"12 разгневанных мужчин" 1956

"Американская история Х" 1998

"Назад в будущее" 1985

"Поймай меня если сможешь" 2002

"Гладиатор" 2000

"Хороший, плохой, злой" 1966

"Интерстеллар" 2014

"1+1" 2011

"Леон" 1994

"Пролетая над гнездом кукушки"1975

"Криминальное чтиво" 1994

"Запах женщины" 1992

Случайно сегодня наткнулся на этот фильм в интернете, искал старое название улицы,а гугл картинки подарили мне ссылку на него. И я вам её подарю - но в конце поста.

Представляю вам фильм 1961 года "Человек идёт за солнцем", снятый советским и израильским режиссером Михаилом Каликом.

Если коротко, фильм про один день детской жизни, вместивший в себя огромное количество увиденного глазами ребёнка. В ролях замечены , например, Евстигнеев и Папанов.

У фильма много как хвалебных, так и отрицательных отзывов. Советские люди этот фильм практически и не видели. Сперва его критиковал и запрещал к показу первый секретарь МССР ИИ Бодюл "Человек идёт за солнцем, а что он видит? Он видит сущую ерунду, а не наши советские достижения", также мелькали слова что ребенок идет за солнцем... на запад!"
Фильм все таки пробился в кинозалы (даже зарубежные), но потом , в 71 году его сняли из-за эмиграции М. Калика в 1971 года в Израиль.

Но нам(мне) он интересен в первую очередь тем, что 90% фильма происходит в Кишиневе, Кишиневе детства моих родителей.

Кишинёвец легко в фильме узнает проспект Ленина(Штефана) и и нынешний бульвар Гр.Виеру.
Мальчик вместе с зрителем посещает Комсомольское озеро, роддом на виадуке, центральный рынок и Аллею Классиков.

Также мальчик успевает поучаствовать в похоронной процессии на бульваре Негруцци, получить щелбан в начале каскадной лестницы у Госуниверситета, полить из шланга "начальника" в центральном парке у фонтана. Мальчик заглядывает в витрины, просто бегает по улицам, смотрит "живую музыку" в ресторане(очевидно Интуриста - в отражении видна вывеска гостиницы Кишинэу).

Я понимаю, что для не-кишиневца фильм ни-о-чём, как будто просто дипломная работа режиссера. Но фильм, если просто взять и не вглядываться в фон - одна из первых ласточек "Хрущевской оттепели". В фильме нет никакой пропаганды: нет идеалогических "атата запад" и "славься коммунизм". Произведение - "яркое, прогрессивное, солнечное, поэтически настроенное на поиск новых смыслов и поиск других художественных форм в искусстве. Это кино такое маленькое чудо, которое прячется внутри каждого взрослого человека, подобно кусочкам разноцветного стёкла, через которое маленький мальчик идущий за солнцем, рассматривает обыкновенный мир как что-то дивное и необычное."

И да, как я узнавал, НИИ Солнца на самом деле существует! В этом НИИ разрабатывают новые сорта молдавских коньяков, а именно добавляют частичку нашего солнца в каждую каплю. Да-да-да, такие вот дяди в очках судьи Дредда стоят и вносят каждую бутылку в солнечный концентратор. Пейте молдавский коньяк и летайте молдавскими авиалиниями !.

Спасибо за внимание.

Да, все нашел я свои очки, у вас там разновидность бецемы. Для ЛЛ - все норм, ею можно хоть в сугроб. Идет подача не асфальта, а щебня с битумом.

Для тех, кому интересно:

Бецема, в данном случае именно это оборудование и называют обычно бецемой, хотя это торговая марка, а не оборудование, это комплект оборудования для ямочного ремонта дорог методом пневмонабрызга. Используется для ремонта выбоин и трещин.

Не требует предварительной подготовки асфальтобетонного покрытия, работы могут производиться в неблагоприятных погодных условиях.

Подача битумной эмульсии за счет избыточного давления в сосуде, создаваемого компрессором дизельного двигателя. Подача щебня производится воздуходувкой, которая приводится в действие 4-х цилиндровым дизельным двигателем жидкостного охлаждения ММЗ.

Бак для эмульсии оснащен широким загрузочным люком, облегчающим и ускоряющим загрузку материала. Бак рассчитан на переработку более 15т щебня - достаточно, чтобы вести ямочный ремонт в течение полного рабочего дня.

Промывка и очистка системы разбрызгивания производится дизельным топливом с последующей утилизацией продуктов очистки.

Температура эмульсии поддерживается с помощью термостатически контролируемого 220-вольтного подогревателя, который подключается к любому источнику электропитания 12,5 ампер, таким образом к работе можно приступать не теряя времени на разогрев битумной эмульсии.

Система подачи материала на БЦМ-24.5 рассчитана как на использование щебня размером 5-8 мм при наложении битумной эмульсии тонким слоем на выбоины и трещины, так и размером 8-13 мм для больших поверхностей и ремонта более глубоких слоев дорожного покрытия. Система подачи через задний борт подходит практически к любому самосвалу. Приемный бункер снабжен шибером для быстрого прекращения подачи материала.

Удобное расположение контрольно-измерительных приборов.

Ресивер с регулятором давления поддерживает рабочее давление в баке для битумной эмульсии.

