Серия «О художниках и картинах»

«Святое семейство с Анной пророчицей» (1810) ГРМ

В 1782 году группа казаков привезла в Москву маленького калмыцкого мальчика, которого случайно нашли в степи. Имя его было неизвестно, и нарекли его Алексеем. Возраст определили на глаз, и годом рождения записали 1776-й. Ребенка отправили в воспитательный дом, откуда, заметив талант к рисованию, перевели в Воспитательное училище при Академии художеств. Так начался творческий путь Алексея Егоровича Егорова, которого при жизни называли русским Рафаэлем.

автопортрет

Обстановка в училище, по воспоминаниям выпускников, была самая спартанская, режим дня юных воспитанников строгий, а еда скудной. В Академии Егоров учился у профессоров Ивана Акимова и Григория Угрюмова, не раз был награжден грамотами, а также малой и большой серебряными медалями, считался мастером рисунка. После выпуска из Академии в 1797 году остался преподавателем в рисовальных классах. Также он давал уроки самой императрице Елизавете Алексеевне, супруге Александра I.

«Богоматерь с Младенцем» (конец 1800-х)

В 1803 году вместе с коллегами Шебуевым, Демут-Малиновским и Дудиным был отправлены для обмена опытом в Рим. В Италии одни называли его русским Рафаэлем, другие русским медведем. Егоров отличался богатырской силой и не терпел фамильярности. Рассказывали, что однажды во время ссоры какой-то дерзкий итальянец вздумал угрожать ему ножом. Егоров нож отобрал, лезвие изломал, и обидчик вынужден был ретироваться. В другой раз он схватил оппонента за ногу, вывесил его в открытое окно и держал в таком положении, пока тот не попросил прощение. В кругу итальянских мастеров Егоров пользовался неизменным уважением. Однажды кто-то из них заявил, что русский художник не может нарисовать человеческую фигуру также точно, как итальянский. Тогда Егоров взял уголь и на стене, не отнимая руки, написал во всех деталях человека, начав при этом с большого пальца левой ноги. В Италии Егоров попал под влияние известного живописца Винченцо Камуччини, а тот в свою очередь использовал рисунки Егорова для своих исторических картин.

Эскиз «Агарь в пустыне»

Местные ценители прекрасного охотно покупали рисунки российского мастера. Есть легенда, что цену определяли так: весь лист бумаги сплошь покрывался золотыми монетами, которые и шли на оплату работы. Помимо поклонников были у Егорова и недоброжелатели, которые не раз пытались подкараулить его где-нибудь в темном переулке, но встреча с ним заканчивалась для них плачевно. Папа Пий VII предлагал художнику остаться работать в Ватикане, но Егоров отказался. В 1806 году из-за осложнившейся политической обстановки русские художники отправились на родину. Путь домой по неспокойной Европе был долгим.

В 1807 году Егоров вернулся в Петербург и стал назначен адъюнкт-профессором, а затем академиком за картину «Положение во гроб». В то время он поразил многих тем, что за 28 дней написал в Царском селе аллегорическую картину «Благоденствие мира», изобразив около 100 фигур в натуральную величину.

«Истязание Спасителя» (1814) ГРМ

В 1814 году художник закончил картину «Истязание Спасителя», которая считается его лучшей работой.

«Явление Христа Марии Магдалине» (1818)

Карьера художника развивалась успешно. В 1812 году Егоров становится профессором исторической живописи, в 1831 году — профессором первой степени, а в 1832 году — заслуженным профессором. На эти годы приходится пик карьеры художника.

«Портрет Голицыной в образе весталки» (1810-е) ГТГ

Примечательно, что Егоров был очень набожен и предпочитал картины на религиозные темы, считая, что таким образом он несет людям слово Божье. Когда ему предлагали написать портрет на заказ, он почти всегда отказывался. Надо заметить, что в то время именно портреты на заказ были самым простым способом заработать, поэтому подобная принципиальность могла вызывать удивление.

«Богоматерь с младенцем Христом и Иоанном Крестителем» (1827) ГТГ

Во время работы в Академии профессора имели при ней служебные квартиры, поэтому часто ходили друг к другу в гости и нередко доводились друг другу родственниками. Так Егоров был женат на дочери известного скульптора и ректора Академии Мартоса Вере.

Вера Ивановна с сестрой Софьей. Художник А.Варнек

Из воспоминаний Марии Каменской, дочери известного художника и вице-президента академии Ф. П. Толстого: «У него в мастерской убранства никакого не было, кроме того только, что по всем стенам были развешаны чудные картины его работы, привезенные им из Италии, которые нынче ценятся так дорого… Всюду грязища и неурядица страшная! Его самого в этом храме искусства можно было застать в грязнейшем халате, с такою же ермолкою на голове… Невысокий ростом, мускулистый, с порядочным брюшком, Алексей Егорович всегда стоял перед мольбертом с палитрой и муштабелем (прим. Муштабель — легкая палочка с шариком на конце, служит живописцу опорой при выполнении мелких деталей картины) в руках и писал какой-нибудь большой образ. Около него в кресле, в пунсовом ситцевом платье, прикрывая ковровым платком свой громадный живот, всегда сидела на натуре, очень еще красивая собой, жена его Вера Ивановна. (Я ее не помню иначе, как в «почтенном положении».) И она, бедная женщина, вечно, без устали и ропота, служила изящному искусству… Я уже сказала выше, что Егоров писал с нее Богородиц, а с дочерей своих — ангелов. Мастерскую свою Алексей Егорович держал совсем на манер студий старинных итальянских художников; ученики его пригождались ему на всякие должности… Барышень у Егорова было тогда три: Надинька — тонкое, воздушное, сентиментальное созданье, именно с ангельским личиком; Дуничка — живая, веселая девушка, не так хороша собой, как пикантна, с задорливыми родимыми пятнышками на бело-матовом лице, умная, острая, всегда находчивая на ответы. Эта вторая дочь Егорова и была моим сердечным другом. Меньшая дочь, Соничка, во время нашего переезда в Академию была еще маленькая девочка и нам не пара, и отцу своему — не натурщица; а после, когда она выросла, Алексей Егорович все писал с нее одалисок. И точно, верх ее лица и глаза с поволокой были прелестны, но рот был некрасив, и потому художник-отец всегда картинно укутывал ей пол-лица дымкою, и она выходила у него просто красавицей. После у Веры Ивановны родился еще сынок Евдокимушка, который тоже, кажется, был живописцем».

«Мадонна с младенцем Христом и Иоаном Крестителем» (1833) Самарский областной художественный музей

Каменская упоминает, что Егоров был скуповат, довольно суеверен и мнителен. Особенно ему почему-то не нравились масоны. Однажды он чуть не выгнал из дома жениха дочери Надиньки Дмитрия Булгакова, который на свою беду скрестил на пустой тарелке нож и вилку, а художник усмотрел в этом тайный знак или масонский символ. При этом он принципиально не давал дочерям никакого образования, утверждая, что они потом все равно забудут, а при наличии приданого женихи и так найдутся.

