Мракопедия

— Вот эта — моя любимая, — Тася пододвинула ко мне альбом репродукций, расталкивая им чайные чашки, — Она называется “Спускаясь и поднимаясь”. Думаю по ней курсовую писать.

Я с сомнением покачала головой.

— Петрович любит, чтоб по русским художникам. Я б не стала. Ты же знаешь, как он…

— Вася, — тихо перебила меня подруга, — Это все не важно. Это не просто курсач будет. Это будет исследование. Такого никто раньше не делал.

— В смысле?

— В прямом. В этой картине… — она немного задохнулась, как бывало всегда, когда ее обуревали эмоции, — В ней есть такое двойное дно, что всем этим вашим Смирновым и Власовым даже не снилось.

— Ты это... Смирнова-то не трогай, — сказала я, — Давай на личности не переходить, да?

Но Тася даже не улыбнулась. Она задумчиво смотрела на репродукцию в окошке своих аккуратно сложенных рук, словно забыв о моем присутствии. Будто что-то высчитывала. Впрочем, нет. Для этого она выглядела слишком отстраненной. Ее сосредоточенные и при этом немного пустые глаза внимательно изучали каждую фигурку, которая поднималась по невозможной лестнице на самом верху башни.

Здание будто бы висело посреди пустоты — неудивительно, ведь художник сосредоточился на невозможной геометрии. Окружающая обстановка его не интересовала. Из-за этого белого листа и резкости теней мне пришло в голову, что на рисунке должен быть зимний полдень. Или полночь? Отсутствие цвета здорово мешало определиться. Перспектива, взятая сверху, заставляла думать, что я смотрю на ненастоящий домик, склеенный из белого картона. Если бы не эти фигурки…

Они шествовали по лестнице, кружась странным, обреченным образом на открытой площадке. Ходоки были одеты в какие-то средневековые капюшоны, которые закрывали им лица. Сразу возникала ассоциация не то со стражниками, не то с палачами. Все они были очень похожи друг на друга — одеждой, походкой, манерой держать голову и устало сутулиться.

На картине присутствовало еще двое людей, но их я заметила далеко не сразу. Эти занимались кое-чем другим.

Первого я обнаружила на открытом балкончике. Он нашел отличную обзорную точку, и теперь, вальяжно облокотившись на перила, изучал товарищей. Наверное, он пытался понять, для чего они все это делают. А может, просто надеялся, что они перестанут.

Второй человек, кажется, устал ждать. Ему удалось спуститься вниз и найти себе место на парадной лестнице. А может, он и не поднимался вовсе? Человек сидел спиной к главному входу, из которого робко таращилась ему в затылок карандашная темнота. Его руки были сложены на коленях. Я спросила себя, почему же он не уходит. Наверное, потому что уходить было некуда: он смотрел на край пустого листа.

Эта фигура вызывала неприятный диссонанс. Эшер нарисовал свою картину, потому что был увлечен невозможностями, и сосредоточился на чистой геометрии. Он убрал цвет и окружающий мир, чтобы зрители не отвлекались, и нарисовал одинаковых болванчиков, чтобы мы тоже могли насладиться его рукотворным парадоксом. Но этот человек, обреченно сидящий на лестнице… Я не могла понять, зачем художник его добавил. Одна-единственная фигурка меняла весь смысл. Она делала картину какой-то жестокой.

— Почему вот этот вот сидит и не ходит с остальными? — спросила я Тасю.

Та меня будто не услышала. Я заметила, что она приоткрыла рот, глядя на башенку, и почувствовала легкое раздражение.

— Вот этот, — попробовала я снова и ткнула пальцем прямо в беднягу на лестнице.

От этого вторжения физической реальности в ее поле зрения Тася очнулась. Взяла мой палец, корректно отодвинула его с изображения и зачем-то протерла страничку рукавом свитера. Потом посмотрела на меня своими кошачьими глазами.

— Потому что он пришел отдельно от того, кто на лестнице.

— От кого из них?

Тася неопределенно зажмурилась.

— Он там всего один.

Вы должны меня понять. Я тогда не удивилась, потому что Тася всегда была немножко странной. Она верила в ангелов, но никогда не ходила в церковь. У нее была одержимость белым цветом и цифрой восемь. Она всерьез считала, что запах ладана прогоняет тех, кто притворяется людьми. Таким уж она была человеком.

Но, черт возьми, видели бы вы других студентов! Мою лучшую подругу тех лет, синеволосую Дашу, которая делала расклады на Таро и зачем-то собирала куриные кости. Моего одногруппника Волгу, который считал себя вторым воплощением Фриды Кало и царапал руки скрепками. Это правда, что все художники странные. Наш учебный корпус был настоящим балаганом, и порой было трудно понять, кто действительно безумен, а кто просто притворяется. Безумствовать и притворяться было для нас хорошим тоном. Мы соответствовали своим образам трагических художников. И все это как-то… снижало градус критики, понимаете? Все это было очень глупо.

Той зимой Тася влюбилась в Морица Эшера, вернее, в его поздние работы. Сидя на общей кухне, она подолгу рассматривала цикл “невозможных” литографий — все эти имп-артовские кошмары бесконечных лестниц, ломаных многогранников и отсутствующих перспектив.

Помню это так, будто видела только вчера: общажные соседки толкутся вокруг плиты, жаря пельмени, кухню заполняет вонь масла и сигарет, Ленка в канареечных клёшах выпрямляет волосы у единственной рабочей розетки, дредастая Женя играет на укулеле, а Тася тихо сидит посреди этого бедлама, склонив голову над книгой. Умирающий зимний свет крадет очертания ее любимых лестниц, но она ничего не замечает, пока кто-то из нас, наконец, не включает свет…

В начале ноября она стала реже появляться на парах. Но и в комнате она не отсиживалась. Поначалу я заходила к ней в перерывах — от общаги до учебного корпуса было рукой подать. Я надеялась, что она просто хандрит в постели, но ее кровать всегда была аккуратно заправлена. Облупившуюся белую стенку над изголовьем покрывала мозаика плакатов с муми-троллями, учебных рисунков и распечатанных на полосящем принтере иконок.

Я не помню, в какой момент их начали вытеснять Эшеровские картины. По-моему, к началу декабря она сняла все свои иконы и большую часть плакатов. Остались лестницы. На прикроватном столике копились грязные чашки, и в них я находила простые карандаши и светлые Тасины волосы.

В один из дней, сидя рядом с подругой на паре по истории, я заметила, что она носит один и тот же оранжевый свитер. От него немного пахло. И тогда я вспомнила, что под Тасиной кроватью видела вещи. Она, кажется, ленилась стирать: просто носила одежду, пока та не становилась совсем грязной, а потом закидывала ее под кровать и доставала из шкафа новую.

Однажды я наткнулась на нее в курилке за учебным корпусом. Она стояла в утоптанном сугробе, обняв себя руками — одна-одинешенька, без куртки и без сигарет. Сначала я не поняла, что она делает. Тася покачивалась на месте, задрав голову к небу, и что-то бормотала. Я подошла и осторожно позвала ее по имени. Она вздрогнула и быстро посмотрела на меня своими покрасневшими от холода глазами.

— Тасенька, где твоя куртка? — тихо спросила я. Она не ответила и опять подняла лицо вверх. Стыдно сказать, но я только тогда начала догадываться, что с ней не все в порядке.

— Кольцевидная интрига, — спокойно заявила она мне, — Как Эшер и говорил. Взгляни.

Я запрокинула голову к небу и увидела, на что она смотрит.

Над корпусом кружила стая птиц.

Орнитологи называют это мурмурацией — такое пушистое, кошачье слово. Это когда птицы выстраиваются в какие-нибудь геометрические фигуры во время полета. Та стая по какой-то причине создала неровное кольцо, перевитое с одного края. Не знаю, как вам объяснить… Вы когда-нибудь видели ленту Мёбиуса? Вот так они и выглядели.

Очень высоко, кажется, в сотне метров над нами, маленькие птицы упрямо кружились в черном хороводе.

Мы с Тасей долго стояли на морозе, задрав головы, и я постепенно пропитывалась ее безумным откровением Эшера. Ее одиночеством.

Смотреть на то, как она сходит с ума, было увлекательно. Это звучит жестоко, но только так я могу объяснить свое полное бездействие в ту зиму. Не знаю, что еще я могла бы сделать. Мы с Тасей никогда не были близки. Так что я просто наблюдала за ней — в плохо протопленных аудиториях, где пахло бумагой и мокрой шерстью, в коридорах, в курилке с пестрыми от бычков сугробами — и не могла остановиться. С каждой новой встречей она будто плотнее укутывалась в невидимую шаль, прячась от реального мира и уходя в свои мысли все дальше.

В конце концов Тася перестала посещать занятия. Тогда я решила проследить за ней.

Наши комнаты были в разных концах коридора. Как-то утром я словно невзначай заглянула к ней, чтобы одолжить книгу по философии — на самом деле, чтобы убедиться, что Тася еще не ушла. Забрав учебник, я сказала, что пойду к первой паре, и позвала подругу присоединиться. Получив ожидаемый отказ, я вернулась в свою комнату и заняла выжидательную позицию у двери. К счастью, в тот месяц моя единственная соседка отсутствовала, так что мне никто не мог помешать.

Ждать пришлось недолго. Вскоре я увидела подругу, которая, натягивая на голову капюшон своей черной куртки, направлялась к лифту. Она была без сумки и явно не собиралась идти на учебу. Дождавшись, когда двери закроются, я бросилась к лестнице и побежала вниз.

Преследовать кого-то оказалось сложнее, чем показывают в кино, и я потеряла свою цель еще на трамвайной остановке. Когда я подбежала к закрывающему двери тридцать второму номеру, Тася уже сидела на отвоеванном месте у окошка, задумчиво глядя в утренние сумерки через замызганное окно. Трамвай дзынькнул, шатко сорвался с места и направился к мосту по своему обычному пути. Я с досадой вытащила сигарету и решила возвращаться в общагу.

Но стоило мне только прикурить, подъехал еще один трамвай — как ни странно, тоже тридцать второй. Это меня немного смутило: они никогда не ходят подряд. С другой стороны, на табло могла вкрасться ошибка. Я засуетилась, проталкиваясь через плотную толпу, чтобы рассмотреть номер у двери. Этот трамвай тоже давно не мыли, и сквозь грязное стекло цифры “3” и “2” почти не читались… Но все-таки они были там. Решение продолжить погоню было принято. Я кинулась к дверям, чтобы успеть вскочить в трамвай, но тут к окну прямо передо мной села Тася.

Тот день я провела на общей кухне, заваривая и выливая в раковину быстро стынущий чай. Не помню, было ли мне страшно. Просто я несколько часов просидела в ступоре. Девочки начали возвращаться с пар, здоровались со мной и начинали что-то рассказывать, но, встречая молчание, отходили. В конце концов ко мне подошла Злата и протянула почищенный мандарин. “Что-то случилось? Василь?” Я посмотрела на нее, улыбчивую, пахнущую морозом, и вдруг ни с того ни с сего заплакала. Соседки принялись меня утешать. А на столе, в окружении грязных чашек и мандариновых корок, лежала книга с репродукциями Эшера. Будто смеясь над всеми нами. Глупыми людьми.

На следующий день я снова решила взяться за слежку. Мне было очень страшно, но я уже не могла остановиться. Всю ночь я смотрела кошмары с бесконечными лестницами, по которым бегает Тася, то приближаясь, то отдаляясь. На площадке, где я ждала, закинув локти на перила, дул ледяной ветер. Нас обеих заносил снегом жестокий зимний полдень. А она бегала. То приближаясь, то отдаляясь. Спускаясь и поднимаясь по плоским контрастным ступеням. Где-то внизу, за краем белого листа, звенел и грохотал тридцать второй трамвай, и там она тоже была, сидела у окошка, выглядывая в еще не нарисованный город — каким-то непостижимым образом она существовала везде, но при этом ее нигде не было.

Я проснулась в ледяном поту. Часы на телефоне показывали четверть восьмого. Я быстро оделась, приоткрыла дверь и уселась прямо на пол. Ждать Тасю.

В то утро она снова поехала вниз на лифте, пошла к остановке и заняла место в трамвае у окна. На этот раз мне удалось запрыгнуть следом за ней.

