Конфликт с семьей тлел неярко, но неумолимо. Ольга заметила перемены первой. Алексей не был разговорчивым от природы, но раньше он присутствовал. Сидел за ужином, слушал детскую болтовню, иногда улыбался. Теперь он физически был дома, но мыслями – где-то далеко. Он отмахивался от вопросов, отвечал односложно, его взгляд часто упирался в одну точку – в окно, в тарелку, в стену – видя не домашний уют, а, казалось, дым или обугленные стены. Даже объятия стали механическими, быстрыми. Тень от подвала, цеха, от всех тех спасенных и не спасенных жизней, легла на него тяжелым плащом.

— Леша, ты как? – осторожно спросила Ольга однажды вечером, когда дети уже спали. Она положила руку на его, лежавшую на столе и сжатую в кулак.
— Нормально, – он отдернул руку, вставая. – Устал просто. Нужно документы просмотоеть.
Он ушел в кабинет, оставив недопитый чай.

Маша, с ее детской проницательностью, чувствовала эту дистанцию. Она стала тише, чаще прижималась к маме, наблюдая за отцом большими, вопрошающими глазами. Однажды, когда Алексей, вернувшись с суточного дежурства, молча уставился в холодильник, не замечая ее, она подошла и тихонько дернула его за рукав.

— Папа… – ее голосок был маленьким, испуганным. – Ты уйдешь работать в космос, как дядя Миша? Ты теперь тоже будешь далеко? (Дядя Миша – их сосед-дальнобойщик, редко бывавший дома).

Вопрос, такой нелепый и детский, ударил Алексея сильнее любого упрека. Он резко обернулся, увидев в глазах дочери не каприз, а настоящий страх потерять его. Не физически, а здесь, рядом. Он присел, пытаясь собрать в улыбку все тепло, на которое был способен.

— Нет, солнышко, я никуда не уйду. Я… я просто очень устаю на работе. Прости.
Он обнял ее, но чувствовал, как его тело остается напряженным, а мысли снова уплывают – к дыму, к крикам, к пустоте в руках. Он не мог быть здесь, полностью, даже для нее. Стена росла.

Срыв случился после вызова на небольшой пожар в гараже. Никто не пострадал, работа была рутинной. Но когда Алексей вернулся домой, ночь застала его не в постели, а в кабинете. Сон бежал от него, как от огня. В голове крутились обрывки: крик женщины с балкона, шипение пара, безумные глаза бездомного, свист аппарата на исходе воздуха. И главное – пустота. Та самая, от рыжего комочка, но теперь она разрослась, заполняя все внутри холодной, тошнотворной тяжестью.

Он ворочался, вставал, ходил по комнате. Потом открыл старую коробку с фотографиями. Руки сами нашли то самое фото – молодые, улыбающиеся, бесстрашные. Он, Семен, Сергей… и Максим. Его друг. Его напарник. Его потеря. Алексей долго смотрел на веселые глаза Максима. Потом провел пальцем по его лицу. В тишине комнаты прозвучал хриплый шепот, обращенный больше к себе, чем к фото:

— Как ты справлялся, Макс? Как не сломался? – Вопрос повис в воздухе без ответа. Усталость навалилась такой тяжестью, что он опустил голову на руки. Невыплаканные слезы жгли горло. Он чувствовал себя выгоревшим изнутри, как тот гараж. Способность чувствовать – притуплена. Способность быть рядом – потеряна. Только автоматизм работы и эта вечная, грызущая пустота. Он сломался. Не в бою с огнем, а здесь, в тишине собственного дома.

Разговор с врачом на ежегодной медкомиссии был краток и точен. Терапевт, немолодая женщина с внимательными глазами, просматривала его анализы (не идеальные) и данные психотеста (тревожные красные флаги).

— Алексей Владимирович, – она отложила бумаги, глядя ему прямо в глаза. – У вас классические признаки профессионального выгорания. Плюс хронический стресс на грани срыва. Уровень кортизола зашкаливает. Нагрузка на сердце..., — она вздохнула: «Вам нужен отдых. Не пара дней. Месяц, минимум. Полный отрыв от службы. Психотерапия.»

