Жду новый пост

Серия «Обзоры фильмов и сериалов»

Единственное, что вызывает в Боге подобие чувств, это безумно красивая и попросту безумная Белла, живущая в его особняке. Доктор относится к ней, как к приемной дочери, хотя ни дочерью, ни, технически, девушкой она не является. Ведь в черепной коробке дамы, которую Бакстер выловил из Темзы, теплится мозг ее неродившейся дочери.

Хотя полноценным ребенком этого монстра Франкенштейна назвать тоже затруднительно — красавица, живущая в заточении, лепечет что-то на детском наречии, а вместо привычных игр испытывает на прочность посуду, животных и трупы в кабинете приемного отца. Общество усопших созданий ей куда привычнее, нежели компания живых.

В «Бедных-несчастных» Йоргос Лантимос сплетает два параллельных мира. В одном процветает изысканная интеллигенция викторианской Англии, что утонченно попивает «файф-о-клок» за дебатами об империализме и экзистенциальных загадках человечества. По их завершении неизвестные мыслители, окутанные чувством собственного превосходства и бескрайней усталости от невыносимости бытия, расходятся по уютным домам.

Другим миром заправляют простые вещи — низменная разнузданность, грязные бордели и грубая брань, которая обесценивает показную напыщенность высшего света. Повседневность накрывает все вокруг, и порой герои, забыв всякие приличия, выплевывают привычные для XXI века ругательства, чтобы напомнить себе и окружающим, как чертовски уныло быть вежливым.

Светская чопорность и трущобная грязь вовсе не соперничают, наоборот, они дополняют друг друга и поддерживают в самые неожиданные моменты. То великий философ в сердцах бросит матерное словцо, то татуированная куртизанка декламирует пламенную речь о неравенстве. И чем дальше, тем тоньше грань между обществом приличия и тотальным нигилизмом.

Бог всячески оберегает малютку, но граница между чрезмерной заботой о трудном ребенке и интересом к эксперименту едва заметна. Кроме суровой домохозяйки, безумного ученого и его неуклюжего ассистента, девушка не знает никого, а лакомые секреты Лондона недосягаемы для нее. Поэтому, случайно познакомившись с первым попавшимся проходимцем, Белла сбегает с ним за границу.

В этот миг и происходит коллизия двух миров. Простушка, не научившаяся правилам приличия, вторгается в мир чопорных взрослых, которые увязли во всевозможных формальностях. Первым открытием Беллы оказывается ее собственная сексуальность, привносящая в серый мир блаженство, доступное и примитивное. Только окружающие почему-то морщат носы, когда она задорно рассказывает о радостях мастурбации.

Мир навязывает бедной-несчастной героине жесткие правила, которые вызывают у нее одно недоумение. Так что, едва разобравшись с неоправданными ожиданиями общества относительно молодой девушки, она ставит под сомнение условности человеческих отношений. Скованные сплошными запретами обыватели зачем-то влачат печальную ношу вместо того, чтобы стать счастливее.

Постепенно Белла обнажает не только локальные проблемы окружающих, но и глубокие политические и социальные несовершенства. Никто не может объяснить невежественному ребенку, почему богач не отдаст все деньги бедным, а те даже не пытаются отвоевать право на достойную жизнь. Героине кажется, что человек в широком смысле не стремится ни к собственному счастью, ни к помощи другим.

Принимая точку зрения столь объективного зрителя, как Белла, Йоргос Лантимос помещает современное общество, которое исключительно ради шутки облачено в одеяния XIX века, на всеобщее обозрение. Пристальный взгляд разоблачает отдельные части этого гадкого организма, который не только выглядит отталкивающе, но и работа его отдельных механизмов не поддается логическому объяснению.

Похожим образом режиссер размышлял о современном мире еще в «Лобстере», обильно украшенном фантастическими элементами. Но на этот раз он даже не пытается облачить происходящее в правдоподобные наряды. Вместо микроскопа в его руках оказывается калейдоскоп, полный ярких красок и безумных узоров.

Пока история превращается из «Чудовища Франкенштейна» то в «Лолиту», то в «Мартина Идена», визуальное пиршество в духе Терри Гиллиама взывает к наркотическим видениям на фоне сурового стимпанка. Также вместе с путешествием героини развивается визуальный язык самой картины — со временем в немой черно-белый фильм проникают цвет, звук и неловкие спецэффекты.

Главная героиня «Бедных-несчастных» проходит путь от неразумного ребенка до борца за социальную справедливость, пока вокруг сталкиваются два противоположных мира. Но чем осознаннее становится Белла, тем явственнее Йоргос Лантимос вплетает ее вульгарную глупость в чопорную рассудительность взрослых, так что к финалу отличить одно от другого попросту невозможно.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Зоне интересов», в которой Джонатан Глейзер низлагает абсолютное зло до бюрократической возни ради карьерного роста и сытного ужина.

