Diskman

Пот заливает глаза. Щиплет. Руку поднять нельзя, поэтому мальчишка наклоняет голову набок и трёт виском о предплечье. Солнце горит над наспех отрытыми окопами, над брустверами из осыпающейся сухой земли. Ладони второй день ноют от неудобного короткого черенка сапёрной лопатки. Дико хочется пить, но нельзя. Любое движение сейчас - лишнее.

- Взво-о-д! - напряжённо проносится над окопами, над траншеей позади. Над всем этим сожженным солнцем пятачком земли на окраине мирного городка. - Огонь по моей команде!

Всё верно. Здесь мы, впереди они. И стрелять раньше времени незачем.

В плечо, уже отбитое при учебных стрельбах, упирается приклад автомата. Мальчишка чувствует его. Он вдруг ощущает частью себя неудобный, рассчитанный на взрослого изгиб деревяшки. Так, наверное, инвалиды смиряются со своими протезами - и плохо, и без них никуда. Дальше живём в симбиозе.

Перед ним поле, засеянное чем-то никому уже не нужным. Убирать урожай на изрытом окопами пространстве вряд ли кто-то станет. Левее - но её сейчас не видно от земли, - река. За полосой поля лес, там осенью дрова раньше собирали. Сейчас в лесу не до того. Только прячутся люди с автоматами, даже форма по обе стороны одинаковая, разве что нашивки разные.

Разные флаги - и разные люди. А вот язык пока один, почти на всех. Хотя с той стороны уже учат другой. Усиленно. Каждую свободную минуту, чтобы соответствовать своему флагу. Это же не просто сшитые полоски ткани. И не просто другие слова для одинаковых для всех вещей.

Это что-то больше.

Он не собирается учить их язык. Объясниться может, здесь же все вперемешку живут, да и в школе... А вот свой знает. Из чужих нравится английский. По нему пятерка в аттестате должна быть. Да что должна - обязана! Как и по остальным предметам. Он же отличник, у него впереди - высшее образование. И гитара: он отлично играет; даже сейчас, сжимая автомат, подушечки пальцев вспоминают рельеф струн. And nothing else matters...

- При-и-гото-о-виться! - снова летит над окопами. Наверное, это неуставная команда, но и они - не военные. Да и командир форму снял лет пятнадцать назад, если не раньше. Он водителем работает, командир. Грузовик. Наряды на перевозку. Бензин. Запчасти. По выходным с мужиками пиво и карты.

На краю леса видно движение. Идут. Медленно, стараясь пригнуться. Много людей, больше, чем здесь в окопах. Но они неправы, значит сила за нами. Сила же в правде, верно? Кто-то хорошо сказал. Или ещё скажет - не так уж важно. Главное, мысль верная.

Чёрт, как же пить хочется...

Слышно лязганье затворов. Слева. Справа. Под рукой. Звуки одинаковые, механические. Только матерится кто-то рядом вполголоса. Ноготь сломал. Понятное дело, с непривычки. Здесь же нет военных: вчерашние школьники, водители, учителя и почтальоны. Флаг один, профессии разные. Оно так и бывает.

Цепочка людей в поле ложится, их почти не видно. Рано они, стрелять же ещё не начали. Судя по книжкам, в атаку надо идти до последнего, пока к врагу не подберёшься. Дальше гранатами. Штыком. Зубами. Как тогда, давно, с немцами. В книжках всё не так... Там потом не пахнет, так пить не хочется и автомат не настолько горячий от пронзительного летнего солнца.

Да, вот их командир уже старается, поднимает цепь в атаку. А им - страшно. Не меньше, чем нам. Может быть, даже больше, ведь правда на нашей стороне, верно?

Мальчишке семнадцать. Хороший возраст, жизнь кажется долгой счастливой дорогой. Или себе да иди, главное, не ленись. И слушай, что говорят старшие. И гитара, оставшаяся висеть в комнате, рядом с плакатом "Металлики". И Маринка... Он почти видит её рядом, хотя она далеко. Эвакуация. Её родители увезли, когда всё началось. Сказали, что воевать - не их профессия. Может, это и правильно, может и нет. Каждый сам решает. Его место здесь, а остальные сами, как хотят.

Цепь впереди поднимается и неохотно идёт на наших. Они начинают стрелять. Это в кино громко и красиво, а вот так, в жизни, - ничего особенного. Трещат выстрелы, словно кто-то палкой по гофре забора проводит: тррррк. И на кончиках стволов цветут небольшие цветки пламени. Маленькие, нестрашные. Расцвел, завял.

Над окопами посвистывают пули. Тоже ничего особенного. Как-то обыденно всё, словно взрослые люди собрались поиграть в войну.

Из леса доносится далёкий скрежет, будто трактор завели. Вот ещё и ещё, виден полупрозрачный дымок выхлопов.

- Ого-о-онь! - наконец-то кричит командир.

Наши начинают стрелять. Вразнобой, кто очередями, кто одиночными. Патронов мало. По два магазина дали, и всё. Шестьдесят патронов. Каждый - или чья-то смерть, или просто кусочек металла, который потеряется в этом поле навсегда. Как повезёт.

Сперва из прогалин, ломая тонкие деревья, выглядывают хоботы орудий. Будто кто везёт трубы через лес - одну, вторую, вон ещё две. Потом массивные низкие силуэты, широкие гусеницы. У него хорошее зрение, танки видно как на ладони: изгибы брони, квадратные нашлепки, антенны сверху. Да, четыре штуки. И их остановить нечем.

Регулятор на одиночный. Сейчас некогда о танках, есть цели ближе и доступнее. Прицелился. Мимо. Ещё - опять мимо. Автомат при каждом выстреле подкидывает вверх, он выплевывает гильзу куда-то в сторону. Это не гитара, он играет другие песни...

Один из танков стреляет на ходу. Это уже громко, это бумц! - и тяжёлый свист снаряда над головой. Мальчишка невольно оглядывается и видит, как справа сзади на месте крайнего дома вспухает чёрное облако, из которого летят кирпичи, доски, куски шифера.

- Огонь! - командир орёт уже хрипло, сорванным голосом. Некогда смотреть на дом. Некогда. Цепь всё ближе, это уже не шеренга фигурок, это люди. Потные злые люди с такими же, как у него автоматами. С желанием победить, хоть и не на их стороне правда. Или на их тоже? Ведь во что-то они верят, не просто так идут.

Автомат привычно подпрыгивает в руках, и один из этих людей падает. Не картинно, как на экране, роняя оружие, а до страшного обычно - как будто споткнулся. Мальчишка не верит себе: попал?

Наверное, да. Следующий.

Пуля зло прошивает воздух прямо над головой. Свинцовый шмель в поисках кровавого мёда. Выстрел. Ещё. Он привычно считает патроны, оставшиеся в магазине. Пять? Шесть?

Сразу два танка стреляют. Один по домам за спиной, а второй... Второй опустил ствол пушки и бьёт по окопам. С такого расстояния и не промахнешься.

От близкого взрыва мальчишку осыпает комьями тяжёлой слежавшейся земли, а в ушах тишина. Словно лопнуло. Разом, как от ныряния на глубину. Картинка движется, а звука нет. Хочется постучать сверху по телевизору. Хочется крикнуть - да он и кричит что-то, не слыша сам себя.

Кричит и стреляет, отщелкивая последние патроны. Последние секунды жизни вот того, справа, с короткой бородкой, в черной бандане, завязанной узлом над ухом, на пиратский манер.

Гитара Калашникова в руках мальчишки перестает подпрыгивать. Тишина сопровождается неподвижностью. Он неловко лезет за вторым магазином, привстает и чувствует тупой удар в грудь. Как сапогом в драке ударили, только тяжелее, свинцовее. И жжёт очень сильно внутри. Выжигает. Забирает лёгкое до этого мгновения дыхание, стремительно сворачивает как ковёр в рулон долгую счастливую дорогу. До одного шага, который он так и не сделает.

Мальчишка привстает, из последних сил старается быть выше неба, выше флага, который - он верит - реет над его землёй. Правильного флага, под которым выжившие споют правильный гимн.

А он... Он просто хочет ещё раз увидеть реку. Ту самую, возле которой вырос. Днестр это? Или Кальмиус? Может быть, Аракс...

Да так ли это важно сейчас. Для самого мальчишки уже не имеет никакого значения, второй выстрел, почти в упор, отправляет его душу в те края, где все говорят на одном языке. Или вовсе обходятся молчанием. Только гитара тихонько звенит струнами и плачет о чем-то своём. Ныне, присно и во веки веков.

© Юрий Жуков

Вчера пришло электронное письмо. Мою заявку подтвердили, рады участию, спасибо-пожалуйста-искренне-ваши. Адрес, логотип, ждите звонка в ближайшее... Подожду. Потом останется узнать дату начала, убрать квартиру и отдать запасные ключи сестре. Цветов у меня нет, поливать нечего, а вот кормить кошку и менять ей наполнитель в лотке придётся Маргарите. Сил у неё на это должно хватить. Опять же, возможны протекающие трубы и батареи, короткие замыкания и прочие коммунальные неприятности.

Мне до них всех не будет дела ровно месяц, но соседей жалко.

- Добрый день, компания «Сенсория», меня зовут Аэлита, могу я услышать господина Фри?

- Слушаю вас.

- Назовите, пожалуйста, ваш кодовый номер из имейл.

- 2-12-800-14.

- Спасибо, ваша личность подтверждена, оставайтесь на линии, переключаю на директора по развитию.

