GubastiKudryash

"Я изменю мир" Егор Куликов ©

Он не был трусом. Никто бы не решился назвать его трусом. Дело в том, что трусость Ивана Федоровича так плотно граничила с осторожностью, что порой, сложно было определить, где все-таки заканчивается осторожность и начинается трусость.

Иван Федорович не бросался в авантюры, хотя многие считали именно так. Дело было в том, что с точки зрения Ивана Федоровича это и не было никакой авантюрой. Он все просчитывал до мелочей и точно знал, что выйдет победителем. В глазах же других людей, это выглядело форменным безумием.

Как можно было, к примеру, перепрыгнуть огромную рытвину в детстве. Но Иван Федорович, тогда еще просто Ванька, умел рассчитывать свои силы. Он с легкостью перемахнул пропасть и стал единственным кто оказался на той стороне. Затем он без труда вернулся обратно. Друзья смотрели на него с восхищением и завистью. Ванька же вновь чувствовал себя победителем.

По характеру Иван Федорович был довольно азартным человеком, но опять же, весь его азарт сводился к тому, что он всегда выигрывал. Выигрывал не потому что был крайне удачлив или везуч. Он выигрывал потому, что все рассчитывал. Он никогда не ввязывался в спор не будь на сто процентов уверен в победе. Никогда не ввязывался в драки (а дрался он последний раз еще в детстве) без явного превосходства над противником.

Естественно, жизнь слишком многогранна и непредсказуема, но Иван Федорович именно к этому и стремился. Он рассчитывал, прикидывал, высчитывал и пока что ни разу не промахнулся.

Что же касается его внутреннего ощущения, то он предпочитал именовать себя осторожным. Но уж никак не трусом. И азарт его заключался не в неизвестности победителя, а в том, сможет ли он просчитать все досконально и стать тем самым победителем или нет.

Три года после института он работал курьером. Затем несколько лет продавал гранит, сидя на телефоне и только спустя пару лет нашел то, к чему стремился всю свою жизнь. Его новая работа, в успешной компании под руководством основателя Павла Борисовича, заключалась в том, чтобы сидеть перед монитором, выполнять не особо сложные бухгалтерские задачи и… и все.

Работа в теплом офисе. Хорошая зарплата. Вдали от основного коллектива, который только и знает, как бы лясы поточить, да схалтурить немного.

Иван Федорович быстро влился в эту работу. Он знал, что делать и как. Без труда мог сказать, что будет делать завтра. Он четко знал свои обязанности и не совсем не переживал за свою жизнь. Он был уверен, что пройдет еще десять, двадцать или даже тридцать лет и он все так же будет работать, получать зарплату и просто жить. Он плыл по течению жизни и в тоже время был абсолютно уверенный, что и течение и он сам, полностью под его контролем. По сути, так и прошли тридцать лет его жизни.

Ему заменили несколько стульев. Было две перестановки в кабинете из-за увеличения штата. Два раза меняли стол и несколько раз мониторы. Много чего было поменяно в жизни Ивана Федоровича, но сама жизнь, не поменялась ни капли. Все текло своим размеренным, и самое главное, предсказуемым чередом.

Жгучее чувство в груди начало появляться в тот момент, когда Иван Федорович признался сам себе что изменит мир. Точнее он еще не признался. Он лишь чувствовал это. Далеко-далеко. Где-то в глубине души сидело некое семя, которое как заноза - вроде бы и не мешает, но создает дискомфорт. В какой-то момент Иван Федорович сформулировал эти слова: «Я изменю мир». Он шептал их в своей душе. Боялся этих слов, хотя, естественно никто их не слышал. Да и он, собственно, тоже их не слышал, пока не произнес их вслух. Естественно, тоже шепотом и довольно тихо, словно боясь, что это действительно сбудется.

Это случилось одним из вечеров при чтении книги. Иван Федорович, по своему обыкновению сидел в кресле перед окном. Сзади горела лампа, поливая комнату густым желтым светом. На стеклах отражались фары и стопы автомобилей, потому как жил Иван Федорович на третьем этаже окнами на оживленную трассу. Туда, где кипела непредсказуемая жизнь и периодически случались аварии. Но за столько лет он привык не слышать этого шума. Для Ивана Федоровича шума просто не существовало. А вот сам Иван Федорович отлично существовал.

Вроде бы в тот самый момент он читал классику. Или это уже сейчас ему так кажется. Но Ивану Федоровичу не хотелось, чтобы в момент, когда он впервые произнес эти слова вслух, в его руках был обычный бульварный роман про злодеев и принцесс. В его памяти жила старая книга с тканевой обложкой какого-то великого классика. Читая ее, Иван Федорович выпрямил сгорбленную спину. Положил книгу на колени и снял очки. Он посмотрел на бликующие стекла и тихо сказал:

- Я изменю мир.

Именно этот момент он запомнил наверняка. Книга-то ладно. Это антураж и интерьер того, где случилось главное. Где были сказаны слова. Пусть шепотом. Пусть их никто не слышал. Но ведь он слышал их уже тысячу раз. Они рвались из его души как стебли растения сквозь асфальт. Они появились в нем маленькой песчинкой и как у раковины в море, за столько лет приобрели вид огромной жемчужины, которая тормозила Ивана Федоровича. Не давала спокойно дышать. Томила его на протяжении долгих лет. И вот, когда он произнес эти слова, огромная жемчужина исчезла, оставив после себя некую легкость. Но она была настолько маленькой и мгновенной, что не успел Иван Федорович выдохнуть, как тут же почувствовал в душе новый нарастающий ком.

Когда?

С тех пор так и зреет в нем этот ком. И единственное в чем Иван Федорович был уверен, так же сильно как когда-то был уверен в своей стабильности, так это в том, что скоро и этот ком станет таким огромным, что он должен будет что-то сделать.

Скорее всего он будет заниматься обычными будничными делами. Как вдруг к нему придет ясность и осознание чего-то великого. Он замрет, выпрямится, расправит плечи и что-то сделает. Что именно он не знал. Но это «что-то» обязательно должно быть великим, чтобы и этот, новый камень на душе повергнуть в прах.

С тех самых пор, Иван Федорович начал жить ожиданием этого великого момента по изменению мира.

Он продолжал ходить в офис, продолжал работать и жить обычной жизнью, за каждым углом ожидая великую перемену.

Однажды он и в офисе заикнулся о том, что изменит мир. Естественно коллеги знали характер Ивана Федоровича и посмотрели на него довольно странно. Эти взгляды задели его, и он повторил:

- Я изменю мир.

- Удачи. – Был ему ответ.

А за спиной говорили:

- Слыхали, чего этот учудил, мир говорит, изменит.

- Чего сделает? Мир изменит? Ну да, изменит он мир, когда дрожит от каждого шороха.

По сути так и было. Когда шеф Павел Борисович входил в комнату отдыха, Иван Федорович мгновенно исчезал. Он как фокусник, скрываясь за спинами коллег, всегда выходил незамеченным. Ивану Федоровичу не хотелось, чтобы шеф думал о нем плохо.

За все время работы, он тысячу раз слышал выговоры, которые были адресованы коллегам, но в свой адрес не слышал, ни разу. Иногда, на общем собрании шеф ругал всех, но Иван Федорович точно знал, что к нему эти слова не относятся. Иногда у него проскакивали мысли на этот счет. Встать во весь рост и гордо заявить, что его там не было и все сказанное никак не касается личности Ивана Федоровича. Но каждый раз он ловил себя на мысли, что это невыгодно. По его расчетам это будет смотреться как некоторое выгораживание себя, что приведет к недовольству шефа и коллектива, который и без этого смотрит на него странно и называет трусом.

Но чего Иван Федорович не любил так же сильно, как и неизвестность, так это то, когда обижают человека вины которого нет. Однажды в детстве он сам испытал это на себе, когда родители ругали его за разбитую вазу, хотя он к ней даже не прикасался. Он бы и сам был рад узнать, как так получилось, что ваза раскололась надвое. Тогда он стоял перед родителями, обливался слезами и клялся, что это не его рук дело. Однако же взрослые решили иначе. Они отчитали его и наказали. Иван Федорович до сих пор помнит тот момент и те чувства, которые он испытал. Неприятные чувства жуткой обиды за несправедливость.

И вот, спустя столько времени, он иногда встречает такие ситуации на работе. Благо испытывает их не на себе. Но от этого не менее противно. Особенно обидно за Татьяну Владимировну. Женщина приехала из провинции в большой город. Работала когда-то бухгалтером в местной администрации, а теперь вот сидит за телефоном и продает товар клиентам.

Иван Федорович никогда не рассматривал ее как женщину, потому как женщина — это всегда неизвестность, но как человек она ему нравилась. По правде сказать, она многим нравилась как человек, но в тоже время многие ее ненавидели. Не любили по простым и весьма странным поступкам. Она была покорна. Кто бы ей чего не сказал, она старалась это выполнить. Не любили за то, что она не может постоять за себя и когда начальник нагружает работой, то покорно соглашается и делает. Даже, несмотря на то, что из-за этого надо задержаться на работе. Не любили и за то, что она нравится начальнику отдела как работник и он не единожды ставит ее в пример. Почти на каждом собрании. Вот за это и не любили.

Но Татьяна Владимировна одна, а противников у нее весь отдел и этот отдел завел на свою сторону всех остальных работников. Так и повелось, что даже люди не знающие и ни разу не видевшие Татьяну Владимировну говорят, что человек она плохой. Подхалимничает, пытается пробиться на верх и занять пост начальника. Чуть ли не в постель лезет, лишь бы выслужиться. А то, что Татьяне Владимировне уже под пятьдесят лет и вряд ли у нее получится пробиться через кровать начальника – этого они естественно не знают.

Иван Федорович не раз слышал, как коллеги обсуждают Татьяну Владимировну, но никак на это не реагировал. Не вступал в диалог. Отмалчивался или же просто уходил, дабы не злиться и не раздражаться.

С очередной перестановкой мебели в кабинет подселился новый работник – Михаил. Обычный парнишка, без опыта работы. Веселый и дерзкий на язык. Он быстро влился в коллектив и быстро понял кто есть кто в офисе. Не раз Иван Федорович видел его в кругу работников, которые быстро замолкали, если рядом был Иван Федорович. Такие симптомы говорят лишь о том, что обсуждают самого Ивана Федоровича.

И, хотя Иван Федорович знал об этом, но по его многочисленным расчетам было понятно, что не стоит заступаться за свою репутацию, ибо это может привести к непредвиденным последствиям. А непредвиденных обстоятельств больше всего и боялся Иван Федорович.

- Я знаю, что вы меня за глаза называете трусов, - сказал он как-то Михаилу. – Но вы не переживайте, я все равно изменю мир. – снова вырвалась у него эта фразочка.

- За глаза? – спросил Миша, откинувшись на стуле. – За какие глаза? Вас называют трусом за ваш характер, а не за глаза.

Иван Федорович бросил на коллегу взгляд полный ненависти, но этим и ограничился.

«Чего с ним припираться? С сосунком этим?» - подумал он.

- Я чувствую, что это должно произойти и я… - Иван Федорович не договорил.

- Мир что ли измените? – закончил за него Миша.

-Да. – как-то скомкано ответил он, но продолжил уже более воодушевленно. – Изменю.

- Вам уже сколько? Сорок пять или пятьдесят?

- Пятьдесят пять.

- И когда менять собираетесь?

- Не знаю. Просто чувствую, что это произойдет. У меня уже бывало так однажды. Хотя, хватит об этом. – закончил Иван Федорович и уткнулся в монитор.

Он был бы и рад уже прекратить всю эту долгоиграющую катавасию, но не мог. Иногда слова сами вылетали и он не управлял ими. И жалел он уже не единожды, что все знают о его великом. Нет-нет, не так. о его Великом изменении мира, которого как не было так и нет.

Стыдно уже стало. Стыдно и обидно, что ничего не происходит. Раньше ему хоть помогала память о том чувстве, когда он впервые признался себе вслух. Сидя на кресле с книгой. Но время подтирает память и вот уже не так четко виден тот день. Больше не всплывают чувства при одном воспоминании того дня. И все больше кажется, что того дня и не было вовсе. А вместо него, был обычный день, когда он сидел на кресле. Выпрямился, положил книгу (скорее всего какой-то бульварный роман) на колени и просто посмотрел в окно.

Не было никакого камня на душе. Не было облегчения, страха или эмоционального подъема. Ничего не было. Был только он – Иван Федорович, незаурядный человек, без каких-либо выраженных качеств. Спокойный, рассудительный, осторожный и немного трусоватый.

Да, все-таки трусоватый, - согласился Иван Федорович.

Спустя год, когда владелец и основатель компании Павел Борисович, приказал долго жить, на его место пришел сын - Владимир Павлович, человек крайне неуравновешенный. По меркам Ивана Федоровича довольно юный и весьма, весьма вспыльчивый.

Стоит ли говорить о том, что дела у компании пошли так себе. И шли они так себе еще с годик, а после и вовсе скатились.

Владимир Павлович, метался по кабинетам как крыса по лабиринту. Искал возможность сэкономить и возможность нажиться. А когда не находил ни того, ни другого, начинал кричать. Кричал на всех. Однажды, даже Ивану Федоровичу досталось, хотя кто-кто, а Иван Федорович никак не изменился. Он так же усердно работал. Не халтурил, не тратил время на бесполезную болтовню и всегда в срок выполнял все поставленные задачи. Но Владимир Павлович отчитал его как маленького ребенка.

Закаленный долгой работой в этой компании и никогда не видавший такого отношения, Иван Федорович крепко задумался о том, чтобы уйти. Уйти раз и навсегда. Распрощаться с компанией, а быть может еще и подлость какую учинить на прощание.

Но сам Иван Федорович, в отличие от его нового начальника не был вспыльчивым и никогда не делал опрометчивых поступков. Поэтому придя домой, он сел на свое излюбленное кресло, посмотрел в окно, которое бликовало светом фар и задумался.

Уже спустя полчаса, он решил, что из компании не уйдет. Накричали. Ну и что с того. Мало ли на кого кричат. Вон, Маргарита Витальевна каждую неделю выслушивает, а все же работает, трудится. И об увольнении не помышляет.

На следующий день Ивана Федоровича постигла страшная весть. Маргарита Витальевна уволилась. Точнее ее уволили. Этот случай не мог пройти мимо Ивана Федоровича. Ведь если на Маргариту Витальевну кричали, и она все равно продолжала ходить на работу. То теперь ее уволили. Это могло означать лишь одно. Теперь Владимир Павлович кричит на него, на Ивана Федоровича, и вполне можно допустить такое, что и его скоро уволят. А этого ему не хотелось. Крайне не хотелось.

Спустя неделю на Ивана Федоровича вновь накричал Владимир Павлович. Кричал не по справедливости, но он ведь шеф. Ему-то не скажешь, что он не виноват. Иван Федорович внутренне готовился к тому, чтобы все-таки высказаться, но шеф и слова не давал вставить. Так кричал, что шея побагровела, а на лбу вздулась большая пульсирующая вена.

- …довольно! – закончил шеф и тут же вышел.

В кабинете еще несколько минут никто не решался слово сказать. Только прерывистое дыхание Ивана Федоровича в голове которого стаей мух носились мысли. Уволиться, ответить, промолчать, проигнорировать, исправить, попросить прощения, ответить…

- Ну что, изменили мир? – насмешливо спросил Миша тем самым оборвав поток мыслей.

Иван Федорович вздрогнул, достал платок из внутреннего кармана, протер широкий лоб и редеющие волосы. Платок убирать не стал, так как знал, что спустя пять минут лоб вновь покроется испариной.

- Я изменю мир. – вырвалось. Снова вырвалось. Будь оно проклято. Надоело уже. Хватит. Хватит!

Миша тихо прыснул смехом и уткнулся в монитор.

- Ну да… ну да… под лежачий камень вода не течет.

- Вода имеет свойство стачивать камни.

- Имеет. Но не в этом случае.

Время шло. Иван Федорович в какой-то момент понял, что занял место Маргариты Витальевны. Что бы он ни делал. Как бы ни старался. Он все равно один раз за неделю будет обруган. Иван Федорович пробовал разные подходы. Выполнял всю работу и брал дополнительно – на него кричали. Халтурил и толком ничего не делала – кричали. Работала как обычно – все равно кричали.

Он чувствовал, что рано или поздно его турнут из компании. Чувствовал точно так же, как и то, что он должен изменить мир. Кстати говоря, эта фраза теперь проскакивала у него все реже. И, если быть совсем откровенным, Иван Федорович был рад этому. Через годик, никто об этом уже и не вспомнит, и никто не будет ожидать от него чего-то незаурядного. Да и сам Иван Федорович не будет ждать этого божественного чуда. Которое и неизвестно будет ли вообще в его жизни.

Пусть лучше будет так как идет. Спокойная, размеренная жизнь ведь уже прошло больше половины жизни, пусть и вторая половина пройдет в том же русле. Пусть…

Но этому не суждено было сбыться.

На очередном собрании, которых с каждым месяцем становилось все больше, Владимир Павлович в очередной раз распинался перед публикой.

- Далось ему это собрание, - недовольно бурчали работники. – Неделю назад ведь собирались.

- Он шеф, ему виднее.

- Чего опять придумал?

Но как бы там ни было. Недовольные и несогласные, а люди шли в общую комнату, где рядком стояли стулья.

Расселись. Замолчали.

Владимир Павлович вошел последним и плотно закрыл дверь.

- Сегодня поговорим о наших делах, - с ходу начал он. – Не буду долго вас задерживать, лишь скажу, что дела у нас плохи. На днях видел отчет за последний месяц. И знаете что? Радости мне он не прибавил. Нисколько! Ни капельки. Так что перейдем сразу к делу. Где наша любимая Татьяна Владимировна.

- Здесь, - пропищала Татьяна.

- Вам выговор!

- За что? – еще тише спросила она.

- Вы сами знаете за что.

По лицу испуганной Татьяны Владимировны было понятно, что она понятия не имеет.

- Подумайте над своим поведением. А пока перейдем к другим вопросам… других вопросов набралось довольно много. Владимир Павлович долго ходил от стены к стене, наговаривая при этом текст, словно читал по бумажке. Он все говорил-говорил… в комнате стало жарко. Кто-то начал кивать и бороться со сном. Но Владимир Павлович отказывался это замечать и продолжал разглагольствовать на тему плохих работников.

Собраний становилось все больше. Работников заваливали отчетами. Кто-то увольнялся сам, кого-то увольняли, но дела компании как были плохи, так ими и оставались. На очередном собрании, когда много стульев уже пустовало, Владимир Павлович был не в духе.

Он не вошел, а буквально влетел в кабинет, хлопнул дверью:

- Сегодня будет самое тяжелое собрание для вас. Сегодня я вынужден уволить еще нескольких человек. – аудитория напряглась. Никто не хотел быть в этом списке и все тут же посмотрели друг на друга испуганными взглядами. А Владимир Павлович продолжил, - я бы не хотел никого увольнять, но условия требуют этого. А еще, видимо этого хотят и сами работники, потому что не желают работать. Наверное, им просто не нужна эта работа, если они так к ней относятся. Наверное, они думают, что будут получать деньги просто так, за протирание штанов или юбок, - добавил шеф и посмотрел на Татьяну Владимировну, которая тут же потупила взгляд. – Итак, не будем долго мусолить эту тему. Все и без меня знают свои недостатки и грехи. Первый в списке! – воскликнул Владимир Павлович и вся женская половина нервно выдохнула. – Дмитрий Протоков.

- Но… - вырвалось у Димки. Он даже вскочил, но тут же сел. – Как? Почему? Ведь я…

- Помолчи! Следующий в списке Алексей Невольный.

Алексей даже виду не подал, словно не его сейчас назвали. Этот поступок удивил даже шефа.

- Невольный!? Невольный!?

- Чего? – Алексей вяло поднял руку отмечаясь, что он все понял и уяснил.

- Ты уволен.

- Отлично.

Видимо Владимир Павлович ожидал другой реакции и это лишь раскалило его и без того буйный характер.

- Я вижу вам тут вообще всем по барабану что происходит. Вы отчеты видели? Вы видели их!? – он поднял со стола стопку листов и начал махать ими над головой. А после и вовсе швырнул под потолок. Некоторым листочкам посчастливилось коснуться потолка, а остальные плавно спланировали под ноги и между рядов. Багровая жила вновь взбугрилась на лбу, а раскрасневшийся шеф махал руками и кричал. Или даже орал во всю глотку. – Вы угробили всю компанию. С такими работниками ни то что деньги не заработаешь. С вами их даже сохранить не получается. Убытки. Убытки. Сплошные убытки. Бестолочи! Привыкли на готовеньком сидеть. – он повернулся спиной к аудитории, несколько раз вздохнул и развернувшись как солдат, продолжил, - Следующая в списке Вера Борисовна.

- Но…

- Иван… - Иван Федорович вздрогнул и замер. Эта секунда тянулась вечно. Он успел испугаться, продумать свое дальнейшее будущее в котором не было ничего радостного. Успел прикинуть сколько у него накоплений и как долго он сможет жить не работая. Он успел вспотеть. Его сердце успело замереть, а после, разогнаться в невиданном ритме. Казалось, что вся жизнь прошла за эти доли секунды.