Стрела шарнирная трехсекционная с радиусом действия 5м позволяет ремонтировать большие площади без дополнительной передислокации комплекта оборудования. Шарнирная подвеска облегчает управление стрелой, при этом оператор находится вне зоны разбрызгивания.

Оператор контролирует процесс ремонта при помощи рукоятки с пультом управления и крана для подачи эмульсии. При помощи пульта контролируется также дроссельный клапан, подача щебня, промывка шлангов подачи битумной эмульсии и сопел.

Р

аспылитель надежен в эксплуатации, обеспечивает равномерное разбрызгивание, практически не нуждается в техобслуживании, в сменных прокладках или уплотнителях. Снабжен дополнительным соплом для пролива эмульсией узких трещин без использования заполнителя щебня.

Ну и лично от меня имхо - бецема - незаменимое оборудование на ямочном ремонте.

Во первых - дешевле асфальта

Во вторых - можно укладывать в любую погоду, температура битума испаряет всю воду( и снег), и смесь намертво прилипает к стенкам ямы

В третьих - не бывает отходов. Можно закончить работы, очистить подающую магистраль, оставить на ночь и утром продолжить работу.

Ремонт асфальтом в непогоду или зимой намного дороже и менее эффективен (не эффективен вообще )

Как оно выглядит в работе

4 реальные истории мужчин, которые променяли семью на любовницу и горячо об этом пожалели.

Текст: Ирина Волга·22 января 2020

Они никогда не сознаются своим бывшим женам, что им плохо, что их тянет домой, – они же гордые и крутые. Но природа и алкоголь, а я встретилась с ними в походе, который организовал наш психолог, развязали языки. Я не назову город, их настоящие фамилии – я обещала им. Да и зачем это нужно; увы, типичные трагедии, типичные ошибки, которые происходят рядом с нами. И боль, и обиды одинаковые.

Как же я хочу, чтобы мужчины нашли в себе силы и мужество и вернулись к своим первым женам. Чтобы финал был как в фильме «Любовь и голуби».

Михаил, 44 года, юрист:

— С моей женой Катей мы были знакомы всего полгода и решили пожениться, как только окончим институт. Она училась на параллельном курсе. Высокая, красивая, с длинными волосами. На волосы я сразу обратил внимание. Она до сих пор их не подстригла, хотя сто раз хотела, особенно летом. Свадьбу сыграли в квартире моих родителей и полночи гуляли с друзьями. Молодые, счастливые. Потом родилась первая дочка. А после она долго не могла забеременеть. И вторая дочь родилась только через 12 лет. Я не знаю, как это все могло со мной произойти. Мы всего добивались сами. Когда я потерял свой бизнес, Катя все взяла на свои плечи. При этом я вел себя отвратительно. Мне было стыдно за безденежье, и я срывался на ней. 

Мы все преодолели, Катюшка заговорила о третьем ребенке. Я помню, как мы с ней танцевали на выпускном старшей дочери Ани. Учителя говорили, что мы сами как выпускники. И казалось, что чем больше мы вместе, тем роднее становимся. А потом Катю пригласили на очень хорошую должность. Дочь уехала в Москву на учебу. Мы остались втроем. Жена пропадала на работе, я тоже. И тут наступил момент, который я до сих пор не могу себе простить. Хочется закрыть глаза и стереть все из своей жизни. Чтобы было понятно другим мужикам, которые сейчас на распутье или в зазеркалье. Объясню все подробно.

Мы не стали чужими с женой, у нас все было хорошо. Более того, она была мне самым близким другом. Но вот все мои друзья стали разводиться пачками. И мужской отдых наш, рыбалки, байдарки стал проходить по-другому. Стали появляться женщины. Алкоголь, смех, свобода. Так я познакомился с Томой. Подруга одной из дам моего товарища. Когда я ехал домой, мне не было стыдно. Это всего лишь на один раз. Но одним разом не обошлось. Меня тянуло. Она жила одна. Встречались днем в обеденный перерыв. И это была просто страсть, но такая сильная, что справиться было тяжело. При этом отношения с женой были по-прежнему близкими. Это были разные мои жизни, я их не соединял в голове. А потом была ссора с Катей из-за какого-то пустяка, потом вторая, третья. Она же чувствовала. Я стал к ней придираться. Специально. И, что сейчас меня удивляет, виноватым себя не чувствовал. После одной из ссор я собрал вещи и ушел. Позвонил Томе, она приняла. Всю неделю как в сказке провел. Утром завтрак из пяти блюд, ноги мне массажировала, прыгала надо мной. Потом позвонила мама. Передавать не буду разговор, но меня задело то, что она мне сказала, кто я без Кати. Никто. А тут я для женщины Бог. А там я Миша. Со всеми недостатками и изъянами. Как-то так. Все произошло очень быстро. Мы развелись с Катей, я стал жить с Томой. Новые друзья, подруги, ее родители. Встречался с дочкой, старшая была просто в шоке. В семье так и говорили: променял маму на…
Ровно год — и я понял, что живу с совершенно чужим человеком. Просыпаюсь, смотрю на нее и готов орать от одиночества»

Дети мои ей не нужны, ревность к младшей просто убивала. Только «НАДО» осталось: надо сделать балкон, надо купить ламинат, надо сменить обои, надо родителям провести газ в дом… Страсть ушла. Вижу перед собой ленивую женщину-потребителя, которая ничего не знает о семейной жизни. Вечером с подругами, кафе, кино, посиделки. Дома есть нечего, готовлю сам. Ну сам и виноват…

И теплоты этой нет. Только ужас, что потерял мою Катю. Что дети мои это пережили. Сейчас живу на квартире, снимаю. Жена меня не простит, это я знаю точно. И признаться, что скучаю и хочу в семью, не могу. Это помутнение, ничего другого. Противно от самого себя. Обидно, что жена уже с кем-то встречается… Жизнь разрушилась, это точно.


