видно трепещущей повседневной жизни, требующей не меньшей заботы, чем болезненные «девочки». Однако Лиззи изо дня в день стремится вдохнуть душу в холодную глину, а не в окружающих людей.

В этой детали видна ироничность Келли Райхардт, с легкой руки которой безалаберная хозяйка квартиры куда успешнее в творчестве, нежели ее сосредоточенная квартиросъемщица. Все потому, что в отличие от Лиззи она не забывает о жизни вокруг и друзьях, чье внимание и поддержка позволяют ей проживать будничные проблемы.

Форма искусства главной героини крайне выразительна и подчеркнуто эмоциональна, она выделяется яркими цветами и неочевидными формами. Но сама Лиззи, напротив, зажата, и каждую сложность на своем пути воспринимает в штыки. Поэтому, несмотря на очевидный талант, творческий процесс для нее — сплошная серость и колючая рутина.

Но из этого противоречия проистекает и более оптимистичная мысль на тему трудностей созидания. Лиззи видит жизнь как препятствие к самовыражению, но именно бесконечная необходимость решать чужие проблемы заряжает ее столь важной фрустрацией, готовой выплеснуться в болезненных скульптурах. Творчество одновременно вопреки и благодаря испытаниям — это две неразрывные стороны креативного процесса.

***

Печальной молчаливостью «Появление» напоминает картину «Манчестер у моря», где боль от утраты близкого неотвратимо обрастает серой будничностью. Здесь же заурядность и банальность расцветает поверх одной из самых возвышающих и эфемерных сторон реальности — самовыражения. Но на фоне приземленности рождается новая мысль о том, что искусство — это вовсе не прерогатива единиц, а долгий путь сквозь жизненные испытания, через который, так или иначе, проходит каждый.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о мелодраме «Прошлые жизни», в которой типичные сценарные приемы разбиваются о неприступность реальной жизни.

На смену Паркеру пришел Майлз Моралес. Ему едва исполнилось шестнадцать, а компанию назойливым родственникам и необходимости строить планы на будущее составила великая ответственность. Радиоактивный паучок, костюм из спандекса и ворох проблем, в которых никогда не было недостатка — в общем, все как обычно.

Пока беспокойный город свыкается с новым героем, который, кажется, еще безалабернее предыдущего, в параллельной вселенной Гвен Стейси совмещает «паучьи» будни и разваливающуюся семейную жизнь. А еще в одной — едва преодолевший кризис среднего возраста Питер Паркер берется за воспитание дочери, самую сложную задачу в своей жизни.

Тем временем Майлз, переживающий первую влюбленность и эйфорию от суперспособностей, встречает очередного «злодея недели». Его предназначение — стать важным моральным уроком для героя и, если повезет, красивым заголовком в новостях. Но мегаломаньяк вдруг решает, что мир уже натерпелся от бесконечных Человеков, Пауков и их всевозможных комбинаций, а потому это безумие пора исправить.

И тут «Человек-Паук: Паутина вселенных» делает акробатический прыжок. Дело в том, что фильмы о супергероях испокон веков следовали одной формуле — обидное поражение героя, моральный прогресс и основанная на нем победа. Для функционирования этой системы требуются универсальные шестерни вроде злодея, который на первых порах превосходит протагониста в силе и мощи.

Только в «Паутине вселенных» противник Майлза отлынивает от работы и совершенно не торопится на финальную схватку. Если «Человек-Паук: Через вселенные» удачно боролся с устоявшимися ветряными мельницами в виде привычных историй о становлении супергероя, то сиквел взялся за структурные — куда более фундаментальные — перестановки.

Теперь на первый план вышел конфликт не добра со злом, а скорее с другой формой этого самого добра. Оказывается, меж-вселенская полиция Пауков, следящая за обязательным исполнением классических событий в каждом отдельно взятом мире, пристально наблюдает и за Майлзом. Ведь он — не один из них, не избранный и не часть канона, а изъян в ткани реальности.

С подобным пренебрежением чернокожего подростка когда-то встретила и аудитория комиксов, привыкшая к смерти дяди Бэна, натянутым отношениям с Мэри-Джейн и предательству Гарри Осборна. Правда это никогда не волновало Майлза, ведь он был героем собственной истории. И самопровозглашенной полиции по защите канона, будь то реальные фанаты Человека-Паука или супергерои из «Паутины вселенных», это было не по душе.