Большую часть дня она проводит на работе, сортируя продукты на полках супермаркета. Взгляд скользит по мясным консервам и упаковкам с хлебом, в прогалы водружают свежие товары, а просроченные отправляют в тележку, которую в конце дня вытряхнут в огромный мусорный бак. А ведь они по-прежнему годятся в пищу, несмотря на помятый вид и потускневший взгляд.

Обычно она предпочитает молчать и улыбается то ли из вежливости, то ли в попытке защититься от лишних вопросов, и в глубине ее глаз проступают очертания пустыни. Работа заменяет ей жизнь, а жизнь напоминает работу, в которой нет ни праздника, ни жизни. Круг давно замкнулся, и змей, олицетворяющий щемящую бессмысленность бытия, изгрыз свой хвост до белоснежных костей.

Он же начинает день еще прозаичнее, в рабочем вагончике на четыре койки. Мятое лицо отрывают от подушки, чтобы умыть холодной водой, пальцы проводят по идеально уложенным волосам, и бритва покорно рассекает основание каждой щетинки, что отваживается встать на пути. В итоге щеголь отправляется на работу. Это может быть что угодно — столярная мастерская, местный порт или строительная площадка.

Калейдоскоп профессий связан с тем, что он редко задерживается на одном месте, ведь у него затяжная депрессия. А вместе с депрессией приходит алкоголь, но, как и следовало ожидать, лишний градус наполняет силой исключительно эту самую депрессию. Змей бессмысленности продолжает грызть свой хвост, вращаясь вокруг неуемной жизни, которой нет дела до отдельных судеб.

Алкоголь припрятан во всех укромных местах, до которых он может дотянуться. Под брюками в личном шкафчике, в распределительном щитке, во внутреннем кармане куртки и, вероятнее всего, в фальшивом зубе, который в иную эпоху мог быть набит цианистым калием. Как только окружающие теряют его из виду, он окунает свое нутро в сорокаградусный нектар, что на миг притупляет одиночество.

Уже в который раз главными героями картины Аки Каурисмяки становятся не столько маргиналы, сколько отверженные души — те самые «Опавшие листья». Ни ему, ни ей не нашлось подходящего места в неторопливом обществе, где отпуск проводят в домике на опушке леса, вечерами ужинают с семьей и никогда не ругаются по мелочам. Для них эта тихая заводь годами оставалась недоступной.

«Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему [...] один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого только еще начинает тошнить»

— Венедикт Ерофеев, «Москва-Петушки»

Они встречаются в низшей точке. Она остается без работы с пригоршней монет в кармане, его же вот-вот уличат в очередном запое и отправят ночевать на скамью в парке. Вдобавок к этому на фоне маячит вооруженный конфликт, о котором при любой возможности возвещает радио. Казалось бы, какая может быть любовь в подобных обстоятельствах — и без того не самый приятный мир размывает осенним дождем.

Но виной их притяжению не сказочная любовь, которая одних наполняет трепетом, а иных вынуждает томиться в ожидании. В отличие от главных героев «Прошлых жизней» (см. наш текст), которые встретились благодаря давно утерянной симпатии, они несут в себе тоску, копившуюся годами. И Аки Каурисмяки прямым текстом заявляет, что это роднящее чувство гораздо сильнее, нежели обыденная влюбленность, которую сдует первый порыв ветра.

Поэтому совершенно не важно, в какую пору они встретились. С таким же успехом он мог быть успешным дантистом или преподавателем истории в школе. Она — непризнанным хореографом или медсестрой в хосписе. Даже финансовое благополучие и наличие семьи не исправили бы той печали, что связывает их сильнее общих интересов и скоротечных химических реакций. Кто-то назвал бы подобное влечение судьбой, но Аки Каурисмяки видит в нем почти комическую неотвратимость.

«Опавшие листья» и его герои порхают будто в безвременье. Работы Аки Каурисмяки всегда отличались несколько отрешенным видом, словно его вовсе не интересует повседневность. Но на этот раз он пошел дальше и, кажется, вплотную приблизился к фильмам Роя Андерсона (см. наш текст). Он и она говорят урывками и почти не проявляют эмоций, а окружающее пространство напоминает о давно ушедшей эпохе, о существовании которой никто не подозревал.

Время относительно в этом мире, впрочем, как и в мире реальном. Для Аки Каурисмяки это не постоянная величина, а не имеющая четких очертаний субстанция, что меняется от человека к человеку и от квартала к кварталу даже в границах одного города. И утверждает он это не для того, чтобы поерничать, а потому, что нет никакого смысла отмахиваться от правды. Все равно она однажды выйдет наружу, как нитки из поношенного свитера.