Алексей сидел, сжимая подлокотники кресла. Его лицо было каменным. Отпуск? Сейчас? Когда в части недокомплект личного состава, когда Игорь только встает на ноги, когда каждый вызов – это чья-то жизнь? Мысль о том, чтобы сидеть дома, бродить по комнатам, смотреть, как Ольга пытается его «починить», а Маша смотрит с опаской – была невыносима. Это была капитуляция. Признание, что огонь победил его не снаружи, а изнутри.

— Нет, – его голос прозвучал резко, пересохшим. – Не могу. Не сейчас.
— Вы не железный, Алексей Владимирович, – врач покачала головой. – Такое состояние – это риск. Для вас. И для ваших товарищей. И для тех, кого вы спасаете. Одна ошибка из-за замедленной реакции, из-за помутнения сознания от усталости...
— Я еще могу спасать! – перебил он, вставая. В глазах вспыхнул знакомый огонек – не здоровья, а упрямства, отчаяния, страха перед этой паузой, перед необходимостью посмотреть в лицо своей внутренней разрухе. «Я контролирую ситуацию. Просто... тяжелый период. Прорвемся».

Он не стал слушать дальнейшие доводы. Подписал бумаги, признающие его условно годным (с оговорками), и вышел из кабинета. Холодный воздух больничного двора не принес облегчения. Он чувствовал себя не героем, идущим навстречу опасности, а самозванцем, балансирующим на краю. Он мог спасать других. Но как спасти себя от этой пустоты, от этой всепоглощающей усталости? Ответа не было. Только огонь следующих вызовов и тень сломанного обещания – себе, Ольге, Маше – быть здесь. Он шел, не зная, сколько еще продержится этот хрупкий баланс.

Вызов произошëл через неделю после пожара на Заречной. Громкоговорители прокричали адрес: «Заброшенный машиностроительный цех, улица Промышленная. Информация о возможном нахождении людей внутри!» Снова окраина. Снова старое здание. Алексей, застегивая боевку, почувствовал знакомый холодок под лопатками, но уже без той леденящей пустоты. Он поймал взгляд Игоря – новобранец был сосредоточен, но в глазах читалась тень прошлого ада.

Цех возвышался мрачным, полуразрушенным исполином. Окна выбиты, стены покрыты граффити, крыша местами провалилась. Из одного из огромных провалов в стене, где когда-то были ворота, валил густой, маслянистый черный дым. Запах горелой резины и химии висел в воздухе. Команда разворачивалась, готовя рукава. Начальник караула докладывал по рации: «Конструкция аварийная. Вход рискованный. Ищем подтверждение о людях!»

У самого входа в дымящийся провал, Игорь, проверяя маску, не мог скрыть мелкой дрожи в руках. Пот стекал по его вискам не только от жары боевки. Его взгляд метнулся в черную пасть цеха, где дым клубился особенно густо. Сергей, затягивая лямки дыхательного аппарата, хлопнул его по плечу, пытаясь разрядить обстановку своей грубоватой шуткой:

— Игорь, ты чего трясешься? Сегодня ты больше страха, чем смелости, испускаешь! Расслабься, горит – тушим!

Но шутка не сработала. Игорь попытался улыбнуться, но получилось жалко. Он резко отвернулся, делая глубокий вдох из баллона. «Дыши…» – шептал он себе под маску, но паника, как холодный скользкий гад, сжимала горло. Воспоминания о подвале, о шипящем паре и огненном водопаде были слишком свежи. Он боялся не огня – он боялся снова подвести. Снова стать слабым звеном.

Алексей видел это. Видел, как напряглись плечи Игоря, как участилось его дыхание. Ситуация была серьезной: ветхие конструкции, ядовитый дым от плавящихся изоляций, возможно люди внутри. Рисковать неоправданно – нельзя. Но и оставлять новобранца наедине со страхом – тоже ошибка.

Решение Алексей принял быстро. Он подошел к Игорю, встал перед ним, блокируя вид на дымящийся провал.

— Игорь, слушай сюда, – его голос был спокойным, но властным, не терпящим возражений. – Мы идем внутрь. Я веду звено. Твое задание – страховать. Идешь последним. Следишь за путями отхода. Следишь за конструкциями над нами. Если что – кричи «Назад!» и уводишь всех. Понял? Ты – наш тыл. Наша подстраховка. От тебя зависит, выйдем ли мы все.

Он смотрел Игорю прямо в глаза. Не с вызовом, а с доверием. С делегированием важной части ответственности. Игорь замер, потом медленно кивнул. Дрожь в руках не ушла, но в глазах появилась точка опоры. Задача. Конкретная, важная. Не тушить огонь в панике, а быть глазами и ушами для звена.