- …Николаевич, - продолжил Шеф.

Странно, но испуг не прошел. Иван Федорович по-прежнему сидел взвинченный и нервный. Он держал в руках блокнот и ручку. Он всегда на собрания ходил с открытым блокнотом. Иногда что-то черкал там, но в общем и целом носил его для придания своему виду солидности. Ведь человек с блокнотом и ручкой наготове будет выглядеть важнее нежели тот же человек без этого атрибута.

Шеф продолжал перечислять имена. И их было много. Казалось он уже перечислил всех сидящих, но все никак не уймется. Иван Фёдорович не слушал. Возможно в этом бесконечном списке проскользнуло и его имя. Возможно. Все возможно…

Мир слишком велик, чтобы что-то в нем было невозможно. Ведь мир. Ведь жизнь. Ведь риск. Ведь страх. Ведь…

Иван Федорович положил блокнот на пустующий рядом стул, выпрямил плечи и вытянул как страус голову. Он встал во весь рост и размахивающий руками шеф замолчал.

- Вам чего? Вас вроде бы нет в списке.

- Помолчи, - сказал Иван Федорович и осмотрел покорные головы.

- Что! Ты как разговариваешь!?

- Помолчи, - так же спокойно произнес Иван Федорович и шеф замолчал. – Во всех наших бедах виноваты только вы. Вы и никто более. Вы завалили нас отчетами, на которые мы тратим большую часть рабочего дня. Вы, как умалишённый постоянно кричите на сотрудников без видимой причины. Просто так. Наверное, потому что вы шеф. Или потому что вам хочется. Я не знаю ваших мотивов и, скорее всего у вас их просто нет. Вы собираете нас тут каждую неделю и выносите нам мозг. Единственный кого бы я уволил из этой компании так это вас. Потому что вы балласт. Вы камень, который тянет всю компанию на дно. И мне стыдно перед вашим отцом, с которым я был у самых истоков этой компании. Стыдно, что она досталась в руки именно вам.

Еще раз осмотрев покорные головы, Иван Федорович сел на место, положил блокнот на колени и принялся слушать шефа с таким видом, словно только что ничего не произошло. Он не продумывал эту ситуацию. Слова вырвались точно так, как вырывались у него и ранее о том, что он изменит мир. Иван Федорович не успел все рассчитать, прикинуть варианты и знать, что будет наверняка. Пожалуй, в этот раз он действовал с настоящим азартом игрока, который не знает исхода, но который естественно надеется на победу. И именно в этот раз он почувствовал некую свободу. Точно такую же, как чувствовал много лет назад, сидя в кресле, со старинной книгой в руках.

Шеф несколько секунд приходил в себя, а затем выпалил:

- Вы тоже уволены.

После собрания, когда Иван Федорович забирал личные вещи со стола, хихикающий рядом Мишка спросил:

- Ну что, изменили мир?

- А ты разве не видишь, как все стало по-другому? Ярче, веселее, - с улыбкой на устах сказал Иван Федорович.

Михаил обвел кабинет пытливым взглядом и помотал головой.

- Неа… все, как и было.

- Мир очень сильно изменился. По крайней мере для меня.

"Озеро" Егор Куликов ©

Когда пройдены сотни клиник и столько же врачей, готов поверить во что угодно. Даже в чудо.

Марина вышла из клиники с увесистой пачкой документов. Там были ее анализы, снимки, обследования, рецепты. В этой папке хранилась вся история трехлетней давности. Три долгих года она как умалишенная тратила все время лишь на то, чтобы узнать причину бесплодия. Но, причина, так и осталась неизвестна.

Обследования. Снимки. Анализы. Всё говорило о том, что никакой проблемы нет. Марина может, и должна иметь детей. Но детей нет.

- Как прошло? – ради приличия спросил Дима, хотя по лицу жены было понятно, что результат отрицательный.

Марина не ответила. Она лишь поджала губу, уткнулась в плечо мужа и заплакала.

Это были не единственные ее слезы. Но сейчас они казались другими. Словно она дала себе зарок, что это будет последний врач и последняя больница. И, если здесь не помогут, то идти больше некуда.

- Давай подкопим денег и постараемся попробовать заграницей. Мне Серега с работы рассказывал, что у них тоже были проблемы, и они обратились в клинику в Израиле. Теперь у них двое детей и, вроде бы даже пошли за третьим.

Марина жалобно посмотрела на мужа, но промолчала. Она словно боялась услышать свой голос, чтобы совсем не зарыдать и не впасть в истерику.

Дима обнял жену, зная, что никаких детей у Сереги нет. Да и самого Сереги нет. Он выдумал его только что, лишь бы подарить надежду. Лишь бы жена продолжала верить. Ведь именно вера дает человеку силы чтобы жить.

- Почему я такая? – не поднимая глаз и не отрываясь от плеча мужа, промямлила Марина. Именно промямлила, так как слезы исказили ее голос. – Почему я такая ущербная?

- Ну, ты чего, родная моя. – Говорил Дима, все крепче и крепче прижимая жену. – Ты у меня не ущербная. Ты хорошая.

- Тогда почему!?

Дима бы с удовольствием ответил на этот вопрос. Но если не смогли ответить профессионалы и доктора со всеми степенями, то куда ему соваться в дебри медицины с его образованием бухгалтера.

- Почему у меня ничего не получается? – продолжала реветь Марина.

- Может это у меня. Давай я еще раз проверюсь.

Марина подняла заплаканные глаза.

- Это не в тебе проблема, ты ведь знаешь.

Дмитрий знал. Ему хотелось хоть как-то поддержать жену. Сделать хоть что-то в этой беспомощной ситуации. Но он лишь обнимал жену, поглаживая ее изогнутые локоны и шептал, как сильно он ее любит.

- Не плач ты так. У нас еще есть время. Мы молоды. Самое главное мы любим друг друга. Я вот слышал, что недавно где-то в Германии провели новое оплодотворение по совершенно новым технологиям. Так что когда подкопим денег, можно и там счастье попытать. – Бессовестно врал Дмитрий. – Ну все, хватит плакать. Поехали.

Не отпуская жену, они дошли до машины. Дима открыл дверь, спрятал поглубже в бардачок увесистую папку документов, чтобы лишний раз не мозолила глаза. Усадил Марину, пристегнул ее и бегом сел в машину, чтобы ни дай бог, она не осталась один на один со своими мыслями.

- Может в ресторан на обратном пути заскочим? – с улыбкой спросил он.

- Нет. Поехали домой.

Как Дима и планировал, они начали откладывать деньги на дорогое лечение в зарубежной клинике. Страну еще не выбрали, но это и не беда. Главное, что теперь вновь появилась цель, к которой они шли с каждым рублем, положенным в копилку.

Жизнь вроде бы брала свое. Работа, серые будни, яркие выходные и вроде бы уже не так все плохо. Вроде бы и Марина, и Дима счастливы.

Но стоило Марине увидеть младенца. Потрогать его. Услышать его крик или увидеть улыбку, она чувствовала горечь, которая поднималась в ней. Чувствовала, как что-то острое, длинное и тупое, колит в душе. Она замыкалась в себе и долго была в этом состоянии. В отличие от Димы, который весь и полностью положился на зарубежную клинику, Марина посчитала, что может решить проблему с другой стороны. После стольких врачей, анализов и больниц ей не дали ни одного ясного и понятно ответа. Ей не сказали, что надо делать, что бы она смогла иметь детей. Так же не сказали и того, в чем проблема. Ровным счетом ей не дали ничего. Разве что кучу денег уже потратили на все эти поездки и лекарства, от которых и толку-то нет совсем.

Марина и сама не особо верила во всех этих гадалок, бабок повитух, провидицей и прочих людей не от мира сего. Но в таких случаях выбирать не приходится.

- Дима, давай поедем в отпуск, - сказала одним из вечеров Марина.

Муж довольно странно посмотрел на нее.

- Чего это ты?

- Есть у меня одна идейка. Да и устала я уже от этой работы. Отдохнуть хочется. Соединиться с природой. Хоть немножко убежать от этих мыслей. – Резко сменила она тему.

- А что за идейка-то? – спросил Дима, укладываясь рядом на диван.

- Не думаю, что ты будешь от этого в восторге. Честно сказать, я и сама не в восторге, но выбирать не приходится. Да и не стоит это ничего. Просто попробуем. Вдруг повезет. Терять в любом случае нам нечего.

Муж стойко выслушал жену и спросил вновь:

- А идея-то в чем?

- Есть одно озеро в Карелии, в горах, которое лечит все недуги…

- Марина! – тут же перебил ее Дима, догадываясь куда она клонит.

- Нет, ты послушай. Это не бабка ведунья. И не знахарь какой-то. Это просто озеро. Нам даже никому платить не надо будет. Просто снимем отель рядом, поживем в домике в лесу в свое удовольствие. А одним днем поедем на то озеро, я искупаюсь и все. Это ведь ничего страшного. Обычное озеро. Не поможет, так не поможет.

- Ты же знаешь, я не верю во все эти бредни.

- Знаю. Я тоже не верю. Но попробовать ведь стоит. Заодно в Карелии побываем. Мы ведь не раз задумывались туда поехать. Ведь так? Так?

Дима долго молчал, обдумывая ответ. Жевал губу, хмурил брови, но не нашел ни одного достойного аргумента. Ему и самому хотелось в отпуск. И, в общем-то, идея неплохая, совместить отпуск с купанием в этом чудо-озере. Они ведь и вправду ничего не теряют.

Ровно через месяц, они разместились в прекрасном мини-отеле, где было все для хорошего отдыха. Отдельные домики. Беседки. Рядом протекала тонкая река и хозяин отеля не один час проводил на пристани с удочкой.

- А где тут у вас озеро? – спросила Марина у хозяйки, хотя сама не единожды смотрела в интернете маршрут.

- Горное?

- Да. Которое лечит.

- Вам надо будет проехать по асфальту до гостиницы «Лесная» затем свернуть направо и до конца по грунтовке. Вы не промахнетесь, - улыбаясь, сказал хозяйка.

На следующий день, Марина не слезла с мужа, до тех пор, пока тот не согласился поехать на озеро. Ей не терпелось попробовать. Окунуться. Почувствовать.

Они долго колесили по грунтовой дороге. Забрались высоко в горы. Ехали молча.

Наконец-то дорога закончилась, и перед ними открылся самый красивый вид на земле. Ровная гладь озера, подернутая мелкой рябью, отливала бирюзой, словно на дне что-то светилось. Редкие сосны и плотный кустарник выглядывали из-за валунов и камней. Зубастые скалы выпирали из воды и как забор окружали озеро. До воды было далеко, метра два или три. Единственный удобный подход был чуть дальше, куда и направились супруги.

- Не знаю, поможет нам это или нет, но я уже счастлива что оказалась здесь.

- Согласен. Тут очень красиво.

- Хозяйка сказала, что здесь был вулкан. Так что мы находимся почти в самом жерле. Ты подождешь меня или пойдем вместе?

- Подожду. – Сказал Дима и вернулся к машине. Он присел на холодный камень, свесил ноги и с удовольствием уставился на чистую воду. Некоторое время он видел Марину, но озеро делало изгиб и вскоре жена скрылась вначале за кустарником, а после и за высокими камнями.

Марина ступала в кожаных сандалиях по мелким камушкам. Один попал между стопой и сандалией, и она долго пыталась вытряхнуть. Когда камень упал на дорогу, Марина решила и вовсе снять обувь, чтобы еще ближе слиться с природой.

Земля была холодная, хотя на дворе стоял август. Но казалось, что здесь не бывает лета. Либо осень, либо зима, другого вариант нет.

Она в последний раз обернулась, посмотрела на мужа и скрылась за изгородью из кустов.

Было тихо и немного странно, что здесь никого нет. Такое место просто обязано притягивать туристов как магнит металлическую крошку. Где еще увидишь такую красоту. А так как в народе ходит слух, что это озеро лечит все недуги, то в таком случае все становится еще более непонятным.

Если бы не грунтовая дорога, то можно было бы подумать, что здесь никогда и никого не бывает.

Марина ступила босыми ногами на холодный гранит. Вначале она подошла к обрыву и заглянула вниз. Бирюзовая вода, плескалась о камни. По кромке, скопился мох и цвет гранита слегка менялся, приобретая зеленоватый оттенок. Марина нависла над водой, словно хотела что-то увидеть. Но тихая вода ближе к глубине становилась темной и немного даже страшноватой.

Несколько минут девушка стояла на краю словно завороженная глубиной и бездной. Затем спустилась ближе к воде, где длинный камень, словно причал уходил далеко в озеро.

На всякий случай Марина осмотрелась по сторонам и, удостоверившись, что находится здесь одна, сняла синюю блузку. Затем сняла штаны, а после и нижнее белье.

Она и сама не ведала, откуда в ней эта уверенность, что купаться надо обязательно нагишом, но что-то ей подсказывало, что надо именно так.

Ступая босыми ногами по холодному камню, Марина с каждым шагом приближалась к воде. Камень-причал был тверд и неподвижен, но Марине казалось, что она чувствует некую вибрацию. Словно вулкан, который находился здесь много лет назад, не совсем уснул. Словно внутри, на глубине скальной породы, все еще плещется лава, и дрожь передается не только воде, но и камням.

С каждым шагом тревога росла. Марина хотела посмотреть на мужа, но высокие глыбы скрывали его. Она подошла почти к обрыву, туда, где вода уже облизывает гладкий камень, делая его невероятно скользким. Девушка ступала крохотными шагами. Она ловила равновесие и, дойдя до края, села в воду.

Кожа покрылась мурашками. Холодная, горная вода быстро съедала человеческое тепло.

Марина почувствовала прилив сил и бодрости. Внутри все перевернулось, как в этом самом вулкане много-много лет назад. Она соскользнула с края и полностью окунулась в воду. Она почувствовала, прилив сил. Ей казалось, что она сможет выскочить на этот камень-причал как пингвин, не касаясь руками. Холодная вода теперь не казалось таковой.

Марина еще отплыла немного дальше и с головой погрузилась в воду.

.

Дима долго сидел на краю обрыва. Он смотрел на воду, бросал камушки, пытался увидеть рыб и уже порядком заскучал, когда сзади послышались шаги.

Марина шла к нему на встречу и улыбалась. Она была абсолютно нага и молодые груди от холода приобрели довольно острую форму.

Дима начал вертеть головой по сторонам, нет ли рядом чужих взглядов, но супруги были совершенно одни.

- Ты чего? – как-то стеснительно и даже боязливо спросил он, продолжая смотреть по сторонам.

- Зря ты не пошел со мной, - сказал Марина и, прокашлявшись добавила, - Это озеро действительно творит чудеса.

- Ты не заболеешь?

- Все хорошо. Мне кажется, я теперь никогда не заболею.

Уверенно и настырно, она подошла к мужу и бросила влажные вещи рядом. Не мешкая ни секунды поцеловала Диму. Поцелуй был долгим и страстным.

Дима и сам не заметил, как его руки начали ласкать холодное тело жены. Вначале холодное и немного даже неприятное, но вскоре горячая кровь выгнала озерный холод.

- Я хочу тебя! – не отрывая губ, прошептала она.

- Но…

- Никаких но. Прямо здесь и сейчас.

Стыд и боязнь чужих взглядов прошли так же быстро, как и холод, что был в теле Марины.

Уже спустя некоторое время, они лежали на каменной глыбе, не боясь, что их кто-то заметит. Марина положила голову на грудь супруга и водила пальцами по шее, каждый раз нежно огибая выступающий кадык.

Дима вплетал пальцы в мокрые локоны длинных волос, совершенно не чувствуя ни холода, ни стыда.

- А где твое кольцо? – спросил он.

Марина подняла голову, и с удивлением посмотрела на руки. Затем перевела взгляд на вещи.

- Соскользнуло, наверное, - испуганно и застенчиво сказала она.

.

Ровно через восемь месяцев, четыре недели и три дня на свет появился новый человек. Имя этому человеку дали Анна. Девочка родилась вполне здоровая. Марина была на небе от счастья. Все эти проклятые и мучительные года она грезила ребенком. Мечтала о нем. Он ей снился. Она видела его наяву. И вот теперь она может не только видеть его в своем воображении. Она может прикоснуться к этой маленькой пухлой ручонке. Потрогать редкие волосики на голове. Увидеть шальные и удивлённые глаза малютки. Она может почувствовать сладкий аромат тельца. Прикоснуться к ее щечке и целовать. Целовать, целовать, целовать.

В отличии от Марины, Дмитрий не испытывал такого счастья. Естественно он ждал появление Анны на свет, но его крайне раздражало поведение жены. Сразу за известием о ее беременности она стала сама не своя. Их семейная жизнь дала трещину, которая расползалась все шире и становилась все длиннее к тому моменту, когда подходил срок.

Единственное на что надеялся Дмитрий, так это на то, что после родов, все станет на свои места. Нет, он надеялся, что после родов все должно стать лучше. Ведь его мечта и самое главное мечта Марины наконец-то исполнилась.

Когда младенцу обмывали ножки, на даче собралось довольно много народа. Приехали все родственники. Ведь такое событие нельзя пропустить. Все знали сколько денег, сил и времени было положено на то, чтобы у этой замечательной и красивой пары появился ребенок.

Гости, налюбовавшись на юную Анну, укрылись в беседке. Марина уложила дочку спать и вышла к гостям, не выпуская из рук радио-няню. Она прислушивалась к каждому шороху. Она ловила каждый вздох дочери, заставляя замолчать всех присутствующих.

Когда в очередной раз она задергала руками давая понять, чтобы прекратились все звуки, у Димы зазвонил телефон и Марина бросила на него взгляд полный гнева. Взгляд, который раньше он не видел. Словно на него смотрели не глаза жены, а глаза некоего существа. Они светились ярким мятно-голубым цветом, будто она была в линзах. Дмитрий придавил телефон ладонями и немного даже испугавшись взгляда ретировался за угол дома.

- Я сейчас не могу говорить, - ответил он незнакомому номеру. – Я занят, у меня…

- Дмитрий Владимирович, - прервал его довольно властный мужской голос.

- Да. Я занят…

- Я на пару минут. Меня зовут Жуков Герман Аркадьевич, я участковый. Может быть вы слышали, что на днях в Норвегии рванул вулкан. Слышали?

- Ну, слышал. К чему вы клоните?

- Не переживайте, мы не пострадали. Но легкая волна землетрясения докатилась и до нас. В общем, не буду тянуть. На днях нас слегка потрясло и горное озеро вытекло. На дне мы нашли труп вашей жены.

"Трудяга" Егор Куликов ©

Наверное, моя жизнь покажется вам однообразной. Работа, работа и еще раз работа! Встал утром, точнее разбудили. Дали время прийти в себя и на работу. До обеда впахиваешь в поле, затем короткий перекур и снова за работу. Но это еще что…

Вот когда в две смены работают, тогда вообще хоть в петлю лезь. Вот только нельзя мне в петлю. На мне ведь не одна семья держится. Да и если бы захотел, все равно бы не смог. Я подконтрольный. Не безвольный, а именно подконтрольный, прошу это учитывать. В стороны посмотреть не могу без разрешения. Только и могу что работать. Вот сегодня, встал намного раньше обычного. А все почему? Потому что кто-то позвонил Валерке и попросил того дернуть в четыре утра. Господи, как слипаются глаза… как же хочется отдохнуть. Я устал, сорок лет работать. Сорок долгих лет изо дня в день тружусь как раб. Впахиваю похлеще любого вола. А трудолюбивая пчелка даже рядом со мной не стояла.

И вот опять. Тело дрожит и еще не отошло от сна, а меня гонят в эту промозглую слякоть. Дождь, хоть и не сильный, но сыпет как через сито. Холодно, мерзко, противно. Фу… под навесом было лучше. Еду, колеса в грязи прокручиваются. Уже третий день льет, и почва давно превратилась в какое-то подобие болота.

Жуть. Отвратительно.

Сидит Валерка (это мой нынешний хозяин) попыхивает сигареткой, а у самого глаза слипаются. Зевает так, что рот сейчас порвется, но едет. Гонит меня. Закутался в свой бушлат вонючий и щурится, всматриваясь в темноту, будто чего-то боится. А кого собственно бояться, если на дворе четыре часа ночи и ни одной живой души. Собаки и те не провожают нас лаем. Забились в будки - спят. Там тепло и хорошо. Под навесом тоже уютно, но Валерка не мог отказать. Да и деньжат подкинуть должны за это дело. А денежки его семье сейчас нужны. Малого-то Егорку, в школу собрать надо. Хороший он малый. Противный иногда, но в общем, хороший.

Да у них вся семья такая. Противная, но хорошая. И наоборот. Хорошая, но противная. Вот Валерка, вкалывает как вол. Не так конечно, как я… хотя нет. Мы же друг без друга никуда. В общем работает он здорово. От зари до зари, как говорится. Но самое главное деньги он не только на себя тратит. Мне ведь тоже чуть-чуть перепадает.

А я ведь знал его еще совсем ребенком. Он, тогда как Егорка был. Только молчаливее и угрюмее. Я в те года еще в Совхозе работал. Там, конечно, жизнь была не самая лучшая. Часто работали в две смены и на отдых времени совсем не оставалось.

