AntoschaDummkopf

Тот, кто лежал в гастроэнтерологическом отделении, тот в цирке не смеется. Тот в принципе не смеется первые несколько дней после попадания туда – настолько это отличный от того, что находится за больничными стенами, мир. Мир разноцветных выделений и телепузиков-циррозников. Антон никогда прежде не лежал в больнице, и все, что происходило вокруг него, было ново, любопытно и страшно.

Это почти месячное путешествие началось декабрьским утром. Антон проснулся, надел шорты и футболку и направился в туалет. Буквально через несколько шагов он понял, что его путь в сторону санузла, а возможно и в целом весь путь жизненный, заканчивается – картинка поплыла перед его глазами, ноги стали ватными, а сам Антон неумолимо повалился на пол, будто прицельно направив голову в сторону дверного косяка. Молодого человека, лежащего в коридоре без сознания с разбитыми лбом и губой, нашла его девушка, в этот день освободившаяся с работы пораньше. Она и вызвала скорую.

Не будем углубляться в подробности, через какие огонь, воду и медные трубы прошёл Антон на первичном осмотре. Отметим только, что если так сложилось, и вы попали в гастроотделение, то песня «Relax, take it easy» должна стать вашим гимном. Расслабься и ты примешь это легче. И пальцы врачей-азербайджанцев, проникающие в места, куда у Алексея Панина ступала нога человека; и шланги, вставляемые и спереди, и сзади. Для себя Антон уже позже выделил два момента. Во-первых, он никогда больше не будет есть скумбрию холодного копчения. После обильного промывания он не мог избавиться от её мерзопакостного вкуса во рту еще несколько дней. А во-вторых, анальное и глубокое оральное проникновение – это страшно, это от лукавого, и у Антона никогда больше не поднимется рука на просмотр видео с такого рода действом.

-- Это открытая язва, - сказал врач после нескольких кругов ада, - а точнее язвы. Двенадцатиперстной кишки и желудка. Отсюда и сильная анемия, вызванная кровопотерей. Операция не нужна, так что, товарищ язвенник, будем лежать.

Лежать пришлось и в прямом, и в переносном смысле, потому как малейшая попытка подняться вызывала у Антона дикое головокружение и тошноту. Полегче стало только ближе к ночи, после переливания крови. Какой насыщенный день! Первый обморок, лишение анальной девственности, первое переливание крови! Ух, оказывается, сколько в мире неизведанного. В идеале, конечно, было вообще с этим никогда не сталкиваться, но уж как вышло, так вышло.

Казалось бы, всё. Жизнь тебе спасли. Лежи и восстанавливайся. Но в этот момент Антон стал постигать насколько всё же тяжела жизнь человека, который лишился возможности ходить. Потому что, если по маленькому он смог облегчиться в мочеприёмник, то бьющий азбукой Морзе в голову коричневый код требовал уже гораздо большего приложения усилий. Антон размышлял, что если у него не удастся самостоятельно добраться до комнаты, где можно попудрить носик, то конечно же он обратится за помощью. И к палитре новых ощущение прибавится холодный поцелуй в ягодицы медицинским судном. Но очень уж этого не хотелось. Так что, кто не рискует, тот не облегчается в одиночестве!

Антон сел на койке и прислушался к ощущениям. После переливания было гораздо лучше, и голова кружилась не так сильно. Даже сестра, после процедуры, отметила, что от совсем уж мертвенно-бледного вида у Антона не осталось и следа, а щеки его горели, как у доярки, которую тракторист Виталька щиплет возле клуба. Он опустил ноги на пол и нащупал тапки. Сейчас самое сложное. Он поднялся и сразу сделал шаг к стене, чтобы опереться. Что имеем – не храним, потерявши – ноем. Антон никогда прежде не задумывался насколько это здорово, что он не ограничен физически в перемещении. Захотел – встал и пошел. Куда хочешь. Хочешь – по лестнице спустись, хочешь в магазин сходи. Всё легко и просто. А сейчас он прикладывал титанические усилия, чтобы просто дойти до туалета. Аккуратно, шаг за шагом, не торопясь, несмотря на поджимающий внизу живота клапан, Антон добрался до выхода из палаты. Рядом с дверью стояло кресло-коляска. Пара шагов без опирания о стену – бах! – и он в седле. Осталось найти в полумраке среди всех этих дверей нужную.

Медленно, двигаясь по коридору зигзагом, Антон отправился на поиски тайной комнаты. Палата 406, кабинет старшей сестры, 408. Поворот в тупичок с тремя дверями. Первая дверь – душ. Ага! Значит те две как раз и есть предмет его поисков. Он подкатился, поставил кресло на ручник, встал и поковылял к двери. Антон потянул её на себя и увидел его.

На полу лежал желтый, словно жаркое июльское солнце, мужчина с огромным круглым животом и спущенными подгузниками. В голову Антона мгновенно пришла цитата комиссара Жибера из фильма «Такси-3»: «Мы в дерьме». И это было воистину так. Унитаз, с которого мужчина свалился, пол вокруг и сам лежащий были полностью им измазаны.

-- Блядь, братуха, - заговорил он, - Помоги подняться, я тут, сука, уже полчаса лежу.

И он, глядя Антону прямо в душу своими желтыми глазами, протянул ему извозюканную руку.

