"Стриж"⁠⁠

Глава первая

Часть первая

Часть вторая "Стриж"

Мельников Стас родился в конце восьмидесятых годов прошлого века. Мама рассказывала, что он был таким маленьким, хрупким, что медсестра в роддоме говорила ей, подавая свёрточек с младенцем:

— А вот и твой воробушек. Подумать только: все дети орут, а он только рот открывает и еле пищит.

Таким он и рос: меньше всех сверстников, молчаливым и одиноким. И в садике, и во дворе его сторонились ребятишки. Но свою силу и удаль не показывали, не куражились над ним и не издевались. Каждый ребёнок  чувствует, кто перед ним и понимает, стоит ли задирать одиночку. Дети ощущали, что Стас мог здорово «клюнуть», и не связывались с ним. А он вёл себя тихо, был примерным мальчиком.

Мама беспокоилась: отчего он такой смирный, нелюдимый и необщительный, слова из него не вытянешь. Обращалась к врачам, которые не находили ничего особенного. Разве что удивлялись тому, что он ничем никогда не болел, даже не кашлял и не сопливел.

Всё на самом деле было просто: у воробушков нет человеческих болезней. Зато мальчика тревожили странные вещи, которые он в мыслях называл «пугалки». Они встречались повсюду. Но маме о них не расскажешь — Стас просто не знал слов, которыми их можно описать. Он подрос, на некоторые пугалки перестал обращать внимание, а другие оказались полезными. К примеру, играя во дворе, он заметил огненный шар, который мчался по асфальту. Стас остановился в сторонке, а через секунду из-за дома вылетел на мотоцикле ошалевший подросток и сбил другого малыша, побежавшего за мячиком. Позже Стас узнал, что мотоциклист был пьян, а ребёнок чудом остался жив. Неизвестно откуда взявшийся огонь всегда предупреждал об опасности.

Иногда всё вокруг просто становилось красным. Стас особенно не любил эту пугалку, потому она означала самое плохое. Так, на одном со Стасом этаже общаги жила молодая красивая Катька. Она торговала вином на разлив. Его привозили в город азеры в цистернах, и на них работало много таких, как Катька. Девушка постоянно была весёлой, от неё противно воняло вином. Но она всегда угощала Стаса вкусненьким: «Ешь, воробей, расти скорее! А то в первый класс пошёл, а похож на детсадовца».

Однажды мама готовила на общей кухне обед и проверяла, как Стас выучил стихотворение.

В кухню ввалилась Катька. Она еле держалась на ногах, лицо было багровым и распухшим, а красивое платье мятым и местами порванным. Она сказала:

— О! Да воробей артистом будет!

Ста не обрадовался похвале, потому что ясный майский день стал наливаться краснотой.

Катька распахнула окно, уселась на подоконник с сигаретой и прицепилась к маме:

— Вонь-то какая стоит от твоих котлет! С ума сошла готовить из куриного фарша? Знала бы ты, чего туда понамешали!

С улицы её окликнули с акцентом:

— Эй, шилава! Долга тэбэ ждат? В лэс паедэм, там многа лудэй тэбэ видэт хатят!

Катька обернулась, опершись ладонями об оцинкованную облицовку уличной стороны окна и крикнула:

— Подождёте! И так уже заездили, черти!

Стас в красной густой мгле увидел, как Катькины ноги взвились вверх, а потом скрылись за окном пятого этажа.

Мама быстро выключила плиту, схватила Стаса и утащила в их комнату. Долго сидела, трясясь и не выпуская из объятий сына. А он не спросил, что случилось. Стас вообще никогда ни о чём не спрашивал маму: ни где его папа, ни почему они живут в общаге, ни почему иногда им нечего есть.

На другой день вечером к ним зашла комендант общаги и потребовала деньги на похороны безродной Катьки.

Мама сказала тихо:

— Ирина Ивановна, я сейчас без работы…

— Так иди и работай! Вон хоть вместо Катьки. Пацан уже большой, сам может себе пожрать приготовить! — рявкнула комендант и хлопнула дверью.

