Секретный человек (продолжение, глава четвёртая, часть первая)⁠⁠

Секретный человек (продолжение, глава четвёртая, часть вторая) Секретный человек (продолжение, глава четвёртая, часть вторая)

Пашка долго находился в молчаливой темноте. И всё думал: помер он или эта тьма — какой-то новый морок? По силе прежнего удара в грудь и полыхнувшей затем боли выходило, что его всё-таки убили. Но тогда почему в голове тяжело, буксуя на одном месте, ворочаются мысли? А вообще-то он же «секретный», то есть ненормальный человек. Может, у таких и смерть ненормальная. Нет, чтобы полностью, без чувств и мыслей, погрузиться в нкбытие, через время прорасти травкой или деревцем, которым абсолютно всё равно, каким был человек, навсегда ушедший из жизни.

Нет, его не только мысли тревожили. Ещё и обида глодала: он так и не смог спасти капитана Королёва из-за своих же людей, служащих в МВД. Вот почему насчёт него был отдан приказ о стрельбе на поражение? Пашка Горошков не бандит, ни чёртов ушелец, не цыганская нечисть. Неужто так мешали полковнику Гордееву его способности, которые способствовали раскрытию дел? А может… может в советской стране уметь что-то, чего нельзя объяснить, — это тяжкое преступление? Тогда ладно, ради своей родины он готов помереть. Ему ведь ничего не нужно, только бы свободно и мирно жили мама Тася, отец и другие люди.

Но вот что-то не помиралось. Однажды он услышал знакомые голоса врачей:

— Заживление раны идёт хорошо. Зрачки на свет реагируют. Давление после переливаний крови раненый держит отлично. Состояние пока расцениваю как тяжёлое, потому что в сознание не приходит, — доложил дежурный хирург, имени которого Пашка не помнил.

— Сколько ещё понадобится внутривенных инфузий крови? — поинтересовался завотделением Пётр Иванович.

— Думаю, одной обойдёмся.

— Запасов крови-то хватит? У нас двое тяжелораненых… — задумчиво сказал Пётр Иванович.

— С лихвой, — весело ответил хирург. — Из предместья люди каждый день приходят, говорят, хотим сдать кровь для Горошкова. Ещё понабежали беспризорники, оккупировали больничную территорию, заплевали всю окурками. Тоже пожелали сдать кровь. А у самих каких только заболеваний нет — от педикулёза и глистных инвазий до чахотки. Хоть передвижной госпиталь для них открывай.

— Территорию больницы нужно очистить от посторонних. Вызывайте наряды милиции, органы ВЧК по борьбе с беспризорностью. Нам ещё инфекций не хватало, — рассердился Пётр Иванович.

— Так каждый день гоняют…

— Плохо гоняют! Всех по приёмникам, в детдома! Ну что это такое — нам ещё социальными вопросами детства заниматься?!  Других проблем нету?!— пришёл в неистовство Пётр Иванович.

Сердитый завотделением заговорил громко и, видимо, растревожил ещё одного раненого. Бедняга глухо вскрикнул в полусне, затем пришёл в сознание и закричал уже в полный голос.

— Сестра! Морфия два кубика! — рявкнул врач.

Чпокнули ампулы, раздался увещевающий голос сестрички:

— Сейчас, сейчас, миленький, тебе станет легче. Потерпи немножко, лекарство уже действует.

Пашке было очень жалко этого раненого. Ну почему в его присутствии всем больным становится тяжелее? Он никогда не забудет, как мучились Лесков, Стреляев, Лёха-Скачок… Большуна безногого тоже не позабудет. Проклятие какое-то на Пашке, это точно. Вот вынырнуть бы из тьмы да сказать врачам, чтобы перевели этого раненого в другую палату. Зачем человека зря мучить…

Но вскоре Пашка совсем неожиданно узнал, отчего при нём у людей усиливаются боли. И это так поразило его, что после он решил расстаться с тьмой и открыть глаза.

А дело было так.