-- Дак я ж как… - растерялся Антон. Честно говоря, он за эту руку браться совершенно не хотел. Но то, что он на самом деле не мог помочь человеку чисто физически, облегчало его минутное моральное сомнение в себе. – Я ж это, сам еле хожу. Давай, я сестру сейчас позову.

Антон развернулся обратно к коляске.

-- Да нахуй она мне тут нужна, блядь, опять просто орать будет и не поможет нихуя.

И он был отчасти прав. Прибывшая на место аварии сестра командным голосом приказала падшему мужчине не страдать ерундой и подниматься. Это возмутило Антона. Человек совсем без сил, униженный, а тут его еще и кроют. Но возмущение прошло буквально через минуту, когда лежавший полчаса в своем дерьме немощный бедолага, вдохновившись этой речью, встал. Сам, без протянутых рук. Подгоняемый сестрой в сторону душа, под струю, он шел вдоль стенки, оставляя на ней отпечатки.

-- Иди в женский, - сказала она мне, - Тут карачун полнейший.

И, пожалуй, словосочетанием «полнейший карачун» можно было описать почти каждый день, что Антон здесь провел. Потому что ни одного дня не обходилось без события, которое бы не отложилось в его памяти на всю оставшуюся жизнь.

Илья искренне считал, что жизнь его не удалась. Ему было без месяца тридцать, он жил с мамой, а девушку держал за руку в последний раз в детском лагере. И ее лицо, сморщенное от омерзения, до сих пор иногда не давало ему заснуть. Илья почти не выходил из дома, на жизнь зарабатывал написанием курсовых и дипломных работ и оформлением превью для видео нескольким ютуб-каналам. Этого вполне хватало, да и тратить деньги, честно говоря, ему особо было не на что. Илье не нужна была отдельная квартира, так как самостоятельной жизни он себе не представлял. Машина человеку, который практически не покидает свои четыре стены, тоже не требовалась. Как и модные гаджеты, красивая одежда, ювелирные украшения или путешествия. Даже кошку или собаку Илья себе завести не мог. И все это было из-за его странной болезни.

Практически с самого рождения мама Ильи только и занималась, что показывала сына всем существующим на свете врачам. Областным, столичным, зарубежным – сколько денег было потрачено на поездки в Германию и Израиль. Но всё было без толку. Врачи были заинтересованы: раскрытие причины заболевания или его излечение принесло бы им настоящую славу. Но за четверть века ни одно медицинское светило так и не смогло объяснить, что же с Ильей такое. А последние года три Илья уже совсем опустил руки и перестал надеяться на медицину.

Народные средства, бабки-шептуньи, эзотерика и религия тоже не помогали. Какие бы ритуалы не проводились, заговоры не шептались и деньги за все это шарлатанство не платились, ничего не менялось - по всему телу Ильи от ног и до шеи так и продолжали расти сардельки. Сардельки были отличные – свино-говяжьи, категории А, в оболочке из натуральной свиной черевы. Длинной десять сантиметров, а в диаметре четыре, всё по ГОСТу. Но легче от этого не становилось.

Сардельки обладали невероятной регенерацией: после срезания они полностью вырастали вновь за сутки. Все школьные годы каждое утро у Ильи начиналось не с завтрака или проверки портфеля, а с того, что мама срезала с мальчика эти проклятые богом колбасные изделия. Одновременно на теле их, как правило, было не больше пятнадцати, а когда Илье было шестнадцать лет, был даже период, когда на нем росло всего две сардели. Как он был рад! Как он надеялся, что еще чуть-чуть и они исчезнут полностью! Но чуда не произошло. Через пару месяцев все его тело вновь было покрыто этими аппетитно пахнущими наростами.

Единственным плюсом в этой страшной ситуации было лишь то, что какими бы ни были тяжелыми и безденежными времена, у Ильи и его мамы всегда было мясо. Первые пару лет все срезанные сардельки утилизировались. Мама Ильи тщательно их упаковывала, чтобы их из мусорного контейнера не съели крысы или собаки. Мысль о том, что плоть от плоти её будут рвать своими зубами псы каждый раз, когда она шла в сторону мусорки, вызывала едва сдерживаемые слёзы. Но в стране и семье жизнь становилась всё тяжелее, а отчаянные времена требуют отчаянных мер. И в апреле 1993-го года в доме Черкашиных впервые запахло вареными сардельками.

Со временем выяснилось, что вид сарделек менялся в зависимости от того, чем Илья питался. Временами на нем вырастали сардельки «Телячьи», временами шпикачки «Купеческие», а порой росли и «Аппетитные с моцареллой». Соседи угощаться колбасными изделиями Илюшиного производства брезговали, а мать торговать сыном не решалась. Поэтому большая часть наростов всё же выкидывалась.

Так и жил Илья эти тридцать лет, в полном одиночестве, питаясь сам собой и не видя настоящей жизни. Не познал он ни дружбы, ни первой любви, ни студенчества. Даже проститутки отказывались с ним спать. А каких только оскорблений он не слышал в свой адрес. Его звали мясокомбинатом, самоедом, собачьим кормом, пидором. Из радостей в его жизни были только онлайн-игры, где однажды Илья познакомился с ней.

