Говорят, что тени без света не бывает. Но те, кто это утверждает, просто не были в местах, по-настоящему темных. В глубоких пещерах, в шахтах, рукотворных или нет, но именно в таких местах и живет истинная тьма. Черная, как дыра в реальности, вязкая и текучая, как нефть, безжизненная и молчаливая
.
И вот эту субстанцию и можно назвать истинной тенью мира. Те, кто ее видел, уже никому ничего не расскажут, потому что поперлись в глубины, не озаботившись надежным источником света. А со светом ее и не увидишь – сгорает мгновенно, за доли секунды, так же беззвучно, как и существует.
Вот и получается, что вроде, как и нет ее, раз нет доказательств.
***
Началось все с очередной вылазки за материалом.
Вход в катакомбы был почти незаметен – бетонное кольцо с решеткой, выходящее на дно заросшего кустами оврага. Даже не овраг, а скорее, каньон, глубокий, метров на тридцать. Замок проржавел и снялся легко, рассыпаясь в труху между пальцами. Должно быть, хороший знак. Петли тоже проржавели, скрипели так, что казалось, умоляют себя добить, аж зубы заныли. Казалось, вот оно. Очередное захватывающее приключение, новый ролик для ютуба. «Неизведанные глубины» - звучит же. Факел в руки и вперед!
Почему факел, а не фонарь? Если что, фонарик всегда на телефоне есть, а с живым огнем во время съемки гораздо атмосфернее кадры выходят. Колеблющиеся тени, искры, что вьются в воздухе, как мотыльки… разве что дыма много. Но пока было терпимо, даже глаза не слезились.
Первые же шаги привели к неожиданной находке. Неподалеку от решетки лежала дохлая крыса. Сперва мне показалось, что она истлела до состояния мумии, но, когда пригляделся, оказалось, что тушка тверда, как камень. Странно. Наверное, окаменелость какая-то, дождем вымыло из стока. Но кадры хорошие вышли.
Я обошел десятки подземелий и ни в одном не встретил ни следа паранормальщины. Приходилось даже специально вставлять в видеоролики пугающие звуки, чтобы подписчиков умаслить. Специально один ходил – себя проверял. Сперва страшно было, на первых порах. А сейчас – обычная прогулка.
Круглый тоннель вывел в целую сеть помещений. Попадались обычные двери и металлические люки, похожие на корабельные. Иногда комнаты соединялись прямоугольным проемом, пару раз я чуть не врезался лбом в стеклянные раздвижные створки. В общем, чем бы этот объект не был – строили его явно сумасшедшие. Повсюду валялся всякий хлам – мебель, в основном, но иногда попадались и странные металлические ящики. Странные – это потому, что не открывались. Никаких ручек или дверок, просто ржавые кубы с заклепками. Поковыряв один такой ногтем, я хмыкнул и продолжил путь.
Этажи вели глубже. Один факел закончился, пришлось разжигать новый. Воздух становился все сырее. Чтобы не заплутать, я рисовал стрелки мелом, который предусмотрительно захватил из дома. Нет, явно не зря сюда пришел – материала набралось уже не на один ролик.
А потом все полетело под откос.
Я уронил в воду факел. Споткнулся об металлическое ухо – держатель для строп и упал в котлован между бетонных блоков. Орал, как резаный. Да и кто бы остался спокоен в такой ситуации? Темнота, вода кругом, одежда ко дну тянет – а ногами ничего не нащупать, глубоко, значит. Стены из камня и скользкие, как будто слизью облепленные. Ухватиться не за что. Яма метра три на четыре – даже в распорку между стенками не встать. Безнадега полная.
Тут-то и проняло. Все себе припомнил. И что семье не сказал, куда пойду, и что один в эти тоннели поперся без какой-либо страховки, диггер доморощенный. Загордился, стал беспечен и глуп! Телефон ловил связь в последний раз за несколько километров отсюда, искать будут вечность. Да и не думаю, что найдут – почва каменистая, следов почти не оставалось. Разве что собачников привлекут…
Бултыхался я с полчаса, по ощущениям. Замерз сильно, аж до судорог. Потом факел свой нащупал – он рядом плавал.
