thg1n

Четверо просыпаются. Семь утра. Двое в одной постели. Один в переполненном вагоне на пути в город. И ещё один – один в пустой квартире.

— Ты опять говорил во сне.

— Да? Работа сверлит башку.

— А мне приснилось, что я утонула…

У двоих есть нечто вроде любви. Они разговаривают друг с другом, когда плохо. И ссорятся, когда плохо совсем. Оба худы телом. Приятны лицом. Соприкасается кожа с кожей. Оба стремятся быть одним целым этим утром. Или...

— Это какая станция?

— Конечная.

Ещё один считает, что в пути он никогда не один. Видимо, поэтому работает курьером. И ещё, потому что имеет лишние килограммы. Он много читает и знает, что одному жить спокойней. А отца достаточно навещать раз в неделю. Костяшки кулаков белеют. Скулы напряжены. Он рад, что один. Или...

— Доброе утро тем, кто только что проснулся!

Ответа нет. Шарканье ложки по тарелке. Челюсть работает для измельчения пищи. Глотка занята её поглощением. Да и кто будет отвечать телевизору? Даже когда один. У этого одного спортивное тело. Собственный график. И полная независимость от окружающих. Без или.

Их осень залеплена грязью унылых свершений. Они молоды, здоровы и знают, что так будет вечно.

Раз.

Снующий офис с миллиардом звонков. Какой из них важнее?

— Алло, сынок, у тебя всё хорошо?

— Да, мам, работа-работа. А ты как?

— В сердце стрельнуло. Подумала, у тебя что-то случилось.

— У меня всё нормально. Сейчас работа, вечером перезвоню... Алло, да, Вась, в почте отвечу...

Два.

Бездушный вагон метро с легионом пассажиров. Один упадёт – на его место встанут двое.

— Здесь женщине плохо! Помогите на платформу вытащить...

Монотонный голос перебивает:

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...

— Да-да, приеду вовремя, уже пересадку делаю, – курьер торопится, спасение утопающих не про него.

Три.

Тренажёрный зал. Звяканье жизни в зеркальных стенах. Чем чаще тренируешься – тем больше думаешь о еде.

— Сегодня всё хуже, чем даже месяц назад. Опять бухал? – лицо молодого тренера мрачнеет.

— Что? – на дорожке седой сорокалетний айтишник, – ну... вчера корпоратив был... грамм триста вискаря.

— С колой?!

В ответ угрюмый бег на средней скорости. Тяжёлый взгляд сквозь диоптрии. Пот льётся на седые брови.

— Ну ты... унтерменш... – цедит тренер.

— Кто?

— Халявщик в розовом манто.

— Ё-моё... – айтишник сходит с дорожки, майкой протирает очки, – такой ты злой. Неужели никогда не расслабляешься?

— Почему же, на кардио и расслабляюсь.

Айтишник покидает зал. Он вновь мечтает о том, что пора расслабиться и отказаться от тренировок. И всё-таки вернётся. Как всегда. Его жизнь крутится по инерции. А тренировки помогают отсечь прошлое.

Четыре.

Семинар в Литературном институте. Сотни будущих писателей, переполненных надеждами. Кто из них выстоит перед критикой и станет хоть кем-то?

— Вы здесь запятую пропустили. Да и весь текст грязный. Чистить и чистить. А как вычистите, то и до сюжета доберёмся. С ним совсем всё плохо.

— Ну не так и плохо, Вера Марковна. Я вот вижу определённый потенциал в барышне.

— Мы с вами, Юрий Петрович, дома поговорим о потенциалах, когда я с форума вернусь. А здесь всё ясно. Чистите!

Зарёванная "барышня" глотает глицин. Она не думала, что и творчество может стать рутиной.

Четверо просыпаются сквозь решето будней. Вечер.

— Софизм завязан на религии.

— Не всегда.

— А когда нет?

— Когда религия мертва, – худой подтягивается на турнике во время спора. Его зовут Андрей.

— Только не врубай писателя! – полный спорит, пропуская подход за подходом. Он Илья.

— Ладно, – выдыхает «писатель», – это верно, что софизм часто используют религиозные люди. Например, если просят атеиста доказать, что Бога нет...

— А если без бога? – кто-то шумно вздыхает при этом вопросе. Спор происходит в тренажерном зале.

Андрей спрыгивает, восстанавливает дыхание:

— Не вспомню сейчас.

— Ясно. То есть ты толком не знаешь, что такое софизм?

— Погоди, знаю! Это то, чем ты сейчас занимаешься, – и идёт делать пресс.

Илья чешет лоб. Приближается к спортивному другу:

— Слышал?

В ответ скрежет тренажёра. Спортивного зовут Рома. Он фитнесс-тренер.

— Знает, потому что знает, – делится шёпотом Илья, – и такой гордый.

— Разбирайтесь сами, – звенит снарядом тренер, – у меня трена.

Илья потеет, хоть и сделал всего один подход за вечер. Его кисти дрожат. Он решает уйти, когда в дальнем углу кто-то роняет блин на ногу. Помещение наполняется шумом страданий.

— Пока, ребят!

Полная фигура влезает в куртку, причёсывает рыжую голову и движется по замызганному пейзажу городских окраин. До дома Илье ехать сорок минут на электричке. До электрички десять минут курьерским шагом.

— Привет, Инга! – Илья кивает встречной девушке. Он видел её всего два раза в жизни, но запомнил лицо. Всегда запоминает. Курьерская привычка. Инга останавливается, роется в памяти:

— О, привет... ты же Илья! Мы летом общались. Андрей там долго ещё? – Инга – это девушка и сожительница писателя. Её бледное лицо улыбается алой помадой.

— Вряд ли... а ты с учёбы, что ли?

— Ага, Андрей машину у метро оставил. Накачается и поедем.

— Ясно, а дела как?

Инга поправляет волосы. Это смущает полного собеседника. Он читал, что так девушки показывают мужчине свою заинтересованность.

— Ну, так... что-то ссоримся часто. Из-за моей писанины, в основном. Ещё сон этот...

Девушка закуривает и отходит к проезжей части. Её лицо дрожит в мигающих цветках электричества.

— Писанина? Ты тоже пишешь?

— Тоже? Я учусь в Литературном! Андрей стал писать из-за меня.

— Ого! – Илья знает, что это неправда. Что самодовольный писатель стал писать в стол задолго до встречи с этой... утончённой, притягательной... у неё такие невинные ямочки на щеках. Илья наблюдает, как курит этот ангел. Ветер дёргает девушку за пальто, тянет в сторону дороги, где рыскают хищные цветки фар.

Он хватает Ингу за талию:

— Осторожно! – их лица оказываются слишком близко.

— Ты чего? – она вырывается.

— Хотел помочь... погоди, а что за сон?!

Девушка оборачивается на ходу, чтобы показать всеми чертами лица свою обескураженность. Смешливые губы выпускают дым. Илья в восторге от её мимики. С тупой улыбкой бредёт дальше. Мимо небольшого пруда и редкого леса. Мимо своей мелкой жизни. Бредёт толстяк и тупо лыбится сам себе. Наконец, он набирается смелости, достаёт мобильник и пишет всё недосказанное.

Четверо просыпаются от скучной жизни. Грядут перемены. По крайней мере, им всем так кажется.

Ветхая пятиэтажка ждёт воплощения плана по реновации. Внутри неё копошится жизнь:

— Андрей, посмотри, пожалуйста, – девушка подзывает к компьютеру, – меня Вампилов к себе в гости зовёт. Хвалит мои рассказы, хочет разобрать.

— Твой препод, и в гости? Странно как-то. Ему сколько? 60? – парень приближается и заглядывает в переписку ВК.

— 51. Ну, он говорит, что можем с тобой вместе приехать.

— Чтобы я за тобой присмотрел?

— Нет, какой-нибудь твой рассказ разберёт.

— Надо подумать...

— Он сегодня зовёт. Нам на такси 15 минут.

— Такси? Значит, пить надо? Тогда точно нет...

— Ну да… вино. Почему точно?

— Я устал и потный весь. И работал целый день. И... а кто это там ещё тебе пишет?

Инга выходит из ВК:

— Никто... я тогда без тебя поеду. Это важно.

— Это же Илья, да?

— Не важно.

— Нет. Наоборот. Важно не то, а это, – Андрей обнажает зубы. Когда-то Инга любила его улыбки. До тех пор, пока не научилась их различать. От этой вот ничего хорошего не жди. Зубы блестят, а глаза сосредоточены, и нос заострился.

— Да, это Илья. Рассказал о вашем дурацком споре про софизм. Ты вызовешь мне такси? – девушка вытаскивает мобильник из сумочки и снимает блокировку, нарисовав пальцем букву Z. Что-то читает.

— Погоди-ка, а зачем он тебе про это пишет?

Инга минуту молчит, одевается. Андрей уходит на кухню и думает, что взять: кружку с чаем или нож.

— Говорит, что спорил против вас двоих и хочет узнать моё мнение.

— Врёт, – парень возвращается с кружкой.

— Мне самой вызвать такси? Ну, он немного не так написал.

— А как? – Андрей берёт свой телефон со стола, открывает Яндекс-Такси.

— Что обычно Рома тебя поддерживает, и нет смысла... и что ты вообще слишком много о себе возомнил. И что у меня не писанина, а произведения...

— Как-то по-бабски звучит, – снова обнажаются зубы.

— Я не покажу переписку.

— А какой рассказ ты хочешь разобрать, кстати? Надеюсь не тот, про поцелуи в Макдональдсе?

— Сама решу.