А вот когда Совхоз начали по частям делить да тащить оттуда все что плохо лежит, тут и появился Пашка (это отец Валеры) он то и приволок меня в семью. Я тогда себя дурно чувствовал. Еще бы мне себя не чувствовать дурно, когда на тебе пашут изо дня в день, а взамен ничего не дают. Да еще и техники там были так себе. Один пил, а второй пропивал. Выделят на меня n-ную сумму денег, а он возьмет да закинет все себе в карман. Иногда мне перепадало что-то, но так, по мелочи. Чаще всего я новья годами не видел. В один прекрасный день пахал в поле и чувствую, что всё… вот и за мной пришла старуха с косой. Еду, еду и начинаю задыхаться. Кашляю, плююсь, чувствую, как сердце колом стало. Все думаю, приплыли. Отпахал свое.

Отволокли меня в гараж, да там и бросили. Тогда-то Совхоз и начали окончательно обносить. Люди хватали все что плохо лежит, а на меня и не смотрели вовсе. По правде сказать, и я на них не смотрел. Стоял себе под брезентом в углу и гнил потихоньку. Колеса спустили. Ржавчиной начал покрываться.

Слышу шаги. Недобрые шаги. И точно знаю, что эти шаги добра не принесут.

Хрустят сапоги на мелких камнях и звук такой противный. Ближе, ближе, ближе…

Брезент сорвали и ярким светом как даст по глазам. Оказывается, пока я тут стоял в темноте, уже все окна выбили и кусок крыши сняли. Вот на кой черт крыша была нужна, мне не понять. Там ведь шифер уже весь мхом оброс как старая черепаха, а все равно утащили.

От солнца не сразу и разглядел кто стоит передо мной. Одни силуэты ходят, бормочут, да курят.

Подошел ко мне один, окинул так взглядом.

- Сколько за него дадут, как думаешь?

- За эту рухлядь?

И так больно стало на душе. Зрение привыкло, и я ведь узнал его. Это Ваня, техником работал. Тут же работал, со мной трудился. А сейчас рухлядью меня обзывает. Если бы в гараже, был кто-то еще, я бы подумал, что рухлядью называют не меня, но я тут был один. Завален, запылен, брошен.

И, хотя знал, что ничего эти люди доброго не принесут, а все равно рад был обществу.

- Его легче на металл сдать.

Меня на металл?

Был бы голос, я бы закричал. Я бы зарычал. Я ведь еще молод. Я еще много могу сделать. Дайте мне шанс. Дайте…

Не дали. Приволокли другого, зацепили тросом и потащили. И вот еду я по родному селу. Все тропки тут знаю. Каждую ямку лично, своим колесом не единожды трогал. А сейчас качусь как на плаху. Твердые диски, больно жуют резину. А когда меня из гаража дергали, так я вообще слезами зашёлся. Кости одеревенели, колеса не крутятся. Вал внутри идет тяжело как будто и не мой вовсе. Как будто чужой внутри крутится. Всем нутром его чувствую.

Дайте мне… дайте прийти в себя. Нет. Волоком волокут. И плевать они хотели, что мне больно. Каждой деталью больно. Каждый болтик в теле дрожит от изнеможения. Того гляди и выскочит. Сыплюсь как трухлявый пень, который сам же не раз и корчевал, когда здоров был и молод. Да что там трухлявый. Я, когда был молод, мог целое дерево с корнями вырвать и не запнуться ни разу. Мог ведь. Мог. А теперь уже того… рухлядь и на металлолом.

Телом-то ладно. Тело болит и ноет, но оно всегда так. Разве в поле, когда часов двадцать кряду батрачишь не болит? Болит! Еще как болит. Но там-то хоть понимаешь, что работаешь. Пользу приносишь. А тут? Тащат на глазах у всех. Стыдно, а сделать ничего не могу. Душа болит, вот что хуже всего. Тело оно гибкое. Как болит, так и выздоравливает. А душа твердая и если заболит однажды, то потом еще долго ныть будет. Можно сказать, до самых весов, что на приембазе стоят.

Приволокли меня кое-как, отцепили. Потерял я по дороге пару запчастей, так хоть размялся. Стою рядом с кучей металла, и понимаю, что все. Тогда, в поле был не конец, а вот сейчас точно конец.

Один мужик, крикнул что-то, вскрыл мне капот, забрался туда, а через минуту вылез и…

- Все плохо. – говорит.

Я уже прощался с жизнью, а тут Пашка показался. Как обычно с сигаркой, в кепке, штаны на пять размеров больше. Он ведь на мне о-го-го сколько отработал и, видимо жалко ему меня стало. Стоит он, смолит сигарку, щурит глаз от дыма и смотрит на меня. А я на него смотрю.

Смотрю и прощаюсь.

А он возьми да ляпни.

- Забираю!

Как я счастлив был слышать эти слова. Даже взбодрился и силы почувствовал. Хотя, какие там силы в моем обрюзгшем теле. Не было там сил. Да и душа на двух гайках едва держалась.

- Куда денешь?

- Как куда!? Я с ним о-го-го сколько отработал. Думаю, и сейчас справится.

Я прослезился от его слов и остатки масла вытекли на землю. Это ведь даже не его слова: «о-го-го сколько отработал» это мои слова. Нет, это наши слова. Да, именно наши.

- Так мне теперь обратно что ли переть? – недовольно бубнит водитель.

- Нет. Давай ко мне.

Меня вновь зацепили тросом и потащили. Правда, в этот раз у меня не болела ни душа, ни тело. В этот раз я был горд, когда катился по знакомым улочкам. Резину продолжало жевать стальными дисками, но боли не было. Было счастье, будто бы меня, как брошенного в паршивый денек щенка, подобрали ласковые руки ребенка и несут домой. Да, я чувствовал себя щенком. Брошенным, несчастным, одиноким, но все-таки счастливым.

Гаража у Пашки не оказалось. Точнее была какая-то будка, куда и легковушка втиснется едва ли, а мне-то куда, с такими габаритами. Поставили на улице. Почти неделю стоял там и днем, и ночью. Никто ко мне не подходил, разве что юный Валерка излазил всего вдоль и поперек. В каждое отверстие руку сунул, каждый болтик потрогал и покрутил найденным где-то ключом. Щекотно было и забавно наблюдать. Влезет в кабину, схватится за руль и рычит как щенок. Голову из-за руля не видно, а он сидит, рычаги дергает, руль крутит. Приятно было.

Через неделю мне соорудили навес. Вбили четыре бревна, покрыли досками, а сверху шифер положили. Старый шифер, зеленый весь во мхе. Надеюсь не тот что был на крыше в совхозском гараже. Не верю, чтобы Пашка мог такое сделать.

Но под навесом лучше стало. Вроде бы и на голой улице приятно было. Главное ведь, что дома, а не частями где-то на металлобазе. Но больше забота чувствовалась чем сама нужда в ней.

И вновь, кроме Валерки никто ко мне не прикасался. А потом пришел Пашка. Открыл капот, заглянул, выпрямился, почесал затылок, плюнул и ушел.

Ну все, думаю, теперь точно на металл.

Нет. Вернулся Паша мой родной с инструментами и давай в моем нутре ковыряться. Казалось, всю душу из меня вытряс, всего перебрал и перетрогал. Потом позвал каких-то мужиков, так они облепили меня как арбузную корку осы и давай наяривать. Один бок задрали. Затем второй. Двигатель вытащили, масла закачали.

- Нашел ты себе головную боль. – негодовали мужики. – Мог бы рабочего взять за те деньги, что сюда уже вбухал.

- Мне он нужен.

- Как к сыну относишься, честное слово. – Бубнили, но делали.

К концу весны, выкрасили меня и залили полный бак горючего. До отказа. По самое горло влили. Я не верил своему счастью.

- Залазь сынок, - сказал Пашка, и Валерка пулей влетел в кабину.

Пашка аккуратно прикрыл дверцу, открыл окошечко, закурил и как давай газовать. А я только рад. Во мне же несколько лет жизни не было. Все одрябло и застыло. А теперь жизнь… настоящая, бурная жизнь течет по моим жилам. По всем шлангам и трубам

- Держись сынок! – во все горло кричит Пашка. – Держись!

И как даст по газам. Я сорвался с места как бешеный. Рванул новой резиной по мягкой почве и целый пласт земли взметнул задними колесами. Вырвался на улицу и помчались мы в поле. В бескрайнее поле до самого горизонта. Рвали землю колесами. Рвали пространство оглушительным ревом и мчались. Хорошо было. Я почувствовал себя вновь молодым, хотя был уже не молод. Но это чувство…

Ветер ласкает кабину и слизывает черный дым из трубы. Пыль густыми клубами стелется за нами. Новая резина, с четким и глубоким рисунком, как гвоздями впивается в землю и толкает. Толкает нас вперед.

Да, это был отличный денек.

Уехали мы черт его знает куда за село. Там Пашка остановился, на самом высоком холме и закурил. Сидит он на крыле, рядом Валерка бегает, а я смотрю на село. И дома такие крохотные кажутся. Людей и вовсе не видать. Обернешься назад, а там поле. Бескрайнее поле где работать не переработать.

Вот с того времени я и живу у Пашки.

Много всего успел повидать. И радости были. И горя нам хватало на двоих. А скольких сельчан выручили, так это вообще счету не поддается. Кому вспахать, кому дерево выкорчевать, кому перевезти что-нибудь надо. И везде был я. Везде были мы.

Люди часто смотрели на Пашку с завистью. И когда они смотрели, я чувствовал гордость. Настоящую гордость за моего хозяина.

Любил я его. Всем своим механическим телом любил. А он любил меня. Каждую неделю проверял, все ли в порядке. Где-то гайку подожмет. Что-то подкрутит, подольет, выправит. А когда он с женой ссорился, то не к друзьям, шел, а ко мне.

Залезет в кабину, запрется. Надымит там как паровоз, что носа своего не видит. Посидит так, подумает, а потом заводит и мы едем. Все туда же. На тот холм, куда гоняли много лет назад.

Не одну ночь мы там провели. Поставит он меня, чтобы село было хорошо видно, а сам или в кабине, или на крыле, или рядом сядет и молчит. Курит и молчит. Смотрит вдаль и только дымок легкий растворяется в ночи.

А сейчас. Сейчас Пашка уже старенький. Да что там Пашка… я уже тоже не молод. И как бы меня не ремонтировали. Как бы не смотрели за мной, а все равно что-то ломается. Да и не ездил я давно, чтобы из-под колес пласты земли взлетали. Тяжело мне. Очень тяжело. Честно сказать и отдохнуть уже хочется. Чувствую, что пора. Знаю, что пора, а все равно страшно. Как проезжаю мимо мтеллобазы, аж масло стынет в жилах.

Не хочу туда. Страсть как не хочу.

Валерка, он конечно тоже молодец, но у него другие заботы. Он не так смотрит за мной, как его отец. Откроет капот, взглянет туда раз в месяц и не открывает пока не сломается. А как сломается, то матом кроет будь здоров. От злости и ключом может пригреть до вмятины в кабине. Такой уж у него характер. А я не злюсь.

- Достал ты меня драндулет паршивый, - кричит Валерка и лупит ногой по колесу. Потрескавшемуся, стертому колесу.

А мне только и остается, что слушать и терпеть. Но я не злюсь. Мне просто не положено злиться. Ведь я дома. А дома разное может быть. Хорошее, плохое. Но главное дома.

- Чего ты на него ругаешься? – спрашивает Пашка. И никто так обо мне не говорит, как он. Любой другой сказал бы просто: «чего ты ругаешься?» А Пашка обязательно вставит «на него». Потому что я для него не просто машина. Я его семью кормил не один год. И он меня кормил.

Господи, как же он постарел. Застиранная до газетной мягкости кепка, болтается на полированной лысине, как ведро на жердочке. Из-под кепки выбиваются редкие седые волосы. Широкий нос с годами только расползся по лицую. А руки. Некогда крепкие руки, теперь едва сжимают палочку, с помощью которой он и смог спуститься с трех ступенек крыльца.

- Продам к чертовой матери. Или на металл сдам.

- Я тебе сдам, - бормочет Пашка и подходит.

Давно я его не видел так близко. И давно не чувствовал его мозолистых рук своим холодным металлом.

- Если бы не он, мы бы в сарае жили. Мы ему всем обязаны, - говорит Пашка и подкрадывается ближе.

Кладет руку на колесо, и волна дрожи проходит по всему телу.

- Видишь, чувствует он меня, - улыбается Пашка.

- Ага, чувствует. Это я завести пытаюсь.

Павел, я чувствую. Каждым винтиком чувствую.

- И?

- Что и? – негодует сын. – Кашляет, урчит, дергается, а заводиться не хочет.

- Дай-ка.

- Может не надо бать?

- Дай, кому говорят.

Он кладет палку у колеса, задирает ногу в своих широких штанах и пытается взобраться на ступеньку.

Если бы я только мог. Я бы отбросил колеса и упал перед ним, лишь бы стать ниже. Я бы зарылся в землю только бы он смог забраться в кабину. Чтобы он снова прикоснулся к рулю. Потрогал рычаги и погладил меня. Да, все так просто, банально и как-то сентиментально. Да, я огромная машина, но ведь и я… я тоже хочу любви. От человека, которого люблю.

Но нет… Паше уже никогда не взобраться. Его нога едва касается ступеньки. Я чувствую, как он дрожит. Все его тело сотрясает озноб. Он всеми силами пытается, а Валерка стоит как вкопанный.

Чего же ты стоишь? Помоги своему отцу. Ну! Помоги же…

Валерка словно слышит меня. Подходит к бате и буквально поднимает его на ступеньки. Слабая рука старика цепляется за руль и вот он уже в кабине.

- Смотри как надо, - говорит уставший, но довольный Пашка. – Смотри и учись.

Я напрягся. Всем телом напрягся. Лишь бы получилось. Лишь бы вышло. Чувствую, как весь дрожу от напряжения. Но года… года берут свое. Не могу. Хочу, но не могу. Вижу, как злится Пашка, что у него не получилось перед сыном показать свое превосходство. Хотел бы ему помочь, но не могу. Кашляю, заливаюсь, чихаю, но не завожусь. В последний раз вздрогнул и совсем обмяк. Нет больше моих сил. Совсем нет.

- Ладно бать, вылазь. – говорит Валерка. – Давай помогу.

Он обходит меня спереди и подходит к двери.

- Ну ты чего? – шепчет Пашка и гладит руль. – Чего же ты друг. А хотя, что я на тебя плохо так думаю. Сам ведь уже не молод. Забраться на тебя не смог, а от тебя требую былой лихости. Отдыхай. Отдыхай.

Дверца открывается и крепкие руки сына помогают спустится Пашке на землю. Он забирает палку, смотрит на меня погасшими глазами и медленно ковыляет к дому. Я вижу, что несколько ступенек для него теперь огромная преграда.

Валерка долго еще копался в капоте, затем попробовал завести, но в итоге плюнул на это дело и скрылся в доме.

А я остался под навесом. Под тем же обросшим шифером. Кое-где он уже продырявился. Если бы лил дождь, то я был бы мокрый. Но теплая летняя ночь избавила меня от этого. Хорошо все-таки летом. Тихо, спокойно. Кое-где прокричит проснувшаяся птица. Собака кого-то облает и скроется в будке. Со стороны речки доносится прохладный ветерок. А с поля, наоборот, разогретая за день земля пышет жаром. Насекомые, правда, иногда достают. Но это не беда. С моей толстой шкурой не каждая собака справится, что уж там говорить о каких-то жучках и тараканах.

Долго я в ту ночь любовался природой. Вроде бы стою под этим навесом уже лет тридцать к ряду, а все как в новинку. Все как в первый раз. Бывают такие ночи, когда не можешь уснуть из-за… а не из-за чего. Просто не спится и хочется впитать всю красоту этого мира. Боишься, что не успеешь налюбоваться ей. Не успеешь надышаться этим теплым воздухом и прочувствовать спокойствие ночи.

Думал о прошлом. Много думал. Сколько же я дорог исколесил. Сколько почвы перевернул плугом. Сколько тонн груза перенес на своем горбу. И каким бы я ни был огромным и сильным, мое время пришло. Я не удивлюсь, если рано или поздно меня сдадут на металл. Пусть. Теперь я согласен. Меня это больше не пугает. Всё когда-то заканчивается. Все уходят из этого мира. А я прожил достаточно долго. Многие мои собраться и не мечтали о таких годах. Да и с хозяином мне повезло, чего уж греха таить. Если бы не Пашка, я бы уже давно того… на тот свет и на переплавку.

Хорошая ночь. Дивная. Волшебная.

Ближе к утру, начал засыпать, но услышал шаги. Прям как тогда, в том проклятом ангаре. Но это были другие шаги. Редкие, тихие и добрые. Опять же, не знаю откуда узнал, но точно знал, что они несут добро.

Открыл глаза и вижу Пашку. Он словно крадется ко мне. Всем телом налегает на палку и медленно приближается. Был бы у меня хвост, завилял бы им как щенок. Честное слово, завилял бы.

- Ну как ты тут? – говорит Пашка и гладит колесо. Дрожь проходит по всем моим деталям. От колеса, до крыши. – Чего ты сегодня противился? Чего не заводился?

Я хотел. Хотел, - говорю я, но естественно он меня не слышит. Он продолжает гладить, приговаривая:

- Да, нелегкая нам досталась судьба. Но мы ведь справились с ней? Ведь так?

Справились. Еще как справились. Мы вдвоем и не с таким еще справимся.

- Давай-ка еще разок попробуем.

Но ведь ночь на дворе! Мы всех разбудим.

- Думаю, мне еще хватит сил взобраться.

Он открывает дверцу и ставит палку поперек, сделав подобие турника. Пашка весь дрожит от напряжения. А я дрожу от страха. Как бы не упал. И на кой черт ему под старость лет лезть в кабину. Не надо ничего доказывать. Я и без этого знаю, что он человек сильный. Любящий и сильный.

Уже две ноги на ступеньках.

Пашка держись! Я помогу. Не знаю, как, но помогу.

Он вваливается на сидение и долго хрипит не двигаясь. Чувствую, как его грудь колышется. Даже слышу его бешенный пульс.

Держись Пашка! Держись!

Отдышавшись, он садится на потрепанное сидение и по старой привычке вешает кепку на крючок под крышу.

- Ишь ты, до сих пор тут, - удивляется он, когда кепка занимает свое законное место.

Несколько минут сидит не двигаясь. Ловит дыхание и с нежностью трогает рулевое колесо. Да, именно с нежностью. Прикосновения всегда можно отличить. Нежное оно или обычное. Так вот у Пашки – нежное.

- Дадим им жару? – спрашивает он у тишины.

Дадим! Давай Пашка, я готов! Давай.

Пашка тяжело выдыхает и крутит ключ.

Теперь я дрожу всем телом, кашляя, чихая, выплевывая гарь и рвоту.

- Давай! – кричит Пашка.

Я стараюсь. Внутри все приходит в движение. Детали ворочаются в густом масле. Собираю все силы. Пытаюсь. Плююсь и чувствую, что не смогу. Не смогу.

- Давай! – криком кричит Пашка. – Давай! Как в старые добрые…

Один оборот. Второй. Третий…

Из трубы повалил черный дым, а тело словно получило разряд током. Тихая ночь наполнилась густым ревом. Испуганные собаки залаяли в соседних дворах. Думаю, скоро залают и соседи. Но Пашка рад.

Он скалится редкими зубами и кричит во все горло.

- Молодец! Хороший ты мой! Молодец!

Благо там не было ворот, потому что если бы они были, то мы бы снесли их. Старая резина вцепилась в твердую землю и с ревом выдрала верхний слой, бросив его далеко позади. Да. Как в старые добрые…

Я видел, как в доме вспыхнул свет. Слышал, как открылась дверь и на крыльце показался заспанный Валерка. Он что-то прокричал, помахал рукой, но Пашка только улыбнулся и сильнее вдавил педаль.

Не чувствуя ям и ухабов мы с ревом помчались по ночной улице. Собаки проводили нас своим протяжным лаем. Село осталось позади. Вот мы уже в поле. Пыль вздымается клубами и долго еще не опускается на землю.

Пашка крутит руль и до упора давит на газ. А я только рад этому. Пусть давит. Пусть…

Бескрайняя линия горизонта показывается впереди. Где-то там… там, где сереет небо и совсем скоро взойдет солнце ждет наш холм. Наше уютное место.

Мы мчимся, разрывая ночную тишину диким ревом двигателя.

И откуда у Пашки столько сил. Он ведь только что едва смог взобраться в кабину, а сейчас мертвой хваткой держит руль. Раз может он, значит и я могу.

Скорость увеличивается.

- Давай родненький! – кричит он, когда мы подбираемся к горке.

Еду. Как могу еду.

Взобравшись на холм, Пашка резко крутит руль, и я поворачиваю, слегка скользя по дерну и оставляя глубокий отпечаток протектора.

Пашка подруливает к спуску и останавливается.

Вот оно место. Как же долго меня здесь не было. Как же здесь не было нас.

Мы останавливаемся, но мотор не глушим. Пусть работает.

Сквозь шум, слышу, как дышит Пашка. Его хриплое дыхание в унисон звучит с мерным рокотом двигателя. Одним словом – друзья.