Трамвай уносил нас к окраине. После “Дворца пионеров” люди перестали заходить. Салон начал пустеть, и я заволновалась, что Тася меня увидит. На остановке с неоднозначным названием “Детский комбинат” я встала, чтобы выпустить соседа по сиденью, и осторожно прошла в хвост, где заняла место рядом с неприятного вида старухами в драповых пальто. Отсюда мне хорошо было видно Тасю, которая сидела, безучастно уставившись в немытое окошко. Капюшон она сняла, и ее русые волосы, которые за последние месяцы будто бы стали еще более бесцветными, рассыпались по черной куртке.

Она вышла на конечной. Я выпрыгнула следом и зашла за остановку с табличкой “Туберкулезная больница”. Подруга, не замечая меня, решительно двинулась к переходу.

Людей вокруг было немного, и следить стало сложно. Помню, пару раз она почти увидела меня, но то ли не узнала, то ли просто не заметила, поглощенная своими поисками.

Поначалу ее поведение не показалось мне странным: Тася выглядела как человек, который запамятовал, где находится нужный дом, и теперь нетерпеливо ходит вдоль одинаковых корпусов. Здания вокруг, действительно, были почти неотличимы друг от друга. Подруга довольно быстро миновала этот неуютный квартал, не сделав попытки подойти к какому-нибудь подъезду, чтобы рассмотреть номер. Мы вышли из новостроек (я, прячась за машинами, и она, шагая прямо по проезжей части) и направились в сторону бараков. Тут она пошла медленнее, иногда сверяясь с телефоном и сворачивая на какие-то улицы. Мне в голову закралась неприятная мысль, что она идет не к кому-нибудь в гости, а за наркотиками.

Но она не искала закладки — это я поняла, увидев, что она разглядывает только фасады и не покидает зону застройки. Ей нужен был дом. И его поиски велись очень… необычным способом. Я догадалась, что в телефоне у нее открыта карта, но пользовалась она ей как-то странно. До меня не сразу дошло, что она делает.

Тася прочесывала улицы.

Она старательно заходила на каждую, доходила до конца, где, как правило, были гаражи, хилый лесок или пара частников, и возвращалась. Если улица на карте была короткой, я останавливалась и пряталась за поворотом, чтобы Тася меня не увидела. Она проходилась по правой стороне, задрав голову и пытливо рассматривая фасады — прямо как ребенок смотрит снизу вверх на новых людей, чтобы запомнить их получше. Затем она проделывала ту же операцию с левой стороной. Иногда Тася подходила к какому-нибудь дому, не глядя на табличку, и замирала около него, прыгая взглядом по окнам. Но он ее каждый раз чем-то не устраивал, и она, отрицательно мотнув головой, устремлялась дальше.

Мы гуляли уже больше двух часов, и я начала замерзать. Тася же казалась неутомимой. Иногда она резко останавливалась посреди улицы, привлеченная каким-нибудь домом, и пыталась войти внутрь. Пару раз ей это удавалось, и тогда я, немного выждав, заходила следом.

В домах Тася делала то же самое, что и на улице. Она быстро пробегалась до самого верха, а потом спускалась вниз. Ее дробный топот, отраженный грязными подъездными стенами, звучал очень знакомо — прямо как у меня во сне. Она поднималась и спускалась по чужим лестницам, как маленькая девочка, которая носится вверх и вниз из одного ей известного каприза.

Когда на улице начало темнеть, она направилась в сторону ближайшей остановки, села в трамвай и поехала домой.

Она стала делать так почти каждый день. Первое время я ездила с ней, но потом перестала. Тася планомерно осматривала город, словно расческой проходясь по нему вдоль и поперек. Она уезжала на окраину, выходила на остановке и шла, разглядывая дома, к центру, пока не становилось совсем темно. Так она проводила время.

Потом из деканата позвонили ее родителям. Тасе ведь было всего семнадцать лет. Думаю, причина была не столько в прогулах, сколько в ее отрешенном лице, которое пугало преподавателей, когда она все же являлась на пары.

Однажды утром (то была суббота) я встала пораньше и вышла на кухню, чтобы позавтракать. Меня посетила мысль испечь пирог с замороженной вишней. В тот день за окном сыпал, не переставая, мелкий и твердый снег. Я решила, что сейчас самое время для сладкой выпечки. Ее запах выползет из кухни, проплывет по коридору, заглядывая в комнаты к девчонкам, и, может быть, разбудит Тасю. Тогда она никуда сегодня не поедет, просто сядет со мной за стол и съест кусочек пирога.

Но, когда я вошла, она уже была на кухне — сидела со своей неизменной книжкой и смотрела на снег. Мой преувеличенно радостный возглас заставил ее подскочить на месте.

Ее лицо было заплакано.

— Мать отправляет к врачу, — сипло произнесла она, опередив мой вопрос, — Ей звонила эта дрянь из учебки…

— Тася, душа моя, — я растерянно села на стул перед ней и заглянула в ее красные от слез глаза, — К какому врачу?

Она пихнула в мою сторону буклет, который я издали приняла за Тасин любимый “альманах лестниц”. Я бросила взгляд на обложку.

Это была яркая ламинированная книжечка, рекламирующая какой-то платный центр реабилитации. Я нехотя пролистала буклет, цепляя взглядом заголовки: “Квалифицированная помощь”, “Наши передовые технологии”, “Гештальт-подход”. Вдруг стало очень тяжело, душно и стыдно.

— Мать говорит, что там работает ее бывший коллега. Психиатром… — Тася всхлипнула, — Они считают, что я поехавшая. Я не хочу… Не хочу к психиатру!

Я неловко обняла ее, а она продолжала плакать. От нее пахло грязными волосами и валерьянкой. Пахло бедой.

Мы договорились, что я поеду с ней. По-моему, я сама это предложила. Тогда казалось, что я просто хочу ей помочь. Это было естественным. Правильным. Но сейчас я считаю, что мне просто хотелось снять с себя вину за то холодное любопытство, с которым я рассматривала ее. Мы все хотим быть хорошими. Мы не желаем думать о себе, как о безразличных наблюдателях.

Клиника располагалась на окраине города, в красивом новом районе, который претенциозно называли “маленькой Англией”. Всего год назад здесь было одно чистое поле: черные котлованы, разрытые под застройку, и стаи бродячих собак. Теперь мы стояли на чистенькой, будто искусственной улочке, и осматривали невысокие корпуса — прямо как во время наших поездок, но теперь уже никто ни от кого не прятался.

Район выглядел каким-то ненастоящим, и я сразу попыталась понять, почему так происходит. Вероятно, виной всему была совокупность факторов: жильцов тут пока еще было мало, а все их немногочисленные автомобили наверняка скрывались в подземном паркинге. Деревьев тут, понятное дело, не было, если не считать те жалкие кривые метелки, которые в жилищных комплексах называют “озеленением”. Да и на часах, как сейчас помню, был полдень — белый от выпавшего вчера снега, льющийся прямо с белых небес полдень, который делал все тени плоскими и картонными. Вокруг нас стояла невероятная тишина.

Тася накинула на голову капюшон и пошла вперед, поскрипывая снегом. Я последовала за ней. Мы хранили молчание. Не знаю, почему я с ней не заговорила. Наверное, мы обе чувствовали себя подавленными.

И от того радостный возглас, который она издала, когда мы завернули за угол и увидели клинику, прозвучал очень странно. Я не поняла, почему она вдруг обрадовалась, и спросила у нее напрямую. Тася обернулась, задорно блеснув глазами.

— Думаю, это прямо то, что нужно, — заявила она, — Мама молодец.

— Тут очень тихо, — согласилась я, — По-своему даже красиво. Деревьев бы еще вокруг…

— Нет, — покачала головой Тася, — Деревьев никаких не надо. Так идеально. И столько снега…

Она взяла меня под руку и поспешила к высокому крыльцу, которое поднималось от самого тротуара к арочной колоннаде. За колоннами виднелась высокая дубовая дверь с какой-то бронзовой табличкой.

Само здание вызвало у меня кривую усмешку. В виде архитектурного чертежа оно могло бы показаться интересным и даже изящным. Но здесь, на окраине нашего печального серого городка, оно смотрелось неуместно, словно чье-то завышенное ожидание. Мы шли, разглядывая бесконечные арки, колонны и черепичные скаты, и мне вдруг пришло в голову, что этот дом попросту не должен находиться здесь. А когда мы добрались, наконец, до первой лестницы, эта мысль успела превратиться в убежденность. Меня охватил неожиданный страх.

— Ну, все, — сказала Тася и повернулась ко мне, — Я пойду.

— Пойдем вместе, — я сама взяла ее за руку, — Провожу тебя хоть…

— Нет, — она вырвалась, — Ну не надо, Василиса. Я хочу сама.

Я пожала плечами.

— Хоть подожду тебя? Пройдусь пока до кофейни, куплю нам чего-нибудь. А?

— Подожди, — она бесцветно улыбнулась мне, — Если хочешь.

Я стояла внизу, на тротуаре, и смотрела, как она уходит по лестнице. Вот светлые локоны мелькнули под серыми сводами арки и ушли в тень. Вот тяжело поддалась ее руке входная дверь. Ее шаги зазвучали по лестнице…

Через час я вернулась, неся в рюкзаке две булочки с шоколадом и флягу с горячим чаем. Сидеть в кафе у окошка мне не понравилось — люди слишком быстро расхаживали по улице, и я постоянно пыталась высмотреть в этой толпе русые волосы, выбившиеся из капюшона. Так что все оставшееся время я бесцельно шаталась по новому району, кутаясь в шарф и куря сигареты одну за другой.

Когда я подошла к клинике, на крыльце никого не было. Свет в окнах почему-то не горел. Но ведь он был, когда мы только приехали! Точно был! Я принялась рассматривать здание, видимо, оттягивая момент, когда нужно будет подняться по ступеням и нажать на кнопку звонка.

При внимательном рассмотрении больница оказалась еще более необычной. Я попыталась увидеть хотя бы некое подобие симметрии между левым и правым крыльями, но у меня ничего не получилось. Справа корпус выдавался вперед, подходя почти к самой лестнице, однако слева площадка огромного крыльца вдруг обрывалась, и дальние комнаты второго этажа стояли на тонких дорических колоннах. Более того, терраса, идущая вдоль этих комнат, не давала увидеть окна, из-за чего казалось, что за полукруглыми проемами вообще ничего нет.

Прикусив губу, я решительно двинулась вверх по лестнице. Заметила ли я тогда, что на снегу была всего одна цепочка следов? Или я увидела это уже намного позднее? Поколебавшись не дольше секунды, я нырнула в тень неприятных колонн, ссутулившись, будто от страха, и подошла к двери.

На дверном косяке не было никакого домофона. По привычке я поискала кнопку слева и справа, потом зачем-то сняла перчатку и провела рукой по гладкой серой стене. Удивительно, но дверь в больницу, похоже, предполагалось открывать просто так. Я нажала на латунную дверную ручку и подергала дверь. Потом толкнула. Толкнула еще раз. И, вдруг испугавшись, начала бить ногой по запертой двери, безнадежно пытаясь прорваться внутрь…

Ранние сумерки опускались на пустой район, укутывали его серым шерстяным одеялом. Я сидела на ступенях, сложив руки, и слушала тихие звуки за моей спиной.

Она спускалась ко мне где-то там, внутри своей серой темницы, и ее шаги неумолимо приближались. Вот сейчас я услышу гавкающий звук тяжелой двери, сейчас она вырвется из этого мертвого дома, раскидав по плечам свои совершенно белые волосы. Шагнет на запорошенное снегом крыльцо и окликнет меня по имени.

Она спускается, но я все сижу, сгорбившись от холода. И уже без всякой надежды пытаюсь поймать момент, когда…

Когда она снова начнет подниматься.

Автор - Демьян, Источник - Мракопедия

Я никогда не мог спать в полнолуние.

Когда луна, будто желтая поганка, заглядывает в окно, разбрасывая по потолку синеватые тени, минуты превращаются в часы, а те – в тягучую бесконечность. От желтого лика не спрятаться в комнате или гостиной, только на кухне – разложиться на узком диванчике, от которого наутро нещадно болит спина. Я редко так делал, обычно просто не спал. Раз за разом вставал, кипятил чайник, много курил, посиживая на балконе. Тогда-то я впервые заметил его.

Костер на вершине лысеющей сопки.

