StepanGamorsky

Как-то генерал один

Вдруг решил попасть

С целью всё проверить

В войсковую часть.

И была проверка

Очень неожиданна.

Только лишь за месяц

Стало очевидно,

Что не откупиться

Будет коньяком,

Не споить комиссию

За большим столом.

Не штабист залётный

В глушь к ним прискакал.

Не простой полковничек –

Целый генерал!

Закипело дело,

Замахали мётлы.

Каждый день подобен

Парковой субботе.

Все дорожки чищены.

Бегают все в мыле.

На деревья листья

Снова прицепили.

Ровными кубами

Снег пораскидали,

И граблями травку

Ровно причесали.

Генерал вдруг прибыл

И разинул рот.

Всё так идеально было,

Как только могло.

Будто на рисунке.

И ряды солдат

Вдоль казарм по струнке,

Не моргнув, стоят.

Генерал солдата

Осмотрел критично.

«Он у вас картонный!

Что за неприличие!»

Он сопровождающим

Крикнул офицерам

Глядь – и те картонные!

Что же за афера?

Ветер поднимался,

Стал валить картонных

Офицеров, прапорщиков,

И солдат вдогонку.

Ветер не стихал всё,

Ставши посильнее

Повалил казармы,

Повалил деревья.

Весь картон раскидан.

Лишь один стоял

Посреди равнины

Бедный генерал.

Это был очень долгий день. Харитон совершенно не ожидал, что он настолько затянется. Честно говоря, день ещё даже не завершился, а только лишь перевалил за полдень, но уже было понятно, что на вчерашний он не похож совершенно. Начался он у Харитона рано и неожиданно: кто-то из детей для смеху подкинул курицу прямо ему в дом. Каково же было удивление Харитона, когда он услышал квохтание, а потом почувствовал, как птица взлетела прямо к нему на кровать. Курица же чувствовала себя вполне свободно и попыталась поклевать подушку для понимания, как она устроена и из чего состоит. К счастью, узнать ей это не привелось, иначе её могли бы расстроить найденные перья безвременно почивших сестёр. Харитон в одном лишь исподнем вышел на крыльцо с курицей в руках. Сарай был открыт, остальные курицы уже гуляли по двору. Солнце только лишь поднялось над горизонтом и ещё не показалось из-за соседского дома. Удивительно было, что дети тоже поднялись в такую рань, но теперь Харитон решил запирать сарай и дом на ночь. Либо узнать, что за негодник это был, и рассказать его родителям. Двери в их деревушке никто не запирал на засовы изнутри, все друг друга знали и друг другу верили.

Заодно он вывел козу и затопил печь, чтоб состряпать себе еды на несколько дней. С этим он управился быстро, поэтому успел ещё и наколоть дров, и даже сходить на колодец за водой. Немного передохнув, он взялся за косу и пошёл заготавливать сено на зиму. Дело это давалось ему обычно очень тяжело, потому как было, по мнению Харитона, скучнейшим из доступных человеку занятий. Но косил он обычно вечером, а сегодня всё выглядело довольно необычно и непривычно, оставаясь тем же в своей сути. Это относилось не только к покосу Харитона, но и ко всему остальному. Заскучать в этот день ему не привелось и минуты.

Обычно же к полудню он успевал лишь закончить домашние дела, а теперь уже выполнил больше, чем в другие дни. Солнце только что добралось до зенита. Харитон вспомнил, что когда-то, в далёком детстве, у него тоже были такие долгие дни. На душе потеплело, и на лице непроизвольно появилась улыбка. Этот неожиданный привет из детства был таким приятным, но в то же время грустным. Больше такого не повторится. Даже этот день – не возвращение, а лишь отблеск прошлого. Но всё же он хорош по-своему. Гораздо лучше вчерашнего дня. Харитон дал сам себе обещание теперь просыпаться пораньше. Хотя бы иногда.

– А не боишься, малец? – дед Мирон хитро прищурился и посмотрел на Феофана.

– Ха! Вообще не боюсь! – Феофан давно хотел посмотреть, откуда же дед Мирон приносит столько карасей. Сам он часто ходил на деревенскую речку, но там мало что можно было выудить.

