Он как будто вдохновился картиной Питера Пауля Рубенса, где Кронос практически высасывает жизнь из ребенка. Злодей действует хладнокровно и методично, все идет по плану.
И хотя сюжет мрачный, он не лишен помпезности и даже некой красоты барокко. Эта способность любое событие показать драматичным и высоким позволила Рубенсу войти в историю искусства.

Рубенс - «Сатурн, пожирающий своего сына», 1636

Еще раз такой сюжет встречался на картине Джулии Ламы. Но по сравнению с Гойей и Рубенсом тут у нас просто детский утренник, Сатурн как будто целует ребенка.

Джулия Лама - «Сатурн, пожирающий своего ребенка», 1735

А теперь посмотрите сюда.

Безумный и дикий, Кронос обгладывает жертву.

Сам злодей вызывает двоякие чувства. Он как будто сам загнан в угол, страшные глаза выражают безумие и страх, его фигура несуразная и изломанная, пропорции нарушены, ему явно тесно в рамках картины.

Его угловатое тело скрючено в неудобной позе, его руки сжимают тело жертвы как кусок мяса, кровь стекает по руке, шее и плечу его ребенка. И тут вопрос – а ребенок ли это? И если посмотреть поближе, мы заметим, что фигура явно не детская, видимо кто-то из детей Сатурна повзрослел. Есть нечто ужасающее в том, что жертва могла знать о происходящем и пытаться сопротивляться.

Сколько же боли, страха и безумия смог изобразить художник. Дикие глаза, черный рот, спутанные волосы - такой монстр обычно живет в кошмарах:

Как Гойя пришел к такой мрачной картине? Ответ надо искать в биографии мастера.

Франциско - это человек-противоречие. В юности вел себя как паршивец – драки, любовные похождения (ходит легенда, что он влюбился в послушницу монастыря и выкрал ее), участие в корридах и т.д. Позже его любил испанский король и его двор, его преследовала инквизиция, он крутил роман с герцогиней, а одну замужнюю даму вообще увел из семьи.

В 46 лет Франциско доконала его загадочная болезнь, и он получает удар, а затем впадает в кому. И это в 18 веке! Ну то есть, единственное лечение – пустить кровь.

Но Гойя живучий малый, правда свою цену заплатил – периодические шум в голове и паралич руки, временная слепота, мигрени. А, еще он оглох.

Пример ранних работ Гойи - «Зонтик» (1777). Светлые тона и преимущественно рококо, никаких следов мрачных монстров:

И тут начинается самое интересное. Жизнерадостный, красочный художник уходит в крайне мрачный и депрессивный стиль. Теперь правят бал кошмары, монстры и сплошной мрак.

Но все это зло и насилие отображали реальные чувства испанской элиты – слабый король, французская оккупация, а затем отсутствие реформ и изменений в стране. Новая власть обещала реформы и свободы, но все вернулось к авторитарному режиму.

Расстроенный происходящим художник поселился в пригороде Мадрида в необычном доме. До этого им владел глухонемой, поэтому называли место «Дом глухого». Ироничное совпадение, ведь Гойя к тому моменту тоже был глухим.

Старый и больной, он написал целый цикл жутких фресок прямо на стенах дома, даже не подписывая их - автор не собирался выставлять работы, писал для себя. И только после смерти их перенесли на холсты, вывезли по музеям и назвали «Черные картины».

«Сатурн, пожирающий своего сына» расположился на стене в столовой. Отличное расположение, ничего не скажешь.

Снимок росписи Гойи в «Доме глухого» от Жана Лорана, 1874

Есть много способов, которыми  можно интерпретировать картину. Возможно, Гойя пытался изгнать демонов из своего разума или демонов из своей страны. Или он экспериментировал и пытался максимально детализировано и честно рассказать о темной стороне человеческой природы. Или использовал весь свой талант для изображения довольно злого мифа.