Уборщик сметет осенние листья в аккуратную горку. И в этих недрах затаятся он и она, совсем рядом. Но когда они заметят друг друга, мимо промчится игривый пес и отбросит ее в сторону, а его подхватит ветер. Жизнь сделает все, чтобы разлучить их. И все же, пусть и с подачи стареющего финна, на них обрушится та самая неотвратимость, которая объединит их в единое целое. Прелесть в том, что скрыться от этой неотвратимости не суждено никому. Иначе это была не она, а лишь мираж в пустынном взгляде.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Бедных-несчастных» Йоргоса Лантимоса, в которых обманувшая смерть Эмма Стоун исследует женскую сексуальность.

Именно в эти дни студенты и учителя, директорат и подсобные рабочие проявляют волшебное единение. Все как один давно втиснули последние свитера в чемоданы и обсудили с друзьями обширные планы на каникулы. Новый 1971-й год уже просится на порог, и ничто не может испортить настроение беспечной и суетливой ораве из детей и взрослых.

Лишь несколько угрюмых лиц со стороны взирают на эту кутерьму. Этим юным бедолагам праздники не принесут ни семейных посиделок, ни подарков от Санты. По разным причинам не все ученики попадут домой или в зимнее путешествие, и им остается только завидовать счастливым одноклассникам.

Вместе с местными неудачниками коротать время придется ответственному преподавателю, на чью печальную долю выпал надзор за недовольными ребятами, да кухарке, следящей, чтобы бестолковая гурьба не умерла с голоду. Однако в этом году рождественское чудо не обошло Бартон стороной, и большая часть оставленных учеников отправилась на горнолыжный курорт.

Единственным студентом, чьи родители не дали своевременного разрешения на поездку, оказался неуемный Ангус, запертый в интернате на все праздники без единого друга рядом. И в качестве вишенки на мучительном торте директор оставил надзирателем самого строгого из учителей — историка по древним цивилизациям мистера Ханэма.

С его страстью к Демосфену и Пелопонесской войне может потягаться только принципиальность и нетерпимость к отпрыскам богатых родителей. За годовую двойку по истории, выставленную сыну главного спонсора школы, его и удостоили «развлечения» на все каникулы. Правда одинокого и сварливого профессора мало пугает перспектива провести праздники в стенах интерната.

«Оставленные» Александра Пэйна в очередной раз показывают парочку отщепенцев, не признанных обществом и выброшенных на обочину. Как и многие герои режиссера они не безнадежно пропащие мученики, но глубоко застрявшие в личных проблемах люди. И, подобно главной героине «Появления» Келли Райхардт (см. наш текст), вместо того, чтобы найти причину неурядиц внутри себя, они обижаются на весь окружающий мир.

Более того, ехидный Ангус и угрюмый Ханэм не подозревают, как много у них общего. Хотя они и находятся на разных ступенях социальной лестницы, оба, несмотря на принципиальность взглядов и свободолюбие, заключены в рамки, из которых невозможно бежать. Один — директором, другой — матерью. И оба, бессильные перед системой, расшатывают ее едва заметным личным бунтом.

Профессор позволяет себе глоток-другой виски во время проверки домашних заданий и нецензурные пререкания с директором, который когда-то был его учеником. Студент же с помощью хулиганства и непослушания делает свое содержание под стражей максимально невыносимым. Сильным мира сего это нисколько не мешает, но герои ощущают себя не лабораторными мышами, а королями собственной клетки.

Учитель давно обрел себя и в личном, и в профессиональном плане, но разочаровался в этом бестолковом «приобретении», тогда как перед Ангусом открыты все дороги. Но он идет на поводу у матери, что в мгновение ока может поменять престижную школу на кадетский корпус. Так что ему остается только завидовать смешной одержимости профессора Древней Грецией, ведь у него хотя бы к чему-то имеется страсть.

И для того, чтобы герои нашли общий язык, им противопоставлена местная кухарка Мэри — женщина с деловым подходом к профессии и личной жизни. Ее трагедия гораздо глубже, ведь она недавно потеряла сына на выжженных полях Вьетнама. Но в отличие от двух остолопов по соседству, Мэри проживает свое горе, не стесняясь открываться людям и не воспринимая окружающий мир в штыки.

Картина охотно заимствуют классические приемы из кинематографа 1970-х вроде драматичных приближений и неловких крупных планов, а также мимикрируют под выцветший фильм полувековой давности. Благодаря этому Александр Пэйн избавился от современного лоска и воссоздал уютную атмосферу ушедшей эпохи. И эта тоска эхом вторит неустроенности одного главного героя и одиночеству второго.