Из коридора послышалось, как она ругает всяких инженерш-чистоплюек, которые лучше голодом будут сидеть, чем за метлу возьмутся или щедрого мужика себе заведут.

Скоро мама нашла работу — торговать молочкой и яйцами на стихийном рынке, который огромным кольцом окружил почти пустой гастроном.

Стас, выросший шкафообразным двухметровым мужиком и ставший одним из «стрижей», часто видел во сне последний день маминой работы.

… Противная мелкая морось оседает на картонных ячейках с яйцами, шатком столике, бутылках с молоком. И на маминых волосах, хотя она и прикрывается зонтиком. Обычно ее каштановые пряди темнеют, когда намокают. А теперь они почему-то серебрятся. Стас внезапно понимает, что это не морось. Это седина. Его сердце сжимается: мама же совсем молодая!

Появляется хозяин, у которого она берет продукты на продажу. Обычно лощеный, сейчас он испуган и бледен. Видит маму, достаёт из-за пазухи бутылку кефира и бросается к ней.

– Анька! – говорит он торопливо. – Возьми вот эту бутылку, да не вздумай ее продать! Слышала?! Смотри, ты у меня еще с прошлого месяца в долгу за бой.

Мама, такая маленькая и хрупкая, берет бутылку кефира, ставит в одну из свободных ячеек нижнего ящика, но потом под гневным взглядом хозяина прячет ее за пазуху.

– Смотри мне! – шипит хозяин и смешивается с толпой.

Стас успевает заметить, что жидкость в бутылке даже не плещет, когда мама ее немного наклоняет. Значит, там не кефир, а что-то сыпучее. Или вообще белая бумага для маскировки. Стас зажмуривается. Под веками начинают пляску языки огня. Тогда он открывает глаза и видит всё вокруг красным.

Несколько азеров тащат хозяина. Его разбитая голова кропит тёмными кляксами тротуарные плитки, а вывернутые недвижные ноги превращают кляксы в полосы.

Мама становится белой, как мел. Стас подбегает и начинает помогать в торговле: берет деньги, сует покупателям сдачу, подает яйца или бутылки. Мама дрожит, и от содроганий ее худенького тела трясется столик.

Перед ними появляются азеры. Сбрасывают на землю картонные ячейки, которые сочатся давленым яйцом. Мама испуганно мотает головой. Азер обрушивает дубинку на ящики с молочкой. Дзыньканье стекла отдаётся в ушах. Молочные реки текут по замызганным плиткам. Азер бьет маму по голове.

Какая-то сила подбрасывает вверх невысокого и худенького Стаса. Как ни странно, его кулачок выбивает юшку из темного горбоносого лица. Потом затылок взрывается болью, и наступает темнота.

Вечером к ним в общежитие приходит высокая надменная женщина и сразу начинает орать. Испуганная мама выносит ей бутылку с фальшивым кефиром. Женщина воровато оглядывается, как будто в тесном коридорчике, где и двоим не разойтись, скрываются свидетели. Она уносит бутылку, бросив через плечо:

– Можешь считать свой долг наполовину погашенным…

А ночью их дверь выбивают страшным ударом. Стас прячется под кроватью, и под его веками пляшут огненные языки.

Вот зачем он полез туда? Чтобы всю жизнь слышать крики мамы, что мальчика нет дома, что она отдала бутылку жене хозяина, что она ни при чём, только вот долг на ней висит?..

Стас просидел под кроватью до утра, слушая тишину. Ни один из соседей не зашёл в комнату с выбитой дверью посмотреть, что случилось.

А утром приехала милиция, обыскала всё, схватила Стаса и увезла в приёмник-распределитель. Потом он оказался в детском доме…

Там воробушек изменился. Дрался отчаянно даже со старшими, не чувствуя боли, долбя противников, сколько бы их ни было, кулаками, ногами, головой; рвал зубами, ухитрялся попасть пальцами в глаза, не раз выживал в больницах после того, как его превращала почти в фарш целая толпа. Его бы сдали в спецучреждение типа психушки, если бы даже детдомовские отморозки всякий раз не подтверждали факт самообороны. На допросах ни разу никого не выдал. Его не зауважали, просто стали бояться.

