Протез бедра для инвалида
11 постов
11 постов
3 поста
Я работаю в офисе на девятом этаже двенадцатиэтажного бизнес-центра. Поднимаюсь на свой этаж и спускаюсь с него на лифте. Мне как-то не хватает врождённого мазохизма, чтобы преодолевать это расстояние по лестнице на шпильках. И, мало-помалу, я стала замечать одну странную особенность: по дороге вниз лифт тормозили, чтобы в него зайти, люди с седьмого, шестого, пятого, четвёртого, третьего и даже второго этажей. Но с восьмого - никогда. Да и не поднимался никто при мне на восьмой. Даже кнопочка его выглядела новенькой, совсем нетронутой, выделяясь на фоне остальных. Когда я в первый раз обратила на это внимание, решила, что все, кто работает на восьмом этаже, пользуются другим лифтом. Благо, их в бизнес-центре два. Но потом, в конце зимы лифт, которым я всегда пользовалась, сломался, и чинили его чуть ли не месяц. Тогда я обнаружила, что в другом лифте наблюдается точно та же картина.
Мне было откровенно нечем заняться. Время было для бизнеса не слишком удачное, заказов было мало. Большую часть дня я читала детективы и триллеры. И тогда-то мне втемяшилось в голову выяснить, что происходит с восьмым этажом. Неужто там все, как один, фанатеют по здоровому образу жизни и ходят по лестнице? Посмотрела бы я на это! Начать я решила с того, что спросила девчонок в курилке, не знают ли они, что там, на восьмом. Сказала, что ехала недавно в лифте с парнем своей мечты, который вошёл на восьмом. И он даже дал мне свой телефон, а я записала неправильно. Причина, сами понимаете, очень уважительная, так что девчонки искренне старались вспомнить. Но безуспешно. Надо было видеть их недоумевающие лица, когда они поняли, что действительно могут дать краткую справку по каждому этажу, но только не по загадочному восьмому. Сдаваться так просто я, конечно, не собиралась.
На следующий день, вернувшись с обеда пораньше и подгадав время, когда у лифта на первом этаже никого не было, я быстренько в него зашла, нажала цифру "8" и злостно проигнорировала просьбу какой-то женщины придержать дверь. Лифт поднимался. Красные циферки на табло сменяли друг друга. Три, четыре, пять, шесть, семь... Сердце билось сильнее, чем обычно, и я ругала себя: вот дура, двадцать пять лет, а ума всё нет. Семёрка сменилась восьмёркой... Лифт дёрнулся, качнулся и остановился. Двери не открывались. Ни вверх, ни вниз ехать он тоже не собирался. Мда. Дурацкая ситуация. Но нет худа без добра: когда двери откроют, я, волей-неволей, окажусь на восьмом этаже. Ведь лифт, судя по всему, застрял ровнехонько на восьмом. Обрадованная, я нажала на кнопку вызова диспетчера, сообщила о своей проблеме. Меньше чем через час двери сумели открыть. И я, полная радостных предвкушений, вышла... на родной девятый этаж. Я, знаете ли, Овен по знаку зодиака. Так что теперь попасть на восьмой стало делом моей судьбы и чести.
Преодолев неприязнь к лестницам, я спустилась на два пролёта, вышла. Самый обычный этаж - какие-то офисы, по коридору ходят люди с бумагами... Я испытала смутное разочарование и пошла к лифту, чтобы подняться к себе. Разочарование как рукой сняло, когда я увидела дверь лифта. Рядом с ней, видите ли, была большая светящаяся цифра "7". Но я-то уверена была, под присягой бы подтвердила, что спустилась ровно на один этаж... В тот день я ещё четыре раза повторила свой "научный эксперимент". Если на лестнице были камеры, а охранник отличается хоть каким-то любопытством, он, наверное, свихнулся, пытаясь понять, за какой такой радостью я скачу по лестницам аки горная коза. Вот, кстати, да. Охранник.
С одним, по имени Лёша, у меня сложились неплохие отношения. Здоровались, улыбались друг другу, чуть-чуть флиртовали. Когда я хотела выйти куда-нибудь в не обеденное время, не спалившись перед начальством, Лёша выпускал меня и впускал без пропуска. В общем, казалось бы, он просто обязан был по-дружески поделиться сведениями о восьмом этаже. Однако, фиг там. Сделал каменное лицо, сказал, что информация конфиденциальна, и разглашать он не имеет права. Когда я, обиженно фыркнув, пошла к лифту, окликнул меня. Сказал не соваться в эти дела. Пояснять эту мысль явно счёл излишним. Ну вот, теперь меня разбирал настоящий азарт.
Дело в том, что рядом с курилкой есть пожарная лестница. При должной доле ловкости можно было запросто спуститься по ней на восьмой этаж. Честно говоря, я сама себе не верила, что собираюсь делать ТАКОЕ. Нормальная, взрослая, вменяемая женщина, двадцати пяти лет отроду... Талантливый программист, между прочим... Собираюсь лазить по стенам, как человек-паук? Мило, мило. Но пятая точка искренне жаждала приключений. Точнее, одного, совершенно конкретного приключения.
Восьмой этаж...
Помня своё фиаско с седьмым этажом и лестницей, готовилась я основательно. Раздобыла два шифоновых платка, один красный, другой зелёный. Красный привязала к лестнице на уровне нашей курилки. Зелёный - на уровне курилки седьмого этажа, куда совершила вылазку в обеденный перерыв. Потом не поленилась спуститься на улицу и полюбоваться на свою инсталляцию снизу. Всё чётко и ясно: вот девятый этаж, вот седьмой. А между ними - восьмой, без шарфика. И окно, как и везде, открыто. Ещё бы, апрель выдался жарким, отопление пока не выключили, и в курилках было очень душно. На следующий день я пришла на работу в джинсах и футболке. На ногах были удобные кроссовки. За спиной болтался рюкзак, куда я сложила страховочный трос, выклянченный у старшего брата-альпиниста. Я была готова к любым свершениям!
