Несколько старых фотографий наших гадюжат

Парашютист

- Детка, я покажу тебе как прыгал с парашютом.

- Да, дорогой, покажи.

- Мы с пацанами сами собирали эти сраные парашюты три часа. А потом сели в самолёт и полетели.

- Ты такой крутой, такой сильный, дай я тебя лизну, ух, какой он у тебя большой и твёрдый.

- Да погоди ты. Смотри, вот мы поднялись на высоту три тысячи метров – мужчина забирается на стул, потом на компьютерный стол. Девушка лежит в кровати, слегка недоумевая. — Так, там пара парней почти обосрались от страха. Потому что дверь открылась внезапно. Мы прыгали из-под хвоста самолёта. Я стою, вот так, передо мной Игорон, он орёт. Прыгает. И вот уже подо мной пустота. Облака. И земля как гуглкарта. И я вот так вот шагнул и прыгнул.

Мужчина прыгает со стола и в последний момент стол наклоняется и он не рассчитав траектории, бьётся башкой об угол кровати. Рассекает себе бровь, скулу и висок слева. Кожа и ткани на скуле висят и оттопыриваются. Я наложил ему повязку с гемостатической губкой. Девушка, завёрнутая в полотенце, испуганная и в слезах сидит в изголовье кровати, поджав под себя ноги. Вся кровать в крови. Чувак с забинтованной головой, слегка пьяный, с вызовом обращается ко мне:

- Ты прыгал с парашютом?

- Пока ещё нет.

- Я счас тебе покажу! Смотри!

Он запрыгивает на компьютерный стол. Стол ломается и чувак падает затылком об кровать, разбивает затылок, колонки падают ему на голову, а монитор семнадцатидюймовый на живот и пах. Я ничего не успеваю сделать, так стремительно всё происходит. Девушка громко кричит, и закрывает лицо руками. В больнице, куда мы приехали, чувак спрашивает дежурного нейрохирурга:

- Доктор, ты с прашютом прыгал?

- Да, прыгал, а что?

- Покажи как?

Я оставил их в кабинете. Девушка сидела в коридоре и с ужасом смотрела вокруг себя на перебинтованные руки, головы, ноги, лица с гематомами и кровавыми повязками. Я очень сочувствовал ей. Трудно быть девушкой парашютиста.

Казаться Богом и быть им?

Когда ты не можешь преодолеть себя и жизнь превращается в замкнутый круг, безысходный тупик; когда ненависть и любовь меняются местами, водка заменяет воду в твоём рационе, то скорее всего ты превращаешься в Бога. В определённые моменты тебе кажется, что ты можешь всё. Правда, обычно такие моменты длятся очень короткое время. Неуловимые секунды, может быть даже какие-то доли секунд. Но каковы они?!

В эти мгновения происходит так много всего. Преображаешься ты, и мир вокруг меняется. Правда, всё остаётся как-будто неизменным. Также вещает телевизор, рассказывая о путешествиях первого лица государства по заводам и сталинградам, также герои сериалов с тупыми и прокуренными лицами кричат друг другу привычные тебе слова — сука, паскуда, мент, легавый, мокруха. Также танки со свастиками едут на храбрых солдат, и те бросают в них связки ручных гранат, останавливают танки, защищают родину. Также вихляются красивые девки на музыкальных каналах, призывно приоткрывая блестящие губы и вращая своими упругими и объемными жопами. Ты смотришь непрерывно телевизор, пьёшь водку, ненавидишь отца. Мечтаешь изменить мир, стать героем. Столько мыслей в твоей голове вспыхивает и гаснет, столько порывов разрывает сердце. Ты неподвижен — вся жизнь внутри. Любовь, женщина, ненависть, мужчина.

— Я понял, что я Бог, понимаешь Лёха? — Лёха, лёха, лёха, лёха, — это он Лёха, он бормочет себе под нос как мантру своё имя. Потом поднимает перебинтованную голову и смотрит на меня мутными, покрасневшими глазами. — Лёха, я не хочу жить! Я хочу взять на себя все грехи мира, я хочу сдохнуть, я хочу умереть. Я отрежу себе руку — он протягивает ко мне левую руку, — хочешь я отрежу её, дай мне нож!

- Ножом ты руку не отрежешь, — усталый капитан полиции заполняет протокол задержания Лёхи. Ножом её можно отрезать только по суставу, и голову можно ножом отрезать, но надо между позвонками попасть. А ножом ты руку не отрежешь, тем более себе. Так что помолчи, и так башка гудит. Капитан продолжает заполнять протокол.

- Я отрублю её, бля! Топором отхуячу, я не хочу жить, Лёха, Лёха, Лёха....