«Оставленные» рассказывают классическую рождественскую историю о человеке, осознающем свое одиночество на фоне праздничной суматохи. Но там, где герои обычно находят любовь и заботу, Ангус и Ханэм спотыкаются о здоровый цинизм к собственному положению. Вместо привычного торжественного финала Александр Пэйн кладет под елку язвительную мысль о том, что нет такой житейской проблемы, над которой нельзя немного посмеяться.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о драме «Май декабрь», в которой Джулианна Мур соблазнила малолетнего паренька, а Натали Портман спустя 20 лет готовится к съемкам фильма по этому скандалу.

Вскоре посреди резервации проступает черная маслянистая лужа, и неумолимая пята прогресса, будто почуяв аромат нефтяного месторождения, нависает над племенем, готовясь сделать жадный шаг. Тем не менее осейджам повезло больше других народов, оказавшихся на пути больших денег и амбиций американских оппортунистов.

Щедрой дланью правительство Соединенных Штатов наградило бедных, но гордых индейцев правами на добычу «черного золота». В окрестности Фэрфакса хлынули сотни старателей в поисках тяжелого труда и легкого богатства. Но поскольку проценты с продажи нефти полагались и коренному народу, городок в одночасье стал странным королевством состоятельных «цветных» и батрачащих на них «белых».

По улицам Фэрфакса на дорогих Студебеккерах с личными шоферами разъезжают индейцы, не обращающие внимания на голодные и злые взгляды чумазых рабочих, что прибыли с очередной смены на поезде. Меховые манто на загорелых плечах соседствуют с поношенными робами авантюристов. В некогда пустынном городке Дикого Запада теперь царит деятельный беспорядок.

Соединенные Штаты нехотя признают систематическую дискриминацию меньшинств в своей истории, так что множество трагедий до сих пор остаются забытыми. Печальная участь осейджей, последовавшая за экономическим бумом, долгое время скрывалась под пылью, которую сначала смахнула книга Дэвида Гранна «Убийцы кровавой луны», а затем — ее одноименная экранизация за авторством Мартина Скорсезе.

Причиной трагических событий стало недовольство белых американцев тем, что богатство досталось народу, который им не дорожит. Потому правительство быстро признало всех индейцев финансово некомпетентными и учредило специальные органы для управления деньгами племени. Каждый представитель осейджей был обязан проходить унизительные юридические процедуры, чтобы получить положенные средства от продажи нефти или очередной уважительный отказ.

Эта бюрократия породила шаткую власть в городе. Индейцы владели всеми богатствами округа и охотно их транжирили. В то же время деньги текли через руки белых, откровенно наслаждавшихся жизнью за чужой счет. Хотя коренные племена и являлись высшим обществом Фэрфакса, у «низшего» созрел план, как сместить неустойчивое равновесие.

Эрнест Беркхарт — простодушный и недалекий парень, отсидевшийся в тылу Великой войны, — прибывает на подработку к своему богатому дяде по прозвищу «Король». Благодаря тесной дружбе с племенем он стоит особняком среди белых богачей, недружелюбно настроенных к индейцам.

Вскоре Эрнест узнает о местной «карьерной лестнице» для молодых парней, которые не хотят похоронить здоровье на чужих месторождениях — взяв в жены индианку, любой повеса переходит в высший свет. А у благородного «Короля» возникает более прибыльная идея. Безвременная кончина краснокожей супруги — прекрасный повод вручить ее нефтяную долю белому вдовцу.

Начав с единичной экспроприации, престарелый махинатор постепенно переходит к организованной преступности. При помощи коррумпированной полиции и содействию практически всех белых он налаживает конвейерный убой индейцев. Богатые дамы массово гибнут от странных болезней и нападения бандитов, но сетовать они могут только на жестоких богов, а не на порядочного благотворителя.

Эрнест выступает подобием Генри Хилла из «Славных парней». Поддавшись блеску местной мафии, он женится на чистокровной индианке — дочери богатейшей дамы Фэрфакса. Загвоздкой на его пути становятся многочисленные родственники супруги, претендующие на те же нефтяные права. Благодаря недалекому уму парень поначалу даже не замечает, как становится деталью чудовищного механизма.

Мартин Скорсезе не изображает Эрнеста откровенным злодеем. За счет чутких манипуляций дяди он постепенно принимает идею, что убийство краснокожего — это всего лишь бытовой вопрос. Настолько, что даже его собственная жена, которую он действительно любит, становится бездушной ступенькой к богатству.