— Удачи тогда, – писатель включает погромче Placebo в компьютере и уходит на балкон курить. Там, опёршись на перила, он попивает чуть тёплый чай, втягивает никотин и сквозь музыку ловит каждый шорох из квартиры.

Проходит вечность секунд. Хлопает дверь. Внизу из подъезда выходит стройная девушка с распущенными русыми волосами. Гул её каблуков ещё долго стучит в висках.

Четверть времени просыпается в никуда. Им всем давно за 20. Уже поздно жить, как прежде. Небо забито грязной ватой, заволакивает головы.

— В общем, разбирайтесь сами. Он меня не слушает... – это приходит Илье от Инги спустя два часа. Он так и не поехал домой. Решил сходить в кино. Один. Купил два пива и чипсов. И теперь в полупустом зале с хрустом смакует своё одиночество. Что ответить этой стукачке? Ведь он просил не передавать их разговор писателю.

Впрочем, теперь, сидя в гробовом уюте кино-кресла, Илья не может понять, на что он надеялся. Эта девочка наверняка любит своего доморощенного писаку и, конечно же, во всём ему доверяет.

— Молодой человек! У вас следующий сеанс тоже оплачен?

— Нет, – полная фигура вздрагивает посреди пустой тишины, сминает шуршащий пакет и уходит, – всего доброго.

— Приходите ещё!

Рома выходит из тренажерного зала уже после 11 вечера. Уши заткнуты риффами In Flames. Сыплет первый снег. Широкоплечая фигура движется неспешным шагом по ноющей слякоти. Взгляд устремлён вперёд и лишь изредка отвлекается на собственные отражения, мелькающие в стёклах припаркованных машин. Этому одному тоже ехать на электричке. До неё полчаса широкоплечим шагом.

Именно поэтому он застаёт трёх остальных в разгар спора у небольшого пруда. Худой взбешён и едва не душит полного. Трясёт его за грудки. Инга с кем-то смеётся по телефону. Курит. После убойной тренировки соображать не получается и трудно выбрать, кого слушать.

Усталый взгляд опускается в ноги:

— Ребят, вы чё тут?

Рома размышляет, что двигайся он чуть быстрее и не встретил бы никого. Чуть медленнее и, может, успел бы различить красные пятна драки в сереющей жиже. А сейчас двое тупых самцов борются за самку, которая сожрёт победителя.

Одна из фигур приближается к тренеру:

— Ром, пригляди за Ингой, пожалуйста.

— За ней, что ли?

Трое парней смотрят в одну сторону. Там девушка ходит по окаёмке пруда, выпускает колечки в небо, щебечет по телефону.

— Ага, – Андрей кивает, – с подружкой треплется, утонет ещё. Ей приснилось, что утонет. Теперь нарочно так ходит.

— Она не тупая! – полный наваливается на худого.

— Да какого чёрта, жиробас! – они катаются в грязи. Нелепо суют кулаки друг другу в лица. Наконец, писателю удаётся ударить курьера затылком о сырой асфальт. Тот крякает и расслабляется, – Илюх, ты живой?

— Иди на хрен! – курьер резко сгибает колено и бьёт писателя в живот. Стоны. Взаимные упрёки.

Сидят грязные, ловят воздух.

— Я, кстати, Википедию почитал, – Андрей поднимается, ищет сигареты, – там у софизма вообще несколько значений. Так что, чёрт разберёт, что это такое. Зато я придумал пример без Бога. Когда просишь девушку доказать что она тебе не изменяла...

— А зачем ты приехал, Андрей?

— В смысле?

— Ну… то есть, как ты узнал, что мы здесь?

— А где все? – удивляется Андрей. Они остались вдвоём у грязного пруда.

Первый снег перешёл в дождь. Тоска двух одиночеств:

— Может, пошли бухнём?

Четверо пересыпаются из ладони в ладонь. Камешки. Найди теперь пару.

— Она мне написала... – Андрей отвечает уже сидя в баре.

— Что?

— Чтобы приехал за ней к пруду.

Илья проглатывает полкружки пива:

— Дрянь.

— Она не тупая! – писатель вскидывает руки по-медвежьи, изображает рёв. Лыбится своей депрессивной улыбкой.

— Пошёл ты! Писун... Я про пиво.

— Это да... А Рому я не понял.

— Почему? Инга красивая.

— Ты про что? – Андрей смотрит сквозь собеседника, – Погоди... Она же не спортивная.

— Так... а ты про что? Может, мы оба что-то не поняли... давай позвоним ему.

— Полночь...

— Плевать... – курьерские пальцы уже набрали контакт в телефоне, – Алло, Ром, а Инга с тобой?

Андрей слышит усталый тренерский вздох в трубке: «Нет».

— Блин, – Илья чешет лоб, молчит несколько секунд, – Серьёзно?

Тренер не отвечает. Андрей забирает трубку:

— Ром, здарова! Я же тебя попросил присмотреть за ней. А ты свинтил?

— Слушай, да как ты заколебал с этой курицей. Присмотрел я! Она на такси уехала счастливая. Я за ней должен был? Счастье делить? Всё, мне есть пора и спать.

Гудки.

— Да он гонит, – бормочет Андрей, – она же с подружкой трепалась. По ходу, она с ним.

— Ты же говорил, что она не спорти...

— Говорил! А теперь он гонит.

— Ну... вообще, я тоже подумал, что она с ним.

— Ты сказал... а думать теперь мне. Ладно, разберусь. Всё, мне пора.

— Мне давно пора. Электрички уже не ходят.

— Серьёзно? – писатель постукивает костяшками по столу, – ну, поехали к нам. То есть, ко мне. Я же теперь один.

— Может, зря мы на них?

— Может...

Четверо вязнут в шумном нигде. Тени будущего. Отныне и никогда.

Светлая Сталинка. Просторная квартира с видом на реку:

— Зачем с моим другом? Саму не тошнит от себя? – Инга читает это, лёжа в чужой постели. «С другом?» – Размышляет, кривя поблекшие губы. Пишет:

— Глупыш, я вовсе не...

— Талантливая моя, всё корпите над своими гениальными виршами?

Тонкие пальцы стирают написанное. Выйти из ВК и вслух:

— Проснулось вдохновение после ваших похвал, – она прикрывает грудь одеялом.

— Право, какие похвалы? Только вдумчивый анализ. Стоит задуматься об издании... – голый Вампилов крадётся поверх одеяла. Седые волосы топорщатся внизу живота, сетка капилляров покрыла шею. Что ж, зато какие жилистые руки. Все в могучих венах.

Преподавательские пальцы ползут по молодой коже. Сжимают нежную плоть. Щетинистый рот шепчет сквозь поцелуи:

— Богиня! Мне не устоять.

— Тише-тише, сударь... да!

В окно долбит дождь. Андрей курит прямо в комнате.

— А почему ты при Роме никогда не куришь? – Илья валяется на ковре, разглядывает комнату.

— Всё ты подмечаешь. Ну... ему же неприятно.

— А мне разве приятно?

— Тебе на всё наплевать. Поэтому ты курьер в 24 года.

Илья опирается на локоть:

— Может, я тупой просто?

— Тогда бы ты не читал в электричке. Но, в целом, может ты и прав... смотри, статус поставила: «Иногда и суровый учитель умеет быть нежным!»

— Инга?

— Бинго! Ты реально тупой...

— Ну а чего ты ожидал от жирного курьера? Кстати, тренер – это же типа учителя. Так?

Парни смотрят друг на друга через прокуренный воздух, где всё ещё витает запах духов той, ради которой они готовы биться на тупых кухонных ножах.

— Вот поэтому я и не завожу отношений, – курьер потягивается на полу, оголяя пузо.

— Потому что не хочешь секса?

— Нет. Потому что все отношения заканчиваются разбитыми сердцами. Мой батя начал пить из-за матери. Узнал про её курортный роман. Потом опомнился, но было поздно. Мама умерла, когда мне было пять.

— У Ингиных родаков похожая история: отец спился, мать ушла к другому. Общаются раз в месяц. Мать жива, но, по-моему ей совсем не до дочери. Я своего батю никогда не видел... – Андрей приоткрывает дверь на балкон, впускает ночной воздух, – Но не у всех так. Да и что за... разбитое сердце. Оно же не хрустальное. Учи анатомию. И вот ещё... – он закуривает новую, – если б ты, к примеру, знал, что электричка, на которой едешь на работу – в конце пути собьёт тебя и перережет ноги? Ты бы поехал?

— С чего бы ей...

— С того бы, – перебивает писатель и тушит едва начатый бычок в пепельнице, – Люди сходят с электричек, бегут к новым, забыв обо всём. И... – Андрей хлопает в ладоши, – так бывает, но не со всеми. Ладно, спим. Завтра пятница – на работу.

Жилистая рука на выпуклости груди:

— Доброй ночи, сладкая моя.

Под упругим прессом благодарный желудок. С экрана бормочет сериал. Пора спать, тренер.

Четверо засыпают. Или не четверо...

Один встаёт, когда все уснули. У этого одного бессонница и твёрдые намерения, но мало подходящих слов. Он и сам не понимает, что за дрянь с ним творится. Ему хочется выговориться, и не получается начать. Нужно хотя бы встретиться. Он берёт мобильник и пишет: «Инга. Надо поговорить. Напиши, когда можем встретиться».

Телефон загорается далеко на тумбочке. А выбраться из-под седой венозной руки практически невозможно. И Инга засыпает, размышляя о том, что произошло сегодня в её жизни. Ей снится, что она утонула и, лёжа на дне, читает эсэмэску от незнакомца: «Вы талантливы, будьте моей! Водяной».