«Симеон Богоприимец» (1830-40-е) Новгородский объединенный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

В 1840 году успешная карьера Егорова была перечеркнута, когда он впал в немилость императора. Сначала Николаю I не понравились образа, написанные для церкви Измайловского полка. Он объявил ему выговор, заставив расписаться в получении соответствующей резолюции и вернуть аванс. При этом образа в церкви остались. Затем категорически не понравился образ Троицы, написанный для церкви св. Екатерины в Царском Селе, и тогда император велел уволить художника из Академии. Также увольнению поспособствовал президент Академии Оленин, с которым у Егорова возник конфликт. Однажды Оленин на совете предложил сделать академиком Аракчеева. На вопрос Егорова, зачем, Оленин ответил, что Аракчеев близок к императору. На это правдоруб заявил, что таким образом можно назначить академиком даже кучера Николая I, ведь тот еще ближе. Егорову назначили пенсию 1000 рублей в год, но удержали 4000 за неудачную работу в Царском селе. При этом Егоров сохранил статус действительного члена Академии художеств и звание заслуженного профессора 1-й степени.

Портрет А. Ф. Филосовова (1845-47) ГРМ

Из служебной квартиры пришлось съехать, а заказов стало меньше. Все это ударило и по самолюбию, и по карману. Ученики продолжили навещать впавшего в немилость наставника. Художник Петр Заболотский в письме меценату А. Р. Томилову сетовал: «Кто знает Алексея Егоровича Егорова, каждому приятно вспомнить имя его, но кто услышит о его теперешнем положении, примет участие и выронит слезу сострадания. Алексей Егорович, наш столп академии, опора каждого художника, лишен сего титла достойного; он отрешен от должности. Ему отказано служить, мрачная завеса опустилась на Славу Его, кто поднимет ее? Его Истинный Талант и Слава во веки не затмятся».

«Евангелисты Матфей и Иоан Богослов» (не позднее 1822) ГРМ

В последние годы жизни пожилой мастер сблизился с молодым художником Львом Жемчужниковым. Из воспоминаний Жемчужникова: «Почтенный заслуженный профессор А. Е. Егоров был личностью оригинальной и заслуживает полного уважения как художник и добрый человек. Слава его распространилась по всей России, а во время его пребывания за границей, знали его Италия и Франция как превосходного рисовальщика. Увольнение Егорова из Академии не лишило его в глазах художников звания заслуженного профессора, полученного им по приговору академического совета… Егоров жил на Васильевском острове, в 1-й линии. Фигура его, образ мыслей, одежда – все в Егорове было своеобразно. Добро и ласково я был принят им при моем первом посещении. Он повел меня по комнатам, увешанным картинами его работы, и познакомил со своей женой, Верой Ивановной – почтенной старушкой, с сыном Евдокимушкой, со своей дочерью и ее мужем, офицером, который жил тут же, фамилии его не помню. Егоров был менее чем среднего роста, пухленький, седой; глаза черные, большие, умные и добрые, смотрели прямо; на голове была у него всегда кожаная старая ермолка, а на нем старый халат, испачканный краской. Так он был одет дома; если же куда-либо отправлялся, что случалось очень редко, то надевал длинный старомодный сюртук. Жене своей он говорил: "Вы, Вера Ивановна", а она ему – "Вы, Алексей Егорович". Смеялся он искренно и добродушно.

Портрет художника из книги Г. А. Гиппиуса «Современники, собрание литографических портретов государственных чиновников, писателей и художников, ныне в России живущих» (1822)

В то время, когда я познакомился с ним, ему было за семьдесят лет. Определен он был в Академию ребенком и, дойдя до натурного класса, занял место помощника профессора, а затем, как лучший ученик, был отправлен за границу. Живя в Италии, Егоров прославился как композитор и рисовальщик. Канова, Каммучини знали его и ценили; папа предлагал ему сделаться его придворным живописцем; но Егоров, как патриот и к тому же религиозный человек, не захотел изменить своему отечеству… Тогдашние любители живописи дорого платили за его рисунки. В моем собрании их семьдесят два, из которых особенно интересны два рисунка, сделанные в Италии, изображающие борющихся гладиаторов, а затем рисунок с натуры мужской фигуры в ракурсе… Об этом рисунке Алексей Егорович рассказал мне следующее. Приехав в Италию, он отправился в натурный класс, где спросили его, умеет ли он рисовать, и, получив от него ответ, что умеет, допустили в класс, где все места оказались занятыми; и ему пришлось поместиться кое-как под выставленной фигурой. Егоров в полчаса набросал всю фигуру, положил в папку, встал и начал ходить по классу, посматривая на чужие рисунки. На него обратили внимание и спросили: почему он не рисует. "Да я уже кончил", - ответил Егоров. Посмотрели рисунок – и удивились его мастерству; слава о нем как о большом мастере распространилась. Италию и итальянцев Егоров очень любил и вспоминал о них с удовольствием… Обстановка Егорова была скромная. Со старостью заказы сократились, а расходы увеличились. Лишившись места в Академии, А. Е. должен был платить за квартиру, покупать дрова, снабжать выросшего сына деньгами; дочери вышли замуж, и явился новый расход на них. Приходилось ограничивать себя, и милый профессор сам закупал сальные свечи, сам их заправлял в подсвечники; еда его была простая. Случайно узнал я от сына, Евдокимушки, что отец его поет и хорошо играет на гитаре и балалайке; при этом Вера Ивановна подосадовала на Евдокимушку, что тот выдал забаву отца на таком неблагородном инструменте. Я стал упрашивать Алексея Егоровича сыграть и спеть что-нибудь; он отнекивался, говоря, что неприлично играть на мужицком инструменте. Однако мне удалость уговорить старика, и он, взяв балалайку, сел у растворенного окна и взял несколько аккордов. Вечернее солнце садилось и окрашивало осеннее небо... Взяв еще несколько аккордов, он, шутя, запел, подыгрывая:

"Алексей, Егоров сын,

Всероссийский дворянин",

и пр.»

«Похищение Елены Парисом» (1831) ГТГ

По воспоминаниям Жемчужникова, даже в старости Егоров сохранял богатырскую силу, мог порвать колоду карт и согнуть кочергу. Умер художник в 1851 году. Его последними словами было: «Вот и догорела свеча моей жизни». Валентин Пикуль посвятил живописцу рассказ «Свеча жизни Егорова».

Издание А. Э. Мюнстера «Портретная галерея русских литераторов, журналистов, художников и других замечательных людей»

мой дзен

Светская живопись в России начала активно развиваться достаточно поздно. Иконописных мастерских было великое множество, были талантливые мастера, писавшие фрески. Привычные портреты, или, как тогда говорили, порсунки появились только в 17 веке и были большой редкостью. Профессиональные художники в современном понимании появились на территории современной России в Петровские времена. О том, где и как учили дореволюционных живописцев и будет сегодняшний пост.

Говоря о дореволюционных художниках, нужно учитывать то, что работа эта долгое время считалась весьма прозаичной и к престижным точно не относилась. Большая часть художников была выходцами из крестьян, небогатых горожан, мелких купцов или чиновников, реже бедных дворян. Многие аристократы и члены императорской фамилии брали уроки живописи, но это было лишь хобби. Когда в начале 19 века граф Ф. П. Толстой решил оставить военную службу и стать живописцем, это вызвало скандал, и многие считали этот шаг не только глупым, но и позорным. Отношение к Толстому изменилось только после того, как он стал действительно успешен и знаменит, а его работы полюбились самой императрице.

