Солдат любой страны, человек, выхваченный наугад из людских масс,
вспомни: нет минуты, когда ты был самим собою. Никогда не перестанешь ты
сгибаться под суровой командой: "Так надо, так надо".
Скованный в мирное
время законом неустанного труда, каторгой завода или каторгой канцелярий,
раб инструмента, пера, или таланта, или чего-либо другого, ты с утра до
вечера бьешься в когтях работы, которая едва дает тебе возможность жить, и
отдыхаешь ты только во сне.
Когда наступает война, в которую ты вовлечен, которой ты никогда не
желаешь, - каковы бы ни были твоя страна и твое имя, - страшная
неизбежность хватает тебя и является перед тобою без маски, хищная и
запутанно-сложная.
Тебя реквизируют. Тобой овладевают угрозами, мерами, равносильными
аресту, от которых ничто не может уберечь бедняка. Тебя заключают в
казармы. Тебя раздевают донага и наново облекают в мундир, который тебя
обезличивает; тебе на шею вешают номер.
Мундир въедается тебе в шкуру;
муштра тебя обтесывает и откровенно перекраивает.
Вокруг тебя вырастают,
тебя оцепляют чужаки, одетые блистательно. Ты узнаешь их: это не чужаки.
Значит, это карнавал, но карнавал жестокий и грозный: это новые хозяева, и
символ их неограниченной власти - золотые галуны на рукаве и кепи. Те, что
рядом с тобой, сами лишь слуги других, облеченных высшей властью, - она
запечатлена на их одеждах.
Изо дня в день ты ведешь убогое существование, в
угнетении и унижении, недоедая, недосыпая, и все твое тело, как бичами,
исхлестано окриками твоих сторожей. Каждую минуту насильственно низвергают
тебя в твою ограниченность, за малейшую попытку протеста тебя наказывают
или убивают, по приказанию твоих хозяев.
Тебе запрещено говорить, чтобы ты
не сблизился с твоим братом, стоящим рядом с тобою. Вокруг тебя царит
железное молчание. Твоя мысль - одна глубокая боль, дисциплина необходима
для того, чтобы перековать толпу в армию, и механизированный порядок,
невзирая на смутное родство, возникающее порой между тобою и твоим
ближайшим начальником, тебя парализует, чтобы твое тело лучше двигалось в
такт шеренге и полку, куда, уничтожив все, что ты есть, ты входишь уже
подобием мертвеца.
Если некоторые и проскальзывают сквозь ячеи невода, значит, эти трусы
все же люди сильные. Они редки, невзирая на очевидность, как редки сильные.
Ты, единичный человек, обыденный человек, смиренная миллиардная часть
человечества, ты не бежишь ни от чего, и ты идешь до конца событий или до
собственного конца.
Ты будешь раздавлен. Или ты будешь уничтожен на бойне подобными себе,
потому что война - это вы сами, или ты вернешься домой калекой, страшным
незнакомцем, узнать которого можно только по обрывку лица, или ты вернешься
в свой уголок земного шара слабым или больным, сохранив лишь свою
жалкую жизнь, без сил, без радости, выбитый из колеи долгим отсутствием, и
ничто никогда не вернет тебе убитого понапрасну времени.
Даже будучи избранником
чудесной удачи, даже уцелев при победе, ты будешь побежден. Когда ты снова
впряжешься в ненасытную машину рабочих часов, в кругу своих, из которых
торгаши, в одержимости наживы, успели высосать последние соки, работа
станет тяжелее прежнего, потому что ты будешь расплачиваться за все
неисчислимые последствия войны.
Ты, населявший тюрьмы городов или овины,
спеши населить неподвижность полей битв, более обширных, чем площади
столиц, и если ты останешься в живых - плати! Оплачивай славу - не твою -
или разрушения, которые твоими руками произвели другие.
...
Но чего никогда не узнают дети убитых и калеки, оставшиеся в живых, это истинной цели, во имя которой правители начали войну.
Анри Барбюс. "Ясность", 1919 г.