А потом случилось чудо. Удалось факелом простучать бетон и нащупать еще одну металлическую скобу. Затем я вставил в нее палку и подтянулся. Руки дрожали, скользко было нещадно, но попытки с пятнадцатой вылезти получилось.
И вот лежал я, мокрый, продрогший, в полной темноте, сжимая до хруста в костях бесполезную палку, и хохотал. Ржал, как сумасшедший, до визга, брызжа слюнями и суча ногами.
Выжил! Выбрался!
Ага. Размечтался. А дальше-то что? Стрелки мелом на стенах я уже не увижу. На ощупь выбираться? Это если бы лабиринт был, который можно за стену рукой шкрябать и идти, то да, можно было бы выбраться. Но тут-то? Несколько уровней, проходы через вентиляцию, а короб-то у потолка самого был, рукой не нащупать!
Нет, если б свет какой был, то прыгнуть и подтянуться несложно, а вот так, в темноте, среди мусора и ям в полу – тут никакая удача не поможет. Телефон промок и сдох, зажигалку еще в воде посеял, да и простая она была, пластмассовая, такую если замочить, уже потом не зажечь, только искры высекать можно. Фонаря тоже не взял – понадеялся на факел и на тот светодиод, что в телефоне. Даже повербанк захватил, на случай, если аккумулятор сядет, а оно вон как все вышло.
Вдоволь наоравшись, взял себя в руки.
Был небольшой запас еды по карманам - так, галеты безвкусные, из купленного по дешевке армейского пайка, уже разбухшие от влаги, да сухофруктов пакетик, грамм на триста. Воды завались, хоть упейся – целая бездонная яма под боком, пресная и безвкусная. Пока бултыхался, столько «огурчиков» словил, что на всю жизнь хватило, как бы это двусмысленно не звучало.
И темнота. Всеобъемлющая, молчаливая, и в то же время разговорчивая. Она шептала, проигрывала далекие мелодии, невообразимо прекрасные, и обрывающиеся на пронзительной ноте, переходящей в писк в ушах, а я боялся даже пошевелиться, чтобы шорохом не спугнуть очарование момента. Она говорила, говорила со мной голосами людей забытых эпох, открывая тайны мироздания и тут же смеясь, словно рассказала самую лучшую шутку на свете. Она пела, она ворковала, баюкая и лелея меня, как дитя, запертое в утробе, не готовое еще выйти в большой мир. Она обволакивала и укутывала, спасая от холода, или же все это лишь казалось моему бедному больному сознанию, как кажется жар замерзающему человеку перед самым моментом гибели.
Не помню, сколько времени там провел. Еда кончилась. Сперва я пытался найти хоть что-то съедобное, вслушивался в тишину, втайне надеясь на плеск воды, побеспокоенной какой-нибудь рыбешкой. Но не только рыб, даже насекомых здесь не было. Пришлось перейти на подножный корм. Слизь, что покрывала стены, имела горький привкус и вызывала дикую изжогу, но хотя бы не была ядовита. Хорошо, что я не знал, как она выглядит, иначе мог бы и умереть от голода.
Гадить приходилось в самом далеком углу, причем больше от чистоплотности, чем вынужденно, ведь запаха тоже не ощущалось. Я много спал, я давно привык к холоду и тишине. Иногда находило маниакальное желание что-то делать, и тогда я вслепую бродил вдоль стен, прыгал, пытаясь нащупать тот проход, через который сюда попал. Тщетно. Каждый такой припадок переходил лишь в приступ бессильной ярости, когда хотелось выть и скрести пальцами камень, а затем в полное опустошение и новое, не приносящее снов, забытье.
Воспоминания блекли, ускользали, мерцая напоследок яркими искорками. Улыбки родителей, вкус торта на день рождения, утренние прогулки с собакой, радость от первого весеннего дождя, соленый ветер с моря, что игриво треплет куртку, выдувая низкую гудящую ноту, голубое небо с пушистыми, невесомыми облаками… Это все было когда-то давно, так давно, что само время растянулось и потекло, подобно свечному воску. Эх, сейчас хотя бы корочку хлеба, почувствовать ее божественный вкус, обсосать со всех сторон, бережно прочувствовать языком ее зернистость, откусывать по крошке, по мельчайшему кусочку, продлить наслаждение. Или кусочек сахара, все бы отдал за такой приторно-сладкий кубик, он-то уж точно перебьет вкус того, чем сейчас я питаюсь.