И в 18 веке, и в первой половине 19 века главной кузницей художников были иконописные мастерские. Мальчиков отдавали в такие мастерские учиться, также как любому другому ремеслу. Ученики помогали готовить краски, затем им доверяли несложную работу и со временем получался опытный мастер, который спустя годы мог открыть и свое дело.

Было довольно много и просто самоучек. Некоторые новички могли взять несколько уроков у «настоящих» художников, если повезет - выпускников Академии художеств, и для работы в провинции этого было достаточно. Выполнил десяток заказов – набил руку. Люди заказывали и парадные портреты во всей красе, и небольшие портретики, которыми могли делиться с близкими, и большие семейные портреты. Позже появилось даже понятие – «провинциальный портрет». Некоторые работы были выполнены хорошо, некоторые немногим лучше чем «страдающее средневековье». Сейчас подобных артефактов довольно много разбросано по многим музеям. Почти всегда они помечены как работа неизвестного художника. Ниже пара примеров провинциальных портретов.

Самым престижным (а долгое время и единственным) учебным заведением была Императорская Академия художеств. Когда именно она была основана, вопрос неоднозначный. Петр I основал рисовальную школу при Санкт-Петербургской типографии, которую иногда в документах называли академией. Были и другие проекты, но они долгое время оставались лишь на бумаге. Так же была школа при Академии наук, но она была создана, скорее, для выполнения «технических» рисунков и гравюр. Официально считается, что Академия художеств была основана в 1757 году указом императрицы Елизаветы по инициативе И. И. Шувалова и М. В. Ломоносова, сначала как художественная школа при Московском университете (Шувалов в тот момент курировал работу Московского университета). Первые 9 учеников начали обучение живописи под руководством итальянского живописца Пьетро Ротари в Санкт-Петербурге в доме Шувалова на Итальянской улице. В 1764 году Академия была преобразована в самостоятельное учебное заведение, и для нее начали возводить здание на Университетской набережной в Петербурге. Строительство завершилось в 1778 году.

Правила Академии неоднократно менялись. Художник Крамской Крамской выделял три этапа: «Первый, самый продолжительный и по-своему благотворный, тянулся от основания Академии до уничтожения казеннокоштных воспитанников в 1832 г. Поступали тогда в Академию просто мальчики 10–12 лет, которых учили сначала больше наукам, потом больше искусству. Окончание курса тогда было вообще ранее 24–25 лет. Этот период к своему концу дал результаты подражательного искусства настолько яркие и высоко талантливые, что многими тогда, если не всеми, они были приняты за настоящее самостоятельное и национальное искусство. (Из этого заблуждения вывела нас только первая всемирная выставка в Лондоне.) Второй период — от уничтожения казеннокоштных воспитанников до 1859 г. В промежуток этого времени от вновь вступающих уже не требовались никакие экзамены научные, и возраст для вступления принят был самый ранний: 16–18 лет. Лекций не читалось никаких, кроме вспомогательных наук. Этот период обозначается первыми попытками в самостоятельном и национальном творчестве… Третий период — с 1859 по сегодня [по 1877 год]. В 1859 г. самый устав Академии потерпел существенные перемены в некоторых параграфах. Является чрезвычайное попечение, чтобы Россия имела художников образованных, и потому снова вводятся лекции и вступительный приемный экзамен из наук».

В Императорской Академии художеств в качестве вольнослушателей могли учиться даже крепостные, и образовательного ценза не было. Стать полноправным учеником мог только человек свободный и имеющий законченное среднее образование. «Своекоштные» ученики в отличие от «казеннокоштных» не имели права на место в общежитии. Жизнь в столице была дорогой, поэтому многие молодые художники терпели лишения и нередко бросали учебу.

Казеннокоштные ученики имели право на место в общежитии, которое располагалось там же в Академии. Из воспоминаний художника А. Н. Мокрицкого: «Года за два до возвращения Брюллова в отечество, начал я свое художническое поприще, под руководством почтенного наставника академика Венецианова: я стал посещать классы Академии. Но вскоре занятия мои были прерваны стесненными обстоятельствами. Я должен был оставить Петербург и уехать на родину, в Малороссию, где, под кровом родительским, нашел по крайней мере необходимое обеспечение. Там по возможности занимался я писанием с натуры; писал все, что ни попадалось под руку, всегда помня правило моего наставника; "пиши как видишь, не мудри" и припоминая виденное в Эрмитаже. Дело шло медленно; я терялся в трудностях искусства и не знал чем помочь горю; мне казалось, что у меня или краски были дурны, или кисти недовольно ловки. Не изучив рисунка, я писал наглядно, увлекайся колером предметов, мало обращая внимания на их форму и очертание... Испытанная нужда в Петербурге страшила меня возвратиться туда, но и оставаться на родине было бесплодно; я начал упадать духом; но вскоре судьба послала мне утешение: мне попалась в руки книжонка сочинения Тикка: "Размышление о художниках и художестве". Там прочел я, что все великие художники были отличные рисовальщики; из прочитанного я увидел, что без рисованья карандашом нельзя сделаться хорошим живописцем. Оставив на-время краски, я принялся рисовать карандашом и вскоре объяснилось в чем состояла трудность при писании красками. Помирился я тогда с моими красками и кистями и осторожно начал писать с натуры; написал несколько портретов и, поощряемый слабым успехом, решился собрать небольшую сумму денег, достаточную на годовое прожитие в столице, где, при слабом знании дела, я не мог приобрести себе и необходимые материалы». Вторая попытка покорить столицу оказалась удачнее. На этот раз Мокрицкий смог поступить в Академию как казеннокоштный, учился у Брюллова и позже стал востребованным портретистом и преподавателем.

Подробные воспоминания об учебе в Академии оставил И. Е. Репин. Из книги «Далекое близкое»: «Самые маститые ученики Академии состояли в ней по старому уставу. Это значило, что они, платя 9 руб. в год, могли оставаться в ней до глубокой старости, не неся никакой научной повинности. Некоторые проработали уже по 12 лет и дошли только до гипсо-фигурного класса… большею частью народ бородатый, длинноволосый, с проседью и смелой русской речью… Нас, поступивших по новому уставу 1859 г., обязанных посещать лекции по наукам и потому приходивших с тетрадками для записывания лекций, называли гимназистами и весело презирали; счеты за номера по рисованию были только со своими, а эти „кантонисты“ все равно, мол, рисовать не научатся: за двумя зайцами бегают, науки изучают — химики — смехи!... В рисовальных классах номерованных мест не хватало, ученики сидели даже на поленьях, кое-как положенных у самого пьедестала натурщика… У двери рисовального класса, еще за час до открытия, стояла толпа безместных, приросши плечом к самой двери, а следующие — к плечам товарищей, с поленьями под мышками, терпеливо дожидаясь… В пять часов без пяти дверь отворялась, и толпа ураганом врывалась в класс; с шумным грохотом неслась она в атаку через препятствия, через все скамьи амфитеатра вниз, к круглому пьедесталу под натурщика, и закрепляла за собой места поленьями».