Он убегал из детдома в одиночку. Но не для свободы, она ему была не нужна. Всего лишь хотел узнать, где похоронили маму. Всякий раз возвращался, отбывал наказание, приходил в класс учиться. Педагоги его не любили, как и всех детдомовцев. Но Стаса — особенно. Он был тих и послушен, прилежно делал домашние задания. Но учителя чуяли в нём опасность, как будто он был ядовитой змеёй. И основания у них были… Хотя об одном случае не узнал никто.

В третьем классе Стас разыскал бывшего коменданта общаги. Она после приватизации крохотных комнаток вдруг разбогатела, открыла швейное ателье. Стас забрался в форточку второго этажа по водосточной трубе и уселся в кабинете, в котором часто с улицы наблюдал Ирину Ивановну. Спрятал в рукаве пару острых, не портновских ножниц, которые пучком торчали из высокой железной коробки.

Щёлкнул замок, вошла Ирина Ивановна, стала снимать шубу и вдруг увидела Стаса. Она не сразу его узнала.

— Скажи, где похоронили Мельникову Анну. Её убили в пятьсот шестой комнате, — потребовал Стас.

Бывшая «коменда» сказала:

— Тебе нужно обратиться в полицию. Я не в курсе. А сейчас — вон отсюда, а то…

Стас молниеносным движением с такой силой метнул ножницы ей в плечо, что женщина упала.

— Говори, а то другие получишь в глаз, — велел Стас.

Оказалось, его мама лежала там, где хоронили неопознанных и невостребованных.

Кровь из плеча залила пышную грудь Ирина Ивановны, и она, напуганная до потери рассудка, сказала:

— Анне на похороны сдали всего тридцать тысяч старыми деньгами, хочешь, я верну новыми… даже больше…

— Скажешь обо мне кому-нибудь — зарежу, — предупредил Стас.

«Сволочь, вот почему ты так любила выколачивать деньги на похороны или в больницы. И квитанций за комнату, свет и воду мы никогда не видели», — подумал совсем ещё юный Стас и скрылся в форточке. Миг — и его уже не было рядом с ателье.

Но после этого какой-то нематериальный, странный шлейф опасности потянулся за Стасом. Он почти физически ощущал его, и это было невыносимо.

Именно тогда он решил, что дальше жить не стоит.

И пошёл вешаться.

В кладовке для инвентаря он прикрутил верёвку с петлёй к трубе сушилки, встал на сломанную тумбочку и оттолкнул её ногой. Стало очень больно, тело задёргалось само по себе, но Стас сжал кулаки, собираясь умереть.

Через полдня вошла техничка и заорала, увидев Стаса. Прибежала толпа, верёвку обрезали, положили застывшее тело на пол. Техничка завыла: «Отмучился, бедненький…»

Вдруг юный удавленник открыл глаза, прокашлялся и сипло спросил:

— Чего уставились-то? Интересно?

Уселся, потом поднялся, двигаясь, как марионетка, и пошёл, пошатываясь, в свою комнату на третьем этаже.

Все решили, что придурок захотел разыграть взрослых. Но медсестра осмотрела его шею, на которой налилась чернотой настоящая странгуляционная борозда, и позвонила куда нужно. Целый месяц Стаса продержали в психушке. Он удивил всех полной нормальностью, а повешение объяснил поставленным опытом — нужно же знать, что ощущает удавленник.

Стас не подозревал, что этот случай стал известен кому-то ещё, кроме работников детдома и врачей. И что за ним началась слежка.  

В детдоме появились новые люди — дворник и два сменных воспитателя. Стасу было плевать и на взрослых, и на воспитанников. Он старался учиться и следил, чтобы никто не трогал его вещи и к нему не приближался. Не то чтобы он боялся… какое-то непонятное чувство заставляло его жить особняком. Однажды опущенный Женька Крапчатов по прозвищу Чапа сказал: «Мельник, я подслушал, что о тебе новые вертухаи говорили». У Чапы родители были сидельцами, и он говорил на семейном языке.