Её звали Варвара. Они состояли в одном клане, иногда пересекались в рейдах, и как-то так получилось, что частенько стали играть вдвоём. Она очаровала Илью своим нежным голоском и таким невинным «ой», когда у неё что-то не получалось. Он же понравился Варваре тем, что не стал сально шутить и предлагать фото члена, когда узнал, что она девушка. Они общались больше года, проводя каждый вечер вместе. У них оказались похожие вкусы на литературу, музыку и даже любимые чипсы у них были одинаковы.

– Я хочу тебя увидеть, - однажды сказала Варвара.

– Дак вот же я, перед тобой – красавец-эльф, - попытался отшутиться Илья.

– Нет, настоящего.

Илья вздохнул.

– Поверь, не хочешь.

– Все не может быть настолько плохо, - хихикнула она.

– Варь, мне с тобой так интересно и здорово. И меньше всего на свете, я бы хотел потерять возможность с тобой общаться.

– Илюш, поверь мне, - её голос проникал в самую глубину его души, и создавалось такое чувство, будто несмотря на тысячи километров она смогла положить свою ладонь на его. – Мне не важно как ты выглядишь. Я хочу просто увидеть тебя в живую, как человека. Мочь взять тебя за руку, видеть как ты смеешься. Будь ты хоть урод в жопе ноги, мне всё равно.

И через несколько дней он уже летел из Иркутска в Москву. Возможно, это его единственный шанс обрести любовь. Было бы глупо им не воспользоваться.

Илья прилетел рано утром. Отправился на такси в гостиницу, где привел себя в порядок: почистил зубы, причесался, срезал четырнадцать сарделек с тела, погладил рубашку. И поехал на встречу к своему возможному счастью.

Он ждал Варю в Москве у монумента покорителям космоса. Фотографиями они так и не обменялись, поэтому договорились, что Варя узнает Илью по голубой рубашке, в нагрудном кармане которой будет красный платок, а он узнает её по жёлтой футболке со смеющейся черепахой на рисунке.

Илья нервно переступал с ноги на ногу и не отрывал взгляд от букетика гербер. Его первое свидание, подумать только!

– Илья?

Он поднял глаза. Перед ним стояла стройная невысокая девушка. В ее светлые волосы была вплетена красная лента, голубые глаза сверкали жизнерадостностью так ярко, что хотелось зажмуриться, а своей улыбкой она могла очаровать даже самого бесчувственного человека на свете. А еще у неё была бородавка. Из которой торчали несколько черных волос. Илья не мог оторвать от этой бородавки взгляд, настолько она была противной.

– Илья? Это ты? – повторила вопрос девушка.

Он презрительно сморщился.

«Фу, блядь», - пронеслось в его голове.

– Нет, женщина, вы ошиблись.

По мгновенно потухшим глазам было понятно, что Варя прекрасно поняла, что это он. Она не стала унижаться, и просто ушла. А Илья выбросил букет в урну, сел на скамейку, срезал перочинным ножиком уже начавшую отрастать на шее сардельку и начал её жевать. А в голове у него крутилась лишь одна мысль:

«И на что эти уродливые бабы надеются?»

Друзья сидели за столом на небольшой кухне и смотрели на стоящего у окна Алексея. Они молчали уже секунд тридцать, и неловкая тишина все затягивалась. Наконец один из них, поглядев на остальных, прокашлялся и сказал:

– Лёша, ты не обижайся. Но ты не можешь стать бобром.

– Конечно могу, - не задумываясь ответил Лёша.

– Каким образом?

– Вы что, Кафку не читали? – спросил Алексей и надменно усмехнулся. Честно говоря, он Кафку тоже не читал. Но слышал, что в одной из повестей писателя главный герой превратился в огромное насекомое. Зачем и почему он это сделал Лёша не знал, но сам факт такой возможности придавал ему сил.

– Кафка это выдумал.

– Сказка ложь, да в ней намек, - парировал Алексей.

Сидящие за столом двое молодых людей и девушка снова задумчиво замолчали.

– Ребята, как вы не понимаете? - вопрошал будущий гигантский грызун своих друзей. – Я не выбирал этого пути, я таким родился. Человек снаружи и бобёр внутри. Се ля ви. Я всю жизнь мучился, понимал, что я не на своем месте. Вот ты, Саша, о чем в детстве мечтал?

– Да как и все – о велосипеде новом, о Денди, о полной коллекции фишек с Покемонами.

– Во-о-от, - протянул Алексей, - а я мечтал о собственной хатке. Ты думаешь почему я на инженера-строителя отучился? Я такие себе хатку и плотину забабахаю, что все остальные бобры обзавидуются.

Лена закатила глаза и покачала головой, не веря, что этот разговор происходит на самом деле.

– Лёша, тебе почти тридцать, - начала она. – Если это у тебя кризис среднего возраста, то может ты с ним как-то более стандартно попытаешься бороться? Машину там новую себе возьмешь, большую какую-нибудь, красную. Или хобби заведи. Как насчет научиться играть на гитаре? Или, допустим, можно заняться скалолазанием. Сделай что-то для себя необычное, на что ты никогда не решался. Есть у тебя что-то такое?

– Есть.

– Ну-ка?

– Я хочу попробовать перегрызть осину.

– Господи… - вздохнула Лена и отвернулась.

– Я уже пробовал свои силы в прошлом месяце, грыз полешко тополиное, - продолжил Лёша. – Но мои зубы пока ещё не очень к такому приспособлены.

– Так вот как ты зуб потерял! – воскликнул молчавший до этого Лёня. – В драке, говорит, выбили, хулиганы! За девушку, говорит, заступился! А сам сидит дома и поленья грызёт!