Дмитрий, 39 лет, госслужащий:

— Нас отправили в командировку на месяц. В другой город, четверо специалистов. Расставаться с семьей было тяжело. Все-таки лето. Как там они справятся без меня на даче? Все время об этом думал. Сын и жена Маша отсылали мне фото и картинки по «Вайберу». А потом я закрутил роман. Просто так, от нечего делать. Другой город, никто не узнает. Девочка хорошенькая, наивная, молодая. Мне 34, ей 22, и уже есть годовалый сын. Какой-то малолетка не захотел нести ответственность. Жалко стало. По вечерам мы гуляли по красивой набережной, я покупал ей мороженое, она была очень счастлива от любого подарка. И я привязался. Очень быстро. Даже не ожидал от себя.
Потом со слезами расставались, ведь я ее не обманывал: сказал, что женат и есть одиннадцатилетний сын. Уехал. Но мы продолжали переписываться. Маша спрашивала, зачем я закодировал телефон, приходилось врать. И я очень скучал. Придумал командировку, вновь на неделю поехал к Насте. И понял, что не хочу больше расставаться. И вот такая я сволочь, пришел к жене с шампанским и цветами, говорю, надо серьезно обсудить кое-что. Был скандал, потом слезы, Машка умоляла подумать о сыне, семье. Потом выгнала. Я снял квартиру и перевез Настю с сыном к себе в город. Все друзья наши ничего не понимали, родители высказались: «Твоя жизнь, решай, ты мужчина». Подруги Маши рассказывали, что та совсем сломалась, рыдает целыми днями, сын скатился по учебе. Было очень больно это слышать. Разводились сложно, с дележкой имущества и скандалами. 
Я практически возненавидел Машу. Настя поддерживала меня… И я все время думал, что не надо рано жениться, любовь настоящая может прийти во время брака и всем будет больно. Что сейчас? Даже не знаю, с чего начать. Воспитываю чужого ребенка, к которому так и не привязался, пацан очень сложный, с проблемами в поведении и истериками. Настя — хорошая девочка, но совершенно не мой человек. Понимаете? Я с Машей был на равных, она умная, воспитанная, серьезная, целеустремленная. Настя не хочет работать, учиться, ничего не хочет. Я ей заменяю отца, что ли. Поговорить не о чем, по вечерам «Дом-2», подруг нет, с моими друзьями общаться не хочет. Если раньше мой дом был гостеприимным и застольным, то сейчас, чтобы пригласить к себе в гости, я покупаю еду на стол. Настя уходит с сыном, чтобы не мешать. С женами друзей молчит, забьется в угол и молчит. 
Хотел ей оплатить институт — нет, не надо. Смотрю старые советские фильмы — ни одного не знает. Не знаю, что еще сказать. Моя Маша до сих пор одна. И скучаю я по ней и сыну вот уже года три. Ребенок уже подросток, хороший такой парень. Сказать ей, что люблю ее, не могу. После такого предательства, после такой боли, что я причинил. Друзья уже и в мистику поверили: типа меня тогда просто приворожили.
Но я-то понимаю, что поддался на что-то другое. Что разменял очень важное и дорогое на простое и ненужное мне. Настя вцепилась в меня, как плющ. «Ты меня вывез из моего города. Ты взял ответственность за меня и сына!» Как это все больно. Как же так можно было вляпаться без мозгов, думая чем-то другим. Если бы Машка меня простила, я бы вернулся. Но, как показывает практика, мужиков редко прощают за такие вещи. И что делать дальше, я не знаю.


Алексей, 61 год, строитель:

— У меня короткая и печальная история. Бес в ребро. Я прожил со своей женой 27 лет. У нас сын и дочь — погодки. Было трудно, но мы с женой все-таки были половинками, справлялись со всеми трудностями хорошо. Сразу после рождения внука я нашел женщину. Вернее, она меня. Все это внимание мне нравилось, я чувствовал себя молодым, а не дедом. А меня очень расстраивало, что я начал стареть. Молодился как мог. А тут красивая одинокая дама на 15 лет меня моложе. Я не скажу, что был паинькой в браке, было всякое: и гульки на стороне, и мимолетные романы, но моя жена Таня всегда была в приоритете. А тут такое дело — влюбился. Встречались мы целый год, а потом она поставила ультиматум.

