"Палач вторую неделю не выходит из дома. Одиночество заменило ему работу.
Когда-то он говорил, что привыкнет. Видимо, к такому привыкнуть нельзя.
И в один прекрасный момент он сорвался. Поначалу никто не обратил внимания. Огромная фигура Палача грузно отвернулась от бушующей толпы и направилась в сторону своего дома. Ни произнося ни слова, ни издавая ни звука. Ключ повернулся в скважине и дверь закрылась.
Пару раз люди замечали, как он грустно стоит у окна и смотрит куда-то в пустоту.
Соседи несколько раз заходили его проведать, но он общался только через дверь и говорил, что никого не хочет видеть. Грустно...
На работу он, естественно, выходить тоже отказывается"


Именно с такими новостями Посол,- известный своей привычкой драматизировать,- явился к Герцогу ранним февральским утром. Герцог восседал на позолоченном троне, водрузив на немытую голову корону со стеклянными камушками ("бриллиантами", естественно), и многозначительно кивал головой. Дослушав речь Посла до конца, он многозначительно сказал:
- Интересненько...
Затем последовала долгая пауза. Любовь Герцога к долгим паузами была чем-то вроде его изюминки. По крайней мере, именно ей он прославился среди придворных дам. Затем он совершенно внезапно будто вышел из транса и размеренно, растягивая каждый слог, сказал:
- Мой мальчик, мы в полной беспросветной смуте. Наступили не лучшие времена. Студенты массово покидают учебные заведения, южные земли накрыла эпидемия чумы, а на западе нас постепенно захватывают войска врага. Ей богу, РЖД был ужасной идеей!
- Извините, РЖД?- удивленно спросил Посол.
- Рыцарский Женский Дивизион, - пояснил Герцог,- они настояли на том, чтобы мы сделали разные мечи для каждой! Индивидуальный меч, собственного окраса и сплава, с неповторимой формой и блестящей рукояткой. Тогда обойдется без скандалов, решили они. Ты представляешь? И знаешь, что в итоге? Они не смогли их поднять.
- П-простите,- попытался вмешаться юнец, но его снова перебили:
- А еще этот ужасный дракон на востоке! Сколько рыцарей мы уже туда отправили. Никто не вернулся. Однако после каждой трапезы он перестает разорять деревни на пару недель. Уж думаю, железа ему в организме теперь хватает,- Герцог подождал, пока Посол постарается хотя бы улыбнуться, и продолжил- Все бы хорошо, но добровольцы закончились. Советники предложили разместить плакаты на улицах. Сколько волонтеров рвануло в пещеры дракона, как только узнали, что это бесплатно! Люди на многое готовы, если им сказать, что за это не надо платить. Но и это временно, будьте уверены. Скоро, не дай Боже, придется им за это еще и доплачивать.
- Извините, я не понимаю к чему вы клоните,- Посол любил извиняться не меньше, чем его правитель был без ума от долгих пауз.
- Я клоню к тому, мальчик мой, что мне сейчас совсем не до того, чтобы какой-то Палач выводил меня из колеи. На дворе зима, люди в тюрьмах голодают. Чем больше преступников мы казним в этом месяце, тем меньше их будет страдать от недоедания. Поэтому, будь добр, не нагружай меня личными проблемами Палача и разберись с ним сам.
- Подождите, какие тюрьмы? Какие преступники?- Посол замер в замешательстве, а затем искренне рассмеялся- Вы подумали, я... Ахахах, у нас возникло недопонимание! Палач. Зигфрид Палач! Это не профессия, а фамилия. Люди недовольны, что он закрыл свою пекарню. Ну же! Лучшую пекарню в городе. Вы должны знать! "Пекарня Зигфрида Палача, сочна, чудесна, горяча".
Герцог молча посмотрел на Посла. Он любил долгие паузы. Так же он любил стряпню Зигфрида Палача. Так же он любил придворных дам, которые любили его не так сильно, как Посол любил извиняться. Именно о них Герцог думал в данный момент. Затем он снова протянул, будто вспоминал каждое слово по буквам:
- Можете передать ему, что если он не выйдет на работу, то ему непременно обеспечена встреча с палачом. И я говорю никак не про однофамильца.
- Но,- начал было Посол, но взгляд Герцога был столь многозначителен, что юнец кланяясь и бросая извинения, попятился к выходу. Последнее, что он услышал, выбегая в длинный коридор:
- Увидишь прислугу, скажи, что я хочу видеть придворную даму! Или двух.
_________________________________________
Впервые выкладываю что-то из написанного мной на суд Пикабу. Если кто-нибудь тут дочитает до конца, прошу, судите строго)