Обесчеловечивание героя превращает классическую криминальную драму в психологический хоррор, где расовая ненависть, порожденная элементарной жадностью, планомерно уничтожает невинных. Из-за того, что жизнь «дикого запада» выглядит куда грубее и элементарнее нью-йоркского или калифорнийского лоска, человеческая трагедия проявляется гораздо отчетливее.

Казалось бы, с выходом «Ирландца» (см. наш текст) Мартин Скорсезе сказал последнее слово в жанре криминальных драм, и все же он вновь вернулся к нему. Лишь для того, чтобы показать привычную картину с иного ракурса. Вместо обращения в тоскливую трагедию одинокого преступника «Убийцы цветочной луны» оголяют боль целого общества, годами страдавшего от романтизированного и чарующего быта гангстеров.

Преступная схема «Короля», погубившая сотни индейцев — капля в море, что обрушилось на коренных американцев во время становления Соединенных Штатов. «Кровавый меридиан» Кормака Маккарти (см. наш текст) явное тому подтверждение. Но Мартин Скорсезе демонстрирует, что черствость людей к чужому народу в разы страшнее жестоких расправ. Ведь именно всеобщее попустительство позволило осуществить преступления и мгновенно стерло из памяти смерти посторонних.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать об «Оставленных» Александра Пэйна, которые украшают тоску и личные трагедии здоровым цинизмом и настырной верой в лучшее.

«Оппенгеймер» Кристофера Нолана разом демонстрирует триединую личность героя, словно подыгрывая названию первого испытания ядерного оружия. В одной ипостаси — он амбициозный ученый, отбросивший политические взгляды и личную жизнь на благо Соединенных Штатов. В другой — смертный, что не справился с силой достойной Бога. В третьей — жертва абсурдной бюрократической несправедливости.

Каждый из Оппенгеймеров пытается оттеснить конкурентов и навязать собственную историю. То яркий байопик взахлеб перечисляет десятки событий, повлиявших на становление ученого. То черно-белый нуар увлекает повествование в душные кабинеты, где разворачивается сложная юридическая драма.

Молодой Роберт предстает смелым и неравнодушным студентом, который ради сомнительной и лишь теоретизированной области физики отправляется в Европу, чтобы черпать вдохновение среди величайших умов. Вокруг мелькают весельчак Нильс Бор, загадочный Вернер Гейзенберг и рефлексирующий Альберт Эйнштейн — каждый в обличии противоречивого человека, а не ожившего памятника.

Здесь же расцветает не только увлечение Оппенгеймера квантовой физикой, но и его деструктивная натура. Корпя над сложными уравнениями, он ищет вдохновения в осколках бокалов, не совладавших с ударом о стену. А неприятного профессора и вовсе намеревается отравить цианидом. Уже тогда разрушение и созидание разрывают Роберта, хотя до главной дилеммы в его жизни остаются десятилетия.

У правительства Соединенных Штатов не было ни малейших сомнений при выборе главы для отдела разработки самого чудовищного оружия в истории. Лишь один человек обладал амбициями Бога и всеми знаниями мира, желанием защитить мир и способностью его уничтожить. В иное время столь яркий гений мог стать великим созидателем, но хищный 20-й век породил «Разрушителя миров».

За годы творчества Кристофер Нолан до совершенства отточил фокус с превращением любой идеи в отполированный Голливудский эпос. Именно общий замысел выходит на первый план, оставляя персонажей в тени выдуманного мира. Но «Оппенгеймер» стал непривычным для режиссера исследованием одного героя — от его становления до разрушения, — трансформированным в масштабный шпионский триллер.

Пока на фоне бурлят глобальные политические события и грохочут ядерные боеголовки, другая личность Оппенгеймера все увереннее заявляет о себе. Картина оборачивается судебной драмой, в которой происходящее не выходит за пределы пары невзрачных комнат. И вдруг все предшествующие авантюрны молодого ученого меркнут на фоне бюрократических процедур.

Когда Роберт предстает перед самопроизвольным судом из-за несправедливых домыслов в предательстве, Кристофер Нолан подменяет рваную, порой сумбурную гонку воспоминаний мучительным и затянутым «кафкианским» процессом. От былой монументальности не остается и следа — на смену ей приходит мелкая возня в пыльных кабинетах.

Оставшись наедине с кучкой юристов и обвинениями в заигрывании с коммунизмом, Оппенгеймер остро ощущает главную дилемму собственной истории. Без бомбы конец войны невозможен, и она должна быть применена ради мира. Но ее рождение сулит новые противостояния, и это решение в одночасье сотрет в пепел сотни тысяч людей. Разрушение и созидание сошлись в одном устройстве, которое никогда не должно было увидеть свет. Но увидело.