На утреннем обходе хирург, имя которого Пашка вспомнил — Селезнёв Андрей Андреевич, — заметил:

— У Королёва раздробленная ключица и сустав уже образовали костные мозоли и стали срастаться. Первый раз такое наблюдаю. Мягкие ткани почти регенерировали и заживают вторичным натяжением после нагноения. Прямо чудо какое-то. Ещё более странно, что такое восстановление происходит, когда Королёв находится рядом с Горошковым. При нём — кричит от боли, но выздоравливает. А когда в первый раз перевели его в другую палату, раны загнили, пришлось чистить. И другие показатели были близки к летальному исходу. Если бы я вдруг впал в маразм, то сказал бы: Горошков как-то лечит своего спасителя.

— Эх, дорогой мой коллега… — проговорил Пётр Иванович. — Вспомните-ка один из негласных принципов медицины: боль излечивается болью. Она вообще дар эволюции для животного мира. Без неё многие организмы бы просто вымерли, не замечая нарушений в своей жизнедеятельности. И больше мучат попытки избежать боли, чем она сама…

— Не могу с вами согласиться, — возразил Андрей Андреевич. — А как же болевой шок, который на наших с вами глазах унёс жизни многих раненых? Вот привезут такого… С точки зрения хирургии ещё можно человека вытянуть… Но происходит срыв всех систем и реакций организма…

— Андрей Андрееввич, — почему-то весело обратился к коллеге Пётр Иванович. — Примите витамин, ну хоть аскорбинку… Полезно, не так ли? А килограмм аскорбиновой кислоты съедите? Нет? Правильно. Это верная смерть. Есть ещё гиппократовское правило меры во всём. Или слова Парацельса: «Всё — яд, всё — лекарство; то и другое определяет доза».

— И всё же я не понимаю такой связи между этими двумя ранеными — Королёвыи и Горошковым… — проговорил себе под нос Андрей Андреевич.

Пётр Иванович вздохнул и философски сказал:

— А как же не быть такой связи? Королёв — настоящий герой. Его тяжко ранил бандитский прихвостень. А он, когда по ошибочному приказу стали стрелять в Горошкова, поднялся и заслонил его собой. Только разница в росте позволила ему плечом защитить сердце Горошкова. Вы думаете, такие поступки не могут образовать эмоциональные или ментальные связи? А я верю, что могут. Если бы вы знали доктора Вергуша Антона Антоновича, он бы многое о них вам рассказал.

Когда врачи ушли, Пашка решительно расстался с темнотой. Хватит ждать смерти, жить нужно. Взял да и открыл глаза, не зная, что из этого выйдет. Сначала ничего не смог разобрать в потоке света. А потом увидел потолок, дверь, перевязочный столик, шкаф. Попробовал повернуть голову — получилось. Рассмотрел раненого на соседней койке. Королёв почему-то показался ему ещё меньше, чем был раньше, этакой белой мумией в бинтах. А когда до Пашки дошло, отчего Студент покрыт бинтами, ему стало стыдно за свою предыдущую мысль. Ведь Лекарь-то не просто тащил за собой пленника. Он им питался. Пашкины руки сжались в кулаки и стукнули по постели. Мразь этот Лекарь! Нечисть поганая!

И тут с Пашкой снова случился приступ, подобный тому, когда он словно превратился в пылающий факел в лесу. Тогда он свёл с ума майора Токарева Владлена Викторовича и Паршина Валерку. А сейчас Пашка стал летучим пламенем от гнева на мулло-Лекаря. Он реально увидел себя вне больничной палаты. Он мчался огненным вихрем над городом, вороньё вспыхивало и разлеталось горящими перьями. Занялась синим огнём верхушка недействующей церкви. Зашипела и испарилась громадная дождевая лужа за городом. Полёг чёрным пеплом сухой бурьян. Вспыхнул и обрушился мост. Взвились в воздух трещавшие от огня ветки шалаша. А на месте могилы мулло и скорчившейся «привязанной» встал громадный земляной столб, завалился верхушкой и унёсся вместе с ударной волной.

А после Пашка не просто канул в темноту, а по-настоящему стал умирать. Отказывали сердце, почки, нервная система. Но если бы Пашка был в сознании, он бы всё равно повторил свой огненный полёт. Потому что нечисть не должна губить людей.

Он так и не узнал, сколько дней и ночей возле него дежурили врачи, сколько раз они регистрировали его смерть и сколько раз Пашкино сердце снова пыталось забиться.

Однажды он услышал голос:

— Горошков… Эй, Горошков… Ну чего молчишь-то? Откликнись, что ли…

Пашка еле разлепил ссохшиеся губы и попытался ответить:

— Чего тебе… Королёв…

— Эй, ты чего такой злой-то?.. Хотя понимаю… Я ж тебя обманул… Позвал на разведку в Горелошное… А должен был арестовать… Я бы на твоём месте тоже злился, — добродушно ответил Студент.

— Я не злюсь… На героев-спасителей не злятся…

— А мне кажется, ты на меня злишься за то, что я тебя спас, — Королёв пристал к Пашке, которому совсем не хотелось разговаривать.

И Пашка признался:

— Есть такое… Устал быть никем, то есть «секретным». Изменить в мире тоже ничего не могу. Не нужна мне такая жизнь. Лучше бы ты тогда в лесу себя поберёг…

Студент попытался повернуться на бок, чтобы видеть Пашку, но взвыл от боли. Полежал, успокоился, а потом сказал:

— Меня ещё не допрашивали. И отчётов, естественно, я не писал. Послушай меня без обидок, как боец бойца. Ты сам знаешь, что такое приказ. А я ещё и присягу принимал. Не мог я прикрыть тебя от Гордеева и его начальства, как капитан Лесков. Чуйки ещё мало, опыта… И соратников, какие у него были, ещё не завёл. Тебя подержали в кутузке и выпустили. Решили посмотреть, как себя проявишь. А потом вдруг поступил приказ из области, как снег на голову — задержать, осудить и подвести под расстрельную статью. Ну, я с Лесковым-то лучше знаком, чем с тем, кто такой приказ отдал. Подумал: погляжу на Горошкова в деле. А потом, как говорится, или грудь в крестах, или голова в кустах. А ты меня удивил… Так удивил, что я во всём засомневался. Ну как, как можно двигать слои реальности, словно картинки! А уж когда меня Лекарь схватил, я решил, что лучше будет тебя задержать… Вот и скомандовал ребятам. Грешен, подумал, что ты с Лекарем заодно… Прости меня, Горошков. Если сможешь, конечно…

Королёв закрыл глаза и замолчал. Пашка не выдержал этой молчанки и спросил:

— А дальше-то что с тобой было? Как ты поверил в меня до такой степени, что освободился от морока и под пули кинулся?

Студент неохотно откликнулся:

— А вот этого я рассказать не могу. Сейчас пока не могу. Как вспомню… так сразу всё словно заново переживаю. Короче, давай отложим этот разговор.

— Понимаю… — тихо вымолвил Пашка. — Давай отложим.

Неожиданно Королёв сказал довольно сердито:

— Ещё я хочу с тобой договориться, чтобы ты в моей голове не копался. Не разрешаю тебе это.

Пашка с кряхтением, через боль, даже уселся в койке:

— Не копаюсь я в твоей голове! Придумал тоже… Ко мне приходят иногда чужие мысли. Но я никогда не пытаюсь специально узнать их! И не пытался, потому что это подло, ещё хуже, чем за человеком исподтишка подглядывать. И верю тебе, что сам расскажешь.

— Нет, копаешься, — обозлился Королёв. — Я и капитан Лесков тоже… немного, совсем чуть-чуть «секретные люди». С тобой  не сравнимся. Но я всё чувствую: копаешься!

— Не копаюсь! — рявкнул Пашка и закрылся от соседа подушкой.

Не хочет верить ему Королёв — пусть не верит. Пашке нечем доказать свою правоту.

Размолвка продлилась два дня. Потом не выдержал Королёв:

— Да отстань ты от меня! Тоже мне, друг называется… Говоришь одно, а делаешь другое.

А Пашка промолчал, сосредоточенно слушая наступившую тишину. Потом тихо заметил:

— За то, что другом назвал, большое спасибо. По-моему, такое мне сказали первый раз в жизни. Я не обманываю тебя. Кажется… нас действительно кто-то слушает…

Студент забеспокоился:

— Нам в Академии МВД рассказывали о таких приборах. Но они улавливали на расстоянии звуки речи, переводили в слова движения губ и мимику говорящих. Но мысли не подслушивали! Неужели изобрели что-то новое? Но в нашем случае овчинка выделки не стоит. Любой из нас даст правдивые показания. Несмотря на то, понравятся они кому-то или нет. Что-то здесь не так! Давай думать. Не успокоюсь, пока не узнаю. Только от этого мне что-то худо становится.