Переключай, я разве против? В трубке негромко заиграло что-то классическое. Шопенный моцарт, танец с мясорубками. Дурацкая игра. Название компании, навевающее продажу какого-то дерьма, типа фильтров для воды, псевдонимы имени жареной картошки и марсианских принцесс, коды, да вся затея - дурацкая. Но на карточку вчера упал аванс в пару тысяч евро, хочешь не хочешь, а придется относиться серьёзно.

- Господин Фри? Добрый день, это Антон Яковлевич, руководитель проекта. Ждем вас сегодня в восемнадцать пятнадцать. Адрес был в письме.

Голос напористый, уверенный. Того и гляди, продаст мне пару фильтров. И мгновенно установит, не отходя от кассы.

- Спасибо, ясно. Буду в срок.

- Благодарю, повторите, пожалуйста, код из имейл.

Тьфу, ты, господи, психи. Ладно, мне нужны деньги. Всем нужны, а мне – тем более. Даже и не мне самому, но так – ещё хуже.

- Два-двенадцать-восемьсот…

- Спасибо, достаточно! До встречи вечером.

И всё? Я покачал в руке телефон, машинально заглянул в фейсбук. Ноль лайков. Даже на пост о месячном отсутствии. Суки. Быстро вышел и бросил трубку на стол. Кошка приоткрыла глаза, глянула на меня неодобрительно и снова погрузилась в дремоту.

В шесть ноль пять вечера я был на месте. Огромная, на полсотни машин парковка была почти пуста. Машин семь-восемь вразброс. У входа немного виновато терлась потерявшая блеск «нексия», явно испытывающая зависть к соседнему джипу. Теперь таких завистниц рядом будет две, только моя - отечественная. Аккуратно встав рядом с узбекской кореянкой, я на секунду задумался. Месяц. Безвылазно. Надо бы скинуть клеммы, иначе потом не заведусь. Щелкнул под рулем кнопкой и достал гаечный ключ из бардачка.

Сенсорная депривация, говорите? Эксперимент нового поколения? Ну, ну…

- Компания «Сенсория». Назовите свой код.

Дверь, как в банке – глазок камеры сверху, кнопка звонка и кружок из дырочек, в который надо говорить, слегка наклонившись. Вся жизнь построена по принципу: наклоняйся, чтобы заработать сахарную косточку. И произноси нужные последовательности в робком поклоне. Сегодня нужные – цифровые. Big data и блокчейн, ну да.

- Назовите кодовое имя.

- Фри.

- Секунду… Открываю!

Коридор за дверью, поворот, проходим дальше. Строгий дизайн: серый матовый пол, зеркальный потолок, отражавший мою макушку, мятного цвета стены. Никого в поле зрения. А, нет, встречают!

Навстречу мне вышел господин в накинутом поверх костюма белом халате. Бейждик «А.Я. Уверен» над цветным фото.

- Антон Яковлевич! – широко, но слегка искусственно улыбнулся господин, пожимая протянутую ему руку. – Рад вас видеть, господин Фри!

- Взаимно, - вежливо отозвался я. – А в чем вы уверены?

Господин пискляво рассмеялся, поправив очки. Дорогая оправа. Да и костюм не из дешевых, сразу видно. Туфли и вовсе произведение искусства.

- Это моя фамилия. Предки, знаете ли, были голландцами. А вы шутник, господин Фри!

Шутник, да. Хохотун просто. Клоун Пеннивайз. Особенно, когда деньги нужны.

- Не хотел вас обидеть, Антон Яковлевич…

- Что вы, что вы! Пустое. С гимназии еще все вокруг смеются, привык. Рад, что вы вовремя, у нас есть определенные правила по погружениям. Техники в курсе, то ли фаза Луны, то ли что-то с магнитным полем – я даже не разбираюсь.

Он опять рассмеялся тонким противным смехом – как китайская игрушка за пару долларов с Али-экспресса. Знаете? Мешочек-ржака. Только тряхни.

Комната, в которую мы зашли, была в том же стиле и цветах, что и коридор. Потолок, правда, был матовый, а ровно посредине стояла… Стояло? В общем, это больше всего напоминало лежащее на боку трехметровое яйцо. Мятное яйцо, снесенное мутировавшей курицей-гигантом.

Господин Уверен прошел к затейливому пульту, напоминавшему фантастические фильмы восьмидесятых – сплошь лампочки, стрелочные индикаторы, кнопки и рубильники.

- Раздевайтесь догола. Одежду, телефон, ключи можно положить в контейнер, потом уберут, - он махнул рукой на пластиковый ящик сбоку от яйца. – Сейчас аппарат откроется и в него нужно лечь.

Он звонко щелкнул одним из рубильников. Из яйца начала выдвигаться плоская толстая лежанка, а верх устройства бесшумно поднялся на блестящих кронштейнах.

Я молча раздевался, прикидывая, что меня ждет. Описание всей затеи в объявлении было довольно расплывчатым: месяц в камере сенсорной депривации, безопасный эксперимент, наблюдение специалистов, высокая оплата. Погуглив термины, я понял, что придется лежать в темноте и тишине на внутривенном питании. Месяц. Как бы тут не спятить, кстати…

Господин понажимал еще несколько кнопок и подкрутил верньер.

- Готовы? Тогда ложитесь на плоскость, она примет форму вашего тела. Не волнуйтесь, аппаратура опробована десятки раз, всё будет замечательно! Когда вы окажетесь под крышкой, вам на лицо опустится маска, а руки и ноги будут фиксированы пластичными скобами. Это часть программы, подача воздуха и питание. Отвод продуктов жизнедеятельности автоматизирован. Мышцы будут стимулироваться электрическими разрядами. Впрочем, вы вряд ли обратите внимание, там внутри – немного не до того.

- А до чего? – напоследок уточнил я, уже из-под узкой щели опускающейся крышки.

- Там будет тихо. Очень тихо. Вы сами всё почувствуете, господин Фри…

Внутри было тесновато: еле заметный свет из боковых ламп медленно погас, на лицо опустилась обещанная маска, руки и ноги прижали к лежанке невидимые кандалы.

Что-то негромко зашипело, и следующий вдох был уже приятным воздухом из намордника, чуть пахнущим грозой и морем. Как на пляже после грозы. Или возле хорошо потрудившегося лазерного принтера. Или, если вспомнить…

…Темнота сменилась ярким светом в лицо. Словно огромный прожектор поймал в свой прицел мошку, бессильно бьющуюся под колпаком. Прожектор мигнул и рассыпался на несколько ярких точек, от бесстыдного сияния которых не спасали даже прикрытые веки. На сетчатке плавились и перемещались радужные огни, выдавленные на податливой мякоти глаза.

Я чувствовал тепло и спокойствие, как в детстве. Казалось, сейчас откроется дверь и в комнату зайдет мама. Присесть на постель рядом на пару минут и поцеловать на ночь. А из приоткрытой двери будет едва слышен бормочущий телевизор. Бесконечные сериалы о вечной любви. Она и умерла потом, много позже, перед включенным экраном…

Яркие точки снова собрались в единое световое пятно, переставшее быть круглой прорезью в черном бархате бытия. Пятно приобрело объем и форму незнакомого мужского лица. Суровый бородатый лик, как любят рисовать бога художники, не видевшие ничего святее, чем пасхальные свечки в телевизоре. Насупленные брови кустами, резкие молнии морщин на лбу. Мрачный тип.

- Кто… вы? – произнес чей-то смутно знакомый голос. Я с удивлением понял, что сам и задал вопрос.

- А кого ты хотел бы здесь встретить? – немедленно откликнулся бородач.

- Честно? Да никого не хотел, - я попытался повернуть голову, но понял, что она тоже зафиксирована. Не дернешься.

- А пришлось… - лицо, слепленное из света, поморщилось. – Камера вызывает из подсознания наиболее желательные образы и дает пациенту возможность раскрыть свои способности. Ты разве не знал?

Он зачитал мне фразу из пригласительного письма, так что – знал. Не отвертеться.

- И какие у меня способности?

- Да никаких! – бородатый гулко захохотал. Стало страшно. В ушах звенели и подпрыгивали отголоски смеха, запах озона усилился. – Или любые. Как сам решишь.

Я пожелал, чтобы вся эта иллюминация с грохотом кончились. Мгновенно стало темно и тихо. Хотелось спать, и я не стал сопротивляться. Почудился мамин поцелуй на щеке. Пушистое касание волос, как тогда, когда-то, в другой жизни. Почти никогда.

Дверь. Обычная деревянная дверь со стеклянными вставками – геометрические фигуры на матовой поверхности. Квадраты, треугольники, разноцветные круги и овалы. Я повернул ручку и вышел из темноты на свет. Чужая квартира. Совсем чужая – я никогда здесь не был, а визуальная память у меня превосходная. Имя знакомого не вспомню, а лицо – и через двадцать лет. Сразу.

Нет, для квартиры это было чересчур. Потолки метров по пять терялись где-то вверху. Площадь зала метров сто, как во дворце. Свисающая люстра, начищенное произведение искусства с не зажженными свечами. Мебель, словно из музея – сплошные позолоченные ножки, спинки, алая ткань обивки. Картины в простенках, между высокими стрельчатыми окнами, прикрытыми по бокам тяжелыми шторами.

