Было дело прошлым летом. Жаль не догадался фотографировать. Ночью был вызов по работе. Вызвал такси и забрав коллегу уехали по адресу. По моей ошибке высадились на шесть остановок позже.

На остановке был замечен истошно визжащий маленький котёнок.

Сердце увы каменное, позволил себе его только погладить и пробормотать мол мамка твоя сейчас придёт или вроде того. Отправились искать адрес. Коллега ругался на меня, а я слушал.

Пройдя где-то половину пути, а это почти километр, слышу писк, оборачиваюсь, снова котёнок, тот самый с остановки. Он бежал за нами. Когда мы остановились, он тоже остановился и мяукнув посмотрел на меня вопросительно.

Сердце немного оттаяло, я его взял на руки и вместе с ним дошли до адреса. Все же решил, что заберу его к себе домой.

Подьехала машина с мебелью, начав разгрузку я спрятал котёнка в кузове и продолжил работу.

Хозяева квартиры молодая пара. Муж хлопотал вместе с нами, указывал что куда нести, жена занималась распаковкой. Через полчаса слышим восторженный крик женщины. Вбегаем в квартиру. А там, в комнате, на ковре резвился мой будущий питомец. Изворачивался и так и сяк, в общем зарабатывал к себе всеобщую любовь.

Вбегает муж:

- Что это?

- Котёнок, встретили его ещё на остановке, видимо бежал за нами, - отвечаю.

- Ребят он нам не нужен.

- Ты чего! Посмотри какой он милый пушистик! Мы его берём к себе!- отвечает его жена. В подтверждение его слов котёнок вытягивается на ковре и тянет лапки к мужу.

- Но ухаживать будешь за ним сама!

По концу работ я чуть не плакал. Так хотелось котёнка, а его у меня "украли". С другой стороны был рад, что котёнок обрёл себе так быстро дом. Что бы было с ним если бы я не перепутал остановки.

До сих пор когда вспоминается эта история)

Старые, выцветшие на солнце и потертые сотнями километров крови и пота сапоги шуршат песком, шуршат тихо, но уверенно, как койот, обходящий свою жертву, готовящийся напасть. Этот шорох сухой и хриплый, как дыхание смерти на шее, к которой уже приставлен нож.

Уже не молодой стрелок покинул еще один город, оставив за спиной трупы и кострища. И теперь направляется в следующий, в поисках работы – достаточно опасной и достаточно грязной, чтобы быть уверенным – никто не выполнит ее лучше него.

За ним идет музыка, ровесница войны – хлопки тяжелой от металла кобуры о бедро, будто стук барабанов, издевательски хохочущих над соседним племенем и яростно воспевающих свое.

Его лицо – тень под широкополой шляпой с тлеющим у губ огоньком и развевающимся позади дымком. Его руки – беспокойные дети, которые могут заснуть лишь в обнимку с любимой игрушкой – рукояткой тяжелого револьвера. Лицо и руки – вот и все, что нужно мужчине. Все, что нужно смерти.

Идти еще долго – впереди еще целые дни волдырящейся шеи и красной спины, целые ночи далекого волчьего воя и ядовитых гадов, сползающихся к ночному костру. И мили за милями ноющих и звенящих ног.

А потом – пару часов отдыха в прохладе салуна, с ледяной кружкой пива в руке. Может быть, несколько часов тревожного сна с головой продажной любви на плече. В лучшем случае – сутки затишья перед бурей.

***

Крепкий удар по пальцам правой ноги выводит меня из размышлений.

– А, твою... н-налево! – шиплю я, пытаясь массировать ушибленные пальцы сквозь туфлю.

Впереди слышатся вялые смешки.

– Что, в умной голове много мыслей? – Андрей флегматично толкает ногой приличных размеров камень, о который я ударился. – Лучше бы ты от них отвлекся. Камней в пустыне еще больше.

Я ничего не отвечаю. Просто продолжаю идти вперед, морщась и хромая. Андрей идет рядом.

– Быстрее! Задерживаете всех! – доносится со стороны группы.

Этот пронзительный визг, раздражающий меня на протяжении последних трех с чем-то суток, фальцет, похожий на скрип половиц в доме с привидениями, принадлежит тому самому Перепейке. Я сомневаюсь, что его фамилия склоняется, но мне все равно.

– Зануда! – кричу я в ответ. – Я думал, ты веселее будешь! С такой-то фамилией…

Андрей хмыкает.