А дома закрутки, огурцы, помидоры, жена в грязном фартуке прикрикивает. И захотелось мне новой, красивой жизни. Мы, мужики, не всегда понимаем, вернее, забываем, что мы не подарки по жизни. Что наши женщины к нам притерлись, что мы уже родные люди, многое прощается. Ушел я от Тани. Дети не разговаривали со мной, общие друзья бойкот устроили. Все стали на сторону жены. Та похудела на 20 кг, осунулась, заболела. Сын кричал: «Пап, ты дурак совсем? Вы разные с ней, посмотри!» Олечка старалась наладить отношения с детьми, своих у нее не было. Просила внука на выходные. Но это было табу. Жизнь и правда у меня началась другая. Мы ездили в Египет, Турцию, Таиланд, в Арабские Эмираты. Все было красиво и необычно. У нас с женой был частный дом, там и отдыхали, иногда выезжая в санаторий по рабочей путевке или в Лазаревское. Оля меняла шляпки, разговаривала медленно и как-то по-киношному. Я еще думал, как такая женщина выбрала меня. 
 А потом я заболел. И за мной надо было ухаживать. Инсульт. Два месяца Оля продержалась, а потом попросила детей забрать меня, поскольку у нее работа, а я без присмотра. Она стала раздражительной, говорила, что ей не хватает денег, и она вынуждена теперь много работать. Вот тут до меня дошло все. Кто друг, а кто враг. Забрала меня жена! Вы можете себе это представить? Выходила, но не простила. «Любовь и голуби» — хороший фильм, но в жизни все не так. Вот уже пять лет я живу в общежитии. Сам себе не рад. Понимаю, что люблю свою жену, детей, внуков. Но уже ничего не вернуть. Это очень страшное чувство! Очень! Понимать, что сам все разрушил. Что ты предал, а потом предали тебя. Что твоя жена так и не нашла мужчину. Что ты теперь один и ни к одной женщине не тянет.


Максим, 35 лет, предприниматель:

— Я сам подал на развод. Сам принял решение уйти к любовнице и сам все это несу сейчас на плечах. Моя жена даже не догадывается, как мне плохо. Такой характер у меня: не могу признаться и упасть в грязь лицом. И сейчас я понимаю, как гадко поступал. Я оставил жену и дочь из-за любви. Мне казалось, что это правильно. Когда жить не можешь больше без кого-то. Все очень быстро начиналось. Юля пришла ко мне в офис бухгалтером, навела порядок во всем, улыбчивая, красивая, с юмором. Такая вся мегазвезда, свободолюбивая и увлеченная танцами на шесте. И я попал. Наш роман длился два года! А потом она сказала, что беременна. И тут я принял решение, что это знак. Ушел из семьи, у меня родилась вторая дочка. Первая перешла во второй класс. Я помогал своей первой жене и ребенку. Вроде все выполнял, как порядочный мужчина. 
Юлька выставляла в соцсетях наши фото, в «Инстаграме» счастливые лица, «завтрак для любимого», первые шаги дочки, голубой берег Бали, вот что подарил меня мой Котя, «счастливая семейка на отдыхе», «любимый балует меня вот этим и тем». Instagram и правда красивый и счастливый…
На самом деле нашим ругачкам нет конца. С утра до вечера в выходные, утром завтрак вовсе не для меня, а для фото»

Постели почти нет, с ребенком занимаюсь я, Юлька на своих тренировках. О работе и речи быть не может, она – звезда, и ее надо ценить просто рядом… А рядом со мной оказался эгоистичный, показушный, направленный только на внешнюю красоту человек…

Мы приехали к моим бабушке и дедушке, так она брезгливо перемыла все вилки, перед тем как сесть за стол. В туалет не смогла сходить: «Там стариками пахнет…» Сделать замечание нельзя, сразу скандал. Поговорить нельзя – крики. Но на улице мы счастливая, красивая, обалденная пара с коляской за 120тысяч (это очень важно для нее). И я все больше наблюдаю за Ириной, моей первой женой. И все больше понимаю, кого я потерял. И ради кого. Там ребенок, здесь ребенок. Ирина – юрист в хорошей компании, дочка-умница. Дом – уютное место… Доча говорит, что мама смотрит страницы соцсетей со мной. Говорит, ей больно, но папа нашел свое счастье и надо быть умными и простить. Какое счастье?
Если бы вы знали, наши спокойные, добрые, милые женщины, что может скрываться за этим. Когда-то на пятилетие свадьбы я подарил Ирине картину с юмором, где наши лица состарили и вокруг нас дети и внуки. Она до сих пор перед моими глазами.


Это разумеется копипост вот ссылка:
https://www.wday.ru/seks-otnosheniya/psihologiya/ya-pojalel-...

Любимые мужчины, я вот в отношениях не очень опытная девушка и мне интересно, а вот то что написано в посте правда? Жалели вы когда-нибудь? Возвращались вы к женам?

— Можешь остаться у меня сегодня? — спрашивает Марина.

Она стоит у кухонного стола. Плечи опущены, длинные темные волосы растрепались по спине, потертый нож в руке нарезает колечками большую луковицу. Заметно, что Марина боится смотреть на меня: голова наклонена слишком низко, движения ножа неестественно медлительные и размеренные. Еще заметно, что ответ для нее важен, потому что поза чересчур напряженная. Не Марина, а каменная скульптура из древнегреческого сада.

Пытаюсь отшутиться:

— Тебе с такими просьбами к любовникам обращаться надо, а не к брату.

Она все-таки поднимает голову, чтобы бросить на меня колкий короткий взгляд, и я тут же прикусываю язык. Сейчас не до шуток: Марину выпустили из психушки пару недель назад, и к юмору она пока относится прохладно.

— А что случилось? — спрашиваю.

— Ничего не случилось, — звучит резковато, и она тут же меняет тон на более мягкий: — Просто… Не хочу оставаться одна. Здесь большая кровать, нам не будет тесно.

Она сняла эту квартиру-студию на окраине города, чтобы быть подальше от своего прежнего дома. Теперь совсем не вылезает на улицу и работает через ноутбук, выполняя какие-то заказы в интернете. Не знаю, много ли она зарабатывает, но мама говорит, Марина еще ни разу не просила денег после возвращения.

— Могу остаться, — тяну неуверенно. — Если ты правда хочешь.

— Правда хочу.

Марина старше всего на год, но мы никогда не были близки. Не играли вместе в детстве и не стояли друг за друга стеной. Честно говоря, я вообще сильно сомневаюсь, что испытываю к сестре любовь. Наверное, она ко мне тоже не испытывает. Скорее всего, это из-за противоположности характеров — Марина пропащая оторва, а я любимый соседскими старушками пай-мальчик. По крайней мере, нас научили не говорить об этом вслух: возмущенные восклицания «вы же брат с сестрой!» были слишком уж многочисленны и невыносимы.

Теперь, когда все это случилось, мама заставляет меня навещать Марину хотя бы пару раз в неделю, чтобы помогать и составлять компанию. Говорит, ей вредно надолго оставаться в одиночестве. Я выполняю указания мамы только из чувства долга, и это никому не доставляет удовольствия.

Бросая кольца лука в сковороду с шипящим маслом, Марина предлагает:

— Можем посмотреть фильм.

«Когда все это случилось» — это про Лизочку, мою племянницу. Шесть лет назад, когда Марине было пятнадцать, она залетела на вписке, и до сих пор сама не знает, от кого. Мама запретила делать аборт, мол, это убийство, преступление против невинной жизни и все такое. Сказала «мы преодолеем эту трудность». Когда Марине исполнилось восемнадцать, она взяла Лизочку и съехала в квартиру покойного дедушки, потому что «мне нужно больше кислорода». А еще спустя два года маму разбудил звонок ранним утром, и мы все узнали, что Лизочки больше нет. Пока Марина синячила в каком-то клубе, девочка зашла на балкон, и старая рассохшаяся дверь захлопнулась от сквозняка. Хорошо помню эту дверь — дед с силой толкал ее плечом, когда возвращался с балконного перекура, иначе не откроешь. Пятилетней девочке такое не под силу. А был поздний декабрь с тридцатиградусными морозами по ночам. В общем, Марина явилась домой только под утро, и там ее ждал не самый приятный сюрприз.

Далее был скандал на похоронах Лизочки, потому что даже там Марина умудрилась напиться, жестокие обвинения родственников и попытка самоубийства. Тогда-то Марину и упекли в психлечебницу. Я не навещал ее, но мама рассказывала, что «эта дурная ни с кем не разговаривает целыми днями, такими темпами ее никто не вылечит». Все были уверены, что о моей сестре еще долго ничего не будет слышно. Но прошло чуть меньше года, когда врачи сказали, что «появилась положительная динамика», и вскоре оформили выписку.

Сидя в кресле, я ползаю пальцами по экрану телефона, а сам незаметно поглядываю на Марину. Она помешивает какое-то аппетитно пахнущее варево и совсем не выглядит сумасшедшей. Точнее, не выглядит, как сумасшедшие в моем представлении. Я всегда думал, что в психушках обитают только немытые небритые мужики, воображающие себя наполеонами и отрезающие санитарам головы, как в анекдотах. А тут вот как — обычная худощавая девушка с копной непричесанных волос и потерянным в прострации взглядом.

— Будешь есть? — спрашивает она, откладывая ложку.

Как бы то ни было, сегодня придется делать вид, что мы обычные брат и сестра.

∗ ∗ ∗

Ночью кто-то тормошит меня за плечо, вытряхивая из сновидений. Непонимающе щурюсь на незнакомые шторы с бабочками. Они задернуты неплотно, и в щель просачивается слабый свет уличного фонаря. Проходит несколько секунд, прежде чем до затуманенного разума доходит, где я. У сестры. Она попросила остаться.

— Проснись, — едва различимый осторожный шепот.

Приняв сидячее положение, хлопаю ресницами так часто, будто что-то попало в глаз. Марина закуталась в одеяло как в кокон и сидит, насторожившись. Лицо у нее такое бледное, что выглядит в потемках почти светящимся.

— Ты что? — спрашиваю.

Целую минуту она молчит, бросая беглые взгляды по сторонам, а потом спрашивает:

— Слышишь?

Тяжело сглотнув, прислушиваюсь. Ровно гудит старенький холодильник, капает кран в ванной, тихо подвывает ветер снаружи. Звуки повседневные и едва различимые. Это явно не то, из-за чего можно не спать ночью.

— Что «слышишь»? — шепчу.

Перестав осматривать углы, Марина упирается в мое лицо виноватым взглядом:

— Она плачет.

— Кто?

— Лизочка.

Тяжело накатывает вязкий потусторонний холод, но почти сразу же сменяется вполне реальным испугом: я один на один в комнате с человеком, целый год лечившимся в психушке. И теперь он, этот человек, слышит плач мертвой дочери.

— Марина, — говорю медленно, тщательно подбирая каждое слово. — Лизочка не плачет. Она больше никогда не будет плакать, потому что теперь она в лучшем месте. Там никто не плачет.