Тем не менее мальчишка в черно-красном костюме быстро завоевал любовь и читателей комиксов, и кинозрителей. Десятилетиями Человек-Паук обрастал «мультяшными» и кинематографическими версиями, принимал самые разные облики и наконец пришел к кардинальным изменениям в виде Майлза. И оказалось, что налаженная схема работает в любом виде.

В этом и заключалась основная идея первого мультфильма. Под маской Человека-Паука может быть кто угодно, и дело не в инклюзивности, а в том, что героя создают обстоятельства и реакция на них, а не наоборот. Но вклиниться в поток столь гигантской вселенной, как Marvel, не так-то просто. Слишком увесистый багаж нужно ужать до компактного размера, чтобы разношерстная аудитория чувствовала себя в одной тарелке. Поэтому от обилия чужих историй страдает сам Майлз, которому нужно дать дорогу остальным героям и злодеям.

Дилогия анимационных фильмов с ходу раскрывает все козыри. Если раньше приключения Человека-Паука начинались с установления общих черт с прошлыми историями, то на этот раз акцент делается на их различиях. А поскольку бросать аудиторию в котел, где варятся сюжеты картин Сэма Рэйми, комиксов Стэна Ли и мультсериалов 1990-х — идея сомнительная, а нарративно обрисовать место Майлза во всемирной паутине — и вовсе невозможная, оба мультфильма используют преимущества анимации.

«Паутина вселенных» отходит от привычной для Disney псевдо-реалистичности и не боится менять визуальные стили в рамках одной сцены. Пока Человек-Паук покоряет физические измерения, постоянно переворачивая кадр с ног на голову, окружение в общем и частностях взрывается целым ворохом идей. Нечто подобное можно наблюдать в «Первобытном» Геннди Тартаковски (см. наш текст), который выстроил все повествование на визуальных образах, а не привычных диалогах.

Самый базовый слой анимации «Паутины вселенных» стилизован под бумажные комиксы с характерными огрехами печати, редкими «пузырьками» с речью и надписями поверх громких эффектов. Однако, когда того требует сюжет, в кадр врываются коллажи из газетных вырезок, карандашные скетчи, граффити и акварельные рисунки. Привычная анимация то оборачивается кукольной, то демонстрирует живых актеров.

Для усиления хаотичности мира, где сошлись все возможные и небывалые каноны, герои из параллельных вселенных даже анимированы с разной частотой кадров. Каждый из них существует в своей стилистике, созданной отдельными аниматорами. Но финальный результат выглядит цельным и плавным, несмотря на беспорядочность приемов.

Благодаря обилию различных форм анимации создателям дилогии удалось вместить в нее не только безумную красочность и неуемный ритм, но и выделить главного героя. Как бы часто кадр не заполняли разношерстные персонажи, что пытаются перетянуть одеяло на себя, «Паутина вселенных» упорно возвращается к Майлзу — и визуально, и нарративно.

Сиквел жонглирует не только стилистиками, но и жанровыми особенностями, обращаясь то жутким хоррором, то нелепым ромкомом, но всегда держит высокий темп благодаря непоседливым шуткам, мириадам деталей и «пасхальным яйцам». Это яркая и резвая дилогия, до краев наполненная мелочами, но именно в «Паутине вселенных» создатели смогли превратить это изобилие в настоящую драму.

Редкие сцены, когда картина жмет на тормоза и позволяет себе просто помолчать, а героям отвлечься на собственные мысли и чувства, благодаря контрасту возвышаются над остальным действом. На фоне бесконечного шума тишина звучит поистине оглушающе, будь она трогательным умиротворением или колким молчанием.

***

На протяжении полувека история Человека-Паука была рассказана сотни раз — во всевозможных вариациях и различными медиумами — и всегда находила отклик у поклонников. Но уникальная форма и смелое содержание сделало дилогию анимационных фильмов о Майлзе Моралесе не очередной итерацией знакомого приключения, а самодостаточным произведением с собственным лицом.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Появлении» — комедийной драме, в которой творчество ведет к отречению от отупляющего быта и надуманных трагедий.

За чтением он не замечает, как отворяется дверь в ванную. Сначала из тьмы выглядывает пистолет с глушителем — замерев на мгновение, он будто осматривается по сторонам, после чего приглашает в комнату господина с невообразимо напряженным лицом. Укротитель пистолетов приближается к кровати, уверенно вскидывает руку и стреляет.

