Серьёзно, ребята, мы просто едим тофу. Вы что, подумали, что я имею в виду людей?

Фу. У вас больное воображение.

Я вовсе не собираюсь портить вам праздник. Моя семья относится к Дню благодарения очень серьёзно. Я люблю этот день. Для подростка вроде меня это, пожалуй, единственный праздник в году, когда можно есть сколько угодно — плюс это семейный праздник.

Когда у тебя такая огромная семья, как у меня, любое собрание похоже на студенческую тусовку. Люди входят и выходят каждую секунду. Из каждой комнаты доносится громкий смех. И под конец обязательно что-нибудь ломается.

У моего отца было девять братьев и сестёр. У каждого — минимум по трое детей. В детстве моими лучшими друзьями были двоюродные братья и сёстры, а в старших классах почти каждый год кто-нибудь из дядей или тёток преподавал у меня в школе. Когда мы собираемся все вместе, делаем это в доме бабушки — пожалуй, единственном доме в городе, который вообще способен нас вместить.

В этот День благодарения меня у двери встретил дядя Стив.

— Купер! — он хлопнул меня по плечу, потом похлопал себя по животу. — Готов есть? Я весь год тренировался.

Это у нас семейная шутка. Почти все по линии отца — люди крупные. Большую часть года мы списываем это на генетику, но чем ближе День благодарения, тем чаще обвиняем именно его. Мы не переедаем. Мы тренируемся.

Я закатил глаза, ухмыльнулся и понёс наш семейный тыквенный пирог к большому обеденному столу вместе с остальной едой. Поставил его рядом с «индейкой» из тофу, тремя соусниками с подливкой и пятью блюдами запечённого батата.

Как я уже сказал, к празднику мы относимся серьёзно.

— В холодильник, — сказала бабушка из-за стола. — Десерты туда. На потом.

Ко мне подошли несколько человек поболтать. Кто-то рассказывал про первый год в колледже, кто-то — про последние соревнования по кроссу. Некоторые начали встречаться с новыми людьми, но ни один из их партнёров не пришёл. В нашей семье праздники предпочитают проводить «только для своих».

Моя двоюродная сестра Мелинда обмакнула палец в клюквенный соус. Я шлёпнул её по руке.

— Не жульничай.

— Эй, — сказала она. — Не все из нас — бездонные ямы. Я просто беру фору.

Пока мы болтали, стук в дверь не прекращался. Семья за семьёй входили в дом, пока наконец стук не стих совсем.

— Все в сборе? — объявил дядя Стив и молча пересчитал нас. Потом посмотрел на часы. — Тогда пора начинать. Уже поздно.

Мы собрались вокруг двух вытянутых обеденных столов. Прочитали молитву.

— Налетай, — объявила бабушка. Мы налетели. Она — нет. Она просто смотрела на нас с отстранённой улыбкой.

Иногда мы шутим, что бабушка на самом деле не часть семьи, раз фамилию она получила по браку, а не по крови.

Иногда мне кажется, что мы слишком много шутим.

Первым со стола исчез тофу. Он был самым безвкусным на столе — ни соли, ни специй, вообще ничего.

Потом пошёл картофель. Без масла. Его было легко заглатывать, запивая огромными глотками воды.

— Нечестно, — прошипела тётя Хестия, когда один из моих кузенов выхватил последнюю ложку картошки голыми руками.

Все разговоры полностью стихли. Никто больше не улыбался. Мы просто ели. И ели. И ели.

Стручковая фасоль. Батат. Салат. Начинка. Курица.

Один из самых младших кузенов схватил соусник и начал пить подливку прямо из него. Мой дядя зарычал и попытался вырвать его. Я уже перешёл на вторые порции всего подряд, заметно обгоняя остальных. Я на секунду рассмеялся, глядя на эту сцену, — и в горле застрял гренок.

Глаза мои распахнулись. Я не мог вдохнуть. Я судорожно схватился за шею. Я задыхался. Я бил себя по груди. Я—

Кусок гренка вылетел наружу.

Но не только он.

Из моего горла хлынул фонтан буро-бело-розовой жижи. Я успел отвернуть голову, и большая часть с чавканьем выплеснулась на только что вымытый ковёр.

На один ужасный миг все перестали есть. Рты застыли раскрытыми с наполовину пережёванной начинкой. Глаза расширились от ужаса.

А потом они снова набросились на еду — с удвоенной яростью.

Я вытер рот и с трудом сдержал тошноту. Потянулся к клюквенному соусу, но Мелинда выхватила его.

— Пожалуйста, — сказал я. — Дай мне догнать.

Она ничего не сказала, только её глаза словно извинялись, пока она жадно допивала миску красной липкой жижи. Я потянулся к другому блюду, но и его тут же утащили. К третьему — на этот раз его забрал дядя Стив. Почти вся еда исчезла.