Задержалась дольше всех, старательно изображая работу над проектом. Начальник был удивлён, но скорее обрадован внезапно проснувшимся во мне трудоголизмом. Напомнил мне, что ключи надо сдать охраннику, дал мне эти самые ключи и покинул офис последним вместе с припозднившимися айтишниками. "Ну что, вперёд, Бэтмен", - сказала я себе. Перекрестилась, хотя в церкви в последний раз была в возрасте лет этак семи. Прикрепила страховку и полезла. Совсем несложно оказалось. Можно и без страховки было лезть. Окно по-прежнему было открыто, и я туда влезла, отцепив страховку и оставив её болтаться снаружи. Этаж производил странное впечатление. Планировка была такая же, как у нас, только номера кабинетов были полностью перепутаны. После третьего шёл пятьдесят седьмой, а на другой стороне кабинет двадцать восемь соседствовал со сто семнадцатым. Да откуда вообще такие цифры? У нас на этаже от силы пятьдесят кабинетов. Скорее, даже меньше... Почему тогда на восьмом их сто семнадцать?! Все двери были закрыты. Я двигалась в сторону лифтов, внимательно глядя по сторонам. Чувствовала себя Ларой Крофт. Приятное чувство, если бы не одно маленькое "но"...
Вокруг становилось ощутимо темнее. С каждым метром коридора. Лампы на потолке не гасли. Но темнее при этом становилось. Это сложно описать тому, кто сам не видел. Стало очень жутко. Я хотела развернуться и идти уже обратно к курилке, лезть к себе назад, да и забить уже на восьмой этаж со всеми его странностями. И тут сзади послышались шаги. Никого там не было, я смотрела. А шаги были. Гулким эхом они разносились по коридору, и они точно, совершенно точно, приближались ко мне. Я побежала. Помню, что я успела запыхаться, но коридор не кончался, номера кабинетов, расположенные не по порядку, мелькали перед глазами, и было не угадать, много ли их ещё осталось. В какой-то момент я споткнулась и упала. Встать не получалось, я слишком устала для этого. Шаги были совсем близко, я услышала чьё-то громкое, хриплое дыхание. Потеряла сознание от ужаса, последней мыслью было: "Надо же, так и правда бывает".
Я пришла в себя за своим столом. Спящей на клавиатуре. Господи, это сон был?! Истерично хихикая, я собрала вещи и потопала к лифту. Нет. Хватит с меня на сегодня восьмых этажей. Сердце по-прежнему колотилось, как бешеное. Дома включила сериал, самый тупой и запутанный, какой только удалось найти на ста с чем-то каналах. Уснула прямо перед телевизором, умиротворенная и почти спокойная. Я ещё не знала, что моё спокойствие продлится ровно до утра. Потому что утром, идя на работу, я бросила взгляд на здание бизнес-центра. Я была как раз со стороны курилок. На девятом этаже развевался на ветру красный шифоновый платочек. На седьмом - зелёный. А на восьмом что-то отсвечивало на солнце и бликовало. Я не сразу поняла, что это. Братикова альпинистская страховка... Но проблема в том, что та, которую я вчера приносила на работу, так и лежала в моём рюкзаке. Не понадобилась, и сегодня я как раз собиралась отдать её брату...
Самолет «Москва — Иркутск»
Огоньки далеко внизу утонули в волокнистой серой рвани, быстро сменившейся столь плотной стальной пеленой, что даже мерцание маячка на крыле стало блеклым и нечетким, как вспышки молний далекой грозы. Вскоре совсем стемнело. Алина задернула шторку иллюминатора, пожелтевший пластик вокруг которого выдавал возраст самолета, и откинулась на спинку кресла. Отражавшийся от облаков свет маячка будил в ней смутную тревогу, а больше смотреть было решительно не на что: журнал Vogue, купленный в аэропорту, она успела пролистать еще в очереди на регистрацию. В проходе бортпроводник, слегка опухший, будто после сна, лениво жестикулировал, иллюстрируя бормотание из громкоговорителей. «Выходы — справа и слева… Световая дорожка на полу укажет путь к выходам в темноте… Спасательные жилеты — под вашими сиденьями…»
— Интересно, отчего в голливудских фильмах, когда падает самолет, в проход всегда выпадает багаж? — подал голос мужчина, сидевший справа, и ухмыльнулся, обнажив пожелтевшие прокуренные зубы. — Вы замечали? Обязательно все вопят, и на головы сумки падают… Интересно, это так и есть или сценаристы придумали, чтоб страшнее было?
«Надеюсь, в каком-нибудь другом полете ты это выяснишь…» — подумала Алина и тут же устыдилась своей кровожадности. Отчаянно хотелось как-то отвлечься, но плеер изрыгал рев «Металлики» в уши спящего в кресле слева Славы. Его голова свесилась набок, к ее плечу, но не доставала и иногда покачивалась, как головка перезревшего подсолнуха на ветру.
Вдруг она качнулась немного сильнее. Стакан с недопитым чаем на откидном столике вздрогнул и пополз к краю. К горлу Алины подступила тошнота. Такая же, только послабее, накатывала, когда Алина ездила в лифте их офисного центра, — после того как нажмешь кнопку с номером этажа, и сразу перед остановкой. Самолет снова задрожал, все взволнованно закудахтали. Алина вцепилась в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, и алый маникюр стал похож на капли крови, а серебряное кольцо на правой руке почти слилось с побледневшей кожей.
— Ну вот, началось… — продолжал ухмыляться желтозубый.
Динамики затрещали. «Уважаемые пассажиры, мы проходим зону турбулентности. Убедительная просьба занять свои места и пристегнуть ремни…» — скрежетал безликий, будто механический, женский голос. «Такой мог бы быть у робота Вертера, стань тот женщиной…» — мелькнул в голове Алины обрывок странной мысли.
— Сейчас все притихнут, выдохнут, усядутся поудобнее… а потом долбанет так, что головами лампочки поразбивают, — продолжал мужчина в кресле слева, с тоской глядя на горящий значок с перечеркнутой сигаретой над своей головой, будто надеясь, что он впервые лет за двадцать погаснет, и можно будет достать вожделенную сигарету из пачки «Винстона», торчащей из нагрудного кармана рубашки. — Сейчас… Еще немного подождем, и…
— Заткни пасть, — прошипела Алина, и сосед удивленно уставился на нее, а затем как-то странно, плотоядно улыбнулся.
И началось.