– Подожди-ка, - вмешался Саша, - а когда ты две недели назад на работу не вышел, потому что у тебя несварение было и температура – это тоже от поленьев?

– Нет, нет, ты что. Это я зеленых желудей объелся, у меня пока желудок к ним не привык.

Саша обхватил голову руками. Лена продолжала смотреть в одну точку. Лёня смотрел Лёше в глаза, надеясь найти в их глубине своего друга. Но чем внимательней смотрел, тем меньше его узнавал. А в какой-то момент ему вообще показалось, что на лёшины роговицы глаз надвинулась мигательная перепонка.

– Я не жду от вас одобрения, - сказал Алексей после очередной паузы, - я лишь прошу понимания. Вы мои друзья, я принимаю вас такими, какие вы есть. Ты, Лена, жуткая сплетница. Ты, Саш, не моешь руки после туалета. Лёня вообще за мошенничество сидел. Но я вас люблю не смотря ни на что. Неужели вы не сможете меня любить, зная, что я – бобёр?

Саша почесал щетину на шее.

– Хорошо, - сказал он, - допустим. Ты - бобёр внутри. Но тебе не кажется, что для того, чтобы становиться бобром и снаружи, ты уже староват? Сколько бобры в природе живут? Лет пятнадцать?

– Как говорится, седина бобра не портит… - начал было отвечать Алексей, но Лёня его перебил.

– Где? – закричал он, - Где и кем, блядь такое говорится?!

– Лёнь, тише, - попросила его Лена, - у меня и так голова уже болит.

И снова молчание.

– Я позвал вас не только для того, чтобы рассказать вам кто я есть, - прервал тишину Лёша.

– Долбоёб ты, вот кто ты есть, - пробормотал Леонид, но без пяти минут бобёр его не услышал.

– Я хотел вам сказать, что я уезжаю из Нягани. Нужно думать о будущем, уже начало августа – через пару недель я должен начать строить хатку.

– И куда ты уезжаешь? – спросила Лена.

– Воронежская область, город Бобров.

– Пиздец, - бормотал Лёня, - Просто пиздец.

– Ты хочешь сказать, что где-то в Воронежской области есть целый город таких придурков, как ты? – спросил Саша.

– Нет, просто название такое. Там бобров вокруг города много. Найду там себе какую-нибудь старицу…

– Какую, нахуй, старицу? – рявкнул Лёня.

– Старица – это старое русло реки. Удобное место для жизни, течения никакого нет. Как раз отличная площадка для старта, освоюсь. Может встречу какую-нибудь бобриху…

– Всё, с меня довольно, - Леонид встал и направился к выходу. – Делай со своей жизнью, что хочешь.

Следом за ним поднялся и ушел Саша. Лена подошла к Алексею и обняла его.

– Я не верю в эту авантюру, но удачи тебе, - в глазах ее блестели слезы. – Помни: если вдруг вода начнет подыматься, обязательно приподними пол в своей норе или хатке – для этого можно соскрести землю с потолка.

Она поцеловала его в щеку и тоже ушла.

***

Алексей стоял на берегу старицы и смотрел на довольно внушительную земляную горку, которую он накидал у самой воды. Он прислушался к пению птиц, закрыл глаза и вздохнул. Пора. Путь в тысячу ли начинается с первого шага.

Алексей снял штаны и трусы, сел на край земляной кучи и стал елозить по ней задом, всеми силами стараясь выдавить из себя хоть немного бобровой струи, сильно пахнущего секрета вырабатывающегося у бобров в прианальных железах, чтобы пометить территорию.

Начиналась его новая жизнь.

– Как вы относитесь к пельменям?

Мужчина с сединой на висках глубоко затянулся сигаретой, огонек от которой отразился в его очках.

– Ненавижу их всей душой.

– Почему?

– Не знаю, - пожал он плечами. – Раздражают самим своим существованием.

– Не находите это странным?

– А что здесь странного? – мужчина затянулся так сильно, что на сигарете начал плавиться фильтр. Он воткнул ее в грозящую начать вываливаться гору бычков в пепельнице и продолжил: - Подумайте сами. Ходит себе коровка, травку кушает, слепней хвостом отгоняет. Ей вскрывают вены и артерии, потрошат, разделывают на части. Измельчают в кашу, смешивают с этим вонючим сраным луком и засовывают в тесто. Это же просто ёбнуться! Что за сумасшедший урод это придумал?

– Хорошо. Допустим, – лицо говорящего было едва различимо в темноте. – Существует ли на свете что-то, что вы ненавидите больше, чем пельмени?

– О да, - горько усмехнулся мужчина, - это клёцки. Это, мать вашу, порождение больного лишенного остатков человечности разума обезумевшего фашиста. Это же – нет, вы только подумайте – это же по сути большой пельмень, но даже без мяса! – его лицо исказила гримаса презрения. – Я знал одного человека, он обожал - вслушайтесь в саму суть этой мерзости – компот с клецками. Он варил эту дрянь в компоте, а потом добавлял туда сливки. Когда я это увидел, меня чуть не вырвало.

– Это близкий вам человек?

– Уже нет. Это был мой отец. После увиденного, я больше не мог с ним общаться и ушёл из дома. Скорей всего, он уже умер – сорок лет прошло.