Где-то за окнами раздавались мерные удары колокола. Он не звенел, а как будто колыхал своими ударами весь воздух, всё это здание. Удар, замирающее дрожание, пауза и снова – бом-м-м…

Я закрыл за собой дверь и прошелся по залу. Точно, дворец. Вместо нескольких картин были огромные зеркала, отражавшие и дробившие наполнявший дворец солнечный свет. Подойдя к одному из них, я без особого удивления понял, что решительно изменился. На меня из бликующей глади смотрел я – и не я. Лет на пятнадцать моложе, волосы без седины, поменьше морщин и грусти в глазах. Черный костюм навевал какие-то средневековые ассоциации. Камзол? Чёрт его знает. Пусть будет камзол. С толстой золотой цепью на шее я смотрелся как испанский гранд времен Филиппа какого-то-там. Не хватало шпаги и верного коня.

- Всё готово к началу, ваше совершенство!

Я обернулся и встретил взглядом только макушку низко кланявшегося человека. Одет он был гораздо роскошнее меня, но отдавал этот наряд легкой театральностью. Перья, ткани, узконосые туфли, золотое шитье. Не из важных попугай.

- Иду, - медленно ответил я.

Человек выпрямился, открывая мне лицо. Скорее, не лицо, - его отсутствие. Гладкий сероватый овал, точнее – провал, как на декорациях для фотографий у моря.

- Что у вас с лицом, милейший? – так же медленно поинтересовался я. Страшно не было, хотя любой бы на моем месте немного напрягся.

- Я могу выглядеть так, как пожелает ваше совершенство! – Снова макушка и низкий поклон. Разогнувшийся придворный обрел лицо, но лучше бы он этого не делал. На меня смотрел отец. Мой погибший в аварии отец, которого я толком не помнил. Только по фотографиям. И смутно – очень родной запах, смесь чего-то технического, табака и одеколона.

- Не надо, - тихо попросил я, и лицо попугая словно разгладилось, став той же ровной маской, что и вначале.

- Как вам будет угодно…

- Мне угодно создать новый мир, милейший! – Я словно читал по бумажке, даже голос обрел непривычные силу и торжественность, которых мне постоянно не хватало в жизни. – Мир, в котором отец не разбился на машине. В котором мама не работала на трех работах, чтобы дать нам с сестрой хоть немного возможностей. Мир, в котором меня не преследуют неудачи, заставляющие соваться в мятные яйца ради денег на операцию Маргарите!

Я почти кричал, хотя и понимал, что это смешно. Ничего не выражающий овал вместо лица смотрел в мою сторону. Бесстрастно и немо.

- Как будет угодно вашему совершенству… - тихо донеслось в ответ, когда я закончил. Черт возьми, да чем он говорит-то?! Рта же нет, как и всего остального.

Я отвернулся к зеркалу и в этот момент понял, что нахожусь не в зале. Теперь точно – квартира. Наша. Знакомая до мелочей. Уютные шестьдесят четыре метра, на которых я и вырос. И смотрю я в зеркало в ванной, едва видимый из-за умывальника. Течет горячая вода и я, заткнув слив ладонью, грею руки. Я всегда так делал утром зимой, чтобы хоть как-то смягчить расставание с теплой постелью.

- Андрюша, ты здесь не один живешь!

Мама, как обычно. Голос не сердитый, можно откликнуться и постоять так в тепле еще пару минут.

- Сына, мне тоже надо бы… - Неуловимо знакомый голос. Мужской. Очень-очень добрый. Неужели у меня получилось?

- Сейчас! Папа… - на втором слове голос у меня сорвался и я заметил, что зеркало немного расплывается от выступивших на глазах слёз. – Иду, папочка…

- Давай, хорош там уже! – Марго, как обычно. Грубиянка. Да выйду сейчас, выйду.

Я вытер мокрой рукой лицо и закрыл воду.

- Сына, я так на работу опоздаю! – уже строже сказал из-за двери отец.

Решительно размазав воду и слёзы по лицу, я открыл дверь и – словно с размаху упал на спину, – вновь очутился в темноте, освещенной лишь ярким лицом бородача.

- Есть ведь способности, а ты сомневался! – проворчал тот. – Хочешь, небось, вернуться в своё детство?

- Не в своё, - уже почти не плача, ответил я. – В другое. Где у меня будет всё не так.

- Какой-то ты нервный… - заметил бородатый. – Ну ладно, отец будет жив. Договорились. А чем ты заплатишь за это? Всё в мире компенсируется, так просто взять и создать новую реальность не выйдет.

- Сложно?

- Да нет, конечно, не сложно. Любой человек творит их направо и налево, каждый день, даже решая, во сколько выйти из дома и какой дорогой пойти на работу. Дело не в этом. Если мы меняем жизнь настолько, как ты хочешь, надо отстегнуть что-то взамен судьбе. Выбирай. Хочешь, погибнет Маргарита?

- Нет, - содрогнувшись, сразу ответил я.

- Тогда мама? Пьяный водитель, ошибка медсестры с лекарством, перитонит, наконец? Давай, выбирай, вариантов много.

- Не надо…

- Ага. Молодец. Родных всех жалко? Тогда подумаем, что с тобой сделать. Падение с турника как тебе? Перелом позвоночника, паралич. Вся счастливая семья дружно хлопочет вокруг вонючего овоща с капельницами. Зато отец жив будет.

«Какого, собственно, хрена?», - подумал я. – «Сперва сами меня сюда загнали, а теперь еще и глумятся?».

- Не пойдет, - вслух сказал я. – Давай-ка для начала поменяемся местами, раз это мой мир и мои правила!

Я сжался в комок света, рванулся куда-то вверх, одновременно переворачиваясь. Рук и ног я не чувствовал. У меня осталось только лицо, смотревшее сверху вниз, щипавшее, словно зимой на морозе. Теперь лежавший в ярком сиянии моего лица собеседник внизу обрел тело. Тощий какой-то, головастый из-за длинных волос и бороды. Да еще и со старой выцветшей татуировкой на груди. Инь и ян, значит. В пороховом исполнении.

- Вот так-то лучше! – прогремел я. Бородач дернулся, но встать, естественно, не смог. Аппарат надежно фиксировал его на месте.

- Ты чего наделал-то? – растеряв прежнюю уверенность, спросил он.

- Ничего. Рулю вот помаленьку, привыкаю к божественной сути.

- Не надо, давай-ка верни меня на место, а?

Совсем жалобно излагает, приятно слушать.

Бородач на секунду расплылся, словно я опять начал плакать, а потом на его месте появился тот франт. Опять с отцовским лицом.

- Андрюша, так нельзя делать! Верни всё на место! – строго приказал он.

- Сгинь! – ответил я и засмеялся тем самым гулким смехом, который испугал меня сначала. Фигура послушно дрогнула снова и стала прежним бородатым головастиком.

- А теперь послушай меня! – властно начал я. – Хочешь быть местным божком – на здоровье. Мне плевать. Но раз уж ты предложил сделку, она пройдет по моим правилам. И детство у меня будет таким, как я решил. Ясно?

Он еле заметно кивнул.

- На этом и сойдемся, - подытожил я.

- Да будет так… - откликнулся бородач. Тихо-тихо, как если бы молился перед смертью.

Перед моими глазами начала разворачиваться лента моего детства. Моего нового детства. С самого рождения. Первые шаги и первые слова. Мама, везущая меня на санках в ясли. Отец, гордо ведущий Марго в школу – чего уже не было, он погиб за год до того. Я, с непослушными вихрами, в плохо сидящей школьной форме и тесных ботинках, с букетом для первой учительницы. Мы, все вчетвером на море, нас снимает фотограф со смешным ящиком. Катер до «Ласточкиного гнезда» и обратно. День рождения мамы, сорок лет, и мы втроем, поющие ей «Happy birthday» сквозь лес прилипших к потолку шариков с ниточками до пола. Проводы отца на пенсию. Маргарита, похожая на себя настоящую, не измученная мерзкой опухолью в желудке. Её муж, которого никогда не было. Её двое детей - мои племянники… Череда будней, где счастья было больше, чем в моих детских праздниках. Моя свадьба, не закончившаяся здесь скорым разводом. Словно фотографии на прищепках на бесконечной веревке вдоль стены. Другие обои и другие машины. Меньше морщин и больше улыбок.

Когда я выходил из офиса, памятного своими мятными яйцами и зеркальными потолками, Антон Яковлевич молча сопровождал меня до порога. Лишь возле двери он, наконец, решился, вздохнул и всё-таки спросил:

- Как там, господин Фри?

- Тихо, вы правы. Очень тихо. Тише, чем звёзды.

Он опять помолчал и уже в спину уточнил:

- Вы же понимаете, что всё это – только ваши ощущения. Не реальность.

Вместо ответа я поднял вверх только что включенный телефон. Надеюсь, прочитает через плечо. Там висело несколько сообщений, в том числе, и от отца.

«Сегодня будем праздновать твою неведомую депривацию. Ждем в гости. Мама затеяла мясо по-французски. Папа».

© Юрий Жуков

Павлик с детства любил деньги.

Конечно, нет, он не был нумизматом и бонистом, прости Господи за такие умные слова! Павлик, кстати, их и не знал. А если знал, то забыл. Он любил деньги как материальное воплощение силы и возможности жить так, как хочется, а не учиться неведомой херне в школе и ВУЗе, не прилагать силы на постылой работе, чтобы озолотить хозяина, получив взамен шкурку от банана. Поэтому образование своё он умышленно прервал после девятого класса, получив на руки невзрачный аттестат о знании таблицы умножения, умении выпиливать деревянных медведей и неглубоких познаниях в основах физики твердых тел.

Всё это были чепуха и непригодные во взрослом мире изыски. Деньги в аттестат никто вложить не озаботился, так что даже где именно валяется сейчас эта бумажка, он не знал.