Но самое страшное - художнику безразличны наши догадки. Его не волнуют наши версии, он писал картину для себя, а не для нас с вами. По сути, это просто жестокая сила, монстр из кошмаров. Чудовище, которое обитало в на темной стене столовой в темном доме. И оно жует.

Моя телега: https://t.me/picturebymaslo

Еще есть инстаграм

Хороших снов!

Так писал Андрей Вознесенский о, возможно, одном из величайших художников в истории живописи. Величайшем не мастерством кисти подобно да Винчи, не сложностью и детализацией, присущей Босху и не революционными идеями по типу творений авангардистов конца XIX – начала XX века. Но величайшем, безусловно, уникальной непередаваемой атмосферой и эмоциями, которые его картины способны вызывать. О человеке, который почти до самого конца своих дней оставался образцом заурядности и лишь под конец своего бытия, практически потеряв связь с миром, нашёл себя и свой путь в деле всей своей жизни. О гении, признание к которому пришло спустя полвека после его смерти. Так писали о Франсиско Гойе.

Я не случайно упомянул о его заурядности: третий ребёнок в семье, его картины не имели в себе ничего особенного. Да, он довольно неплохо устроился в жизни. Должность придворного живописца всегда хорошо оплачивалась. Но взамен на деньги Гойя был вынужден лишить себя всякой свободы в творчестве. Максимально реалистично выводить знатные лица и усердно копировать Веласкеса – вот всё, на что мог рассчитывать Франсиско. Всю свою жизнь он послушно, практически под диктовку выводил портреты монархов, герцогов и графов, и их семей. Разумеется, он пытался создавать нечто более социально острое, например сборник его сатирических гравюр под названием «Капричос», но должного эффекта эти попытки не возымели.

Жизнь Гойи так бы и прошла в безызвестности, но тяжёлая болезнь, Гражданская война в Испании и революция во Франции вынуждают его переехать на окраину Мадрида, во всем известный ныне «Дом глухого». Несмотря на то, что сам Гойя к концу своей жизни практически полностью оглох, дом этот, на самом деле, называется потому, что глухим был и его предыдущий хозяин. Иронично, не правда ли? Здесь, отрёкшись от бытовой суеты и от бренности бытия, получив, наконец, ту самую долгожданную свободу мысли и кисти, он начинает творить. Предпосылки к изменению в настроении в творчестве Гойи уже были, самая известная из которых картина «Третье мая 1808 года в Мадриде» (El tres de mayo de 1808 en Madrid). Написана она была в 1814 году, ныне выставлена в Мадридском музее Прадо. Сюжет данного полотна отсылает нас к Мадридскому восстанию, во время которого 2 мая 1808 года испанский народ поднялся на борьбу против французских оккупантов. Восстание было очень жестоко подавлено, но несмотря на это, ему удалось поднять на борьбу с Наполеоном всю Испанию. Что же касается картины «Третье мая…» или как её ещё называют «Расстрел повстанцев», многие исследователи и поклонники творчества Гойи называют её переходным моментом в творчестве художника. Картина, на которой умирает свет. Тьма почти полностью поглотила всё вокруг. Несчастные жертвы в ужасе, они закрывают глаза и уши, кто-то в последний миг своей жизни обратился к богу, кто-то просто застыл в шоке. Последний луч света в центре композиции явно отсылает к Иисусу Христу, его растерянный взгляд упёрся в безликих палачей в недоумении и какой-то досадной жалости, мол «Не так всё должно было кончится, не так…»

В «Расстреле повстанцев» уже можно видеть некоторые признаки будущих шедевров Гойи: манера письма, отсутствие света на большей части холста, нечёткие контуры. Но пройдёт ещё 9 лет, прежде чем мастер создаст свою самую известную серию картин. Свой Magnum Opus. То, что ещё на протяжении 50-ти лет после смерти Гойи останется неизвестным широкой публике. Фрески, украшавшие стены «Дома глухого» вплоть до его сноса в 1909 году. «Мрачные картины».