Первая пуля впивается в грудь и, оставив в сердце непредусмотренный природой проем, оседает в матрасе. Вторая проходит сквозь плоть и добирается до деревянного изголовья. Когда убийца готовится сделать контрольный выстрел, на улице хлопает фейерверк — рука дергается, и пуля разрывает артерию. Кровь разлетается по всей комнате, орошая белоснежный потолок, шторы и напряженное лицо.

Незадачливый герой бросает пистолет, чтобы протереть глаза, но, когда у него ничего не выходит, он начинает сквернословить и колотить кровать, из-за чего покойник неестественно колышется, а бьющий из шеи фонтан все обильнее покрывает номер кровью. Тем временем постоялица, расположившаяся этажом выше, решает ответить на шум стуком по батарее и громогласной руганью. Бесшумное убийство оказывается не таким уж бесшумным.

Еще пару лет назад Барри не вспылил бы в подобной ситуации, но в последнее время ему все сложнее сохранять невозмутимость. Раньше он искренне верил, что убивает только плохих людей, до которых не может добраться заслуженная кара. Теперь же его гложут сомнения, а кромешное одиночество и игра в приставку в ожидании нового заказа явно не способствуют душевному равновесию.

К началу сериала «Барри» его главный герой подходит в полном раздрае — еще чуть-чуть и он либо пустит пулю себе в голову, либо так напортачит во время очередного заказа, что на него обрушится не скрежет батареи, а отряд полиции. Но владельцу напряженного лица удивительно везет, и его следующей целью становится актер из Лос-Анджелеса.

Благодаря этому Барри попадает в новый мир, в котором правит искусство, и у каждого причастного, даже напрочь лишенного таланта, есть осязаемая цель — стать настоящим оплачиваемым артистом. В этот миг крайне эффективный убийца понимает, что его может спасти только сцена. Однажды он уже испытал подобное озарение, когда убил на войне первого иракца.

Нынешняя жизнь Барри представляет собой круговорот одиночества и насилия, из которого нет простого выхода. Ровно об этом повествует драма «Тихий садовник» (см. наш текст) — о принятии и прощении самого себя человеком, разрушившем множество судеб. Но если Пол Шредер ищет свет в конце тоннеля, то создатели «Барри» переворачивают все с ног на голову.

После попытки новоиспеченного Гамлета изменить собственную жизнь — забыв об убийствах, заведя друзей и, возможно, даже избавившись от ПТСР, — его окружают новые знакомства. И каждый из этих героев, непосредственно влияющих на повествование, отличается недюжинным обаянием.

А когда минет время, и ты заметишь, что твое имя в ходу у людей, — не принимай его серьезнее прочего, что сходит с их уст. Реши — оно износилось. Сбрось его. Смени на другое, любое, каким Господь сможет окликнуть тебя в ночи. И таи ото всех.

— «Записки Мальте Лауридса Бригге», Райнер Мария Рильке

Более того, они, словно сговорившись, проживают турбулентные времена, когда знакомые парадигмы перестали работать, а новые никак не обретут форму. Так что ими движут благие намерения и стремление к личному счастью. Подвох в том, что в глубине души они безжалостны и парадоксально эгоистичны — под стать самому Барри.

На первых порах жертва никому не нужной войны вызывает сочувствие, правда вскоре становится очевидно, что напряжение на его лице вызвано не столько внутренними переживаниями, сколько полным отсутствием моральных ориентиров. В определенном смысле Барри больше похож на маньяка, который обрел новую манию, нежели на страдающую жертву обстоятельств.

Если раньше он самозабвенно убивал, потому что видел в этом предназначение, то теперь позарился на мирную жизнь, вот только методов для достижения гармонии не изменил. Главный инструмент Барри — прежняя жестокость. Эта деталь превращает, казалось бы, битого жизнью героя, что тянется к свету, в абсолютное зло.

Но Барри не одинок в своей бескомпромиссности. Каждый близкий ему персонаж, пусть и в меньшей степени, все же заслуживает той боли и разочарования, которые обступают их. Именно это делает «Барри» особенным сериалом. Ведь даже в Тони Сопрано было больше человечности и сострадания, чем в наемном убийце, меняющим одну крайность на другую, и его озлобленных товарищах.

***

С одной стороны, «Барри» повествует о людях, что ищут счастья и взаимопонимания с окружающим миром, с другой — о тех, кто не осязает границ дозволенного и ставит собственный комфорт выше чужой жизни. Этот контраст превращает зачастую забавную и несуразную историю в монументальный гобелен, запечатлевший становление зла почти библейского масштаба. Зла, которое может рассчитывать лишь на забвение.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Человеке-пауке: Паутина вселенных», который превращает анимацию в полноценный нарративный инструмент.