Утро.

Андрей просыпается от будильника. Он один в съёмной квартире, пропахшей затхлым табаком. Вспоминает, что вёл машину после двух пива. Дебил. Тупее жирного курьера. А ещё мнит себя писателем. Обычный менеджер по продажам. Он выпивает два стакана воды, чистит зубы и уходит, не переодеваясь. Край мятой засаленной рубашки торчит из-под куртки.

— Дрюня! А что-то сегодня Ингушу не видать? Не заболела? Обычно ранняя пташка, – у подъезда сидит вечнокурящий дед в пиджаке, знающий всех жильцов поимённо.

— Вроде того, – бросает Андрей и тоже закуривает. От сигареты его подташнивает, – Доброе утро, дед...

— И тебе не хворать, малой.

— Простите, а как вас зовут?

— Пусто-о-ое... – дед выпускает дым через нос, – скоро Никак буду. Поминай, дедушку, не забывай.

Андрея эта фраза вводит в ступор. Он движется вдоль дома, опустив глаза в асфальт. Как же можно поминать без имени? Сидят люди за столом. Разговор не клеится. Вдруг один встаёт со стопкой и говорит: «Хороший был человек, всегда умел слова нужные подобрать. Ну, за деда с подъездной лавки!» И все понимают о ком речь, пьют, не чокаясь.

Четверо движутся по кругу. Пора всё по новой. Шелест асфальта в суете толпы. День без дождя.

— А друг ваш не дома ли? – жилистые руки уверенно держат руль, но голос вздрагивает.

— Теперь без разницы, – шепчет Инга и слышит, что тоже волнуется, – заберём вещи, и всё будет кончено.

— Ну, знаете, милая, не хотелось бы этих сумбурных сцен. Всё-таки этот ваш… Андрей. Он ведь тоже писатель. А мы народ горячий!

— Никакой он не писатель. Только болтать и чужое критиковать умеет. И он сейчас на работу должен ехать. Офисный планктон...

— Критики ещё более непредсказуемый народ, ангел мой. Впрочем, решено так решено. Где тут поворот? – на ходу преподаватель вытягивает из бардачка чёрный портсигар, предлагает закурить девушке, но та отказывается. Мужчина тоже не курит из солидарности. Убирает портсигар обратно, звякая обо что-то.

— У вас там пистолет? – замечает девушка. Рыцарь хранит молчание.

Золотистый Субару останавливается на перекрёстке напротив Андрея, курящего в окошко старой Шкоды. Парень погружён в себя и не смотрит по сторонам. Думает о безответных сообщениях и не видит ответа перед самым носом.

Загорается зелёный.

— Вот и он. Уезжает. Так что обойдёмся без сумбурных сцен, Юрий Петрович.

— А жаль! – ободряется преподаватель, – Я уже мысленно приготовился к поединку!

— Несомненно, вы рыцарь! – говоря вскользь эту пошлость, Инга просматривает ленту ВК. Отвечает на поток сообщений Андрея многозначительной незаконченностью: «Теперь без разницы...»

За окном Субару виднеется знакомая пятиэтажка. Двое выходят из машины и направляются к подъезду с курящим дедом.

У Ромы не идут силовые в этот день. Он давно абстрагировался от любовных проблем и выглядит неуязвимым, но всё же переживает за друзей. Ещё клиент позвонил, который так и записан: «Седой айтишник». Объяснял, что после вчерашнего никак не может настроиться на следующую тренировку. Сильно его задело слово «унтерменш», значение которого он загуглил тем же вечером. В общем, вскрыл мозг, а потом пообещал, что придёт тренироваться во вторник. Нытик. Битцепсы наливаются кровью. Нужно поднажать до соревнований, а тут вся эта хрень.

У Ильи отличный день. Он выспался, потому что ехать до офиса оказалось в разы ближе. Уже до обеда сгонял в два места по работе и успел навестить отца-алкаша, живущего в коммуналке на окраине. Теперь гуляет по центру, лелея своё одиночество. Подумывает взять пива, но боится, что запах не выветрится до вечера.

— Алло!

— Сынок, привет! Так и не позвонил вчера. Я волнуюсь.

— Всё нормально, мам, – Андрей отвечает на бегу, – с работой закрутился. Извини. Сама знаешь.

— Это хорошо, что много работы. Значит тебя ценят.

— Да, наверно. Давай вечером перезвоню? Алло, Вась. Да, вижу-вижу, сейчас отвечу...

— Хорошо, не забудь, сынок.

Четверо поменялись, но просыпаются сквозь то же решето. Конец будней. Вечер.

— Так, и что тут у нас, – в квартиру входит Вера Марковна, – Господи, ну только не с этой бездарщиной. Юра!

— А? Что собственно... – Вампилов вскакивает с дивана, резко выпростав руку из-за спины Инги. Они смотрели «Титаник». Любимый фильм девушки.

— Что?! Он ещё имеет наглость спрашивать! С тебя штрафной отпуск. Вот что! Опять застукан, голубчик!

— Опять?! – Инга тоже встаёт с дивана.

— Представь себе, родная! И так каждый форум. Даже не стесняется, негодяй!

Вампилов уходит в дальний угол, смотрит в окно:

— Ты опять меня обманула, Верочка! Ведь форум должен был завтра закончиться...

— Давай оставим, Юрочка... мы друг друга поняли.

— Юрий Петрович, что это?! Ведь вы...

Преподаватель поворачивается к студентке. Она вся красная запустила руки в волосы:

— Что мне теперь с вещами делать? Три сумки, ещё и кресло компьютерное прихватила! Вы обещали, что...

— Он всем обещает, родная...

— Заткнись! – Инга покрывается красными пятнами и напирает на соперницу, – я тебе не...

Ей в лицо прилетает пощёчина. Жилистая рука крепко оглушает на несколько секунд:

— Как ты смеешь, сопливая потаскуха?! Это моя жена!

Гул разрушенных надежд в сталинских стенах.

— Ну и что скажешь? Тоже будешь эту овцу в небо возносить? – Рома даже не здоровается. Весь дёргается и не смотрит в глаза. Переминается на месте. Таким Илья ещё не видел тренера, и сейчас после недавней встречи с отцом, которого периодически навещает белка, он замечает сходство:

— Хреново выглядишь, братан. Кто-то спать не давал?

— Я тебя не про то спросил! – огрызается тренер, – У меня-то всё нормально! А вы вот по ходу оба с катушек слетели из-за какой-то...

— Погоди! Ты её почти не знаешь. А всё вчерашнее – это ошибка. Это не она.

— Ты тупой реально! Они уже третий год вместе трутся! Хрен ли мне её не знать? Тем более после вчерашнего.

— За это время ты с ней раза три разговаривал. А вчера тебе, наверно, и некогда было, – Илья косится на друга, – ты о другом думал.

— Я вообще не хотел думать. Только не получилось. В башке всё это засело. Как бы не слить форму перед соревами...

— Совесть замучила?

Стоят-молчат минуту. Каждый со своим виденьем мира. Всматриваются в грязный пруд. Тренер пинает ледышку:

— Она ему рога наставила. Ты хоть это понял?

— Конечно, понял! Я тупой, но не настолько. Меня другое беспокоит! О чём думал ты? Ведь мы друзья! Андрей твой лучший друг! А ты...

— А что я? Должен был за ней бежать?

Курьер щурится на собеседника. Следит за его дёрганной мимикой, спрятанными глазами. И заявляет:

— Слушай, хорош! Хоть мне не втирай. Это не ты, а она за тобой побежала. Мы всё поняли с Андрюхой. И даже видели... почти.

— Вы?! – Рома, наконец, смотрит в глаза другу. Бледнеет. Суёт потные руки в карманы куртки, а через секунду резко выкидывает одну, бьёт торцом ладони по курьерскому уху, – Вы оба... унтерменши! Она всех развела! – и торопливо шагает в сторону электрички, забыв напрочь о своей широкоплечей походке.

Илья удерживается на ногах, но ничего не понимает. Мир вокруг звенит пустотой и бездушностью. Мир вокруг нас такой же, как и внутри. Иногда об этом задумываешься, только получив в ухо.

— Погоди, Ром! – он догоняет друга, – объясни всё. Называешь тупым, а ждёшь, что я должен быть понятливым.

— Да не... просто рожа твоя взбесила. Ничего ты не должен. Сейчас надо с Андреем увидеться.

— Зачем тогда к платформе идёшь?

— В натуре! – Рома резко разворачивается, задев Илью плечом, – У меня уже крыша с вами съехала...

У четверых нервы на пределе. Кто-то сломается первым.

— Меня тошнит от тебя, Андрей!

— Зачем ты тогда мне позвонила? Ещё хотела, чтоб с работы раньше ушёл.

Они стоят у проезжей части. Курят. Инга заторможено шатается в цветках пролетающих фонарей. Писатель испытывает жалость к бывшей и в то же время сдерживается, чтобы её не ударить. У него звонит мобильник:

— Да? – там тренер предлагает встретиться, – да, Ром. Я как раз с Ингой обсуждаю всё. Подходи. Рядом с метро.

— Ты рехнулся?! Зачем этого качка тупого позвал? – её слова растянуты, окончание одного сливается с началом другого. Минуту назад Инга призналась, что приняла Фенозепам перед встречей, «чтобы хоть немного успокоиться». Такая новость удивила писателя. Раньше его девушка принимала что-нибудь вроде Нурофена и посмеивалась над однокурсницами, сидящими на более серьёзных препаратах. Такой взгляд на вещи казался Андрею адекватным и близким ему.