Всего их насчитывается четырнадцать, а называются они так потому, что обладают некой тёмной аурой, эдаким мрачным тоном. Вместе с тем, отсутствие чётких контуров, большого количества света и особая техника рисования (по одной из версий Гойя наносил краску на стены пальцами) создают ощущение некой пелены перед глазами, словно мы лице зреем кошмарные сновидения старого мастера. Но я не буду рассказывать здесь обо всех «Мрачных картинах». Во-первых, не все из них одинаково сильно вызывают эмоции, а во-вторых это эссе в таком случае растянулось бы страниц на сто. Поэтому я расскажу о трёх его, на мой взгляд, самых чувственных картинах.

«Поединок на дубинах» (Duelo a garrotazos)

Два человека, скорее всего это пастухи, бьются среди гор. Бьются на смерть, ибо первая кровь уже давно пролита, и вот они сходятся в решающем для них замахе. Ещё мгновение – и удар одного из них достигнет своей цели. Есть мнение, что на этой картине Гойя изобразил гражданскую войну в Испании: брат идёт против брата и ни один из них не готов уступить. И подобно героям картины, сражающиеся стороны будто бы увязли то ли в болоте, то ли в зыбучем песке. Но помимо всего этого лично меня будоражит ещё одна маленькая деталь: лицо левого борца. Оно очень сильно смазано, на нём практически не различимы глаза, рот и нос. Но тем не менее, Гойе каким-то непостижимым образом удалось передать целый ряд эмоций на этом лице: полная готовность нанести решающий удар соседствует с печалью, болью и отчаянием то ли из-за ран, то ли от осознания того, что бой проигран и дубина соперника вот-вот размозжит его голову. Или же всё куда страшнее: он знает, что победит, и это его дубина вскроет череп… кому? Его другу? Или брату? Что если он понимает, что переживёт этот бой, но при этом совсем этого не хочет? В любом случае, мы скорее всего уже никогда не узнаем об этом наверняка…

«Сатурн, пожирающий своего сына» (Saturno devorando a un hijo)

Наверное, самая известная и самая жуткая картина великого мастера. Признаюсь: когда я впервые её увидел – я испугался. По количеству возбуждаемых эмоций с этим полотном может сравнится что портрет Иннокентия X в исполнении Фрэнсиса Бэкона. Сатурна Гойи часто сравнивают с похожим мотивом в исполнении Рубенса.

«Сатурн, пожирающий своего сына», Питер Пауль Рубенс

И действительно, на первый взгляд его картина так же вызывает неприятные ощущения и страх, но чёрт побери, как же по-детски наивно она выглядит в сравнение с творением Гойи. Просто злобный старик, который кусает младенца. Ему нисколько не жаль бедное дитя. Выглядит он при этом довольно опрятно: волосы достаточно собраны, а тело хоть и старо, но достаточно подтянуто и имеет хорошую форму. Да, неприятно, но… на этом всё. Что же мы видим у Гойи? Старик… Человек ли? Скорее монстр. Он урод. Его тело кривое и непропорциональное. Он сжимает свою добычу двумя руками – это говорит о том, что он не просто ест: он жадно пожирает своё дитя. Дитя ли?.. Глядя на полотно Рубенса мы видим кричащего младенца, он ещё жив. Титан только начал страшную трапезу и подсознательно мы понимаем, что ещё не поздно, ещё можно спасти невинное дитя. Сатурн Гойи же уже перешёл Рубикон: тушка, бывшая некогда его сыном уже почти наполовину съедена. Нет и рук, ни головы… Кусок мяса не подаёт никаких признаков жизни. Нет надежды на спасение, и мы понимаем это сразу же, как только видим этот страшный портрет… В нас больше нет той решимости и боевого оптимизма, с которым мы собирались спасать младенца с картина Рубенса. Её место заняли апатия, печаль, чувство утраты и безумное отчаяние. Отчаяние по причине того, что мы уже ничего не можем сделать – злодеяние совершилось. Злодеяние… А злодеяние ли? Что мы видим в глазах Сатурна Гойи? Злость? Надменность? Гордыню? Отнюдь. Мы видим безумие, панику и то же отчаяние. Его волосы растрёпаны, его тело в ужасном виде. Мы видим страх. И мы видим боль. Безумную боль, которую испытывает титан. При желании мы можем увидеть даже слёзы на его глазах. Почему? А по своей ли воле Сатурн так поступает? Хочет ли он этого? Он в панике. Быть может, он осознаёт, какой чудовищный поступок совершает в данный момент. Быть может, он всей душой ненавидит себя сейчас. И быть может ему безумно жаль своего сына. Но он по каким-то непонятным причинам должен делать то, что делает. Он пожирает своё дитя и он полностью осознаёт весь ужас происходящего.