- Смог ведь. – говорит он и трогает рычаг передач.

Смог Пашка.

И вновь становится тихо, если не считать, как урчит мое нутро. Но оно не разрезает тишину, а скорее привносит в нее некую нотку жизни. Или нотку уюта – называйте это, как хотите.

- А помнишь, как мы тебя только приволокли к нам во двор? – тихо говорит он, но я все-таки слышу. Каждое слово слышу. И опять же… «тебя».

Помню. Все помню.

- А как в болоте погрязли, когда Славу Вильева из речки тянули. Помнишь?

Помню.

- А когда зимой в поле у тебя коробка навернулась, и мы с тобой всю ночь там кочевали, помнишь?

Помню.

- И как углем тебя тогда загрузили по самое не балуй. Тогда вся деревня тебе благодарна была. Помнишь?

- Помню.

- А сад… помнишь тот сад, который мы с тобой, считай вдвоем выкорчевали, чтобы новые саженцы посадить. Помнишь?

- Помню.

Спиной чувствую, что солнце встало. Пригрело кабину и совсем скоро доберется до села.

Пашка достает папиросу и закуривает.

- Хорошо тут у тебя. Но давай как в старые добрые…

Он выскакивает из кабины довольно легко и проворно. Садится рядом, закуривает и смотрит на село, где солнце уже коснулось домов.

- А помнишь, как мы в союзе на поле батрачили и тебе тогда премию выписали? – говорю я.

- Помню. – отвечает Пашка. - И то, как копил деньги, чтобы забрать тебя помню. И то, как испугался, что не успел, тоже помню.

- И я помню. А как нас угораздило тогда в город поехать, помнишь?

- Помню.

- А когда ты на техника орал, что он не следит за мной помнишь?

- Помню.

- А как мы смеялись тогда, когда случайно вспахали засаженное поле, помнишь?

- Помню. Все помню. – Пашка топчет окурок в землю. – Спасибо тебе. – и он гладит рукой колесо. Словно собаке за ушами чешет. – Спасибо что был со мной. Спасибо что не единожды выручал меня. Да что там меня, всех жителей выручал. Извини, если что-то было не так. Спасибо.

- И тебе спасибо Пашка. Мы ведь еще встретимся?

- Не знаю.

- Не здесь, так где-нибудь в другом месте. Ведь увидимся?

- Я очень на это надеюсь.

Пашка приткнулся к колесу, спустил кепку и закрыл глаза. Некоторое время я чувствовал его дыхание. Его сердцебиение. И его жизнь.

Когда солнце вскарабкалось на небосвод, на высоком холме, откуда видна вся деревня, так и стоял безжизненный трактор, а рядом, уткнувшись в колесо, сидел старик.

"Здесь все по-настоящему" Егор Куликов

Часть четвертая, она же последняя.

Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Вика

Вика не кричала, когда ее отрезало от друзей. Она настолько испугалась, что встала в ступор и не могла даже пошевелиться. Ни одна мысль не посетила голову. Она даже не заметила, как с наклоненной свечки сорвались несколько капель парафина и, упав на кожу, застыли полупрозрачным слоем.

Она очнулась лишь спустя несколько минут. За стенкой слышались разговоры. Но голоса доходили густые, шершавые. Вика прильнула ухом к стене. Она долго вслушивалась, пытаясь разобрать хоть что-то…

«Главное что все в порядке - подумала она. – Главное что у ребят все хорошо. Если говорят спокойно, значит, ничего не случилось. А если ничего не случилось, значит и у меня все хорошо. Ведь так?»

- Вика, ты там как? – послышалось над ухом.

Она отшатнулась от стены, не ожидав такого звука.

- Хорошо. Теперь хорошо.

- Ребята сказали, что пойдут, осмотрятся.

- Тогда и я пойду, - без раздумий ответила Вика и, не попрощавшись, вошла в комнату.

Ее удивлению не было предела. Внутренне она готовилась увидеть то, что было в предыдущих комнатах. Мрачные стены, картины, старую потрепанную мебель, толстый слой пыли и, конечно же, страх. Вика не представляла, как именно выглядит страх, но ожидала увидеть именно его.

Но когда огонек свечи выхватил довольно большую кровать, покрытую толстым красным пледом, она удивилась. Когда прошла дальше и увидела комод, на гнутых резных ножках – удивилась. Когда рассмотрела на вид тяжелый, массивный трельяж зеркала которого уходили высоко под потолок – Вика удивилась. Но больше всего она удивилась тогда, когда в танцующем пламени свечи увидела стопку относительно современных журналов.

«Наверное, организаторы забыли убрать. Ведь не может ведьмина спальня выглядеть так…так… так… - она долго не могла подобрать слово, - так современно что ли».

По сравнению с предыдущими комнатами эта, казалось, отстала от времени всего на какой-то десяток лет. Большинство старушек и в наше время доживают свой век на кроватях и мебели пятидесятилетней давности, а эта выглядит куда лучше. Да, кровать не самая новая, но комод вполне достоин и сейчас появится на прилавках магазинов. Трельяж конечно староват, но вполне может быть, что он специально заточен под старину. Мода она вещь такая. Непостоянная, пугливая и любящая прошлое. Она часто берет начало с прошлых поколений. Современники уже не помнят, так почему бы не использовать эскизы тех времен и не ломать себе голову. Не выдумывать что-то новое. Да и обои… О господи, здесь настоящие обои. Не дерево, потрескавшееся от старости и влаги. Не облупившаяся краска со следами насекомых, а настоящие более-менее современные обои. Однотонные, приятного нежного цвета мяты. Но стопка гламурных журналов была самым притягательным местом.

На комоде стояли шкатулки, банка с карандашами, книги и несколько расчесок. Вика поставила свечу на трельяж, и три свечи заиграли в отражении. Стало намного светлее и этого света хватало почти на всю комнату. Небольшую, прямоугольную, с плотными жалюзи. Вот! Именно они дополняли и подчеркивали современность комнаты. Не кровать, не комод, не обои и даже не трельяж с журналами. А именно жалюзи. Горизонтальные, пластиковые. Обычно такие вешают в офисах, а в дома чаще всего берут узорные и вертикальные. Но, видимо ведьма была не настолько богата, чтобы разжиться на достойные жалюзи.

Вика сделала пальцами щель в жалюзи, но за ними скрывалась тьма. Окна этой комнаты забиты досками. Забиты плотно и скорее всего не одним рядом, так как солнечный свет не пробивался нигде. Ни в щелях, ни в углах.

Девушка ходила по спальне, боясь притронуться к вещам. Она все больше рассматривала, наклонялась, чтобы увидеть ближе, но не трогала. Ей очень хотелось открыть пару ящиков комода, выбрать себе журнал, быть может, даже развалиться на чужой кровати, и она знала, что рано или поздно сделает это, но пока что боялась. Или, если быть точнее – стеснялась.

Настало время, когда она кончиком пальчика прикоснулась к расческе на трельяже. Ничего не произошло. А что собственно должно было произойти? Расческа как лежала, так и лежит. Когда она открыла ящик, то по дому прошел приглушенный звук пианино. Словно кто-то задел огромный камертон, который еще долго резонировал по всем комнатам, отражался от стен и застревал в углах.

Пламя свечи вздрогнуло и стало как-то темнее и сумрачнее. Вика насторожилась. Она почувствовала, как волосы колышутся на затылке. Внутри нарастает тревога, но откуда взялась эта тревога, она понять не могла.

Дабы успокоиться и немного развеяться, она решилась и вытащила из стопки первый попавшийся журнал. На всю обложку отшлифованное фотошопом лицо какой-то модели. В журнале бесконечные платья и наряды – ничего интересного.

Вика понимала, что ей надо бы найти выход из этой комнаты, ведь они недаром пришли в этот брошенный дом и заплатили деньги. Но ей не хотелось что-то предпринимать. Она, в общем-то, как и все, больше полагалась на Ваню. Он у них не раз бывал на квестах, он и притащил их в этот дом. Говорил что оно того стоит. По крайней мере, толпы мурашек уже не раз бегали по спине. А страх то и дело поднимался и опускался на дно души.

Она взяла журнал, где было хоть немного текста, и присела на стул перед трельяжем. Свеча отражалась во всех трех зеркалах, и света было достаточно, чтобы разглядеть буквы. Отражение из трех лиц, повторяло все движения Вики, но в какой-то момент, когда она уткнулась в журнал, все три отражения отказались повторять за ней. Они переглянулись между собой, и злая улыбка прошла по всем трем лицам.

Спустя пару минут ей наскучил журнал и она, не испытывая ни страха, ни стеснения, ни угрызения совести, что копается в чужих вещах, начала открывать ящики трельяжа. Шкатулки, шкатулки… бесконечные шкатулки, тюбики и баночки с мазями. В самом последнем ящике, она увидела крем, который не раз видела на прилавках. Прищурившись, она разглядела срок годности – годен еще четыре месяца. Отвернув металлическую крышку, Вика присмотрелась к крему. По виду все в порядке. Такой же влажный, немного жирный. Такой же белый. Понюхала. Пахнет приятно.

Окунув палец в крем, она еще раз поднесла его к носу. Пахнет хорошо. Вначале немного, совсем каплю, она нанесла на щеку и размазала. Крем приятно холодил лицо. Ей показалось мало, и она уже двумя пальцами зачерпнула крем и втерла в руки. Отложив баночку в сторону, Вика посмотрела на себя в зеркало. Отражения повторяли ее движения.

Чтобы сделать хоть что-то в этой комнате, кроме как почитать журналы и намазаться кремом, она взяла свечу и заглянула под кровать. Пусто. Сантиметровый слой пыли, свалявшиеся комки шерсти и мертвые насекомые. Много насекомых: стрекозы, мухи, муравьи, тараканы, жуки. Словно совсем недавно здесь распылили дихлофос, а все трупы замели под кровать, где они и покоятся по сей день.

Она выпрямилась и потрогала кровать. Мягкая. Присела на самый краешек, хотя уже перестала стесняться здешних вещей. Спустя минуту, Вика лежала на кровати расставив руки в стороны. Было довольно удобно. Матрас проседал под телом. Подушка приняла форму головы. На какое-то время, Вике показалось, что она уснула. Обстановка чужая, и немного жутковатая, но все же располагает ко сну. Горит свеча, потрескивает каплями парафина. Темно, уютно. Да и запаха нет как в тех комнатах.

Она бы спала и дальше, если бы не зуд. Вика и проснулась, оттого что чешет лицо. В полудреме она до того расчесала щеку, что та начал печь. Начала гореть, словно ее облили горячим парафином совместно с какой-то кислотой. Вика почувствовала, как поры на лице расширяются. Она пыталась сдержаться, но зуд только разогревался. С каждой секундой он становился все сильнее и сильнее.

Она подбежала к зеркалу и посмотрела на себя. Но отражение ей улыбнулось и помахала головой, словно говоря, я тебе не покажу, что ты хочешь увидеть. Вика отшатнулась, задела стул и упала на спину. Она ударилась головой, но эта боль никак не заглушила зуд, который расползался по телу как зараза. Как лишайник. Как мох. Начала чесаться шея, затем руки. Особенно руки. Не в силах сдерживаться, она начала тереться руками о шершавый пол. Вроде бы полегчало, но стоило ей остановиться, как зуд вновь начинал разрастаться.

Она почувствовала, как слезы полились из глаз. А после, почувствовала, словно под кожей кто-то сидит. И этот кто-то заставляет ее до крови стирать руки. Кожа покраснела и распухал. Ее нежные ладони превратились в руки рабочего, который целый день без перчаток, водил руками по не струганным доскам, загоняя толстые занозы под кожу.

На несколько секунд она сдержала порыв и остановилась. Руки начали дрожать, и единственным ее желанием было избавить себя от этого ощущения. Но избавить она могла, только начав снова и снова чесать руки. Ее розовый маникюр окрасился капельками крови. На коже оставались желобки от ногтей.

Она закричала и начала кататься по полу. Зуд поднялся от щеки к носу и перекинулся на левый глаз. Вначале тыльной стороной ладони, а после, невзирая на боль и боязнь причинить себе вред, она попыталась залезть ногтями внутрь, лишь бы он перестал чесаться. Но чем больше она чесала, тем сильнее зудело. Тем сильнее хотелось чесать. Она мечтала засунуть свои пальцы в глаз и почесать его изнутри. Потому как ей казалось, что зуд засел именно там. Где-то в мозгу. С той стороны глаза.

Она сняла с себя синюю блузку и начал чесать бока. Затем спину и шею. Все ее тело чесалось, и она не знала, за что браться. Когда она очередной раз пыталась дотянуться до источника зуда в глазу, то сделала себе больно. Ей показалось, что она повредила глаз. Продолжая чесать лицо, руки, шею, тело, а теперь еще и ноги, она посмотрела в зеркало. В этот раз она увидела там не ту странную девушку, которая отказывалась ей что-либо показывать. Она увидела свое раскрасневшееся лицо. Увидела распухший глаз и кровавые следы после ногтей на щеках. Она приблизилась к зеркалу на десять сантиметров, пытаясь разглядеть, все ли в порядке с ее глазом.

И в этот момент, когда она максимально ясно смотрела в свой распухший глаз, который облевался слезами, она увидела, как он шевелится. Словно ее глазное яблоко кто-то толкает изнутри. Она не чувствовала боли, но страх тут же прошелся по телу. Кто-то или что-то сидело у нее в мозгу и это что-то пыталось вылезти. Несмотря на то, что все ее тело ныло от изнеможения, а кожа покрылась красными рубцами и прыщами, она искривила лицо, словно красит ресницы, раздвинула пальцами веки и попыталась увидеть хоть что-то. И это что-то не заставило себя долго ждать. В ямочке между глазом и носом, где чаще всего скапливаются слезы, показалась черная точка. Она увеличивалась, пока не превратилась в тонкую палочку, больше напоминающую нить. Вика заворожено смотрела в зеркало, на время забыв о том, что все ее тело зудит так, словно с нее сняли кожу. Словно исхлестали крапивой.

Из желобка выскочила черная нить и за ней тут же вылезла другая, точно такая же. А после появился головка жука. Он выглянул, осмотрелся и протиснул дальше свое толстое тельце. Вика по-прежнему не чувствовала боли. Она ощущала лишь самое глубокое отвращение к жуку, который каким-то образом забрался в ее голову. А жучек тем временем выполз уже наполовину и неприятно щекотал лапками внутренности. Когда его лапки коснулись глазного яблока, веко машинально закрылось, придавив жучка. Он начал судорожно пытаться освободиться, царапая веко и нежную кожу. Он все-таки протиснул свое прямоугольное тельце и, взобравшись на нос, расставил крылья и взлетел.

Глаз тут же перестал чесаться. Словно и не было зуда. Словно не она пыталась дотянуться ногтями до другой стороны яблока. Это было похоже на нарыв, который вот уже три дня кряду болит, пульсирует и дергает. Но стоит сделать отверстие и надавить, как боль покидает тело вместе с гноем.

Глаз больше не чесался, но тело продолжало требовать.

Вика словно опомнилась и начал вновь раздирать кожу. Вновь ее ногти впились в кожу. Левая рука превратилась в нечто жуткое. Кровь прорывалась через глубокие ссадины и капала на пол. Не помня себя, она царапала все до чего дотянуться ее ногти. Когда она кинула взгляд на кровавые руки, то заметила, что и они покрываются мелкими черными точками. Они возникали на ладонях, на предплечье. Быть может, все ее тело покрылось этими точками, но она не видела. Она заворожено смотрела на руки, даже перестав раздирать кожу.

Точки начали увеличиваться, и она увидела, как из нее, из кровавых ран, из-под кожи начали выползать насекомые. Жуки, мухи, комары, тараканы. Разрывая мелкие ранки, они протискивали свои тельца на белый свет и, расправив крылья, улетали. Некоторые падали на пол, так как их крылья были склеены кровью.

Вика закричала и начал давить насекомых. Но сколько бы она их не убивала, из нее вылезали новые. Обе ее руки покрылись крошечными отверстиями, как гнездами. Словно ее кожа превратилась в пчелиные соты. Только вместо меда из отверстий лилась кровь.

Насекомых становилось все больше. Они начали вылезать отовсюду. Из комода, из-под журналов, из ящиков. Они превратились в какую-то черную реку в этом тусклом свете. И эта река текла к центру комнаты, где насекомых уже собралось достаточно. Они сбивались в одну большую кучу, которая росла на глазах.

В одну секунду, все ее изувеченное и изуродованное тело перестало чесаться. Словно последнее насекомое только что покинуло свое гнездышко. Выбралось, оставив после себя крошечную ранку, и улетело.

Но теперь, вместо зуда пришла боль от царапин. От ушиба на голове и от глубоких ран на щеке и теле. Вика со страхом вытянула перед собой руки, осматривая глубокие ссадины. Наблюдая, как кровь скапливается и капает на пол.

Насекомые продолжали стекаться в одном место – в центр комнаты. Жужжащая и двигающаяся куча доходила уже выше колен. Комната наполнилась звуками насекомых, их хлопающими крыльями, маленькими жесткими лапками. Иногда Вике казалось, что они пищат. Пищат, как маленькие дети, брошенные матерью.

Боясь подойти к черной куче, Вика отошла к двери и прижалась к стене. Она заворожено смотрела как насекомые, черными ручьями стекаются в одном место. Когда куча достигал ее роста, то начала деформироваться. Из бесформенной, движущейся груды насекомых начали образовываться руки, ноги и голова человека.

Вика тряслась от страха, боясь даже пошевелиться. Она как загипнотизированная смотрела на то, как куча превратилась в человека и сделала несколько шагов в ее направлении.

- Остался последний этап, - сказал человек созданный насекомыми. И голос его был соткан из множества ударов крыльями. – Твои друзья уже выполнили часть ритуала, теперь очередь за тобой.

Вика не смогла ответить. Она кричала, плакала и задыхалась. Ее грудь вздымалась как после бега. В голове не было ни одной мысли, кроме всепоглощающего чувства страха. Она зажалась в угол, надеясь, что это спасет ее. Она больше не чувствовала боли в руках и ссадин на лице. Единственным ее желанием, было поскорее убраться отсюда.

- Время для чужой крови! – сказало существо и в этот самый момент, Вика услышала крик Насти. Скорее всего, из соседней комнаты уже давно доносится визг ее подруги, но она услышала его только сейчас.

Вика обернулась, дернула ручку двери и увидела тьму. Увидела ночь, сотканную, словно из чего-то физического. Чего-то осязаемого как черная вата или как пепел от бумаги. После, она увидела существ, подобных тому, который появился в ее комнате. Только в отличие от насекомых, эти существа были созданы и вылеплены из тьмы. Они окружили слабый огонек свечи Насти и пытались ее схватить. Она увидела свою подругу, окруженную темными фигурами. Увидела, их костлявые руки, которые сейчас схватят кричащую Настю.

- Настя! Беги ко мне! Дай руку.

Подруга словно проснулась от крика и, бросив свой единственный источник света, помчалась к Вике. Но только она встала, как тут же рухнула на пол. Этим воспользовались тени и начали хватать ее за одежду. Вырывали клочки волос и хлестали ее по спине. Настя карабкалась по полу, как альпинист на вертикальную гору. Вика хотела помочь подруге, но боялась двинуться. Она кричала и тянула руку в эту всепоглощающую тьму.

Через секунду, она почувствовала, как в ее потную ладонь, легла холодная рука подруги.

- Вика помоги! – кричала Настя.

Вика изо всех сил тянула подругу. Она уперлась ногами в косяк двери, чтобы тянуть сильнее. Но тени… уже схватили Настю за ноги. Они до крови раздирали кожу на ее спине. Они вырывали клочья волос и сдирали куски кожи.

Вика видела животный страх в глазах Насти. Видела и знала, что она единственный шанс к спасению подруги. Она не замечала боли в своих руках. Настя дотянулась второй рукой и как клещ вцепилась в окровавленную руку Вики. Она хватала за раны, за глубокие ямки, где совсем недавно были насекомые. Но кровь… лилась по рукам, и Настя чувствовала, что ее пальцы скользят. С каждой секундой они смещаются на миллиметр. Она перехватилась, но пальцы все равно продолжали съезжать.

- Держи меня! – прокричала она и взмыла в воздух. Тени схватили ее. Настя держалась за руку подругу и летала по черной комнате.

- Хватит! – услышала Вика этот страшный голос тысячи насекомых.

Вика напрягла все силы и, побагровев от натуги, продолжала тянуть подругу за руку.

Она закрыла глаза и начала кричать. Крик придавал сил. В одну секунду, ей показалось, что тени отпустили Настю. Она по-прежнему сжимала руку подруги, но рука Насти не реагировала. Вика завалилась на спину, так как тяжести больше не было. Но ведь рука…

Она открыла глаза, увидев, что держит в своих руках, безжизненную руку подруги. Отрубленная дверью ровно по локоть рука капала кровью и в последний раз сжала пальцы.

Вика, обезумев от страха, отбросила руку, а сама повернулась спиной к запертой двери.

Существо из насекомых нависало над ней. Жуки, мухи, сороконожки, мокрицы, волнами двигались, и существо блестело на свету бесконечным множеством сверкающих панцирей.

- Время пришло!