Просто на «лысой» или «проплешине» – ее у нас по-разному называли. До нее было далеко, и я, честно признаться, никогда там и не был, хотя прожил всю жизнь на окраине, в этой многоэтажке, выходящей окнами на лес, чахлую речку, невысокий зеленый хребет. В разлитом луной синеватом свечении я видел его удивительно четко – красный трепещущий огонек. Мне некуда было спешить, и я курил, внимательно вглядываясь в него, пока ветер пытался вырвать из рук сигарету. Оттуда, с вершины холма, доносились еле слышные обрывки каких-то песен.

Студенты, наверное. Повеяло тихим и простым счастьем, и я невольно улыбнулся. Захотелось тоже оказаться там: немного дальше отсюда и немного моложе. Вдыхать запах костра и хвои, жарить сосиски, петь под гитару и не думать о завтрашнем дне, о заботах, бессоннице - вообще ни о чем. Выдохнув горький дым, я задумчиво прикинул расстояние и примерный маршрут. Стал перебирать в уме друзей и знакомых, еще не отрастивших пивных животов и не до конца променявших авантюризм на паломничества в «Икею».

Что ж это я? Совсем не старый еще. И куда я подевал походные берцы?

∗ ∗ ∗

От двух часов сна в голове было, как в накуренной комнате. Кофе горчил. Пятнадцать минут в пробке на светофоре. Какая-то планерка. Какое-то совещание. Поездка в центр по каким-то делам. В машине заскрипели колодки, требуя срочной замены. Вспомнил, что дома на кухне потек кран. Дела возникали будто из ниоткуда, важные и не очень, разрастались, как снежный ком. Мне с сожалением пришлось признать, что ни в какие походы, по крайней мере, в ближайшее время, уже не выбраться.

Однако стоило выйти на балкон ночью, меня будто окатили холодной водой. Не знаю, виной ли тому усталость и недосып, или действительно что-то по особенному сложилось в окружавшем пейзаже, но вид, который я видел бессчетное количество раз, открылся мне будто впервые. Куда же я раньше смотрел? Темные громады холмов под усыпанными звездами небом. Настолько глубоким, что в нем можно было тонуть. Посеребренная луной речка. Колышущееся море из сосен, уходящее за горизонт, к вершине, к холму, на котором все также горел одинокий костер.

Я стоял, будто завороженный и мне потребовалось меньше минуты, чтобы лишиться сомнений. Оттуда должен быть вид еще лучше – подумал я. Правда эти студенты, но они ведь рано или поздно уйдут.

∗ ∗ ∗

В субботу, проснувшись рано, я побросал в рюкзак термос с чаем, бутылку с водой, моток веревки, охотничий нож, наспех нарезанные бутерброды и, перейдя по шаткому мостику речку, вошел в лес.

Вернулся лишь к вечеру – злой, исцарапанный и уставший.

От давно непривычной нагрузки ломило все тело. Лес, в который когда-то я каждый день убегал после школы, чтобы пинать пеньки и ловить лягушек, сейчас показался мне совершенно чужим. Знакомые тропинки давно заросли, а новые – двоились, троились и уводили незнамо куда. Я несколько раз терялся среди бесчисленных перекрестков, и стоило выбрать утоптанную дорожку, что по моим представлениям должна привести меня к месту, она непременно уводила в сторону или же просто растворялось в лесу. Я сделал попытку пройти напрямик, но быстро уткнулся в заросли стланика и непроходимый бамбук. К обеду полил дождь, и я, ко всему прочему, еще и промок. При мысли о пикнике осталось лишь выругаться и сплюнуть на землю. Дороги я так и не нашел, если только на пару чахлых, загаженных биваков, которые походили на искомое место также, как ночной горшок походит на античную вазу.

Раздраженный и злой я бросил вещи в стирку и начал подсчитывать, сколько бы дел успел переделать, пусть скучных, но важных, если бы так бездарно не провел день. Чтобы не было обидно совсем, сходил в магазин и вернулся с бутылкой коньяка. Какого-то обычного и не слишком хорошего. Из тех, что не закрываются в шкафчик за стеклянную дверцу, а стоят на отшибе, где-нибудь рядышком с водкой «Нацпроект», бутылкой «Рябчика» и прочей бормотухой за два рубля. Сейчас мне искренне жаль, что я не удосужился запомнить даже его названия. Ведь этому мерзкому, но убойному пойлу я, собственно, и обязан всем, что произошло дальше, ибо делать такое на трезвую голову едва бы решился.

Луна начинала идти на убыль, но пока выглядела цельной, как разбитый на небе желток. Я стоял на балконе, прикладываясь к бутылке, и костерок на холме уже не вызывал во мне теплых умиротворяющих чувств. Я начал подмечать странности, над которыми первоначально как-то и не задумывался.

Во-первых, поплутав по лесам, я обоснованно заключил, что дороги на «лысую» с моей стороны попросту нет. Логично предположить, что ее нет вообще. Собственно поэтому я там и не был, хотя по молодости истоптал чуть ли не все известные в округе туристические маршруты. Конечно, подъем мог быть где-то с другой стороны: востока и севера, но там совсем глушь – одни буреломы, куда добропорядочные туристы не забредают.

Во-вторых, крохотная проплешина, что виднелась отсюда, на самом деле не крохотная – наверняка с добрую половину футбольного поля. Следовательно, и костерок на вершине – не походный бивак, а какое-то погребальное кострище.

В-третьих, горит он там уже третий день.

Я порядочно так поднабрался и поначалу не заметил, как чья-то невысокая тонкая фигура осторожно вышагивает по камням у реки. Пару мгновений и она перескочила поток по поваленной ветке, не пожелав почему-то воспользоваться мостом. Я перевел затуманенный взгляд с костра на незнакомца, идущего в лес, и мой пьяный мозг принялся строить логическую цепочку, упуская, впрочем, некоторые очевидные несостыковки.

Это же тип из этих «костровиков». Вот так мы все и узнаем.

– Эй! – прокричал я в темноту, воодушевленный тем, что ответы сами идут ко мне в руки, однако фигура уже скрылась за темной листвой. Вот блядь.

Пришлось напялить ботинки, выходить из дома и спускаться к реке. Дары отечественного алкопрома наделили меня какой-то нечеловеческой силой: я сунулся прямо в воду, перейдя вброд, умудрился не поскользнуться и не свалиться, хотя меня шатало из стороны в сторону. А потом закричал прямо в распахнутую хвойную пасть:

– Эй, мужик! Стой, спросить хочу!

Свет луны едва пробивался сквозь кроны, перед глазами плыло. Я поддался вперед, пробираясь почти наощупь, стукнулся о дерево. Услышал хруст веток – рванулся туда и неожиданно налетел на кого-то. Раздался женский крик, а следом и мой, когда я отдёрнул ладонь и отшатнулся. На землю брызнуло горячим и темным.

Тогда, в тусклом сиреневом свете я и увидел ее.

Она была на пол головы ниже, в какой-то темной толстовке и держала в вытянутых руках складной нож. Я опешил. Попятился, начал бормотать что-то невнятное, пытаясь извиниться. Зажал второй рукой порезанную ладонь. Не скрою – испугался. Однако быстро сумел взять себя в руки. Незнакомка медленно отходила назад, пока беспомощно не уперлась в древесный ствол. Руки ее ощутимо дрожали, и напугана она была явно больше меня. Капюшон отбрасывал тень на половину лица, и я видел только сверлящий меня со страхом и недоверием глаз.

– М-может это, уберешь нож? – я попытался сказать это как можно более миролюбиво, но заплетающийся по пьяни язык едва ли внушал доверие.

– Я просто живу тут недалеко…

– Честно, не хотел ничего плохого…

– Я думал ты из этих…

– Ну, которые у костра…

При последней фразе она вздрогнула, и взгляд ее как-то переменился. Незнакомка опустила оружие и даже сделала шаг вперед. Лунный свет скользнул по ней на какую-то долю секунды и тут уже вздрогнул я – мне показалось, что у девушки нет второй половины лица.

– Ты видел костер? – раздался голос, приятный и тихий, будто шелест листвы.

– Горит уже третий день. Странно, правда? Вот я и подумал, что…

– Пошел вон отсюда! – она резко меня перебила. – И ничего не смей спрашивать. Прямо сейчас разворачивайся и уходи. Даже смотреть на костер не стоит, не то, что идти к нему. Просто проваливай!

Я совершенно ничего не понимал.

– Подожди, давай сначала. Как хоть тебя зовут?

Я отвернулся лишь на мгновение, но его хватило, чтобы незнакомки и след простыл. Только качались ветки, и едва слышный шум раздавался из тьмы. Догнать ее я, естественно, не пытался.

∗ ∗ ∗

Наутро было стыдно настолько, насколько вообще могло быть. Не знаю, по поводу чего я переживал больше: того, что меня могли ненароком зарезать или того, что и правда приняли за маньяка. А еще, как ни старался, так и не смог вспомнить ее лица. Очень надеялся, что она мое – тоже. Ведь это, скорее всего, какая-то местная девчушка, с которой я могу жить на одной улице, ходить в один магазин, а может, даже и жить в одном доме. Если мы случайно столкнемся в очереди на кассу, как я буду выглядеть?

Я провалялся в постели достаточно долго, борясь с нахлынувшей на меня апатией. Днем поехал по делам в город и ожидаемо застрял в пробке. Похоже, что в этот раз на дороге произошло что-то серьезное, потому как затор растянулся почти на всю улицу. Впереди отчаянно сигналили и ругались. Я тоже нервно крутился на месте и барабанил пальцами по рулю, но затем смирился и стоически откинулся на сиденье, безучастно пялясь в окно: на прохожих, витрины, мамашей с колясками. Возле супермаркета замигал красками рекламный монитор. Изображение на нем показалось мне несколько странным.

Это была какая-то реклама детского питания. Там женщина кормила с ложки деревянную куклу, сидевшую на детском стульчике. На кукле был белый чепчик и белый фартучек; наверно она должна была изображать Буратино или Пиноккио или что-то в этом роде, вот только выглядела она, мягко говоря, странно. Не знаю, о чем думали создатели ролика, но «это» и близко не походило на белобрысого жизнерадостного мальчишку, из всем известного советского фильма или на улыбчивого Пиноккио из мультфильмов «Дисней».

На стульчике сидело какое-то карикатурно обтесанное полено, темное, цвета мореного дуба. К бугристой голове, под чепчиком, были прилеплены голубые пуговичные глаза, а вместо рта зияла овальная дырка. Кукла вращала глазами, тянулась к женщине и перебирала сучковатыми руками-отростками.

Полная к обеду ложка!

Для вашего крошки!

Не содержит консервантов.

Ну и реклама. Ахуеть просто.

Женщина, все время находящаяся за кадром, под нехитрую детскую песенку, сопровождавшуюся такой же заурядной мелодией, отправляла полную ложку чучелу в рот. Оно же переводило взгляд то на кормилицу, то прямо на зрителя.

Пока я наблюдал эту картину, камера зачем-то стала приближать «лицо» куклы, отсекая от зрителя убранство кухни, женскую руку, и вскоре на экране осталась только темная морда и бегающие туда-сюда голубые пуговичные глаза.

Не содержит консервантов….

Я был искренне рад, что в этот момент мой ряд таки тронулся, и мне не пришлось досматривать этот пиздец.

∗ ∗ ∗

Вечером я как обычно вышел курить на балкон и с неудовольствием уставился на лысую сопку. Костер на вершине никуда не исчез. В этот раз я поежился. Странно, но от теплых ностальгических чувств, с которыми я рассматривал его три дня назад, не осталось даже следа – они сменились неясной тревогой, причину которой я не мог себе объяснить. Но еще более я помрачнел, стоило разглядеть фигуру в капюшоне на берегу.

Я тяжело вздохнул. Конечно, можно было незаметно юркнуть обратно в квартиру, вот только она меня уже видела – я был в этом уверен, хоть сейчас незнакомка и отвернулась, всматриваясь в чернеющие надгробия сопок. Я неуверенно помахал ей – реакции не последовало.

После некоторых внутренних колебаний я все же решил, что мне стоило бы объясниться из-за вчерашнего, ну или хотя бы попытаться это сделать. Нехотя одевшись, я вышел на улицу.

Она стояла все там же, едва ли отреагировав на мое появление.

– Привет, – честно сказать это все, на что хватило моей оригинальности.