Тряхнуло так, что ремень едва не переломил ее пополам, и в голове зазвенели осколки разбившейся шальной мысли: не стоило так следить за фигурой… Может, было бы не так больно… Откидной столик вонзился в живот, нос ударился о спинку кресла впереди; Алина услышала хруст и почувствовала, как что-то теплое течет по лицу… Послевкусие съеденной при взлете мятной конфеты — чтобы не заложило уши — сменилось чем-то соленым…
Салон заполнили истошные визги — вроде тех, что звучали в трубе самой высокой горки аквапарка, в которую они со Славой попали в прошлом году в Испании… Там тоже было страшно… Только здесь кто-то еще и бормотал про Христа, а откуда-то сзади, из хвоста, доносился монотонный, какой-то бесконечно жуткий крик, переходящий в писк: и-и-и-И-И-И-И!!! Накатил ужасный холод. Алине вдруг показалось, что ее кровь стала льдом, и она уже умерла, превратившись в ледяную статую… А затем фюзеляж треснул, и крики утонули в бешеном реве… Шторка иллюминатора открылась, и за ней Алина увидела россыпи звезд, но не вверху, а почему-то слева, будто теперь «вверху» было там… Мужчина в соседнем кресле вдруг начал напевать что-то, улыбаясь во весь желтозубый рот… Алине почему-то показалось, что его глаза мерцают каким-то недобрым светом, как маячки на крыльях… Она ничего не слышала из-за оглушительного воя, но сумела прочитать слова по губам:
— И в дебри сказочной тайги…. Падают они…
«Что…» — успел прошептать Слава, так и не выдернув наушники из ушей. Свет, мигнув, погас, осталась только визжащая холодная тьма. А потом Алина подумала, что сумки и правда так и не выпали из багажных отсеков, когда все вдруг закончилось.
Она сидела в кресле. Рядом дремал Слава. Мужик с желтыми зубами читал газету. Самолет спокойно гудел, как огромный фен. Окошко иллюминатора будто залепили черной пленкой. Взглянув на часы, девушка поняла, что уже давно стемнело, и они сейчас летят где-то над бескрайней тайгой. Скоро уже посадка…
Алина глубоко вдохнула и закрыла глаза. В ушах гремел стук сердца. Не стоило вчера начинать смотреть этот сериал, «Остаться в живых»… Снится теперь всякая чушь… Рука инстинктивно ощупала нос и не обнаружила ничего, кроме крохотной золотой сережки — пережитка бурной юности.
Две стюардессы катили по проходу тележку с напитками. Из черных наушников в Славиных ушах шелестели едва слышно «Depeche Mode».
Вдруг что-то в темноте за стеклом иллюминатора привлекло ее внимание. Наклонившись, она обомлела от удивления: там был самолет. Еще один самолет. Совсем близко. Мерцание маячков на кончиках крыльев почти сливалось в один сгусток света. Алине казалось, что она даже видит кого-то из пассажиров… Девочку, прижавшую лицо к стеклу, как к аквариуму с рыбами…
— Вы… Вы это… — зашептала Алина. Слава продолжал похрапывать, поэтому она повернулась к желтозубому мужику. — Вы видите?
— Что там? — спросил он, небрежно затолкав газету в карман кресла впереди и наклонившись к иллюминатору. От него пахло как от папиной комнаты в родительской квартире, где, несмотря на годы, прошедшие со дня смерти хозяина, запах табака источало все — от книг до обоев. Едва ощутимый, кисловатый, омерзительный табачный душок. — Ничего не вижу.
Алина обернулась, уставилась в окно, но самолета и след простыл. Только огонек продолжал вспыхивать в бескрайней черноте.
— Там… Там был самолет… Совсем близко…
Мужчина усмехнулся:
— Вы уверены?
Алина посмотрела на него с вызовом: мол, я что, похожа на умалишенную?
— Просто это крайне маловероятно, — примирительно поднял руки мужчина. Алина только сейчас заметила, какие у него странные, мутные желтоватые глаза. Будто они, как и зубы, пожелтели от табака. — Существуют ведь авиадиспетчеры, система управления воздушным движением, эшелонирование, специальные воздушные коридоры… К тому же мы сейчас летим над, прямо скажем, не самой населенной частью страны, а следовательно, интенсивность движения здесь…
— Я знаю, что видела, — насупившись, сказала Алина и уставилась в темноту. Скрипучие колесики тележки с напитками наконец докатились до их ряда, и Алина попросила чай. Отчего-то внутри угнездился холод — совсем как в этом проклятом сне…
— Вы знаете, однажды я уже слышал что-то подобное… — задумчиво сказал мужчина с желтыми зубами, ожидая, пока и ему нальют чай.
— Неужели? — безразлично ответила Алина. Ее взгляд был устремлен во тьму, на случай, если загадочный самолет появится вновь. Она-то знала, что видела. И боялась, как бы не случилось беды: случаются ведь ошибки диспетчеров, столкновения… Совсем недавно ведь в Германии столкнулись два самолета… Потом еще диспетчера убил человек, потерявший в катастрофе жену и детей…
— Однажды мне довелось просидеть несколько часов в каком-то аэропорту… Стыковка была неудачная. Уже и не припомню, то ли Омск, то ли Новосибирск. Неважно, в общем, — подал голос желтозубый сосед. — Так вот, там в баре сидел уже порядком выпивший не то диспетчер, не то техник… Кто-то из тамошнего персонала. Ну мы с ним и разговорились. И как-то так получилось, что разговор приобрел такой… как бы это сказать… мистический характер. То есть начали обсуждать всякую чертовщину и легенды, бытующие среди людей разных профессий. Всех этих черных альпинистов, черных спелеологов и прочую чернь… И я как-то возьми и скажи, что, мол, никогда не слышал о каких-нибудь авиационных мифах… Ну кроме гремлинов, конечно, да и те иностранцы…
Алина вспомнила дурацкие старые фильмы про гремлинов и уже хотела спросить, при чем тут авиация, но промолчала.