За свою жизнь – а это уже почти двадцать пять лет, - Павлик прочитал всего несколько книг, если считать чтением увлеченное изучение печатного текста с его последующей переработкой зачатками разума. Учебники не в счёт: в них, как уже было ясно, не содержалось ничего подходящего для овладения деньгами в полном объеме.

Времени было много, так как армия Павлика миновала по причине плоскостопия и отвращения к защите Родины. Объединившись вместе, плоскостопие и отвращение способны творить чудеса в локальных масштабах районного военкомата.

Сразу после неполного среднего образования Павлик устроился на работу дворником, успешно отгребая то ворохи листьев, то неровные сугробы поближе к границам соседнего участка. Иногда попадавшиеся пустые бутылки и пивные банки разной степени контузии он сдавал в соответствующие приёмные пункты. Как ни странно, сам Павлик не пил и не курил. С женщинами иметь дело также приходилось редко – бичихами он брезговал, напарница Надька из Черкасс была на четверть века старше, на голову выше и на шестьдесят килограммов тяжелее, а приличным девушкам требовались подарки. Причина экономии заключалась опять-таки в деньгах: тратить их на иллюзорные удовольствия было для него глупо и неприемлемо. Вот если бы денег было много, тогда… Но «если бы» не наступало, оставляя законное место мастурбациям на журнал Playboy Poland, подшивку которого за 1997 год он нашел однажды в мусоре.

Павлик аккуратно поставил метлу в угол каморки, гордо называвшейся «Дворницкая», скинул украшенную пришитым оранжевым жилетом фуфайку на вешалку и присел на недавно притащенный с помойки, но вполне крепкий стул.

Настало время обдумать сегодняшний этап Поиска.

Он гордо называл этот процесс именно так, с большой буквы. В одной из немногих книг его заворожили мечты не главного героя – найти набитый хрустящими купюрами кошелек. Вот так – просто найти, а уже с помощью его содержимого подняться над серой массой и воплотить мечты. К сожалению, инфляция последних лет сделала набитый кошелек недостаточно серьезным стартовым капиталом, даже если в валюте и крупными номиналами. Требовался чемоданчик, из тех, что в восьмидесятые ласково называли атташе-кейс, а в кино плотно набивали пакетиками с наркотой или деньгами.

Деньгами, конечно же, предпочтительнее.

Оставалось только найти его в свободном доступе, случайно потерянным по пьянке курьером или забытым им же на троллейбусной остановке. Вариантов была масса, отсюда и появился Поиск, который с большой буквы. Город был разбит на квадраты по карте, пришпиленной дома к стене. На обход каждого квадрата отводился один световой день – между утренним и вечерним выходами с метлой наперевес, и ночная смена. Дворы, свалки, закоулки между гаражами, все скрытые от глаз многочисленных прохожих места, где его мог (обязан!) был ждать чемоданчик. За несколько лет Поиска Павлик нашел четыре кошелька – к сожалению, с небольшими суммами, трое наручных часов, немыслимое количество зонтиков, массу дешевой бижутерии, ключей, и пять мобильников. Один раз ему попался труп какого-то бедолаги, но, убедившись издали в отсутствии чемоданчика и общем небогатом виде покойного, ближе подходить не стал.

Два раза Павлика били, когда он уже в ночной заход, с фонариком, проходил под окнами общаги, выходившей на Карла Либкнехта. Первый раз почти обошлось, только дали по зубам и отобрали фонарик, второй инцидент был печальнее: заподозрив в Павлике вуайериста, ему разбили лицо и едва не засунули купленный на смену фонарик в задницу, однако, обошлось. Спас полицейский патруль, доставивший всех участников в участок. Проверив документы и забрав последнюю мелочь, Павлика выгнали на улицу. О судьбе двух других участников боя он не знал, но на карте плотно заштриховал окрестности общаги, объявив их для себя закрытым районом.

- Павлик, ты чего? Спишь? Гляди, усё проспишь!

Надька засунула голову в дворницкую и, налегая на раскатистое «гэ», продолжила:

- Ты эта… Новости слыхал? Город гудит аж весь, бандюки гроши ищут!

Павлик, насильно вырванный из мечты, поднял голову и недовольно посмотрел на Надьку:

- Какие гроши, дура баба? Какие бандюки? Ты что сюда приперлась не в смену?

Ничуть не обидевшись на «дуру» и, уж тем более, на «бабу», Надька втиснулась в каморку полностью, перекрыв остатки кислорода и заполнив её целиком, все три квадратных метра.

- Ось бачь: вчера на окраине, на Степана Разина, шо ли, говорят, была стрелка. Ну, Плотник с друзьями был и какой-то хрен из Москвы к нему приезжал…

Надька, хоть и дура, спала иногда с одним бандитом, поэтому сведениям, даже поданным в столь несерьезной форме, обычно можно было доверять. Плотником звали какого-то местного вора, из тех, что не в законе, но вроде того.

- Оне гроши делили, приезжий-то от начальства воровского, а Плотник чёто в залупу полез, типа сам тут рулит и никого ему не надыть.

- И чё? – меланхолично откликнулся Павлик. – Вылезь из комнаты, дышать нечем.

- Щас вылезу, - Надька поправила платок, делавший её круглое лицо совсем похожим на колобок. – Короче, шо: грошей чемодан, гутарят, был. Плотник приезжего застрелил тама, на стрелке, но и самого ранили. В шею, что ли? Шум, гам, а его охранник один, моего Федьки кореш, чемоданчик по-бырому и уволок. Теперь усё мисто на ушах, бандюки шукают. Не тильки вони, та менты на выездах всем составом чекают.

- Кто, где, на чём? – нервно переспросил Павлик, заблудившийся в потоке Надькиного суржика. – Что делают-то?

- Денег, говорю, чемодан ищут усе, тупик ты вологодский!

- А бандит, что его уволок, он кто?

- Та я его сама ни знаю, мужик какой-то, - Надька наконец-то, хоть и с трудом, задом вышла из каморки. Повернуться к двери ей было явно негде.

– Серегой зовут. На машине увез он гроши и пропал, ищут. Прикинь, от он чудак – на номере три шестерки! Бисово отродье.

Павлик встал, перед глазами маячил вожделенный чемоданчик. Вот он шанс! Сработал-таки метод Поиска, хоть и не так, как думал, но сработал!

- А машина какая? – внешне лениво, но внимательно ожидая ответ, переспросил он.

- Та хрен её маму знает, чи тоёта, чи шо. Серая, говорят. Легковая, не бжип.

Она так и сказала – «бжип». Деревня…

- Вообще-то, похуй. Что, я его искать буду? – намеренно равнодушно ответил Павлик, хотя именно это и собирался делать. Сейчас же. Скорее!

- Та ты ваще пахуист, Павлик! – напоследок сказала Надька и ушла.

В висках часто и шумно бился пульс. Павлик вскочил, накинул свою, не рабочую, куртку, отряхнул рукой мятые джинсы и выскочил следом. Надьки в коротком коридоре между дверями дворницкой и мусоропровода уже не было. Жирная-жирная, а ходит шустро.

На улице окончательно рассвело. Люди на работу начинают идти, а он до вечера свободен – и за это время надо найти серую тойоту, бандита и чемоданчик. Это не по помойкам лазить, тут есть четкая цель!

Павлик решительно не представлял, что делать с бандитом, если он всё же найдет вожделенный чемодан. Драться? Не умеет толком. А тот, наверное, вооружен ещё, нож точно есть, а то и пистолет. Павлика пробила дрожь, но мечта вела его за собой, как хозяйка нашкодившего щенка – даже не за поводок, а крепко ухватив сверху за ошейник. Точно, вот и дыхание так же перехватывает.

Натянув потуже вязаную шапочку, Павлик потопал к выходу из двора, пиная оставшиеся после его же уборки на асфальте мокрые листья. По Большой Московской, разбрызгивая грязные лужи проносились машины.

«Как бы ноги не промочить в поисках…», - подумал Павлик. – «Хоть дождя пока нет. До Разина топать не ближний свет, сыро. На автобусе нельзя – нужно осмотреть всё по дороге». Через квадрат А7 по квадрату Д16, потом в Д9. Морской бой какой-то… Расчерченная карта города всплывала в голове сама собой, уж её-то Павлик точно знал лучше физики твёрдого тела!

Видимо, мечта была столь сильна, что идти на окраину не пришлось. Первая подходящая серая тойота нашлась через пару кварталов, но, поскольку внутри сидела девушка, Павлик прошел мимо, бросив в её сторону несколько внимательных взглядов. Во вторую подходящую машину садилось целое семейство – мама, папа и пара детишек. Один из детей бестолково бегал по лужам вокруг автомобиля.

Тоже мимо, идём дальше.

Номер смотрим – три шестерки. Три. Число зверя, знак чемоданчика.

Как и многие одинокие люди, Павлик любил разговаривать сам с собой, именуя себя во множественном числе. Вроде, как его много, а остальным денег не надо, только ему.

По привычке свернув в большой, на четыре дома двор, Павлик прошел знакомым маршрутом въезд-гаражи-подъезд, снова гаражи, начертив шагами сложный сигмовидный знак. Двор заканчивался тупиком. Можно было смело возвращаться по прямой на улицу, но… Да, в глухом углу, прямо на раскисшем от дождей газоне стояла машина.

Тойота? А кто её знает…

Павлик подошел поближе, нервно моргая и посматривая на худого мужичка в кожаной куртке, который нахохлившись, сунув руки в карманы, курил рядом с автомобилем.

