-Ну и вот так. Она мне была как вторая мама.
А теперь она мне "Любочка, Любочка", а я с ней лишний раз стараюсь даже не пересекаться. Здороваюсь, да. Но уже не так, как раньше, что я к ней по три раза в день заходила. Так, иногда забегаю, раз в неделю-две. Всё-таки пожилой человек.
Она мне всё время: "Любочка, чего не заходишь", а мне как-то, знаешь… я ж полгода плакала из-за этого всего. Что мы столько лет с ней, а она потом ко мне вот так.
-Да уж, - кивает Лиза, - неприятно это всё.
-Даже не то что неприятно, оно уже как-то перегорело. Просто... Меня после того - как отрубило.
Я на неё, честно говоря, даже смотреть особо не могу.
* * * * *
Родители Любы умерли внезапно, когда ей было всего семнадцать лет.
Те дни Люба, конечно, запомнила: вечером пришло известие, потом она, под руку с ближайшей подругой, не особенно что-то понимая, ходила оповещать своих и родительских друзей (кому не могли позвонить, телефоны были не у всех); потом играли в бадминтон.
Откуда-то взялись ракетки (откуда - Люба уже и не помнила), и подруга, уже ближе к одиннадцати вечера, заставила её прыгать во дворе за воланчиком… кажется, пошло и глупо, но ход оказался правильным.
Во-первых, Люба отвлеклась и перестала выть, сидя на лавочке в обнимку с бутылкой слабоалкогольного коктейля, а во-вторых, так напрыгалась, что потом моментально заснула без всяких мыслей.
Ночевать, кстати, пришли к тёте Ане, соседке, хорошей маминой подруге, жившей этажом ниже. Она же занималась и похоронами, всеми этими ужасными формальностями, которые вряд ли способна взять на себя девчонка семнадцати лет.
Тёте Ане было уже под пятьдесят, и она знала, что делать в таких ситуациях.
Тётя Аня же потом рассказала один, аж до мурашек, момент - буквально за месяц до смерти Любина мама, вполне молодая женщина, которой не было ещё и сорока, забежав на чай к тете Ане, вручила ей двойной тетрадный листок, на который были выписаны все адреса своих и мужа друзей.
Сказала, что на всякий случай этот листок должен быть, все имена в одном месте, а то мало ли что. Тётя Аня тогда ещё возмущённо её пожурила: "да о чём ты думаешь! что может случиться, вам ещё жить и жить, ещё и правнуков увидите".
Листик этот здорово помог, когда понадобилось срочно собрать всех.
После похорон снова потекла жизнь.
Люба, конечно, пошла во все тяжкие, подзабросила учёбу, связалась с не слишком хорошими людьми… впрочем, никогда не забывала про тётю Аню, соседку и мамину подругу.
А тётя Аня всегда помнила про Любу. Конечно, она ни на что не могла повлиять (да и многого не знала), но каждый день поднималась к девчонке, оставшейся сиротой, чтобы узнать, есть ли у неё что кушать, да и вообще… хоть одним глазком присмотреть.
Потом Люба потихоньку встала на ноги, у неё завелись деньги, и теперь уже она вместо мамы часто забегала этажом ниже, чтобы поболтать, выпить чаю, занести каких-нибудь продуктов…
Тети Ани единственный сын, так получилось, всю жизнь мотался по тюрьмам, так что известие о его смерти не стало неожиданностью. Тётя Аня сама не раз в сердцах говорила, что лучше бы он умер, потому что в те моменты, когда он приходил домой, жить было невозможно.
Так и вышло, что одинокая тётя Аня иногда по-доброму называла Любу приёмной дочкой, а одинокая, в общем-то, Люба, родственники которой, конечно, растворились кто куда, едва стало понятно, что девчонке нужна помощь - называла тётю Аню второй мамой и мечтала, что если когда-нибудь заработает себе на дом, то обязательно заберёт тётю Аню с собой.
Так прошло больше десяти лет. У Любы сменялись романы и мужчины, тётя Аня полнела и старела...
И однажды у неё нашли рак груди.
У Любы волосы встали дыбом. Тетя Аня приготовилась умирать. Люба начала искать врачей.
А ещё через несколько дней после обследования, принёсшего новости, к тёте Ане приехали родственники.
Приехали из далёкой и совершеннейшей глубинки, снялись целой семьёй: племянница Олеся с дочкой и мужем.
Ну как же бросить в горе любимую тетушку, она же сообщила им по телефону, что вот такое, и как дальше - непонятно. Чуть ли не прощалась.
Муж, правда, побыл недельку, потом уехал назад, сославшись на работу. А Олеся осталась ухаживать. Ну как ухаживать…
* * * * *
-А я же помню, - говорит Люба, - как эта Олеся несколько дней уже была, ещё вместе с мужем, и как они на меня накинулись вдвоём.
Мы сидим все вместе за столом, я к ним в гости зашла, и тётя Аня начинает говорить про то, что к врачам сдаваться не пойдёт (у неё вопрос об операции стоял), а будет лечиться народными методами - уринотерапия, травки…
И сидит рядом эта Олеся и "да-да-да, тёть Анечка, эти врачи ни от чего не лечат!"