— И вот тогда-то он мне и рассказал эту историю. Не берусь утверждать, что это и правда, так сказать, авиаторский фольклор — в конце концов, источник ненадежный… Но история, в общем и целом, такова: несколько лет назад — так он сказал — из Москвы в Иркутск вылетел самолет. Вылетел, но не долетел… Пропал где-то над тайгой. Обломки так и не нашли. И вот что интересно: исчез он в ночь двадцать первого декабря — дня, который наши предки называли Карачун. По преданиям, в ночь, наступающую вслед за Карачуном, над землей властвует Чернобог — злой дух, божество смерти. И души умерших в эту зловещую ночь становятся его добычей. Дескать, самолет вместе с пассажирами как раз и стал жертвой злобного божка, рухнув в тайгу, и отправился прямиком в преисподнюю…
Алина не сразу осознала, что сегодня как раз та самая ночь. Холод внутри стал сильнее. Мужчина в соседнем кресле тем временем продолжал:
— Так вот, мой собеседник рассказывал, что с тех пор каждый год летчики и пассажиры, следующие из Москвы в Иркутск и обратно, иногда замечают странный самолет. Он часто летит совсем близко, потому что его не видят диспетчеры. Иногда сквозь него проникает лунный свет…
Выдержав театральную паузу, он замогильным голосом закончил:
— Это тот самый рейс… Призрачный самолет, полный вечно страдающих душ, взлетает из ада, чтобы в него и вернуться. И на борту его, среди мертвецов, сам Чернобог собственной персоной!
Мужчина захохотал, чай в его стакане расплескался на откидной столик. Алина брезгливо отвернулась:
— Идиотская история. Это что же, по-вашему, я видела самолет-призрак?
Сосед лишь продолжал тихо смеяться. Слава ухитрился наконец как-то извернуться и улегся ей на плечо.
— Есть многое на свете, друг Горацио… — тихо сказал сосед.
— Что? — переспросила Алина.
Мужчина повернулся к ней, и взгляд его желтоватых глаз ей не понравился. Они походили на прозрачные печные заслонки, за которыми полыхает пламя. Бросив взгляд на ее часы, он прошептал:
— Скоро вы все выясните сами, не правда ли?
В ту же секунду динамики с треском ожили:
— Дамы и господа, наш самолет заходит на посадку. Просьба пристегнуть ремни и не покидать…
Алина застегнула ремень и обняла себя руками. Черт, почему так холодно… Самолет начал заваливаться на правое крыло и снижаться.
Внезапно Алину осенило. Она поняла смысл той чепухи, которую рассказывал желтозубый сосед. Нет, не призрачный самолет она увидела. Он имел в виду совсем другое…
— Вы что же, хотите сказать, что там, внизу… Что мы сейчас приземлимся в… — Она с усмешкой глядела на его бледное лицо. Он молчал. — И что же там? — продолжала она, посмеиваясь. — Черти? Сковородки? Потоки лавы?
— Знаете… Кто-то однажды сказал: в аду все повторяется. Кто знает, быть может, попавшие туда обречены вечно переживать мгновения ужаса и страха перед гибелью?
Улыбка на его лице стала все больше напоминать оскал, и Алина отвернулась. Она понимала, что все это чушь. Что скоро они приземлятся в Иркутске, их отвезут в гостиницу, потом она проведает родных, потом Байкал… Но внутри расцветал этот кошмарный холод, будто тело предчувствовало что-то недоброе. Вдруг она вспомнила свой сон. Страх окутал ее рассудок холодным облаком. Пальцы вжались в подлокотники, побелев, совсем как в кошмаре. Она пыталась вспомнить, как садилась на самолет в «Шереметьево», но воспоминания ускользали, истончались, рвались, как старая ткань, будто тянувшаяся из какой-то другой жизни… Мужчина в соседнем кресле вдруг начал тихо напевать:
— «Облака в небо спрятались… Звезды пьяные смотрят вниз… И в дебри сказочной тайги… Падают они…»
Когда самолет нырнул в висевшую над землей завесу черных туч, и мерцание маячка на крыле утонуло во тьме, Алина почувствовала, как из глаз потекли слезы, и попыталась вспомнить слова какой-нибудь молитвы. Но в голову ничего не приходило, и она могла только смотреть в черноту за овальным стеклом.
Самолет продолжал снижение. И когда тьма за окошком иллюминатора начала насыщаться бледным, зловещим светом, а в салоне вмиг стало так жарко, что люди завизжали, и духоту наполнил запах горелой плоти, Алина вдруг почувствовала покой.
Она была готова.
© Дмитрий Козлов
На пятилетие мама подарила Лене пингвина.
- Братики есть у всех, –сказала мама. - А с пингвинами у нас дефицит!
Мягкая плюшевая игрушка пахла папиросами деда Абеля. Да и похожа была на него как две капли свежевыжатого гранатового сока.
Круглый, пузатый он смотрел на Лену блестящими, добрыми глазками и улыбался.
- А в Грузии есть пингвины? – спросила у мамы Лена.
- Есть! - ответила мама. - В Грузии все есть.
Пройдут годы, и прогуливаясь по расположенным у Староконного базара рядам блошиного рынка Лена увидит продающую на тротуаре плюшевые игрушки, старуху. Увидит и вспомнит комнату в коммуналке, бабушку, маму, и подаренного ей на пятилетие, пингвина. В тот солнечный зимний день Лена поймет как важны в жизни вещи. Поймет, что разве что они, эти подаренные, или забытые кем-то предметы способны объяснить людям, что такое счастье.
—-
Дед появлялся в коммуналке у Привоза раз в год. Громогласно здоровался с бабушкой и требовал показать ему внучку.
Вместе с дедом в доме появлялись мандарины, конфеты, кострец из свинины и слова гаморджоба, генацвали и чеми ламази. "Здравствуй, моя красивая, моя прекрасная девочка!", говорил Лене дед и отправлялся на кухню жарить мясо.
Поздно вечером на общей кухне одесской коммуналки пели грузинские песни и танцевали танцы. Темными зимними ночами в квартире у Привоза пили сухое вино и заедали его шашлыками и брынзами. Поздно ночью Лена укладывала спать подаренного ей дедом пингвина и говорила:
- Спи дорогой, спи мое чудо, спи, мой Кацо.
Лена думала, что Кацо - значит брат, и любила плюшевого пингвина так же восторженно, как деда, как далекую и неведомую ей страну Грузию.
Пузатый добрый пингвин отвечал Лене взаимностью. Улыбался, согласно прятался на дне ее школьного портфеля и, так же как Леночка, боялся засыпать в одиночестве.
В коммунальной квартире на Чижикова стояла огромная деревянная кровать. Лена называла ее грузинской. Когда-то давно дед привез ее из Грузии и подарил своей юной одесской возлюбленной. В этой кровати спали и бабушка и мама и Ленка с пингвином. Долгие годы она занимала чуть ли не все пространство той небольшой комнаты, и ни один мужчина не ушел из нее безнаказанным. Что-то такое гладкое, нежное и одновременно бесстыжее было в ее резных барельефах и скользящих по простыням женщинах что-то такое, что переночевав в ней однажды, мужчины мечтали оказаться в ней снова и снова.