Когда горизонт свобод сужается до крохотного пятачка, любая мелочь, выходящая за эти рамки, может стать спасением. Вот только нет ее, этой мелочи. Одна безнадега.
Одна горечь на языке.
Палку от факела я выкинул в котлован. Это на первых порах она пригодилась, когда я ходил, как слепой, обстукивая стены. Вообще, зрение перестало быть нужным, я уже не спотыкался, определяя по звуку все неровности пола, обходя камни, куски плит и прочие препятствия.
Одежду тоже пришлось выбросить. Она изорвалась и неприятно натирала в разных местах, а оставшаяся ткань пропиталась слизью и затвердела. Когда я подставил голую кожу местному воздуху, даже как-то и задышалось легче. Обувь – долой! Ступни достаточно огрубели, чтобы ходить, не опасаясь порезов и синяков. Нужно быть ближе к природе. Ха. Как будто дурацкий слоган из рекламы.
Темнота поглотила меня. Она поселилась внутри, даруя новые ощущения, позволяя приспособиться к жизни в этом неприветливом месте. Я чувствовал ее при каждом вдохе, как ту горькую слизь, на языке и поверхности щек. Она росла внутри, заполняла пустоту, которая образовалась от дефицита общения.
Я слышал, что люди, которые попадают в изоляцию, сходят с ума, начинают разговаривать сами с собой. Придумывают себе собеседников, наделяют разные вещи душевными качествами. Кто-то ударяется в религию, кто-то уходит в себя так глубоко, что не реагирует ни на что и после спасения, до самой смерти.
Интересно, какой из этих вариантов происходит сейчас? Темнота – она настоящая, или это всего лишь порождение моего больного разума? А может быть я и вовсе умер, и разлагаюсь тут, возле ямы, медленно высыхая, как древняя мумия?
Я ощупывал себя, словно пытаясь доказать, что все еще существую. Волосы отросли до плеч, борода и усы тоже вытянулись и свалялись в колтуны, как у бродячего пса. Ногти сперва стачивались о камень, потом стали крепче, и вот уже камень начал поддаваться. Я даже хихикнул, когда в первый раз смог выковырять в стене выемку для пальцев.
Кожа огрубела от постоянного лежания на твердом полу, но стала более скользкой на ощупь.
Мышцы увеличились. Вполне возможно, я изменился не только внешне – то ли эта слизь как-то действовала, то ли проснулись какие-то первобытные гены, но камни, которые едва удавалось сдвинуть раньше, сейчас я мог оттащить с пути без особых проблем. Я поднимал обломки над головой, кряхтя от натуги, и скидывал их в яму. Булькало знатно! Вода шумела и бесновалась внизу, словно в бессильной злобе. Да, я больше не попадусь в твою ловушку, кушай камешки, падла! Бесись, бурли, смотри, как тебя унижает человек, высшее существо!
Потом, правда, я снова возвращался к водоему и извинялся. Картинно заламывал руки, говоря, что был неправ, ведь именно эта яма давала мне столь нужную для жизни воду. Падал на колени, затем на живот, тянулся вниз ладонями, зачерпывая холодную жидкость, иногда разбавляя ее слезами и соплями, стекающими по лицу. Жадно пил, мучаясь отрыжкой, чавкая и кашляя. Повторяя цикл раз за разом, как сумасшедший.
Иногда я просто сидел и кричал. Голос разносился по тоннелям, эхом отражаясь от стен, возвращался обратно и снова улетал, как бумеранг, запущенный неумелой рукой. Голос, такой дикий и чужеродный, хриплый, как у закоренелого алкаша – я теряю себя по каплям, по кусочку. Что будет дальше? Перестану чувствовать тело? Потеряю разум?
Мысли текли ленивой рекой.
Я был подобен буддийскому монаху, заживо замуровывавшему себя в далеких горах. Я был подобен дракону, спящему в пещере. Я был подобен узнику, обреченному на пожизненное заключение. Я был пещерой, был горой и тюремной камерой. Я был.