– Хорошо, - интервьюер задумчиво почесал лоб. – А вареники? Что скажете о них?

– Вы меня видимо разозлить хотите.

– Нет, что вы. Мне действительно интересно.

– Сам факт того, что господь допустил появление вареников на этот свет оскорбляет меня. – видно было как у мужчины невольно дергается глаз. – Кем нужно быть, чтобы взять вишню… Боже, как я её люблю… Завернуть ее в тесто и кинуть в кипящую воду. Тесто! С вишней! Свиньи, жрущие что попало из корыта, вызывают у меня меньше презрения, чем любители вареников – у свиней нет выбора, они едят то, что им дают. А люди выбирают эту дрянь добровольно.

– Спасибо большое, я думаю, я услышал все, что мне было нужно, - человек в тени нажал на кнопку «стоп» на лежащем на столе диктофоне. – У меня остался только один вопрос. Вне протокола.

– Задавайте.

– Мы живём с вами в Омске. Это - город-миллионник, где вам открыты любые пути и возможности. Город, где перспектив, пожалуй, больше, чем в Москве! Почему же вы, так ненавидя все отварные изделия из теста, решили устроиться работать именно на Омскую пельменную фабрику?

Мужчина задумался.

– Я не знаю, в чем заключается это пельменное очарование, поглотившее разум всего нашего населения. Но я знаю одно: не можешь победить – возглавь.

– Это мудро, - интервьюер протянул мужчине руку чтобы пожать, - Спасибо вам, Юрий Иванович, было приятно с вами побеседовать. Мы вам позвоним. Давайте, я вас провожу.

Конечно, ему не позвонили. Ни на следующий день, ни через два. А через неделю Юрий Иванович скончался. Его бездыханное тело обнаружила дома вернувшаяся с работы супруга. Приехавшая по вызову бригада врачей скорой помощи констатировала смерть, вызванную перекрывшим мужчине дыхательные пути пельменем.

Привыкнуть можно ко всему.

Мало кто из нас стал тем, кем мечтал быть в детстве. Совсем ребенком мне хотелось в будущем стать палеонтологом – экспедиции в интересные места, любопытные находки, переворачивающие с ног на голову картину мира открытия. Позже области, где можно было найти себя, стали более приземленными – медицина, юриспруденция, журналистика. К старшей же школе пришло осознание: если хочется денег и независимости, то нужно идти в бизнес.

Но жизнь сложилась так, что смерть отца, огромные долги по кредитам и тяжелая болезнь матери поставили крест на моем образовании, а об открытии своего дела не могло быть и речи. Мне пришлось пойти другим путем, который был близок к бизнесу лишь тем, что здесь не нужно было работать на дядю. Здесь нужно было работать на многие сотни дядь. Мне двадцать два года, и я – вебкам-модель.

В это дело меня привела подруга. Рассказала, что это легкий и быстрый способ заработать без прикладывания особых усилий. Отчасти это правда – разгружать вагоны или вести сложные подсчеты не нужно. Но каждый день врать себе и заключать сделку с совестью тоже очень непросто.

Я просыпаюсь рано утром, чтобы попасть в прайм-тайм в США, пью кофе, кормлю маму и помогаю ей умыться, моюсь, делаю укладку, мейкап, подбриваю и пудрю места, где, по мнению моих обеспеченных и не очень зрителей, должно быть гладко. Перед включением камеры главное несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть. Плакать только после трансляции, сейчас нельзя – может потечь тушь.

Я не буду описывать, что мне приходится делать на трансляции ради того, чтобы оплатить коммуналку, купить еды и лекарств для мамы. Вы все можете посмотреть это сами на одном из тысяч сайтов, где вам будут улыбаться и показывать интимные места за местную виртуальную валюту. Возможно кто-то из вас и сам является моим регулярным зрителем. Если так – спасибо вам огромное. Особенно тебе, Fish_stick. Я знаю, тебе нравится наблюдать, когда мне больно, не потому, что ты плохой человек, просто таково твое нутро. Но ты очень щедро компенсируешь эти страдания в приватной комнате, благодаря тебе мы смогли купить маме хорошую кровать для лежачих больных. Спасибо тебе.

Знает ли мама? Мне кажется, догадывается. Но не подает вида. Она думает, что я занимаюсь дизайном рекламных баннеров. Вечером, когда в пекарне на первом этаже нашего дома скидки, я покупаю там несколько булочек или сладких пирожков, завариваю небольшой чайничек молочного улуна, и мы с мамой пьем чай, смотрим телевизор, красим друг другу ногти и болтаем. Ближе к одиннадцати я, обычно, уже иду спать. Без бодрости тела не может быть бодрости духа.

Я обнимаю маму и целую ее в щеку.

-- Спокойной ночи, мам.

-- Спокойной ночи, Костя.

Когда-нибудь это закончится.

Дядя Толя всегда был очень загадочен. И всегда очень пьян. Наверняка, взрослые когда-то раньше видели его трезвым – человек не может находиться в запое всю жизнь. У него, как минимум, должно было быть детство. А дети у нас в селе начинали пить не раньше лет так десяти.

Мы же, детвора с улицы Советской, знали его только таким. Практически полностью лысый, с парой смотрящих в разные стороны передних зубов, в постоянно спадающих, с позволения сказать, спортивных штанах и неизменно с голым торсом. Что за конфликт у дяди Толи был с рубашками и футболками никто не знал, но даже зимой он накидывал свое старое изъеденное молью пальто прямо на голое тело.