Сейчас у дороги стоит совсем другой человек, отчуждённый взгляд таращится по сторонам, бездумная рука то и дело суёт сигарету в рот. Девушка выглядит потерянной, и ещё… побитой.

— Это что, синяк? – писатель по привычке подносит руку к её лицу.

Инга мотает головой, щерит зубы, силясь что-то сказать. Видимо, Фенозепам набирает силу.

— Твоя мать в курсе, что ты на новый препарат перешла?

Снова мотание головой, взгляд куда-то в гортань собеседника, губы липнут к сигаретному фильтру.

— Андрюх, здарова! Инга, привет! – тренер хлопает старого друга по плечу, сжимает ладонь крепкой хваткой. Выглядит бодрым. Совсем не похоже на мрачного нелюдимого Рому последних дней. Илья стоит позади с распухшим ухом, кивает. Тоже не похож на себя, поглядывает на Ингу.

— Ром, ну давай расскажи, – начинает писатель, – Я, может, правда что-то не понимаю. У Инги вон синяк на скуле. Предложила встретиться, а сама вообще не в форме. Что случилось-то?

Рома улыбается двумя рядами зубов. Как будто хищник ощеривает клыки:

— У неё бы и узнал! – он ещё открывает рот, но выходит только морозный пар. Вскидывает брови. Видно, что активно думает.

— Странные вы все какие-то, – Андрей вытаскивает сигарету, машинально суёт в рот. Ищет зажигалку и вспоминает, что не курит при тренере, хочет убрать.

— Кури-кури! – смеётся тренер так, будто готов вогнать этот табачный стручок глубоко в писательскую глотку.

— Ребят… – тянет курьер как-то излишне осторожно, – Инге плохо!

Все трое оборачиваются. Девушка согнулась, её тошнит.

— Её от меня тошнит, – шутит писатель и кладёт руку ей на плечо. Вдруг Инга выгибается и делает два стремительных шага вперёд. На ходу оборачивается, обнажая всю свою богатую ироничную мимику. Алые губы распахиваются:

— Иди на… – не успевает договорить. Её сбивает серая Газель. Задевает боковым зеркалом по голове. Волосы взметаются вверх, шея по-лебяжьи сгибается. Тело проворачивается винтом и шлёпается.

Вой шин по сырому асфальту. Оцепенение троих. Стоят и тупо смотрят на распроставшуюся четвёртую. У писателя звонит мобильник. Он сбрасывает вызов от мамы.

— Народ, чё тупим?! Скорую вызывайте! Дышит! – водитель Газели согнулся над пострадавшей и смотрит на троих парней исподлобья. Андрей сбрасывает ещё один вызов от мамы и набирает 112.

Четверо разделили жизнь на «до» и «после». Или жизнь разделила четверых.

— Сынок, я только хотела сказать, что лежу в больнице. Всё в порядке, не беспокойся!

— Что?! – Андрей в больничном коридоре, – Я тоже! Ингу машина сбила, всё обошлось. Сейчас в травматологии! А что у тебя случилось?!

— Инфаркт случился. Но не сильный. Скоро буду бегать. А как Инга?

— Нормально. Мама… я приеду сейчас.

— Да куда ты поедешь! Побудь со своей любимой. Я в кардиологии, другой конец города. Пока доедешь – приём посетителей закончится.

Андрей, кивая маме в трубке, возвращается в палату. Там спят две пациентки под обезболивающими. Первая: тётушка с задранной к потолку ногой в гипсе. Вторая: Инга с перебинтованной головой. Рядом с ней на тумбочке загорается мобильник.

— Я поужинала уже: пюре давали, котлетку, хлеба два куска… – перечисляет мама. Парень подходит к тумбочке, там сыплются сообщения в чат ВК от Вампилова: «Простите, милейшая моя!» «Погорячился старый гусар!» «Умоляю, не молчите!» «Болит ли рана?» «Моя ужасно ноет, там в груди!» «С Верочкой я всё уладил!»

«Ему же 51, – почему-то вспыхивает у Андрея в башке, – тебе 51! Куда-а-а?!»

Он берёт телефон и пробует разблокировать, проведя пальцем: Z. Получается. Не поменяла. Заходит в чат и просматривает переписку за последний месяц. Ноги сами выносят из палаты, в ухе по-прежнему воркует мама.

Лёнька Сгинь

Купил тёмно-синие джинсы вчера.

Пришёл домой, и дошло, что джинсы те же, что были когда-то в техникуме.

Десять лет спустя. Всё тот же…

Не состарился или не вырос? Да хрен его знает. Ни то, ни то. Стоишь на месте. Не в прямом смысле, конечно. Стоял бы – не пришлось бы тогда джинсы менять раз десять за эти десять лет. И были бы те же не в смысле такие же, а просто: «Те же». То бишь, не протирались бы. Стоишь всё-таки.

Ну и депрессия к горлу стремительно тут же. А как же? Сколько лет впустую и всё такое прочее, что гнетёт и стопорит. Глупо. Ни назад, ни вперёд, а на месте. Смысл? Был у нас такой парень в группе – Денис. Часто сморозит ерунду, а все смеются, потому что репутация была у Дениса. Скажет такой: «А смысл?». И смеются все. Ну, не просто скажет, естественно. Тянул он так забавно, как культуровед какой-нибудь с канала «Культура» и руку так вскидывал, искривляя пальцы художественно.

Да что за чушь вообще? О чём я? Джинсов этих тогда и не было может. Хотя, скорее всего, конечно, были. И я, среди прочих, тоже сидел и ржал над шутками Дениса, ёрзая на стуле и стирая эти джинсы. Может и для того, чтобы по зубам не съездили, но вроде мне и правда смешно тогда было. Инстинкт самосохранения, может, какой-то. Но вот теперь, спустя десять лет, я тоже улыбаюсь. Смешно было, значит. Умел он сказать глупость невпопад, но так, чтобы смешно. Ведь сейчас-то мне нечего бояться.

Оправдания, брат…

Так вот, о джинсах. Вчера я вспомнил историю, приключившуюся в них. В смысле, со мной в них. Можно же так сказать…

Грустную, безусловно, историю. А что ещё вспомнишь, когда десять лет ни туда и ни сюда. Так-то, только грустное и лезет в башку. Кто угодно согласится со мной здесь.

Я в этих джинсах познакомился с одной девчонкой. Да-да, история любовная. Ну и что, не каждый же рассказ о любви сопливый и миленький. Нет. Мы вообще тогда пива выпили с ребятами. Зимой, в подъезде, в джинсах этих. Баклаха на троих. Тогда хватало денег только на эти баклахи. «Очаково» 2,25 либо «Жигули» 2,0. Но чаще всего – 2,25. Не надо, я думаю, объяснять, почему.

Простые ребята из Долгопрудненского Авиационного Техникума. Мы отдыхали, как умели, и нельзя сказать, что это были худшие дни из всей моей жизни. Бывало много всего ещё. Взять хоть тот случай, когда новый мобильник потерял после встречи выпускников. Выпускничок тоже ещё, выискался… И ведь каждый раз так! Не мобильник, конечно, теряю, а меры не чувствую. Когда же я научусь-то этой мере?!

Ну, хорош! Я историю же вспоминал.

Вообще, это случилось не совсем в тот вечер, когда мы пива с ребятами выпили, а немного потом, через дня два, когда я простудился и пошёл в поликлинику. Мне тогда лет 16 или 17 ещё было, и пошел, поэтому, в детскую. А что, отличные денёчки были. Болеешь – в технарь не надо. Да и вообще, можно было часто так взять да и пропустить пару дней. И ничего, учишься дальше. Был вот у нас, например, Женя такой. Я с ним ещё с первого класса знаком, из-за него, можно сказать, в технарь пошёл! Ну, из-за Санька ещё. А этот Женя связался, хрен знает, с кем и пропал тогда на полгода, считай. В техникум не ходил, все думали – труба ему, отчислят. А нет. Вернулся, доучился же. И дружили мы с ним ещё, да и сейчас дружим, что там. Только по-взрослому уже, не в подъездах пиво. Можно и в кафе выпить, не маленькие, всё-таки.

История, в общем…

Я пока сидел к врачу – изучал посетителей. Мамы с мелкими, в основном. Но не все. Вот её и встретил тогда. Света. Я её, как и Женьку, тоже с первого класса знал. То есть знаю, наверно, правильней. Хотя, нет. Знал. Да и не с первого, вообще-то, а с пятого. Меня после третьего перевели в класс для отличников. А Света там уже была с самого первого. Класс, где училась дочка директора, а точнее – директрисы школы.

Да, знал я её уже, а сначала сказал, что история про то, как познакомился. Нет. Ну, почти же. Тогда ещё не очень смелый был в этом деле. Подмигнул ей, а она засияла вся или как там. Тоже узнала, короче. Мы же с ней года три тогда не общались. Считай, что познакомился вот. Потом к врачу, и она — к своему. Мы тогда жили в домах неподалеку, и врачи как-то делились по корпусам. И так удачно получилось, что нас приняли одновременно, и мы с ней вышли тогда на улицу, постоять-поболтать. Она курила тогда уже, а я нет ещё. Разговаривали обо всём. Просто интересно было. Мы же с ней в школе сидели даже за одной партой. Хорошая девчонка, Света. Красивая и умная.