В конце каждого учебного года были экзамены. Ученики выполняли различные задания, за что могли получать награды – большую или малую серебряные медали, а также малую золотую. В конце обучения лучшие ученики могли участвовать в конкурсе на большую золотую медаль. Победитель ежегодно был только один, но однажды произошел уникальный случай, когда их оказалось сразу два: Репин и Поленов. Эта медаль давала право на пенсионерскую поездку, то есть зарубежную стажировку в Европе, оплаченную Академией. Также она давала выпускнику звание классного художника первой степени, и он приравнивался к чиновникам 9 класса (всего классов было 14). Малая золотая давала право быть классным художником второй степени и 12 класс в табеле о рангах. Большая серебряная медаль давала звание классного художника третьей степени и 14-й класс. Звание классного художника давало возможность выйти из податного сословия и получить льготы по отбыванию воинской повинности. Получивший малую серебряную медаль имел звание неклассного (свободного) художника. А остальные уносили из Академии только полученные знания. Во время поездки пенсионер Академии выполнял различные задания, например, делал копии знаменитых картин. Классные художники второй и третьей степеней могли получить следующую степень, представив новую работу на суд Совета Академии (но не раньше чем через год). В 1860-х правила скорректировали. Факт допуска к конкурсу на золотую медаль стал основанием для присвоения званий классных художников первой или второй степеней. Звание неклассного художника получали те, кто смог продемонстрировать художественную грамотность. Четких сроков обучения не было. Обычно учились 6 лет, но ученики нередко брали паузу, как сказали бы сейчас, академический отпуск. Своекоштные тем более могли учиться годами.

Следующая ступень в академической карьере обладателя большой золотой медали – стать «назначенным», для чего он должен был выполнить произведение на заданную тему. Затем следовало звание академика. Для этого следовало выполнить еще одну работу на заданную тему, которую оценивал Совет. В некоторых случаях звание давали по совокупности заслуг, но речь шла уже о прославленных живописцах. Далее следовали звания адъюнкт-профессора и профессора. За руководство учебным процессом отвечал ректор. Высшим должностным лицом Академии считался президент. Президентом и часто назначали членов императорской семьи или высокопоставленных чиновников. Была и должность вице-президента. В 1893 году Академию реформировали, и выпускники получали звание художника или художника-архитектора. При этом Академию разделили на собственно Академию художеств, которая ведала вопросами искусства вообще и административными в частности, и Высшее художественное училище, которое занималось только обучением.

При Академии также располагались и служебные квартиры преподавателей, которые там же оборудовали себе мастерские. При этом многие отмечали, что такое компактное проживание преподавателей и учеников создавало уникальную атмосферу. В прежние времена социальные связи между людьми были даже более тесными, чем сейчас, а отношение к вопросам приватности было проще. Преподаватели постоянно ходили друг к другу в гости, их дети вместе росли, все было на виду. Некоторые педагоги были рады видеть в гостях учеников, и в их квартирах вечерами толпилась молодежь. Часто между наставниками и учениками складывались неформальные отношения. Из воспоминаний М. Ф. Каменской, дочери Ф. П. Толстого (вице-президента Академии): «Мастерскую свою Алексей Егорович держал совсем на манер студий старинных итальянских художников; ученики его пригождались ему на всякие должности… Из учеников его я помню теперь одного Михаила Ивановича Скотти, который после так прелестно писал внутренности дворцов и был в такой славе по этой части… Помню я, как, бывало, Егоров пишет в своей мастерской, и Скотти тоже пишет на своем мольберте около своего профессора, и весело разговаривают между собой. И между этою болтовней Алексей Егорович ему скажет: “Миша, сапоги ты мне почистил?” или “Миша, поставь, братец, свечи в шандалы”. Или еще: “Миша, погулял бы ты с барышнями!” Егоров под словом “барышни” разумел своих дочерей. И Миша, впоследствии Михаил Иванович Скотти, исправлял все эти должности весело, не обижаясь… Да и обидеться было невозможно, потому что все повеления свои Алексей Егорович отдавал таким ласковым, дружеским тоном». Художник Мокрицкий вспоминал, что его наставник Брюллов любил приглашать его вечером, чтобы поболтать за жизнь, мог попросить почитать ему книжку перед сном или сбегать в магазин за красками. Ученики имели возможность свободно прийти к Брюллову в нерабочее время. Некоторые преподаватели наоборот предпочитали держать дистанцию.

В 1833 году в Москве был открыт филиал Академии — Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Училище по статусу считалось ниже, но поступить туда было проще. Атмосфера там была более демократичная, а среди учеников было много выходцев из крестьян и мещан. Не удивительно, что многие художники-передвижники были воспитанниками МУЖВЗ. В. А. Гиляровский в книге «Москва и москвичи» вспоминал «Ляпинку», бесплатное общежитие, которые открыли купцы Ляпины для студентов. «Ляпинку» облюбовали и будущие художники. «Вообще среди учащихся немногие были обеспечены — большинство беднота. И студенты, и ученики Училища живописи резко делились на богачей и на многочисленную голь перекатную. Эти две различные по духу и по виду партии далеко держались друг от друга. У бедноты не было знакомств, им некуда было пойти, да и не в чем. Ютились по углам, по комнаткам, а собирались погулять в самых дешевых трактирах. Излюбленный трактир был у них неподалеку от училища, в одноэтажном домике на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, или еще трактир "Колокола" на Сретенке, где собирались живописцы, работавшие по церквам. Все жили по-товарищески: у кого заведется рублишко, тот и угощает… Много из "Ляпинки" вышло знаменитых докторов, адвокатов и художников. Жил там некоторое время П. И. Постников, известный хирург; жил до своего назначения профессор Училища живописи художник Корин; жили Петровичев, Пырин. Многих "Ляпинка" спасла от нужды и гибели. Были и «вечные ляпинцы». Были три художника — Л., Б. и Х., которые по десять — пятнадцать лет жили в "Ляпинке" и оставались в ней долгое время уже по выходе из училища. Обжились тут, обленились. Существовали разными способами: писали картинки для Сухаревки, малярничали, когда трезвые… Ляпины это знали, но не гнали: пускай живут, а то пропадут на Хитровке».

Помимо Академии и Училища появились и частные учебные заведения. В 1820-х группой меценатов было основано прославленное Общество поощрения художников. Чем оно занималось, понятно из названия. Общество выделяло гранты на обучение за границей и не только, помогало освобождать из крепостной зависимости талантливых мастеров, помогало популяризировать живопись. Среди членов общества было немало высокопоставленных лиц. Из их числа выбирали Комитет, ведавший административными и финансовыми вопросами. Также были открыты школа с мастерскими, с 1870 года – музей. В 1839 году Общество открыло школу рисования. Первоначально в ней преподавали черчение, рисование и лепку, затем и другие дисциплины. Учеников принимали круглый год. Школа была нацелена в первую очередь на подготовку мастеров декоративно-прикладного искусства, то есть промышленного дизайна. Сначала школа была полностью бесплатной, позже обучение было платным, но особо талантливые ученики от платы освобождались. Сейчас данное учебное заведение известно как Санкт-Петербургское художественное училище имени Н. К. Рериха. Общество поощрения художников регулярно проводило выставки.

Выставки – отдельная тема. Дважды в год проходили академические выставки, а также выставки в училище. Они со временем стали важным событием в художественном мире и помогали молодым живописцам заявить о себе. Среди посетителей были в том числе коллекционеры. Не раз что-то приобретал после выставок и П. А. Третьяков. Позже к числу ежегодных событий добавились и выставки товарищества передвижников. Передвижники – настолько знаковое явление, что они достойны отдельного рассказа, и это уже совсем другая история.