Он устал жить. Ему двадцать лет, он всегда пьян, ненавидит отца, у него нет работы, нет женщины, но есть любовь к ней. Он живёт в мире иллюзий, телевизионного морока

- Брат, мне кажется что я на войне, 1941-1945. Я на войне. У меня на зеркале наклейка 1941-1945. И я разбил зеркало, я не могу на себя смотреть! Я хочу умереть. Я хотел быть героем! Я всегда хотел быть героем. Отправьте меня в Чечню! Я буду воевать за всех! Я не могу без неё!

— Ты слишком много смотришь телевизор, Лёха, попробуй просто жить — я сложил перекись в ящик, и вызываю психиатрическую бригаду.

Голова его бессильно опускается, и он замолкает. Та, о ком он мечтает и грезит, ради кого он готов взять на себя все грехи мира — невысокая черноволосая женщина в грязных джинсах с немытым и опухшим лицом стоит рядом и что-то объясняет капитану. От неё дурно пахнет, она тоже бухает с Лёхой, но только всего неделю.

- Да у тебя башня отъехала, Лёха. Ты с ума сошёл — она улыбается и крутит пальцем у виска. — У меня есть муж, — капитану, — они постоянно дерутся. Вчера вон мой его покусал. Лёха покажи, где Дениска тебя куснул.

Лёха спускает штаны и на бедре всем видно два огромных укуса.

- Я ему башку разбил, — орёт Лёха, и его глаза наливаются кровью, на губах выступает пена — я его убью!

Чем можно помочь Богу? Я подсказал ему- попробуй жить, узнай себя, выключи телевизор. Но он хочет стать героем. Чтобы попасть в телевизор. и чтобы эта грязноволосая вонючая женщина с опухшим лицом, вдруг подняла глаза в мерцающий экран и увидела там Лёху-героя. И тогда будет с ним вместе. Это грустная история. Искупление греха грехом. Убийство отца, а потом на крест, за весь мир, хотя за себя не можешь ответить. Чудовищная пропасть между «чувствовать себя Богом» и быть им.

- Один уже брал все грехи мира, помнишь что с ним случилось?

- С кем?

- Его распяли. А мир по-прежнему в дерьме.

- Я готов взять на себя все грехи мира!!! Убейте меня!!!!

Я уехал. Его забрали психиатры.

Потом, поздней ночью, часа в четыре, пьяный мужчина 52-х лет, в тельняшке под курткой, дорогой и кожаной, говорил мне держась за ногу, развалившись на диване в каком-то дорогом ночном кафе, где кавказские мужчины решают свои вопросы, шепчутся и выпускают клубы дыма, затягиваясь кальяном.

- Пацаны, давайте по-пацански решим всё это быстро.

По-пацански не получится, к сожалению. Мы люди. Не пацаны. Блатная эстетика пропитала мир насквозь. Пацанские разговоры, понятия, тёрки и базары до сих пор длятся.

Всё-таки ночь это волшебное время. А утром я видел прекрасных женщин: Яну, Елену Васильевну, Вику, Вику, Борискину, Ольгу Юрьевну… Это было здорово. Работа — единственное место, где можно их увидеть. Больше они нигде не доступны....

Наташины рисунки

Мама Наташи постарела. Ей уже за восемьдесят. Она проводит время, как и многие её ровесницы, в духоте и одиночестве пыльной и нечистой квартиры. Квартиры превратившейся в тюрьму. Квартиры, ради которой когда-то было столько всего пережито, прожито, выплакано, выстрадано.

Лисёнок сидит рядом с ненужным теперь уже Тургеневым. Зайчик пристроился на плоской подушке, посередине старой детской Наташиной кроватки. Над кроватью Наташины рисунки: выгоревшие букеты ярких цветов. То ли садовых, то ли полевых. Мама Наташиной мамы повесилась из-за несчастной любви. Наташа тоже повесилась. И та и другая в одном и том же возрасте — двадцать семь лет.

Старая женщина, осталась одна. Теперь она много спит, сидит на балконе, глядя на зелёные листья, которые трутся о решётку голого пустого балкона со старым стулом. Иногда, чтобы избавиться от одиночества, хотя бы на время, она вызывает скорую помощь. На двадцать минут рядом с ней оказываются живые люди. Ровным голосом она рассказывает историю Наташи, своей дочери и Анны, своей матери. Её внук, сын Наташи, живёт где-то сам по себе. У него есть сын. Ему уже полгода. Мама Наташи видела его один раз.

Я спрашиваю про рисунки Наташи. Что она любила, кем работала, где училась. Мама Наташи рассказывает монотонно и ровно: любила рисовать, работала в каком-то НИИ техническом, училась в каком-то институте, в каком, мама Наташи не помнит. Потом она вышла замуж. Родила сына. Что-то пошло не так. Развелась с мужем. Муж оставил ребёнка у себя. Наташа очень расстраивалась. Плакала, не ходила на работу. Однажды, придя домой, мама Наташи увидела, что дочь болтается на крюке от люстры в прихожей. Крюк так и торчит из запылённого потолка. Лампочки в прихожей нет.