Рассказала мне тогда, что учится в каком–то там институте на переводчика. Английский знает чуть не в совершенстве. Поедет скоро в Лондон, ну и всё такое. Хорошо у неё всё было. Без пива в подъездах. И деньги были, и мозги, и внешность. И странно ведь, что позвала меня она, а не я её – погулять. Как выздоровеем оба, естественно. Не больными же по зиме шастать.

И вот через недельку решили встретиться. Я вообще даже и не верил как-то. Возраст такой, девчонки не было, а так мечталось. Ел мало всю неделю. Мама думала, что типа от простуды. Со Светой не созванивались совсем, и от этого ещё больше переживалось. Не верилось. Она такая занятая была. То репетитор, то театр, то бассейн, то ещё какие-нибудь курсы. А лет всего 16 или 17. Я-то больше в компьютере зависал, играл. Хоть и интернета тогда ещё не было у меня.

Ну и размышлял ещё. Чтобы придумать там, куда сводить. Цветы на первое свидание нельзя – так пацаны сказали. И правильно.

– Бабки потратишь, а толк-то будет?

– А вдруг будет только, если потратишь?

Женя затянулся тогда глубоко так, по-философски затянулся, глаза там сощурил и всё такое. Выдохнул и говорит:

– Да хрен с ним, всё равно лучше при деньгах, чем без них.

Мы сидели тогда в моём подъезде на лестнице. Втроём опять. Они баклажку принесли и Яву. Я не курил. Глотнул немного. Денег скинул, конечно. Рублей пятнадцать.

Никитка достал семечки и стал лузгать. За окном минус тридцать или вроде того. Говорит:

– Всё правильно Жека сказал. Не тупи, – и волосы откинул так поэтично. Длинные очень носил тогда.

– Ладно, дай глотну, – и потом уже о другом всё. Что там в техникуме? Денис что учудил опять? Кто заплатил за зачёт?

Нагрызли полную площадку тогда. Сказал им «пока», и разошлись. А потом выметал. Грязно же.

* * *

Встретились с ней. Потеплее тогда было. Снег крупный сыпался. Гуляли в парке просто. В джинсах этих опять. Ходили и болтали, вот и всё. Зато при бабках. Да и не скучали вроде. Смеялись, играли с ней в снегу. Мокрый ведь, хороший. Я ей рассказал про технарь, про друзей некоторых. Не про подъезды, конечно, но и не про театры. Да и надо что ли? Деньги ещё тратить на театры. На мужиков в пачках пялиться. Ну а она мне о себе поведала коротко, как говорят. Всякое. Оказалось, что она с парнем рассталась тогда.

– Недавно совсем разошлись. Тяжело.

– Ну да, – говорю, – понимаю всё. Сам расставался в своё время. Не просто.

Врал, конечно. Не было у меня тогда никого. Не расставался. Поздний я получился. И думал сам про Светку: «Ну что за хрень! Я-то тут причём? Я-то вот, не расстаюсь, не бросаю. Давай со мной!» А она:

– Да? Ну и как вы с ней расстались? Сильно страдал?

Красивая она тогда была. Волосы тёмные в хвост, без шапки, слегка бледная. Глаза ярко накрашенные голубые и подбородок такой острый. Говорят, что острый бывает у безвольных. Но, вроде, это не про Свету.

– Ну, было, – отвечаю, – да и прошло. Она сейчас с моим другом встречается, – что сморозил, сам не знаю. Но так проникновенно для неё оказалось. Она даже остановилась и рот открыла так, с удивлением каким-то, неподдельным, что ли:

– Ого, с другом. Я бы повесилась, наверное, если б он с моей подругой. Или сделала бы что-то с собой.

– А ты знаешь, с кем он?

Спросил, думал, она плюнет. Мол, да хрен с ним, хоть с Моникой Левински. А она такая опять остановилась. Говорит:

– Не знаю! А может с Ленкой? А что мне тогда делать? Ты как поступил? Это же бывший друг?

– Нет, – говорю, – зачем бывший. Дружим. Вот пиво пили вчера.

И понял тогда, что совсем хрень сморозил полную. Ничего она не ответила, конечно. Умная очень была. То есть, умная она… Поняла просто, что вру я или, может, поняла, что тряпка я. Дружу с тем, кто бабу увёл. Да хрен разберёшь. Было-то всего 16 или 17 лет. Горячие и всё такое. Там быстро стемнело потом, и снег такой пошёл совсем мокрый. Света чихнула даже, и я её домой отвёл, вдруг простудится опять.

Поцеловались глупо. Я её хотел в губы, а она под конец свернула в щёку. И вышло то ли в губы, то ли в щёку. То ли друзья, то ли пока.

А потом как-то всё неловко было. Пару раз у неё телефон занят был. Я сидел, гудки слушал на полу, джинсы эти стирал потными ладонями. Ну и забил, в общем. У неё дел, наверное, много: то репетитор, то театр, то бассейн, то ещё какие-нибудь курсы. А я учился в технаре, в подъездах с друзьями пил пиво. Закурил вот. Девчонки были, но не те совсем, из наших компаний потому что. Глуповатые, страшноватые немного.

А потом она замуж вышла. Не знаю даже, за того или другого. И от кого узнал это, не помню совсем. Ну и нахлынуло тогда, как сейчас примерно. Когда узнал, что замуж она вышла. Любил, значит. Вот тогда и закурил, кажется. А джинсы эти стёр в тот же год по подъездам. Выкинул и в новые влез. Другие совсем – серые в полоску. И зажил как-то по-новому, может. Бывает же так, что одежда человека меняет.

* * *

А однажды. Мне тогда было девятнадцать, техникум уже закончил. Я узнал от друга, который уехал давно и живёт теперь хрен знает где, в Европе. Он сказал, что Света с мужем попали в автокатастрофу:

– Знаешь, водилы фур часто прицепы вдоль дороги оставляют. Они летели в темноте и всё. ГГ.

GG – хорошая игра. Это он так о смерти выражался. То есть выражается. С ним всё хорошо и слава Богу. В Европе живёт, развивается.

А Света погибла.

Я подумал тогда почему-то, что зря завидовал этим её курсам, знаниям английского, деньгам. Да и не завидовал даже, а так, подумал просто – вот бы и мне так.

На следующий день я встретил бывшую одноклассницу. Она мне тоже рассказала о Свете.

– Знаю, – говорю, – а мне знаешь, кто сказал?

– Кто? – спрашивает. Зима опять, пар изо рта.

– Друг наш. Из Европы. Представляешь, – и улыбнулся. Случайно как-то получилось. Как дурак какой-то.

– О, ничего себе, – тоже улыбнулась натужно, – около её подъезда сегодня во столько-то.

– Приду, – говорю. Серьёзно только уже сказал. Без глупой улыбки.

Не было тогда уже этих тёмно-синих джинсов и вообще какой-то одежды, в которой меня Света знала. Пришёл тогда в чёрном пальто, чёрной шапке. Чёрный весь, в общем. Гвоздики только красные. Что пришёл-то? А вот оно вышло как. Гроб вчетвером надо нести. Вот и донёс до автобуса. Прощай! Цветы держи.

Грустная история, но без соплей же. Говорил ведь, что не всё про любовь с соплями и миленькое. Просто вот вспомнилось. Джинсы купил новые и подступило.

Может опять всё повторится. Ведь у меня всё то же, и джинсы вот вернулись. Может, и она вернётся? Вот бы вернулась! Такая не такая. Не из наших компаний.

Лёнька Сгинь

— Ну и кому ты оставил тарелку, скажи-ка мне на милость?!

Кухня зазвенела тишиной. За окном кружился февральский вечер.

Эдуард Викторович, бросив этот простой вопрос в семилетнего сына, принял всегдашнюю свою скучающую позу.

Сидя в одних семейниках, он опёрся на подлокотник дивана и медленно пережёвывал пищу. Округлый лысый живот поблёскивал в свете люстры.

— Эдик, не нужно! Я...

— Тих-ха-а-а! — движение мужчины было молниеносным. Попав торцом ладони жене в ухо, он повторно обратился к сыну:

— Ну?

Мальчик, весь дрожа, вернулся к столу и взял тарелку. Помыл.

— Ничего не забыл?!

Ребёнок попытался взглянуть отцу в глаза, но тут же потупился в пол. Слишком страшно пылала ярость, усиленная многократно диоптриями отцовских очков.

— С-спасибо, — прошептал сын.

Эдуард Викторович ухмыльнулся:

— Ну вот! Молодец! Мою теперь помой! — его рука вновь дёрнулась, будто кобра, и метнула грязную тарелку сыну в лицо.

Звонко отскочив ото лба ребёнка, посуда разбилась об пол.

Мальчик успел только коротко дёрнуть головой. Его затрясло ещё больше. Но плакать было нельзя. От этого отец просто свирепел.

— Я у-уберу, — маленькие коленки задрожали сильнее, когда под ребёнком стала растекаться лужа.

— Ах ты, гадёныш! Пошёл к чёрту! Спать! — отцовская пятерня снова угрожающе свистнула в воздухе.

Отойдя от оцепенения, сын убежал в свою комнату и заскочил под одеяло, в чём был.

Вскоре Эдуард Викторович тоже отправился к себе смотреть телевизор, пока жена прибиралась на кухне.

Он думал утешить любимую, когда та придёт, но быстро забылся праведным сном.

* * *

Утром глава семейства встал раньше всех, принял душ и, сокрушительно хлопая всеми дверьми на пути, исторг своё грузное тело на улицу. Там он уселся в любимый мини-купер и поехал на любимую работу.

— Куда прёшься, старая курица?! А ну пусти, собачья твоя морда! Да куда ты!.. Ну, всё, напросилась, мать твою за ногу!