Долгое время художники были «универсальными солдатами». Один и тот же человек мог и портреты писать, и потолки в богатых домах и особняках расписывать, и образа для церквей создавать. По мере роста промышленности и развития массового производства все более востребованы стали мастера промышленного дизайна. Свои школы при некоторых фабриках открывались еще с 19 века, но речь шла о подготовке кадров для отдельно взятых производств. В 1876 году по указу Александа II появилось новое учебное заведение – Училище технического рисования барона Штиглица. Инициатором создания стал барон А. Л. Штиглиц, известный промышленник, потомственный банкир, в 1860-х – управляющий Центральным Банком России, а также щедрый меценат и тонкий ценитель прекрасного. Штиглиц сначала выделил крупную сумму на строительство здания, затем училище существовало на проценты от оставленного бароном капитала – 7 млн рублей, огромные деньги по тем временам. Училище готовило мастеров декоративно-прикладного искусства для промышленности, а также учителей рисования и черчения для средних художественно-промышленных школ. При училище был организован прекрасный музей, где учащиеся могли знакомиться с работами прекрасных мастеров. За создание музея отвечал зять барона. В 1890-х годах появились филиалы в Нарве, Саратове, Ярославле. Среди учеников было довольно много выходцев из Латвии. В училище были отделения: общее художественное, декоративной живописи и резьбы, майолики, чеканки, ксилографии, живописи по фарфору, ткацкого и набивного дела. Сейчас это учебное заведение известно как Санкт-Петербургская художественно-промышленная академия имени А. Л. Штиглица.

Во второй половине 19 века открывалось все больше училищ и частных рисовальных школ, а с ними росло и число художников. Искусство все быстрее шагало в массы.

О том, сколько зарабатывали художники пост уже был

Кириак Костанди – замечательный художник и талантливый педагог. Один из его учеников – художник Нилус – называл наставника «художественной совестью Серебряного века». Жаль, что со временем о нём стали вспоминать не так часто.

Кириак Константинович Костанди родился в 1852 году в селе Дофиновка Херсонской губернии и был шестым из 9 детей в семье греческого происхождения. Когда будущему художнику было 9 лет, его отец, который был рыбаком, погиб в море. Чтобы помочь семье, Костаниди в 10 лет уехал в Одессу на заработки. Он трудился сначала в бакалейной лавке, потом в винном погребе и кабаке. В 1868 году Костаниди стал работать в ателье фотографа Бюллова ретушером. Надо заметить, что в 19 веке большая часть фотографов имела художественное образование. С одной стороны фотографию иногда воспринимали как «младшую сестру» живописи, с другой из-за несовершенства технологий на фото часто приходилось что-то корректировать и дорисовывать. В ретушеры обычно тоже брали людей, умеющих хорошо рисовать. Кстати и знаменитый Куинджи начинал в фотоателье ретушером. Костанди с детства любил рисовать углем или мелом на стенах и заборах, но этого, конечно, было недостаточно.  Чтобы восполнить пробелы в знаниях, он посещал бесплатные художественные классы и учился в рисовальной школе Одесского общества изящных искусств. Появились и полезные знакомства. Позже в автобиографии он вспоминал:  «Проездом через Одессу, гостил у своей дочери Ольги Латри, Иван Константинович Айвазовский. Через добрейшего Бертрани, владельца литейного завода, и греческого консула И.Ю. Вутчина, я был представлен Айвазовскому, который одобрительно отозвался о моих работах, чем и повлиял на И.Ю. Вутчина, оказавшего мне начальную материальную поддержку. Айвазовский написал письмо на имя конференц-секретаря Академии художеств П.Ф. Исаева, в котором просил последнего обратить внимание на “труды” молодого человека… из одесских греков Кирило Костанди, имеющего большие способности».

Благодаря протекции художника И. К. Айвазовского и греческого консула Ивана Вутчина художник смог посещать Академию художеств вольнослушателем. Для полноценного обучения в Академии нужно было иметь законченное среднее образование, которого у художника не было. За год Костанди экстерном сдал программу и, наконец, стал полноправным учеником. Его наставником был знаменитый педагог Павел Чистяков. Во время учебы Костанди получил две серебряные медали. С 1879 по 1881 год он параллельно учился на педагогических курсах при Академии художеств, которые давали живописцу право преподавать в средних учебных заведениях. После выпуска из Академии в 1882 году художник 3 года прожил в Петербурге, потом вернулся в Одессу. В Петербурге он успел познакомиться с участниками товарищества передвижников и проникся их идеями.

Картина "У больного товарища" впервые была представлена на выставке передвижников в 1884 году. Известный искусствовед и художественный критик В. В. Стасов в статье «Наши художественные дела» писал об этой работе так: «Картина художника Костанди "У больного товарища" полна чувства и выражения. И сам умирающий молодой художник с безнадежным выражением, точно уже с печатью смерти на лице, и оба его товарища-художника, старающиеся сдержать угнетающие их чувства, прекрасны... Вся обстановка сцены - постель, простыня, костюм, стол выполнены с большим тщанием». Картину купил П. А. Третьяков.

Вернувшись в Одессу, Костанди стал старшим преподавателем в рисовальной школе при Обществе изящных искусств. В школе при нём произошло немало полезных нововведений, которые существенно улучшили учебный процесс. Ученики отмечали, что педагог Костанди отличался большим тактом и никогда не допускал по отношению к ним хамства или грубости. За это он пользовался заслуженным уважением и любовью. Также он преподавал в Одесском художественном училище имени Великого князя Владимира Александровича.

Летом Костанди снимал дачу на Большом Фонтане, возле Иверского монастыря. Там он познакомился с послушником Василием Алексеевым, который не мог до конца решить, стоит ли ему стать монахом или художником.

Костанди был одним из основателей Товарищества южнорусских художников и председателем этого общества с 1902 года по 1920 год. Художник дважды в компании единомышленников ездил в Европу (в 1887 и 1894 году). В 1907 году Костаниди стал академиком. С 1917 года он был директором Одесского городского музея.

В 1889 году в Одессе художник женился на Ефросинье Князевой. В семье было 9 детей.

Константин Паустовский в книге «Повесть о жизни» описал курьёзный инцидент во время работы в одесской газеты, когда по ошибке напечатали некролог художника. «Однажды я пришел очень рано и застал в редакции Леву Крупника. Он сидел на подоконнике и плакал, прижимая к глазам клетчатый платок. Пенсне висело на черной тесемке на шее у Левы и качалось от его судорожного дыхания… Я налил в стакан воды и подал Леве. Он выпил ее вместе со своими слезами, снова махнул рукой и сказал:

– Лежит на столе... под простыней... Боже мой, боже мой!.. Вместе учились... восемь лет сидели на одной парте... вместе босяковали на Малой Арнаутской улице, и вот...

Он всхлипнул, высморкался и посмотрел на меня красными, припухшими глазками, ожидая сочувствия.

– Кто же умер? – несмело спросил я. – Кто-нибудь из ваших родных?...

– Художник Костанди! – воскликнул Лева таким тоном, будто с моей стороны было просто глупо задавать такие вопросы. – Глава южнорусской школы художников, – добавил он уже более спокойно. – Мастер! Бриллиантовая рука! И золотое сердце. Добрее его не было человека на свете.