Шесть-шесть-шесть. И привычный знак перекрещенных овалов на багажнике.

Подойдя к мужичку, замершему с сигаретой во рту, Павлик протянул руку и представился:

- Меня Павел зовут.

Мужичок нервно вдохнул дым, едва не обжег губы, выплюнул бычок и по привычке откликнулся:

- Серёга.

Руку мужичок не подал, наоборот, начал нащупывать что-то в безразмерном накладном кармане кожанки. Взгляд его пробежался по двору, по Павлику, но ничего опасного, видимо, не обнаружил.

Павлик опустил протянутую к мужичку руку и улыбнулся.

- Я заблудился чёто, как на площадь Ленина выйти?

Серёга озадаченно посмотрел на него и вынул-таки правую руку из кармана, собираясь показать что-то Павлику.

В этот момент дворник бросился на него и схватил руками за шею. Как ни странно для бандита, которые представлялись Павлику сплошь накачанными двухметровыми мужиками со стальными мускулами, Серёга явно был довольно хилым. Он захрипел и попытался разжать хватку одной рукой, второй пытаясь достать что-то из кармана. Показалась чёрная рукоятка – ну да, точно пистолет, - когда Павлик рванулся вперед и ударил Серёгу головой, лоб в лоб. Бандит откинулся назад, душить его, несмотря на легкое головокружение от удара, Павлику стало еще удобнее. Пистолетная рукоятка провалилась обратно в карман, Серёга пытался развести руки Павлика, но у него ничего не получалось.

Павлик ударил его коленом между ног, потом еще и еще раз, стараясь причинить как можно больше увечий. Серёгино лицо прямо перед его глазами налилось синевой, набухло венами на лбу, он что-то хрипел и пытался крикнуть, но хватка была железной.

Почувствовав, что противник слабеет, Павлик повалил его на грязный асфальт чуть в стороне от машины и начал методично бить Серегиным затылком куда-то вниз, в неровные мокрые выщерблины.

- Где… Мой… Сука, сдохни! Где чемоданчик? – прорычал Павлик, сам задыхаясь от борьбы.

Ответа не последовало: Серега с посиневшим лицом лежал на спине, из-под головы вытекало несколько медленных ручейков крови, словно размышляя, куда катиться дальше, раз уж хозяину они стали ни к чему.

Павлик поднялся и по привычке отряхнул мокрые грязные джинсы. Безуспешно, только вымазал окровавленные руки ещё и в грязи.

- Я вам дам… Похуист! Я теперь этот… - он погрозил низкому осеннему небу, словно символу неведомых врагов. – У меня чемоданчик!

Тяжело ступая на правую ногу, внезапно заболевшую выше колена – ударился, что ли? он дошел до машины. Двери были не заперты и, когда он открыл заднюю, то сразу увидел предмет своих многолетних поисков. Даже не так – Поиска!

Предмет был рифленым алюминиевым кейсом, довольно тонким, но увесистым, как сразу понял Павлик, вытаскивая его из машины. Пятизначный шифровой замок прямо под ручкой манил его немедленно набрать верный код. Сразу. Верный!

Павлик бросил чемоданчик под ноги и, так же тяжело ступая, вернулся к телу бандита. Пошарил в кармане, достал пистолет. Какая-то иностранная модель, с длинной скошенной рукояткой, вся в выступах, углах и латинской надписью вдоль ствола.

Естественно, стрелять Павлик не умел, но это и не было нужно – он подошел к чемоданчику, примерился и ударил рукояткой пистолета по замку. Толстый, но мягкий алюминий вмялся внутрь, замок перекосился. Второй удар. Третий.

Через пару минут ручка отлетела, а цифровой замок выворотило с корнем.

Не глядя отбросив пистолет в сторону, Павлик подцепил пальцем край чемоданчика и откинул назад. На него смотрели ровные пачки бумаги, ради шутовства перетянутые банковскими резинками. Пустой бумаги, поверх которой валялся листок с коряво написанным от руки «Хуй тебе, а не щеночка!».

Павлик зачем-то вытер лицо грязным рукавом и начал пересчитывать пачки, сбиваясь после двенадцати и начиная по-новой. Потом тяжело поднялся и опять вернулся к телу убитого, чтобы найти… Да, обязательно нужно найти… Он же курил?

. . .

Вызванный одним из жильцов дома на драку наряд ППС прибыл неторопливо, минут через двадцать. Освещая серые стены домов всполохами крутящегося синего света, уазик медленно въехал во двор и остановился вплотную к горевшему прямо в чемоданчике небольшому костру, у которого грел руки грязный паренек в дешевой куртке. И сам паренек, и куртка были обильно покрыты бурыми пятнами и полосами. Чуть поодаль лежало тело мужика постарше, голова которого почти плавала в кровавой луже.

Оба мента вышли из машины, достав на всякий случай табельные пистолеты. Но в насилии не было никакой необходимости. Паренек не обратил ни на машину, ни на них ни малейшего внимания, он сидя раскачивался перед огнем и повторял каким-то скрипящим голосом:

- Квадрат А7. Три шестерки. Число зверя. Знак чемоданчика. Я не похуист. Я не похуист. Я не похуист.

Иногда он замолкал, чтобы вдохнуть воздуха и так же мерно продолжал:

- Три шестерки. Число зверя. Не похуист…

© Юрий Жуков

- Возьмите, хотя бы, деньги!

- Спасибо. Ничего не надо.

- Но, если б не он...

- Деньги есть. Вы мне мешаете. Мне, врачам. Уйдите!

- Я только хотела...

- До-сви-да-ни-я. Прощайте. Ауфвидерзеен! Уматывайте уже!!!

***

Как ни грустно так говорить в наше толерантное время, но Филя был сущим уродом. При росте два десять он обладал одновременно кощеевой худобой и старушечьей сутулостью. Голова тыквой - то ли начавшая лысеть уже в восьмом классе, то ли так и не обросшая толком волосами. Неровный ряд зубов, которым не помогли никакие скобы. Серые навыкате глаза с застывшим выражением удивления, прикрытые белесым пухом словно выжженных солнцем ресниц. Отвисшая нижняя губа. Несуразное туловище кончалось тонкими ногами с неожиданными ластами сорок шестого размера. "Гусь" и "верблюд" были самыми добрыми погонялами в элитной гимназии имени Кристофера Марло. Филя на прозвища не обижался. Только поправлял длинными паучьими пальцами очки и молча сопел.

В юности Филю спасали ум, упрямство и наличие родителей. Много у кого есть папа с мамой, я не совсем об этом. Важно другое. Мало у кого папа - офицер с большими звёздами федеральной службы чего-то там, а мама - главврач областного роддома. Хорошая школа и престижный институт финансового права - как же иначе? Потом они подарили ему квартиру и почти устранились из его жизни. Остались ум, упрямство и хорошее образование.

Как ни странно, Филя был женат. Причём, уже второй раз. О первой жене я только слышал, а со второй был знаком более, чем близко.

Кристина была хохлушкой. Родом из глухой деревни под Курском, где до сих пор удивлялись лампочкам Ильича. Носорожье упрямство и лёгкая нимфомания привели её в столицу и сделали журналисткой. Маленькая, чернявая и постоянно суетящаяся, как нервный воробей, рядом с Филей она смотрелась... забавно. Впрочем, она смотрелась так же забавно, весело отсасывая мне в минуты нечастых встреч на Эльбе. Чек-пойнт Чарли происходил у нас там же, в квартире Фили, пока он рубил бабло и юридически сопровождал трубу Родины.

- Я смотрю, везде твои вещи, Кристи. А у мужа - только комп?

- Да он - урод! Ему больше ничего не надо. Придёт, пожрёт и давай танчики гонять. В покер ещё. Или книжки читает, умник…

- Книжки? Прикольно.

Её коротко стриженая голова лежит у меня на животе. Кристи дышит часто и неглубоко, отходя от сражения в разбросанной постели. Вся комната вокруг чисто женская - от розоватых обоев до стопки трусиков на пуфике. Айфон и макбук. Журналы с оскалами неведомых ит-гёлз в позах соблазнения растяп. Зеркальные шкафы, абстрактные картинки на стенах. Так-то ничего, уютно. Резервация мужского начала только одна - стол с широким моником и лопухами наушников, небрежно брошенными на клавиатуру. Ещё книжная полка сверху. Системник включен, тихо шуршит, иногда мигает лампочкой.

Негромко играет Серж Генсбур. Почему-то нам обоим он нравится, это сближает. Превращает огневые контакты в некое подобие романтики. Филе, кстати, подавай металл позабойней, который Кристина закономерно ненавидит.

- Он комп не выключает?

- Нет. Да зачем?

Она немного сползает вниз и начинает целовать меня, чуть покалывая короткими волосами. Продолжаем крепить дружбу народов.

Раньше Филя был моим коллегой. Я узнал о существовании его жены на корпоративе. Узнал и познал. Через пару часов после знакомства мы одновременно вышли покурить и сами не заметили, как заперлись в одной кабинке пафосного туалета ресторана. Она - парящей крестом птицей над унитазом, а я - весёлым сатиром сзади. За дверями негромко ухала музыка, и мы попадали в ритм.

- Он урод, Лёша. Просто урод. Не парься, он ничего... Не... Аааааах, да! Не заметит. Ничего и… никогда. Продолжай.

Сатиры молчаливы в сортирах. Особенно, когда не одни в кабинке.

