Вообще у меня нет в фантастике любимых книг. Но есть такие, которые периодически вызывают потребность их перечитать.
В фантастике слишком много action в чистом виде, а я его даже в детективах недолюбливаю. Мне нравятся книги, которые читаешь-читаешь и чувствуешь необходимость остановиться и поразмышлять немного. Поэтому меня не заинтересовали ни Гарри Гаррисон, ни всевозможные эпопеи о звёздных войнах, причём, ни в каких формах — ни в виде фильмов, ни в виде книг. Единственное исключение — Роберт Хайнлайн, его action достаточно изящен, чтобы маскироваться под нечто интеллектуальное.
С другой стороны, чрезмерная заумь именно в фантастике меня тоже не привлекала. Фантастика — жанр развлекательный и чрезмерное стимулирование серого вещества противоречит самой его сути. Скажем, у Лема «Звёздные дневники Ийона Тихого» — да, а вот его же «Солярис» уже не очень, хотя раза два я его всё же прочитал. То же и у Стругацких — ударившись в глубокомыслие, братья стали для меня слишком загадочными. Но ранние Стругацкие — до того, как их поразил вирус озабоченности судьбами человечества и, как кажется, некой даже избранности, чуть ли не мессианства — те хороши, и даже очень. Именно их роман возглавляет мой личный топ.
1. Стругацкие. «Трудно быть богом»
Тут и рыцарство, и приключения, и умеренно острая полемика об этичности вмешательства в историческое развитие иных цивилизаций… Кстати, ещё когда читал впервые, мне в голову пришёл вопрос: а чем иная цивилизация отличается от своей? Почему можно деятельно участвовать в историческом развитии на Земле, а на какой–то далёкой планете нельзя? Рассуждая таким образом, мы неминуемо придём к изоляционизму и на Земле — нельзя передавать отставшим в техническом развитии народам современные технологии, нельзя останавливать феодальные войнушки в разных местах мира, нельзя даже просто помогать людям, например, передавать продовольствие туда, где есть угроза голода…
Тоталитарное общество в романе описано блестяще, и неважно, какие там есть намёки и аллюзии. В то же время, Стругацкие не концентрируют всё на чисто социальной составляющей, в романе есть и романтическая линия, причём, даже не одна.
В чисто художественном плане книга прекрасная и заслуженно считается одним из венцов советской фантастики. По моему мнению — это лучшее, что написали братья, впрочем, я не знаток — далеко не всё у них осилил.
2. Айзек Азимов. «Роботы Утренней зари»
В данном случае, я не могу разделить серию и «Роботами Утренней зари» называю все три романа о расследованиях детектива Элайджа Бейли и робота Р. Дэниеля Оливо. Мне в целом умопомрачительный глобализм творчества Азимова кажется несколько натянутым и, может быть, даже пафосным. В то же время, не могу не восхищаться тем, как Азимов к окончанию творческой жизни сумел объединить все свои циклы под единым зонтиком Транторианской империи. Хотя именно книга «Роботы и Империя», которая написана явно с целью такого объединения, сюжетно мне кажется очень слабой.
Детективная трилогия соответствует всем требованиям как детективного, так и фантастического жанров. Опять же отмечу, что ни детектив, ни фантастические миры не заслоняют собой чисто человеческого — ни фобий земного человека, выросшего под землёй, ни возникающих у него симпатий — Бейли не становится у Азимова роботом, который исполняет функции комиссара Мегрэ или мисс Марпл. Он живой человек, с достоинствами, недостатками, множеством слабостей, но и с компенсирующей их силой характера. В то же время, робот по ходу сюжета очеловечивается. Кажется даже, что он испытывает человеческие эмоции, и в одном эпизоде этот вопрос поднимается автором напрямую.
— Ты рад, что снова увидишь Элайджа Бейли?
— Не знаю, мадам Глэдия, как лучше описать мое внутреннее состояние. Наверное, оно аналогично тому, что люди называют радостным.
— Но что ты чувствуешь?
— Я чувствую, что могу принимать решения быстрее обычного. Ответы приходят легче, движения требуют меньше энергии. Я мог бы назвать это чувством благополучия.
3. Север Гансовский «День гнева»
Один из шедевров нашей фантастики, вполне на уровне лучших образцов мировой. Гансовский отлично иллюстрирует тот факт, что и в СССР можно было писать без идеологических вывертов.
Отарки — медведи, ставшие разумными в результате безответственного эксперимента. В результате они приобретают человеческий, даже сверхчеловеческий интеллект, но не знают моральных и нравственных рамок, которые могли бы сформировать у них систему социальных табу.
Но общая сюжетная линия позволяет и даже заставляет трактовать это понятие шире. Сначала лесничий Меллер говорит Бетли:
Зверями мы их не считаем. Это только в городах спорят, люди они или звери. Мы-то здесь знаем, что они и ни то и ни другое. Понимаете, раньше было так: были люди, и были звери. И все. А теперь есть что-то третье — отарки. Это в первый раз такое появилось, за все время, пока мир стоит. Отарки не звери — хорошо, если б они были только зверями. Но и не люди, конечно.
А затем, когда к Бентли перед самым концом приходит понимание происходящего, он думает:
Отарки — отарки-люди — расстреливали протестующие толпы, спекулировали хлебом, втайне готовили войны, а он отворачивался, притворялся, будто ничего такого нет.
Здесь Гансовский проводит социально-политические параллели. Для него «не люди и не звери» не только отарки, но и люди, которые переступают через морально-нравственные нормы, ради неважно, насколько значимых целей. Что же это за люди, которые не люди и не звери, а отарки — то есть существа с интеллектом, но без морали?
На самом деле, ответ на этот вопрос звучит на протяжении всего рассказа. Но кадансом звучит вот эта фраза, которая, по сути, финализирует драму:
Морда зверя возникла перед ним. Мучительно напрягаясь, он вспомнил, на кого был похож Фидлер. На отарка!
Фидлер — автор того самого безответственного эксперимента, который поставил местных жителей в условия, когда для того, чтобы выживать, нужно было научиться предавать. Это он и такие учёные, как он, а также политики, которые бросили на произвол судьбы собственных граждан — не люди и не звери, а отарки.
Собственно, и эпиграф об этом же.
4. Роберт Хайнлайн. «Чужак в чужой стране»
Мне тут уже возражали, что это типичное для Хайнлайна произведение. Всё же нет, не считаю его типичным, потому и выделяю. Сюжетно у Хайнлайна есть куда более сильные романы, но этот необычен тем, что в нём Хайнлайн впервые формулирует идеологию — не просто идею, а почти завершённую концепцию, которая в чём–то перекликается с христианством, но не является им. Не случайно именно эта книга в своё время стала «библией движения хиппи».
5. Лю Цысинь. «Задача трёх тел»
Это тот случай, когда литературная слабость компенсируется очень сильной идеей, которая лежит в основании сюжета. Я как–то раз сказал, что это ни на что не похоже, но всё же нет — при желании аналогии найти можно. И тем не менее, идея романа очень оригинальна, вряд ли можно найти нечто столь же сильное в хотя и псевдо–, но всё же научном фундаменте. Кроме чисто научной концепции, в романе присутствуют, правда, не очень убедительные, истории конкретных людей. А убедительность их невысока, возможно, просто потому, что они из другого культурного пространства.
Вторая книга послабее, в третьей автор, кажется, уже исписался.
Кстати, снят аж 30–серийный сериал, но я его не осилил.
Пишите в комментариях, какую фантастику вы любите.