Лишь главный садовник Нарвел — вечно угрюмый и молчаливый — по-прежнему рад возне с хрупкой растительностью. Мужчина с почти армейской выправкой в любое время дня аккуратно причесан и опрятно одет, хотя, пока никто не видит, он не против зарыться лицом в свежеудобренную почву. За подобную самоотдачу подопечные платят ему уважением, сквозь которое все же виден страх перед суровым начальником.

Но для Нарвела куда важнее «отношения» с цветами, чем с людьми. Ради их благополучия он готов бросить крепкое словцо и в адрес властной хозяйки, ведь его авторитет в Грейсвуд Гарденс непоколебим. Да и сама женщина, отличающаяся старой закалкой, по-настоящему доверяет своему лучшему садовнику и другу, прекрасно понимая его рабочую требовательность.

Результаты собственного труда герой тщательно документирует в увесистом журнале. Туда же он помещает рассуждения о жизни растений и их роли в понимании человеком самого мироздания. Вопреки внешней черствости Нарвел пышет любовью ко всему цветущему, ведь каждая невзрачная семечка, что когда-нибудь станет элегантным бутоном, олицетворяет надежду на прекрасное будущее — даже если его корни окажутся скованы мрачным прошлым.

Это самое прошлое, невыносимо жестокое и немыслимо страшное, прячется прямо под носом у окружающих. Под робой молчаливого садовника скрываются бесчисленные грехи, сокровенные тайны и самая большая опасность для Нарвела. Его грудь и спина усеяны, словно руки старого садовника морщинами, нацистской символикой и слоганами, источающими ненависть ко всему живому.

Тема прошлого, преследующего человека повсюду и не оставляющего его даже на пути исправления, для сценариста и режиссера Пола Шредера является краеугольной в самопровозглашенной трилогии о «человеке в комнате». В «Дневнике пастыря» и «Холодном расчете» (см. наш текст) герои, скованные тяжелой ношей, ищут искупления, но находят едкую боль от вечного терзания незаживающих ран.

Но завершающий трилогию «Тихий садовник» впервые подходит к осознанию — прощение, в первую очередь самого себя, можно заслужить. Нарвел, несмотря на попытки памяти вплести в спокойную реальность тревогу ушедшего дня, все сильнее уживается с новой ролью в обществе. До тех пор, пока неожиданные чувства не разбивают привычный порядок.

Миссис Хаверхилл шрамы Нарвела нисколько не настораживают, скорее, будоражат ее воображение. Но, будучи уверенной, что старые ошибки давно закопаны в цветочные клумбы, она решает доверить ему задание посложнее. Ее внучатой племяннице, оставшейся без родителей и отбившейся от рук, нужны трудовая реабилитация и пригоршня заботы.

Вместе с дружбой с новоявленной подопечной неожиданно расцветают и семена непрощенных грехов, когда-то зарытые в землю — прошлое возвращается во снах и наяву в виде мимолетных вспышек. Садовник, что годами выстраивал хаотичные мысли в стройные записи, готов к спонтанным нападкам памяти, но сквозь его самообладание все же проступает жестокий оскал.

Девушка попадает в грязную разборку со знакомым наркоторговцем, из которой ее может спасти только твердая рука. А о насилии бывший воротила нацистской банды знает гораздо больше, чем о выращивании «анютиных глазок». Но и в этот миг картина отказывается идти по очевидным для режиссера тропам и не лишает героя желания заслужить место под солнцем честной и благочестивой работой.

Будучи сценаристом «Таксиста», Пол Шредер еще полвека назад начал исследовать «человека в комнате», что терзается демонами прошлого. И лишь теперь здоровому искуплению нашлось место в его фильмографии. Завершение трилогии постоянно балансирует в шаге от взрывной жестокости, но ожидаемого падения в нее так и не случается.

***

Пол Шредер не раз признавался в проблемах с алкоголем и строгим религиозным прошлым. Именно из-за них он возвращается к идее человека, запертого в клетке самоосуждения и ищущего способ бежать из нее. Но на восьмом десятке и, вероятно, в последней картине он все же примирился с былыми потрясениями и подарил немного спокойствия — если не себе, то одному из вечно страдающих героев.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о сериале «Барри», в котором наемный убийца решает стать актером, но вместо обретения гармонии размывает грань между добром и злом.