Но, стечением ли обстоятельств, или помешательством спящих в той кровати женщин, но второй раз в ней оказывались только грузины.
Что-то манило в этот дом у Привоза грузинских негоциантов? Была ли это красота и строптивость живущих в ней женщин или увядшие на стенах дома виноградные лозы? – Неизвестно.
Что заставляло влюбчивых одесситок хранить верность заезжим купцам? Была ли это вера в свою исключительность или смирение перед их похотью? - Тоже неведомо.
Но, в этой кровати бабушка зачала свою дочь от грузина Абеля. В глади грузинских сказок дочь Абеля родила дочь от Михо. И Елену тоже не обошла стороной начертанная на барельефе грузинской кровати судьба жены путешествующего торговца.
—-
Летом одесские грузины уезжали домой. Растворялись в сердцах своих Тамар и Нино. Учили законнорожденных детей любить маму и родину, Любить отчаянно, так, как грузинские мужчины любят одесских женщин. Любить преданно, так, как только грузины любят своих детей.
Летом коммуналка на Чижикова становилась скучной. Редко кто жарил на ней шашлык и мало кто пел веселые песни.
Летом Лена с бабушкой ходили на море и ждали, когда в город вернутся грузины.
Грузины возвращались в Одессу с первым снегом. В начале декабря или перед самым Новым годом. Как будто предчувствуя запах первого снежного ливня, на перронах одесского вокзала появлялись смуглые франты в шейных платках и тонких дубленках. Вслед за разодетыми грузинскими шулерами на вокзалы и в аэропорты города прибывали ящики с мандаринами и гранатами, а вслед за ними в коммунальные квартиры у Привоза являлись долгожданные мужья и деды. Они приезжали туда из Мурманска и Якутска, из Москвы и Питера. Возвращались из дальних торговых точек и привозили своим одесским детям немецких кукол, мурмАнских рыб и сплющенных на дне чемоданов пингвинов. Никакой в мире Дед Мороз не мог сравниться с подарками, которые грузинские мужчины привозили из дальних стран своим одесским детям. И дети любили эти игрушки как Грузию. Как страну, которую они никогда не видели, но знали, что в этой стране все есть.
—-
В одну прекрасную одесскую зиму дед не приехал.
Бабка по-прежнему ходила на базар, приносила домой гранатовый сок, баклажаны и фасоль, а деда все не было. Не появился он ни в следующую зиму, ни потом.
И Лена забыла о нем. Забыла, как о спрятанном на дне сундука пингвине.
Лена выросла, научилась курить и говорить мужчинам «да». Лена Кротова приводила в коммуналку на Чижикова русских парней и украинских хлопцев. Еврейских мальчиков и армянских любовников. Но никогда ни один грузин не познал радости касаний к ее гладкому, как барельеф деревянной кровати, телу.
Лишь иногда, ночью, девушка вскидывалась и сглатывала сладость потекшей изо рта слюны и вкуса приснившегося грузинского шашлыка.
Ленка выросла, забыла о своем грузинском деде. Не жалела ни брошенную им бабку, ни позабытую себя, ни промелькнувшую в истории любви одесситки и грузина маму. Лена никого не жалела и не вспоминала. Ее коммунальная жизнь к этому не располагала.
Лишь только вещи, оставленные кем-то и где-то, напоминают людям о том, что с ними когда-то было, и иногда эти вещи творят чудеса.
В один сияющий зимний день, когда небо соединилось с землей и люди не понимали где заканчиваются облака и начинаются лужи. В день, когда Лена стояла на остановке трамвая и думала о том, что приготовить из купленной на Привозе свинины. В тот день к Лене подошел мужчина в шейном платке и меховой шапке и спросил:
- Ты где была?
- Ты?! - дернулась от наглости обращения Лена.
- Ты где была? Я искал тебя всю жизнь, – мужчина вынул из рук Лены пакеты с продуктами и пошел в сторону запаркованной у остановки машины.
Невысокий, плотный, коротконогий, он нес в своих распахнутых навстречу жизни руках кульки с продуктами и был очень похож на пингвина.
- Ты где была, дорогая? – спросил у Лены грузин.
- Что Вы себе позволяете? – бежала вслед за мужчиной Лена.
- Где ты живешь, чудо? Где ты живешь, чемо саокребав? – спросил у Лены грузин.
И услышав это чемо и ты прекрасна, услышав это «ты», Лена поняла что от судьбы не уйдешь и смиренно назвала мужчине адрес дома на Чижикова.
Лена показала этому случайному мужчине все, что у нее было. И барельеф грузинской кровати, и синяк на коленке, и небритые подмышки. Она показала ему даже подаренного дедом пингвина!
- Где ты был? - спрашивала Лена у храпящего на всю коммуналку грузина. - Где ты был, мой рисованный? Где ты был мой прекрасный? – гладила женщина небритые щеки своего возлюбленного.
Счастье приходит и уходит внезапно. Счастье это чудо, которого нет, но которое случается. В ту яркую солнечную зиму Лена была счастлива. В каждой луже города она видела отражение своего счастья, в каждой луже небо падало на землю. Отражалось, как северные пингвины в зеркалах льда.
Он кормил ее шашлыками и сыром. Дарил духи и мандарины. Он называл ее девочкой, и она ему верила.
А потом он исчез, исчез как исчезает из жизни все хорошее. Однажды ее грузинский пингвин ушел на Привоз и не вернулся. Растворился в свете позднего весеннего снега. Ничего не сказал, не обещал вернуться. Исчез, как и не было.
К следующей зиме в старой грузинской кровати на Чижикова заливалась слезами новая, рожденная одесситкой девочка.
- Цемай, пингвина, цемай, - тыкала в ее горестное личико пахнущую папиросами и мандаринами игрушку мама. – Ты мое чудо, - говорила дочери Лена.