– Далеко идти до этого места. Там и медведь, и волк может попасться.

– Да я его на рогатину посажу! Даже укусить меня не успеет.

– Нет, не пойдёшь ты со мной. – Нахмурился дед Мирон. – Подрастёшь ещё, тогда поговорим.

Сколько ни уговаривал деда Мирона Феофан, тот даже слова больше не произнёс. На следующий день, они вновь разговаривали как ни в чём не бывало. Дед учил юного Феофана отличать съедобные грибы от несъедобных, но стоило лишь Феофану завести разговор о том, где дед Мирон ловит карасей, как сразу же он умолкал и больше ничего ему не говорил, а начинал заниматься своими делами.

Вскоре Феофан усвоил правило не спрашивать о том месте, но любопытство разбирало его и не было ни дня, чтоб он ни разу не подумал о том. Хотел он даже проследить за дедом, когда тот пойдёт рыбачить на своё место, но дед его замечал и за ухо выводил из леса. Пары раз хватило Феофану для того, чтоб расхотеть повторять этот опыт. Сам же он и не надеялся найти это место. Родители не пускали его в лес в одиночку. Иногда он ходил по грибы с отцом, но никаких водоёмов, пригодных для рыбалки они не встречали. А сам он лишь собирал малину на опушках возле деревни.

Через несколько месяцев он снова решился завести разговор о рыбалке деда Мирона, и, к большому удивлению мальца, тот не замолчал, а спросил снова, не боится ли Феофан с ним идти. Феофан ответил, что не боится, стараясь казаться в этот момент как можно более уверенным и расслабленным, но дед Мирон вздохнул и снова сказал, что он не возьмёт его с собой. Слёзы обиды навернулись на глаза Феофану, и он побежал домой. Он был так близко к тому, чтобы наконец разузнать секрет деда Мирона, но вновь его настигла неудача.

Следующие несколько дней всякое упоминание о рыбном месте деда завершало их разговор, как и раньше. И Феофан перестал упоминать про это, чтобы не травить себе душу. Так прошёл год, и следующим летом он снова решил попытать счастья.

– Деда Мирон, а может всё же возьмёшь меня с собой на рыбалку?

– А не боишься пойти со мной?

Феофан уже был готов ответить, что не боится, но что-то его остановило. Зимой он видел, как волки задрали овцу, которая выбежала из-за кого-то, забывшего закрыть свой хлев. Видел он это издалека, но картина окровавленного животного крепко засела в его голове. Только что овца была живая, пыталась вырваться и убежать, а через пару мгновений уже лежала бездыханная и безразличная ко всему. Волков от деревни прогнали, но Феофан теперь не мог этого забыть. Он подумал о том, что на месте овцы мог бы оказаться он сам. И никакая рогатина его бы не спасла.

– Боюсь. – Неожиданно для себя ответил Феофан. – Есть такое.

– Ну тогда завтра жду тебя тут, как только просветлеет. Возьми поесть с собой, дорога долгая.

– Деда Мирон! А почему…

– Потому что те, кто не боится, помирают первыми. Или ты думаешь, что я шутил про волков и медведей?

Лизавета, согнувшись под палящим солнцем, дёргала сорняки на огороде. Заскрипела калитка и во двор зашла Ефросинья, её подруга. Лизавета выпрямилась и приложила руку козырьком ко лбу, чтоб солнце не помешало разглядеть, кто там пришёл.

– Фроська! Я тебя сто лет не видела!

– А ты, Лизка, так и не поменялась. А я вот с мужем ненадолго приехала, хотим телёнка взять тут, да потом обратно, в свою деревню поедем.

– А что же, телят там у вас нет?

– Там какие-то хилые коровы все и не доятся, разве будут у них телята хорошие? Ты лучше про себя расскажи. По деревне слух ходит, что ты колдовать стала. Правда что ли?

– Ну не колдовать уж прям. Так, людям подсобляю.

– Давно уже? Я такого за тобой не помню.

– Так ты уехала с мужем, а мне скучно стало. Что же мне делать оставалось?