Он нечасто появлялся на улице, а если и выходил, то либо до соседнего дома, где у бабы Аллы за двадцать рублей можно было купить бутылку самогона на курином помёте, либо до магазина, где дядя Толя покупал булку хлеба. Чем он питался, кроме этого, мы не знали. Огорода у него не было, а в авоське у него ничего кроме хлеба и бутылок никогда не видели.

Дядя Толя был не на много старше нас. Ну, во всяком случае, по его словам. Мы считали, что он уже очень старый, что ему лет так сорок. Но он, когда мы однажды обступили его, сидящего на лавочке у дома, и спросили «Дядя Толя, а сколько тебе лет?», ответил нам:

– Мне всегда восемнадцать, мама рОдная.

Мама рОдная – это было любимое дяди Толино словосочетание-паразит. Всегда можно было узнать, что мимо твоего окна проходит именно он, потому что он постоянно говорил сам с собой, а количество мам рОдных на квадратный метр его речи сложно было подсчитать.

– Собаки, мама рОдная, ну что же вы говно за собой не убираете?! – сокрушался он как-то, наступив в свежую белую собачью кучку. Собаки ничего не отвечали, но смотрели с осуждением, потому что бывали случаи, когда дядя Толя сам опрокидывал свой горшок просто в окно.

***

– Дядя Толя, а у тебя есть дети? – спрашивали мы. Ко многим старикам раз в несколько месяцев, или хотя бы лет, обязательно из города приезжали их дети. Помогали что-то починить по дому, в хозяйстве. На картошку ту же. А к дяде Толе никто никогда не приезжал.

– У меня детей, мама рОдная, по всему бывшему Союзу больше, чем у вас всех вместе взятых пальцев на руках.

Нас было шестеро, пальцы у нас еще были на месте все - Женьке оторвет палец самодельной петардой только через год. Нам сложно было поверить, что у дяди Толи действительно может быть столько детей. У меня было двое дядьёв, у Андрюхи четверо. Но пятьдесят девять не было ни у кого.

***

Как-то мы сидели в тени огромного тополя, ели только собранный с огорода горох и играли в «бабкины панталоны». Много ли нужно, чтобы рассмешить ребенка?

– Что твой папа носит вместо брюк?

– Бабкины панталоны!

И все мы покатывались со смеху, будто сидели на концерте самого Евгения Вагановича, только что зачитавшего рэп про девчонку в тринадцатом ряду. Как вдруг Юля замолкла, ойкнула и показала пальцем в сторону палисадника. Все мы обернулись и увидели выходившего, покачиваясь, из кустов сирени совершенно голого дядю Толю. Мы ошарашенно глядели, как он, держась за ограду, бредет в сторону своего дома, не совсем понимая, как на это реагировать.

– Дядя Толя! – прервал молчание я, - А вы чего без штанов-то?

Он остановился, посмотрел на нас, перевел взгляд на свои ноги.

– Распонаебит твою душу бога мать! – выругался он, чеканя, как мог, каждое слово. И добавил: - И в самом деле…

Мужики вечером ему объяснили, что, пожалуй, не стоит в таком виде по селу ходить, мол, переживают, что женщин всех уведет. И больше мы без штанов его не видели.

***

– Дядя Толя, помоги нам горку залить! – кричали мы в ноябре, отряхивая валенки о дверные косяки.

Он, явно раздраженный стуками и криками, открыл нам дверь.

– На хрена вам горка, мама рОдная? – спрашивал он, подтягивая вечно спадающие штаны. – Бошками все побьетесь, отупеете пуще нынешнего. Будете, вон, как Бондарев за три тыщи за курами гОвна выносить на птицефабрике. Ног у вас двое, рук двое, даже яйца два, мама рОдная, а бошка одна.

Критика дяди Сережи Бондарева, который работал на птицефабрике, по мнению дяди Толи, за, копейки, нам было непонятна. Потому что на какие гроши живет сам дядя Толя было решительно неясно. И не только нам. Не раз я слышал от бабушки, мол, на что пьёт, Бог его знает.

***

Одним декабрьским вечером, прямо во время просмотра «Прогулок с динозаврами», я неожиданно вспомнил, что по литературе нам задавали прочитать «Тимура и его команду». Дома у нас книги не было, библиотека уже была закрыта, а прийти на урок с невыполненным домашним заданием я тогда еще боялся. Не зная, что делать, я спросил маму. Она сразу знала ответ, у кого можно найти эту книгу, но было видно, насколько ей не хочется этого говорить.

– Добеги до дяди Толи, - сказала она. – Спроси у него.

Конечно, я был удивлен, но особо времени думать у меня не было: я должен был сделать за пару часов то, на что у меня была отведена целая неделя. Я накинул пальто и шапку, залез в валенки и побежал к дяде Толе.

Он долго не открывал, и я очень боялся, что он спит. Но минут через пять дверь отворилась, и силуэт в полной темноте спросил:

– Чего тебе?

– Дядя Толя, - начал я, с трудом осознавая, кто мне заменяет сегодня тетю Валю, нашего библиотекаря, - у тебя есть «Тимур и его команда» Гайдара?

Какое-то время он помолчал, видимо, сам не веря, что его кто-то спрашивает о книгах. Но потом пробурчал:

– Подожди, щас приду, мама рОдная.