А потом в городе пошел снег. Хлынул с небес влажной искрящейся лавиной. Всю ночь он падал на землю, как пух из изодранных ангелами подушек, как крупа из несъеденной ими манки. Этот долгожданный снег никого не боялся. Ни курящей под стенами дискотек молодежи, ни опаздывающих на поезда пассажиров, ни хлещущих кофе "книжников", ни матерящихся автомобилистов. Он шел и шел. Искрился в красных фарах трамваев и ... не таял.
А к утру прекратился. Застыл на земле одеялом из колючей овечьей шерсти. И заскрипел под колесами въезжающего во двор на Чижикова «Камаза». Камаз этот был доверху полон мешками с чем-то бело-голубым и мягким, и весь день грузчики заносили в коммуналку старого одесского дома эти пахнущие грузинскими папиросами тюки.
К вечеру того странного снежного дня чердак дома на Чижикова оказался заполнен мягкими плюшевыми игрушками. А каждый живущий у Привоза ребенок получил в подарок пингвина.
К ночи того странного, хлещущего в окна снегом и пингвинами, дня Лена поняла: в город вернулись грузины! Вернулись, как снег, как пропавший дед, как редкий, пахнущий арбузом и помидорами праздник. Вернулись, как исчезающие во льдах океанов и возвращающиеся вместе с солнцем, пингвины.
В тот день Лена взяла дочь на руки и сказала:
- Смотри дорогая, смотри, мое чудо. Эту кровать подарил тебе твой прадед, а этих пингвинов – отец. Знай, моя нарисованная, знай моя прекрасная, в этом мире есть страна, которая тебя любит. И эта страна называется Грузия.
На тротуаре у Староконного базара старуха продавала игрушки. Она продавала ненецких кукол и мурмАнских рыб, южных акул и северных пингвинов. Продавала русалок, жирафов и панд.
На тротуаре у "Староконного" старуха продавала счастье.
Вечером, второго февраля, Марк Эдвардович Цукерберг лежал на диване и ржал, рассматривая мэмы в Телеграм. Внезапно в комнату ворвалась взволнованная Присцилла, китайская жена его.
-Всё ржешь? А у нас вон чего! - с этими словами она бросила на журнальный столик большую пачку писем.
-Синьтяо, моя луноликая мяомяо!- поприветствовал ее Цукерберг- Что за хуету ты припёрла, о, наследница великого Мао?
-Хуяо! Не беси меня! Иначе я тебе такой бытовой антисемитизм устрою, что ты мацой подавишься! Нам второй день приходит огромное количество писем из России!
-Из России? Интересно. И чего нужно этим русским? Кстати, ты знаешь, как они называют твою родину Чайну? Китай. Это, как Тай, только ещё и Ки.
-Опять за своё, расист? Я на тебя блмщиков натравлю, будешь нашему водителю Чарли ботинки целовать! Они у него такие же черные, как и он сам. И пишут нам не просто русские. Нам пишем Роскомнадзор!
-И чего хочет этот Роскомпозор?
-То есть ты не знаешь?
-То есть я не знаю.
-Хорошо, я тебе расскажу, раз ты совсем ничем, кроме тупых мэмчиков не интересуешься. Вот уже второй день в России запрещен мат в соцсетях.
-Это слово хуй, что ли?
-Это слово хуй и еще примерно десяток слов. И вот, они теперь присылают нам штрафы за то. что мы не удаляем мат.
-Много штрафов?
-Я отвечу по китайски. До- ху-я! Вот, смотри, за два дня слово хуй написано фейсбуке миллион триста тысяч восемьсот сорок четыре раза. Слово пизда миллион сто тысяч двенадцать раз. Производных от слова хуй, например, хуевый, охуительный, охуенный, охуевающий- три миллиона сто тысяч пятьсот двадцать один раз, слово блять...
-Достаточно. И теперь русские хотят, чтобы я им заплатил?
-Да! Именно!.
-Передай им, чтобы шли нахуй
-Как нахуй?
-Так, нахуй. Можешь написать это официально. Согласно новой политике социальной сети фейсбук, не подчиняющейся юрисдикции ни одной из стран, где не является резидентом, все, кто хочет нас оштрафовать обязаны уходить нахуй. Ну, и всякое там бла, бла, бла. Печать, подпись. Короче, разберешься.
-Ты совсем что ли? Нас же теперь не пустят в Россию! А я так хотела в экскурсию по Золотому кольцу, проехаться по Крымскому мосту, посетить музей Балалайки! Я в Суздаль хочу, Марик! Я, как последняя дура езжу по всяким Багамам да Гавайям, а в Торжке никогда не была! Я уж про Геленджик и не говорю! Сейчас все хотят в Геленджик! Я мир не видела, Марик!
-Во-первых, тысячи людей не были в Суздале и ничего. Я тебе потом из интернета картинок с Суздалью напижжу и распечатаю. А во -вторых, хочешь, я тебя в Трускавец свожу? Это Украина, не Россия. Зато там электорфорез, радоновые ванны и рассольник.
-Что правда?
-Правда, правда, ну, иди сюда, дуреха. Я же тебя люблю, чо ты...
© Александр Гутин
- Новый год, порядки новые, колючей проволокой наш лагерь обнесен…, - заунывно пел Николай, сидя за кухонным столом со стаканом водки и рассматривая стоящую в углу пластмассовую елку. Все его познания о лагерях ограничивались просмотром фильма «Побег из Шоушенка» и двумя альбомами Михаила Круга, что не мешало ему считать себя личностью приближенной к криминальному миру. Особенно после кражи им из продуктового магазина двух йогуртов и банки пива, о чем он непременно рассказывал при каждой встрече.
- О, Максим, здорово, - обрадовался он, увидев меня, - выпьешь со мной?
- Нет, спасибо. Мне еще за руль садиться, - соврал я, чтоб не выслушивать длительную лекцию о тяжелой воровской судьбе.
- Ну, смотри, а то на зону попадешь, вертухай тебя чифирком не угостит, - просипел Николай поправляя грязную майку, - там на Новый год только по яйцу дают… вначале по левому, а потом по правому, - заржал он довольный своей замшелой шуткой.
Наведя кофе и выскользнув из кухни, я столкнулся с блокадницей бабой Нюрой, из второй комнаты.
- С наступающим тебя, Максим, - прошамкала старуха, подслеповато щурясь на мое лицо, - ты видел, как я красиво коридор украсила?
Кивком головы она указала на стены, хаотично обвешанные старыми выцветшими игрушками и гирляндами, часть лампочек в которых давно сгорела. От всей этой пестрой мешанины создавалось впечатление, что помещение обблевал какой-то очень большой и пьяный Дед Мороз.