Девушка слегка обернулась, но не ответила, а я плохо, но смог ее разглядеть: резкие, угловатые черты лица, острый подбородок, немного неправильный, но вполне симпатичный профиль носа, темные волосы; обычная одежда – толстовка и джинсы, на плечо накинут рюкзак. С рюкзака свисала металлическая цепочка, на которой болтался посеребрённый брелок, в виде головы оленя с широкими ветвистыми рогами, наверняка бутафорский. Я не мог назвать ее очень красивой, но холодный свет луны придавал лицу какую-то особую бледность, тонкость, которая, признаюсь, меня очаровала. Впрочем, капюшон все равно скрывал половину лица.

– Ты постоянно тут по ночам бродишь? – я набрался немного смелости.

– А ты, что, меня сталкеришь?

Стало обидно. Никого я не сталкерил и даже слова такого не знал. Я попытался извиниться за вчерашнее недоразумение и все объяснить, но она дала понять, что ей это совершенно неинтересно. Некоторое время мы просто стояли, глядя на терявшийся среди звезд огонек костра. Повисло неловкое молчание. Я рассматривал ее с интересом, пытаясь выловить какие-нибудь детали, которые могли бы сказать хоть что-то об этой странной девице, что ночью шатается по лесам, но кроме цепочки на рюкзаке, ничего не бросалось в глаза. Обычная одежда, обычная внешность. Я даже не мог сказать примерно, сколько ей лет. Наверное, чуть моложе меня, но не намного.

– Как твоя рука? – наконец спросила она слегка виновато.

Я ободряюще повертел забинтованной кистью.

– Не страшно. Лучше расскажи, что там, с этим твоим костром?

– Как будто ты мне так возьмешь и поверишь.

Я ответил, что находятся в мире вещи и более безумные и зачем-то начал рассказывать о виденной рекламе про кормление чучела. Это произвело неожиданный для меня эффект. Она резко повернулась и уставилась на меня, как будто увидела только сейчас. Потом сцепила пальцы в замок (в дальнейшем я заметил, что это ее привычка) и стала нервно прохаживаться по берегу. Внутри у меня похолодело – мне, как и вчера, показалось, что за скрывающем часть лица капюшоном нет ничего, просто чернильная тьма.

– Оно начинается так, ты скоро и сам все увидишь. Вот зачем ты за мной пошел? Если бы ты … хотя, с другой стороны, я же не виновата. Это ты сам. Ты, что думаешь это смешно?

Мне и правда было немного смешно. Я попытался ее убедить, что это была всего лишь реклама, а тупых реклам сейчас – лопатой греби. Просто жизнь у меня вполне заурядна и я подчас подмечаю такие вот необычные штуки, чтобы потом рассказать в компании друзей, например. Ну, необычные по моим меркам, конечно. Она лишь снисходительно хмыкнула с выражением, дескать «думай, как хочешь» и отвернулась.

Я уже понял, что мадам была немного «с приветом», и мне следует осторожней подбирать выражения, а еще лучше просто тихонько отстать от нее. С сумасшедшими девками вообще не стоит водиться – ничем хорошим это все не кончается. Уж я-то знаю. Тут не отделаешься обычным порезом ладони. Нет, будь мне лет двадцать – тогда окей, но я уже не в том возрасте, чтоб радостно визжать от этих полунамеков и перебирать винегрет в чужой голове.

В то же время во мне впервые за долгое время проснулось что-то похожее на интерес. Возможно, причиной тому была невыразимая скука, в состоянии которой я пребывал последнее время, возможно и то, что эта сумасшедшая мне и правда понравилась (на самом деле чуть-чуть), но я не мог прямо сейчас взять и уйти. Даже несмотря на четкое осознание, что вот она, здесь и сейчас, та тонкая черта, перейдя которую я уже не смогу вернуться. Если разворачиваться и уходить, то самое время. Я понимал это на удивление ясно, но почему-то остался.

– Расскажи про костер. Что с ним не так?

Она снова сцепила пальцы в замок, кинув на меня задумчивый взгляд.

– Для начала то, что видим его, похоже, одни только мы.

– Да ну.

– Можешь проверить, – девушка безразлично пожала плечами. – Только не забудь, что костер загорается лишь в полнолуние.

– Меня больше волнует вопрос: кто наверху? Туда же нет дороги.

– Если ты видишь костер, то найдешь и дорогу. Она там, – девушка кивнула в сторону тропинки, уходящий в чернеющий хвойник. – Но все не так просто. Костер, он манит. Заставляет пуститься на поиски. Открывает дорогу, но одновременно мешает, сбивает с пути. Там можно встретить пугающие и странные вещи, так что до конца можно и не дойти…

– И что там, в конце?

– Никто не знает, – ответила она с улыбкой. – Мы ведь с тобой здесь, а не там. Но это неправильный вопрос. Правильный вопрос: для чего вообще зажигают костер?

– Ну и для чего же? – честно сказать, я чувствовал себя все глупее и глупее.

– Я думаю, это что-то вроде маяка. Для таких как… мы, получается. Для тех, кто отчаялся. Это второй шанс, перерождение. Не знаю, как еще назвать.

И она стала рассказывать какую-то толи сказку толи легенду, которая, честно признаться, меня не впечатлила, и я ее плохо запомнил. Про мифические горы и богов либо каких-то существ, спускающихся туда. Тот, кто сможет найти дорогу к богам – останется с ними.

Она приводила в пример ветхозаветный Синай и горы в восточной традиции, по преданиям соединяющие земной и божественные миры или являющиеся осью мироздания. Было занятно, да я и сам кое-что знал, хоть мне и было неведомо, что это боги могли забыть в нашей с ней Мухосрани.

Едва ли я верил в то, что слышал, но в тот момент мне было плевать. Мне хотелось, чтобы она говорила и говорила, не умолкая. Стояла вот так, полуобернувшись к реке, а я бы просто слушал и смотрел на тонкие пальцы, нервно теребившие рукава кофты. Чтобы наверху звезды, и луна серебрила поверхность воды. Чтобы солнце где-то там, на другой стороне, зацепилось за волшебную магнитную ниткуи уже не вставало, а мы бы остались здесь, застывшие в мареве ночи, как в янтаре.

Будто издеваясь над моими мыслями, небо над горизонтом начинает светлеть. Я сбрасываю оцепенение, и вижу, как незнакомка плотнее кутается в кофту и спешно уходит.

– Погоди, – кричу я, но та даже не оборачивается, будто это и не она проболтала со мной всю ночь напролет. Я злюсь, но в целом не удивляюсь.

– Даже не попрощаешься?

– Ты завтра тоже придешь?..

– Может, хоть скажешь, как тебя зовут?

Она идет, не сбавляя шагу, и только в последний момент оборачивается. Лица больше не разглядеть – оно скрыто причудливым переплетением теней.

– Диана. А ты больше не приходи сюда, пожалуйста. И на костер не смотри.

От этого «пожалуйста» чувствую приятное покалывание, хоть и не желаю себе в этом признаться. Я хочу возразить, но она уже далеко, а бежать за ней я не собираюсь.

∗ ∗ ∗

На следующий вечер Диана не приходила, но не было и костра – небо заволокло тяжелыми тучами. Я знал, что дело не в этом, а в том, что от небесного сыра отделили кусок – луна шла на убыль и вернется лишь через месяц. У меня, впрочем, и без этого забот хватало. Жизнь стала возвращаться в привычное русло, и времени на размышления особо не оставалось. Детали ночных похождений начали забываться, и даже лицо Дианы ускользало из памяти: размылось, стало подрагивающим бледным пятном, будто я видел его во сне.

Я с легким сожалением решил, что вот мое маленькое приключение и окончено, когда поздним вечером пошел выносить мусор (что само по себе плохая примета).

В окнах пятиэтажки скромно горели огни, освещая детские качели, скамейки и беседку с пятнистым грибом. Фонарь бросал столп света на парковку, но другой, у мусорных баков, чернел потухшим глазком. Там вообще творился какой-то беспорядок. Один из контейнеров был опрокинут и лежал на земле, в двух других рылся широкий, дурнопахнущий бомж. Мне оставался последний, четвертый.

Я медленно обошел по дуге, брезгливо отвернув голову в сторону – воняло рыбой и грязной псиной. Пожалуй, только мерзкий запах и чувство глубокого отвращения не дало мне раскрыть рта, чтобы прижечь бомжа крепким словцом. Тот был закутан в ворох какого-то тряпья, одно поверх другого, что и придавало фигуре «разбухший» неправильный вид. Бомж был всецело поглощен мусоркой, перебирая и бесцеремонно разбрасывая вокруг ее содержимое.

Я бросил на него быстрый взгляд и тут же отвернулся – что-то в его виде сильно мне не понравилось. Я решил торопиться. Кинул пакет с мусором в бак, но промахнулся, и тот повис на выступающем металлическом уголке. Сука. Скорее по привычке, чем осознано я попытался исправить оплошность, когда что-то стукнулось об асфальт и ударило мне по ботинку. Этого уже терпеть было нельзя.

– Слушай, ты… – я повернулся к бомжу, а он ко мне, и я потерял дар речи.

Из-под грязных засаленных тряпок, облепивших голову наподобие тюрбана, на меня смотрело бугристое белое нечто. Я поначалу решил, что бродяга болен чем-то запущенным и жутким, но тут, перекрывая даже смрад отходов, на меня дохнуло влажным терпким запахом, который ни с чем не спутать – запахом грибов. Бугры, морщины и складки, огромные шишки, выступающие на лбу, уходящие лесенкой подбородки и даже вздувшиеся губы – все это были наслоения бледных шляпок, бесчисленные и переплетающиеся. Белые шляпки со светлыми желтоватыми пластинами. Оно дышало медленно и тяжело, правда, непонятно чем. Два темно-синих глаза, похожих на спелую смородину, уставились на меня.

– Не спится, браток? Почему ты не дома? – спросило оно, прервав свое занятие.

Из мусорного бака, в котором то рылось, донеслось какое-то шебуршание. Правда, меня это уже не волновало.

– Может, хочешь в загадки сыграть? Любишь загадки?

Не хотел я, блять, никаких загадок.

Я начал медленно отступать, стараясь не сводить с него глаз, пока грибочеловек выпрямился, отойдя от контейнера. Движения его были медленными и тяжелыми, зато кулаки – с двухпудовые гири.

– У зверушки три ноги, да стальные сапоги. Что это? Ну?

В этот момент я с воинственно-испуганным криком метаю в него пакет с мусором и, не оглядываясь, бегу.

С трудом справляюсь с домофоном, распахиваю дверь и погружаюсь в темноту коридора. Скорее, в квартиру – и закрыть дверь. Взлетаю по лестнице на пару пролетов, останавливаюсь, судорожно вцепившись в перила. Это не мой дом. В стене справа зияет огромная трещина, из которой со свистом вырывается ветер. Поросль желто-коричневых длинных грибов ветвится на ее стенках и уходит выше, на потолок. Ветер затихает, потом возвращается, с резким звуком вновь пробиваясь через разбитый бетон. Тянет не прохладой, а влажностью. Угадывается ритмичность.

Я разворачиваюсь и бегу обратно, когда понимаю, что то не ветер, а чье-то дыхание с другой стороны.

С разбега вышибаю дверь подъезда и, теряя равновесие, падаю на асфальт. Колено разодрано, в плече что-то мерзко хрустит, дыхание перехватывает. Я затравленно озираюсь, но жуткий бродяга исчез, лишь мусорный бак сиротливо лежит на боку. Оглядываюсь на подъезд: мой подъезд, моя дверь, знакомые надписи, листки объявлений...

Престарелый собачник, с мопсом на поводке, глядит на меня с тревогой и любопытством.

∗ ∗ ∗

Еще никогда в жизни я не считал дни до нового полнолуния.

Диана знает, что происходит, и она придет, должна прийти. Я еще не был готов поверить в историю о волшебном костре, но что-то плохое однозначно происходило, и мне нужен был кто-то: собеседник, советчик, хоть кто-нибудь. Я ждал нашу встречу, но теперь ждал со страхом, ведь точно помнил, как за тенью капюшона мне померещился чернильный провал. Однако она единственная, с кем я могу поговорить. Возможно, единственная, кто знает, что делать. Конечно, грибной бомж тоже был говорящим, но отгадывать его загадки мне как-то не хотелось.

Когда я различаю у речки фигуру в капюшоне, то не могу сдержать вздох облегчения.

Мы встречаемся молча, она лишь искоса смотрит на меня и сдержанно улыбается. Я снова не могу разглядеть ее лица, вижу только белый острый подбородок и тонкую линию губ, изгибающуюся в кривоватой усмешке. Невольно ловлю себя на мысли, что хотел бы провести пальцами по этим губам, но тут же отдергиваю себя – обычные бабские штуки, не нужно на это вестись.