Но отчаяния не было. Лишь покой и умиротворение.
И все это время тьма стояла рядом, прямо за спиной, и рассказывала разные истории. Подбадривала в минуты грусти, утешала во время очередной ссоры с водоемом. Любила, целовала, обнимала, как в последний раз. Она понимала меня, стала лучшим другом, частичкой меня самого.
А потом, однажды, она сказала:
- Встань и иди.
И я пошел. Выемки на стене, что пришлось выскребать ногтями, позволили добраться до потолка. Металлический короб вентиляции я нащупал не сразу, но по первому же отзвуку понял, что он рядом, а затем оставалось лишь дотянуться, проткнуть ржавый металл и закинуть себя внутрь одним рывком. Там, где раньше я кряхтел, пробираясь через завалы, теперь проскальзывал за секунды – все тело по-прежнему оставалось покрыто слоем слизи. Лестницы, двери, пустые коридоры, люки, баррикады из рухнувших обломков проносились мимо с невообразимой скоростью. Я видел их не глазами, доверяя лишь внутреннему чутью, что подарила мне тьма.
Когда я выбрался, в ущелье стояла глубокая ночь. Но даже слабое сияние звезд так сильно ослепляло, что слезы потекли ручьем. Я плакал, прикрыв веки.
Этот мир, бывший моей родиной, отвергал свое дитя. Хриплый рык раздался из глотки, пугая насекомых и птиц. Он отвернулся от меня. Как он смеет? Это непростительно!
А потом я понял. Это не мир отвернулся. Это сам я уже не был собой, впустив тьму внутрь, позволив ей обжиться, изменить тело и душу. Но как иначе? Иначе я бы остался там, внизу, разлагаясь в этих чертовых тоннелях.
Пропал бы без вести. А сейчас? Осталось ли от меня того, старого, хоть что-то?
Я просидел, обняв себя узловатыми, когтистыми лапами, и раскачиваясь, до самого рассвета. А когда взошло солнце, я снова открыл глаза, смотрел в это невыносимо яркое пятно, завывая, как дикий зверь, от адской боли. Выжечь, выжечь тьму без остатка! Уничтожить ее гнездилище!
И песни, что пела та, превратились в бессвязные вопли, истории стали омерзительными, а любовь, что она дарила, оказалась лишь иллюзией.
Горечь на языке истончилась и сменилась жжением, как от острого перца. Я терпел и медленно растворялся в этой теплоте, таял, как снег под лучами весеннего солнца.
Мир… Он меня простил?
***
- Это черт знает, что такое! – выругался Вениамин Анатольевич. – Сперва мне говорят, что найден труп. Потом притаскивают его сюда, на исследование, и, оказывается, что? Это какая-то дурацкая шутка! Ну посмотри, Верочка, скелет, лишь отдаленно похожий на человеческий. С когтями, но явно не обезьяна – черепная коробка намного больше. Кости замещены чем-то, похожим на известняк. Напомни мне, кстати, забрать результаты анализа этого вещества в четверг. Но и это еще не все. Только я начинаю думать, что это археологическая находка, как… посмотри на его зубы.
- Да, Вениамин Анатольевич? – ассистентка наклонилась, чуть не своротив судок с инструментами. Те задребезжали.
- Аккуратнее! Смотри, верхняя семерка и нижняя шестерка слева. Новейшие световые пломбы.
- И что это значит?
- А то, что это бред! Мистификация! Как будто кто-то издевается. Нет, ну зачем с такой достоверностью вытачивать, ну, или отливать из какого-то материала кости, если одна небольшая деталь сразу же выдает фальшивку. Не понимаю. Так, у меня голова разболелась, сделай кофе. И сообщи полиции, что это не по их части. Хотя… можно попробовать сверить слепок челюстей с медицинскими картами, чем черт не шутит… запиши и эту мысль. Закончим завтра.
Врач аккуратно вымыл и убрал инструмент, накрыл образец пленкой и вышел, не забыв щелкнуть выключателем.
Лаборатория погрузилась во тьму. Чуть более черную, чем обычно, почти объемную, и центр ее находился под металлическим столом.
Под пленкой зашелестело.
Что-то капнуло.