Эдуард Викторович, матерясь, вылез из своей красивой, но тесной машины и двинулся на хромую старушку, медленно пересекавшую дорогу в неположенном месте.

В это время на улице никого и не было, кроме этих двоих. Если не считать бездомных собак, которые почему-то принялись защищать старушку и кляли мужчину трёхэтажным лаем. Эдуард Викторович категорически не переносил визжащих животных, поэтому достал из кармана куртки травмат и стрельнул несколько раз по косматым шкурам.

Дворняги бросились в рассыпную, оставляя вереницы кровавых следов на снегу.

А старушка, обмотавшаяся синей косынкой, похоже, была ещё и глуховата, потому что от шума нисколько не дрогнула, а всё также выполняла переход через дорогу. Будто в движении этом и состояла её жизненная миссия.

Эдуард Викторович быстро смекнул, что к чему, и прекратил кричать. Взял и толкнул старуху в лицо. Та шлёпнулась на заледенелый асфальт и по-черепашьи зашевелила конечностями.

Мужчина поехал дальше, удивляясь: “Вот падаль-то. Откуда вас столько на Земле?!"

Он больше не останавливался на пешеходных переходах, а только сигналил, что есть мочи, и ускорял ход. Таким образом, трудолюбивый семьянин быстро добрался до издательства.

Эдуард Викторович был детским писателем. Своим коньком считал добрые сказки со счастливым концом. Коллеги любили и жаловали этого здоровяка.

— Эдуард! Моё сердечное приветствие! — вскакивал излишне учтивый охранник. Зато получал ответную порцию тепла от добродушного Эдика. Коллеги звали его именно так.

Безобидный полноватый мужчинка со смешными поросячьими глазками.

— Эдик, ранняя пташка! Всем бы такое трудолюбие! — хвалил директор, приходя, бывало пораньше, чтобы отметить опоздавших.

Своим трудолюбием Эдуард Викторович заработал себе отдельный кабинет и личную молоденькую секретаршу, которая вечно всем намекала на домогания со стороны начальника.

— Брось! Эдик?! Ты что-то путаешь. Да у него душа ребёнка! Он тебе открыться захотел, а ты на него наговариваешь! — коллеги наотрез отказывались слушать симпатичную секретаршу, которую мало кто любил.

Вообще, мало кому в наше время нравятся мелкие люди, претендующие на личную позицию. А секретарь Вера уродилась именно такой, да ещё красивой и непокорной.

— Ишь ты! Ходит, нос задрав! Корону не урони, каракатица! — ворчала за спиной у девушки вся бухгалтерия. — Эдик на митинги в мороз ходит! Защищает права таких, как она! Мужик с трибуны горло надрывает. Вот-вот в администрацию попадёт! А эта стерва палки в колёса ставит! Домогается! Ишь!

Этим утром Вера решила встретить начальника у его подъезда, чтобы тет-а-тет поговорить о своём будущем. Она мёрзла под козырьком, когда Эдуард Викторович со всего маху бахнул дверью.

Козырёк вздрогнул и обронил сосульку прямо Вере на голову. Пока девушка приходила в себя, момент был упущен. Мини-купер выезжал со двора.

Даже в такую рань на лавке неподалёку сидели две бабки. Одна из них заметила:

— Поделом проститутке!

Вторая только усмехнулась и закурила сигарету.

В отчаянии Вера побежала за автомобилем. Срезав через дворы, она оказалась невольным свидетелем сцены со старушкой в синей косынке. Образование журфака заставило девушку снять всё на телефонную камеру.

Не заметив постороннего присутствия, начальник уехал, а подчинённая поцокала на автобусную остановку.

* * *

Когда Вера приехала в издательство, то застала там только курящего охранника и Эдуарда Викторовича на рабочем месте.

— Здравствуйте! — девушка заглянула в кабинет и в нерешительности застыла.

— Проходи, Верочка, — пригласил начальник, — хотела поговорить о чём-то?

— Я только…

— Да-да, умница! Прикрой дверку, — Эдик шумно отодвинул кресло и стремительно приблизился к девушке, — Умница! Правильно, что сама идёшь навстречу!

Короткопалая пятерня жадно обхватила тонкую талию и поползла вниз. Оторопевшая девушка попыталась шагнуть назад, но врезалась в кипу каких-то бумаг. Всё посыпалось на пол.

— Ух! Люблю непокорных, Верочка! — начальник ловко расстегнул несколько пуговиц на блузке секретарши. Вера готова была закричать, когда позади тактично кашлянули. Оба вздрогнули.

В дверях стоял директор издательства:

— Зайдите ко мне, Вера, — сказав, он исчез.

Девушка с неприязнью оттолкнула Эдика и поспешила за спасителем, на ходу приводя себя в порядок.

Влетев в кабинет директора, она взволнованно заголосила:

— Я не врала! Вы же видели? Я никогда не врала! Он всегда меня домогался. Как хорошо, что вы…

— Тих-ха-а-а! — директор властно вздёрнул ладонь, — вы, что себе позволяете на рабочем месте? Эдуард Викторович, такой кадр! Мы его в администрацию города прочим, а вы?..

На миг оцепенев, Вера быстро вспомнила про запись на телефоне и показала директору:

— Это ваш ценный кадр? Как вам?!

— Дайте! — директор выхватил телефон и быстро удалил видео с избиением хромой старушки, — Всё! А теперь марш отсюда! Уволена! Час на сборы!

Девушка только моргала глазами, не веря в происходящее.

* * *

— Эдик, давай езжай домой. Отдохнёшь. Выдру я твою уволил. Это уже перебор! Прямо в лобовую стала тебя компрометировать. Далеко пойдёт!

— Что? Решили уволить, да? — Эдик был слегка расстроен, — Эх, перспективная девушка всё же. Ну да ладно!

— Другую найдём. А ты у нас один. Молодец! Езжай домой, отдохни, а вечером тебе к мэру. Я договорился!

Эдик подскочил с кресла, ударившись коленками:

— Что? К мэру? Ох!

Директор властно вздёрнул ладонь:

— Благодарить потом будешь! Иди, обниму!

Двое рослых мужчин похлопали друг друга по спинам.

Пребывая в эйфории, Эдуард Викторович долетел до дома ещё быстрее, чем утром. Он вбежал в подъезд и по привычке хлопнул дверью, но уже не от злости, а от радости.

Но что-то в конструкции дома, годами выдерживающее хлопки впечатлительного жильца, в этот раз надломилось. С потолка сорвался порядочный кусок побелки с бетоном и угодил мужчине прямо по горбу.

* * *

На лавке во дворе по-прежнему сидели две бабки и курили.

Из подъезда санитары выносили мужчину, который размахивал правой рукой и орал:

— Ничего! Ничего не чувствую, кроме этой руки! Господи помилуй!

Одна бабка затянулась и, выдыхая дым спросила:

— Эко его угораздило?

— Карма! — каркнули сзади. Курящие обернулись и увидели старушку в синей косынке, хромавшую в их сторону:

— Воли хватит — продолжит писать свои сказочки. Рука работает! А нет, так... Угостите сигареткой, девоньки! Такое утро непростое выдалось!

Лёнька Сгинь

Дед Спиридон сидел на скамейке и чистил старую двустволку марки Иж-27. К российской глубинке подбирался рыжий сентябрь.

— Слышь, дед! — прилетел из дому сиплый бабкин крик, — иди, новости смотреть… президент про пенсию говорит.

Старый охотник бросил своё любимое занятие и ухромал смотреть телевизор. Ружьё он второпях брякнул на скамейку, пробормотав: «Чай, птицы не унесут…»

На втором этаже деревянного дома пялился в монитор одиннадцатилетний внук. Родители сбагрили его на всё лето к старикам в деревню вместе с компьютером и остальным барахлом. Здесь парнишка был сам по себе. Услышав металлический звук с улицы, он выглянул в окно. Двустволка хитро блеснула ему зайчиком по глазам.

Уже через пять минут Толян шёл по деревне с ружьём на плече. На него лаяли местные дворняги и диковато поглядывали алкаши. Стоял душный рабочий день. Большинство взрослых уехали в город по делам.

— Пацантрэ-э-э! — свистнул мальчишка кучке подростков, куривших на брёвнах. Некоторые обернулись, и Толян навёл на них двустволку:

— Бам! Бам! — стрельнул он губами. Холодные стволы промолчали.

— Ну-ка! — заинтересовался Дюша, старший из ребят. Ему было 14. Он отбросил окурок и подозвал Толяна взмахом руки, — Дай заценить.

Толя покорно подошёл и протянул двустволку.

— Норма-а-ально! — старший провёл пальцами по хромированным стволам, ребристой гравировке, лакированному прикладу, заглянул в дула, — Жаль, пулек нету...

— Жаль, — вздохнул Толян.

Мимо шаркал пьяница Халат во всегдашнем полосатом халате поверх одежды.

— Э-э-э! Поди! — окликнул его Дюша, — Бабки есть?!

Пьяница чаще зашаркал в сторону деревенского магазина. Где-то в глубине его карманов зазвенела мелочь.

— Сюда сказал! А то хана тебе! — вскинул Дюша ружьё и чем-то нервозно щёлкнул.

Халат потёр глаза и приблизился к шайке:

— Чё надо, земели?

— Толян, обшарь его! Руки вверх, господин Халат! — все засмеялись остроумию старшего, кроме Толи и пьяницы.

— Чё я-то?! — оскорбился парнишка.