Руки существа удлинились и схватили Вику за ноги. Девушка взлетела в воздух как пушинка. Она болталась вверх ногами под потолком, но не могла уже кричать.

Ее тело болело. Она чувствовала, как по ней бегают сотни, тысячи, десятки тысяч ножек. Твердые панцири царапают окровавленные руки и кожу.

С высоты комнаты, Вика посмотрел вниз, увидев четкий круг с четырьмя отметинами, который так же был сделан из жуков и тараканов. Линии круга, блестели и двигались, как иллюзорная картинка в интернете. Она упала на пол, в центр круга.

Существо снова деформировалось, растянуло тело девушки в кругу, чтобы она руками и ногами касалась этих самых точек.

Вика продолжала кричать, но насекомые начали забираться ей в рот. Она задыхалась, отплевывалась. Она чувствовала, как панцири, усы и ножки хрустят на зубах. Насекомые обволокли ее. Они забрались в уши, глаза, нос. Они словно возвращались в свои норки в ее коже. Прятались, будто бы сейчас снова распылят дихлофос.

Вика пыталась кричать от боли, но насекомые плотно забили ее горло. Еще немного и она бы задохнулась. Но в один миг, все мошки, жуки, мокрицы, сороконожки, мухи, тараканы, блохи – испарились. Они исчезли, ничего после себя не оставив.

Вика продолжала лежать в кругу. Она тяжело дышала, изголодавшись по кислороду. И в этот миг, что-то стряслось. Словно содрогнулся весь дом. Прошелся звук. Тяжелый и жирный звук. Как тогда, словно кто-то задел огромный камертон. Только в этот раз звук был глубже и тяжелее. Он растекался по дому и от него дрожали стены. Мебель начала прыгать на месте. С комода и трельяжа посыпались расчески и шкатулки. Стопка журналов съехала на пол. Кровать, как стиральная машина на отжиме, медленно скакала к центру комнаты. Еще чуть-чуть и она раздавит Вику. Но девушка не могла убегать. Она не могла двинуться.

Когда все прекратилось, а кровать замерла в сантиметре от головы Вики, дверь отворилась, и на пороге появился тот самый администратор.

Администратор

После того как он выполнил свою рутинную работу: страшным голосом рассказать страшную историю про ведьму, про дом, про бла-бла-бла… заклятие и обряды, он со спокойно душой ушел в крохотную комнату с мониторами.

Развалившись на стуле как на кресле, он закинул ноги на стол и полез в телефон. Он уже тысячу раз видел, как люди жались друг к другу в первой комнате. Как долго пытались из нее выбраться. Ведь не каждый будет совать клочок бумаги под огонь. У него, кстати, этих клочков еще штук триста за спиной лежит. На трех мониторах, поделенных на четыре части, были выведены изображения всех комнат в нескольких ракурсах.

Когда посетители зажгли свечи, мониторы вспыхнули ярким светом, но камеры быстро сфокусировались и вновь показывали достойную картинку. Администратор не повел и бровью. Новые мемы и посты были намного интереснее чем то, что происходит на экране. Нашли свечи, зажгли, молодцы.

Но он отлип от телефона, когда ребята из телевизора перешли в другую комнату.

- Хм… что-то быстро.

Отбросив телефон, он начала наблюдать за посетителями.

В тесную комнатку вошел Вова, тоже из персонала. Держа кружку горячего чая возле груди, он странно посмотрел на Саню, который втрескался в мониторы, а затем спросил:

- Чего там?

- Ребята профессионалы. Сразу догадались бумажку над свечкой подержать.

- Может уже были у нас?

- Не помню их. Как думаешь, за сколько пройдут?

Вова вздернул плечи и прислонился к столу.

- Ставлю на час или лучше на час двадцать.

- А я, ставлю до часа. Идет?

Вова подозрительно осмотрел вытянутую руку, но все-таки пожал и согласился.

Теперь они вместе начали наблюдать за посетителями, которые шерстили круглую комнату. Парень с пышной шевелюрой забрался на плечи короткостриженному и копался в часах.

- Ну чего вы там копошитесь? – недовольно сказал Саня и махнул рукой, словно только что его любимая футбольная команда допустила оплошность. – На стене картина, там предметы. Зеркало вы уже нашли, кнопку тоже нашли.

Вова только посматривал на часы и хитро улыбался.

- Ну, наконец-то! – обрадовался Саня, когда ребята из монитора встали на кнопки и оказались поодиночке. Потирая руки от скорой наживы, Саня взглянул на часы и затряс кулаками.

Он смотрел за парнем с шевелюрой, который долго ходил по чердаку, зачем-то возвращался к лестнице и вновь поднимался.

- Часы. Часы рядом с пианино. – Злился он. – Я сам их туда клал. Возьми их, возьми.

Парень подошел к пианино.

- Ну… ну!

По всему дому прокатился густой звук пианино и мониторы засеребрили снегом.

- Какого?! – крикнул Саня и несколько раз ударил по технике.

- Чего так?

- Опять сервак наверное перезагружать надо будет. В прошлый раз помогло.

- Может, они там чего натворили? – кивнул Вова на мониторы.

- Как? Бред какой-то. Ладно, подождем.

- Может, прервем?

- Давай подождем, пока горит свеча. А потом подождем еще десять минут и пойдем. Не хочу проигрывать. Смотри, покажу кое-что… - Саня достал телефон и включил видео.

Спустя примерно сорок минут, Вова сказал:

- Уже мое время подошло. Надо бы сходить.

- Ладно, пойдем. – Недовольно ответил Саня и встал. Он был недоволен и тем, что уже проиграл и тем, что приходится прервать квест и даже тем, что приходится тащиться в дом и делать лишнюю работу.

Саня позвенел тяжелой связкой ключей и пропустил вперед Вову.

Они прошли первую комнату со стойкой администратора, когда весь дом начал дрожать. Со стойки упали все листовки и ручки. Ребята схватились за стены, внимательно смотря на потолок, как бы чего не рухнуло.

- Ни фига себе! - сказал Саня, когда дом перестал трястись. Он включил свет во всем доме и открыл дверь во вторую комнату, где со стен на них смотрели мрачные картины. Открыл третью дверь и замерл.

В центре комнаты, в луже крови лежала девушка. Зеркало было разбито. На ее ноге зияла огромная кровавая дыра. Вся ее спина была изорвана и изуродована. Сквозь рваную одежду проступала кровавая плоть, словно ее избили хлыстом. Клочки волос валялись по всей комнате. Они не сразу заметили, что у девушки нет правой руки. Коротким обрубком, она тянулась до двери, распластавшись на полу.

Парни стояли без движения. Вова хотел уйти звонить в полицию, но из соседней комнаты послышался сдавленный хрип.

Ребята переглянулись и по краю, по самой стенке, чтобы не наступить в кровь, хотя сделать это было почти невозможно, они прошли до двери спальни.

Когда они открыли дверь, на полу, лежала вторая девушка. Ее лицо было изувечено, будто она попала в аварию. Ее руки были покрытыми лопнувшими язвами.

- Вам помочь? – испугано спросил Саня и взглянул на Вову.

Девушка легко встала на ноги и отряхнула пыль с колен, что весьма удивило парней. Она двигалась спокойно и уверенно. Словно не чувствовала боли от своих увечий.

- Я справлюсь, - сказала девушка скрипучим голосом, похожим на лязг металла.

- Вы… вы уверены? – ошалело спросил Вова.

- Я только что, словно заново родилась.

От ее противного голоса хотелось закрыть уши.

- Лучше я себя еще не чувствовала.

Уверенным шагом она прошла мимо парней, одарив их пустым и тусклым взглядом.

Конец.

Пы.Сы. Я понимаю что сюжет был предсказуем с первой главы. Но у меня не стояла цель сделать позаковыристей линии, да повороты покруче. Я впервые писал в этом жанре и мне было интересно само описание, расчлененки, мерзости и отвращения. Надеюсь получилось. Глядишь в будущем вернусь к этому жанру.

"Здесь все по-настоящему" Егор Куликов

Часть третья из четырех.

Часть первая

Часть вторая

.

Настя

.

Когда неожиданно, всех ее друзей отрезало этими странными дверьми, этими колбами, упавшими с потолка, первым что сделал Настя – закричала. Она кричала так громко и так долго, что начала задыхаться. А когда в легких закончился воздух, она несколько секунду кричала безмолвно, тихо с легким посвистыванием. Набрав очередную порцию кислорода, она вновь раскрыла рот и закричала.

После того как она поняла, что ей ничего не угрожает, то осмотрелась и замолчала.

- Ребята, с вами все в порядке? – ответа не было. – Ребята!?

Она подошла к одной перегородке, затем к другой. Тишина. И лишь спустя минуту, к ней обратился Ваня, а затем и Леха. И всех их интересовало как у нее дела?

- Не очень у меня дела? – тихо сказала она, зная, что ее не услышат.

Она подошла к комнате, где была Вика:

- Вика, ты там как?

- Хорошо, - послышалось из-за двери. – Теперь хорошо.

Голос как из бочки. Как из-под воды.

- Ребята сказали, что пойдут, осмотрятся, - прильнув к стене, сказала Настя.

- Тогда и я пойду. – Довольно легко ответила Вика, словно не она сейчас находится один на один с комнатой и темнотой.

- Вика!.. Вика!.. – прокричала Настя, но безуспешно. Видимо подруга ушла.

Настя обернулась к темной круглой комнате и ей в один миг стало жутко и даже страшно. Крохотный огонек свечи отплясывал на фитиле, но его не хватало, чтобы охватить всю комнату. Из-за этого, помещение, словно давило на нее. Словно тьма сгущалась и если Настя не будет постоянно смотреть на круг света, то он будет сужаться, сужаться, пока не исчезнет вовсе. Пока не схлопнется как мыльный пузырь.

Она прошлась вдоль круглой стены, с опаской поглядывая на новые круглые коконы, которые одним моментом отгородили всех ее друзей. Было страшно, жутко и тревожно находиться здесь одной. Но выбора не было.

Если все ее друзья ищут выход из этого квеста, то ей стоит последовать их примеру. Настя держала свечу на вытянутой руке, чтобы большая часть комнаты всегда была освещена. Хоть и слабо, хоть и тускло, но освещена. Так ей было проще и спокойней. Большое зеркало под длинными часами отражало огонек свечи, что немного увеличивало область света. Но Настя боялась к нему подходить, каждый раз, с недоверием посматривая в сторону отражения.

Спустя две минуты, после того, как она последний раз слышала голос Вики, наступила тишина. Если бы в доме были мыши, а Настя очень надеялась, что в доме нет ни мышей, ни крыс, то она бы легко услышала, как эта мышка жует орешек где-нибудь в своей норке. Настя замерла и единственный звук, который доносился до ее ушей, это легкое потрескивание парафина. После, она услышала свое прерывистое дыхание, и сама же испугалась его. Зажав рот рукой, она постаралась дышать носом, но спертый и сырой воздух был так неприятен, что она решила пусть будет хоть какой-то звук, чем старческая вонь в носу.

Прохаживаясь вдоль стены, она думала с чего бы начать. Ребята там, наверное, уже нашли что-то. Уже перерыли свои комнаты, перевернули там все вверх дном, а она все ходит вдоль стены, с опаской смотря на зеркало и изредка задирая голову, чтобы посмотреть на кукушку, которая и не кукушка вовсе, а змея. Металлическая змея с блестящими глазами. Но она редко смотрела вверх. Не из-за змеи и не из-за часов. Ее пугала пустота и черная ночь у нее над головой. Так как потолка не было видно и пламени свечи не хватало, ей казалось, что сверху что-то вроде космоса. Вроде бесконечной трубы, уходящей далеко в ночь. Она знала, что за стенами этого дома светит солнце, люди ходят на работу, обедают в кафе, смеются и развлекаются. Но здесь все было по-другому. Здесь даже потолка нет, а есть только тьма. Густая тьма. Словно она состоит из расплавленной смолы или из мелкой крошки черного угля. Словно у тьмы есть физическая форма.

Незаметно для самой себя, Настя даже слегка присела на корточки, боясь, что тьма раздавит ее. Опомнившись, она выпрямилась, расправила плечи, убрала волосы за уши и глубоко вдохнула. И не так страшно стало. Не так одиноко.

И в этот самый миг, за спиной прозвучало:

- Настя, ты тут?

Она вздрогнула и едва не выронила свечу.

- Да!

- Нашла что-нибудь? – это говорил Ваня. Она подошла к его перегородке.

- Я не искала. Я вас жду.

- А ребята что-нибудь нашли? – кричал Ваня, словно погруженный в бочку с водой.

- Ничего! – прокричала Настя

- Ладно, я наверх…

- Иди уже… - прошептала она. – Напугал только меня.

И когда тишина вновь заволокла помещение, а Настя снова почувствовал одиночество, от перегородки, где был Леха, послышались глухие удары.

- Чего тебе!? – не скрывая раздражение, проорала она.

- Нашла, говорю что-нибудь?

«Да что я вам, следопыт, что ли какой?» - подумала она, но сказала:

- Да, часы, зеркало и шкаф.

- А ребята нашли? – этот тоже как будто в подушку кричит.

- Пока что нет.

- Ладно, я пойду. Чуть позже поднимусь.

- Иди уже, иди, - недовольно пробурчала она, хотя голос друга вселял в нее какую-то уверенность и прогонял прочь одиночество.

Странное чувство. Ей, наверное, впервые в жизни, хотелось остаться одной. Да еще и здесь, среди огромного зеркала, странных часов и черного купола потолка.

Она подошла к горшку с засохшим цветком, когда по всему дому послышался томный звук пианино. Одна единственная нота, как колокол зазвучала и долго еще блуждала в темной комнате. И этот звук принес с собой какую-то волну обеспокоенности и тревоги.

Спустя пару минут, из-за двери, где был Ваня, послышалась игра на пианино. Собачий вальс, - без проблем узнала мелодию Настя, хотя слышно было плохо. Спустя секунду, что-то тяжелое ухнуло у Лехи в комнате и из книжного шкафа выпала книга. Настя вновь вздрогнула и поняла, что не хочет оставаться в одиночестве. Она сейчас согласна на то, чтобы и Ваня, и Леха, и Вика, постоянно дежурили возле своих перегородок. Чтобы они нескончаемо говорили, и она всегда могла слышать их голоса. Чувствовать их рядом и только от этого ей станет комфортно и не так страшно. Но их нет. Все они смелые и все они знают, что делать. Даже Вика и та, ни разу не спросила, как у нее дела. Может спросить мне?

Нет! я тоже должна быть смелой и самостоятельной. Хватит постоянно держать за руку подругу. Я им покажу, что и сама смогу найти выход. Смогу.

С невероятной решимостью Настя начала ходить по комнате в поисках чего-нибудь. Она без страха посмотрела наверх, ощупала узорную рамку зеркала и даже несколько раз взглянула на отражение. Она дошла до книжной полки и заметила, что одна из книг валяется на полу. Да, она выпала после того, как у Лехи что-то громыхнуло.

Настя взяла толстую книгу в твердой черной обложке без картинки и надписи. Страницы книги были похожи на фолиант, словно книга дошла до наших дней из средневековья. Но что было странным, так это то, что страницы были пусты. Ни одной надписи. Ни одной заметки или рисунка. Не было и выходных данных на форзаце книги, хотя казалось, что книга, напечатанная в типографии из-за прошитого корешка. После того как она веером раскрыла книгу и не увидела там ровным счетом ничего, Настя начала тщательно просматривать все страницы. Спустя минут пять она поняла, что занимается совсем не тем, что нужно. Пролистала меньше четверти, а записей как не было, так и нет.

И тут она вспомнила эффектный фокус Лехи. Поместив свечу на столике рядом с засохшим цветком, она провела страницу над пламенем, где тут же стали образовываться буквы. Это простое действие привело ее в неописуемый восторг. Настя почувствовала себя героиней захватывающего фильма, которая должна разгадать загадку и спасти мир от зла. Дрожа руками, она водила листком над пламенем свечи, пока все буквы не высветились.

Душа уходит в пятки

Не видно ни черта

Давай сыграем в прятки

Здесь только ты и я…

Настя не сразу сообразила смысл послания. Она взяла другую страницу, провела над пламенем, но и на ней было то же самое. Она выбрала произвольную страницу в середине книги, но и она показала четверостишье. Другая, другая, другая, все одно…

Душа уходит в пятки

Не видно ни черта

Давай сыграем в прятки

Здесь только ты и я…

Настя захлопнула книгу и хотела вернуть ее на полку, но не нашла место откуда она выпала. Пока она выбирала, куда бы пристроить книгу, ее охватило странное чувство пристального взгляда. Она почувствовала это спиной, плечами. Словно этот взгляд, как и тьма, имели физическую форму. Кожа на руках пошла пупырышками, волосы встали торчком.

Ей страшно было оборачиваться, но она все-таки повернулась. Ничего… тишина, полумрак и дрожащие тени на стенах.

Бросив книгу на столе, она схватила свечу и начал кружить по комнате. Пламя тряслось на фитиле, и она почувствовала, что тоже начинает трястись. Мороз прошел по коже. Но это был холод не от страха. В комнате упала температура, потому как пар клубами начал выходить изо рта. Только сейчас Настя почувствовала, как тепло возле свечки. Возле ее пугливого огонька.

Она прижала свечу ближе к груди, всем телом впитывая слабое тепло огня. Невольно она кинула взгляд на зеркало, где ее собственное отражение пугливо держало свечу двумя руками. Длинные белокурые волосы стекали на плечи. Серая кофта и обтягивающие голубые джинсы, которые так же казались серыми в этом освещении.

«Как монашка», - подумала Настя и, не смогла устоять от соблазна подойти ближе к зеркалу, чтобы еще раз осмотреть свою внешность. Вглядываясь в отражение, она зависла на некоторое время и ей на ум пришла страшная мысль. Она посещала ее и раньше, особенно в детстве, но сейчас эта мысль пронзила мозг как молния. Будто бы она поменялась местами с отражением. Теперь та «она» это и есть ее собственное «я». Настя замерла и в тот же миг взвизгнула, потому что прямо над ней, огромные длинные часы пробили час.

Звук резонировал в круглой комнате, отражаясь от стен. После того как гуляющий грохот часов стих, остался хорошо слышен звук шестеренок. Тик-так…тик-так…

Настя задрала голову вверх, туда, где часы скрывались в темноте. Она увидела вытянутую жердочку. Пустую…

Но ведь там была змея. Она точно помнила, как на конце палочки, обвившись в узелок, была черная змея с блестящими глазами. Но сейчас жердочка опустела.

Настя начала судорожно смотреть под ноги. Она и не предполагала, что змея соскочила с жердочки вместе с ударом часов и сейчас притаилась вдоль стены, сливаясь с плинтусом.

Девушка первым делом осмотрела себя и от того что на ее ногах были кроссовки, ей стало не так страшно. А ведь она хотела надеть сандалии. Открытые сандалии с кожаными ремешками и золотой застежкой.

Ей хотелось задрать ноги к верху, чтобы не касаться пола. Она знала, что змея могла соскочить, когда угодно. Могла упасть, когда все двери захлопнулись. Или, когда у Лехи в комнате что-то грохнула. Ведь тогда упала книга с полки, почему бы и змее не свалиться. Но если так, то где она? Почему она не валяется точно под часами. Ведь пол чист. Ничего лишнего.

Для подтверждения мыслей она посмотрела на пол. Отражение последовало ее примеру. Из-за зеркала, в комнате казалось светлее. Боковым зрением Настя заметила отражение. Оно смотрело на нее и совершенно не двигалось, в то время, как Настя продолжала осматривать пол. Она почувствовала, как озноб прошел по телу. Она боялась взглянуть открыто, чтобы убедиться, что отражение живет своей жизнью. Она не хотела туда смотреть, пытаясь сохранить иллюзию, что это не правда. Это воображение, преломленный свет, стрессовая ситуация… да что угодно, но точно не…

Девушка в зеркале улыбнулась и приблизилась, Настя отскочила к шкафу, уставившись на отражение, которое замерло на границе. Ей казалось, что еще чуть-чуть и оно, выдавив зеркало, ворвется в комнату и тогда она будет тут не одна. Она будет тут с этим.

Но «это» не двигалось. Оно опустило голову, и ровная гладь волос закрыла лицо. Ее свеча так же ярко горела возле груди.

Не успела Настя отойти от шока, как почувствовала легкое прикосновение к лодыжке. Почему-то она сразу догадалась, что это змея. И ее нисколько не удивляло, что еще час назад, эта самая змея как игрушка болталась на жердочке, а сейчас ползает у нее в штанине

Выронив свечу, Настя подпрыгнула, взвизгнула и потянулась к ноге. Она видела как нечто длинное, переваливается под джинсами, а секундой позже почувствовала укус в районе икры. Боль мгновенно пронзила ногу, словно змея не укусила, а…

Да, так и было. Кровавое пятно начало расходиться на джинсах увеличиваясь с каждой секундой. Настя визжала, прыгала на одной ноге и била руками по змее, которая укорачивалась и исчезала. Настя почувствовала, как змея уже наполовину влезла в ногу. Ощущала ее мышцами. Болело все тело, а не только нога. Не помня себя, она схватила горшок с сухим цветком и ударила себя по ноге. Она била до тех пор, пока не устала рука, и боль от укуса не перемешалась с болью от ударов.