Лева был безутешен. Мне стало его искренне жаль. Я не знал, как успокоить его. Внезапно у меня блеснула счастливая мысль, и я сказал:

– Возьмите себя в руки, сядьте и напишите некролог о Костанди. Для завтрашнего номера…

Он ушел в соседнюю комнату, долго сморкался там, вздыхал и царапал по бумаге пером… Потом Лева диктовал Люсьене некролог, и они ссорились из-за того, что старик требовал двух копий, а Люсьена божилась, что у нее осталась последняя копирка и с Левы хватит одной копии. Но все-таки Лева добился своего и ушел из редакции, захватив копию, очевидно на память… В это время пришел наш корректор Коля Гаджаев, юный студент Новороссийского университета, знаток левой живописи и поэзии…

– Коля! – крикнула ему Люсьена. – Вы слышали? Умер художник Костанди!

– Ваш Костанди не художник, а свиновод! – неожиданно закричал ей в ответ Коля и почернел от негодования. – Как можно так швыряться словом "художник"! Он всю жизнь держался за протертые штаны передвижников. Не говорите мне о нем!

Начали собираться сотрудники. Пришел репортер Аренберг, плотный человек со смеющимися глазами... По поводу смерти Костанди Аренберг высказался в том смысле, что Костанди – это, конечно, не Репин. Это вызвало новый взрыв негодования со стороны Коли Гаджаева, но теперь уже не против Костанди, а против Репина.

– Старый чудак, объевшийся сеном! – сказал Коля о Репине и ушел, даже не глядя по сторонам, очевидно от презрения ко всем нам.

У Репина были свои странности, и одна из них – вера в целебные свойства супа из свежего сена...

Но в тот вечер, о каком идет речь, в типографии было шумно. Еще со двора я услышал негодующий голос Изи Лившица и хохот наборщиков. Когда я вошел в типографию, Изя Лившиц бросился ко мне, размахивая сырой, только что оттиснутой гранкой с некрологом Костанди.

– Кто дал в газету эту гнусность? – закричал он с такой яростью, что у него побелели даже глаза. – Какой негодяй?!

– Крупник, – растерянно ответил я.

– Я так и знал. Подонок! Шантажист!

– А что случилось?

– Случилась чрезвычайно интересная вещь. – Изя зловеще усмехнулся. – Чрезвычайно интересная. Чтобы его стукнуло брашпилем по башке, этого вашего «короля репортеров»! Случилось одно пустяковое обстоятельство. Я шел сейчас в типографию верстать газету и за два дома отсюда встретил воскресшего Костанди. И даже проводил его до Екатерининской улицы. И даже говорил с ним о будущей выставке его картин. И даже пожал его мужественную руку. И даже заметил пятно от синей масляной краски на его чесучовом пиджаке. И он нисколько не был похож на покойника, уверяю вас… Мы с Изей вынули из номера некролог о Костанди. Наутро "Моряк" вышел без некролога, но тотчас же этот некролог был обнаружен нами в «Одесских известиях», тот же самый, до последней запятой, некролог, который мы только что выбросили из "Моряка". Вскоре в редакцию примчался репортер Аренберг и, сияя от внутренней газетной сенсации, сообщил, что Крупник прямо из "Моряка" двинул в "Известия" и подсунул им некролог с теми же крокодиловыми слезами, какие он проливал у нас в редакции. Лева на всякий случай решил застраховаться.

"Известия" принесли Костанди свои глубочайшие извинения, а "Моряк" напечатал об этом случае стихотворный фельетон Ядова». Оказалось, что скончался однофамилец художника, живший в том же доме.

Несмотря на рекомендации врачей, Костанди много и напряженно работал, что подрывало его здоровье.  Художник умер в Одессе в 1921 году. Примечательно, что хотя Костанди был известным человеком, при его жизни не было ни одной его персональной выставки. Первая прошла только в 1924 году стараниями друзей и учеников.

мой дзен

Павел Сведомский "Поцелуй" частное собрание

Два брата и два верных товарища, Александр и Павел Сведомские рано потеряли отца. Денег в семье не хватало, поэтому мать увезла их из столицы в родовое имение Михайловский завод, что в Осинском уезде Пермской губернии, по тем времена глушь. Сыновья буквально сводили строгую мать с ума постоянными проказами. Однажды они нашли книгу о пиротехнике и не на шутку увлеклись экспериментами с порохом, да так, что чуть не спалили дом. В другой раз юные хулиганы украли у саракульского лавочника краски. Мать узнала об этом только дома. Тогда она посадила их в тарантас и заставила ехать назад, за 30 вёрст, чтобы извиниться и вернуть украденное. Пожилой лавочник мальчиков простил и подарил им кисти и краски. Так у братьев появилось новое увлечение – рисование. Спустя много лет Александр и Павел Сведомские стали успешными художниками.

Александр Александрович Сведомский родился в 1848 году в Петербурге, Павел Александрович родился на год позже. Отец был по одним источникам сотрудником лесничества в Пермской губернии, по другим – инженером. Мать мечтала, что сыновья закончат Горный институт и станут инженерами. Они действительно поступили в это учебное заведение, но неожиданно мать снова вышла замуж, а муж увёз её с сыновьями в Германию. Братья недолго учились в Дюссельдорфской Академии художеств, затем в Мюнхене в студии знаменитого венгерского художника Михая Мункачи.

В общей мастерской в Риме (1880)

В 1875 году братья осели в Риме, где и жили большую часть времени, но регулярно наведывались в Петербург и свое пермское имение. Свои картины они регулярно посылали на выставки в Россию, а также в страны западной Европы. Наиболее известная работа на территории Российской империи – роспись Владимирского собора в Киеве, к которой организатор работ знаменитый искусствовед Прахов привлёк «звёздный состав»: Виктора Васнецова, Михаила Нестерова, Павла Сведомского, Вильгельма Котарбинского, Михаила Врубеля и не только. Коллеги в шутку называли братьев «глухашами». В 1879 году за картину «Юлия в ссылке» Павел был награждён Академией художеств большой поощрительной медалью, а за картины «Москва горит» и «Дочь Камелия» – звание почётного вольного общника и большую серебряную медаль. В 1889 году Павел Сведомский был удостоен золотой медали на Всемирной выставке в Париже за картину «1793 год. Жакерия». Судьба братьев во многом схожа, но было и отличие. Павел, который считается более известным, в 1904 году умер бездетным холостяком. Александр в зрелом возрасте женился и у него была дочь. Он умер в 1911 году.

Работы П. А. Сведомского

"Фульвия с головой Цицерона" (конец 19 века)

Фульвия была римской матроной. Она успела побывать замужем за тремя видными политиками: Публием Клодием Пульхром (погиб в 52 году до н. э.), Гаем Скрибонием Курионом (погиб в сентябре 49 года до н. э.) и Марком Антонием. Своим злейшим врагом считала выдающегося политического и общественного деятеля, а также известного оратора Цицерона. Цицерон боролся за сохранение республики и против диктатуры, что привело к конфликту с Марком Антонием. В итоге Цицерона убили, отрубили голову и руки, а Фульвия развлекалась тем, что втыкала в его в язык булавки - намек на красноречие.