- Очень красиво, - признался я, бочком протискиваясь к своей двери.
- А ты слышал, что блок НАТО вновь расширяется? И израильская военщина опять выходит за все допустимые рамки? – донеслось мне в спину.
Захлопнув дверь, я устало прислонился к стене. Иногда мне казалось, что в бабу Нюру еще во время блокады вмонтировали громкоговоритель, который до сих пор безостановочно продолжает транслировать новости от советского информбюро.
В это время за соседней стеной Равиль начал требовать от жены бутылку водки. Раньше я даже пробовал угадать, во сколько Равиль напьется и начнет бить супругу. Но потом бросил, ритуал у него был отточен до мелочей, пить он начинал ровно в 23 часа, и к часу ночи Зойка стабильно ломилась в комнаты к соседям с просьбой спрятать ее от этого ирода. И так почти каждый день.
Если в новостях передавали, как какой-нибудь отчаявшийся псих расчленил в ванной своих соседей, я всегда представлял себя на его месте.
Сейчас идея посетить Петербург девятнадцатого века уже не казалась такой привлекательной, как полгода назад, когда в 2248 году мы проходили курс творчества Достоевского. Взятый без спросу на кафедре истории старый аппарат искривления пространственно-временных линий производства Тольяттинского завода смог дотянуть лишь до 2020 года, где окончательно сломался.
Открыв шкаф, я в очередной раз набрал комбинацию нужных клавиш, но находящийся там прибор так и не ожил. Понимая, что ничего не изменится, я все равно, как крыса с электродами в башке, продолжил затравленно раз за разом нажимать одни и те же клавиши, пока не заболели пальцы. Накал скандала за стеной увеличивался.
Странно, но питерские коммуналки двадцать первого века в плане депрессивности мало чем изменились со времен Достоевского. И если никто не брал топор и не рубил старух-процентщиц, то только потому, что старух заменили микрофинансовые организации.
Баба Нюра с трудом проковыляла в кухню, где неодобрительно уставилась на Николая,
- Все бухаешь?
- Имею право, - Николай, нахмурившись, подвинул к себе стакан, - Бог создал вора, черт прокурора.
- Не надоело паясничать? – достав из халата пачку папирос, старуха закурила, - шел бы лучше мальцу машинку его починил, а то ведь скоро руки на себя наложит с горя.
- Перетопчется. Меньше важничать будет, ходит как Колумб среди аборигенов. Из будущего он к нам прилетел. Ждали мы его очень. И вообще, чего ему дергаться, лично мне и тут нравится.
- Еще бы тебе не нравилось, - Нюра выпустила струю едкого дыма в потолок, - у вас в 28 веке после второй экологической войны вообще дышать нечем стало.
- Это только на поверхности, - тут же парировал Николай, - под землей в бункерах вполне нормально, если не злоупотреблять.
- Ну да, нам из-за этого в 29 веке пришлось на другие планеты перебираться. Кто остался, до сих пор психику восстановить не может. Вон на Равиля посмотри. На что стойкий мужик, ветеран первой кампании против толерантности, и то в себя никак не придет. Так что помоги парню домой улететь. Сам понимаешь, его никто не заберет, у них 2020 год не рекомендован к посещению.
- Посмотрим.
Глянув на часы, я понял, что до Нового года осталось пять минут. Приходилось признать, вместо веселья в окружении близких я застрял в коммуналке в кругу черствых соседей из далекого прошлого. Выйдя из комнаты, я прошел на кухню, где уже собрались все жильцы с лоснящимися, вызывающе радостными лицами. Выпив с ними, я почувствовал себя немного лучше. Через час я был уже мертвецки пьян, но даже это не помешало заметить светящиеся клавиши аппарата и набрать нужный код.
- Улетел, - сказала Баба Нюра, услышав небольшой гул из четвертой комнаты.
- Пусть, - Николай не проявил никакого интереса к происходящему,- По тундре, по железной дороге...
Бывший офицер сил общественного порядка был счастлив, что в этом году ему не надо будет переживать вторую экологическую войну. Баба Нюра тоже была довольна, что ей не придется навсегда покидать родную планету. А Равиль как всегда в это время бил свою жену, радуясь при этом, что первая кампания против толерантности еще впереди.
© 13к
- С наступающим…, - присаживаясь на стул, машинально бросил Андрей в спину выходящей из магазина румяной тетке, только что купившей две бутылки шампанского.
После чего налил себе под прилавком в кружку коньяка и сделал небольшой глоток. За окном маленького круглосуточного магазина с оригинальным названием «Продукты», находящегося на набережной Васильевского острова, светилась наряженная елка, и суетливо мелькали опаздывающие к празднику пешеходы. До Нового года оставалось около часа.
- А вот и я! - внезапно раздалось от входной двери, в которую торжественной, немного заплетающейся походкой вошел старый дед в рваном зеленом пуховике и грязных ватных штанах, облачение дополняла натянутая по самые уши вязаная шапочка «петушок».
- Шел бы ты отсюда, отец, - тоскливо пробормотал Андрей, поглядывая на лежащую рядом с чашкой биту. Нахождение питерских бомжей на территории магазина, несмотря на всю их врожденную интеллигентность, правилами заведения не одобрялось.
- Подожди, - дед неторопливо, словно собираясь с каким-то серьезными мыслями, почесал всколоченную седую бороду, слегка пожелтевшую от никотина, и, топнув ногой, произнес, - я Дед Мороз. Я подарок тебе принес, - вынимая из-за спины руку с пыльной, мятой картонной коробкой.
- А я Джейсон Вурхиз и сейчас принесу тебе боль и ужас, - тут же нашелся Андрей, поднимаясь со стула, - иди уже, по-хорошему, Санта Клаус.
На что дед расстроено покачал головой, всем своим видом изображая разочарование. С таким видом обычно стоят у гроба близких родственников, обошедших тебя в завещании.
- Андрей, ты что, правда, ничего не помнишь? Ты же сам железную дорогу просил лет тридцать назад. Еще и плакал, когда родители тебе вместо нее книжку со сказками подарили…
- Не со сказками, а со стишками, - поправил он деда, с удивлением для себя, вспоминая, как в детстве заглядывал под елку в надежде найти там заветную железную дорогу, такую, чтоб еще лучше чем у Петьки из второй квартиры, а обнаружил только книжку и конфеты.