Стас отмахнулся и пошёл себе дальше, и Чапа быстро-быстро сказал ему в спину:

— Они говорили, что тебя нужно спрово… спровокацировать, что ли… А то ты мутный, не открываешься.

Скоро на Стаса посыпались неприятности. Сначала стащили его форму, пока он был на уроке физкультуры, и спрятали. Стас два часа бродил по школе, полузакрыв глаза, но нашёл её под досками в кабинете труда. Потом кто-то скомкал постель на его койке, да ещё и помочился на подушку. Стас обошёл всех ребят, тяжело и долго глядя каждому в глаза. Ни с кем не сцепился, просто выбросил одеяло, подушку и бельё в мусорный ящик. Кастелянша не посмела скандалить с этим загадочным парнишкой, но накарябала докладную. Директор велел всё списать по акту, выдать воспитаннику новые вещи и на этом с делом покончить.

Стаса подначивали ребята: ты что, такое оставишь безнаказанным? Он отвечал совершенно пустым, без всяких эмоций, взглядом, и от этого любителям свар и драк становилось неуютно. Ему называли имена подозреваемых, чаще всего Чапу, но парнишка только качал головой. Однажды во время утренней линейки он встретился глазами с новым воспитателем и словно окаменел. Прозвучала команда: «Отряды, на выход шагом марш!» Все развернулись и зашагали, Стас остался на месте, напротив воспитателя, который раздражённо сказал:

— Мельников, ты не слышал? На выход!

Стас, глядя на него исподлобья, промолчал.

Трое педагогов возмутились, мол, этих малолетних негодяев не приучишь к дисциплине. Но Стас не обратил на них внимания.

А миг спустя ринулся на воспитателя, метя макушкой ему в живот. Он хотел так врезать головой, чтобы лопнула печень взрослого негодяя, который поиздевался над ним. При столкновении послышался звук, будто кочан капусты влетел в стену. Мужчина упал, скорчившись и задыхаясь. Рядом свалился Стас. Пришлось вызвать медсестру. Воспитатель оклемался, поднялся сам, потирая живот и откашливаясь. А Стаса увезли в больницу, он получил сотрясение мозга. Ему всё казалось, что он ударился темечком не о тело, а о бетонный столб. Его почему-то не наказали за нападение. Просто сообщили, что переводят в другое детское учреждение. «Наверное, в колонию для несовершеннолетних», — подумал Стас, хотя прекрасно знал, что туда попадают с четырнадцати лет. К его удивлению, вместе с ним отправился и Чапа.

— Тебя-то за что? — спросил Стас, когда они оказались в «газели» с решётками.

Чапа, довольный и даже гордый, ответил очень уж странно:

— Дмитрий Сергеевич сказал, что я слухач!

Дмитрием Сергеевичем звался атакованный Стасом воспитатель.

— Кто-кто ты?! — изумился Стас.

Оказалось, что разговор воспитателей Чапа услышал, когда находился в кабинете математики, этажом выше воспитательской комнаты. Бедняга Чапа выживал, слушая все разговоры детдомовцев и донося на них. Но за это его прикрывали от частых нападок ребят.

Гораздо позже, став «стрижом», Стас узнал об успешной службе Чапы в милиции, потом в полиции. Ему ничего не стоило услышать, что говорят в соседнем здании или в машине на другой стороне улицы. Он был неоднократно награждён, дослужился до майора, но погорел на каких-то интригах в МВД. Его уволили в связи с состоянием здоровья, и он зажил ещё лучше, работая в отделе кадров частного завода. Но всевозможные прослушки, а потом и глушаки сделали Чапу бесполезным. Однако далеко не бедствующим — денежки у него водились. Он стал беззаботным обывателем и дачником. Погиб бесславно, просто сгорел вместе с приятелями и банькой по пьяни.