Их было четверо. Абсолютно разные. Один маленький, плешивый, старый, ему было не меньше тридцати пяти. Типичный монах. Двое других – одеты так же, как и первый, но всё же, были молоды, статны, пышущие здоровьем. Головы их были не очень гладко выбриты. Монаховы ученики. Сказать каким был четвёртый затруднительно. Нет, конечно, было понятно, что он высок, широкоплеч, но всё его тело, включая голову и руки, было спрятано под одеждой. Стар он иль молод не мог сказать никто. Возможно он даже был чёрным. Хах, нет, невозможно. Последнего в округе негра он лично вздёрнул, за неугодный Богу цвет кожи. Палач.
Они стояли на площади, перед большой шумной толпой. Монах что-то говорил. Его адепты с невозмутимым видом стояли сзади. С каким видом стоял Палач, проверяя ветки в пока не зажжённом костре, неизвестно. Возможно он злорадствовал. А возможно с его глаз лились тихие мужские слёзы, и он шепотом проклинал себя и то, чем он зарабатывает на жизнь.
На площадь выехала старая грязная телега. Лошадь и извозчик были точно такие же. В телеге, свернувшись в позе эмбриона, лежала девушка. Избитая и измученная. На её голове был полотняный мешок, из-под него выглядывала лишь прядь грязных рыжих волос. Ученики пастора вытащили её и поставили на ноги.
- Ведьма! Ведьма! – Зашумела толпа.
- Не ведьма, - противным голосом закричал пастор, - нет, не ведьма! Лишь заблудшая душа, продавшаяся Дьяволу! Мы спасём эту душу!
- Да! – Взревела толпа.
- Огонь очистит её!
- Да!
- Ведите её к костру, дети мои.
Ученики подхватили упавшую от бессилия девушку и повели её.
Бедняжка даже не вырывалась. Палач взял её на руки, чтобы поставить к столбу, на ветки. Вытащил из-за пояса моток верёвки и крепко, намертво привязал девушку.
Зажег. Поначалу ветки горели неохотно, но огонь потихоньку разгорелся и через полминуты превратил остатки её одежды и мешок на голове в пепел. Она была юна и очень красива. Длинные рыжие волосы тлели на глазах. Огонь всё разрастался. К запаху жжёной одежды прибавился ещё запах подгорающей человечины. Раздался пронзительный крик. Нет, кричала не девушка, её сил едва хватало на тихие стоны. Кричал… палач.
Это был крик полный боли и отчаянья. Увидев КОГО он возвёл на костёр, сердце палача на долю секунды остановилось. Это была она. Мария. Невеста палача. Он не видел её уже несколько дней, был занят работой.
Толпа смолкла. Пастор и ученики удивлённо обернулись. Палач стоял ссутулившись, плечи его содрогались. Он громко и горько рыдал. Палач знал Марию с детства, они выросли на одной улице и всегда были вместе. Всегда выделялись среди простых селян: она, рыжеволосая стройная красавица с большими зелёными глазами и он, высокий, статный, известный своей храбростью и силой. Смешно. Никто тогда, пять лет назад, видя эту пару, никогда бы не сказал, что это палач и ведьма. Убийца и его жертва. Что он сожжёт её во славу церкви и их «Господа». Всё это длилось меньше минуты.
Внезапно Палач замолчал. Он понял, что должен делать. Они вместе росли, делили всё на двоих. Разделят и смерть. Палач поправил перчатки, колпак и взошёл на костёр. Паленым завоняло ещё больше. Стиснув зубы, он обнял любимую и… сгорел вместе с ней.

Летом мы действительно меньше боимся умереть. Занятная вещь. Люди гуляют и веселятся, предполагая, что уж сейчас, когда вокруг столько жизни, дневных солнца и тепла, нежного ночного воздуха, с ними ничего не может произойти. Но ведь кто-то же умирает летом.

Вспоминаю, как я когда-то, лет в двадцать, наверное, впервые задумался о том, что когда-то умру. Впервые по-настоящему подумал об этом. Осознал тот факт, что все, чем я живу, что вижу и понимаю – все это сотрется в один момент. Что мир продолжит жить без меня, выплюнув мои сгнившие останки в цикл круговорота веществ. Просто наступит момент, когда все перестанет иметь какой-либо смысл, и я исчезну. Я тогда был жутко перепуган этими мыслями, и несколько дней ходил сам не свой. Тогда лишь я понял, почему так бессмысленно счастливы те, кто по слабоумию или наивной глупости верит в тот свет и загробную жизнь. Они не встают перед той стеной осознания того, что смерть лишит их всего, сотрет их, сделает все, что происходило в их головах, пустым воспоминанием в головах других людей, которые тоже рано или поздно исчезнут. И в какой-то момент, о каждом из нас забудут все – то есть, рано или поздно появится поколение, которое и знать-то не будет ничего о том, кто умер десятки и сотни лет назад. Перешагнув эту пустоту, я стал жить дальше, опираясь на то, что нет смысла и рассуждать о том, что безоговорочно нагрянет, и это оказалось единственным выходом. Мы все живем под топором палача, который слишком хорош в своей профессии, чтобы дать нам шанс жить вечно. Топор в любом случае опустится – рано или поздно. С палачем можно договориться об отсрочке – чем больше финансовых вливаний, тем милосерднее экзекутор, но долг для него превыше всего. Люди, которые безумно, сказочно богаты и управляют всем миром, и грязные бомжи с улицы умирают одним и тем же путем. Вопрос лишь в том, кто спокойнее относится к смерти. С одной стороны, достойный человек, обладающий многомиллиардным состоянием, и проживет дольше, и будет похоронен красиво – бомж-то, понятное дело, протянет до первого туберкулеза или гангрены. Вот только бомж, скрючившийся в проулке между домами и умирающий своим прогнившим телом, уже в безрассудстве, и он уже потерял связь с миром, и ему уже плевать, как он умрет – он лишь ждет последнего момента покоя, чтобы хоть на дол секунды ощутить свободу от боли и страданий. А миллиардер думает о том, как он будет похоронен – о почестях, о семейном склепе, о шикарных похоронах, о которых расскажут в новостях. А зачем?
И миллиардер, и бомж рано или поздно превратятся в одну и ту же мертвую болванку из мяса, жира и костей. И веры в то, что при этом душа останется бессмертной, может быть и у одного, и у другого одинаково. Разочароваться в ней ни один, ни другой, не успеет. Боль потери самого себя будет заглушена вплоть до остановки обменных процессов в организме. Ослепить себя верой – единственное, что может сделать человек, чтобы получить обезболивающее.
(c)