- Ну вот, получи теперь, - дед, подойдя ближе, положил на прилавок засаленную коробку с железной дорогой.
Несмотря на пятна грязи, какие-то царапины и вмятины это была именно такая коробка, о которой когда-то мечтал Андрей.
- А что ж так долго нес? – растерянно спросил он у старика.
Дед хмуро пожал плечами:
- Да не сложилось вот. Сначала забухал, если честно, потом Союз распался, кризис в стране, в общем, завертелось все как-то…
Андрей нервно отхлебнул из кружки и еще более растерянно посмотрел на деда.
- И почему ты такой непрезентабельный, для сказочного персонажа? – спросил он первое, что пришло ему в голову.
- Временные трудности, - виновато развел руками дед, - мне же в отличие от Иисуса Христа пожертвования в церкви не гарантированы. Только от меня чего-то хотят. Ну и кризис, опять же. Президент в поздравлении об этом еще скажет.
В этот момент в открывшуюся дверь ввалилась пьяная неопрятная тетка, опершись на завешенную гирляндами стену, шумно сблевавшая прям у порога.
- О, а вот и Снегурочка, - обрадовано произнес старик, обернувшись к посетительнице, - ты ее извини, у нее проблемы.
- Так ты и, правда, Дед Мороз? – сипло спросил Андрей, силясь поверить в происходящее.
- А то… только прости, но нам бежать пора, еще несколько подарков надо детям занести, - дед махнул рукой куда-то в сторону предполагаемых детей.
- А можно я еще одно желание загадаю?
- В письме его напиши и положи под елку. В этом году не обещаю, но в следующем постараюсь исполнить. Если опять не забухаю, - поморщился старик от досады, - и это… стишок за подарок спрашивать не буду, не маленький уже, а вот коньяком можешь угостить, - не возбраняется.
Андрей, упав на стул, взяв в руки тетрадку и карандаш, заворожено смотрел вслед выходящему деду, тянущему под руку плохо стоящую на ногах Снегурочку и уносящему переданные ему две бутылки коньяка.
«Здравствуй, Дедушка Мороз…» - вывел Андрей на листе.
Под бой курантов, собрав на прилавке железную дорогу, Андрей катал паровозики. Он не был так счастлив с самого детства.
В это же время на скамейке у Малой Невы бомж Петрович жадно пил из горлышка дорогой французский коньяк. Блаженно улыбнувшись, он посмотрел на сияющие в небе фейерверки.
- Говорил я тебе, Зинаида, что не зря железную дорогу на мусорке подобрал, а ты все выброси... выброси… Запомни, нас окружает толпа повзрослевших детей с так и незажившими детскими травмами. Это я тебе как бывший доцент кафедры психологии говорю. Каждый второй мальчик раньше оставался без железной дороги, а девочка без Барби.
Зинаида, взяв с разложенной на скамейке газеты кусочек колбасы, сыто икнула.
- Это ты конечно молодец. Он реально в Деда Мороза поверил. А имя его как угадал?
- На бейджике прочитал.
- С праздником вас! – раздалось у них из-за спины.
- Спасибо, - машинально ответил Петрович, поворачиваясь и рассматривая стоящего позади них настоящего Деда Мороза, который почему-то был похож на актера Де Ниро с мощным посохом в руке и валенками на ногах.
Поодаль виднелась упряжка из трех лошадей с молоденькой девочкой в санях. Петрович на всякий случай протер глаза, но картина не изменилась.
- Вот, держите… как и загадали, - Дед Мороз протянул им бутылку водки и куру гриль, - и смотрите, больше не балуйтесь, а то накажу, - Дед, строго погрозив пальцем, пошел в сторону саней.
Петрович с Зинаидой долго смотрели на удаляющуюся упряжку.
- Ты знаешь, - Петрович достал из-за пазухи старую куклу Барби и выбросил ее в сторону реки, - наверное, к продавщице из бакалеи идти не стоит.
Скромного застенчивого с женщинами Петрова поцарапала соседская кошка. По совести, это была первая женщина (пусть и с хвостом), что отвесила Петрову пощечину. На этом плюсы и заканчивались, считал Петров…
Но, стоило ему утром явиться на работу в свой женский коллектив, как: «А нашего-то Петрова поцарапали. Вот тебе и тихоня! Всю морду исполосовала какая-то за грехи. Ходит как Рембо!» поползло среди женщин.
А там всего-то две сраные царапины на щеке. Ну, – реально! Их бы никто не заметил, если бы… «Не спорь, мама лучше знает! А то решат, что баба оцарапала. Нехорошо...» – сказала Петрову мамаша и, погуще запудрила кошачьи отметины.
Расчет был точен. Теперь и слепой понял бы, что накануне с Петровым на личном фронте случилось. А личный половой, – это такой фронт!.. Хитрая мамаша давно спала и видела женить и выставить Петрова и еще пожить самой. И даже поцарапаться напоследок…
До этого скромный Петров не давал сотрудницам информационных поводов. Он тупо работал. А теперь словно бросил динамит в стоячее болото со снулыми лягушками и инсинуациями. К Петрову началось паломничество. Каждая, свершив оное к рабочему месту Петрова, была удовлетворена: «Ну точно, – из-за бабы! Охуеть! И не подумаешь!..».
А некоторые и вовсе двусмысленно со знанием дела дружелюбно ему подмигивали: «Кошка?..Ну-ну...»
– У меня на кошек аллергия! – врал и открещивался смущенный Петров. – В лесу по грибы поцарапался.
– Аллергия? У него на мандарины аллергия, – он сам прошлым годом говорил.
– Нихера себе мандарины царапаются, ха-ха! – судачили сотрудницы и исподволь присматривались к этому тихоне.
Выйдя со службы, шельмованный и донельзя взведенный Петров позволил себе немножечко лишнего в кабачке. Чуть. Он не помнил, как заработал фонарь. А работой Петров дорожил.
– Замазать? – поутру спросил он маму.
Та выдала ему солнечные очки:
– У тебя лёгкий конъюнктивит! Свет слепит глаза. Так и говори. Не снимай.
Расчет был верен. Вскоре Петрова оторвали с руками прямо на рабочем месте практически…
© Алексей Болдырев