Марина качает головой:

— Я на самом деле слышу. Уже который день. Я пыталась игнорировать, честно, потому что голоса уходят, если на них не обращать внимания. Но не Лизочкин. Она меня не оставит.

— Я ничего не слышу. Тут никто не плачет.

— Ты должен услышать! Это же раздается отовсюду, это под кроватью, в ванной, в стенах. Надо, чтобы ты услышал, так будет понятно, что я не ненормальная.

Она глядит выжидающе, а я гляжу в ответ, мысленно моля, чтобы все просто прекратилось. Хочется домой, в свою кровать, чтобы уткнуться в свою подушку и не просыпаться, когда кому-то почудится что-то непонятное.

Марина выпутывается из одеяла, бормоча:

— Я так надеялась, что ты тоже услышишь. Это значило бы, что со мной все в порядке. Я так устала. Так устала, ты себе не представляешь. Каждую ночь, иногда даже днем, Лизочка… Она… Только не говори маме, что я слышу, хорошо?

— Хорошо, — отвечаю заторможенно.

Марина мрачно усмехается:

— Лизочка никогда меня не простит. А я ведь правда любила ее. Вы не верили, знаю, но я правда любила. Я забрала ее с собой, потому что хотела показать, что раз из меня не получилась хорошая дочь, то получится хорошая мать. Я не хотела, чтобы все так кончилось. Мне больнее, чем всем вам.

— Никто не спорит.

— Ты не понимаешь, — она мотает головой. — Забудь просто, ладно? Спи. Извини, что разбудила.

Смерив ее подозрительным взглядом, я укладываюсь. Кажется, будто теперь никогда в жизни не получится заснуть, но сон возвращается, едва голова касается подушки.

Не знаю, сколько проходит, когда я снова просыпаюсь, на этот раз от неясных шорохов. В комнате все блекло-серое, бесцветное — это за окном светает. Лежа с приоткрытыми глазами, я наблюдаю, как Марина ползает на четвереньках по полу, заглядывая под кровать, под стол, под холодильник. Спутанные волосы подметают линолеум, дыхание частое и хриплое, движения нервные и ломаные. Не замечая, что я проснулся, она выпрямляется в полный рост, чтобы заглянуть в посудный шкафчик, а потом крадется в ванную, и оттуда раздается звук передвигаемых тюбиков с шампунями.

Это нельзя так оставлять. Я бы рассказал маме, но не хочу снова ввязывать ее в нервотрепку. Одному Богу известно, сколько таблеток и флакончиков успокоительного она выпила, пока Марина была на лечении. Нет, тут надо действовать как-то иначе.

Марина выходит из ванной на цыпочках и медленно поворачивает ключ в дверном замке. Внутрь проливается свет из подъезда, когда она выскальзывает наружу. Сквозь щель видно только маячащую тень на выложенном грязным кафелем полу и босую ступню. Устало качая головой, я поднимаюсь с кровати.

Ползая по лестничной площадке, Марина внимательно щурится и вертит головой как потерявшая след ищейка.

— Ты чего? — спрашиваю.

Она вздрагивает и поднимается, глядя на меня с испугом:

— Ты уже проснулся?

Тут я замечаю, что соседняя дверь приоткрыта, и в проем кто-то наблюдает.

— Иди домой, — говорю Марине, ступая на площадку.

Когда она скрывается, я робко улыбаюсь в приоткрытую дверь:

— Здравствуйте.

Она открывается шире, чтобы показать взъерошенного старичка в полосатой пижаме. Он глядит с сочувствием:

— Я услышал, как она скребется под порогом. Что-то с головой, да? — голос хриплый и скрипучий, как треск помех со сломанного радио.

— Немного, — вздыхаю. — Постараюсь, чтобы такого больше не повторилось. Вы никому не скажете?

Старичок с сомнением тянет:

— Не скажу. Но если это продолжится, мне придется обратиться куда следует. Это ведь серьезно, мальчик, тут нужна помощь профессионалов.

— У нас все под контролем.

Марина виновато сутулится, глядя исподлобья, когда возвращаюсь. Плотно прикрываю дверь и выдаю свистящим шепотом:

— Можешь сходить с ума так, чтобы соседи не видели? Если мама узнает, я не представляю, что с тобой сделаю! Она так расцвела в последнее время, а ты опять за старое!

Она отводит взгляд, скривив губы, и злость во мне тут же тает. Как брат, я должен помогать Марине, а не заставлять прятать болезнь. Как бы мне этого ни хотелось.

— Поночую у тебя несколько дней, — говорю. — Если не станет лучше, будем обращаться к врачам. Это в крайнем случае.

— Не надо мне...

— Надо!

Она вздыхает:

— Уже жалею, что попросила тебя остаться.

∗ ∗ ∗

До конца недели Марина ведет себя тихо. Иногда я просыпаюсь ночью, а она лежит, глядя в потолок неподвижными глазами, но дальше этого, к счастью, не заходит. Мы почти не разговариваем: у нас никогда не было общих тем и интересов. Все ограничивается дежурными «привет», «приятного аппетита» и так далее. Еще можем перекинуться парой слов, чтобы поделиться впечатлениями от просмотренного вечером фильма, но даже это вызывает смутное ощущение неловкости. Еле дотянув до воскресенья, я обещаю себе — если сегодня ничего не произойдет, оставлю сестру в покое.