В компании таких же одиннадцатилетних непосед Маргарет уплетала жизнь бездонными ложками — плескалась в озере под лучами солнца, вечерами сидела у костра и под смех друзей румянила маршмэллоу, ловила светлячков и даже ходила в походы по дикой округе. Но возвращение домой готовило маленькую трагедию, еще мгновение и привычный мир пойдет прахом.

За летние каникулы родители Маргарет обзавелись машиной, на которой семья вот-вот покинет Нью-Йорк. Папа получил долгожданное повышение, ради которого нужно перебраться в соседний Нью-Джерси — на противоположный берег реки Гудзон, в частный дом в десятке километров от родной квартиры и, что больше соответствует крохотному миру героини, на другой конец света.

Для взрослых переезд оправданно выглядит мнимой проблемой. Но юной девочке, которая прежде жила только в Нью-Йорке, придется оставить позади привычный быт, друзей и любимую бабушку. Для шестиклассницы, что только учится принимать собственные решения и нести за них ответственность, это невероятные перемены.

Из-за несоизмеримости опыта и грядущих потрясений, героиня обращается за помощью к седовласому старцу, каждую беседу с которым начинает фразой — «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет». Это простодушное сочетание слов не только озаглавило картину Келли Фрэмон, но и обозначило одну из ее ключевых тем — личные отношения с религией.

То ли вопреки, то ли благодаря демократии и высокому уровню свобод США являются одной из самых религиозных стран в мире. И это вполне закономерно, ведь в большинстве своем Соединенные Штаты основали переселенцы, покинувшие Европу именно в поисках религиозной свободы. К тому же при зарождении государства сплоченные коммуны были куда жизнеспособнее своенравных одиночек.

Помимо высокого уровня религиозности в целом Соединенные Штаты всегда отличались многообразием вероисповеданий — от привычных христианских течений до тоталитарных сект самого разного толка. К счастью, родители Маргарет не ждут прибытия летающей тарелки, которая доставит их в райские кущи, они всего лишь выросли в семьях иудеев и христиан. Но это порождает закономерный вопрос — к какому Богу обращается главная героиня?

Переезд, поначалу походивший на апокалипсис, оказывается не таким страшным. Вдобавок к гармоничным отношениям в семье Маргарет, вокруг нее появляются любопытные личности и проблемы, о существовании которых она только догадывалась. С подачи новых подруг в ее жизнь вторгаются интерес к мальчикам, не желающая расти грудь и прочие заботы «взрослых» двенадцатилеток.

«Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет» — это легкая и непринужденная история взросления, напрочь лишенная реальных невзгод. В этой идеализированной среде, когда помощь придет как от близких, так и от друзей с учителями, беседы со Всевышним выступают не серьезным теологическим изысканием, а первым столкновением со свободой выбора.

Для Маргарет религия и Бог, у которого нет ни нации, ни любимого вероисповедания, равносильны прилавку с конфетами. Они пестрят разными вкусами и оттенками, но по своей сути являются одним — самой обычной сладостью. Так и сбивчивые молитвы больше походят на возможность выговориться и осознать ценность выбора, не выбирая ничего конкретного.

Конец 1960-х и начало 1970-х, на которые выпало детство Маргарет, были полны тектонических сломов в жизни американцев. По стране прокатилась волна политических убийств, в Вудстоке прошел первый рок-фестиваль, война во Вьетнаме никак не хотела заканчиваться, а на горизонте маячил нефтяной кризис, благодаря которому на свет появился «Безумный Макс» Джорджа Миллера.

Если в «Лакричной пицце» (см. наш текст) эти тревожные события выступали фоном, то в истории Маргарет о них не упоминают даже вскользь. Они намеренно остаются за кадром потому, что Пол Томас Андерсон снял авторское кино, тогда как Келли Фрэмон только принарядила свою выхолощенную работу в наряд инди фильма. Парадокс в том, что это нисколько ее не портит.

***

«Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет» не создает драмы на ровном месте. Это забавное приключение, на поверхности которого лежит понятная и не лишенная смысла идея — свободе выбора нужно учиться с малых лет. А в какого Бога верить — дело десятое, ведь в действительности у каждого он свой. Седой и улыбчивый или серьезный и с пышным афро, главное, что с ним можно поговорить на любую тему.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Тихом садовнике» Пола Шредера, что борется с непреклонностью прошлого и завершает трилогию о «человеке в комнате».