Время ещё было. Я же подросток. Я мог перебороть дурноту. Я не обязан был проигрывать. Совсем не обязательно.

В дверь постучали.

Никто не обернулся. Зачем? Мы и так знали, что вся семья уже здесь. Борьба за последние крошки становилась всё более ожесточённой. Пинки. Визг. Царапанье.

Снова стук. На этот раз бабушка повернулась в своём приподнятом кресле.

— Они рано, — сказала она и встала.

Нет.

На столе почти ничего не осталось. Мелинда слизывала последнюю засохшую корку картофеля с края противня. Бабушка направилась к двери. Стук стал быстрее.

Я в панике обвёл взглядом комнату. Моя рвота запятнала ковёр и плитку. На один омерзительный миг я представил, как сгребаю её открытыми ладонями и засовываю себе в рот. Другого выхода не было.

Кроме…

Я бросился на кухню — точнее, к холодильнику.

— Жульничаешь! — завизжала тётя Хестия и кинулась за мной.

Я распахнул холодильник ровно в тот момент, когда входная дверь с грохотом открылась. Холодный порыв пронёсся по дому, но единственным ощущением на коже была прохлада от открытого ящика передо мной.

Он был там.

Я сорвал блестящую пищевую плёнку и начал хватать тыквенный пирог огромными пригоршнями прямо с блюда.

В соседней комнате остальные, только что вошедшие родственники, внезапно стихли. Тётя Хестия, которая бросилась за мной, вдруг замедлилась, застыв в проёме между двумя комнатами. Её глаза широко раскрылись, наполняясь знакомым, ужасным страхом.

Оно увидело её.

Меня же — ещё нет.

Я запихивал пирог в рот горстями. Я почти не жевал — и в этом не было нужды. В этом и была прелесть тыквенного пюре: оно уже было пережёвано, уже размято, готово добровольно скользить вниз по мясистому тоннелю моего горла.

Моя спина выгнулась, и меня стошнило. Три раза меня передёрнуло, но каждый раз я заглатывал подступающую рвоту новой порцией пирога. В желудке ещё оставалось немного еды после случившегося — это должно было что-то значить. Желудок снова распирало. Зрение плывло и кренилось. Я сомневался, что когда-нибудь ещё смогу есть тыкву, но сейчас мне нужно было продолжать, нужно было есть, нужно было—

Я замер.

Гость, которого впустила бабушка, закончил осматривать остальных членов моей семьи, задерживаясь возле каждого. Он уже был виден краем моего зрения, но я не смел повернуть голову и посмотреть. Вместо этого я стоял неподвижно, как моя тётя. Совершенно неподвижно.

Он изучал её. Его голова почти касалась потолка, но он наклонился ниже, чтобы рассмотреть её лицо, заглянуть в оба глаза, похлопать по животу…

Потом настала моя очередь.

Я не дышал. Даже не моргал. Существо нависло надо мной, длинноногое, совершенно белое — белизны ванильного мороженого. Оно прижало шесть длинных пальцев к моему животу и надавило. Проверяя. Его голова опустилась к самому моему уху, и тварь издала тихий стон боли.

От голода.

Оно выпрямилось. Белое существо отступило. Я позволил себе медленно, осторожно вдохнуть воздух, когда оно потрусило обратно к остальным и остановилось возле тёти Хестии. Оно снова наклонилось и ещё раз её обнюхало…

А потом сожрало.

Её крики были жестокими: резкими, полными ужаса, пронзительными. Послышалось чавканье. Рвущаяся плоть. Хруст ломавшихся костей. Жадные, чавкающие глотки. Всё закончилось меньше чем за минуту, завершившись тем, что её кости с грохотом рассыпались по кафельному полу кухни. Они были совершенно белыми. Цвета ванильного мороженого.

Существо издало один-единственный вздох облегчения и ушло тем же путём, каким пришло, — обратно через входную дверь. Бабушка закрыла её за ним.

Я сглотнул.

Я вытер рот.

Я вернулся к остальной семье в столовой.

Долгое время никто из нас не произносил ни слова. Мы просто сидели на своих стульях — в моём случае забрызганном рвотой — и смотрели на россыпь пустых блюд и тарелок, вылизанных дочиста. Одна из сервировочных мисок треснула во время сутолоки. Почти каждый стакан лежал на боку, а клюквенный сок окрасил скатерть в кроваво-красный цвет. Один из младших кузенов всхлипнул.

Бабушка вернулась во главу стола. Села на своё место и улыбнулась тусклой, удовлетворённой улыбкой.

— Ну что, — сказала она. — Кто готов к десерту?

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit