Брелок⁠⁠

В конце концов психотерапевт сдался. На последнем приёме, он протянул визитку с номером телефона, однако на этой серой квадратной карточке не было ни названия учреждения, ни минимального описания того, что меня ждёт, согласись я набрать этот номер. На обратной стороне визитки расположился рисунок чёрного дерева, с ветвей которого свисало нечто, похожее на гигантские плоды или коконы.

На вопрос, что это такое, психиатр только сказал, что проблема моего мировосприятия находится за пределами доступных ему средств, а потому решение, или как он сказал выход, следует искать где-то там. Говоря там, он посмотрел на визитку.

Из кабинета я вышел потерянный или скорее обречённый. Эти визиты были для меня последним окном в мир человеческого общения, которое теперь закрылось, выбросив напоследок невнятную визитку с номер телефона и изображением жуткого дерева.

Я брел домой по улицам, знакомым до отвращения. Отвращение же это только усиливалось от того, что все это казалось мне ненастоящим. Декорациями для умственно отсталого существа, что неспособно отличить подлинную реальность от мимикрии под нормальный мир. Нормальность, да где же она? В этих ли бетонных скворечниках, в этих трещинах асфальта, в этом мусоре под ногами, в этих толчках в спину, смачных плевках, летящих отовсюду окурках.

Лишь иногда я встречал такой же протест, что застыл в моих мыслях. Я видел его в граффити на стенах развалин, видел в глазах бездомных безумцев, видел в окнах больниц, которых так много кругом, но кому, скажите, они способны помочь?

Я прибегал к разным источникам познания мира: самым официальным и самым порицаемым, общедоступным и сокровенно-тайным, до белизны новым и черным от разложения и старости. Но ничего не помогало. Никакое объяснения мира не казалось мне достаточным. Ни одна из догм церкви, ни одна статья об открытиях из мира мельчайших частиц, ни одно слово любого из просветителей, никто из философов – ничего из этого не укладывалось в рельеф моего мироощущения. Ничто не заполняло эту пустоту, эту оторванность от всего вокруг, от «здесь и сейчас». В любом месте я ощущал себя куклой, игрушкой, ведомой примитивными стимулами из самого основания пирамиды потребностей. Все мои действия подчинены некоторым базовым функциям любого живого существа, которые невозможно взломать, чтобы не расстаться при этом с жизнью. Такова, видимо моя судьба. Такова судьба всех вокруг, да только им все равно. Им наплевать на то, что воля их нисходит неизвестно откуда, да и их ли эта воля вообще. Неужели я один обладаю достаточным уровнем самосозерцания, рефлексии, чтобы спросить, что вокруг творится? Но этого недостаточно. Я задаю вопрос, стоя перед микрофоном в пустом зале, где никто и никогда не устанавливал освещения, дверь в который забыли открыть. Но красную ленту, как и положено, перерезали золотыми ножницами под аплодисменты тех, кто никогда и ни за что не согласился бы войты в этот зал, чтобы столкнуться лицом к лицу с тем вопросом, что ставит под сомнение саму суть существования каждого из нас.

Когда я сказал, что в зале некого нет, я слукавил. Один человек в зале был – мой психотерапевт. Однако он испарился, точно бредовая иллюзия, оставив после себя эту серую визитку.

Дойдя до своей душной коморки в коммунальной квартире, отгородившись от пьяного бормотания соседа скрипучей деревянной дверью, я забылся на какое-то время, глядя на завернувшиеся и рваные края обоев с цветами, - очередная пародия на пародию, создаваемая моим мозгом. Когда этиловый скоморох наконец угомонился, я вышел из комнаты и замер у черной коробки на стене. В руке я держал тот самый листок с выходом.

Конечно, выходов было полно. Взять хотя бы окно в моей комнате, достаточно высокое, а жил я восьмом этаже, для совершения последнего поступка, последнего акта неповиновения, который, кажется, единственный, может быть, противен тому порядку, что пронизывает каждую органическую сущность, ползущую, летящую, бегущую под луной. Еще ножи на кухне - достаточно острые для подобного жеста финального самоотречения; газовая плита могла бы помочь мне забрать с собой еще несколько безвольных манекенов, что день за днём сжигали себя изнутри этиловым спиртом.

Я отогнал эти мысли, решив, что пока есть ещё шанс на исцеление без гибели сознания - стоит попытаться. Прокрутил на телефоне шесть цифр, указанных на визитке. После трех гудков ответили:

— Говорите.

— Мой психотерапевт дал этот номер.

— Очень хорошо, ваше имя?

— А это имеет значение? Куда я вообще позвонил? С кем я говорю?

— Разве же ваши вопросы имеют значение? – иронизировал голос. – Разве хоть что-то имеет значение?

Я вздохнул и хотел уже положить трубку, как мне сказали:

— Запишите адрес, – сказал оператор и продиктовал название улицы, - будьте там сегодня в девять вечера.

— Зачем?

—Там вы получите ответ на свой вопрос.

— На какой из них? У меня полно вопросов…

— Разве? – опять иронично спросил оператор. – Не опаздывайте.

Послышались короткие с хрипотцой гудки, я повесил трубку и вернулся в комнату. Лег на кровать, уставился в потолок, пронизанный паутинкой трещин, с кусками отвалившейся штукатурки, зелёно-чёрными от плесени уголками и единственной, висящей на тощем проводе, перегоревшей лампочкой. Из любопытства протянул руку в сторону и нажал на выключатель. Щелк, щелк, щелк. Ничего. Перевернулся на живот и перевернул визитку, что так и держал в руке. Еще раз посмотрел на дерево, на то, что свисало с ветвей. После пристального изучения своеобразные плоды напомнили мне висящих вверх ногами людей, завернутых в причудливые коконы. Еще раз про себя повторил адрес, названный оператором. Кажется, это не так далеко от моего нынешнего жилища.

Послышался шорканье тапок по деревянному полу. Несколько хрустящих щелчков, донёсся запах дешевых сигарет: соседка курила в форточку на кухне. Она включила радио, что стояло на холодильнике, откуда полилась густая и грустная музыка, которую производят в поистине промышленных масштабах во всех уголках нашей страны. Соседка стала тихо подпевать страдающей певице, изредка перебивая радио надсадным кашлем с мокротой, которую она тут же отправляла за пределы квартиры сквозь всю ту же форточку, куда следом устремлялся сизый сигаретный дым, что растворялся без следа на сером полотне наступающего вечера.

Когда тяжелая серая дымка, знаменующая гибель дня, заволокла всё за моим окном, я посмотрел на настенные часы. В сумерках угадывалось положение кошачьих лапок в положении половины девятого. Я встал с кровати, накинул куртку и вышел из комнаты. Радио на кухне все еще сопело о каких-то трагедиях личного характера, что непременно должны были зацепиться за покалеченные души слушателей. В кухонное окно глухо ударили первые капли дождя, выбив затем звонкую дробь об подоконник. Я накинул капюшон и вышел из квартиры. Разглядывая иероглифы в лифте, добрался до первого этажа. Прошел мимо мирно спящего у батареи бездомного и вышел в неприветливый вечер, что готовился дать мне единственный ответ на все мои вопросы.

Теми же омерзительными улицами я шёл к назначенному часу в назначенное место. Нет, конечно, улицы были другими, но все такими же безлико мерзкими, до отвращения одинаковыми, бесцеремонно убогими. Пустыми, как и те, кого я встречал по пути. Уставшие, обречённые, замкнутые в примитивном колесе желаний и страхов, - эти бедняги шли, потупив голову, скрывая лица от безразличного неба, будто бы ему на самом деле есть до них дело. Стаи бездомных собак, ютившиеся в уголках дворов, глядели на меня бездумными чёрными бусинками, провожали острыми худыми мордами, а затем снова опускали носы в землю, вынюхивая что-нибудь, что поможет им прожить ещё один день. Такой же бесцельный, как предыдущий.

Я добрался до указанного адреса ровно к девяти часам. Моей целью было небольшое кирпичное здание, первый этаж которого занимали гаражи, а второй этаж какая-то безымянная контора. Тут же напротив стояла скамейка, на которой сидели четыре человека: двое мужчин среднего возраста и такого же класса; старик в потёртом костюме, мода на который закончилась ещё в прошлом веке; молодая девушка с кислотно-зелёным рюкзаком и синими волосами. Места на скамейке как раз хватало ещё на одного человека - я сел рядом. Воздух связывало церемониальное молчание, хотя все чувствовали, что собрались с одной целью. Видимо, имея одни и те же вопросы к мирозданию, мы понимали, что соседи по лавке также не имеют ответов, раз их занесло в эту часть города равно чуждую каждому из нас.

Открылась гаражная дверь самого левого бокса, в сгустившейся темноте нас ослепили фары машины, что с тихим гулом и шелестом гравия выехала из кирпичного стойла и замерла точно перед лавкой. Это был чёрный фургон с тонированными стёклами и без номеров. Точнее, номера были, но не привычный госномер: на переднюю и заднюю металлические пластины нанесли телефонный номер безымянной организации. Дверь фургона открылась, показался человек в черной робе и каком-то гибриде мотоциклетного и тактического шлемов на голове. Он спрыгнул на землю и молча изобразил приглашающий жест. Первой встала девушка с синими волосами, затем поднялись остальные. По очереди, безропотно, безвольно, как и положено людям наших взглядов на свободу воли, мы разместились внутри салона, после чего человек в черном тоже запрыгнул внутрь и сел на одинарное сидение, обращенное к нам лицом.

Окна оказались тонированными и с внутренней стороны, так что мы не могли видеть, куда нас везут, однако по движениям машины я догадался, что мы выехали на трассу, уводящую подальше от города. Человек в чёрном всю дорогу сидел неподвижно, точно манекен. Лишь один раз, когда старик засунул руку во внутренний карман пиджака, он резким движением направил руки к поясу, где, видимо, прятал оружие, но тут же вернул их на колени, когда старик достал пузырёк с красно-белыми капсулами и привычным движением забросил одну прямиком в рот. Немного погодя человек в шлеме протянул каждому из нас по большому конверту. Внутри мы нашли листок и ручку. Я не стал читать текст, ведь забрать у меня было нечего, кроме жизни, владение которой я сам готов был поставить под сомнение. Однако один из среднеклассников вычитал что-то, с чем был не согласен. Мужчина в черном пару раз постучал кулаком по перегородке, отделявшей салон от водителя, машина замерла. Наш немой проводник открыл дверь фургона и указал рукой на чёрный квадрат, ведущий в мир наступившей ночи.

— Погодите, — сказал среднеклассник, — я только хотел прояснить…

Мужчина в черном одним движением подался вперёд, схватил непонятливого за шиворот и вытолкал прочь, тут же захлопнув дверь. Мы сложили подписанные листы в конверт и вернули их обратно. Машина двинулась дальше.

Спустя полчаса безмолвия и легкой тряски фургон замер. Первым поднялся мужчина в чёрном, он открыл дверь и выпрыгнул наружу. Затем стали выбрались остальные. Нас привезли в большой ангар, лишенный окон. Что удивительно, под ногами у нас была земля, поросшая редкой сухой травой. Кругом стояли прожектора, позади которых угадывались железные плетёные конструкции, поддерживающие потолок ангара.

Девушка с синими волосами присвистнула. Мы все повернули голову и также издали звуки удивления, каждый на свой манер. Старик даже схватился за сердце. В самой середине ангара стояло дерево. Диаметр основания на первый взгляд составлял больше десяти метров. Ствол уходил так высоко наверх, что терялся под неосвещённым потолком. Из-за стоящих по периметру прожекторов казалось, что крыши у ангара и вовсе нет, а потому верхушка дерева беспрепятственно уходила ввысь, пронзая небесную тьму, что к тому времени сгустилась над нашими головами.

Человек в черном пошёл по направлению к дереву, мы последовали за ним. При нашем приближении, из-за дерева вышли пятеро. Четверо носили облачение схожее с нашим проводником. Пятый облачился в деловой костюм, к воротнику которого пришили капюшон.

— Приветствую вас, - сказал он, разведя руки в стороны.