Наконец-то Настя задрала штанину и увидела черный хвост змеи. Превозмогая боль и дикую боязнь этих скользких существ, она схватила ее за хвост и начала вытаскивать. Она чувствовала, как мелкие чешуйки идут против шерсти, раздирая кожу и мясо. Окровавленный хвост скользил в пальцах, но Настя мертвой хваткой держала кончик и, обливаясь слезами, тянула змею на свет. Когда из раны показалась крохотная голова со стеклянными глазами Настя размахнулась и ударила змею о стенку. Затем ударил о пол, стол, книжную полку. Она била ее так долго, пока та не повисал в ее руках как обычный канат. Несколько секунд она смотрела на мертвую змею, затем выбросила в темный угол и тут же пожалела об этом. А вдруг она не умерла? Вдруг она оживет и вновь заползет под штанину? Но идти и проверять у нее не было сил.

Она села в лужу крови, закатала пропитанную кровью штанину и с пренебрежением осмотрела рану. Глубокая дыра зияла точно посередине икры. Кровь равномерно заполняла рану и стекала по ноге в кроссовок. Ей противно было смотреть на собственную обезображенную ногу, но и оторваться она не могла. Словно взглянула в глаза удаву, который гипнотизировал ее и управлял ее разумом.

Она бы и дальше обливаясь слезами, смотрел на ногу, если бы не свет, который начал гаснуть. Круг около свечи становился все меньше. Прогоревшая больше чем наполовину свеча, лежала на боку, и ее огонек едва был жив на коротком обрубке фитиля. Дрожащими руками Настя дотянулась до свечи и осторожно подняла ее. Она боялась, чтобы огонек не погас. Ведь тогда наступит тьма. Настоящая тьма.

Почему-то она не обратила внимания, что девушка в зеркале, по-прежнему стоит опустив голову и держа горящую свечку в руках. Быть может, если бы Настя смогла оценить обстановку, она бы ни за что не поползла спиной к зеркалу. Но свет… источник света манил ее, как ночной фонарик манит мотылька. В ней сработал самый обычный человеческий инстинкт, взведенный страхом как курок у револьвера. Там, где светло, там безопасно. Или, по крайней мере, там безопаснее, чем во тьме.

Настя продолжала неуклюже ползти спиной к зеркалу, где девушка уже подняла голову и улыбнулась. В отражении была та же Настя, в той же одежде, с теми же длинными волосами. Со свечкой, сгоревшей чуть больше полвины. Единственное что их различало, это целая штанина, потускневший взгляд и золотой кулон у отражения.

Когда Настя уткнулась спиной точно в зеркало, она оказалась на уровне колен девушки. Настя обернулась, но было уже поздно. Девушка выбросила свечу, вытащила руки из зеркала, схватила ее за волосы и ударила лицом о стенку.

Искры… нет не искры полетели из глаз. Из глаз прыснул столб пламени, а голова загудела как колокол. Уткнувшись руками в раму зеркала, Настя пыталась удержаться в этом мире, боясь, что «она» затянет ее туда. В зазеркалье.

Она не сразу почувствовала рассеченную бровь. Поняла это лишь тогда, когда кровь пеленой упала на правый глаз. Девушка ухватила Настю за затылок и тянула ее к себе. Когда лицо коснулось зеркала, то ровная гладь всколыхнулась как вода. Настя почувствовала, что не может дышать в том, другом пространстве. Она попыталась выпрямить руки и ей это удалось. Живительный кислород ворвался в легкие. Настя уперлась ногами в стену и вырвала голову из кривых рук девушки. В отличие от Насти, которая кричала и вопила во все горло, девушка не проронила ни звука. Искриви в натуге лицо, она, молча, напрягала каждый мускул и как паук тянула жертву в свое жилище.

Настя выпрямилась на полу, уткнувшись ногами в стенку. Свеча вновь откатилась в сторону, едва не погаснув. Крохотный огонек доживал свой век.

Настя на ощупь нашла цветочный горшок, которым долго била себя по ноге и, когда девушка тянула ее за ноги, она ударила им по зеркалу. В самый последний момент, когда горшок почти коснулся зеркала, она подумала, что зря это сделала. Ведь он войдет в зеркало как в воду. Но горшок ударился о твердую поверхность, и паутина трещин тут же расчертила зеркало. Если бы девушка из зеркала могла кричать, она бы закричала. Но в итоге она всего лишь исказило лицо и ударилась в трещины как в решетку.

Настя продолжала чувствовать крепкую ладонь у себя на лодыжке, пока не посмотрела. Небольшой треугольник зеркала откололся и, упав на пол, рассыпался искрящимися стеклами. И именно в этом треугольнике была рука той девушки. А сейчас ее рука сжимала Настину лодыжку и истекала кровью. Настя судорожно дернула ногой, и безжизненная рука упала на пол. Силуэт девушки подсвечивался тусклым светом оттуда, куда она бросила свечу, и Настя вдруг вспомнила о том, что и у нее должен быть свет. Перед зеркалом она увидела блестящий кулон и машинально сунула его в карман.

Вновь она спасла чуть живой огонек, который вернувшись в прежнее положение, радостно схватился за фитиль и осветил комнату.

Наученная ошибками прошлого, Настя боялась прикасаться к какой-либо из стен. Девушка из зеркала, истекала кровью и стучала с той стороны по трещинам-решеткам.

Настя села в центре комнаты, наблюдая за девушкой. Свет падал на стену, за которой находится Вика.

Со страхом наблюдая за горящей свечой, Настя бросила взгляд на стену, где появились тени. Человеческие тени, словно их отбрасывают некие сущности, стоящие рядом с ней. Невидимые глазу люди, но видимые для огня. Тени танцевали, повинуясь пламени свечи. Теней стало много. Они окружили Настю со всех сторон, но никто не решался прорываться в освещенный круг. Их черные руки, словно были сплетены из тьмы. Корявыми пальцами они врывались в освещенный круг и, словно получив ожог, одергивали их на безопасное расстояние.

Настя посмотрела на огонек, отметив про себя, что свеча почти прогорела. Из-за того, что она несколько раз падала, гореть ей оставалось недолго. Может быть десять, или пять минут.

Она решила, что лучшим выбором будет, если она подожжет книги. Передвигаясь на четвереньках по жесткому полу, она хотела подобраться к шкафу с книгами, но тени не дали. Они как солдаты встали в ряд, и свет обрывался на них. А когда Настя подползла ближе, черная рука ворвалась в круг света и полоснула ее по лицу. Две глубокие царапины пролегли ото лба до подбородка. Правая бровь распухла и свисала на глаз как опухоль. Нога продолжала кровоточить и болеть. А теперь добавились еще и раны на лице, которые тут же наполнились густой кровью.

Настя посмотрела вверх и увидела, как тьма надвигается. Черный потолок, точнее черное пространство давит на нее как пресс. Будто она зажат в тисках, и кто-то неведомый вращает рукоять и совсем скоро тьма расплющит ее.

Огонек свечи продолжал танцевать. Он не стал меньше. Он был тем же, но круг сузился. Сузился до полутора метров. Спустя минуту до метра. Тьма сгущалась, и граница света не рассеивалась, как это происходит всегда. Свет не входил во мрак и не угасал там медленно и плавно. Здесь у света и тьмы была четкая линия. И эта линия приближалась с каждой секундой.

Настя оказалась в маленьком коконе. В колбе. На единственном островке спасения.

Набрав полные легкие воздуха, она закричала. И как бы эхом, услышала крики Вики в соседней комнате. Крик был приглушенным и далеким. Но спустя секунду, Настя услышала четкое:

- Настя! Беги ко мне! Дай руку.

В стене появился просвет. Желтая полоска света ширилась, и Настя видела, как черные тела теней кричат и корчатся от боли. Они с визгом, с дикими воплями прятались, но все еще продолжали вытаскивать костлявые руки на свет.

Настя поняла, что другого шанса у нее не будет. Бросив огарок свечи, она вскочила на ноги, но тут же упала от невозможной боли. В кровавую рану на ноге, словно вновь забиралась змея. Не теряя ни минуты, она поползла к свету. К открытой двери, где уже показалась рука подруги.

Черные тени набросились на нее. Они рвали одежду, вырывали клочья волос. Хватали за руки, ноги и лицо. Расстояние близилось. Под градом ударов, под тысячью когтистых пальцев она ползла к двери.

Она наполовину была уже в ярком свету открытой двери. Крича и плача, она почувствовала, как одна из черных рук схватила за ногу. Там, куда так рьяно пыталась забраться змея. Все тело словно получило удар током. Она закричала, последний раз дернулась и ухватилась за потную ладонь подруги.

"Здесь все по-настоящему" Егор Куликов

Часть вторая из четырех.

Часть первая

.

Лёха

.

Он сразу почувствовал, как сердце бешено стучит в груди. Эта перегородка отрезала его от друзей и едва не погасила пламя единственного источника света. Он слышал, как Настя кричит за дверью. Кричит громко и протяжно. Но до него доносился легкий, приглушенный крик.

- Настя! – крикнул он и прикоснулся к стене.

- Чего? – послышалось ему, словно она была не в паре сантиметров, а в нескольких ста метров.

- Ты как?

- Нормально.

- Спроси у Ваньки, как мне отсюда выбраться.

- Думаешь он знает? Это же квест. Найди там какой-нибудь ключ.

Леха осторожно заглянул в черную пропасть лестницы и что-то ему перехотелось искать там отгадку. Ему вдруг захотелось вернуться к девчонкам, вернуться к Ваньке, который всегда знает, что делать. Но уж точно не спускаться в подвал, откуда веет густой сыростью.

- Ладно, - после паузы сказал он. – Я сейчас схожу, гляну что там.

Ступеньки казались мягкими от сырости. Воздух был затхлым и спертым, словно здесь уже несколько лет не отрывались двери. Кирпичная стена обросла каким-то серым мхом, точно на ней висит огромный ковер с длинным ворсом.

Леха спустился в подвал, ощутив под ногами тонкий слой воды. А после и услышал, как тишина наполняется звуком падающих капель. Низкий потолок был покрыт конденсатом и свисающие пузатые капли блестели под светом свечи.

Небольшое помещение вмещало в себя длинный деревянный стеллаж вдоль стены, заставленный банками. Овощи, фрукты, компоты. Леха поводил свечой вдоль стеллажа, отрывая куски от тьмы. Напротив, погруженный в тонкий слой воды стоял кованый сундук с огромным амбарным замком. Еще, у самой стены стоял высокий стол с инструментами и кухонными приборами. Мясорубка прикручена с торца стола с большой эмалированной миской. Складывалось впечатление, что кто-то совсем недавно занимался прокруткой овощей и просто ушел на время. На железных, ржавых крюках над столом висели тряпки и цепи. Высокая башня из кастрюль едва держалась на краю стола.

Было холодно и страшно.

Леха водил свечой из стороны в сторону, жадно наблюдая за пламенем, которое танцевало от движения руки.

- Только не погасни, - попросил он свечку и прикрыл пламя ладонью.

Осмотревшись около минуты, он поднялся по лестнице и вновь прислонился к перегородке.

- Насть! Насть, нашла что-нибудь?

Ответа не последовало.

Леха несколько раз стукнул по стене и услышал далекое:

- Чего тебе?

- Нашла, говорю что-нибудь?

- Да. Часы, зеркало и шкаф, - не очень удачно сострила она.

- А ребята нашли?

- Пока что нет.

- Ладно, я пойду. Чуть позже поднимусь.

Несколько минут он стоял возле двери, собираясь с духом, чтобы вновь спуститься в сырой, промозглый подвал. Свеча прогорела чуть больше половины. Огонь быстро съедал мягкий парафин и иногда горячие капли стекали к основанию свечи.

Алексей медленно, ступенька за ступенькой спустился в подвал и еще раз осмотрел пространство. Естественно за время его отсутствия, ничего не изменилось. Стоял сундук. Стоял стеллаж с банками. С потолка капала вода, а пол, залитый ровной гладью, расходился широкими кругами после каждого шага.

Больше ради приличия, нежели из-за того, что ему действительно хотелось искать выход, Алексей подошел к стеллажу и начал разглядывать банки. Трёхлитровые в основном были с какой-то мутной, непрозрачной жидкость. В банках что поменьше, хранилось лечо и варенье. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Мелкорубленые овощи. Несколько банок, на верхней полке были с вишневым компотом: в красной жидкости плавали круглые ягоды.

Спустя минуту он решил, что видел уже все возле стеллажа и поэтому пошел к сундуку. Амбарный замок хоть и висел в петлях, но был открыт. Сдирая ржавчину, Леха вытащил замок из петель и бросил его под ноги. Крышка сундука со скрипом подалась вверх, открыв ему содержимое. На дне были разбухшие от влаги книги, сырые вещи и довольно много бижутерии.

«Вряд ли тут хранится настоящее золото» - подумал он.

Кольца, подвески, кулоны и ожерелья, отсвечивали желтым светом от пламени свечи. Кончиками пальцев, Леха поддел махровый халат, повесил его на край сундука, продолжая осматривать книги и украшения.

Среди всего этого многообразия он увидел три или даже четыре золотых прямоугольника. Не сразу сообразив, что это может быть и как их использовали для украшений, он поддел один прямоугольник на руку и тут же бросил его обратно, при этом резко отшатнувшись в сторону.

Он трогал зуб. Настоящий золотой зуб, который, скорее всего, был у кого-то в челюсти. Только сейчас он заметил, что зубов было намного больше, чем три или четыре. Они прятались по углам, скрывались среди других украшений, забились в распухшие страницы книг и в сырые вещи. Помимо тяжелого халата, там еще были рубашки, грязные брюки без ремня и белые накидки, которые дают в больницах.

Алексей подошел к столу, примерил в руке длинные металлические щипцы и вернулся к сундуку.

Превозмогая страх и отвращение, он начал ковыряться щипцами в сундуке, аккуратно перекладывая вещи, ворочая книги и поддевая на края щипцов золотые украшения. Под взбухшими книгами с истлевшими обложками он увидел несколько книг в кожаном переплете. Естественно, они привлекли его внимание и Алексей, поддев щипцами, взял одну из них в руки.

Холодная, коричневая кожа скользила в руке. Если бы не глубокое тиснение, то совсем бы выскользнула, как только что пойманная рыба.

Алексей открыл книгу и в тусклом освещении постарался прочесть содержимое. Выцветшие буквы прыгали вместе с дрожащим пламенем свечи. Едва видимые рисунки людей, трав и деревьев, тускло просматривались на желтых страницах. Он долго листал книгу и, дойдя до середины, где цвет чернил был самым стойким, увидел рисунок человека в разрезе. Как в учебнике по анатомии, только более грубо и не так красиво. Он разглядывал внутренности, печень, почки, селезенку, сердце… немного левее был небольшой список: легкое – 2, печень – 1\4, тыльная сторона мозга – 1, четыре пальца с левой руки, кроме большого, глаз (не обрабатывать) – 1.

«Бред какой-то» - подумал он и бросил книгу в сундук.

Тяжелая книга мягко легла на вещи, и он увидел, как из-под брюк, торчит золотой гребешок. Схватив щипцы, он поддел его, и на свет показался длинный гребень, на вершине которого сидела стрекоза.

«Как она тут не сломалась» - резонно заметил Алексей, потому как стрекоза была выполнена слишком тонко и ювелирно. На ногах-нитях, она взобралась на вершину гребешка. Ее длинное золотистое тельце было усыпано зелеными и красным камнями. Четыре едва заметных крыла были сотканы из стекла. Но самыми красивыми оказались глаза. Они были сделаны из чистого хрусталя с обсыпкой мелких камней синего цвета. И было крайне удивительно, что здесь, под ворохом тряпок, книг и других украшений у стрекозы не выпал ни один камушек, не согнулась ни одна ножка. А едва заметные крылья из стекла не разбились и не лопнули.

Леха вспомнил записку, что Ваня вытащил из часов и вспомнил, что там был этот предмет. Этот факт повеселил его. По крайней мере, он выполнил часть задания в этой комнате и теперь, когда они соберутся все вместе, он с гордостью предоставит им этот драгоценный гребешок. Осталось лишь выбраться из подвала и дело сделано.

Хоть гребешок и валялся непонятно где и непонятно с чем, Алексей все же отнесся к нему более уважительно, чем предыдущий хозяин. Он нежно взял гребешок за длинные зубья и долго не мог выбрать ему место. Волосы были короткими, и он там не удержится. Карманы на джинсах узкие и стрекоза там точно перестанет существовать как ювелирное изделие. А вот нагрудный карман рубашки – самое место. Зубья как раз достают до дна кармана, а стрекоза торчит сверху и не должна сломаться, или повредиться.

Леха отбросил щипцы на пол, и медленно начал опускать крышку сундука. Когда крышка дошла до своей критической точки, то со скрипом и жутким грохотом захлопнулась.

Сырой и тесный подвал словно вздрогнул на эти доли секунды. Но кирпичные стены с пушистым мхом, быстро поглотили звуки, вновь оставив Алексея в тишине с редко падающими на водную гладь каплями.

Подойдя к столу, он почувствовал, как кроссовки промокли, и холодная вода пробирается выше. Леха схватился за крюк и в этот самый миг услышал, как по всему дому прокатился протяжный звук пианино. Долгий и густой, как воздух в подвале. Несколько секунд он стоял на месте, а потом дернул крюк, который оказался рычагом, и подвал вновь пронзил грохот падения чего-то тяжелого. Этим чем-то, оказалась огромная деревянная дверь, которая отгородила подвал от лестницы.

- Просто замечательно, - не сдерживая негодования, сказал Леха и начал судорожно дергать крюк-рычаг. Затем он схватился за соседний крюк, который оказался обычным крюком.

Подойдя к новой двери, он осмотрел ее, понимая, что здесь нет даже ручки. Это просто деревянный щит, сколоченный из толстых и довольно старых досок, который вывалился сверху, как какая-то задвижка. А это значит, что должен быть еще один рычаг, который и поднимет дверь. Ради успокоения совести, Леха попытался поднять дверь, но та не сдвинулась, ни на миллиметр.

Он понял, что кроме как поиском нового рычага, ему больше заняться нечем. И на кой черт он дернул этот крюк.

Разбрызгивая капли уже мокрыми кроссовками, он вернулся к стеллажу, всматриваясь в не совсем ровные ряды банок. Тонкие нити паутины, усеянные каплями как бусинами, укрывали углы и некоторые банки. Проходя мимо стеллажа, Алексей остановился. Ему показалось, что из-за стройных рядов бутылей на него кто-то посмотрел. Так бывает, когда глаза видят, а мозг обрабатывает эту информацию чуть позже. Так случилось и с ним. Он уже успел сделать несколько шагов, когда его накрыло ощущение чужого взгляда.

Он вернулся на тоже место и посмотрел вглубь стеллажа. Несколько рядов банок и ничего страшного. Все как всегда… мутная жидкость, какое-то лечо, компот и…

…и глаз. Настоящий человеческий глаз, безжизненно смотрел на него из мутной жидкости в третьем ряду. Леха отшатнулся и едва не погасил свечу. Озноб прошел по телу и сердце начало дрожать, как пламя у свечи. Не веря своим глазам, с опаской и осторожностью, он приблизился к стеллажу и вновь взглянул вглубь. Показалось. Мутная жидкость, но глаза там не было.

Стоило Алексею посмотреть на другую банку, где, как он полагал хранилось лечо, как его внимание привлек странный предмет в литровой банке. Он снова, скривив лицо отошел на два шага, когда рассмотрел там кусочек пальца. Чуть меньше половинки фаланги, с раздробленным и грязным ногтем.

Боясь смотреть на стеллаж, хотя любопытство так и подмывало взять каждую банку и рассмотреть все детально, он подошел к столу и невольно подергал за рычаг. Ничего не последовало. Толстая деревянная дверь не шелохнулась.

Леха заглянул в верхнюю кастрюлю – пусто. Снял ветошь со второго крюка – ничего необычного. Простая хлопковая ткань. На втором крюке, который оказался рычагом, так же висела ветошь и мешочек с чем-то мягким и песочным. Он снял мешок, развязал тонкую нить и в нос мгновенно ударил едкий запаха диких трав. Стойкий и концентрированный. Настолько сильный, что слезы невольно навернулись на глазах. Леха замотал мешок и бросил на стол, моргая так часто, словно попал в песочную бурю.

Когда резь в глазах прошла, а слезы перестали течь, он внимательнее осмотрел стол. Заглянул в темную дыру мясорубки и заметил там бумажку. Ее кусочек торчал на сантиметр, скрывая все остальное внутри, там, где эта странная штуковина в виде сверла. Осмотревшись по сторонам, он сложил пальцы домиком и засунул их в жерло мясорубки. Он почувствовал, как ухватил краешек бумажки, которая показалась ему довольно странной. Слишком толстая для бумаги, и тягучая как резина. Сжимая двумя пальцами странную бумажку, он потянул ее на себя, и она медленно, словно он вытаскивал дождевого червя из норки, выползала наружу. Длинный, тонкий лоскут оказался на свету. Присмотревшись Леха, заметил там надпись, примерно, как в книге, стертую и выцветшую. Но ему хватило света, чтобы прочесть:

«Ты здесь не один. Подсказка как открыть дверь, глубже».