— Давай-ка! — Дюша дал петуха и случайно нажал на курок: «Ой!»

Халат шлёпнулся на землю, закрыл голову руками. Внутри ружья что-то оглушительно стукнуло, но стволы молчали, безразлично глядя в затылок Халата. Тот со страху напустил в штаны.

— Ах, вы сучата мелкие! — неожиданно проворно пьяница вскочил и кинулся на Дюшу. Легко выхватил ружьё у пацана, накрыл дуло ладонью и шваркнул прикладом о землю:

— Ну-ка?! Кому тут хана-а-а?! — вместе со словом «хана» ружьё извергло яркий выстрел. Нежданная пуля проскочила меж сухожилиями пальцев и бзыкнула Халату по скуле. Пьяная голова мотнулась, хрустнув позвонками, тело рухнуло. Высыпалась мелочь. Через несколько секунд поползла бордовая струйка по земле.

— Ты нахрена нас подставил, дебил?! — Дюша бросил это уже на бегу. В секунду шпана исчезла. Толя стоял один.

— Дядя! А, дядь?! — он дёрнул плечо халата. Тот застонал, будто испуская дух.

Секунду Толя постоял-посмотрел на то, что натворил. Внезапное осознание собственной вины за смерть человека заставило мальчишку расплакаться:

— Дядь! — безотчётно повторил он, утирая сопли.

Халат молчал.

К ним приблизилась плешивая дворняга и полизала окровавленную руку мертвеца. Заплаканный Толя несколько минут думал, стоя в скулящей тишине. Наконец, когда тонкая струйка подобралась к его кроссовке, парнишка поднял ружьё и двинул в сторону дома.

Дед с бабкой по-прежнему смотрели телевизор. Толя попытался открыть двустволку, чтобы вынуть гильзу, но не получилось. Он сотни раз видел, как это делал дед, а сам так ни разу и не попробовал.

— Толька! — дед стоял в проёме двери, — на охоту потянуло? Неужто стрелялки компьютерные опостылели?!

Довольный Спиридон подошёл к внуку и потрепал его лохматую голову:

— Давай научу, — дед аккуратно взял ружьё, — гляди, тут секретная защёлка есть. Ружьишко-то подарочное, с хитростями! Вот так!

Морщинистая ладонь где-то щёлкнула, и двустволка преломилась надвое:

— О! — изумился дед, — гильзочку не вынул! Эко я, старый стал. Всё забываю. Пора тебя, Толька, охоте учить. Не то, помру, а ты так и останешься компьютерным рукоблудом, — дед тихо заскрипел собственной шутке, но внук негодующе оборвал его смех:

— Ты! Ты старый... хрен! Из-за тебя человек погиб! — он по-детски разрыдался и убежал к себе наверх.

Растерянный дед сел на скамейку и недвижимо глядел на орудие смерти чуть не полчаса. Старое августовское солнце лениво завалилось за горизонт.

— Дед... — булькнул голос из-за калитки, — а дед? — там стоял, уложив окровавленную щёку на старые доски, убитый Халат, — дай водички попить, дедуль...

— Ты откуда такой, окаянный? — дед быстро сориентировался и зарядил оба ствола картечью из нагрудного кармана. Хрустнул ружьём.

— За внуком твоим пришёл. Он мне смерть безвременную в этом самом ружье принёс, — мёртвая голова кивнула на двустволку, — и пули теперь мне нипочём!

— Поня-я-ятно, — протянул дед, — Позвать надобно, значит. Толька-а-а! А ну, сю-ю-ю-да.

Из дому высунулось бабкино туловище и перекрестилось:

— Ты что ж, старый, с нечистью балаболишь, да ещё малого хош угробить?! Иди домой, да дверь на засов запри!

— Не-е-ет, бабка... погоди. Тут разобраться надо. Толька-а-а!

На крыльце появился внук с сырыми глазами:

— Дедушка! Не отдавай меня ему! Не хочу помирать!

— А он хотел, значит?! — повысил голос Спиридон, указав двустволкой на Халата, — Ты по что в живого человека ружьём тычил, дуралей?!

— Я в него не тычил! Я только ружьё принёс!

— Ишь ты, мать твою! Принёс только! Я бы такому несуну несульку-то отвинтил! Прощения проси! Из-за тебя, воришки, невинная душа мучится теперь!

Внук глянул на мёртвого Халата. Вид у него и впрямь был мученический: шею перекосило, полморды и халат в кровищи, зубы скалятся, сырые от мочи брюки топорщатся. Затем Толя перевёл взгляд на дедову двустволку, которую тот держал в цепких старческих кистях.

— Прости, дяденька! Не забирай на тот свет меня малого! — при этом бабка в дверях три раза перекрестилась.

— Ну что, уважили мы тебя… Халат?! — Спиридон смутился, — Прости, даже не знаю, как тебя звали при жизни…

Мертвец почесал затылок окровавленной дланью:

— Признаться, я тоже подзабыл… слушай… Спиридон. А не найдётся у тебя рублей 50? Ну… мне на поминки.

Дед призадумался. Сунул одну руку в карман брюк, кивнул и, быстро приблизившись к Халату, дал ему по морде прикладом. Мертвец, охнув, повалился на землю: «Ты что творишь, старая скотина?!»

Вдруг Иж-27 грянул намного громче прежнего. Пулей снесло ветку яблони, которая брякнулась на больную шею пьяницы.

— Иди, отоспись, нечистый, — мрачно буркнул Спиридон, — и то, правда, бес в тебе гуляет. Белкой звать… а патрон тот сигнальный был, таким и ёжика не зашибёшь. Не то, что тебя, детину!

Потом он взял внука за шкирку и завёл в дом:

— А ты, дуропляс, до конца каникул шиш теперь за свою шарманку сядешь! Доигрался! Уже пьяни всякой верит! В башке одни зомби да пришельцы! Будешь у меня поле пахать! Быстро дурь выветрится!

А бабка, уже сидевшая у телевизора, поддакнула:

— И то, правда, дед. По телевизеру опять про компуктерщика рассказывали. Играл-играл, а потом своих одноклассников почикал!

Спиридон махнул на бабку рукой и повёл внука гулять в лес по сумеркам. Он уже давно не верил в нечистую силу и тому, что говорят по телевизору.

Они шагали по лесу, пахнущему грибами, когда Толя спросил:

— Дедушка, а ты, правда, у меня компьютер отнимешь?

— Неделю потерпишь, — отозвался дед, — И знаешь... дома тоже потерпи. Что ты часами просиживаешь там? Не будь ты как все! Халат вот вечно пьёт. Бабка твоя вечно телек смотрит. Родители вечно на работе. Я… со своей охотой. Будь другим! Не просаживай жизнь! — он сказал это как бы второпях, глядя внуку в сумеречные глаза, а потом зажёг фонарь и пошёл дальше.

Толя постоял в задумчивости, но настоящее осознание дедовских слов не могло прийти сразу. Вдруг, в свете луны он заметил подосиновик, потом ещё. Подозвал деда с фонарём, и вместе они занялись общим делом, забыв на время про ту жизнь, которую нельзя бессмысленно просаживать.

Но так иногда хочется. Будто у тебя припрятан второй патрон, а жизнь твоя — двустволка.

Лёнька Сгинь

— Смотри и учись, салага сутулый! — Джонни уверенно проскользнул в нутро мясной лавки. Выходившая оттуда женщина с ребёнком на руках, застыла. Казалось, её разбил паралич при виде бездомных псов.

Бобик тоже решил воспользоваться моментом и втиснулся в дверь. Но мамаша в последний момент разморозилась и прищемила хвост старому псу. Он едва сдержался, чтобы не завизжать.

В лавке было тепло, сухо и пахло кровью. Бобику чуть не снесло крышу от увиденных деликатесов: колбасы, окорока, отбивные. Лапы подкосились, пёс упал пустым брюхом на пол и стал наблюдать.

Потомок немецкой овчарки Джонни демонстрировал собачье мастерство. Он бархатисто гавкнул, чтобы привлечь внимание мясника. Тот прекратил точить нож, уставился на гостей, хотел было открыть рот, когда Джонни пружинисто подскочил и сделал собачье сальто.

После такого трюка в маленькой мясной лавке повисла почти абсолютная тишина. Только витринный холодильник брюзжал расшатанными стёклами.

— Ну, что ж, — усмехнулся мясник, поглаживая усы жирными пальцами, — пожалуй, что по косточке вы заработали. Только проваливайте побыстрее...

Он нырнул куда-то под витрину и вытянул две говяжьи кости, бросил собакам на пол.

Джонни быстро схватил свою долю и выскочил на улицу. Звякнул дверной колокольчик.

Бобик осторожно приблизился к кости, не сводя глаз с хозяина лавки. В нос ему ударил запах сырого мяса. Сводящий с ума, скручивающий желудок. Пёс медленно подносил морду к кости, и старому мясник почудилось, будто это собачий поклон:

— Ах ты ж старый пройдоха! Ну, держи тогда это! Вежливость — лучшее оружие.

На пол рядом с костью шлёпнулся сочный кусок свинины. От такого подарка Бобик почти потерял сознание, но сумел совладать с собой, схватил всё проворной пастью. Выскочил в морозный ноябрь.

На тротуаре через дорогу скакал молодой Джонни, кость уже одиноко болталась в его мохнатом животе.

Бобик осторожно перебежал половину проезжей части и огляделся по сторонам.

— Быстрей же, старик! — залаял Джонни и заскакал ещё яростнее. Вдруг, лапы скользнули по заледеневшему бордюру, и молодой пёс едва не угодил под гудящий грузовик.