"Погребение в цветах гостей Гелиогабала"

Гелиогабал - печально известный римский император, славившийся своим распутством. В основе сюжета картины рассказ из «Истории августов», согласно которому пригласивший во дворец своих недоброжелателей Гелиогабал приказал рассыпать с потолка розы в таком количестве, что пирующие задохнулись.

"Две римлянки с бубном и флейтой" (1880-е)

************************

"Шествие Христа на распятие" Пермская государственная художественная галерея

*************************

"Неаполь" (1892) Частное собрание

************************

"Мария Гамильтон перед казнью" (1904)

Мария Гамильтон была любовницей Петра I, позже завязала отношения с его денщиком Орловым. Женщину уличили в убийстве незаконнорожденного ребёнка, а также в воровстве и критике императора. По совокупности преступлений её приговорили к смертной казни.

"В гареме"

Гаремная тематика была популярна в живописи ещё с 18 века, потому что давала возможность изображать пикантные сюжеты, оставаясь в рамках приличий. При этом сами гаремы европейцы не видели, поэтому простор для фантазии был.

"Мессалина" (1900) Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан Казань

Мессалина - третья жена римского императора Клавдия, славившаяся распутством.

"Медуза " (1882)

***********************

"Прибой" Сарапульский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

***********************

"Римлянка у водоема" (1888) Омский областной музей изобразительных искусств им. М.А.Врубеля

**********************

Богородица. Сарапульский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

*********************

"Странствующие музыканты"

**********************

"В мастерской масок" (1894) Государственная Третьяковская галерея

*************************

Голова женщины (1880-е - 1890-е) Вятский художественный музей имени В.М. и А.М. Васнецовых

*************************

"Ухаживание" (1896) Частное собрание

*************************

"В мастерской художника"

************************

"Юродивый"

*****

Работы А. А. Сведомского

"На дворе гостиницы в Риме"

*************************

"Ворота в городе Вольтерра, Этрурия"

*************************

"Улица в древней Помпее" (1878)

**********************

На берегу Тибра (1886)

"Цыганский табор" (1884)

мой дзен

"В доме" (1913) Государственная третьяковская галерея

С. А. Виноградов был веселым, обаятельным и очень приятным в общении человеком. Такими же у него выходили и картина: яркими, светлыми, жизнерадостными. Жаль, что сейчас об этом замечательном художнике-передвижнике вспоминают редко.

автопортрет (1922)

Сергей Арсеньевич Виноградов родился в 1869 году в селе Большие Соли Костромской губернии в семье священника. В 11 лет его отправили в Москву, где он сначала жил у земляка художника Павла Сорокина, затем у его старшего брата еще более известного художника Евграфа Сорокина. Братья Сорокины преподавали в знаменитом Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Там же учился и сам Виноградов. Его наставниками в училище были уже упомянутый Е. С. Сорокин, а также В. Е. Маковскоий, В. Д. Поленов, И. М. Прянишников. В 1888 году он закончил училище с большой золотой медалью, получив звание классного художника. В 1889 году он поступил в Академию художеств, где его педагогами были Б. П. Виллевальде и К. Б. Вениг, но по состоянию здоровья ему пришлось оставить учебу и вернуться в Москву, где он начал преподавать. В конце 1880-х — начале 1890-х годов Виноградов работал в Училище изящных искусств художника-архитектора А. О. Гунста, в 1890—1898 годах преподавал в Харьковском ремесленном училище, в 1898—1913 годах — в Строгановском училище. Также все это время он активно участвовал в различных выставках, стал членом товарищества передвижников. Он в 1901 году стал одним из инициаторов проведения выставки работ общества «36 художников». В 1903 году Виноградов участвовал в основании «Союза русских художников», из которого в том же году вышел. В 1912 году стал академиком Академии художеств, в 1916 году её действительным членом. Во время Первой мировой войны он создавал плакаты в пользу российской армии.

Виноградов не раз участвовал в международных выставках, путешествовал в Европу и прекрасно разбирался в искусстве, поэтому к нему часто обращались за консультациями коллекционеры, желавшие приобрести работы западных мастеров.

В 1915 году художник сделал предложение Ирине Войцеховской, своей бывшей ученице в Строгановском училище, но поженились они уже после революции. Она была тоже талантливой художницей, но оставила живопись, чтобы сосредоточиться на семье, да и окружающая обстановка творчеству, увы, не способствовала. В декабре 1923 года во время подготовки выставки русского искусства в Нью-Йорке 1924 года Виноградов был проездом в Риге, где в то время жило много русских художников. Город так ему понравился, что он решил сюда переехать. Здесь он и прожил всю оставшуюся жизнь. Виноградов писал картины, жена открыла в Риге модный магазин. Художник умер в 1938 году и похоронен на рижском Покровском православном кладбище.

Давайте взглянем на некоторые картины автора

Головинка (1900-1927) Из собрания Пермской художественной галереи

Виноградов был близким другом семьи Мамонтовых. К началу 20 века Савва Всеволодович Мамонтов уже разорился. Из прежнего богатства у семьи осталось немногое. В том числе небольшая усадьба Головинка, которая принадлежала жене Мамонтова Елене Дмитриевне. Здание для усадебной архитектуры типовое, перед ним небольшой цветник. Возможно, именно типовой внешний пейзаж сделал эту картину очень популярной. Художник писал копии не раз.

"Летом" (1908) Государственный русский музей

Там же написана другая картина автора - "Летом". Лето было любимым временем года художника. В 1908 году Виноградов получил золотую медаль за это полотно на международной выставке в Мюнхене.

"Играет" (1914) Художественный музей Республики Беларусь, Минск

На картине "Играет" изображена дочь Мамонтовых Софья. Спустя годы Софья вспоминала: "В нашей семье очень любили Сергея Арсеньевича – «Сергеюшку». Мы с сестрой все детство провели с сознанием, что Сергеюшка нам ближе многих родственников, в нашей семье все его любили и ценили, все относились к нему как к близкому,любимому другу. Ежегодно, лет десять подряд, лето он проводил в нашем имении Головинка, где желтый дом в цветах создал ему популярность, и он получал еще заказы на эти красивые пейзажи".

"У К.А.Коровина" (1907) Нижегородский художественный музей

***********************

"Весна. Церковь Воскресения в Кадашах" (1910)

Это здание существует и сейчас. Сейчас это Храм Воскресения Христова в Кадашах, находится в Москве в районе Яманки.

"Купчиха за самоваром" (1936) Государственная Третьяковская галерея

Виноградов был известен прежде всего своими пейзажами и интерьерами усадеб. Однако были у него и жанровые картины. Вот, например, каноническая купчиха. Возможно, она не столь обаятельна, как купчихи Кустодиева. Она полной, с красными щеками (купчихи славились неумеренной любовью к косметике, в том числе румянам), с массивными золотыми украшениями (тут и толстый браслет, и крупные серьги, и перстень). И непременно яркая шаль на плечах, вещь тоже часто статусная и дорогая.

"Барышня в сарафане " (1930) Плесский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

На волне интереса к неорусскому стилю портреты в народных костюмах стали очень популярны. Не случайно в названии фигурирует слово "барышня". Но и без этого ясно, что перед нами не крестьянка. И одета слишком нарядно, а главное, на ногах обувь. В деревне дети чаще бегали летом босяком или в лаптях.