Снова озноб прошел по телу. Но Леха решил, что его трясет не от страха, а от мокрых кроссовок и холода. Так ему было легче думать.

Пощупав странную бумажку, жутко напоминающую человеческую кожу, он так же решил думать, что это всего лишь каучук. Смесь резины и целлюлозы или что-то подобное. Но уж никак не кожа. И уж точно не человеческая.

Что значит подсказка глубже? Глубже где? В сундуке, в мясорубке, в стеллаже? Где?

Он вновь заглянул в мясорубку, пытаясь так подставить пламя свечи, чтобы было видно сверло. Да, действительно, еще один лоскут слегка выглядывает на свет. Уверенно, он сунул пальцы и ухватил за край. Крепко засело. Снова эта странная бумажка тянулась и деформировалась, но отказывалась вылезать наружу. Леха как мог, сжал пальцы, но нет… слишком крепко. Он прицелился к бумажке, отставил свечу на стол и сунул руку, без проблем поймав за край.

Расставив ноги шире, словно готовился к поднятию тяжести, потянул изо всех сил. Не помогло.

«А что, если?..» - подумал он и сменил руку. Да, левая рука намного лучше вошла в жерло мясорубки, будто бы заточена под нее. Немного повозившись, наощупь, он дотянулся и ухватил бумажку, которая легла намного приятнее между пальцев. Он был уверен, что сейчас либо все-таки вытащит ее, либо она оборвется. Но он никак не рассматривал вариант, что изогнутая, блестящая ручка мясорубки придет в движение.

Он и не сразу заметил это, так как сверло, внутри корпуса, прокрутилось всего на пару градусов. Прокрутилось и остановилось, зажав пальцы внутри. Боли не было. Только легкий дискомфорт и разгорающийся страх. Второй рукой, Леха схватился за рычаг, но не смог его сдвинуть. Словно он приварен. Рычаг не шелохнулся ни на миллиметр, даже после того, как Леха навалился на него всем весом.

Пытаясь поймать взбесившееся дыхание, и чувствуя, как страх внутри увеличивается с каждой секундой, он начал искать некую защелку. Некий, блокировочный механизм. Не может же такого быть, чтобы ручка не двигалась. Значит, где-то есть щеколда, которая разблокирует рычаг, и он спокойно его прокрутит. А после, вытащит оттуда пальцы и больше никогда не будет их туда совать.

Когда он в полутьме, рассматривал рычаг и свободной рукой трогал заднюю часть мясорубки, металлическая кривая медленно пришла в движение. Настолько медленно, что он не сразу это заметил. Быть может он бы и не заметил этого никогда, если бы обычный дискомфорт, не сменился болью. Ноющей болью, которая разрасталась в руке, как страх в теле.

- Нет… нет… нет… - затараторил он внимательнее разглядывая тело мясорубки. Он судорожно щупал гладкое, полированное пузо корпуса, все еще надеясь найти там блокировку.

Но ручка продолжала движение и его взгляд, блуждающий с целью найти проклятую задвижку, все чаще и чаще возвращался к этой самой ручке. Бросив глупый вариант с задвижкой, Леха схватил рукой рычаг, пытаясь удержать его. Но, точно, как в прошлый раз, когда она отказывалась вертеться в другую сторону, в этот раз она нисколько не остановила своего бега, точнее плавного, медленного хода.

Он все еще пыхтел над рычагом, когда в тишине подвала раздался приглушенный хруст. Кость указательного пальца, попав между сверлом и корпусом мясорубки, щелкнула как сухая ветка. Руку мгновенно окатило болью, словно он сунул ее в кипящее масло. Крича и пыхтя, он продолжал попытки остановить рычаг, когда средний палец, а через секунду и безымянный последовали примеру указательного.

Пот окатил все тело, но больше всего его собралось на лице и лбу. Соленая влага, стекала вниз и выедал глаза. Все его тело стало похожим на эту мокрую, с редкими свисающими каплями комнату.

В голове помутнело, но спустя секунду, неожиданно пришло решение. Пока рычаг продолжал вращаться, а мясорубка продолжала дробить изуродованные пальцы, Леха, превозмогая боль, схватился рукой за начало мясорубки и попытался открутить прижимную гайку. Он знал, что это не избавит его от боли и не вернет ему пальцы, но, по крайней мере, можно будет вытащить шнек – он же сверло.

Нащупав сеточку, он тут же почувствовал теплую жидкость, вначале медленно, а потом ручьем полившуюся в подставленный таз. В полумраке кровь казалась черной. Пальцы начали скользить и ему никак не удавалось крепко ухватиться, чтобы одним движением провернуть гайку.

Он уже сходил с ума от болевого шока, все еще пытаясь провернуть гайку, когда через металлическую сетку полез фарш его собственного тела. Окровавленные кусочки мяса, раздробленные ногти и беленькие осколки костей.

Смотря как рычаг продолжает вращаться, Леха вытер руку о рубашку и вновь ухватился за гайку. Вцепился намертво. Закисший металл отказывался прокручиваться, но спустя секунду, все-таки поддался напору. Один оборот…два оборота…

Он бросил окровавленную гайку в таз, куда следом упала и забитая человеческим фаршем решетка и звездообразный нож. Невольно он заглянул внутрь мясорубки, увидев там кровавое месиво из его собственных пальцев. Переломанные, раздробленные, раздавленные и намотанные на толстое металлическое сверло. Кровь стекала в таз клееобразной субстанцией. Тянулась от мясорубки до таза, как слюна после съеденного леденца.

Не в силах больше смотреть на это, он отвернулся, но в памяти все еще стояла картина его руки. Точнее того, что от нее осталось. Он почувствовал, как внутри, чуть ниже груди, что-то шевельнулось, вздрогнуло и сильный позыв, заставил его согнуться и выплеснуть на пол содержимое желудка. Горький привкус желудочной кислоты обволок горло и рот. С губ свисали рвотные массы. Он стоял, согнувшись, перед столом, одна рука была зажата в мясорубке, а второй он зачем-то вытирал лицо.

Наконец-то рычаг замер на месте, но легче от этого не стало. Рука продолжала пульсировать, и как электрический ток, болью проходила по всему телу. Вначале аккуратно, Леха постарался вытащить руку, но стоило сместить ее хоть на сантиметр, дикая боль как длинная игла пронзала руку до локтя. Пересилив себя, он заглянул в мясорубку, понимая, что куски пальцев, мяса и кожи обмотали шнек со всех сторон. Его так просто не вытащить.

Позыв рвоты немного взбодрил его, заглушив боль и придав разуму ясности. Случайно он заглянул в таз, где на вершине окровавленного фарша лежала сложенная та самая пожелтевшая бумажка, ради которой он и сунул руку в эту проклятую мясорубку.

Брезгуя видом собственного фарша, он снял бумажку с вершины, только в этот раз у него уже не было ни одного сомнения, что это не бумажка. Это самая настоящая человеческая кожа. Одной рукой было неудобно разворачивать, поэтому он распластал ее на столе, и только тогда ему удалось развернуть сверток.

«Хочешь освободить руку?» - довольно четко было написано.

- Да! Хочу! Хочу! Хо…

Не успел он закончить фразу, как рычаг начал быстро вращаться и новые звуки ломающихся костей, истошного вопля парня и пережевывания металлом человеческого мяса наполнили промозглый подвал. Он извивался возле мясорубки как пиявка в соленой воде. Подпрыгивал, неестественно выгибал спину, заламывал руку и орал. Бесконечно орал, пока последнее сухожилие не было перерезано и оторвано. Когда ему удалось вытащить руку, единственно уцелевший большой палец граничил с кровавыми обрубками костей на рваной ране.

Дрожа, он долго рассматривал культю, затем почувствовал, как мир вокруг него гаснет. Нет, это не свеча перестает гореть. Это его разум отказывается верить в происходящее. Это тело, лишенное крови и получившее невиданный заряд боли, отказывается подчиняться разуму.

Дабы не упасть, Леха ухватился за стеллаж. А в это время, из банок в мутной жидкости, на него смотрели сотни человеческих глаз. Они двигались, крутились и шевелились в банках как неуклюжие рыбки. Но всегда, куда бы Алексей, ни двинулся, они следили за ним своими мутными зрачками.

Бежать было некуда. Но единственное место максимально близкое к спасению, к друзьям и к белому солнечному свету, была та самая дверь, которую он сам по своей глупости и запер. Схватив свечу и поджав окровавленную руку, он сделал шаг и снова едва удержался на ногах. Крохотный огонек заплясал на свечке и, казалось совсем исчез. Нет, через несколько секунд снова с жадностью облизывал фитиль и плавил парафин.

Леха промахнулся, оступился и вместо стеллажа ухватился за банку, которая соскочив с пыльных досок, разбилась о мокрый пол. Подвал мгновенно наполнился тошнотворным запахом. Запахом сгнивших овощей и разложившихся трупов. Запахом испражнений и едкой плесени. Если бы Алексея не вывернуло минуту назад, то сейчас его бы однозначно скрутило. Вонь стояла невыносимая. Слезы заполнили глаза. В носу жгло, будто он дышит ядовитым газом времен Первой Мировой Войны. На полусогнутых ногах, он сделал пару шагов, наступив в содержимое банки и почувствовав, как что-то мягкое, скользкое и скорее всего липкое, расплющивается под подошвой кроссовка.

«Это был глаз» - пролетела шальная мысль.

Но если бы он посмотрел вниз, то увидел бы, что помимо раздавленного глаза, там был черный двигающийся сгусток. Он перекатывался, менял формы и сверкал сопливыми тельцами на едва уловимом огоньке. Пиявки… десятки, а точнее сотни пиявок, сплелись в клубок и, почувствовав свободу, начали медленно расползаться по помещению.

Леха дошел до двери, привалился спиной и сполз на пол. Он сел в воду, продолжая держать кровоточащую культю на весу, а другой рукой огарок свечи. Не хватало еще лишиться света. И спички в заднем кармане промокли. Его трясло. Пот, вперемешку со слезами заливал глаза.

Спустя минуту, или больше, он не мог чувствовать время, так как несколько раз выпадал из реальности, стало тихо. Настолько тихо, что даже страшно. Капли, и те перестали падать с потолка. Водная гладь, лишившись какого-либо движения, превратилась в ровное зеркало. Ничто ее не тревожило. Леха не двигался. Капли не падали.

Свеча догорала. Ей оставалось не больше пяти или десяти минут. Слабый огонек танцевал на коротком фитиле. Огонь подбирался к основанию свечи и уже начинал жечь пальцы. Этого крохотного огонька едва хватало, чтобы раздвинуть тьму чуть больше метра. Он уже не видел сундук и стол с мясорубкой. Не видел всего стеллажа, а мог довольствоваться лишь его углом.

И когда все в этом мире замерло, Алексей увидел крохотные волны. Они приходили к нему из темноты. Одна за другой, накатывали на его мокрые кроссовки. Разбивались о его ноги, но снова и снова выходили из темноты.

Значит там кто-то есть. Кто-то волнует воду.

Он услышал, как крышка сундука поднимается, и противный скрип металла ворвался в тишину и тут же исчез. Только сбивчивое дыхание. Только волны, накатывающие из темноты.

Словно кто-то дал команду, и тишина вновь наполнилась перезвоном капель. Они падали с потолка, как падают после сильного ливня в лесу. Крупные, набухшие, тяжелые.

Одна из капель долго собиралась под потолком. Ее пополняли другие, мелкие капельки. Они подбирались к ней, будто бы боясь ее. Но стоило им прикоснуться, как большая капля съедала их, и сама становилась чуть больше. Она уже пухла от собственного веса, но все еще цеплялась невидимыми ручонками за шершавый потолок. Вода начала прибывать быстрее и главная капля, поглотившая в себя все остальные, вытянулась, сузилась посередине, словно у нее появилась талия и, сорвавшись, полетела вниз.

Кто ж знал, что именно этой капле суждено было упасть на крохотный огонек свечи, который тут же и погас.

В кромешной тьме, где не было ни единого источника света, только стеклянные глаза стрекозы сверкали синим блеском. Она посмотрела на Алексея, отвернулась и, вспорхнув стеклянными крыльями, улетела на другую сторону комнаты. Леха видел две крохотные синие точки, присевшие на что-то в темноте. Снова стало тихо. Стрекоза сложила крылья, но при этом продолжала двигаться в воздухе.

Единственным объяснением было лишь то, что она сидит на чем-то. Чем-то, что движется. Чем-то, что приближается.

И это что-то схватило Алексея за голову и резко дернуло вниз. Толчок был настолько сильным, что Леха достал грудью до мокрого пола, почувствовав, как длинные зубья гребня впились в грудь и задрожали от каждого удара сердца.

Он ощутил неимоверную боль, но не смог закричать. А когда открыл рот, кровь полилась на пол.

Он долго лежал в сознании, слыша, как кто-то подбирается к нему. Кто-то, мелкими шажками, упорно двигается в его направлении. Он попытался подняться, но тело окоченело и не слушалось. Лежа лицом в воде, ему едва удавалось дышать, чтобы не захлебнуться.

Он слушал, как нечто передвигается, извивается и становится все ближе. А после почувствовал, как это нечто, облизнуло его скользким языком и после оседлало лицо.

Сопливая пиявка, долго ползала по нему, словно искала себе самое подходящее место. Она щупала его глаза, нос, губы. Она забралась на щеку и долго извивалась. Путалась в коротких волосах, пока не нашла ушное отверстие куда и заползла.

Алексей чувствовал, как она двигается. Щекочет и чешет где-то внутри черепной коробки.

Боли не было. Было лишь желание, чтобы это поскорее закончилось.

Это закончилось, когда до обездвиженного тела добралась вся сотня пиявок.

След.часть, завтра около 21:00 дабы было что перед сном почитать :)

"Здесь все по-настоящему" Егор Куликов

Часть первая из четырех

- …ужасы про этот дом начали ходить еще задолго до вашего рождения. – монотонно бубнил администратор и для пущего эффекта, приглушил свет до полумрака. - Злая ведьма, которая жила здесь и держала в страхе всю округу, исчезла без следа. Долго никто не знал, что дом пуст, потому что все боялись в него зайти. Но, когда зашли, то увидели, что ведьмы нет. Никто не знает, куда она исчезла. Быть может она просто улетела и сейчас живет где-то в другом месте. Но ходит легенда, что ведьма пыталась совершить очень сложный обряд черной магии, дабы навсегда сохранить себе молодость и свежесть своего тела. Она собрала все свои самые дорогие вещи. Она закрылась в комнате и начала проводить обряд. Что-то пошло не так, и ведьма исчезла. Но она не покинула этот дом. Она все еще живет в нем. Она растворилась в каждой вещи этого дома. Она буквально заполонила его своей энергией. И, хотя ей было глубоко за восемьдесят, но те немногие, кто видел ее, говорили, что она выглядела как совсем еще юная девушка. Единственное, что выдавало ее возраст, были глаза и голос. Пустые, погасшие глаза и старый, скрипучий голос. Теперь, чтобы ведьма навсегда покинула этот дом, вам надо найти те вещи, в которых она до сих пор живет. Вам надо собрать их в центральной комнате и провести обряд очищения. Только так мы сможем избавиться от злого духа ведьмы. Только так, мы сможем очистить этот дом. Быть может, вы не заметили, но этот дом никто не трогает, хотя он давно уже оброс высотками. А теперь, господа, - администратор, глянул на девушек и добавил, - и дамы, я заведу вас в начало нашей истории. Вам предстоит захватывающее путешествие по дому полному темной энергией. Держите вот эти листовки и удачи вам. И помните, здесь все по-настоящему.

Администратор раздал листовки четверым участникам и провел их в первую комнату.

- Здесь будет дан старт. В вашем распоряжении два часа или же, если решите загадку раньше, то и раньше выберетесь на белый свет. А теперь, я вынужден с вами попрощаться.

Он вышел из комнаты, закрыл дверь, но уже через секунду, открыл ее снова, втиснулся в проем и сказал:

- Помните, здесь все по-настоящему… - и исчез.

- Ну что, готовы проучить ведьму? – спросил Ваня, который был заядлым любителем квестов. На его счету уже была спасенная от зомби-вируса планета, усмирение искусственного интеллекта, загадка бешенного ученого и многое другое.

Настя с Викой, нервно переглянулись и неуверенно кивнули. Леха задумчиво улыбнулся, но в глазах его читался страх. Он бы и рад был скрыть этот страх и выглядеть перед девушками настоящим героем, который не боится, ни ведьм, ни драконов, ни самой смерти. Он и пытался так выглядеть, выставив ногу вперед, скрестив руки на груди и показывая в нервной улыбке ровный ряд зубов.

- Давайте, чтоб все прошло гладко. – Сказал Ваня и вытянул руку. Заметив некоторое недоумение в глазах друзей, он продолжил, - Давайте-давайте… мы всегда так делаем, когда начинаем квест.

Друзья неуверенно положили руки на его открытую ладонь и Ваня, закрыв второй рукой эту пирамиду, несколько раз качнул ее и прокричал, как кричат команды перед матчем на футболе:

- У! У! Аааааа… - протяжно завопил он и рассыпал сжавшиеся ладони. – Мне показалось или у вас вспотели руки, - улыбаясь своим широким ртом, заявил Иван.

Друзья, словно по команде, спрятали руки за спины.

- Ладно, пора начинать, время не вечное.

Ваня открыл дверь, откуда моментально повеяло сыростью и затхлостью. Он замер на пороге, еще раз посмотрел на друзей и шагнул в темноту. Друзья неуверенно переглянулись.

- Долго вас ждать? – послышалось из темноты.

- Пойдем? – спросила Настя и, взяв Вику за руку, потащила ее за собой.

- Я замыкающий. – Снова скрестив руки на груди, сказал Леха.

Было неприятно покидать ухоженную и светлую комнату с приятным запахом новой мебели. С красивыми летними обоями и высокой, как в баре, стойкой регистратора. Было даже жутко, шагать в это темное пространство, пахнущее сыростью и плесенью.

Они вошли в мрачную комнату. Из-за скудного освещения, сложно было определить размеры. Пришлось несколько минут стоять без движения, дабы глаза привыкли темноте. Комната средней величины, примерно четыре метра в ширину и пять в длину.

- Наверное, это гостиная, - предположила Вика, продолжая держать подругу за руку.

- Думаешь, у этой ведьмы были гости? – усмехнулся Ваня. – Кстати, а вы заметили, что этот дом и вправду никто не трогал. Стоит эта развалюха уже давно в черте города, а ее никто не сносит.

- Она деньги приносит.

- Кто-то додумался взял листовку? – Ваня обвел всех взглядом, понимая, что никто этого не сделал.

Он вышел в предыдущую комнату, схватил листовку и, вернувшись, захлопнул дверь. Света стало еще меньше. Редкие лучи пробивались сквозь доски на окнах, но этого было мало, чтобы разглядеть подробно убранство. Да и листовку приходилось читать, чуть ли не на сантиметр от глаз.

- Для начал нам надо найти свечки. – Сказал Ваня, отнимая листовку от глаз.

- Вон они! – ткнула пальцем Настя в направлении темноты.

- Может ты и есть та ведьма, - предположил Леха, вглядываясь в темень и пытаясь увидеть хоть что-то наподобие свечей.

Ваня, как самый опытный, шагнул в темноту и начал ощупывать старый комод. Его пальцы прошлись по стеклянной вазе с высохшими розами, которая при первом же прикосновении обронили несколько лепестков. Затем были старинные часы, стрелка которых уже много лет показывала половину четвертого. Чайный сервиз из синего стекла, резная шкатулка, подушечка с иголками и высокий медный подсвечник на три свеч.

- Ай, - крикнул Ваня, отдернул руку от розы и сунул палец в рот. Свободной рукой он взял подсвечник и передал Лехе.

Алексей принял подсвечник, отломал три свечи и отдал их Вике и Насте. Затем достал с кармана спички и зажег все три свечи. Комната наполнилась нежным желтоватым светом, но приятнее от этого не стало. Точнее намного приятнее было не видеть стены этой комнаты, а именно картины, что висели на всех четырех стенах.

На первом полотне, где была дверь в администраторскую, висела самая маленькая картина с изображением юной девочки испуганно смотрящей будто бы в объектив камеры. Девочка спасалась от грозы, перебегая ветхий деревянный мостик. Ее широко раскрытые глаза были наполнены слезами. Ее тонкое платьице поднималось от шквального ветра. Камыши, как и деревья, посаженные на берегу, гнулись от капризов природы. Казалось, что девочка с ужасом смотрит именно на них… на четырех человек, которые с любопытством и страхом наблюдают за ней.

Картина напротив была самой большой. И изображала она пожилую женщину, точнее сказать старуху самых преклонных лет. Ее соломенные волосы торчали в разные стороны, словно она только что проснулась. Пустыми глазами старуха смотрела вдаль и во взгляде ее читалось некое желание. Желание чем-то обладать. Желание чего-то добиться. Ее костлявые тонкие пальцы с большими узлами суставов обнимали шею. На указательном пальце красовалось кольцо с огромным зеленым камнем. Из-под руки, что покрывала шею, выбивалась золотая цепь с кулоном в виде такой же костлявой руки, держащей бокал.