Тут я и поняла, откуда ноги растут, и почему это тётя Аня вдруг начала думать о травках. Вроде ж мы только пару дней назад говорили, что надо к операции готовиться, а тут Олеся нарисовалась - и всё.
Я, конечно, на тётю Аню наехала, что вы такое говорите, какая уринотерапия, к врачам!
И Олеся эта с мужем на пару мне чуть ли не матом рот закрывать начали, типа, что я могу в этом понимать, и сколько людей эти врачи угробили!
Девки, они ей так мозг промывали! А как меня к ней не подпускали, я ж тоже помню! Спускаюсь к тёте Ане, дверь Олеся открывает, и на меня: "Ты кто такая, и чего ты сюда ходишь, что тебе здесь нужно!".
Осадили её плотно, мне даже пообщаться с ней лишний раз не давали. А тётя Аня - она ж такая, внушаемая, и вообще наивная…
Ох, чтоб вы знали, чего мне стоило её на операцию вытащить! Я с ней поговорю, объясню, она соглашается, а потом домой идёт, а там эти ей мозг промывают, что лечение в её возрасте уже бесполезно, и что только себя мучать, зря резать. И что лучше травкой, больше шансов. Представляете?
-Охренеть, черти! - выдыхаю я.
-Да, - спокойно соглашается Люба, - а так и было. Они ж тётю Аню науськали, что я только и жду, пока она на меня квартиру перепишет. И что я все эти годы неспроста от неё не отхожу, что мне квартира её нужна, и типа я специально на операцию её гоню, потому что после операций там полгода жизни всегда остаётся. А она их слушала, что я из-за квартиры.
Это я потом уже узнала, она сама мне это всё рассказывала.
Так ей мозг промыли тогда, что она со мной сквозь зубы разговаривать начала, смотрела, как на врага.
Она ж мне тогда даже высказала раз, что я лезу не в своё дело и давлю на неё, и чего это я на неё давлю, видимо, неспроста…
Обидно было - не передать. Она мне как вторая мама, я, веришь, всё бы отдала, чтобы она жила, а тут такое. Какая квартира её! Да я её к себе бы забрала, даже если б она без квартиры была! И такое мне говорить…
-Так подожди, а как ты её в итоге на операцию уговорила? - спрашивает Лиза.
-Не одна я. Меня она плохо слышала, там же Олеся дома над ней работала. Я приятельниц тёть Аниных подговорила (я их всех знала), чтобы они с ней на эту тему крепко пообщались, объяснили… так все вместе и уговорили.
Я же потом тётю Аню буквально за руку на операцию и отвела, я тогда только вернулась из поездки, деньги у меня были, я бегала и врачам платила, и лекарства покупала…
Видела бы ты, как Олеся бесилась! Она тоже, конечно, ни на шаг не отходила, до последнего её отговорить пыталась. Только тётя Аня не замечала из-за чего это всё, думала, что это Олеся так переживает.
До сих пор не понимаю, как у тёти Ани хватило ума послушать нас, а не её. Наверное, числом взяли.
-А Олеся деньгами хоть помогала? - спрашиваю я.
-Пфффрр! - кривится Люба. - Какими деньгами? Они что, были у неё, те деньги?
Там же вообще история… Они ж потом с мужем, когда уже понятно стало, что тётя Аня жить будет, кредит взяли, не помню уже сколько, врать не буду, но тётя Аня им по-родственному поручителем выступила. Угадай, кто его выплачивал в итоге.
-Подожди, ты, что ли? - вмешивается Лиза.
-Да нет, не я. С чего бы я еще кредиты Олесины платила. Сама тётя Аня и отдавала.
А Олеся уехала потом. Она долго ещё у неё жила, я вот сейчас не вспомню уже, сколько. Но не меньше полугода - это точно. А мы после операции с тётей Аней как-то почти перестали общаться, ну, знаешь как, она совсем слабая была, а меня туда, ты ж понимаешь, вообще уже не подпускали…
Но, короче, когда стало понятно, что терапия помогла, тётя Аня умирать пока не будет, и на ноги более-менее встала, только и видели ту Олесю.
-И что у неё сейчас?
-У Олеси? Да ничего. Они, по-моему, на тётю Аню обиделись, что она живая, даже не звонят. Это тётя Аня сама мне говорила. До неё, кажется, дошло, наконец, что к чему.
А тётя Аня жива-здорова, всё нормально.
Так уже общаемся потихоньку, но не так, как раньше. Она меня благодарила как-то, мол, спасибо, это благодаря тебе я жива. А я говорю: "тёть Ань, да не нужно мне оды петь…"
Ну и вот так. Она мне была как вторая мама.
А теперь она мне "Любочка, Любочка", а я с ней лишний раз стараюсь даже не пересекаться. Здороваюсь, да.
Но уже не так, как раньше, что я к ней по три раза в день заходила… так, иногда забегаю, раз в неделю-две. Всё-таки пожилой человек.
Она мне всё время "Любочка, чего не заходишь", а мне как-то, знаешь… я полгода плакала из-за этого. Что мы столько лет с ней, а она потом ко мне вот так. Что она думала, будто я из-за квартиры её на операцию гоню.
-Да уж, - кивает Лиза, - неприятно это всё.
-Даже не то что неприятно, просто… Меня после того - как отрубило. Я на неё, честно говоря, даже смотреть особо не могу.
________
© Екатерина Безымянная