Всю послевоенную жизнь Оппенгеймер был сломлен горем тысяч японцев, которые пострадали не только от «Малыша» и «Толстяка» (см. наш текст), поэтому желал остановить Соединенные Штаты от создания еще больших бомб. Приняв на себя роль ангела смерти, принесшего в мир немыслимую катастрофу, он отговаривал президентов от того, чтобы кому-то другому пришлось примерить эту ношу. Смертный, заглянувший по ту сторону божественности, слишком поздно понял свою ошибку.

Политические противоборства 21-го века не мыслят себя без назойливого вопроса о том, чья рука проявит достаточную жестокость, чтобы направить немыслимое оружие на врага. Вопреки усилиям его создателя чудовищные арсеналы стран выросли так же быстро, как число расщепленных ядер через секунду после начала реакции. Теперь завершение гонки вооружений, что растут по экспоненте, едва ли наступит в эпоху человечества.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать об «Убийцах цветочной луны» Мартина Скорсезе — психологическом хорроре, в котором расовая ненависть изображает из себя организованную преступность и уничтожает невинных.

Когда писатель только садился за работу, на улице кипела жизнь. Манхэттен полнился весенним светом, резкими запахами и суетящимися людьми. Одни спешили насладиться собственными жизнями, но не находили времени даже на сон, другие — прятались в подворотнях и выискивали в толпах судьбу, которая норовила полакомиться их сердцами.

Теперь же мужчина пребывал в одиночестве. Солнце покинуло пустые улицы, а в комнате не было ничего, кроме стола и меловой доски, исписанной таинственными символами. Снаружи царила тьма, а окна небоскреба облизывали соленые воды — мир шел ко дну. Когда печатная машинка споткнулась о смелую идею и замерла, в комнату проник скрежет. Он неотвратимо нарастал, пока не оформился в различимое: «Сами Ярви, проснись».

До того, как мужчина устроился перед печатной машинкой, он успел прожить не одну жизнь, и каждая, под стать эпизодам пестрого романа, была озаглавлена разными именами. Еще недавно его знали как Алекса Кейси — смурного детектива полиции, который хотел спасти собственную семью, а в придачу каждого приличного нью-йоркца, коих можно пересчитать по пальцам неумелого мясника.

Но, как и подобает главному герою фильма нуар, детектив пошел на дно. Вслед за десятками убитых, стонущим под непогодой городом и неподъемными обломками надежды. Острыми кусочками его расколовшаяся жизнь выскользнула сквозь пальцы, оставив позади лишь кровоточащие борозды. И никакого намека на надежду или выстраданное спасение.

«Я получал что-то, ничего не давая взамен. Это только отсрочило предъявление счета. Счет всегда приходит. На это, по крайней мере, можно твердо надеяться»
— Эрнест Хемингуэй, «И восходит солнце»

Вопреки мрачным метафорам и безнадеге, в которой остервенело барахтался Алекс Кейси, в ту пору он был полон энергии и злости, двигавшей историю вперед. Пусть со скрипом и ценой жизни как самых близких, так и желанной femme fatale, его путешествие закончилось точкой. Кровоточащей и саднящей при каждом движении, но все же в ней таилось иллюзорное успокоение.

Оставив надломленного детектива, Сами Ярви облачился в новый облик. На этот раз он прикинулся известным писателем, который попутно с цветущей карьерой боролся с собственными демонами. Измученный вспышками гнева и алкогольной зависимостью, неспособностью писать и прогрессировавшей на их фоне депрессии, Алан Уэйк отправился в захолустный Брайт-Фолс.

Его жена верила, что в окружении пышной природы и сведенными к минимуму раздражителями к нему вернутся покой и вдохновение. Новые идеи забьют фонтаном, и отборная проза бурным потоком бросится на бумагу. Но Алан Уэйк писал хорроры, а не детские сказки, поэтому сам стал заложником кошмара.

Безмятежный отдых обернулся кровопролитной борьбой света и тьмы. И это не было метафорой — писатель буквально противостоял густому мраку, что охотно бы поглотил само солнце. Сами Ярви заставил своего героя пережить невиданные потрясения и заточил на ужасающие 13 лет на дне океана Колдрон. Пришла пора попробовать нечто новое.

За годы работы Сами Ярви, более известный как Сэм Лейк, обзавелся увесистым саквояжем с рассказанными историями, каждая из которых существовала в обособленном пузыре. Мона Сакс не подозревала о существовании Томаса Зэйна, а разбушевавшимся теням не было дела до валькирина и разборок между криминальными группировками Нью-Йорка.