– Я ведь просила тебя не приходить.

– Просила, но я тебе ничего и не обещал.

Она демонстративно сердится, но ровно настолько, насколько того требуют неписанные правила их непонятного женского мира. На самом деле Диана рада, что я пришел. Я это чувствую, хоть и не знаю истиной причины. Это меня тревожит. Как и мне, ей может быть одиноко, страшно, а может она сродни тому бродяге, и я для нее тоже объект для загадывания загадок. Я не знаю.

Особо не таясь, рассказываю ей о встрече с грибным человеком. Она хмурится, но, кажется, не удивляется. Жестом предлагает мне пройтись. Мы переходим по мостику реку и идем вдоль, не углубляясь в лес, по какой-то тропинке.

– Я точно не знаю, как это работает, но если ты видишь костер, а тем более, если хоть раз ступил на тропу, то ты должен идти по ней. У тебя просто нет выбора. Иначе лес сам приходит. И это будет уже не так, как если бы ты шел к нему. Все эти штуки, которые ты уже видел, их будет больше и больше. Они будут подбираться и окружать, пока не проглотят. И чем дольше ты медлишь, тем хуже. Остается одно – идти к костру.

– Этот костер, он как бы… исполняет желания?

– Бред, хотя некоторые так думают. Но исполнение желаний – детская чушь. Ничто в мире не создано для исполнения наших желаний. Кто мы такие? Просто там все становится по-другому, перерождается. Это место, где ты становишься новым собой, не знаю, как объяснить иначе. Я часто вижу сны о костре, и там я… неважно.

Я поглядываю на нее исподтишка, пытаясь понять, лжет она или говорит правду; пытается ли запутать, усыпить бдительность, сбить с толку? Однако я никогда не был особо проницательным. Диана идет чуть поодаль, время от времени поправляя капюшон, и я уже не сомневаюсь, что она прячет от меня правую часть лица. В момент, когда она останавливается вполоборота, и свет луны снова скользит по ней, падает на алую полоску губ, у меня возникает непреодолимое желание коснуться ее подбородка и развернуть к себе. Движение рефлекторное, почти неосознанное, но девушка замечает его.

– Не нужно. Не нужно на меня пялиться. Ты не будешь этому рад.

Я чувствую, что стою на пороге: или сейчас или случая не представится. Не уверен, хочу ли я этого, однако осторожно прошу ее снять капюшон. Она замолкает, оторопев от моей наглости, и испытующе смотрит на меня. Мне тут же становится не по себе – вспоминаю, что в лесу я-то один и до дома не близко, однако стараюсь выдержать ее взгляд. Мы стоим в матовой тишине, которую нарушает только плеск воды и далекое уханье филина. Когда я уже решаю, что окончательно все испортил, Диана неожиданно откидывает темную ткань и полностью поворачивается ко мне.

Я был готов ко всему: к лавкрафтовским щупальцам и чему-топодобному, вот только их нет. Просто плотная черная повязка, закрывающая правый глаз и почти половину лица. Из-под нее, через щеку и до самой шеи тянется красноватый раздвоенный шрам. Теперь я вижу ее хорошо, настолько, насколько вообще могу видеть при таком освещении и понимаю, что кривоватая усмешка, до этого казавшаяся мне недоброй и едкой, на самом деле просто нарушение мимики. Слова застревают у меня в горле.

– Авария, – говорит она тихо, – на трассе вылетели с дороги. Скользко было – первые заморозки. Все бы и закончилось хорошо, никто даже не пострадал, вот только ветка пробила лобовое стекло. Я сама была за рулем, сама виновата, больше никто.

Она печально улыбается, а я все еще не могу подобрать слов. Понимаю, все, что могу сейчас сказать, будет банально, много раз слышано и не нужно.

– А ты думал, что я тоже поганками обросла? – Диана смотрит на меня внимательно, с вызовом. – Доволен теперь? Все еще хочешь гулять тут со мной под луной?

На последних словах ее голос чуть вздрагивает, а меня передергивает от потока хлынувших чувств: облегчения, жалости, нежности.

Я молча приближаюсь и целую ее.

Мир останавливается и истлевает. Все исчезает, кроме журчащей реки, шепчущих лиственниц и желтого ока над головой. Я сжимаю хрупкие плечи, провожу пальцами по прядям темных волос. От нее пахнет пихтой и ландышем. Когда она отстраняется, потупив взгляд, я замечаю, что глаза… глаз ее изумрудно-зеленый, как у кошки.

Мы гуляем по берегу, и я хочу, чтобы ночь не кончалась. Тяжелые мысли тают, как первый снег, и я с облегчением могу забыть о костре и о том, что возможно, меня ожидает. И хоть Диана снова набросила капюшон, я все еще мельком поглядываю на нее. Мне нравится ее бледная кожа, эта смешная привычка сцеплять пальцы в замок и даже брякающий на цепочке серебристый олень – какой-то «бунтарский», подростковый, немного нелепый. Мы идем и болтаем о всякой ерунде, как обычные люди, и осознание этого наполняет меня чем-то похожим на счастье.

∗ ∗ ∗

Эта история была написана участником Мракопедии Sallivan

Продолжение в комментах

Эта хрень случилась со мной, когда я ещё учился в ПТУ. Жил я тогда один в квартире бабушки, которая была в полугодовом отъезде. Дело было в небольшом уральском городе, где я любил ходить по местным лесам, собирать ягоды и грибы, благо лес был прямо у меня за домом. Однажды на осенних каникулах решил сходить в лес на целый день. Взял с собой фонарик, термос с чаем и коробки для ягод и грибов. Ходил весь день по сырому разноцветному лесу, но ягод нашёл только на одну коробку, а грибов и того меньше. Настроение было испорчено ещё и тем, что становилось пасмурно. В итоге решил идти домой.

У знакомого камня свернул к тропинке за трудные кусты, откуда до дома было часа два ходьбы. Тропинки нету. Повернул обратно, иду к камню. Камень тоже найти не могу. Иду обратно к кустам, думаю, тропинка чуть левее. Выхожу на поляну с уже мёртвой осенней травой – должно быть, тропинка вон за той толстой ёлкой. Только вместо тропинки меня там ждало болото, поросшее ивняком. Я понял, что вконец заблудился. Мобильник я, дурак, не взял с собой, хотя не факт, что мне бы там попалась связь. К счастью, за болотом виднелась гора, чернеющая лесистыми склонами, а по её вершине проходили столбы электролинии. По электролинии можно добраться до города, но сначала нужно пройти по трясине и не утонуть.

Уже смеркалось и слеталась мошкара, отчего я уж было представил себя Никитой Столпником, но тут над открытым пространством болота подул ветер, яростно гоня тучи на нервное мерцание первых звёздочек. Мошкара пропала. Сперва я хотел пойти в обход болота, но ни слева, ни справа краёв этому болоту было не видать. Я плотнее застегнул куртку от ветра, включил фонарик и, потеряв надежду вернуться домой до полуночи, побрёл в сторону горы.

Дошёл до середины болота и угодил прямо в воду по самую жопу. Слава богу, не застрял, и полез к первому попавшемуся высокому месту. Так я сумел выбраться на холмик, на котором стоял булыжник высотой с мой рост. Решил там передохнуть и выпить остатки горячего чаю из термоса. Огляделся вокруг. За булыжником была большая выемка, где я решил спрятаться от ветра.

Лучше бы я этого не делал. Первое, что я заметил, едва войдя в выемку, был запах тухлого мяса. Посветив туда фонариком, я пришёл в ужас: всё дно в выемке было завалено розовеющими костями. Там были и разбитые черепа лосей, и тонкие звериные позвоночники со шмотами гниющего мяса, и совсем свежие распиленные кости (тоже, судя по всему, лосиные). Посреди костей возвышалась обмазанная кровью каменная фигурка, похожая на то ли на гриб, то ли на ботинок. Человеческих костей вроде не было, но вид у того места был похож на языческий алтарь, отчего становилось жутко, как на каком-то лобном месте.

И вот, я стою в этом смрадном углу прямо посреди трясины под светом луны, то и дело скрывающейся за тучами. Единственная моя надежда - добраться до электролинии. Не желая знать как и зачем кости очутились прямо посреди трясины и что это за идол, я рванул к горе, при этом стараясь опять не упасть в воду. В итоге сумел добраться до края леса, весь вспотевший холодным потом. Ноги мои ещё сильнее промокли и пошли мозолями. Я стал взбираться через бурелом на верхушку горы, и довольно быстро добрался до просеки, по которой шла электролиния.

Решил идти по ней влево, сам не знаю почему. Проходя мимо места, где деревьев было мало, посмотрел в сторону болота. Лучше бы я этого не делал. Там, в свете луны, было ясно видно тот булыжник посреди болота, но кроме этого я заметил там леденящую кровь тень. Было ясно, что на булыжнике кто-то сидит как бы на корточках. Поперхнулся взглядом на этот пейзаж и пару секунд тупо в шоке глядел на этого НЁХ-гопника. Потом я очнулся, нелепо извихнулся и, чуть не упав, двинулся, сломя голову, дальше вдоль столбов. Не знаю, сколько я бежал, но столбы вывели меня к цивилизации. Огорчило меня то, что я очутился на грёбанном обрыве, и не мог просто так спуститься вниз: провода столбов шли вниз почти вертикально и уже там внизу электролиния продолжалась вплоть до сереющей в свете луны крыши ГЭС.

Я понял, что нахожусь около плотины на самом краю города. Вдали, словно приветствующий меня Золотой Адокентин, виднелись радостно мерцающие жёлтые огни города. Туда я и направился по краю обрыва, продераясь через кусты, стараясь не свалиться вниз. Идти чуть глубже в лес мне не хотелось: было страшно даже шагу ступить обратно в ту жуткую сторону, откуда я пришёл, тем более ещё был риск потерять край обрыва из виду и опять заплутать в чаще.

Внезапно слышу треск далеко позади меня. Остановился и прислушался. Поняв, что за мной кто-то тоже продирается по краю обрыва, понёсся, сломя голову. Высрал столько кирпичей, что хватило бы на целое ведро Угартилока. Треск становился всё ближе, но тут я дошёл до того места обрыва, где можно было спрыгнуть вниз. Я спрыгнул и упал на руку, повредив себе запястье. Но от страха уже не чувствовал ни этого, ни мозолей на ногах, ни того, что замёрз – просто рванул к первым попавшимся на глаза улиным фонарям.

Сразу сообразил, что я оказался на пустынной улице Б.....ского в спальном районе, и помчался по ней. В тот миг даже встреча с гопниками меня бы обрадовала: хотелось скорее увидеть людей. С другой стороны, я понял, что бегущий по ночной улице мужик, едва не кричащий в слезах от страха, выглядит весьма странно, и попытался успокоиться. Как только сбавил шаг, услышал со стороны обрыва страшный вой, словно какой-то бухой алкаш взял мегафонный аппарат и начал орать, стоя на краю обрыва.

Тогда я уже просто потерял всякий контроль над своими первичными чувствами и бежал через весь город вплоть до дому. Никогда не чувствовал такой благодарности к моему физруку, который постоянно орал на меня матом, заставляя быстрее бегать на физре. Мой городок не ахти какой большой, поэтому мне было ещё стрёмно от того, что на всём пути к дому я не заметил по пути ни одного человека, что было и не удивительно: дома я оказался в четыре ночи.

Выпил разом три банки балтики и уснул, молясь святому Семанглофу. Утром рассказал о случае ментам, но те мне не поверили. Ну, подумаешь, на болоте кто-то выбрасывал недавно несколько раз звериные кости. А, мол, силуэт мне мог почудиться, а гнаться и выть мог, скорее всего, просто волк. Тем не менее, пообещали потом проверить что да как, но со мной так и не связались.

Не знаю что это было, но мне от всей души хочется верить, что тот булыжник был импровизированной мусоркой или алтарём сумасшедшего охотника, который за мной и гнался. Отчётливо помню, что видел там несколько распиленных костей, а у лесных чудищ вряд ли есть бензопила. С другой стороны, даже сумасшедший охотник вряд ли стал бы забредать так далеко в чащу и ходить через болота к своему тайному месту.