Многие искусствоведы полагают, что на картине «Сатурн, пожирающий своего сына» изображён… сам Гойя. Подобно Сатурну, он метафорически пожирал своего сына Хавьера. Подобно многим другим отцам, он хотел сберечь своего сына от ударов судьбы сделать так, как по его мнению было бы лучше. Но ведь не зря же существует пословица: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Гойя понимал это. Понимал он и то, что своими действиями может добиться прямо противоположного эффекта. И тогда, подобно Сатурну, в один прекрасный день он со слезами на глазах и болью в сердце просто сожрёт своего единственного сына…

«Собака» (El perro)

На мой взгляд это самая необычная и самая глубокая из «Мрачных картин». Глубокая не по смысловой нагрузке, а по эмоциям, которые она вызывает. В этой фреске на удивление мало… всего. В принципе, это просто два поля, закрашенных разными оттенками коричневого. А главный герой полотна, собственно, та самая собака, занимает от силы 2-3% от всего пространства картины. Собака… Она смотрит куда-то вверх и… Она плывёт? Или тонет? Или это песок? А может быть

болото? Или просто холмик, на котором собака лежит? От этой картины просто веет тоской, печалью и унынием. И мне кажется, если бы у чувств были портреты – так выглядело бы одиночество. Эта картина, на первый взгляд, ничем не примечательна, но… Дело в том, что мне своё довелось пережить одиночество. И я был буквально поражён тем, как Гойе удалось визуализировать это чувство. На этом полотне нет боли и страданий, ведь на самом деле одинокие люди их не испытывают. Здесь только томное безразличие ко всему: жизни, смерти, миру вокруг. Ты не хочешь умереть, когда ты одинок, совсем нет. Тебе просто плевать. На всё и на всех. Ты не ощущаешь жизни, ибо когда ты один – смысл жить пропадает. Опять-таки, жить, а не существовать. Но, как и во всех людях, у одиночек в душе тлеет маленький огонёк. И имя ему надежда. И подобно собаке Гойи, они не питают иллюзий на счёт своего будущего, и не пытаются вылезти из болота или воды. Они смирились со своею судьбой, и уже никуда не смогут сбежать от неё. Но тем не менее, они всё равно поднимают свой взгляд к небу и смотрят вверх…

Франсиско Гойя умер спустя 5 лет после написания «Мрачных картин». Он не дал им названий, и до 1828 года они оставались безымянными. Каталогизировал их близкий друг художника, Антонио Бругада. В 1823 году «Дом глухого» вместе с настенными росписями стал собственностью его внука Мариано Гойи. Как уже говорилось, в течение 50 лет после своего создания «Мрачные картины» были неизвестны широкой общественности. В 1874 году Сальвадор Мартинес Кубельс по просьбе французского банкира Фредерика Эмиля д'Эрлангера начал перевод картин со штукатурки на полотно. Этот процесс занял несколько лет. Д’Эрлангер намеревался продать картины на Всемирной выставке в Париже, однако в 1881 году он принёс их в дар музею Прадо, где они и выставляются в наше время.