– Лиза, да я ж серьёзно тебя спрашиваю. Неужто умеешь ты это?

– Конечно. И приворожить могу, и отворожить, и могу даже наколдовать, чтоб телёнок твой заболел.

– Да ты… Да как можно?! – Ефросинья от волнения с трудом могла говорить.

– А ты, Фроська, верь больше во всякое колдовство.

– Так ты шутишь что ли? И не колдуешь?

– Взрослая баба вроде, а веришь во всякие сказки. Но тут многие верят. Не колдую, говорю же. А людям подсобляю. Вот приходил ко мне давеча Колька, говорил, что с женой не ладится у него. Я ему настоечку дала, сказала, чтоб подлил в чай себе и жене, да вместе чтобы пили. И наказала, чтоб он внимательно смотрел, когда жена оттаивать начнёт, когда отвечать на ласку станет.

– И что, помогло твоё зелье?

– Помогло. Колька стал с женой каждый день по три раза чай пить, а раньше ведь и не каждый день с ней за стол садился. И смотрит на неё, и слушает, и даже сам слова добрые говорит, чтоб заметить, подействовала ли настойка. Конечно, жена у него расцвела от такого обращения, теперь опять с ней воркуют, как в молодости.

– Так он и без настойки твоей так мог. Ты ж с него, наверное, ещё и денег взяла.

– Конечно взяла. Колька в халяву не верит. А в колдовство верит. Вот и так и покупают люди у меня себя же. Задаром-то они сами себе не нужны.

Каждая новая дощечка выходила у Настасьи всё лучше и лучше. «Эка невидаль – рубанок! Не получится, не получится… Ничего сложного тут нет, всё получается, – думала она. – Так я с этим забором быстро управлюсь.» Доски укладывались по три штуки, а потом она несла их к тому месту, где закончила в прошлый раз, и сразу прибивала. Можно было бы сразу всё выстругать, а потом сразу все прибить, но её казалось это чрезвычайно скучным занятием. Но даже с таким чередованием ей это надоедало. Подруги её посмеивались над ней, говорили, что пора ей замуж, не пристало девушке доски для забора строгать, но она только смеялась вместе с ними и всё равно делала по-своему. Отец её был плотником и сейчас укатил на заработки в город, поэтому кое-что она уже умела. И очень уж хотела полюбить работать с деревом. Искренне старалась проникнуться этим несколько монотонным созиданием, радоваться тому, как отлетают ненужные щепки, как рождаются в руках новые вещи. Но хватало её ненадолго, как и на все предыдущие занятия. Ведь далеко не сразу Настасья дошла до того, чтобы взяться за ремесло своего отца. И шить она пробовала, и стряпать, и петь, и с животиной матери помогала по мере сил. Мать ей часто говорила, что нужно просто замуж выйти и мужу помогать, но не хотелось Настасье просто всю жизнь помогать. Хотелось найти занятие себе, которое бы действительно понравилось, которое бы радовало и придавало сил, чтоб каждый день был не зря. Но прежде его не находилось. Настасья стряхнула щепки с очередной доску и поняла, что в этот раз его тоже не нашлось. Пожалела она, что повыдергала уже старые гнилые доски. Теперь хотя бы этот кусок забора закончить надо. А в это время можно подумать о том, чем бы ещё заняться. Но ей было уже тошно от этих досок. «Неужели так всю жизнь будет? Неужели нет таких занятий, которые бы полюбились? Зачем тогда жить, если всё тошно? Нет, я найду что-нибудь! Обязательно найду!» - Настасья сжала губы и принялась с остервенением стругать новую доску.

– Да что ты хоть прицепился к этой телеге? – Марфа тянула мужа за рукав, чтобы он пошёл с ней за горшками. Если они сейчас не успеют – до следующей ярмарки ждать месяц. Перевалило за полдень, скоро торговцы начнут собирать свои товары и разъезжаться. Продавец телеги, лениво жующий колосок, явно не собирался в скором времени никуда ехать. – Мил человек, ты ведь не уезжаешь ещё?