Рисунки на стены повесила сама Наташа, когда была ещё жива. Её мама сидит передо мной. За спиной у неё выгоревшие рисунки на старых обоях. Лисёнок и зайчик. Пыльные книги. Голый балкон. И история, которая повторилась через неё. В смысле, позади и впереди пусто. А она здесь.

Чистый четверг

Сказать самое главное не получается. С одной стороны потому, что страшно, а с другой, потому, что опять подумаешь, что я депрессую. Хотя ни то, ни другое не будет правдой. Не страшно — потому, что смерти нет. И конечно, нет никакой депрессии. Всё хорошо. Тихо и спокойно.

Слово путешествие, его смысл, потихоньку очищается от внешних лишних форм. Остаётся главное — другие берега, преодоление зла, движение внутрь себя самого, поиски света во тьме и сумраке, Бог, болезнь, избавление, покаяние, искупление, исцеление. Путешествие становится жизнью. Самим собой становится путешествие. Географические границы и ландшафты прекрасны и конечны. Путешествие внутрь себя бесконечно и восхитительно.

Слова осыпаются мелкими осколками. Как льдинки Снежной Королевы попадают в глаза или в сердце. и остаются там. До времени.

Апрель мой любимый месяц. Настоящая капель, ливни, сын, начало мая.

За вчерашнее дежурство, первые двенадцать часов которого я провёл один, мне встречались одни лишь шизофреники. Возможно, что мои заметки выглядят мрачно и утомляют своим однообразием. Но для меня это непрерывное путешествие. И встречами я пытаюсь делиться. Мне кажется это так важно, поделиться с другим, тем, что у тебя есть.

Началось с обреченного алкоголика. Квартира в первом этаже. Тесно, грязно, старая блевота на полу, кал, разлитый томатный сок, вонь. Окурки, банки из под коктейлей. Как красиво они выглядят среди дерьма и хлама. Яркие, слегка блестящие. Пустые. Яд выпит обречённой жертвой. Он бродит по венам, рушит нейроны и гепатоциты, травит их ацетилальдегидом, награждая раба приятным возбуждением, похожим на агонию, шумом в ушах, весёлостью, эйфорией. Но потом приходит боль. Поэтому я стою перед отёкшим, заросшим щетиной мужчиной, в заблёваной чёрной футболке. Он стонет и плачет катаясь по несвежей постели. Просит исцеления. Но я не могу дать ему исцеления. Потому что только сам он может исцелиться. Но как и многие, как и большинство, он ждёт мессию. Того кто придёт и наложив руки разрешит бремя его страданий, сделает камень хлебом, а воду вином. Но Спаситель уже давно пришёл. И был не узнан. И распят. Но как хочется чтобы меня миновала чаша сия.

- Сделай что-нибудь. Мне так плохо. Я не хочу пить больше.

- Не пей.

- Не могу.

- Поехали в наркологическую больницу.

- У меня нет денег на обратную дорогу.

- Я тебе дам денег. На дорогу.

- Я хочу поближе. В 31-ю больницу. — Мужчина плачет. Отекшие глаза его краснеют, наливаются слезами, он трёт их грязными руками. Длинные жёлтые ногти свернувшиеся трубочками. Следы никотина на пальцах. — Меня бросила женщина. я не знаю что мне теперь делать.

- Убраться немного. Помыть полы. Окна. Сегодня Чистый четверг. Если это тебе интересно.

- Она ушла к другой женщине.

Отвёз его в больницу, нельзя человека лишать шанса. Соломинку никогда не жалеть. Вечером снова оказался рядом с его домом, уезжал от шизофреника с флегмоной левой ноги. Выезжая из двора в сторону проспекта, видел плачущего мужчину. Медленно передвигаясь на широко расставленных ногах он шёл к ларьку. Яркие банки с ядом звали его к себе. В пропасть. Моя соломинка — денег то я ему дал, — превратилась в камень.

Шизофреник с флегмоной выбрал иной путь. Когда я сказал ему что если он останется дома, то дня через три четыре умрёт, он сказал что ему надо делать дела и сейчас он в больницу не поедет. Его жена спросила меня правда он может умереть. Конечно правда, зачем мне придумывать, у него флегмона перешла уже на бедро и температура 39,5, так что без адекватной помощи его смерть это вопрос недельный.

- Слава Богу!!!, — она широко перекрестилась. Помолчав немного сказала, — извините.

Между этими двумя жизнями была одна женщина. Тоже страдающая. И тоже с шизофренией. Она непрерывно стонала и охала.

Потом было много чего ещё: пьяные, обоссанные, судорожные. И никакого просвета, как было до этого. Но вчерашний день, лично для меня, был нетрудным. Просвет был и днём. И ночью. Мог бы даже поспать, но сидел и вспоминал с Машей наши дежурства. Было весело. Всю ночь шёл дождь. Текли ручьи. Апрель.

Выдохни.

Автор - Алхас Мхонджия.