С того вечера мы время от времени встречались. Иногда у меня, но ей не нравилось. Чаще - в квартире Фили, розовом семейном гнезде курского соловья. Я давно поменял работу, но привычка осталась.

Самое смешное, что мы иногда пересекались с Филей. Общие друзья. Одни и те же кабаки. Он, хоть и редко, выбирался по пятницам посидеть в углу, качая лысой головой над бокалом крафтового пива. Молча. Иногда оживляясь только при обсуждении новой игрушки. Тогда в его удивлённых глазах загорался огонёк интереса, Филя, слегка заикаясь, начинал уточнять что-то, сыпал скиллами-локациями-студиями. Разговор обычно уходил дальше и последние искры его рассказа падали уже в бокал с пивом - больше его никто не слушал. Напоминало догоревший бенгальский огонь.

Я тайком посматривал в его сторону с превосходством самца, пялящего чужую самку. Как король саванны на пожилого льва-неудачника. Жалеть было нечего: сам виноват. Работа, игрушки, неумелость и скорострельность в постели. Ролевые игры, от которых хотелось блевать. Кристина обожала рассказывать обо всех его недостатках, прижимаясь ко мне.

Наверное, у неё были ещё мужики, но мне нравилось не знать о них.

***

- Привёз его отец. Да, на нашей. Генерал-майор, начальник департамента. Конечно, отдельная палата. Само собой. После операции - полный покой. Ходить? Да кто его знает. Кости срастутся, не в этом дело. Повреждения позвоночника значительные. Ну да. Нет, сразу не скажу.

- Будем надеяться на лучшее. Тем более, парень, реально, молодец. Герой. Раньше медаль бы дали. Хорошо. По методике профессора Ефимовича? Да, помню... Сейчас рано об этом. Наш госпиталь - пока лучшее место.

***

Мы встречались с Кристиной и в тот день. Полвторого, самое рабочее время. Пару раз её трубка просыпалась от звонков из редакции, но разговоры были короткими. Наверное, собеседники удивлялись неожиданным паузам и вздохам невпопад, но не могли же мы прерываться?

Третий звонок - Филя. Я даже остановился, чтобы не смущать нашего дорогого оленя. Но звонил не он.

- Это Степан Сергеевич. Кристина, ноги в руки и в госпиталь. Да, на Краснозвездной. Пропуск я заказал, возьми паспорт. Хотя, да, права пойдут. Быстро. Филя в реанимации. Всё объясню. Быстрее!

- Свекор, - удивлённо сказала Кристи. - Говорит, с Филей что-то. Ну, пять минут у нас есть, мой сатир. Заканчивай.

И я закончил. Кончил. Дал ей, и потом уже - сам. Сатиры всегда на высоте, даже когда против них обстоятельства, мужья и телефоны.

- Он меня... Просто не любит, наверное. О ненависти речи нет.

Кристи гнала под сотню по окружной, словно не боясь вездесущих камер.

- Привыкла, да. С матерью урода мы совсем не общаемся. Степан Сергеевич иногда зовёт... Поговорить. Ну да, я стучу ему на редакцию. У него работа такая, а мне жить проще. Он знает, что я гуляю от сына, однажды сказал. Когда надо, готовлю-стираю, чего ещё?

- Ну да… - протянул я. Просто, чтобы не молчать.

- Чёрт, забыла музыку выключить дома… Ну и хрен с ней, не утюг.

Она проскочила съезд с трассы, пришлось нарушать. Сплошные её не волновали, как и скорость. Удивительно целеустремленная баба.

- А что мне делать в больнице?

- В госпитале.

- Ну да. А я-то зачем?

- Вы ж, типа, друзья. Вот, встретила тебя по дороге. Ты решил проведать больного. На самом деле, мне с тобой просто легче, Лёшенька. Сергеич - мужик суровый, на тебя отвлечется. А то ещё орать начнёт...

Вот спасибо, дорогая. Громоотвод, значит? Ладно, чёрт с ним, уже едем.

***

Филя вышел на перерыв из своей офисной свечки. Свежий воздух. Приятная прогулка посреди работы. Через две улицы, до приличного кафе, когда надоедала столовая корпорации. Книжный, где иногда покупались новинки фантастики и военной истории. Сегодня небольшой дождь. Октябрь, что поделать. Лето теперь в интернете и на новогодних праздниках, если жена согласится поехать с ним. Год назад отказалась. Что делать - пришлось и ему остаться. В столичной недо-зиме и пере-осени. Даже перелёт в лето на пару недель, пляжи-коктейли, но с уродом, - не для неё. Выше сил.

На этот раз перед ним у светофора стояли бабушка с внучкой. Внучка маленькая, с плюшевым комком игрушки в руке. Филя привычно смотрел краем глаза на светофор, посматривая и вниз, на них. Девочка суетилась где-то в районе его коленей. Вот выдернула маленькую ладошку из руки бабушки. Подбросила вверх своего медвежонка - или кого там сшили из остатков рубашек китайские мастера. Неловко попыталась поймать, но лишь толкнула его вперёд и вверх, в сторону дороги. И бросилась в просвет, под колёса неуспевающих остановиться машин.

Филя шагнул вперёд и рывком отбросил наклонившуюся над игрушкой девочку за капюшон на тротуар. Сам он никуда деться уже не успел: визжащая тормозами "мазда" ударила его сперва в ноги. Потом, когда он подлетел вверх, как нелепая птица, теряющая свои перья, телефон и перчатки, в бок. Филя отлетел в сторону и замер на мокром асфальте. Сломанная нога нелепо вывернулась под странным углом.

- Отцу... Пожалуйста... - прошептал Филя склонившемуся над ним перепуганному водителю "мазды". - Там своя скорая.

По его лысой голове стучали капли дождя, смешивая кровь с грязью.

Бабушка с заплаканной от испуга внучкой суетилась вокруг. Она то бросалась к Филе, то отскакивала назад, как на невидимой резинке. Собрала разлетевшиеся вещи. Она же протянула телефон водителю. Девочка теперь держала игрушку двумя руками и ждала, когда они пойдут дальше.

Степан Сергеевич выслушал сбивчивый голос, уточнил адрес и отключился, не прощаясь. Гаишная машина примчалась через пять минут, ведомственная скорая и отец Фили - через восемь. Бабушка, подхватив внучку, залезла на заднее сидение в машину к Степану Сергеевичу, водитель удивился, но шеф почему-то не возражал.

На самом деле, он просто ничего не заметил.

***

С трудом выгнав из коридора внучку и бабушку, совавшую мятые тысячные, Степан Сергеевич повернулся к нам:

- Машина сбила. Выскочил… Спас девочку на дороге.

Я молча кивнул. Кристи сделала испуганное лицо, но таланта явно не хватало.

- Я знаю, что тебе похрен! Но ухаживать за ним будешь. Поняла, шлюшка? Что бы с ним не произошло, и как бы оно ни кончилось!

Он не спрашивал, просто раздавал указания. Теперь кивала и Кристи. Мы с ней были похожи на пару болванчиков с азиатского рынка. Свекор коротко обрисовал ситуацию, повернулся и пошел к Филе, оставив нас в коридоре. На мягко закрывшейся двери висела табличка ПИТ. Интенсивная, значит, терапия. Неудивительно.

- Похоже, я влипла, Лёша… - протянула она. – Переломы. Подозрение на перелом позвоночника. Голова разбита. Что такое чээмтэ?

- Черепно-мозговая травма, - ответил я. Мучительно хотелось курить. И уехать отсюда, куда угодно, но быстрее. В коридоре тяжело пахло антисептиками.

Из палаты выглянул врач в белом халате и маске:

- Можно. Минуты на три. Он без сознания, тяжелый.

Стандартная кровать Филе была мала. Одна нога висит на какой-то конструкции, чуть приподнятая вверх, а вторая свешивается с края. Голова, замотанная бинтами. Тихо попискивает инопланетного вида аппарат у кровати. Щупальца датчиков и сразу три капельницы на фигурной вешалке сбоку. Пульс, давление. Жив – не жив.

Степан Сергеевич, сгорбившись, сидит возле кровати. В руке у него Филин телефон, из которого негромко играет знакомая музыка. Я подошел ближе и увидел, что во весь экран открыта запись с камеры монитора. Того самого, домашнего, из резервации.

Под Сержа Гинзбурга на кровати ритмично двигаются два тела.

- Он урод, - довольно громко говорит Кристина оттуда, из телефона. – Просто урод, Лёша. И никогда не изменится. Давай сзади?

- Je t'aime je t'aime

Oh, oui je t'aime!

- Moi non plus…

© Юрий Жуков

…- Следующая остановка – Рабочий проспект! – зашипев, ворчливо сообщил висевший над головой Андрея динамик. – Будьте взаимно вежливы, уступайте места пассажирам с детьми, пенсионерам и инвалидам.

Голос был женский, недовольный.

«Сама уступай! Могла бы и приветливее быть, когда записывалась; каждый день люди слушают…», - подумал он и встал, чтобы вовремя пробраться к выходу из автобуса. Надо было обогнуть теток с сумками и стайку школьников. Вроде бы, будний день, а народа - тьма.

Куда они все, падло, едут?

Со своим маршрутом Андрею всё было ясно: сейчас выйти, перейти дорогу и, мимо автовокзала, дворами дойти до брата. Если уж Костик раз в сто лет позвонил и в гости позвал – надо идти. Хотя бы из любопытства: что ему понадобилось?