Да, мы идем по пустыне уже четвертые сутки. Это жарко и долго. Кажется, что это солнце расплавило само время и то теперь течет и тянется, как мягкая резина. Еще в первый день я убрал часы во внутренний карман пиджака, потому что они меня расстраивали. Мы идем уже вечность, а прошло меньше недели, меня это немного обескураживает.

– Шевелись-шевелись! – нас сейчас разделяет несколько метров, а Перепейка все равно орет. – Привал еще только через час.

– Плевал я на привал… – бубню я под нос, но Перепейке ничего не говорю. Ну его. Он мне уже надоел... Не оправдал он моих надежд.

Привал мне сейчас действительно не сильно поможет. Самое худшее для меня – не ноющие ноги. К этому я привык, не зря все-таки на земле работаю. Опять же, периодические проверки вокзала укрепили мой дух. И даже не тянущий меня в подземное царство ранец с консервами. Он становится не таким тяжелым, когда я представляю, что это панда, обнимающая меня сзади. Очень помогает, кстати. Самое худшее – это время и жара. Все мы словно плывем в каком-то желе. Мы похожи на кусочки пластилина, нехотя стекающие по батарее.

Было бы намного лучше, если бы Перепейко соответствовал своей фамилии! Но нет, он такой невеселый.

– Клоун какой-то, – кивает на него Андрей. Он говорит с озабоченностью в голосе. – Сгинем мы с ним.

У меня нет причин не соглашаться с Андреем, так что я киваю.

Через пару часов после начала экспедиции Андрей поинтересовался у Перепейки, а откуда он, собственно, знает, правильно ли мы идем? Кто знает, куда могло унести эту кабинку? Тот сказал, что ориентируется по следам на песке, направлению ветра и что надо держаться ближе к нему. Говоря это, он сохранял на лице выражение той наглой уверенности, с которой собака грызет диван на глазах у хозяина.

Как получилось, что Перепейко оказался нашим лидером? Так же, как и всегда: вместо участия в спорах о том, куда надо идти, он просто пошел.

Сегодня с утра мы нашли туфлю. Видимо, туфлю той несчастной, которая была в кабинке во время ее побега. Мы выдохнули: очевидно, все шло по плану. Перепейко удовлетворенно кивнул. После предположил, что мы либо нащупали след жертвы, либо попали в ту же западню, что и первая экспедиция. И пошел дальше. Я так и не понял, что это должно было значить, но, по крайней мере, где-то полчаса развлекался попытками остальной группы его расколоть.

Тщетно.

Он строил важную мину и явно был польщен таким отношением. Должно быть, он чувствовал себя мудрым сенсеем, знающим что-то непостижимое, владеющим тайнами бытия.

Я пришел к выводу, что Перепейко либо полный идиот, либо тонкий шутник.

А ведь уже на привале кто-нибудь да расскажет про «Первую Экспедицию».

***

Перепейко разводит костер. Он трет какие-то веточки, стучит какими-то камнями.

Когда я подошел спросить, нахрена ему костер под таким солнцем и не нужна ли ему зажигалка, он с презрением посмотрел на дымящую сигарету в моих зубах и, не дав сказать ни слова, отправил меня дымить где-нибудь подальше от него.

Так что я стою и смотрю, как Перепейко разводит костер, крутя какие-то палочки и стуча какими-то камнями.

В этом методе, я, кстати, вижу своеобразную иронию.

Видите ли, мы сейчас вне юрисдикции ИКОТы. Поэтому можем позволить себе выбивать камнями искры. Камни здесь – просто камни, и никто не испытывает никаких моральных неудобств, сидя на них или отпинывая их с пути. Меня же от этого немного коробит. Я вспоминаю вспышку опасений, когда нам только назначили семьсот двадцать восьмого. Да и до этого были волнения. Да и после. Вроде как до сих пор сохраняется перспективка с камнями местами поменяться. В общем, глядя на Перепейку, разжигающего камнями костер, я представляю себе самого себя, лежащего, значит, на пузе в пустыне. Спокойно, никому не мешая. И тут раз – меня берут здоровенной рукой и начинают колотить о... Например, об Андрея. А из нас – искры.

Ужасы какие...

У меня за спиной шуршит песок, я возвращаюсь в оптимистичную (относительно моей фантазии) реальность и, повернувшись, встречаюсь глазами с Андреем. Андрей вздрагивает и его глаза, проницательные осколки льда, виновато шмыгают вниз. Видимо, он пытался подкрасться ко мне. Его лицо так близко, что я чувствую его горячее и сухое дыхание на щеках. Он на секунду замирает, проводит языком по губам и шепчет:

– Да сссук... кхм... – Андрей прокашливается. – Как ты меня услышал, ты же был в своей нирване?