Наконец, Бобик подбежал к другу и вывалил добычу на асфальт. Джонни замер. Псы молчаливо уставились друг на друга. Стройный потомок немецкой овчарки и сутулый дворовый черныш. Где-то переключился светофор и по шоссе с новой силой забегали машины, засуетились прохожие.

— Откуда мясо, дружище? — наконец выдавил Джонни, обнюхивая кусок, — надеюсь, ты не загрыз нашего старого доброго кормильца?

— Вежливость — лучшее оружие! — подмигнул Бобик и принялся за свою половину куска.

Спустя несколько секунд друзья уже пьяно виляли хвостами и улыбались встречным девушкам. Тёплая сытость разливалась по косматым телам и тянула к приключениям.

Мимо процокала стройная блондинка в полупальто, оставляя шлейф неведомых запахов. Хвостатые друзья глянули ей вслед. Точёные ножки отливали золотом, под тонким слоем модной одежды аппетитно изгибались округлости молодого тела. Красота, которую приятно созерцать, но...

— Вон, гляди, какая хорошенькая! — залился лаем Джонни.

По скользкому бордюру аккуратно шагала курносая девушка с рыжими волосами и веснушчатым лицом. Временами она теряла равновесие и вскидывала руку с пакетом.

— Наш типаж, — пробурчал Бобик. Друзья пригнули носы к асфальту и пустились по следу рыженькой.

Вскоре, как и следовало ожидать, та поскользнулась и упала. Разумеется, не разозлилась, а заулыбалась. Псы чуяли, что будет именно так. Джонни полез к ней целоваться, пытался слизать веснушки.

Девушка хохотала:

— Наглец! Ты меня обесчестишь! Прекрати! — но было видно, что ей нравится внимание потомка породистых кровей.

А старому Бобику оставалось только носиться с ошалелой пастью вокруг любовной парочки.

— Знаете что, — наконец произнесла рыженькая, поднимаясь с грязного асфальта, — у меня кое-что есть для вас, ребята…

Она запустила руку в пакет, пахнущий сытой жизнью. И хоть оба пса совсем недавно пообедали, но отказываться от еды…

Их угостили сосисками. Джонни досталось больше. Старому Бобику так и хотелось: «Пусть молодой набирается сил».

— Ты не голоден? — обернулся Джонни.

— Ешь-ешь. У тебя растущий организм.

Рука рыженькой девушки растормошила шерсть на бездомных собачьих головах:

— Вы оба — славные ребята! Жаль, что не могу взять вас к себе. Но обязательно буду вас подкармливать! Счастливо!

Косматые друзья проводили новую знакомую глазами и, не особо рассчитывая вновь её встретить, стали заниматься обычными своими собачьими делами: ошиваться по подворотням, гонять голубей, присматривать за шатким равновесием мироздания.

Но уже вечером рыженькая вернулась. С ней был маленький человечек.

— Знакомьтесь, ребята! Это Митя, мой младший брат.

Мальчишка поначалу держался поодаль, но потом Джонни сделал собачье сальто и ситуация в корне поменялась.

— Ого, давай возьмём эту овчарку домой! — Митя схватил сестру за рукав.

— По-моему, это не овчарка, а дворняга. Смотри, какие уши.

— Да какая разница! Он классный! — мальчика трясло от волнения.

Бобик уже видел раньше этот азартный взгляд. Говорят, что собачья память коротка, а может, она просто выборочна. Старый пёс вздрогнул. Перед ним поплыли воспоминания десятилетней давности:

Маленький Бобик прячется под платформой на вокзале. Жмётся к маме. Время течёт тёплым молоком. Жизнь сладка и приветлива.

Вот приходят какие-то люди в одинаковых одеждах. Заглядывают под платформу: «Идите-ка сюда!» Время вздрагивает, стучит в висках. В темноте под платформой злые люди не видят маленький чёрный комочек. В глазах того, кто ищет — тот самый азарт. Он угасает: «Вроде, все. Пошли дальше».

Лето. Время летит сломя голову. Его торопит голод. Всё ещё маленький и слабый Бобик ищет, где поесть. Не понимая, что опасно, а что полезно. Он остерегается только того азарта в глазах людей, с которым они забрали маму навсегда.

«Эй, смотри, какой красивый щенок! Давай заберём его домой!» — кричит какой-то мальчишка, сверкая глазами. «Убежал. Не хочет к нам. Наверное, ему лучше со своими. А, может, у него есть хозяева…» — женщина с добрым голосом уводит мальчишку со страшными глазами. Маленький Бобик прячется в темноте: «Нет, меня не обмануть добрым голосом. Я знаю этот взгляд!»

Он научится добывать еду, живя на улице. Свобода. Вот, что самое важное. А пустое брюхо — это мелочи жизни.

— Думаю, нам надо валить, Джонни. Я знаю этот взгляд! Они хотят забрать тебя.

— Разве это плохо? — удивился Джонни.

Бобик вгляделся в морду друга и понял, что спорить бесполезно:

— Удачи тебе, Джонни! Будь осторожен!

— Ещё увидимся! — потомок овчарки уже удалялся вслед за новыми хозяевами. Рыженькая тоже обернулась и помахала Бобику рукой.

Старый пёс досадливо отвернулся. Он оставался один. Снова люди забрали родственную ему душу.

В эту ночь он вернулся под платформу, где началась его жизнь. И грустил, лёжа в тёмной сырости. Летели дни. Снег то сыпал, то таял, но под платформой всё оставалось неизменно. Темнота. Сырость. Собачья грусть.

Бобик спокойно созерцал мир, ожидая закономерного конца. Он не верил в возвращение Джонни и не хотел искать новую родственную душу.

Но в этот раз люди оказались другими.

— Эй, старик! Так и знал, что найду тебя здесь.

Джонни! Это был он!

— Что ты здесь сделаешь?! Как ты сумел выбраться, Джонни?!

— О чём ты? Эй, гляди-ка! — потомок овчарки задрал голову и показал ошейник, — Как тебе такая обновка? Ты что тут совсем раскис? Пойдём, прогуляемся!

Бобик не ел несколько дней и с трудом поднялся на лапы, но неожиданное и радостное возвращение друга придавало ему сил:

— Я думал, что больше не увижу тебя, Джонни! Как ты поживаешь? — друзья шли бок о бок, как в былые времена. На улице потеплело.

— Джеки! — прилетел крик издалека. Молодой пёс заводил ушами:

— Это Митя меня потерял. Нужно показаться ему.

— Что? Но это же не твоё имя!

— Ну… видишь ли. Это люди. Нужно делать им поблажки. Они почти угадали!

— Да уж, почти…

Джонни убежал в сторону голоса. Бобик остался один среди пустыря. Стоя на возвышении, он смотрел на шоссе. Там всё также сновали машины, по тротуарам суетились люди. «В чём смысл собачьей жизни, если не в свободе? — размышлял старый пёс, — Но почему тогда Джонни в ошейнике выглядит счастливее меня?» Вдруг он заметил, что рабочие наклеивают новую рекламу на большой щит у шоссе. Там был изображён мужчина…

— Узнаёшь нашего кормильца? — раздался над ухом голос Джонни. Он принёс с собой несколько косточек, — Поешь.

Бобик быстро проглотил угощение:

— Что-то я не пойму…

— Да! Это наш старый добрый мясник! Его теперь показывают по телевизору! Да и… — Джонни замер, снова уставился в сторону Мити.

— Что?.. Джонни!

— А?! — молодой пёс загляделся на яркий мячик в руке хозяина, — ах, да! Ты теперь тоже звезда. Оказывается, у нашего мясника стояла камера в лавке. Он выложил видео, где ты кланяешься ему в интернет. Подписал, что вот, мол, так вкусно, даже дворняги благодарят. И прославился! В его лавку теперь очередь. А моего сальто там нет… обидно немного. Зато у меня теперь есть Митя… надо бежать!

Бобик увидел, как летит ярко-красный мяч в сером небе. Как срывается с места его молодой друг. Время, вдруг, затаилось. Потекло в каком-то замедленном ритме. Птицы. Деревья. Машины. Ветер…

Мячик опустился на землю и отпрыгнул от кочки. Медленно скакнул ещё раз и ещё. Джонни, сломя голову, бежал за игрушкой, которая вот-вот должна была ускакать на проезжую часть.

Прыг-скок.

Мячик выкатился на асфальт. Потомок овчарки следовал за ним по пятам и взмыл в воздух для победной хватки.

Бобик за всем этим наблюдал и видел также чёрную машину, которая приближалась к мячику ещё быстрее, чем молодой Джонни и… столкновение!

Седой пёс стоял лапами на груди своего друга и тяжело дышал. Он спас его благодаря старому собачьему чутью, которое не растерял за годы голодной жизни на улице.

Рядом тормознула смертельная машина, сбив мячик:

— Эй, ребята! Так это вы! Друзья! Вы-то мне и нужны! — это был старый мясник, он приближался со знакомым азартом в глазах и радовался неожиданной встрече, — Ты! — он указал на Бобика, — скоро станешь телезвездой! Мы снимем серию роликов! Забудь о голодной жизни! Дружище!

Хвост Бобика инстинктивно завилял, но…

«Всё же, не в этом смысл собачьей жизни, — пронеслось в голове старого пса, — Я свободен. Мой друг жив. Я ещё способен помогать близким. Вот оно — счастье! А брюхо найдётся, чем набить».

Он перевёл взгляд на Джонни:

— Будь счастлив, друг!

И убежал прочь.

К свободе.