Ещё одна деталь, которая меня немного пугает: если той ночью этот псих успел дойти до булыжника, когда я был уже на вершине горы, то он не мог идти с правой или левой стороны болота, иначе бы я его заметил. Тем более он не мог идти мне навстречу, иначе бы мы с ним разминулись. Получается, он шёл за мной откуда-то сзади. Причём когда я только оказался на краю болота, он, должно быть, ещё был далеко сзади меня в лесу, или же ещё меня не заметил, иначе бы я видел его на краю болота сзади меня, когда вышел к булыжнику и там оглядывался. Конечно, свет луны слабоват, но чёрный силуэт, медленно пробирающийся по топи, я бы уж точно увидел, потому что и с горы видел его на булыжнике отчётливо.

После того случая в лес я целый год не ходил, и начал активнее заниматься физкультурой, а потом переехал к отцу в Москву подальше от тайги.

Источник: Мракопедия

Квартиры такого типа риелтеры между собой называют «карцер». Знаю, потому что обошла не одно агентство в поисках того жилья, что будет мне по карману в моей нынешней ситуации, но даже эти «карцеры», которые мне предлагались со слегка скривленными в насмешке губами, были слишком дороги. Вариантом было снять комнату, но жить с кем-то, делить быт, вытаскивать чужие волосы из слива… сейчас у меня на это просто не было моральных сил, особенно после месяца проживания с подругой. Разумеется, я была очень благодарна ей за приют, но, но…

Вариант нашелся тогда, когда я уже была уверена, что придется согласиться на коммунальное проживание с черт знает кем. На вокзале в тот день я оказалась случайно — подруга, у которой я временно жила после развода, попросила выкупить для нее зарезервированный на вечер билет в соседний город, куда она регулярно ездила к своему парню. Выкупив билет, я вышла на площадь перед вокзалом и пошла на мостик над неким подобием ручья, протекающим возле площади. На ручей смотреть было неприятно — все его русло было густо усеяно бычками, поэтому я повернулась спиной к перилам и начала разглядывать людей, которыми кишел утренний вокзал. Тогда я ее и увидела.

Бабулька, абсолютно обычная на вид — бежевый весенний плащ 70-х годов, старомодная косынка и современные угги. Эклектика поколений. Отличала ее лишь картонная табличка, висящая на груди, по которой я скользнула равнодушным взглядом и уже собиралась отвести глаза, как вдруг увидела слово, зацепившее мое внимание. Гостинка. Именно гостинками называются эти крошечные квартиры-гробики, где кухня и жилая комната объединены вместе, санузел представляет собой крошечный закуток, а холодильник гудит прямо у тебя над головой. Гостинка, дешевое жилье. Я выбросила бычок в сторону ручья, пополнив их береговую колонию, и медленно двинулась в сторону бабульки. Через пару метров я различила цену, написанную на картонке, и ускорила шаг. Это было почти в два раза дешевле, чем просили в агентстве, да и на риелтера, которому нужно платить комиссию, бабулька не тянула.

Я неуверенно подошла и улыбнулась.

- Здравствуйте, вы сдаете квартиру?

Бабулька, задумчиво смотревшая в сторону, встрепенулась и повернулась ко мне. Выражение неясной тревоги на ее лице сменилось радушной улыбкой.

- Да, милая, сдаю. Ты хочешь снять?

- Смотря что за квартира и где находится. Если совсем в глухом районе, то…

- Нет-нет! Почти в центре, тут недалеко. Хочешь, сходим посмотрим прямо сейчас?

Старушка так активничала, что я слегка занервничала. Стоит ли идти одной? Можно было бы пойти с подругой, но она на работе, именно поэтому она попросила меня съездить за билетом. Больше друзей, которых можно оперативно вызвонить, у меня нет, да и, честно говоря, я бы постеснялась демонстративно делать это при старушке.

- Идем, идем, милая, - старушка потянула меня за рукав, и я автоматически двинулась следом. Ей-богу, я идеальная жертва маньяка. И как я умудрилась дожить до двадцати шести лет?

По пути в квартиру я вспоминала случаи из криминальной хроники про подставные квартиры, про людей, которых заманивали в логово бандитов, про проданных в секс-рабство женщин и милую питерскую бабульку, что травила и расчленяла своих квартирантов. Остановилась ли я? Нет. Я послушно шла за старушкой, даже с некоторым интересом ожидая, что будет дальше. В последнее время я стала фаталисткой.

Когда мы оказались перед ветхой сталинкой в старом центре города, я испытала странные эмоции. С одной стороны, дом выглядел жутковато, с другой — на логово мафии он не слишком походил. Мысленно перекрестившись, я ступила за моей проводницей в темный, пропахший мышами и мокрыми тряпками подъезд.

- Тут невысоко, третий этаж, - пропыхтела бабулька, с трудом преодолевая лестницу. Мне бегать по этажам было не привыкать, поэтому я терпеливо ждала ее на каждом пролете. У высокой, под потолок, массивной дверью старушка остановилась. Отперев ее большим старомодным ключом, поманила меня внутрь.

За дверью тянулся длинный коридор с выходящими в него дверями. Я насчитала по три двери с каждой стороны и одну в торце. Старушка прошла в конец и отперла третью дверь слева.

- Проходи! Не разувайся.

Я тщательно вытерла ноги о дырявую серую тряпку и ступила на скрипучий паркетный пол. Наверное, раньше это была коммуналка, которую позже поделили на квартиры. Внутри меня встретило именно то, что я ожидала увидеть.

Крошечный закуток, служащий прихожей, не имел двери, и темнота, царившая там, заставила меня как можно скорее пересечь его и войти в комнату. Она действительно оказалась крошечной — метров десять, не больше. Длинная, как трамвай, комната тянулась к рассохшему окну, которой венчало торец комнаты и напоминало отверстие на конце подзорной трубы. Квадратный выступ с дверью, который и образовывал прихожую, действительно оказался санузлом, напротив него вдоль стены тянулось подобие кухни — тумба, раковина, подвесной шкафчик, гудящий старый холодильник.

За выступом располагался старый красный диван, напротив которого расположилась тумба с телевизором. Хозяйка, которая смущенно поглядывала на меня, быстрым шагом пересекла комнату и быстро клацнула пультом, что лежал на тумбе.

- Ну, вот, - она развела руки, обводя окружающую обстановку. В ее голосе не было никакой надежды, только смущение, и это кольнуло меня. Наверное, не я первая, оказавшись тут, демонстрировала такое выражение лица, которое сейчас наверняка образовала моя мимика. Мне стало жаль старушку, но я фрилансер, жить и работать в этом гробу… Я смущенно улыбнулась и попятилась к выходу.

- Очень мило, но мне, к сожалению, не подходит.

- Да-да, я уже поняла, детка. Ну, вот мой номер, если передумаешь, звони, - бабулька вытащила из кармана и протянула мне самодельную «визитку» - аккуратно вырезанный кусочек тетрадного листа в клетку, на котором старательным старческим почерком был написан номер телефона. Сердце сжалось, и я взяла бумажку, уверенная, что мне никогда не придется звонить по этому номеру, но судьба распорядилась иначе.

Я выходила из квартиры под приглушенное бормотание телевизора, и еще не знала, что уже завтра окажусь тут снова. Уже вечером, когда моя подруга пришла с работы и начала поспешно собираться на автобус, она объявила мне, что возвращается вместе с парнем, который будет искать работу в нашем городе, и мне, увы, придется съезжать. Она вернется через три дня, и надеется, что к этому времени я уже что-то подыщу.

Она ушла, а я весь вечер прорыдала, лежа в ванне, и напиваясь вином, которое осталось у нас с недавней посиделки. Я понимала, что обвинять ее в чем-то несправедливо, она имеет полное право вить гнездышко со своим возлюбленным в своей собственной квартире, а меня она и так приютила после того, как муж объявил, что больше не видит меня рядом с собой, и вообще, пора уже двигаться дальше. Он двинулся, а мне идти было некуда, поэтому, выползя из ванны, я нашла в кармане бумажку с номером сегодняшей бабульки, и позвонила ей.

Радость в голосе женщины была настолько неподдельная, что мне даже стало слегка неудобно. Ведь это не я оказываю ей услугу, а она сдает мне жилье, пусть и довольно стремное, за сущие копейки. Мы договорились, что завтра я приеду с вещами, и я начала собираться.

Следующим утром, волнуясь, бабулька мялась возле подъезда. Когда я приехала на такси, она улыбнулась, мелко закивала, и повела меня в мой новый дом. Квартира выглядела ничуть не лучше, чем вчера, но я решила не падать духом. Мое покрывало на диван, мои занавески, пара репродукций — и тут станет гораздо уютнее. Я с трудом втащила чемодан в комнату и уже не удивилась, когда услышала, как за моей спиной бабулька щелкнула пультом, включив телевизор. Некоторые люди не переносят тишины, но я никогда не была из их числа.

Мы наконец-то познакомились. Бабулька, назвавшаяся Анастасией Павловной, села за узенький столик, расположившийся возле тумбы с телевизором, и дрожащей рукой переписывала мои данные из паспорта в договор о найме, пока я задумчиво ходила по моему новому жилью, трогала мебель и стены. Включила роутер, который, как оказалось, висел в «прихожей». Заглянула, наконец, в санузел. Он оказался чуть лучше, чем я представляла, и даже имел узкую стиральную машину, зато не имел умывальника. Душ представлял собой вымощенную плиткой угловую площадку с бортиком, закрытую занавеской.

Проверив, работает ли душ и есть ли горячая вода, я вернулась в комнату. Бормотание телевизора слегка начинало раздражать. Я подписала документы, и хозяйка начала поспешно собираться. Я подошла к окну, отодвинула плотную штору, наполовину закрывающую окно, и удивленно отпрянула. За тюлевой занавеской я увидела рассохшееся деревянное окно, забранное снаружи решеткой. Я обернулась.

- Зачем тут решетка? Это же не первый этаж.

Анастасия Павловна нервно улыбнулась.

- Я не знаю. Это квартира моей покойной сестры, я тут ничего не меняла.

Я почувствовала, как по позвоночнику пробежала легкая дрожь. Мне стало тревожно.

- А от чего она умерла?

Не глядя на меня, хозяйка обувалась.

- Она не здесь умерла, не переживай. Живи спокойно.

От ее тона мне наоборот стало совсем неспокойно, и я нервно сглотнула. Но беспокойство достигло апогея, когда Анастасия Павловна, уже стоя у двери, обернулась.

- Ты только телевизор не выключай, пусть работает. Тут счета небольшие, за это не переживай.

Я переживала совсем не за это.

- Что? Зачем?

Старушка упрямо помотала головой.

- Не выключай, и все. Даже ночью, просто звук убавь.

Волосы на моей голове зашевелились.

- Вы серьезно? А что будет, если выключу?

Хозяйка посмотрела на меня хмуро и без улыбки.

- Да ничего не будет, но лучше не выключать. Место тут не самое приятное, иначе не сдавала бы так дешево.

- А если свет выключат?

- Тогда лучшей уйди куда-нибудь, пока не включат.

Пока я обдумывала, что я должна ответить на этот абсурд, входная дверь закрылась со звуком захлопнувшейся мышеловки, и я осталась в одиночестве.

- Спокойно, спокойно.

Почувствовав, как нарастает паника, я повернулась и подошла к кухонному шкафчику, в котором во время «осмотра» я увидела старые чашки, вытащила одну, и пошла к дивану, где валялась моя куртка. Достав из кармана сигареты, я щелкнула зажигалкой, затянулась, окинула взглядом мой новый дом, и расплакалась.

Это еще не было полным дном, но я была уже близко.

Наревевшись и нажалевшись себя, я встала, с трудом открыла окно, впустив в комнату свежий воздух. Хватит, наревелась. Надо учиться жить по-новому, и находить плюсы. Вот только телевизор очень раздражал. Выключив его, я поняла, что больше не могу игнорировать угнездившийся в желудке голод, и, накинув куртку, двинулась на улицу — искать продуктовый магазин.

Супермаркет нашелся по гугл-карте, в трех кварталах от моего нового дома. Гуляя между стеллажами с тележкой, я даже начала получать удовольствие от своего одиночества и свободы. Деньги у меня пока были, но скоро нужно брать новый заказ.

Когда я вернулась с набитыми пакетами в квартиру, меня встретила звенящая, натянутая как струна тишина. Разбирая пакеты и включая противно загудевший холодильник, я все сильнее чувствовала это натяжение пространства, которое будто образовывало вакуум у меня за спиной. Чувство было настолько неприятное, что я повела лопатками, будто пытаясь сбросить с плеч покрывало, и резко обернулась. Комната выглядела по-прежнему уныло и убого, но ничего страшного в ней не было.