Его не было минут пять или десять, на холоде и в темноте сложно почувствовать время точно. Но вот он вернулся и протянул мне книжку. Старую, прокуренную, с рваной обложкой, но так мне сейчас нужную.

– Спасибо огромное! – радостно прокричал я и побежал в сторону дома.

– Ага, - услышал я вслед.

***

Был конец февраля, мне не спалось. В доме было душно из-за перекочегаренной печки. Я ёрзал в кровати, раз сто перевернул подушку, доведя ее до состояния, когда прохладной стороны уже не существовало. Встал, пошёл на кухню, чтобы попить. И понял: что-то не так. Был первый час ночи, но на кухне было светло, как в «Розовом вечере» Юры Шатунова. Я подошел к окну и, не веря своим глазам, закричал:

- Мама! Мама! Дяди Толин дом горит!

Мама, напуганная, спросонья, с торчащими во все стороны волосами, выглянула в окно, оттащила меня и, надевая галоши, тараторила:

– Сиди в комнате, никуда не высовывайся, я к бабе Марусе вызывать пожарных. Господи, господи…

Но как только она вышла, я тут же вновь бросился к окошку. Огонь бил из окон дома, уже объял крышу и перекинулся на старую, много лет не использовавшуюся сарайку. К дому сбегались соседи, одетые кто во что. Сбегались, и не знали, что делать.

Пораженный зрелищем, я прижался к холодному окну, и не мог оторвать взгляда от происходившего ужаса. Как вдруг, в доме открылась дверь, и из нее, шатаясь, вышел объятый пламенем человек. Он сделал шаг. Еще один. И упал в снег.

А я зажмурился и прошептал:

– Мама рОдная…

-- … собственно, поэтому мы его в баню больше не зовем, - закончил свой рассказ Витя и отхлебнул пиво из бокала.

Я же, закончив смеяться, откинулся на спинку стула и огляделся. Мне всегда нравился этот бар, я влюбился в него с первого же посещения. Альпинистское снаряжение на стенах, приятный рассеянный свет, негромкая музыка, а главное – отличный выбор пива на любой вкус, цвет и кошелек. Мы сидели в самом углу. На столике у нас дымилась пивная тарелка с жареными крылышками, сырными палочками, луковыми кольцами и чесночными гренками, и стояло по бокалу ледяного русского имперского стаута. А со стены на нас смотрел написанный широкими мазками красавец Эльбрус, обрамленный горными лыжами.

Мы пару минут помолчали, и Витя снова заговорил.

-- У нас же с Катькой во вторник праздник был.

-- Что отмечали? – поинтересовался я.

-- А ты подумай. Сегодня у нас пятница, значится. Двадцать третье апреля. Вот, посчитай.

Я, не без труда, вычел из двадцати трех три дня – математики мне хватило сегодня на работе, к вечеру мой внутренний калькулятор уже едва функционировал.

-- Двадцатое, - я приподнял бровь. – И давно вы с Катей празднуете день рождения Гитлера? Как у вас в принципе проводится это мероприятие?

-- Что? – Витя закашлялся. – Какого Гитлера? У нас годовщина знакомства была. А свёл нас, между прочим, именно ты. Сваха хренова.

-- Точно, точно. Запамятовал.

Честно говоря, я понятия не имел, когда у них годовщина знакомства. Познакомил я Виктора и Катерину пару лет назад на вечеринке, был поддат, и никакой установки в голове по типу «запомни этот день, Павел Олегович, сегодня ты создал новый союз меж двух одиноких сердец» у меня не было.

-- И как прошло? – спросил я, макая куриное крылышко в соус барбекю.

-- А вот послушай. К выбору подарка я подошел тщательно. Срок, все же, серьезный, сам понимаешь – три года вместе. Это же как, ну… - он силился подобрать метафору. – Это если бы я ее в день знакомства убил по неосторожности, то уже год на свободе был.

-- Отличная аналогия, - хмыкнул я. – А что, возникало желание такое?

-- Вот ты и послушай, - Витя сделал глоток и продолжил. – Я совсем не знал, что ей подарить. Она у меня личность многогранная, интересуется всем на свете. И крестиком вышивает, и фунфырики со всего мира в коллекцию собирает, и латиноамериканским магическим реализмом зачитывается, и ебётся направо и налево, как выяснилось, и…

-- Чего, блядь? – я поперхнулся и перебил друга. – Это как оно так выяснилось?

-- А это, брат, -горько ухмыльнулся он, - технологии. Катька в туалет пошла с телефоном, а часы умные на зарядке. Слышу я – «бзз-бзз», беру их в руки, а там Лена Френч у моей Катюхи интересуется: точно ли она принимает противозайчаточные, а то ей, «Лене», значится, презервативы «Контекс» в прошлый раз член пережали, и «она» хотела бы без резины.

-- Оу, - это было единственное, что я смог из себя выдавить. Я был на самом деле удивлен, потому что абсолютно все в нашей компании считали, что Катерина и Виктор – идеальная пара. Ставили себе в пример, восхищались. А тут – раз! – и Лена Френч.

-- Я виду не подал, - продолжил он. – Выкурил штуки три сигареты на балконе, чуток протрясло, отошел. Ну, думаю, мы не дети. Будем выходить из ситуации по-взрослому, по-человечески. Катька уже в комнате была, книжку читала.