Братьями они были только по отцу. Как это называется в юридических терминах - неполнородными. То ли из-за разных матерей, то ли потому, что выросли вдали друг от друга, отношения у них были ровными, но не близкими. Отец, конечно, мог бы и приложить руку к их дружбе, но ему было плевать. Захотят – будут общаться.

Десять лет разницы в возрасте тоже были против крепкой дружбы.

Андрей вздохнул и соскочил с подножки открывшего двери автобуса. Холодный ветер заворачивал под ногами крошечные смерчи из ржавых листьев.

«Папа, конечно, красавец… Ладно, Костикова мать умерла, тут уж ничего не поделать. А с моей зачем потом развелся? Третий раз сейчас женат, хобби, что ли такое?».

Он пнул особенно настырный лист, прилипший к правой ноге, и остановился перед светофором. Машины, автобусы, какой-то расписной фургон, «скорая», снова несколько легковушек.

Противоположная сторона дороги ничем не отличалась от покинутой. Те же редкие деревья, квадратные рамы на асфальте от недавно убранных киосков, многоугольная красноватая плитка. Немытая какая-то плитка, грязная.

«Костик когда учился, отец хоть помогал чем-то… А я, точнее мать, кроме алиментов ничего не видел. Раз в году явление довольного жизнью, но слегка виноватого мужика? Вот тебе, Андрюха, трансформер Петруха? Тьфу, блин, гад!».

Перебежав боковую дорогу перед поворачивавшим грузовиком, Андрей остановился. Как дойти до дома брата, он помнил. В общих чертах. Но вот какой из двух дорожек будет быстрее – это уже загадка. Пойти, что ли, по левой?

Один черт…

«Костик, хоть и без матери, а как-то вырос нормально. Университет, теперь в банке своем сидит, да и дом достался по наследству от его бабки. Неплохой домишко-то, двухэтажный. А я с матерью в однушке, как мудак. Ни жениться, ни хрена… Только от военкомата бегаю, а что толку? Нет, в армию точно не стоит, ну её».

С октябрьского серого неба начал накрапывать дождь. Словно ждал, что бы еще пакостного добавить к и так мерзкой погоде. Андрей накинул на голову капюшон, поежился и прибавил шаг. Похоже, левая дорога длиннее.

«Выпить бы сейчас. Грамм триста водочки, мясца жареного и грибочки еще. Такие, кисленькие. Маринованные. Сука, как же мутно всё! Уехать бы в теплые края, чтобы пальмы, пляж белый-белый, девки в купальниках. А лучше без купальников, голые чтобы! Две: брюнетка с сиськами и блондинка, худенькая. Но тоже с сиськами. И водка холодная, да-а-а…».

Дорожка между старыми, советских времен частными домами свернула вправо, начали попадаться современные коттеджи. Почти дошел. Еще квартал, а там и Костиков дворец, с гаражом на две тачки.

«Сам он не понимает, гад, как ему повезло! Сколько раз говорил, а он нудит – зато я без матери вырос, а у тебя все живы. Хрена толку от отца, жив он, нет. Иди, говорит, учись! Ага, чему учиться? Продавать что-нибудь? Ну их в жопу всех, продавать еще. Лучше б дом подарил или квартиру хотя бы».

Костик открыл почти сразу после звонка, словно ждал у калитки.

- Привет! – близоруко щурясь, сказал он Андрею. – Заходи!

Странно, а чего он вообще дома делает в рабочий день? Заболел, что ли?

Внутри дома был странный беспорядок. Мебель стояла на своих местах, но дверцы шкафов местами приоткрыты, на полу валялись бумажки, бесчисленные пакеты и какие-то веревки.

- Тебя что, ограбили? – хмуро пошутил Андрей, вешая куртку на сдвинутую со своего места вешалку в прихожей. – Чего бардак такой?

Костик усмехнулся.

- Да нет, вещи собираю.

- Нахуища? Ремонт затеял? – Для Андрея не то, что ремонт, покупка пары кроссовок была в ближайшее время нереальной.

- Уезжаю я, братан! Дом вот продал уже, вещи пакую.

Андрей остановился, не дойдя шага до двери в гостиную. Там тоже все было вверх дном, а на полу раскрыли пасти два чемодана. Как голодные бегемоты.

- Я херею! – коротко отозвался он. – В отпуск? Жирные коты ездят осенью жопу греть?

Костик коротко хохотнул. Теперь было видно, что он почему-то волнуется.

- Да нет… Совсем уезжаю, Андрюха. В Таиланд. На постоянное место жительства.

«Пижон, блин! Врет, небось. В Таиланд… Мне что Таиланд, что не найденная учеными Атлантида – один, сука, хрен!».

Вслух, конечно, говорить так не стоило – это даже Андрей прекрасно понимал. Мало ли, денег у братца попросить когда, или технику старую... Он не жлоб, вроде, иногда помогает.

- Что, серьезно? – наконец уточнил Андрей. Не похоже было, чтобы братец прикалывался, похоже, и правда – сбегает в иные края.

- Говорю же, машины загнал, дом продал, с мебелью. Сейчас вещи соберу, в контейнер их, пусть меня догоняет. А сам завтра с утра в столицу, а оттуда в среду самолет до аэропорта Суанапхум. Ну, до Бангкока. Маринка неделю назад улетела, устраивается, а я с деньгами - сейчас. На карточку только положу.

Андрей смотрел в гостиную, но вместо чемоданов перед глазами стоял продавленный диван, на котором обычно спала мать. Вытертые желто-коричневые клетки словно сливались в картину нежно-белого, как в рекламе сигарет, песка.

Море, мо-о-ре, мир бездонный…

- А меня чего звал? – хриплым от нахлынувшей непонятно на что злости голосом спросил Андрей.

- Так это… - Костик замялся. – Я ж уезжаю! Попрощаться надо же… Ты ко мне приезжай, мы рады будем. Я уже и батю звал. Я напишу, где искать. Мы хотели на островах сперва домик купить, но что-то страшно – тайфуны же, смоет ещё…

Не слушая брата, Андрей смотрел на ровные пачки долларов, лежавшие на столе. Как в кино, не хватает атташе-кейса и пары негров с автоматами.

- На какие шиши я к тебе приеду, братан? – наконец очнулся он от дивного зрелища. – У нас с матерью жрать иногда нечего. Какой, нахуй, Таиланд?!

- Так я тебе и хотел денег дать немного. На прощание как бы… Ты не пропей только, очень прошу.

Костик подошел к долларовым рядам и начал отсчитывать из верхней пачки.

- На… Тысячу. Нет! Тысячу двести – купи себе что-нибудь еще.

- Благодетель, блядь… - тихо прошипел Андрей. На глаза ему попались выставленные на пол из шкафчика бутылки, часть Костикова запаса. Виски, снова виски, дальше какая-то прозрачная поебень с яркой этикеткой.

Андрей поднял первую попавшуюся бутылку и перехватил ее за горлышко, махнув в воздухе. Сойдет, пожалуй.

- Блин, только сказал «не пропей», как ты уже начал! – обернулся к нему от стола Костик. В руке был зажат свернутый веер банкнот.

- Не пропью… братан! – зло ответил Андрей и без замаха ударил бутылкой по голове.

Костик удивленно смотрел на него, из-под волос на лоб сбежала тонкая струйка крови.

- Андрюш… Ты чего?!

- Да нихуя! – Андрей размахнулся и ударил бутылкой изо всех сил. Что-то хрустнуло, в стороны разлетелись капли крови, а Костик упал на колени. Лицо его было все таким же удивленным.

- Сука, блядь, ёбаный братец! – закричал Андрей, впервые за день отпустив себя на свободу. – На тебе Таиланд! На тебе домик, нахуй, на побережье! На тебе твой ебучий банк!!! На тебе Маринку!

С каждым криком он бил по голове брата, уже лежавшего ничком на полу, но так и не разжавшего руку с деньгами. Бить бутылкой лежачего было неудобно: Андрей отбросил её в сторону и начал бить безвольно вздрагивавшее тело ногами.

Перед его глазами плыли странные, смешанные картины: нереально синее море, пальмы вдалеке и две девки. С сиськами. И ярко-белый песок, залитый быстро впитывавшимися кровавыми пятнами, словно какая-то абстрактная картина.

- Вот тебе Атлантида, блядь… - закончил Андрей и брезгливо посмотрел на забрызганные кровью ноги.

Первым делом надо купить новые кроссовки. А там – посмотрим.

© Юрий Жуков

Придуманные истории не в чести, расскажу вам реальную. Пережитую на ногах, как воспаление лёгких или вирусную шизофрению имени обувной фабрики "Прогресс", мир её праху.

Стоял благословенный 86 год, осень. Ноябрь, если уж быть точным. Чернобыль уже оросил ядовитой спермой землю, из которой густо проросла перестройка, выглядывая залупами будущих комсомольских олигархов, но речь вовсе не об этом. Речь о ботинках.

Жил я в те далёкие времена у одних бабушек-дедушек, а каникулы предпочитал проводить у других. Свою квартиру отец с трудом заработал на ниве обучения правоохранителей, но уже отдал при разводе второй жене, хотя это тоже не важно для излагаемой истории. Итак, я приехал на осенние каникулы в другой конец города и приболел. Одежда, вроде как по погоде, а вот обувь...

Она была хорошей, но летней, а ноябрь в наших широтах не даст долететь редкой птице до середины водохранилища. Яйца отморозит. Я же был в нарядных кроссовках московской выделки, присланных в Воронеж бабушкиной подругой из Кишинёва. Нормальный маршрут, бывало и замысловатее. Кроссовки по нынешним временам были похожи на гуманитарную помощь секонд-хенд кенийским детям от нигерийских миллионеров, но тогда радовали. Жаль, промокали, что в воронежском ноябре с учётом моего дохлого здоровья было чревато.