«Как, наверное, неудобно носить такой кулон. Упадешь, он и воткнется в шею», - подумала Настя, продолжая держать подругу за руку.

«Какая отвратительная бабка», - промелькнуло у Лехи.

Третья картина, что висела чуть левее от забитого досками окна, выглядела самой позитивной. Безмятежный натюрморт из тыквы, овощей и фруктов, в плетеной корзине с листьями салата и парой веточек укропа. Но это было лишь на первый взгляд. Стоило присмотреться поближе, поднести свечу и озарить картину желтым светом огня, то сразу стало бы заметно, что фрукты и овощи наполовину сгнившие. Обмякшие растения буквально сваливались на одну сторону, на ту, где была картина со старухой. Из чрева яблок выползали черви и, словно испугавшись, ныряли обратно в свое райское съедобное жилище.

Картина четвертая выбивалась из общего ряда. Если предыдущие картины выглядели старинно. Было в них что-то древнее и пугающее, то эта картина смотрелась просто. И, даже самым пытливым умам не удалось, бы найти страх в этой обычной картине, на которой и холст был гладкий, словно ее нарисовали только вчера. На полотне, неравномерно и весьма кустарно были представлены предметы: наручные часы с тонким ремешком, треснувшее зеркальце в серебряной оправе, расческа и резная шкатулка из дерева.

Друзья с любопытством крутили головами и только Ваня задержал взгляд не на тех жутких картинах, а на последней.

- Мне кажется, я понял, - не совсем понятно говорил он, держа проколотый палец во рту. – Нам надо найти эти предметы и с ними провести обряд. Ну что ж, дело за малым.

- И что нам делать? – спросил Леха, прохаживаясь возле окна со свечкой.

- Искать. – Ответил Ваня и тут же подошел к комоду. – Кто со свечкой, подойдите.

Подошел Леха и задрал свечу.

Ваня с головой ушел в ящики, перерывая содержимое. Он вываливал на белый свет потрепанные книжки, старые фотографии, детские игрушки, фарфоровые куклы, набор иголок, ручки, спички и карандаши. Он перерыл каждый ящик, но так и не нашел ни одного предмета с картины.

- Ай, - ни с того ни с сего завопил он из глубины ящика. – Ай, - повторил через секунду. – Леха, ты мне на шею парафином капаешь.

- Извини.

- Ни черта тут нет. Надо искать в других местах. – Нервно сказал Ваня, выползая из ящика, потирая шею и стряхивая паутину с пышной шевелюры. Затем он посмотрел на отстраненных подруг, которые продолжали держаться за руки. – Мне одному это что ли надо?

- А что? – переглянулись Вика с Настей.

- Я один, что ли хочу выбраться из этого дома и уничтожить дух ведьмы?

- Мы тоже хотим.

- Ну, так давайте.

Девушки вновь переглянулись.

- Ищите вещи вот с этой картины. – Ваня указал на полотно.

Девушки еще раз взглянули друг на друга, тяжело вздохнули и все-таки, расцепив руки, пошли искать предметы.

Смотрели везде. Под единственным столом, под стульями. Еще раз обшарили комод и прощупали все стены. С осторожностью подошли к картинам и отодвинули их от стены.

- Я что-то нашла. Нашла. – Так сильно завопила Настя, словно нашла ключ ко всей разгадке.

- Что там? – тут же подскочил Ваня.

- Не знаю, бумажка какая-то.

Ваня выхватил бумажку поднес ее к свече… но ничего не увидел. Обычный кусок пожелтевшей от старости бумаги. Изодранный по краям и слегка помятый.

- Фигня какая-то. – Откинул бумагу он и пошел ладонями обтирать стены. Вдруг там что-то спрятано. – Блин, тут даже дверь вторая закрыта. Мы в ловушке, - сказал он с наигранным страхом.

Долго они искали предметы. Свечи успели прогореть на четверть, но мрачная комната не отдала им, ни одной подсказки. Пока Леха подгоняемый Ваней обстукивал стены и в очередной раз пересматривал вещи комода, заскучавшие девушки сели на мягкие стулья и взяли листовку.

- Балда ты Ваня, - сказала Вика, вглядываясь в инструкцию. – Тут, на другой стороне написано, что надо найти выход из этой гостиной… О, я же говорила, что это гостиная. – Воскликнула Вика и тут же продолжила. - После этого мы попадем в комнату. В той комнате есть три двери. Первая дверь ведет на второй этаж, вторая в подвал, а третья в комнату ведьмы. Так что мы тут зря торчим уже минут пятнадцать.

- А как открыть эту дверь, там не написано? – поинтересовался Ваня, уперев руки в бока.

- Написано, что есть подсказка рядом с картиной.

Леха, взглянул на предводителя Ваню, затем взял лоскут найденной бумаги и начал водить им над свечкой.

- Круто, - только и сказал он.

Все ринулись к нему, успев увидеть, как на чистой бумаге проступает почерневший рисунок, изображающий третий ящик комода и второе дно.

- Я так и знал, что с комодом что-то нечистое.

Ваня выдернул третий ящик, надавил на дно, и оно тут же провалилось. Он вытащил маленький медный ключик и затряс им в руках как золотым самородком.

Дверь открылась легко. Как и было написано в инструкции, их ждала комната с тремя дверьми. Никто не говорил, что она будет круглая, но это никого не удивило. В этой комнате совершенно не было окон и если бы не зажженные свечи, то здесь царила бы настоящая тьма. Тут, так же сильно пахло сыростью и старость. На стене висели длинные часы с кукушкой точно над большим зеркалом почти во весь рост. Из мебели, только стол, несколько горшков с сухими цветами и небольшой книжный шкаф. Потолок был высокий и пламени свечей не хватало, чтобы увидеть, что там нарисовано и нарисовано ли там что-то вообще.

Ребята разбрелись по комнате.

- Дай инструкцию, - Ваня вырвал листовку у Вики и впился в нее взглядом, максимально близко подойдя к пламени.

- В э-той ком-на-те вам пред-сто-ит сде-лать сложный выбор. – Из-за отстутсвия света ему приходилось читать по слогам. – Мы да-ем вам подсказку. Дверь спра-ва ве-дет в спальню ведьмы. Дверь прямо, вед-ет на чердак. Ле-вая дверь ве-дет в под-вал. А теперь по-про-буй-те ра-зобраться, как вам поступить. Подсказка. Для про-хо-жде-ния этой комнаты вам понадобитесь вы все. Удачи.

- Что там дальше? – спросил Леха.

- Если прочитаем, будет неинтересно.

Ваня сунул листовку в карман и еще раз оглядел комнату.

- Дальше нам надо искать, как отрыть эти двери.

- А вдруг они открыты, - сказала Вика и, отпустив подругу, дернула ручку каждой двери.

- Думала ведьма дура что ли? Двери будет открытыми держать, - продолжать острить Ваня. – Ладно, ищем ключи или что-то подобное. Так, Леха прощупай зеркало и часы докуда дотянешься. Настя, осмотри горшки с цветами, а ты… – Ваня задумался, чем бы таким занять Вику, но ничего лучше не придумал, - Ты прощупай стол и проверь книги.

Ребята принялись за работу. Перестук и перезвон немного оживил мертвый дом, но все равно, находиться там было неприятно. На стенах танцевали тени, а зеркало то и дело заставляло ребят пугаться, выбрасывая мрачные отражения.

- Может что-то на потолке? – предложил Ваня и, взяв свечу у Лехи, поднял ее вверх.

- Может ее подбросить? – сказала Вика.

Ваня подбросил и свеча, не дойдя до самой высшей точки, погасла. Пришлось зажигать вновь.

- Не думаю, что организаторы настолько все продумали. Надо искать что-то другое.

Пока все искали подсказку или же делали вид, что искали, Ваня как завороженный смотрел на часы. Он подошел к ним и задрал голову. Его роста хватало на то, чтобы потрогать две свисавшие шишки и деревянное дно, но ему этого было явно недостаточно.

- Тут что-то на полу, - сказал Леха, стоя у двери. – Похоже на какую-то кнопку с кругом.

- Я нашла зеркальце! - завопила Настя, стоя около цветов.

- Леха, подойди, - скомандовал Ваня. – Давай я на тебя заберусь и глянем что там в часах.

- Тут кнопка…

- И зеркало.

- Потом с твоей кнопкой разберемся. Никуда она не денется.

Повесив голову, Леха подошел к Ване и присел. Иван залез ему на плечи.

- Давай свечку, я тебе сейчас мстить буду, - сказал Ваня, намекая на то, что теперь он будет капать парафином.

Кряхтя и дрожа всем телом, Леха выпрямился и уперся руками в стену. Он стоял точно напротив зеркала и видел как его лицо багровеет от напряжения.

- Только давай быстрее. – Выдавил Леха.

- Не торопи.

Ваня открыл одной рукой дверцу и, словно что-то понимал в часовом механизме, начал рассматривать шестеренки. Девчонки прекратили поиски и с интересом наблюдали за парнями.

- Ваня…

- Не торопи.

Он долго рассматривал внутренности часов, затем прикоснулся к дверцам, где должна была сидеть кукушка и эти дверцы внезапно распахнулись. С диким шумом звона часов, и перестуком колоколов, из дверцы, на деревянной подложке выскочило нечто… Ваня с криком отшатнулся и Леха под ним, едва удержал равновесие, чтобы не распластаться по полу.

- Фух, блин, - выдохнул Ванька, удобнее усаживаясь на плечах товарища.

Часы оборвали звук так же быстро, как и начали звенеть.

- Что там? – приблизилась Настя.

- Похоже на змею.

Да, вместо кукушки, на жердочке была металлическая змея. Матовые черные чешуйки и глаза сверкающие стеклянным отражением свечи.

С некоторой осторожностью, Ваня ощупал змею, а затем, ловко сдерживая страх перед друзьями, сунул руку в домик.

- Что там?

- Не знаю, какая-то записка.

Он вытащил руку, сжимая в кулаке сверток бумаги.

- Все? – с явной надеждой спросил Леха.

- Дай проверю.

Ваня еще несколько минут обшаривал каждый уголок странных часов, но ничего не нашел.

Друзья окружили Ваню. Тот в свою очередь не сразу разжал кулак, словно специально тянул ожидание.

- Блин, она сейчас порвется, - сказал он, аккуратно разворачивая пожелтевший листок бумаги. – Какие-то предметы.

- Те, что на картине?

- Нет. Тут другие. Кулон что у старухи был, гребень со стрекозой, кубок какой-то… там был кубок?

- Вроде нет

- Так, тут еще написано что-то. – Ваня прильнул к бумажке, снова читая по слогам. – Для все-го есть свое месс-то. Раз-буди меня зво-ном дол-гим. Ок-ра-пи кровью каждый предмет и круг. Встань в центре кру-га. При-кос-нись к отметинам. Закрой гла-за в центре круга. Жди… жди… жди… непонятно дальше. Затерлось уже.

- Что-то как-то это не подсказка на выход из этой комнаты, - недовольно сказала Вика, которой уже хотелось быстрее закончить этот квест.

- Зеркальце, - напомнила о себе Настя.

Ваня взял зеркальце.

- Что-то мне подсказывает, что та картина — это ложный след. Специально сделали, чтобы запутать нас. Слишком все явно. Зеркальце здесь почти на открытом месте, скорее всего остальные предметы будут в других комнатах. Вот, где настоящая подсказка, - сказала он, помахивая пожелтевшим листком.

Ваня свернул бумагу и сунул ее в карман, где уже ютилась листовка организаторов.

- Кнопка, - напомнил всем Леха. - Там кнопка.

Они подошли к месту, которое указал Леха. На полу, рядом с дверью был небольшой выступ, размером с садовую плитку, окруженный небольшим бордюров в радиусе полуметра. Леха наступил на него и выступ, прогнувшись, сравнялся с полом.

- Хм… - почесал затылок Ваня.

- И тут, кнопка, - сказал Вика, указывая на точно такой же выступ возле двери, что ведет в спальню ведьмы.

- Для этого понадобитесь вы все, - вспомнил Ваня слова из инструкции. – Ищите еще кнопки.

Остальные выступы нашли быстро. Каждый такой выступ был возле двери и один посередине комнаты. Выступы, что находились рядом с дверьми, были окружены бордюром как подковой.

- Как это мы их сразу не заметили?

- Я так понимаю, нам надо стать на эти кнопки и тогда откроется дверь.

Ребята разобрали кнопки. Настя выбрала центральную, Ваня выбрал чердак, Леха решил выбрать кнопку рядом с дверью в подвал, а Вике досталась кнопка у комнаты ведьмы.

- Все готовы? – командовал Ваня. – Становимся.

Как только все стали на свои кнопки, двери как по волшебству распахнулись.

- Вот это… - Ваня не успел закончить фразу, так как сверху, с шумом рухнула стена. Точно по бордюру в виде подковы. Теперь он был словно в коконе, отделенный ото всех.

Ваня

Сразу после того как в ушах перестал звучать визг девчонок, первая мысль которая пришла в голову: «Организаторам респект! Как они круто все закрутили. Первая комната, вторая и самый главный страх в разделении. Да-да… вместе всегда не так страшно, а теперь даже я слегка подрагиваю. Идеально придумано».

Ваня был единственный у кого не было свечи, отчего ему пришлось вытянуть руки и потрогать шершавые стены. Под пальцами чувствовалось старая деревянная обивка, изъеденная паразитами и рассохшаяся до глубоких трещин.

- Вы там как? – прокричал Ваня, в надежде, что его хоть кто-нибудь услышит.

- Нормально, - взвинченным голосом ответила Настя, которая осталась в центральной комнате.

- А как остальные?

- Тоже ни-че-го…, наверное.

- Передавай им привет, я пока поднимусь, осмотрюсь, что там у меня.

- Х-хорошо.

- Эх, трусиха, - тихо сказал Ваня, продолжая недоумевать, как так сделали эти организаторы, что перед ними всего лишь одна стена, а слышно так, словно между ними их сотни.

Он начал подниматься по лестнице. Каждая ступенька жалобно скрипела под ногами. Некоторые дрожали, и казалось, сейчас обломятся. Предпоследняя ступенька и вовсе была сломана, отчего он чуть не упал. Благо успел схватиться за стену, но загнал занозу точно по центру ладони.

Ваня дернул дверь на чердак, которая открылась с жестким скрипом, словно трещотка в детских машинках.

Чердак был завален барахлом. Ему удалось это разглядеть, так как окна были грубо заколочены досками, сквозь которые проникал солнечный свет. Было не так ярко, но и свеча здесь была бы лишней.

Крыша сходилась сверху под острым углом. Толстые балки нависали прямо над головой и, если не пригнуться, то можно и голову расшибить. Только одна балка, ближе к центру была выше остальных. На дальней стороне чердака стояло пианино. Слева и справа, вдоль всего длинного чердака были накиданы горы вещей и посуды.

Ваня оглядел убранство комнаты и пожалел, что выбрал именно чердак. Он уже представил, что ему придется рыться в этом пыльном, пропахшем старостью и сыростью хламе, ради того, чтобы найти: во-первых, нужный предмет для обряда, а во-вторых, поднять заслонку дабы вернуться к друзьям.

Проходя мимо гор пыльной посудой, он видел странных кукол, которые не были заметны на первый взгляд. Странные и довольно жутковатые. «Хорошо хоть светло тут», - подумал Ваня и почувствовал, как волосы встают дыбом.

Он на всякий случай осмотрелся по сторонам и, убедившись, что рядом нет друзей и ему не перед кем кичиться и показывать смелость, вздрогнул всем телом и обнял себя за плечи.

Странное ощущение прорастало в его теле с каждым шагом. Волосы на затылке не хотели ложиться обратно, продолжая топорщиться как у ежа. И, словно по инерции, Ваня почувствовал, как волосы на всем теле встают дыбом. Страх пробирался под корку мозга, но Ваня никак не мог понять, откуда это. Где сидит предмет его устрашения.

- Ребята! – крикнул он во все горло.

Ответа не последовало.

Он не дошел до края чердака всего несколько шагов. Вместо этого, он вернулся к лестнице и спустился, не закрывая дверь, чтобы не окунуться в кромешную тьму.

- Настя, ты тут?

- Да, - приглушенно ответила она, словно сквозь плотную стену ваты.

- Нашла что-нибудь?

- Я и не искала? Я вас жду.

Ваня недовольно сплюнул, в надежде, что она не услышит. Опять все ждут его, будто бы сами ничего не могут сделать.

- А ребята что-нибудь нашли или тоже меня ждут?

- Не, ничего.

- Ладно, я наверх.

Ваня отлип от перегородки и поднялся по лестнице, снова провалившись ногой на последней ступеньке.

Стоило ему сделать шаг на чердак, как внутренний страх вновь начал нарастать и поднял все волоски дыбом. Он невольно вздрогнул и оглянулся по сторонам.

Ничего не изменилось. Пыль, вещи, хлам, посуда, куклы и пианино.

«Вроде бы их было меньше» - подумал Ваня, все-таки решив дойти до музыкального инструмента.

Десятки пар глаз, наблюдали за ним, когда он медленно шагал по дощатому полу. Они прятались везде: в старых вещах, среди пыльных тарелок. Несколько было замечено на балках под потолком. И даже на пианино, над раскрытыми нотами сидели три куклы.

Все они были разные. Словно из разных десятилетий или даже столетий. Некоторые были пластиковые, вытянутые как струны, с пластмассовыми волосами и цветными нарядами. Некоторые были сделаны из дерева, словно украдены у начинающих художников, которые используют их для рисунков с натуры. Другие и самые страшные были слеплены из фарфора. Они были в красивых пышных платьях, чаще всего в шляпах и с зонтами. И выглядели они слишком естественно, что и пугало больше всего. Если в других куклах сразу виделись игрушки, из-за несоответствия форм, из-за слишком блеклого цвета кожи, из-за грубо положенной краски на лицах. То фарфоровые куклы выглядели живыми. Они лежали в неестественных позах, с вывернутыми руками, отвернутыми за спину головами и Ване казалось, что им больно. Казалось, они испытывают от этого боль, но он не решался притрагиваться, ни к одной из кукол.

Он ступал шаг за шагом, все ближе и ближе приближаясь к пианино. Комната словно удлинилась до запредельных размеров. Казалось, он уже больше минуты идет, но пианино приближается слишком медленно. Будто деревянный пол этого нескончаемого чердака пришел в движение, и он топчется на месте.

Время текло слишком медленно. Ваня ступал шаг за шагом, слушая как скрипят уставшие доски под ногами и осматривая кукол, которые в ответ, смотрели на него. Он бы с радостью подошел к каждой и завернул им голову в другую сторону, чтобы не быть в пристальном внимании стеклянных глаз. Но его устраивал и тот вариант, что далеко не все куклы смотрели в его сторону. Некоторые валялись лицом вниз, покрытые пылью. Некоторые сидели всем телом к нему, но головы были отвернуты. Но многие скрывались под ворохом тряпок. Он их не видел, но ощущал их присутствие.

Ваня продолжал идти, заметив, что пианино начало приближаться быстрее. Словно пол перестал двигаться, вернув ему возможность осмотреть инструмент вблизи. Пыль, густой волной поднималась от каждого его шага и переливалась в лучах солнечного света, который пробивался сквозь оконные щели.

Иван наконец-то добрался до пианино и осмотрел его. Пыльный ряд клавиш, некоторые из которых запали. Лаковая поверхность потрескалась и запузырилась, будто рядом что-то горело. Три фарфоровые куклы сидели наверху и все смотрели в стену.

«Они что, постоянно наносят пыль на пианино» - промелькнуло в голове.

Ваня провел пальцами по взбугрившемуся лаку, собрав пыль. Он перетер ее пальцами, словно собирался определить природу появления пыли, как делают охотники, напавшие на след жертвы. Затем он провел пальцами по клавишам и наконец, нажал на одну из них.

Мерное гудение ворвалось в тишину и волнами разошлось по всему дому, как призыв. Забавно, но ему показалось, что этот звук ушел далеко за пределы чердака. Он просочился сквозь стены и коснулся каждого уголка и каждой вещи в этом доме.

Ваня бы с удовольствием сыграл какое-нибудь произведение, если бы умел, но он знал лишь «Собачий вальс» который играл больше семи лет назад.

Немного сгорбившись, так как тут не было стула, он положил пальцы на клавиши и сыграл несколько нот. Звон расстроенного пианино вновь наполнил чердак. Он угадал с нотами, и у него все-таки получилось сыграть свое коронное и единственное произведение.

Слева, под пыльным пледом он увидел ножку стула. Спустя минуту, Ваня сидел на стуле, смотрел в ноты, словно что-то понимает, и пытался идеально сыграть свою мелодию. Одна из клавиш западала и не всегда получалось выудить из нее нужный звук. Он так увлекся игрой, что не заметил, как фарфоровая кукла, сидящая сверху, повернула голову. Вначале одна. Спустя несколько тактов все куклы, сидевшие на пианино, смотрели своими стеклянными глазами на паренька.

Ваня бросил случайный взгляд на кукол, но не придал им особого значения. Лишь спустя несколько секунд, как озарение, до него дошло, что все они сменили свое местоположение.

продолжение в комментариях