– Отойди подальше, пожалуйста. Ты хрипишь на меня пустыней, а здесь ее и так полно.

Он встает рядом и смотрит на костер. В своей нирване я не заметил, как Перепейко справился с камешками и ветками.

– Так он не сказал, зачем нам костер?

– Неа. Наверное, чтобы не скучать на привалах.

Я достаю пачку сигарет и обнаруживаю, что у меня осталась последняя. В этот момент меня охватывает чувство надвигающегося конца. Сигарет нет... Кофе нет... Ничего нет. Только вот это все есть.

– Зачем ты пошел в этот поход?

Я глубоко затягиваюсь.

– А что?

Андрей строит недовольную гримасу, будто я не по сценарию ответил.

– Неожиданно.

– А, ну да, – я киваю. – Чего это меня потянуло пользу обществу нести... – Андрей снова морщится, так что я отбрасываю сарказм. – Просто, знаешь, я никогда не ходил в экспедиции, походы... Так что, почему бы и нет? Вот. Моя мотивация. А ты нахрена потащился?

Андрей медлит, но цедит сквозь зубы:

– А я за тобой пошел. Думал, интересно будет.

– Со мной только мне интересно, – ляпаю я.

Андрей раздраженно косится на меня, потом снова переводит взгляд на костер. Он сейчас выглядит, как человек, который не знает, стоит ли ему высказать заведомо спорную точку зрения или нет. Видимо, он решает, что не стоит.

***

Уже вечер.

В темноте мои туфли выглядят намного лучше, чем на свету. Их даже можно назвать туфлями, если не приглядываться. Еще несколько дней назад это было не просто формальное наименование, «туфли». Они были хоть и поношенные и расхлябанные, но приличные – черные и блестящие, как им и полагается. Сейчас они похожи на приморские скалы, обдуваемые всеми ветрами. Какие-то бахромистые, растрепанные, с белесыми солевыми наслоениями.

– Эй, смотрите, что это там?

Я с трудом отрываю взгляд от туфель.

Кроме нас с Андреем и Перепейкой в маленьком братстве избирательной урны также состоят темненькая приставша средних лет, имя которой я вряд ли смогу вспомнить, пока она не начнет оказывать какого-нибудь ощутимого влияния на сюжет, и пожилой ОВКшник с захватывающими дух усами, припорошенными сединой. Он суровый.

– По-моему... город?! – приставша привстала на цыпочки и приставила ко лбу козырек ладони. Я легким смешком отметил для себя, что солнце сейчас находится у нее за спиной.

Не знаю, как к нам затесалась приставша. Полагаю, она доброволец, как и я. Опыт подсказывает, что она относится к тому типу государственных служащих женского пола (официальное название «бюрократизированных паучих»), которые по собственной воле оторвутся от кресла и кружки с чаем, только при условии маячащей впереди перспективы найти мужика или совершить поползновение по службе. Не знаю, какую цель преследовала приставша, соглашаясь на этот поход, но сейчас она очень заинтересованно смотрит на ОВКшника.

В отличие от приставши его нам выделили в целях надзора за соблюдением нами законодательства, своих полномочий, обязанностей... В общем, он наш цербер и надзиратель. Ненавижу, когда меня контролируют, но наш спокойный и размеренный ОВКшник так сильно контрастирует с Перепейкой, что иногда мне просто приятно на него посмотреть.

Вот сейчас он стоит, широко расставив ноги и указывая пальцем вдаль, кремень, монолит, скала! Со спины его подсвечивает красный закат солнца, так что он похож на статую, которой могли бы покланяться одетые в робы сектанты в своем нечестивом храме.

Каменный человек.

Кстати, здорово, что комитет общественного контроля еще не успел сформироваться, а то пришлось бы нам тащить с собой еще и настоящий камень. Или кактус.

Кактус бы у нас засох, наверное. И по нашему возвращению нас сразу осудили бы за убийство или причинение смерти по неосторожности... Или оставление в опасности.

Боже, неужели я действительно работаю там, где можно быть осужденным за причинение смерти кактусу? Надеюсь, мне такого не светит. Надо сплюнуть, а то...

– Да! Это поселение! – кричит Андрей.

Перепейко, Андрей, Елена... Мария... а, короче, приставша и ОВКшник стоят бок о бок и смотрят куда-то вдаль, за горизонт. На фоне темного, насыщенно-синего неба они выглядят инфернально. Черно-красные силуэты, плоские, с резкими краями, будто бы дыры в нашей реальности.