Будто насмехаясь, ночью меня будит холод. Сквозь сон чувствую, как лицо обдает ледяной ветерок, как забирается под одеяло студеное дуновение. Приподнявшись на локтях, непонимающе смотрю на колышущиеся от сквозняка шторы. До сонного сознания не сразу доходит, что дверь балкона распахнута настежь, а Марина стоит снаружи, совсем не двигаясь. Пряди волос шевелятся на ветру, хлопает складками длинная ночнушка. Чертыхаясь, я выбираюсь из-под одеяла.

— Ты что творишь? Январь месяц!

Балкон здесь не застеклен, и этот самый январь чувствуется во всем своем немилосердном великолепии. Дыхание мгновенно перехватывает, кожа сплошь покрывается мурашками. Я хватаю Марину за руку, чтобы увести внутрь, но она вырывается.

— Оставь тут, — говорит. — Хочу как она.

Изо рта у нее вместе с клубами пара вырывается перегарный запах, а взгляд блуждающий и потерянный.

— Ты когда налакаться успела? — спрашиваю. — Знаешь же, что врач запретил!

Не обращая внимания на сопротивление, я утаскиваю ее в квартиру. Когда закрываю дверь, Марина глядит в окно тоскливо, но больше не возражает. Мы стоим на холодном линолеуме, дрожа почти в унисон.

— Где твое бухло? Я все вылью, — говорю. — Как ты его достать умудрилась, совсем же не выходишь?

— Старые запасы, — отвечает. — Я уже все выпила.

Она сползает по стене на пол и обнимает себя за плечи. Под скудным светом уличного фонаря Марина выглядит почти неживой: щеки запали, губы пересохли и потрескались, вокруг глаз черные круги. Пальцы с обгрызенными ногтями царапают рукава ночнушки, а взгляд устремлен в пустоту.

— Что творится? — выдыхаю. — Были же улучшения, что опять стряслось?

— Не было никаких улучшений, — качает головой Марина. — Она плачет и плачет. Плачет и плачет. Каждую ночь. Просто я не говорила, потому что хотела, чтобы ты свалил уже. Чтобы отстал от меня. Все равно не поможешь. У меня больше нет сил.

Она закрывает лицо руками, плечи трясутся от рыданий. Совсем не зная, что делать, я сажусь рядом, чтобы ободряюще приобнять.

— Мы обратимся за помощью, — говорю. — Тебе выпишут какие-нибудь таблетки, и все пройдет.

— Нет, — глухо слышится сквозь ладони. — Это не пройдет. Лизочка меня никогда не простит. Я виновата, она знает.

— Глупости, никто не виноват. Это же случайность. Просто так вышло, вот и все.

Марина отнимает руки от лица и смотрит на меня воспаленными зареванными глазами.

— Я виновата, я и только я, — шепчет. — Я вам всем наврала.

— Как это?

— Не была я ни в каком клубе. В ту ночь.

Хмурюсь:

— В смысле?

— Просто ко мне пришли друзья, и мы… Ну, шумели на кухне, нас много было. Лизочка не могла заснуть и все время плакала, просила всех уйти. Мешала нам, понимаешь? Я была такая пьяная, все как в тумане. Помню, что разозлилась и закрыла ее на балконе, чтобы наказать. Хотела выпустить минут через пять, но… Но… Я была такая пьяная… Совсем забыла, только утром вспомнила. Вспомнила про мою Лизочку. Она же там кричала, наверное, а мы ничего не слышали, потому что музыка и смех… Я же могла просто вспомнить и вытащить… Так просто… Так просто было спасти, а я…

Марина с отчаянной силой кусает себя за руку и захлебывается плачем, а я сижу молча, оглушенный и ошарашенный. Сумрак в квартире кажется гуще и безнадежней, а сползшее с кровати одеяло, задвинутое в угол кресло и приоткрытый ноутбук на столе выглядят до обидного равнодушными. Все застыло вокруг нас, будто кто-то нажал кнопку «пауза».

— И теперь она не уходит, потому что хочет, чтобы я страдала, — выдавливает Марина сквозь рыдания. — Хочет, чтобы мучилась, как она. Не дает мне покоя.

Открываю рот, чтобы сказать что-нибудь успокаивающее, но не нахожу ни одного слова.

— Плачет и плачет, — продолжает Марина. — Плачет, плачет и плачет. Неужели ты не слышишь? Это как будто прямо в стенах.

Она хватает меня мокрыми от слез руками за подбородок и прижимает ухом к стене.

— Неужели не слышишь? — повторяет.

И тут я слышу. Приглушенный, едва различимый детский плач. Где-то далеко-далеко, но одновременно совсем рядом. Ребенок воет как пойманный в силки зверек, потом на секунду затихает, чтобы набрать в легкие воздух, и воет снова. Это кажется настолько ненастоящим и сюрреалистичным, что на мгновение все сознание заполоняет одна парализующая мысль: безумие заразно, и теперь я буду как сестра. Но это мгновение уходит, и мозг начинает панически складывать детали конструктора.

— Как давно это началось? — спрашиваю у Марины.

Она широко распахивает глаза:

— Услышал?

— Это было, когда ты лежала в больнице, или началось, когда приехала сюда?

— Началось здесь. Почему ты…

— Тихо!