– Не-а, не уезжаю. Лошадь и так еле ходит. Она сюда эту телегу, слава Богу, дотащила, а обратно может не сдюжить. – торговец посмотрел на лошадь, которая действительно выглядела уставшей и не очень опрятной. Хвост и грива были спутаны, в уголках рта виднелась запёкшаяся кровь. Также раны были и на боках, и на шее животины.

– Да подожди ты, успеем мы к твоему горшечнику. – нахмурившись, пробормотал Пётр. Он давно хотел купить новую телегу, ведь старая разваливалась на ходу. Он чинил её насколько хватало сил и умений, но чувствовал, что скоро их не хватит и он останется где-нибудь посреди дороги меж покосом и деревней. Сейчас он возил сено для коров, чем и зарабатывал на хлеб. Сам он коров не держал, но имел пару лошадей. И они, несмотря на тяжёлую работу, не были похожи на эту. Он мягко убрал руку жены с рукава и повернулся к торговцу. – А скажи-ка мне, друг, не продаёшь ли ты ещё и лошадь в придачу?

– Нет. На чём же мне обратно ехать?

– Много, наверное, ты ездишь на ней?

– Много, только вот ленивая она, зараза. Ну ничего, огород ещё распахать сможет. – Он подошёл к лошади и шлёпнул по боку. Она немного вздрогнула и переступила с ноги на ногу.

– Я тебе скажу честно, не распахаешь ты огород. Обратно даже не доедешь.

– Тебе-то откуда знать?

– Я же на городской конюшне работаю, тут никто лучше меня в лошадях не понимает. Я ж вижу, что лошадь твоя уже на последнем издыхании. Сам на неё посмотри.

– Хм, может ты и прав. Я даже сюда ехал, она спотыкалась через шаг. Ух как хлестать её приходилось!

– Да, конечно, прав. Чудо, что она сейчас ещё стоит. Ты мне её продай.

– А тебе она на что?

– Да, видишь ли, у нас есть лошадь на конюшне, уж очень на твою похожа. Только здоровая. Я её хочу себе домой увести, а эту там оставить. Никто и не разберётся, они там только по количеству записаны. Подохнет – спишут. А у меня лошадь будет.

– Эх, хитёр ты, хитёр! – Торговец заулыбался. – Ладно, продам я тебе лошадь. А то и правда, сдохнет ещё по дороге. Поеду с кем-нибудь другим. Серафим, вроде, в ту же сторону собирался. Давай 50 рублей сверху к цене телеги и лошадь тебе продам.

– Ого ты загнул! Во-первых, я у тебя телегу беру. Если не возьму – то куда ты её денешь? Лошадь сдохнет – сам пешком дотопаешь до дома, а телегу на себе не повезёшь. Да и лошадь твоя ещё день или два протянет, если даже просто тут стоять останется. Давай за 10 рублей.

– Сдурел ты что ли? Где ты такие цены на лошадей видел? Не продам я за такую цену.

– Ну и ладно. Пожалуйста. – Пётр взял жену за руку. – Пойдём к горшечнику.

– Стой! – Крикнул им торговец после некоторой паузы, когда они уже почти затерялись в толпе. – Продам! Продам лошадь!

– Так бы сразу. – Довольно улыбающийся Пётр отсчитал деньги и отдал их торговцу. Тот, взяв деньги, поднял свою сумку на плечо и ушёл.

– И как ты теперь за горшками пойдёшь, конюх чёртов? Что ты за городскую конюшню выдумал? – Марфа упёрла руки в бока и грозно смотрела на Петра.

– Ну не ворчи ты на меня. Такую лошадь за такие деньги ухватил. Поживёт она ещё, выходим. Купи, пожалуйста, сама горшки. Я пока запрягу и к нашим лошадям отведу.

– А нести все горшки я должна сама?

– Купи парочку. Я тебе обещаю, через месяц приедем – возьмём горшков столько, сколько захочешь. Я теперь с тремя лошадьми знаешь сколько заработаю? Она через неделю уже оправится и будет работать.

– Эх, конюх… - Марфа махнула рукой и скрылась в толпе.

Пётр принялся запрягать лошадь в телегу, стараясь не задевать ран. «Поживёшь ты у меня ещё. Поживёшь.»