А там, куда они смотрят, видны странные каменные нагромождения.

Но идти до них еще долго.

Итак, голосование подошло к концу. Обошлось почти без жертв, если не принимать в расчет испорченную прическу той женщины, которой не повезло оказаться в возомнившей себя перекати-полем избирательной кабинке, и ее, женщины, туфли, кажется, левой.

Подвести итоги голосования не считается возможным, так как перекати-кабинка укатилась в гущу песчаной бури и унесла с собой бокс с заполненными бюллетенями. За первое мы ее винить не можем, так как права на самоопределение, как и на свободу передвижения никто не отменял. По крайней мере, я так думаю, в конце концов, чем избирательная кабинка хуже камня? А вот второе – это уже нехорошо. Без этих бюллетеней выборы, как все мы понимаем, не будут легитимными, ведь о какой вообще всеобщности, о каком равенстве голосования может идти речь, если учитываются не все голоса? Ибо каждый из нас – это частичка светлого будущего, кирпичик в стене вавилонской башни, над входом в которую весит табличка: «ОВ(П)ЕЗдУ». И как, если не своим голосом, мы можем исполнить наш долг гражданина, наш долг государственного служащего, наш супружеский долг, наш долг в столовую – четыреста рублей, вернуть до конца месяца…

В общем, где-то в начале речи председателя избирательного комитета я привычно ушел в астрал и пропустил большую ее часть.

Для решения вышеобозначенных проблем избирательным комитетом было организованно экстренное межведомственное совещание, в котором участвовали все отделы ИКОТы, имеющие хоть какое-то отношение к пустыне – от отдела следствия-дознания, до картографического отдела. Ну, и наш, среди прочих. Мы же там ходим чего-то, значит, знаем, наверное…

Задействованы в этом мероприятии были не только начальники и руководители, а вообще все служащие этих отделов, благодаря чему совещание превратилось в занимательное представление. Актовый зал. Руководители отделов – на сцене. Обсуждают, предлагают решения. А на зрительских местах – их подчиненные. Наверное, чтобы болеть за своих начальников. Я пытался болеть за своего, но семьсот двадцать восьмой начал сдавать позиции, как только оказался камнем. Да и вообще, у меня пропал интерес к совещанию после того, как прозвучало предложение объявить кабинку в международный розыск.

Примерно через полтора часа кто-то из зала выкрикнул, что можно было бы организовать экспедицию за этой кабинкой. Вернее – за боксом с голосами. Через пятнадцать минут предложение было одобрено. Еще через сорок решили, что будет нецелесообразным отправлять людей прямо сейчас, что лучше, наверное, переждать бурю. А пока можно, собственно, организовать экспедицию, этим займется распределительный комитет.

Вот и славно!

После совещания межведомственного каждый отдел собрался на свое, внутриведомственное, целью которого было назначить добровольцев в поход за бюллетенями.

– Избиркому нужно, пусть они и идут всей толпой, – убежденно говорит Сенька. – Я никуда переться не хочу, у меня здесь работы – во! – он поднимает глаза к потолку. Андрей раздраженно косится на него, но поддерживает:

– Кстати, ни у кого из нас полномочий на вскрытие или транспортировку бокса нет. Так что да, как минимум представитель избиркома необходим.

– А от них уже есть представитель. Перепейко, А. В. Вот, – Петр Тимофеевич демонстрирует нам какую-то бумажку. – Больше они не выделят, говорят, мол, у них сейчас работы много.

– Да какой там много…

– Как-как? – я перебиваю Андрея. – Пере…

– Перепейко, – повторяет Тимофеич.

– Вызов принят! Я бы с радостью!

– Что?

– Ну, так... Перепил бы!

Я с улыбкой обвожу всех присутствующих. Шутку никто не оценил, из-за чего она становится еще смешнее. Бывает иногда у меня то мазохистское чувство удовольствия под непонимающими взглядами. Я прыскаю и откидываюсь в кресле.

– Тут не шутки, – недовольно бурчит Петр Тимофеич. – Сейчас тебя назначу, в пустыне посмеешься.

– Назначайте, – легко соглашаюсь я. – Я как раз хотел вызваться. Назначайте.

Вкусный,летний,яркий браслет ручной работы из самоотвердевающей полимерной глины(холодный фарфор).Ягодки,листики,все слеплено полностью вручную.Легкий и прочный,все детальки на тонкой проволочке,гнутся,не ломаются и не бьются.Знаю,что ягодки немного не правильной формы и цвет не малиновый совсем,но как получилось,первый раз малину делала)))