"Нищие" (1899)

************************

"Деревенские мальчики" (1895)

В 1890-е Виноградов обратился к сельской теме. Он писал крестьян Харьковской, Архангельской и Тульской губерний.

"Мальчик спускается к реке" (1898) частное собрание

Художник часто писал деревенских детей.

"Сидящий мальчик" (1910)

************************

"Стоящий мальчик"

Картины "Сидящий мальчик" и "Стоящий мальчик" относятся как раз к этому периоду. Обе находятся в Пермской картинной галерее.

"В келье" (1916) Ивановский областной художественный музей

**********************

"Бабы тульские" (1889) Новый Иерусалим

********************

"Подруги" (1893) Государственная Третьяковская галерея

Художник увидел женщин в 1892 году в деревне Пархомовка. Он создал два этюда, на основе которых позже была написана эта картина. Изображение сидящей справа героини художник перенес с этюда почти неизменным.

******************

"К преподобному" (1910)

На этой картине мы видим паломниц.

"Купола Успенского собора" (1928)

Это Успенский Псково-Печерский монастырь

***********************

"Звонница Псково-Печерского монастыря" (1929)

***********************

"На даче летом"

**********************

"В лес за грибами" (1927) частная коллекция в Дании

********************

"Военные байки" (1914)

**************************

"Летний пейзаж. Зофино" (1936) Таганрогская картинная галерея

мой дзен

Автопортрет (1894)

Творчество Элизы Сесилии Бо чем-то напоминает кадры из фильма «Титаник». Изысканные дамы, галантные господа, Прекрасная эпоха во всем блеске, но с легким американским акцентом. Эта франко-американская художница широко известна в США, но в России о ней знают мало.

Элиза Сесилия Бо родилась 1 мая 1855 года в Филадельфии. Ее отец Жан Адольф Бо был богатым французом-фабрикантом, занимавшимся производством шёлка. Мать – Сесилия Кент Ливитт, хоть и была формально простой учительницей, но тоже не из простой семьи. Дед будущей художницы был крупным бизнесменом в Нью-Йорке. Однако мать свою Элиза узнать так и не смогла: та умерла через 12 дней после появления младшей дочери из-за осложнений после родов. Отец тяжело переживал утрату любимой жены, однако дочерями заниматься не захотел, а вместо этого уехал во Францию. Элизу и ее старшую сестру Этту воспитывали бабушка и тети по материнской линии. Когда Элизе было 2 года, отец вернулся в Филадельфию, но через 4 года окончательно разорился и уехал навсегда. Позже Элиза вспоминала, что отец так и остался для них странным иностранцем, однако он отлично рисовал, как в прочем, и многие родственники жены, и это увлечение передалось Элизе. Отца будущей художнице фактически заменил муж ее тети Эмили – горный инженер Уильям Фостер Биддл. Позже она вспоминала, что именно бабушка и Уильям Биддл, которого она называла Вилли, оказали самую большую поддержку в ее жизни. Эмили и Вилли любили музыку и интересовались искусством. В их доме девушка научилась пению и игре на пианино. С Вилли она в подростковом возрасте впервые посетила знаменитую Пенсильванскую академию изящных искусств. Первой наставницей Элизы стала ее тётя Кэтрин Энн Дринкер, у которой была своя художественная школа. В 16 лет Элиза брала уроки, а в 18 уже преподавала. В 1876 году девушка поступила в Пенсильванскую академию изящных искусств, где в то время преподавал легендарный Томас Икинс. Позже она говорила, что как художника его уважала, но когда его уволили за неоднозначные методы преподавания, поддерживать его не стала (про Икинса у меня пост уже был).

В начале карьеры художницу интересовали в первую очередь религиозные и исторические сюжеты. В 24 года Элиза поступила на курсы в Национальную художественную школу, где пыталась освоить роспись фарфора (как признавалась позже, неудачно). Брала она уроки и у других известных художников, а также многое осваивала самостоятельно. Ее работы часто участвовали в различных выставках. К 30 годам Элиза Бо стала в Филадельфии достаточно успешной художницей, не испытывавшей недостатка в заказчиках. Она вполне могла бы почивать на лаврах, имея стабильный кусок хлеба, и даже с маслом, но, к ужасу родных, ей этого оказалось мало.

В 32 года, отвергнув всех кандидатов на ее руку и сердце, художница вместе с кузиной уехала в Париж, где училась в престижной Академии Жюлиана, а затем Академии Коларосси. Во Франции она интересовалась идеями импрессионистов.

"Сумерки откровенности" (1888)

Американская художница участвовала в парижской Всемирной выставке 1889 года и была удостоена награды. Родственники боялись, что Элиза может попасть под дурное влияние и не устоит перед соблазнами Парижа, однако беспокойство было напрасным.

Маленькая девочка (1887)

В 1889 году она вернулась в Филадельфию. Элиза Бо вошла в число самых востребованных портретистов своего времени. Также она стала первой женщиной, преподававшей в Пенсильванской академии изящных искусств. При этом художница принципиально отказывалась выходить замуж, считая, что брак будет помехой для творчества. Со временем близкие приняли ее выбор. За сильный и независимый характер ее кстати любят американские феминистки, но это уже другая история.

Портрет Сары Аллибоун Ливитт (1893-1894) Коллекция Музея Орсе, Париж

В 1900 году Элиза Бо переехала в Нью-Йорк. В 1902 году она стала членом Национальной Академии дизайна. Бо держала светский салон, писала портреты представителей американских элит, имела многочисленные награды, с успехом участвовала в выставках. В 1903 году она даже написала портрет первой леди Эдит Рузвельт и ее дочери Этель в Белом доме. В 1924 году в Париже во время прогулки художница сломала ногу и осталась хромой. Из-за проблем со здоровьем она стала писать меньше. Умерла она в 1942 году.

Некоторые работы

Доротея и Франческа (1898) Чикагский институт искусств

Этот портрет считается одной из лучших работ Бо. На ней изображены две дочери Хелены де Кей и Ричарда Уотсона Гилдера, которые были друзьями художницы. Хелена и Ричард были весьма известными и уважаемыми людьми в Нью-Йорке. На портрете старшая дочь учит младшую танцевать. Некоторые эксперты усматривают в портрете отсылку к детству самой художницы и отношениям со старшей сестрой.

"Доротея в лесу" (1897)

*****************************

Миссис Роберт Аббе (Кэтрин Эмори Беннетт) , 1888-89, Бруклинский музей

************************

Женщина из Новой Англии. Портрет миссис Джедидайи Х. Ричардс (кузины Бо Джулии Ливитт) (1895) Пенсильванская академия изящных искусств

**********************

Портрет Сесила Кента Дринкера (1891)

********************

Леди Джордж Дарвин (1889)

*************************

Мать и дочь (1898)

***************************

Портрет Уильяма Генри Хауэлла (1919)

***********************

Портрет миссис Альберт Дж. Беверидж (1916)

********************

Gjhnhtn Бесси Вэнс Брукс (1911)

"После собрания" (1914)

***************************

"Летний портрет"/"Мистер и миссис Генри Сэндвиф Дринкер" (1911)

*****************

"Эрнеста" (1914)

************************

"Шитье кукол" (1928)