Наскоро пожарив яйца на старой индукционной плитке, я вытащила из сумки ноутбук и растянулась на диване. Работу никто не отменял, и ее нужно было делать, но минут через пятнадцать я поняла, что работать не могу. Гудение холодильника давило на барабанные перепонки, стены, обклеенные выцветшими желтыми обоями, будто нависали надо мной, в грудь начал заползать страх. Поежившись, я потянулась за пультом и клацнула кнопкой. Комнату заполнила мелодия заставки какого-то телешоу, и напряжение отпустило меня.

Может, хозяйка имела ввиду именно это, когда советовала включать телевизор?

Раньше я всегда работала в тишине, но теперь мне пришлось делать это под приглушенные голоса из телеящика. Телевизор раздражал, но без него было еще хуже, и постепенно я так увлеклась работой, что совершенно забыла про него.

Когда я, наконец, отложила ноутбук, в комнате уже практически стемнело. Встав, я потянулась, клацнула выключателем, и комнату залил неприятный тусклый желтый свет от старомодного стеклянного абажура на одну лампочку. От долгой работы и фоновой говорильни голова стала квадратной, и я выключила телевизор, с блаженством слушая наступившую тишину. Вытащив из пачки сигарету, я распахнула окно и оперлась на подоконник, глядя на тихий зеленый двор, залитый оранжевым светом фонаря на углу.

Сигарета догорела до половины, когда я вдруг снова ощутила спиной напряжение воздуха. На меня будто навалилось тяжелое ватное одеяло, и я покрутила головой. Обернувшись, я увидела лишь пустую комнату, но, стоило повернуться к окну, как ощущение вернулось. Мне казалось, что за моей спиной кто-то стоит, я кожей чувствовала чужой взгляд, сверлящий меня, и руку, что вот-вот коснется волос на моем затылке. Колени дрожали, сигарета давно догорела, но я продолжала пялится в окно, боясь обернуться. Лишь когда я совсем замерзла, медленно, на ватных ногах, я повернулась, и, конечно же, ничего не увидела. В один прыжок я преодолела расстояние до тумбочки, хватила пульт и включила телевизор. Голоса, зазвучавшие из динамика, развеили иллюзию чужого присутствия, и я выдохнула.

Заснуть в первую ночь я так и не смогла. Привыкла спать в темноте и тишине, а телевизор ужасно мешал, но о том, чтобы выключить его, не было и речи. Когда я попыталась это сделать, тьма в комнате сгустилась и придавила меня подобно плите, стены сжались, а воздух зазвенел, поэтому мне пришлось тут же снова включить его. Я промаялась до самого утра, и лишь когда солнце встало, и освещение от телевизора перестало быть настолько контрастным, я, наконец, задремала.

Будильник, который я поставила на десять, вырвал меня из сна через четыре часа, и я села на кровати с чугунной головой. Покурив, сходила в душ, и поняла, что не могу провести тут больше не минуты. Поэтому, наскоро позавтракав, я оделась, упаковала ноутбук и пошла искать поблизости дешевое кафе с вай фаем, где я смогу поработать.

Так началось мое хождение по всем кофейням и общепитам района. Денег у меня было катастрофически мало, и максимум, что я могла себе позволить — это цедить по две чашки кофе в день, иногда воровато поедая купленный на углу пирожок, спрятавшись за ноутбуком. Официанты смотрели на меня с презрением, но о том, чтобы вернуться в мою «студию», не было и речи. Находиться там с каждым днем было все сложнее.

Выцветшие желтые стены с волнистым узором, идущий трещинами желтоватый потолок. Скрипучий дощатый пол, который оставался грязным, сколько его не мети и не мой, пыльный диван-книжка, в щель по центру которого я постоянно сползала ночью. Гудящий старый холодильник, потрескивающая электрическая плитка, окно, роняющее хлопья краски каждый раз, когда я бралась за раму. Все это было мне настолько ненавистно, что хотелось плакать, но хуже всего была атмосфера в квартире и то ощущение присутствия, что мучило меня с самого момента переезда. А еще — постоянная духота и нехватка воздуха, который, несмотря на открытое окно, почти не циркулировал в этом вытянутом гробу.

Спать там, слава богу, я научилась — пришлось купить беруши и маску для сна. С ними я высыпалась более-менее нормально и уже почти перестала бояться по ночам, пока однажды ночью я не проснулась в туалет.

Стянув с глаз маску, я уткнулась взглядом в телевизор, и спросонья чуть не умерла от ужаса, увидев на экране жуткое, изуродованное мертвое лицо. Я бы закричала, если бы могла, но из моей груди вырвалось лишь подобие протяжного хриплого карканья. Я зажмурилась. Сердце бешено колотилось, от прилива адреналина затряслись руки, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы снова открыть глаза и взглянуть на экран. Это оказалась всего-навсего криминальная передача про преступления прошлого, но прежде, чем сердце унялось, и руки перестали дрожать, прошло немало времени.

Когда я была маленькой, мне дважды или трижды снился один и тот же кошмар. Я была пугливым ребенком, боялась фильмов ужасов и книжек со страшными обложками, и сон, который я видела несколько раз, был таков. Мне снилось, что я нахожусь в комнате — либо в смежной с гостиной, либо в самой гостиной, где был включен телевизор, к которому я стояла спиной. Я знала, что по нему показывают что-то невыносимо, тошнотворно страшное, настолько страшное, что одна мысль о том, чтобы взглянуть на экран, наполняла меня ужасом. Родители во сне спокойно смотрели эту жуть и не реагировали на мои просьбы выключить, а я никак не могла выйти из комнаты, не повернувшись лицом к телевизору и не увидев то, что он транслировал.

«Мраморные шарики». Голос по телевизору во сне говорил: «Мраморные шарики». Что это значит? Словосочетание вселяло в меня такую сильную жуть, что увидеть это казалось равносильно смерти. Я просыпалась в холодном поту, и несколько дней после этого сна проходила мимо телевизора с внутренним напряжением.

То, что случилось, странно перекликалось с моим детским кошмаром, и я дрожала от страха, когда мыла руки после туалета. Я уже давно решила, что съеду отсюда сразу же, как найду хоть что-то, но вариантов по-прежнему не было, даже нормальных комнат не попадалось, а идти мне было некуда.

Наутро я позвонила хозяйке, не знаю зачем, просто хотелось поговорить с ней про квартиру, но она не взяла трубку. Почему-то я этому не удивилась.

А через несколько дней случилось то, о чем я спрашивала тогда, в самый первый день. Что будет, если свет отключат? Вечером я вернулась из очередного кафе голодная и продрогшая, поставила воду, чтобы закипятить макароны. Телевизор я включала практически с порога, завела привычку не расставаться с пультом. Я уже знала все вечерние телепрограммы, сериалы и шоу на всех каналах, что ловила антенна, провод от которой уходил в отверстие в стене наружу.

Макароны уже начинали закипать, когда лампочка (уже более яркая, замененная мной), вспыхнула еще ярче, и погасла. Телевизор с холодильником, разумеется, тоже потухли, и я на миг застыла, как статуя, слушая затихающее бульканье в кастрюльке. Когда вода стала неподвижной, меня придавила такая тишина, что я автоматически коснулась ушей, проверяя, нет ли в них беруш. В сердце узким ужиком мгновенно заполз ужас, все ширясь и разрастаясь, подобно опухоли. На ватных ногах я подошла к смутно светящемуся в темноте окну и выглянула наружу. Соседние дома, двор — все было залито чернильной темнотой. Блэкаут на весь наш маленький район.

Затылком я почувствовала уже знакомый взгляд, а моей шеи будто коснулись невесомые пальцы. Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, но обернуться было гораздо страшнее. Я судорожно пыталась дышать и собиралась с силами, чтобы повернуться, схватить куртку, которую я кинула на диван, когда пришла, и в три прыжка оказаться у двери. Но внезапно за моей спиной послышалось шипение и громкий щелчок, который выбил остаток дыхания из моей груди коротким вскриком. Я обернулась и увидела, что телевизор включился.

Зрелище было настолько абсурдным, что какое-то время я стояла, открыв рот. Света не было во всем районе, а телевизор каким-то образом работал. Я бы ничуть не удивилась в ту секунду, если бы на экране показалась мертвая девочка из фильма «Звонок», но экран показывал другое. Сначала я не поняла, что я вижу, но, разглядев, увидела длинный коридор, с дверями по обе стороны и одной в торце. Волосы зашевелились у меня на голове, когда я поняла, что это напоминает тот коридор, что я прохожу ежедневно перед тем, как зайти в свою квартиру. Двери на экране были закрыты, но вдруг та, что в торце, приоткрылась, и я отпрянула от экрана.

Ощущение, которое преследовало меня в детском кошмаре, накрыло меня ужасом с головой. От картинки на экране веяло потусторонней жутью, да и неудивительно, учитывая, что телевизор работал вопреки всем законам физики. Дрожащей рукой я потянулась к шнуру и изо всех сил дернула его, но картинка на экране даже не мигнула.

Мои ноги подкосились, и я ползком отодвинулась подальше от экрана, уперевшись спиной в диван. Во рту пересохло, сердце колотилось в глотке. Не в силах оторвать взгляд от телевизора, я наблюдала, как в открывшейся на экране двери появился силуэт, который странными маленькими шажками двинулся в сторону камеры. Сначала я не поняла, что с ним не так, но потом до меня дошло, что силуэт двигается спиной вперед.

Нельзя, чтобы оно обернулось. Нельзя смотреть.

Ужас подкинул меня пружиной. Я вскочила на ноги, схватила куртку и кинулась к двери. В закутке-прихожей царил кромешный мрак, и я на ощупь ткнулась туда, где была дверная ручка. Ручки не было, и двери не было. Трясущимися руками я достала из кармана зажигалку, с третьего раза зажгла огонек, и задохнулась.

Двери не было. На ее месте была все та же оклеенная желтыми обоями стена. Я попятилась и принялась водить зажигалкой вдоль стен, пока она не обожгла мне пальцы, и я не выронила ее. Двери не было, ни единого следа. Более того, дверь в санузел тоже пропала. Я бросила беспомощный взгляд на телевизор и торопливо отвернулась, видя, что существо на экране все приближается, постепенно заполняя собой все пространство. Если оно обернется… если оно обернется…

Паника подхлестнула меня, и, не думая ни о чем, я кинулась к окну. Дернула оконнную раму, вдохнула ледяной воздух, вскочила на подоконник, и… решетка. Чертова решетка! Вот она здесь зачем!

Я беспомощно вцепилась в прутья, понимая, что не смогу протиснуться сквозь нее. То, что живет в телевизоре, то, что отгоняют глупые телешоу и мыльные оперы, было все ближе, я чувствовала его за спиной. Не дыхание, потому что оно не дышит, и не прикосновение, потому что оно не может коснуться. Я чувствовала лишь ужас, который заставил меня сжаться в комок и упереться лицом в прутья решетки.

Может, если я навалюсь на нее, она выпадет? Что будет со мной, думать не хотелось. Тьма расступалась за моей спиной, я видела отблески экрана, я знала, что если обернусь… мраморные шарики, мраморные…

- Эй, что с тобой? Помощь нужна?

Голос ворвался в мой мозг так внезапно, что я на секунду даже не поняла, что услышала. Разлепив зажмуренные глаза, я посмотрела вниз. Под моим окном стоял мужчина, одетый в куртку с капюшоном, которого я, вроде бы, несколько раз видела во дворе из своего окна. В его руке тлела сигарета.

Я судорожно всхлипнула и полезла в карман куртки, нащупала ключи, разжала пальцы, и они упали на асфальт под окном.

- Пожалуйста, 33 квартира… у меня что-то с дверью… - Мой голос прерывали вслипы, но, когда мужчина поднял ключи и задрал голову, меня будто прорвало.

- Вытащи меня отсюда, вытащи, прошу! Только не смотри на телевизор! - закричала я, и, закрыв глаза, разрыдалась. Сияние экрана за моей спиной стало таким ярким, что я буквально чувствовала его затылком. Быстрее, быстрее…

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я услышала удар за моей спиной, и через минуту сильные руки сдернули меня с подоконника. Что-то пробормотав, сосед сгреб меня в охапку и потащил прочь из квартиры, как пожарные выносят людей из огня. Я зажмурилась, но когда мы были в прихожей, все же приоткрыла глаза, как Лотова жена, и краем глаза увидела комнату. На моё счастье, холодильник с этого ракурса закрывал телевизор, и прежде, чем я увидела экран, я снова закрыла глаза.