Вопреки расплывчатым намекам, каждый из миров жил по собственным законам, выведенным в соответствии с определенным жанром. Так продолжалось до появления Федерального Бюро Контроля — секретной правительственной организации, куда волей случая угодило новое альтер эго Сами Ярви. В этот миг произведения финского поклонника кофе дали трещину.

Идеи, герои и особенности повествования далеких друг от друга вселенных стали частью цельного пространства. Они начали заполнять доселе недоступные лакуны — осторожно размывая свои границы и становясь частью чего-то нового. Вот только это хаотичное смешение оказалось пробой пера — при работе над «Alan Wake 2» Сами Ярви отправился в паломничество по переосмыслению собственного творчества.

После 13-летнего заточения в лимбе, у которого не было ни начала, ни конца, Алан Уэйк потерял всякую связь с реальностью — он угодил в мир, не подчиняющийся привычным законам. В этом таинственном пространстве, до краев наполненном страданиями, напрочь отсутствовали запреты. Расползающаяся во все стороны тьма устроила революцию и возвестила о воцарении вседозволенности.

«[...] однообразно-правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя — и что бы там впереди ее ни ждало — смерть или новая жизнь, — всему она шлет свой восторженный привет»
— Иван Тургенев, «Вешние воды»

Если прошлые злоключения Алана Уэйка были прямолинейным хоррором в духе Стивена Кинга, то на этот раз они обратились мультижанровым коктейлем. Теперь параллельно разворачивались две самостоятельных, но не способных существовать друг без друга истории. Первая представляла собой мрачный детектив — с оккультными убийствами в окрестностях странного захолустья.

В свою очередь хоррор остался на месте, но изменил свою суть. Если ранее он просто задавал тон происходящему, то в «Alan Wake 2» кошмар превратился в полноценного героя, немногословного и изъясняющегося загадками. Тем не менее в его тарабарщине скрыты понятные идеи. В этом смысле продолжение истории Алана Уэйка больше походит на картины Дэвида Линча, который обличает в пугающую и замысловатую форму вполне обыденные переживания.

Хотя от мультижанровости и веет свежестью, она не была самоцелью, а выступила лишь инструментом в руках Сами Ярви. Он не просто наслоил хоррор на детектив и смешал ужас с дедукцией, но сам стал частью вымышленной вселенной. В определенном смысле Алан Уэйк больше не является главным героем собственной истории, так как границы его реальности окончательно размылись.

Благодаря этому вслед за Сами Ярви в повествование вклинились герои его прошлых историй. Окончательно выяснилось, что Алекс Кейси и Макс Пейн — это, по сути, один и тот же человек. Подвох в том, что Алан Уэйк прославился романами о детективе Алексе Кейси, который теперь — внешне не отличимый от самого Сами Ярви — приехал в Брайт-Фолс, чтобы помочь Алану Уэйку.

И это только самое очевидное смешение реальности и вселенных, придуманных Сами Ярви. В «Alan Wake 2» он постоянно ссылается на свои произведения, деконструирует их героев и наполняет новым смыслом. В этом мире, в котором ничто не ускользает от пристального внимания Федерального Бюро Контроля, нет устоявшихся догм — в нем возможно все и ничего одновременно.

Подобными перестановками в собственном творчестве, граничащими с его осознанным низложением, Сами Ярви будто размышляет на тему художественной вседозволенности. Искусство, с виду полное ограничений, в действительности не имеет границ. Оно подобно бушующему океану — способному менять свою суть как с течением времени, так и в зависимости от того, кто опустить в него свои руки.

По размаху подхода и родству ранее несвязанных между собой идей «Alan Wake 2» стал для видеоигрового повествования примерно тем же, чем был «Улисс» Джеймса Джойса для литературы. Они не уничтожили привычной парадигмы, но заложенным в них модернизме продемонстрировали иной путь, в котором нет ни забронзовевших идолов, ни устоявшихся законов.

Сами Ярви охотно откликнулся на тревожный скрежет и встал из-за стола — он потянулся до хруста костей, заварил кофе и, ухмыльнувшись, выглянул в окно. Бушующий за ним океан покрыли сотни водоворотов, которые, пусть и напоминали петли, на самом деле были спиралями. И в каждой таилась история — полная мрака и отчаяния, но вопреки всему стремящаяся к свету.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать об «Оппенгеймере» Кристофера Нолана, в котором великий ученый, едва не погубивший мир, предстает средоточием противоречий.

Пусть и с трудом, но на излете лет он сжился с мыслью о смерти — теперь даже раскинувшаяся вокруг земля предвещает конец света. Старик годами цеплялся за жизнь, мечтал о вечности и верил в собственное бессмертие, но усталость от существования и бесконечной борьбы сточила каменное сердце до основания. Однако у этой малопримечательной «осени» есть две особенности.

Во-первых, главному герою уже две сотни лет, и в бурной молодости он застал казнь Марии-Антуанетты и Октябрьскую революцию. Недюжинное здоровье стало результатом укуса вампира, подарившего сыну портовой проститутки жажду к власти и крови. Следующие пару веков он путешествовал по миру в поисках войн, которыми можно было насытить чудовищный голод и ультраправые взгляды.

А во-вторых, после столь насыщенной жизни порядком обветшалый вампир выбрал для старости теплое местечко в богом забытой стране, где зрели социалистические взгляды, коих он терпеть не мог. Небольшой военный переворот и кровожадный монстр принял бразды правления в Чили под именем Аугусто Пиночета.

В своих фильмах Пабло Ларраин не раз обращался к диктатуре бывшего генерала, однако каждый раз только косвенно обличал зверства одного из самых безжалостных режимов в мировой истории. И хотя создание картины о южноамериканском тиране напрашивалось само собой, «Граф» отринул былой околодокументальный подход режиссера и пошел собственной дорогой.

В мире бесконечных войн, зверских политических режимов и диктаторов, уничтожавших неугодных миллионами, жизнь одинокого вампира не кажется столь злодейской. Летая над ночными улицами Сантьяго, он рыскает в поисках невинных девушек, чтобы вырвать из трепещущей груди сердце и вкусить живительный сок. Предварительно перемолов его в блендере — все же он не варвар, а бывший король этого мира.

На фоне размашистых репрессий и коррупции эти безобидные шалости кажутся каплей в кровавом море жестокости, чей осадок никак не смыть с лица прекрасной страны. Пиночет-вампир утверждает, что, единожды попробовав девственную человеческую кровь, уже не устоять перед ненасытной жаждой к зверствам. Но Пиночет-тиран вкусил ее с избытком.

Пабло Ларраин показывает историю Пиночета не в виде прозаического переложения фактов, а как поэтическую пародию, что совмещает кровавый хоррор с политической реальностью. Тиран, который годами соблазнял невинную паству сладкими речами и высасывал из нее жизнь, оказывается аллегорией, удачно рифмующейся и с жестоким диктатором, и с мифическим кровопийцей.

С точки зрения главного героя коррумпированный фашистский режим выглядит абсолютным раем не только для поедающего души монстра, но и для обывателей всех мастей. Ведь проклятые враги внутри страны повержены, а затаившиеся вовне трепещут перед мощью великого правителя, да и личное процветание вождя несомненно вторит счастью недалеких смертных. А ежечасные расстрелы иноверцев доставляют лишь незначительные неудобства.

«Мать моя Бендисьон Альварадо, если бы ты только знала, что я больше ни черта не могу поделать с этим миром, что я кончился и хотел бы смыться подальше от этих мучений, а куда — я и сам не знаю»
— Габриэль Гарсиа Маркес, «Осень патриарха»

Однажды стареющий Пиночет решает отказаться от крови, чтобы наконец уйти в могилу, и на спрятанные сокровища ожидаемо слетается многочисленная семья, готовая досрочно окончить его существование ради наследства. Так кровавый хоррор обращается комедией положений, в которой незадачливые родственники вместе с монашкой-экзорцистом и по совместительству бухгалтером пытаются описать ветхое имущество местного Дракулы.

Поначалу «Граф» показывает диктатуру сверхъестественным и отвергающим привычные законы явлением. Словно в «Осени патриарха» Габриэля Гарсиа Маркеса тиран оказался мифическим существом, бессмертным в своем разложении и не поддающимся течению времени. Но вторая половина картины изобличает реальность под ногами Левиафана — заурядного вора, что нажил богатства на жизнях простых чилийцев.

Пиночет за авторством Пабло Ларраина не сторонится титула убийцы, но при этом не может вынести обвинений в воровстве. Ведь прикрыть зверства патриотизмом куда проще, чем сделать то же с коррупцией. Вот только в катакомбах фермы хранятся вовсе не вампирские атрибуты, а краденные облигации, расписки о пожертвованиях в пользу правителя и документы о растрате государственной казны.

На фоне прошлых биографических исследований Пабло Ларраина смесь политической сатиры и изящной имитации под хоррор начала прошлого века выглядит еще смешнее. Чтобы изобличить недолговечность диктатуры, режиссер возвышает ее до мифологических вершин, а затем вбивает ей в сердце осиновую правду. Ведь даже самый непоколебимый режим когда-то снизойдет до скомканной главы в выцветшем учебнике.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать об «Alan Wake 2» и о том, как Сэм Лейк перевернул с ног на голову привычное повествование в видеоиграх и переосмыслил собственное творчество.