Из-за стены слышится раздраженный окрик взрослого — противный голос, хриплый и старческий. Я уже слышал его. Потом глухой шлепок, похожий на пощечину. Ребенок тут же притихает.

— Это не Лизочка, — говорю, поднимаясь на ноги.

— А кто?

— Сиди тут и вызывай полицию.

— Зачем?

Нашарив в прихожей тапочки, я выбираюсь на лестничную площадку. Колочу кулаком по соседней двери целую минуту, прежде чем изнутри раздается:

— Что вам надо?

Стараюсь, чтобы в голосе не проскакивали истеричные нотки:

— Это я, ваш сосед. Нам нужна помощь. Помните, вы говорили, что обратитесь куда следует? Моей сестре совсем плохо.

После заминки, волнующей и издевательски долгой, слышится скрежет ключа в замке. Дверь приоткрывается, в щели маячит седая голова старичка в полосатой пижаме:

— Что вы имеете в...

Прикусив губу, с силой толкаю дверь ногой. Отброшенный к стенке, старик оседает на пол со слабым стоном, а я ныряю в сумрачные недра квартиры. Тут пахнет гнилью и мочой, под ногами шуршат старые газеты и путаются разбросанные вещи. Ни на секунду не позволяя себе засомневаться, я с тяжело ворочающимся в груди сердцем обхожу туалет, ванную, кухню и гостиную. Везде одинаково неуютно: видно, что жилье стараются держать в чистоте, но крайне лениво и неряшливо.

Добираюсь до спальни. Здесь старая решетчатая кровать, аккуратные шторы с тюльпанами, древний ковер на стене, что-то еще, чего я уже не замечаю, потому что вижу главное — в углу сжалась в комок маленькая девочка с длинными рыжими волосами, дрожащая и совсем голая. Увидев меня, она скулит и пытается отползти в сторону, но мешает бельевая веревка, тянущаяся от запястья к батарее. Различаю натертые кровавые браслеты на детской ручке, когда из-за спины слышатся шаги.

Оборачиваюсь ровно в тот момент, когда старик замахивается какой-то железякой. В левом виске остро вспыхивает боль, а потом все становится темнотой.

∗ ∗ ∗

— Очнулся? — спрашивает Марина.

Веки с трудом поднимаются, картинка перед глазами расплывается и покачивается. Лицо сестры нависает надо мной на фоне белого потолка — значит, уже рассвет. Порываюсь подняться, но она мягким толчком ладонью укладывает обратно.

— Врач сказал, тебе надо полежать, — говорит. — Ничего не бойся, ты у меня дома.

— Какой врач? — спрашиваю.

Воспоминания бьются в голове мелкими осколками: открытая балконная дверь, запах перегара, седые лохмы соседа, испуганная девочка. Снова порываюсь подняться, но Марина снова не дает.

— Врач, который приехал на скорой, — поясняет. — Я вызвала полицию, а они вызвали скорую, когда приехали. Этот дед ударил тебя ручкой от мясорубки, знаешь? Тебя оттащили сюда, и врач сказал не разрешать тебе подняться, пока не осмотрит.

Поворачиваю голову, чтобы посмотреть на входную дверь. Снаружи слышны чьи-то шаги и негромкие переговоры.

— Что случилось?

Марина наклоняется ближе, пьяно улыбаясь:

— Я не сумасшедшая. Плач на самом деле был. Менты сказали, что ты молодец.

— Что случилось? — повторяю.

— Я вызвала полицию, а потом взяла пустую бутылку и пошла за тобой. Он ударил тебя прямо у меня на глазах, потом хотел ударить еще раз, но я ударила его. Ну, бутылкой. Он упал и не поднялся, а потом приехали менты. Они до сих пор там, а девочку уже увезли. Я подслушивала. Они сказали, этот дед… делал с ней разные вещи, а еще приводил кого-то, чтобы они тоже... Ну... Понимаешь? Ему еще платили за это. Такой урод, надо было взять что-нибудь потяжелее, а то эта бутылка... Девочка считалась без вести пропавшей больше двух месяцев, представляешь? Ей всего семь лет.

— С ней все в порядке?

— Нет, конечно, ты меня слушал вообще? Но она живая. Сейчас это главное.

∗ ∗ ∗

Проходит неделя, когда я захожу к Марине в гости, и она тащит меня к ноутбуку, чтобы ткнуть пальцем в экран:

— Смотри!

Там статья на местном новостном портале. Улыбающиеся мужчина и женщина обнимают рыжую девочку на больничной койке. Худая и изможденная, она, тем не менее, тоже слабо улыбается.

— Помнишь их? — спрашивает Марина. — Мы виделись с ними мельком, когда были на допросе. Это ее родители. Они теперь все вместе. Классно же, да? Они мне звонили сегодня утром, хотят встретиться с нами, представляешь? Чтобы поблагодарить. Я сказала, что спрошу у тебя и перезвоню. Ты когда можешь?

Не дожидаясь ответа, Марина продолжает щебетать:

— Наверное, это карма или что-то такое. Я не смогла спасти свою дочь, зато спасла чужую. Мне теперь спокойнее. Все еще тяжело, но... Спокойнее.

Она выглядит непривычно свежей и отдохнувшей. Уже и не помню, когда видел ее такой последний раз.

Отвечаю:

— Теперь нам всем будет спокойнее.

Автор: Игорь Шанин