— Понял, товарищ старший прапорщик. Страхую. Выведу.

— Хорошо. Пошли. Дыши ровно.

Драма развернулась в глубине цеха, среди гигантских, покрытых ржавчиной и копотью станков-призраков. Они двигались осторожно, простукивая путь, освещая фонарями завалы. Крики «Есть кто?!» уходили в гулкое эхо. И вот, за грудой обрушенных ферм, луч фонаря выхватил фигуру. Не группа людей, как предполагалось, а один старый бездомный. Он сидел, прижавшись спиной к огромному, мертвому прессу, обнимая потрепанный рюкзак. Его лицо, изборожденное морщинами и грязью, было безучастным. Даже приближение пожарных в светящихся масках не вызвало в нем страха – только глухую, животную решимость.

— Дед, пошли! "Дом" горит! – закричал Сергей, протягивая руку.
— Это мой дом! – бездомный вдруг заорал хрипло, отчаянно, вцепившись в рюкзак. Он отполз глубже под пресс, как раненый зверь в нору. «Уходите! Я никуда не пойду! Здесь все мое!»

Алексей жестом остановил звено. Мораль встала ребром. Рисковать, тратить драгоценные минуты на уговоры человека, который, возможно, и не хочет спасения? Или выполнить приказ – искать подтвержденных пострадавших и выходить, пока не рухнули перекрытия? Дым сгущался, температура росла. Где-то рядом зашипело пламя, набрасываясь на промасленные тряпки.

— Сергей, Игорь – назад, к выходу, контролировать путь! – скомандовал Алексей. Он присел на корточки в метре от старика – Старик, слушай! "Дом" сгорит. Ты с ним. Твои вещи – сгорят. Но ты можешь выйти. Живым. Мы тебя выведем.
— Мне некуда идти! – старик закашлялся в дыму, но не сдвинулся с места. «Здесь мои вещи… фото… все!»
— Фото сейчас сгорят! – Алексей говорил резко, глядя на угол рюкзака, уже тлевшего от летящих искр. «Выбирай: пепел в руках или жизнь? Сейчас!»

Он терял драгоценные минуты. Каждая секунда в этом дыму была риском. Игорь по рации передавал тревожные сводки: «Слева треск! Потолок качается! Дым гуще!» Сергей ругался сквозь зубы. Алексей видел безумие в глазах старика, его привязанность к ничтожному, но единственному, что у него было. Рыжий комочек за дверью... Пустота... Нет. Не сейчас.

— Дай руку! – приказал Алексей, не прося, а требуя. Он резко шагнул вперед, не дав старику опомниться, схватил его за костлявое запястье. Тот завопил, забился. «Рюкзак!»
— Забирай и пошли! Быстро! – Алексей буквально выдернул старика из-под пресса, сунул ему в руки дымящийся рюкзак, надел на него спас устройство и потащил к выходу. Старик, ругаясь и спотыкаясь, но уже не сопротивляясь, поплелся за ним, прижимая свое сокровище.

Они вывалились наружу как раз в тот момент, когда с оглушительным грохотом и фонтаном искр обрушилась часть крыши как раз над тем местом, где сидел бездомный. Игорь, бледный, но стоявший на своем посту у четко обозначенного им пути отхода, схватил старика под руку, помогая ему отбежать от падающих обломков.

— Все живы! – доложил Алексей в рацию, срывая маску и глотая чистый, едкий от гари воздух. Он смотрел, как Игорь усаживает старика на бортик машины, как медики уже суетятся вокруг него. Задание выполнено? Человек спасен? Да. Но ценой потерянных минут, которые могли стоить жизни, если бы огонь нашел другой путь или рухнула не та часть крыши. Он рисковал командой ради одного, кто не хотел спасаться. Ради того, чтобы не оставить за собой еще одну пустоту.

Старик плакал, прижимая обгоревший рюкзак. Игорь, встретив взгляд Алексея, молча кивнул. Его глаза говорили: Я страховал. Мы вышли. Все. Доверие выдержало испытание огнем. Но цена этого спасения оставила в душе Алексея новый, горький вопрос: Где грань между долгом и безрассудством? И всегда ли одно оправдывает другое? Дым над цехом клубился, черный и беспощадный, не давая ответа.