Мы стояли достаточно близко, чтобы можно было увидеть причудливые браслеты на его руках: запястья обвивали черные цепочки из крупных звеньев, с которых свисали белоснежные фигурки. Кажется, это были игрушечные человеческие скелеты. Когда человек в капюшоне взмахнул руками, те звонко разлетелись, а затем также весело ударились друг о друга, треща и побрякивая, предвкушая предстоящее веселье.

- Сегодня вам предстоит церемония, суть которой – есть суть самой жизни человеческой.

Разными путями вы оказались на пороге нашей службы, разными путями вы пришли к одной проблеме. Всех вас волнует, ваша судьба. В конце концов – именно этот вопрос вас волнует. Но, как сказал классик: эта, сокрушившая стольких людей, пустыня безбрежна и требует широты души, но в то же время он невероятно пуста. Она бесчувственна, бесплодна. Её сокровенная суть – камень. Хорошие слова, но дают ли они что-то кроме сочувственного отклика в ваших измученных сердцах? Не думаю, иначе вас бы здесь не было. Вы хотите ощутить это безразличие на себе. Ощутить всеми чувствами, что доступны человеку. Затем вы здесь. Последнее разочарование!

Человек в капюшоне поднял руки кверху и откуда-то из поднебесной темноты вниз спустились четыре троса с мешковидными расширениями.

— Прошу, -̶̶  указал он на упавшие с неба предметы, - ваш билет в пустыню. Увидите, насколько она на самом деле пуста…

И снова первой пошла синеволосая. Мы прошли следом.

— Устраивайтесь, -̶̶ сказал человек в капюшоне.

Каждый лёг в предназначенный ему чехол, после чего тот плотно застегнули и утянули – так, что стало трудно дышать.

— Прощайте, -̶̶  сказал человек в капюшоне, когда все приготовления были закончены, - ведь, когда мы увидимся в следующий раз, это будете не вы.

Он вновь поднял руки кверху, тросы бесшумно натянулись и потащили нас ввысь сквозь пустое тело ангара, вдоль чёрного ствола, что, казалось, не имел вершины.

Спустя пару мгновений я оказался подвешен вверх ногами на такой высоте, откуда люди внизу выглядели игрушечными, точно те скелеты на браслете у человека в капюшоне. Погасли прожекторы, тьма за один укус пожрала все вокруг. Кровь стала приливать к голове, отчего та стала тяжелая и тугая. Я подумал, что костные швы черепа вот-вот разойдутся, и то немногое, что сохраняло жизнь внутри моего тела покинет его раз и навсегда, оросив подножие этого могучего дерева. Непроглядная тьма стала сгущаться сильнее. Точно кто-то стал осторожно перемешивать чёрную гладь, разлитую перед глазами. Затем тут и там, по разным полям зрения стали вспыхивать огни. Сначала слабо и скромно, но с каждым следующим появлением они все росли и распускались. Потом тьма расступилась, или же скорее окрасилась самыми смелыми красками, что боролись между собой за моё внимание. Откуда-то подул ветер. Мой кокон качнулся вперёд. Затем назад. Послышался гул, точно где-то заработал двигатель самолёта. Моё вместилище закачалось все сильнее, начало вращаться вокруг собственной оси. Сквозь красочные галлюцинации, к которым я к тому времени привык, стали проступать вспышки, что отпечатывались в глазах золотыми трещинами. Казалось, кто-то бросил камень в тот аквариум, что защищал человеческий разум от всего безумия, что окружало нас. Бросил снаружи, пытаясь вытащить меня, показать, что там…

Не знаю, то ли включили прожектора под потолком, то ли каким-то образом зрение научилось использовать световые фантазмы моего страдающего рассудка в качестве источника света, но я ясно различил как неподалёку колеблются ещё три кокона. Они также болтались вперед и назад, ведомые движением неизвестной природы. Я видел их каждый раз, как моё зрение разрывалось золотыми трещинами, которых с каждой секундой становилось всё больше. А затем все погасло. В одну секунду. Точно ничего и не было. На какой-то миг я потерял самого себя. Даже не так. Некому было терять меня. Никто не мог ничего ощутить. Тело в коконе было просто телом. Безвольно замершим в этом нелепом положении. Живой мумией, подвешенной вниз головой. Я пропал. И в тот момент, когда личность моя растворилась, явилось оно.

До сих пор не знаю, что это было. Ожившая метафора, бредовый титан, хтоническая суть человеческой судьбы. Ответа у меня нет.

После того, как краски пропали, а вместе с ними и я сам, на какой-то краткий миг возник образ. Тело моё все ещё находилось вверх ногами. Рядом за такие же тросы были подвешены ещё три тела, которые, думаю, в тот миг также лишились своих Я. Наши тела в коконах болтались на запястье исполинского существа. Существо же это было похоже на огромного человека, только высушенного какой-то неведомой болезнью. Вместо пор, кожа его была изрыта полосами, похожими на кору дуба. Прожилки же сочились красным соком, что был гуще крови, отдалённо похожим на смолу. Голова его скрывалась за копной сухих волос, больше похожих на вымерший лес. Существо шло сквозь туманное пространство, что искривлялось вокруг в угоду неведомому повелителю. С каждым шагом он взмахивал рукой, и мы в своих телесных темницах вторили этому движению, раскачиваясь то вперёд, то назад. И как только остатки разума смогли зацепиться за этот образ, сравнить все величие неведомого держателя человеческих тел с той толикой самосознания, что еще теплилась в переполненной кровью голове, я услышал крик.

– Хватит, прекратите! – кричал старик. – Я не выдержу! Хватит!

Существо же продолжало идти, невзирая на мольбы. А больше вокруг не было никого, кто бы мог помочь. Остальные молчали. Я тоже молчал.

Как только способность к осознанию вернулась, откуда-то снизу подул ветер, а миг спустя тросы опустили на землю. Нас тут же освободили от тугих пут, и оставили на земле. Люди в шлемах окружили старика. Затем его подняли за конечности и унесли в сторону. Кажется, он не дышал. Пока я приходил в себя синеволосая подскочила с земли и стала кричать что-то невразумительное. К ней подошёл один из людей в шлемах, взял её за руки, но та ударила его в промежность и побежала в сторону, за прожекторы, которые к тому времени снова включили. Она громко смеялась, отрешённо, самозабвенно, безумно. Её настигли уже за прожекторами. Послышался звонкий хлопок, что разнёсся эхом по ангару, звук разбитого стекла, погас один из прожекторов. Больше она не смеялась. Больше ни звука.

Я сел и взялся за голову, которая к тому времени заметно потеряла в весе: кровь снова бежала по телу по привычным путям. Ко мне подошёл человек в капюшоне.

– Что вы видели?

– Не знаю, - честно сказал я.

– Это замечательно. Значит, с вами проблем не будет, - сказал он и положил руку мне на плечо.

Из рукава его пиджака выпали те самые скелеты, которых я видел прежде.

– Что это за браслет? – спросил я.

– Он вам что-то напоминает?

Я посмотрел наверх и рассказал, что, кажется, я только что точно также висел на браслете у кого-то…

– Не пытайтесь дать ему имя, - сказал человек в капюшоне. – Любое имя будет лишено смысла, равно как и любая попытка анализа случившегося. Но скажите, стало ли вам легче? Получили ли вы то последнее разочарование, о котором я говорил?

– Не знаю… я пока ничего не понимаю…

– И не поймёте. Никогда не поймёте. В этом и кроется ответ, - сказал человек и похлопал меня по плечу, после чего встал и направился прочь.

Меня подняли люди в шлемах и отвели к фургону. Обратно в город отвезли двоих. Меня и среднеклассника. Старик, кажется, умер ещё до того, как нас опустили. Куда дели синеволосую я не знал, и не хотел знать.

Нас привезли туда же, откуда забрали. И вот я вновь шёл домой знакомыми улицами, но больше не испытывал к ним отвращения. Теперь я был рад этим шатким и ветхим декорациям, что берегли мой разум от того безумия, что скрывалось за тонкой полупрозрачной ширмой, за которой некто неведомый шёл вперёд сквозь туманное ничто, а мы были лишь скелетами на его браслете.