И тут произошло небывалое. Оба раненых услышали хриплый, прерываемый кашлем голос:

— Пашка, да скажи ты этому малахольному, что Большун его слушает.

Пашка чуть не подскочил. Обвёл широко раскрытыми глазами палату — никого! А Студент побледнел, как свежий перевязочный бинт — того и гляди, сознание потеряет.

— Большун! Ты где, архаровец?! — крикнул Пашка.

— Там, где никто не увидит. Под решёткой ливневого стока у стены с обратной стороны. Как раз возле вашего окна. Сюда никто не заглядывает. А больничному дворнику зря зарплату дают: мусору здесь мне по пояс, — ответил калека.

Пашка, помня слова завотделением о вызове ВЧК, сказал:

— Перестань дурить, попроси, чтобы тебя потихоньку отсюда вытащили. Или в детдом захотел?

— Сам не дури. Я на задании. Жаль только, что папироску не зобнуть.

— Каком ещё задании? — удивился Пашка.

— Да про тебя бакланам рассказывать. Жив ещё или помер. Да и понаблюдать нужно за этими вашими медиками. Они, сволота, кровь для раненых отказались взять! Вот где враги народа-то засели… в больницах.

Пашка вздохнул. И ведь никак не донести до архаровца мысль о требованиях к переливанию крови! Всё равно будет обижаться.

— Я ещё новости хотел рассказать, но ты ведь гонишь меня… — стал подначивать его хитрый оборванец.

Пашка смущённо кашлянул и сказал:

— Новости говори.

— А этот, второй-то, который себя за спасителя выдаёт, никому не проболтается? — спросил недоверчивый жиган.

Пашка искоса посмотрел на Королёва: не разобидится ли капитан, пока он болен и слаб духом, на слова Большуна, которому любая мысль о чужом превосходстве была как заноза в заднице.

Но капитан отреагировал, как нужно — очень вежливо сказал:

— Не проболтаюсь, уважаемый Большун.

И калека зачастил:

— Короче, недавно мы вернулись на рынок. Подкатились к деду Пахому и всё ему про мулло рассказали. Он нам монет дал на булки да крендели и велел больше никогда к этому месту не подходить. Проклятое, мол, оно. А с могилой пусть сами «пёстрые» разбираются. Нечего было мулло поднимать и к людям выводить. Их это вина.

Пашка поинтересовался:

— И вы послушались? Не пошли?

Большун засопел и даже не стал отвечать на такой глупый вопрос. Но потом продолжил:

— Утром мы решили на вокзале пошустрить. Всё равно Пацанчика порешили, хозяина там нету. А нас много, и сила, стало быть, наша. Всех с собой взяли, даже шелупонь. Пусть бы милостыню просили. И вдруг глядим: по небу шаровая молния летит, всё кругом поджигает! Народ страсть как испугался. Все побежали кто куда. Ну, нам такое на руку… А вечером мы отправились к своему шалашу — ночевать-то где-то нужно. А там… а там в земле дыра, будто бомба упала! Ни моста, ни шалаша, ни могилы мулло. Вот так-то… Теперь мы спим в голубятне деда Пахома, пока он на нас снова не обозлился. Потом новый шалаш сделаем.

— А в городе что происходит? — осторожно спросил Пашка.

Он понимал, что архаровцы, как и всякие бандиты, вне закона и в глазах Королёва, и фактически. И будь капитан не в бинтах и больничной палате, Большуну с его бакланами пришлось бы ответить и за похождения на вокзале, и за другие дела. Но ведь обездоленная, бездомная и беспризорная ребятня выживала, как могла. Наверное, лучше было бы ни о чём Большуна не спрашивать. Но вопрос-то уже был задан…

И всё-таки у калеки было немало своих «секретиков»! Он мигом уловил сомнения Пашки и ответил:

— Большие мусорские чины в город прикатили. Что-то затевается. А так всё по-прежнему: конные патрули, комендантский час, облавы.

Пашка и Студент услышали возню за окном: кто-то прибежал к Большуну, тревожно с ним пошептался. Лязгнула и проскрипела решётка ливневого стока, послышалась возня, а потом поскрипывание колёсиков доски. Большун отбыл по каким-то своим делам, не докладываясь и не попрощавшись.