После пары дней температуры и соплеизвержений, я слегка ожил. Ещё трясся, но уже ходил и не только под себя. В этот момент к проблеме внезапно подключился дед - человек решительный и прямолинейный. Но не без житейской хитрости.

- Юрчик, ты что в говне ходишь? - поинтересовался дед. Адекватного ответа у меня не было: до разоблачения кровавого режима оставались долгие два года, а ссылаться на журнал "Крокодил" перед дедом не имело смысла.

- Ну... Модные же... - я постарался переправить беседу в другое русло, но не тут-то было.

- Тебе надо купить ботинки! - сурово ответил дед. Всё было уже решено, не мне с ним тягаться.

- Не продают, - сделал я последнюю попытку. - Дефицит.

- Чепуха! - отмахнулся дед и достал кошелёк. - Так... Десять. Двадцать. О, да нам хватит, идём!

Магазин, торговавший - на мой взгляд даже тех лет - шинелями б/у и клоунской обувью для зэков, находился минутах в десяти хода. Там ещё был отдел игрушек, что решительно не относится к рассказу. Хотя... Как посмотреть.

Что бы вам не рассказывали о советской торговле, знайте: товары в 86 году были. Более того, были они в количестве овердохуя. Честный человек всегда мог приобрести верхнюю одежду и такую же верхнюю обувь, не покидая помещения. Если был готов выглядеть помесью огородного чучела, революционного матроса и северного корейца, конечно.

Ботинки стоили шестнадцать рублей сорок копеек. Эта сумма лазерным резаком навсегда вырублена на красной нити моей памяти, уходящей в закрома Родины.

Они были надёжны на вид как танк Т-34, что и немудрено. Мало того, что их разработали одновременно с оружием Победы, так, видимо, ещё и на том же заводе. Кожа мамонта, найденного Пржевальским в гнезде открытого им коня и наспех покрашенная масляной краской. Танковая броня вместо подошвы. Нитки, суровее которых был только взгляд деда, следившего, чтобы я не сбежал из этого рая для безумных шопоголиков. И шнурки.

Последние были явно выпущены бандой Ежова-Бухарина и сразу лопнули при примерке танковых ботинок. Так, через полсотни лет после своей бесславной гибели, изменники и шпионы умудрялись подрывать благосостояние советского человека, гадя в карман и подсыпая осколки стекла в тушёнку.

- Да и хрен с ними, - махнул рукой дед. - Не жмут?

Я не знал правильного ответа тогда и не ведаю его до сих пор. Много позже в телевизоре мне показали традиционную голландскую обувь. Кломпы. Из цельного древесного массива. Так вот в кломпах можно найти хотя бы определённую эстетику, особенно если под забористую гидропонную... Простите, отвлекся. Но носить те ботинки и кломпы могут только равнодушные к ногам люди. К своим ногам, а это немалая редкость в наши дни. Размера у этих наследников чугунного утюга и яиц динозавра вообще не было. Как и соответствия форме ступней, если они у вас не прямоугольные.

Под напором дедова взгляда я поник и сказал "Не жмут", разглядывая сверху вниз кокетливые цирковые носы новой обуви, их брутальную кривую прошивку и предчувствуя, что теперь мне не страшны лужи. Да что там лужи! Человеку в ЭТОМ не страшно ровным счётом нихрена. Он уже за гранью добра и зла, где царят только нравственный закон и кровавые мозоли на пятках.

- Обувайся тогда и пойдём. А кеды свои в коробку от ботинок сунь, не бросать же.

В дальнейшем я избегал этих тираннозавров как мог. Забывал обуть. Прятал в глубинах шкафов и пытался отдать нищим, которых в СССР не было. Топил, взрывал и окунал в кислоту. Ботинки держались, стыдливо лопаясь на швах, так как нитки выпускали тоже какие-то враги всего живого.

Окончательно простился я с ними через год, утеряв мешок со сменкой. Это было стыдно, и я в крайнем случае даже мог вспомнить, где я его зарыл в снегу, но мне повезло. Пороть меня перестали задолго до этого, а бить подростка по лицу и сейчас способны не все.

Так и закончилась эта история. Дрочащим своё суетливое дрожащее эго воспоминаниями о всеобщем счастье в стране человека труда, я предлагаю построить машину времени и слетать в 86 год, желательно безвозвратно. Адрес магазина игрушек я вам напишу в личку. Там были ещё замечательные брюки с мотнёй в районе колен, но их мне покупать не стали, врать не буду.

© Юрий Жуков

От слёз не видно дороги. Ничего не видно, да и тени кругом. Хоть и снег, а тёмный он ночью. Деревья вдоль. Лесополоса выглядывает слева и справа, кусты, среднерусская такая тоска. Под ногами плоская лестница - как ударил кто сверху, упал с неба, сплющил. И стали ступеньки шпалами, а блестящие перила вошли в землю почти полностью, рукой не возьмёшься. Юго-восточная железная дорога. Путь из ниоткуда никуда посреди Руси великой, где и летом-то тревожно, а зимой и вовсе - хоть вешайся.

Наушники только и спасают. Хорошие наушники, отец подарил на днюху. Давно уже, в том году. Теперь уже немодные они, лучше есть. Дороже. Но - не у неё. И вряд ли он подарит другие, не до них. Не до неё. Вообще ни до чего: другая семья, другие правила. Сестра родилась... Она катает во рту это слово "сес-тра", по слогам, как горький леденец.

А она теперь одна.

Нет, мать, конечно, есть. Но у матери новая страсть, новая собеседница. Каждый вечер одна и та же, только этикетки меняются. Сидит и жалуется, когда плачет, а когда и смеётся. Но это ближе к донышку, уже вне разума.

Её зовут Юля. Не мать - та Светлана Семёновна, да это и не важно. Именно её. Юлия. Джули... Так Витька говорил. Где тот Витька, куда всё делось за последний год, в какую яму ухнуло?

В наушниках кричит голос. Рвётся на полоски, как ткань под тупыми ножницами. Мать хочет, чтобы она шить училась. Кусок хлеба, пластинка сала, ага... Она как из подвала на жизнь смотрит, кому это шитьё сейчас? Зачем? Тряпки копейки стоят, даже и денег нет - в секонд-хенде совсем даром берут. А на заказ, да от неведомой никому Юли?

Лучше старые будут донашивать. Проще и даром. И не хочет она ничего шить. Не знает сама, что хочет - мечты нет. Мутно всё и вокруг и внутри. Зима на душе.

- Вить, а ты меня любишь?

Он смотрит исподлобья, взгляд сразу тревожный, в глазах вместо чёртиков пять минут назад, когда и подушки на пол упали, и джинсы невесть куда улетели, - тоска.

- Конечно, Юлечка. Больше всего на свете. Ты моё счастье, ты моя любовь!

Вроде и слова правильные, а звучит как текст бездарной песенки. Только что не напевает, а так - бормочет. Значит, как бездарный рэпчик. Великая сила не в словах, а в интонации.

Все их отношения так кончились. Бездарно. Сначала стали реже видеться, потом он уехал на месяц. Якобы. Маринка его видела в этот месяц с какой-то блядью. Так и сказала. Любимый типаж, говорит, это у Витьки. Сама поняла, что брякнула?! На том и заглохло всё. Джули...

Она всхлипывает и размазывает слёзы по лицу. Идёт и идёт, дорога неблизкая. Голос в наушниках уже не кричит, он воет. Она делает громче. Словно кому-то хуже, чем ей. Словно это должно успокоить ненадолго.

Отец перестал звонить каждый день. Да какой там каждый - раз в месяц... А она не хочет сама его набирать. Она вообще ненавидит телефонные разговоры. Лучше написать. Пусть долго, пусть вот как сейчас - пальцы без перчаток стынут, но лучше. Кому только написать?.. Некому. Поэтому громкость на максимум. До писка в наушниках.

Пип-пип. Это всё, Юля. Дальше некуда. Пип-пип...

Уши уже болят. Голова трещит. Таблетки в сумке, но запить нечем - не снег же жевать. Стала часто болеть голова, часто. Мать тоже жалуется, но с утра, а она вот вечерами мается. Может, это такой признак взрослой жизни? В детстве редко что-то болит.

Она спотыкается о выступающую вверх шпалу. В темноте же не видно, а там или костыль забит, или просто примерзло что-то. Вот и чуть не упала. А ещё идти и идти, не хватает только ногу подвернуть.

Сквозь слёзы деревья слева кажутся свернувшимся серым драконом. Он спит. Ни пламени из пасти, ни даже пара дыхания. Ровный сон. Зимний. Анабиоз, как у медведей в берлоге.

Драконы сосут лапу?

Нет сил смотреть. Нет сил идти. Ни на что нет сил. И голова ещё... Юля садится на рельсы и закрывает глаза. Сквозь джинсы бесконечная стальная полоса из ниоткуда никуда холодит задницу, но ей плевать. Ей давно на всё плевать.

Голос в наушниках кричит и плачет, как её душа. Даже громче и страшнее. Ему, голосу, удаётся перекричать и предупредительный гудок тепловоза, и жуткий, с искрами, скрежет тормозных колодок. И уж конечно мат машиниста, который теперь-то всё видит и ничего не может сделать.

Хорошие наушники. Хотя сейчас есть и дороже...

© Юрий Жуков