«Что, - говорю, в подарок хочешь?»

Она поглядела на меня глазами голубой собаки и говорит, шутя, мол:

«Подари, что не жалко, мне не принципиально».

Это да, думаю, тебе не принципиально. У тебя вообще, как оказывается, принципов нет. Говорю ей:

«Тогда обещай не расстраиваться, если вдруг не угадаю».

Она засмеялась, я натянуто улыбнулся.

Я не перебивал Витю и внимательно слушал, понимая, что ему нужно выговориться. Он попросил повторить ему пиво и продолжил:

-- Весь следующий вечер после работы я провел в торговом центре. Я понимал, что наше дальнейшее будущее зависит сейчас только от меня. Только от того, как я смогу справиться с этой, ну, скажем, несколько выбившей меня из колеи ситуации. Я зашел в книжный и провел там минут двадцать, пока не нашел подходящую открытку. Полчаса провел в ювелирном. После зашел в магазин подарков в поисках подходящей коробочки.

Вите принесли пиво. Он задумчиво посмотрел на пену.

-- Вот никогда раньше стауты не любил, а сейчас что-то прямо подсел на них.

-- Это да, вещь интересная, - согласился я. – Но ты не томи. Дальше то что было?

--Да дальше все тривиально. Я пришел домой, с порога спросив Катю где она.

«Я на кухне», - услышал я ее голос, пробивающийся через какие-то непонятные писки и хрюки из телевизора. Вроде бы, это был Слава Марлоу. Ты, кстати, слышал этого Марлоу? Господи, я вообще не понимаю, это же такая…

-- Слышал, слышал. Мы просто староваты уже. А ты не отвлекайся.

-- Да, да. Я крикнул Кате, чтоб она пока на кухне и оставалась. А сам пошел в ванную, чтобы приготовить подарок к вручению. Ты знаешь, у меня руки из места известного, что-то красиво завернуть – это то еще испытание. Но по итогу вышло довольно симпатично.

Катя меня ждала. Она тоже приготовила мне презент. Он был завернут в розовую шелестящую бумагу, но на ощупь было понятно, что это книга.

«Спасибо, - сказал я. – Я его открою, но сперва посмотри на мой».

«Что же там, что же там? – она, хихикая, взяла в руки перевязанную лентой коробочку и открытку, после прочтения которой хмыкнула со словами – «Это… Это довольно любопытная формулировка».

-- А что ты там написал? – спросил я, постукивая пальцами по столу. За окном погас фонарь – время час ночи.

-- Да мне что-то ничего умнее, чем «Любовь жестока, как в драке двух сорок с ножом сорока» из КВН-а в голову не пришло.

Я не сдержался и засмеялся.

-- Да уж. Весело. Находчиво. – я постучал гренкой по тарелке, избавляясь от лишних крошек. – А дальше?

-- А дальше она стала разворачивать коробочку. Сняла бантик, убрала бумагу. Еще день назад я был бы счастлив видеть этот предвкушающий подарок взгляд.

Катя посмотрела на меня, улыбнулась, открыла коробочку и замерла.

Я, не отрывая взгляда, наблюдал за каждым изменением на ее лице. Вот она дважды подряд моргнула. Вот поползли вверх ее брови. Вот она перевела взор своих широко открытых от удивления глаз на меня.

«Это… Это что… Это действительно…» - она запиналась, пытаясь придать вопросу форму.

«Да, это действительно оно», - подтвердил я.

«Этого не может быть… - ее дыхание участилось, а в уголках глаз заблестели слезы. – Ты правда… Ты на самом деле…»

По ее щека покатилась слеза.

«Витя, ты что, правда насрал в коробку?..»

Пиво пошло у меня носом.

-- Ты насрал в коробку?!

-- Паша, она насрала мне в душу. Я хотел, чтобы она почувствовала хоть что-то похожее, пусть во сто крат слабее. Я открылся человеку, отдал всего себя, распахнул душу. А человек туда насрал. Это не катастрофа, я уберу, помою. Но запах будет выветриваться долго.

Мы помолчали минуту, но внезапно мне в голову пришел вопрос, который я тут же озвучил.

-- Подожди. А в ювелирный ты зачем заходил?

-- А, дак там в «Санлайте» ликвидация магазина, скидки бешенные. Запонки вон себе там взял.

Он протянул ко мне руки, чтобы я мог их рассмотреть. «Все проходит…» было написано на первой, «… и это пройдет» заканчивала мысль вторая.

Мы посидели еще с час, обсуждая как дальше жить, выясняя, имеет ли право двадцатиградусное пиво называться пивом, и задаваясь вопросом – подешевеют ли когда-нибудь видеокарты.

-- Насчет книжки, кстати, что она мне подарила, - вспомнил Витя. – Я развернул потом, посмотрел. Маркес ее любимый. «Воспоминания моих несчастных шлюшек».

Мы обнялись на крыльце бара, условились, что в следующую субботу обязательно наконец съездим на рыбалку, и разошлись по домам.

На следующий день я поехал в тот торговый центр, о котором говорил Витька. Я обошел все этажи, но не мог найти того, что искал.

-- Извините, - обратился я к проходящему мимо охраннику. – Здесь где-то должен быть магазин «Санлайт».

-- Дак это самое. Ликвидировали его.

Я вздохнул. Да, действительно. Жизнь умеет удивлять.