Второй раз я открыла их только тогда, когда запах подъезда остался позади, и я почувствовала свежесть осенней ночи.

- Ты как, все нормально? - сосед подвел меня к лавке и усадил за нее. Я по-прежнему держала куртку, вцепившись в нее омертвевшими пальцами, но, посмотрев на его силуэт в темноте, заливавшей двор, немного пришла в себя и разжала руки. Осторожно натянув куртку, я достала из кармана сигареты. Не говоря ни слова, сосед чиркнул зажигалкой.

Какое-то время мы молча курили. Я не знала этого человека, но он только что спас меня… от чего? Что вообще произошло там? Это было сумасшествие? Галлюцинации? Как объяснить это ему? Я заерзала, и сосед протянул мне руку.

- Кстати, я Владислав.

- Карина.

Я пожала его ладонь, и мы снова замолчали. Наконец, я собралась с силами.

- Владислав, спасибо вам. Я не знаю, что сказать. Там произошло нечто странное, не знаю, как объяснить. Я не наркоманка, не подумайте только…

- Я и не думаю. Об этой квартире все соседи знают, - Владислав щелчком пальцев отправил бычок в кусты. Я повернулась к нему.

- Что знают?

- Ну, тут женщина одна жила несколько лет, в возрасте, одинокая. Сестра той, что теперь квартирантов вроде тебя приводит. Однажды она выпала в окно и сломала шею.

«Она не здесь умерла, не переживай». Вспомнив слова хозяйки, я невольно усмехнулась. Да, она умерла не в квартире, тут ничего не скажешь. Не солгала.

- А потом?

- А потом въехал ее сын, который, оказывается, у нее был, и через три месяца тоже самое. Тоже выпал из окна, выжил, но вроде позвоночник сломал, инвалидом стал. Вроде как тетка за ним и ухаживает теперь, я подробностей не знаю, то у наших бабулек местных спросить надо.

- Решетку вставила Анастасия Павловна, да?

- Это хозяйка нынешняя? Да, она. Сдавать начала эту конуру, но все квартиранты больше месяца не задерживаются. Уж не знаю, что с этой квартирой, но что-то там творится явно, все сбегают сами не свои. Вот и ты…

Холод пробирался под куртку, и я зябко поежилась.

- Там что-то с телевизором. Ты видел, что…

Я обернулась, чтобы посмотреть на окно своей квартиры, но не нашла его. Телевизор больше не работал. Темнота, накрывающая двор, стала еще гуще.

Я повернулась к молчащему Владу, и увидела, что он сидит ко мне спиной. В горле моментально пересохло.

Мне не хотелось, чтобы он оборачивался.

Эта история была написана участником Мракопедии Musteline в рамках литературного турнира.

Ночь. Дежурство. Банка алкогольного энергоса опустошена пол часа назад. Спать не хочу, но сопение и храп пациентов совращает. В мою, немного отравленную долей спирта, голову приходит идея вздремнуть, но я её отбрасываю, считая, что если действие энергетика не закончилось, сон череват последствиями. Пытаюсь занять себя поглощением семечек, но тут прибегает медсестра.

– Иван Алексеевич, тут в травму пришёл человек, а Гранный опять спит, видимо выпил, – лепетала она.

– Та точно этот алкаш выпил, тут к гадалке не ходи, сама принять не можешь? Вроде же учили.

– Я бы приняла. Вот только проблема. У него документов нет. Только свидетельство о смерти. Его.

– Что бы бомжи документы теряли, да что бы свидетельство о смерти живому не обременённое деньгами и, тем более, квартирой лицу выдавали - не редкость. Лицо сидело в приёмной. Хоть он и старался быть опрятным, почти сразу было понятно, что это бомж. Зашитая в нескольких местах одежда, отросшие, плохо уложенные волосы, щетина, которую пытались побрить, но не вышло из-за тупой бритвы, остались несколько выбритых плешин на фоне жёсткой чёрной щетины.

– Как зовут, год рождения? – бубнил под нос Иван, изучая свидетельство о смерти, – Номер полиса ОМС помните?

– Нет, – хриплым голосом коротко ответил Степан Дмитриевич.

– Если ты мёртв, этот полис всё равно недействителен. Пошли, осмотрю тебя, постараюсь помочь, – с грустью в голосе сказал Иван, понимая, что нужно будет либо договариваться на счёт медикаментов с заведующей травматологией, либо покупать всё на свои кровные.

Открыв скрипучую дверь отделения, врач пустил больного в саму травматологию. По жалобам оказалось, что бомж упал со второго этажа замороженной стройки на левую руку, из этой истории, а так же факта, что травмированный мог работать рукой, хоть и через боль, был либо ушиб, либо трещина.

– Хрен с тобой, поставим тебе лангетку. В травме всё равно бардак, мог нынешний дежурный себе сховать на всякий случай, не заметят. – желая всё таки пойти спать, решил Иван Алексеевич.

– Спасибо, добрый человек, а то с другом в аварию попал, сам отделался, но головой ударился, сбежал, а друг остался, он мёртв уже был, подумали, что это я, оформили. А родственнички в квартиру больше не пускали. Не знаю зачем, выкрал свидетельство это...

– Мужик, я слышал это уже 5 раз, давай я тебе гипс наложу и ты пойдёшь, через пару недель снимешь.

– Не наложишь, – замогильным голосом гаркнул бомж.

Отшатнувшись от странного мужика, Иван выронил уже намоченную гипсовую повязку.

– Не на руку я упал.

На рубашке бомжа стало растекаться кровавое пятно, глаза выпучились, рот открылся в немом крике и плоть его стала быстро гнить, отслаиваясь от костей и падая на пол с противными шлепками. Когда на полу было лишь дурнопахнущее пятно, а на стуле сидел скелет, всё исчезло. Пятно будто испарилось, а скелет превратился в кучку пыли из которой торчала бумажка. Врач сидел, забившись между шкафом и батареей и не решался подойти, но когда за 15 минут ничего не произошло, он решился подойти. Схватив бумажку, он с удивительной для себя скоростью побежал по коридору, как можно дальше от кабинета, где почти только что происходило самое страшное действо в его жизни.

Наутро оказалось, что медсестра, позвавшая его, не помнила про этого бомжа, в кабинете не было кучки пыли и на полу не лежала гипсовая повязка. Всё, что осталось - записка, в которой написан адрес. Понятно, что это за место.

Купив венок, Иван после работы поехал по адресу, указанном в записке. Недострой. Высокая трава. Торчащая арматура.

Этот случай пробил толстую стену скептицизма молодого терапевта.

Источник: Мракопедия

А началось всё с того, что Яся решила выйти погулять.

Весь этот год после филфака она проработала репетитором по английскому, но сейчас ученики разъехались на каникулы, так что и она, считай, была в отпуске. Июнь выдался жарким даже здесь, в Питере и окрестностях, и сидеть в душной съёмной однушке на девятнадцатом этаже, к тому же на солнечной стороне дома, было решительно невыносимо. За стеной тоскливо завыл пёс – хозяин, видимо, работал, и бедняга оставался один на весь день. Это стало последней каплей. Яся напомнила себе, что она-то не заперта, и решительно стала натягивать кеды.

Она переехала в Мурино месяца два назад и уже успела изучить маленький район вдоль и поперёк, от памятника Менделееву на бульваре его же имени до поля, где вечерами толпой выгуливали собак. Вообще-то, Ясе тут было неплохо, но в такой день, как сегодня, безоблачный, звонкий, хотелось совсем другого. Тянуло прочь, прочь от разноцветных домов-муравейников, куда-нибудь к зелени, запаху ещё не запылившихся листьев, к прохладе, и тишине, и простору…

Одним словом, к природе. Только вот до неё надо было ехать или на метро – до парка, – или на электричке – в лес, – а Ясе было влом. Хотелось, чтобы вот прям сейчас, сразу!

Тогда она вспомнила, что её улица упирается в ещё пока не застроенный пустырь, а за ним темнеет лесок, до которого запросто можно дойти пешком.

Действительно, на пустыре стояли какие-то экскаваторы и прочая техника, но ограждений не было, и никто не остановил Ясю, когда она пошла через изрытое старыми колеями от огромных шин поле. Приятный ветерок шевелил бурьян, а на другом краю, у са́мой кромки леса, виднелось несколько симпатичных деревянных домиков. Неужели дачи, прямо здесь, у городской черты? А вдруг там даже сейчас кто-то есть? А что – погода как раз подходящая. Яся представила себе, как пойдёт мимо и увидит кого-нибудь в окне или во дворе, и, может быть, даже помашет им рукой, просто так – и от этой мысли ей стало ещё веселее.

Пока она не подошла ближе и не поняла, что дома заброшены.

Яркое солнце играло шутки с глазами, заставляя облупившуюся краску казаться почти свежей, расстояние скрывало безразличный взгляд пустых чёрных окон. К домикам даже не было тропинок – всё вокруг заросло одичавшими ягодными кустами и высокой, чуть ли Ясе не по макушку, травой.

Яся остановилась, оглядывая находку, и беззаботное летнее настроение с готовностью уступило место любопытству. Она решительно двинулась сквозь заросли, исстрекалась крапивой, утопила кроссовки в грязи, но добралась до избушек. Здесь, в небольшой низинке, было сыро, и под ногами кишмя кишели крошечные молодые лягушата. Яся улыбнулась: она с детства любила всех этих маленьких диких зверей – ящериц, мышей, кротов. Даже жуков не боялась.

Лес вблизи выглядел очень тёмным, и лезть в него совсем не тянуло. Она побродила вокруг домов, водя рукой по покинутым стенам. Подумала о том, чтобы зайти внутрь, но всё-таки передумала. Обтёрла изгвазданные кеды травой, чуть не напоролась на гвозди, торчащие из брошенной на землю доски, и вдруг какой-то глупый лягушонок прыгнул прямо ей под ногу. Яся не успела отреагировать, чтобы не наступить сверху.

Весь азарт первооткрывателя вдруг как ветром сдуло. Ясе почему-то стало тоскливо и резко захотелось уйти. Казалось бы, чего пугаться посреди белого летнего дня – но она подняла голову и поняла, что из-за кустов и трав вокруг не видит, с какой стороны пришла. Вообще ничего не видит: только она на заброшенном кусочке мира, стены бурьяна да плоское синее небо.

Яся ломанулась прочь наугад, не обращая внимания на шиповник, царапающий руки и хватающий за волосы. На какую-то жуткую секунду почувствовала себя так, словно вокруг бесконечные джунгли, и ей не выбраться никогда – и вывалилась на простор.

Солнце ушло за облако, и разом стало как-то темно и холодно. Чувствуя, что нагулялась, Яся поспешила назад, к знакомым силуэтам многоэтажек.

И, добравшись до края пустыря, словила острое дежа вю.

Вблизи всё снова оказалось мёртвым. И тут тоже.

Экскаваторы стояли, как скелеты ржавых насквозь динозавров. Нигде, даже вдали, не было слышно ни одной машины. Не играла музыка в булочных, никуда не спешили люди. Потускневшие серые дома высились безжизненно, как многоквартирные склепы.

Яся просто стояла и смотрела, и смотрела, и смотрела.

Она ушла отсюда час назад. Всего час!

Ничего не понимая, почти на автопилоте, она двинулась вперёд – домой. Сквозь бугрящийся асфальт под ногами пробивались упрямые жёлтые цветы.

Не успела Яся сделать и дюжины шагов, как сбоку зарычали. Этот звук проникал прямо внутрь, минуя мозг, и она застыла на месте раньше, чем поняла, что к чему.

Ей заступила дорогу небольшая собачья свора. Всего зверей пять или шесть, но каждый из них смог бы сожрать Ясю целиком. Они были огромные, лохматые, мускулистые и поджарые – настоящие уличные убийцы…

Вожак вскинул морду к небесам и завыл. У него было две головы. Или не две, а, скорей, полторы – полторы матёрые морды, сросшиеся посередине.

Остальные в своре подхватили вой. У серого пса, похожего на волка, было восемь лап с коленями в обратную сторону. Ещё один, с белым пятном на лбу, истекая слюной, скалился лишней пастью на боку.

У самого тощего, хромого на одну лапу, из спины рос маленький человеческий ребёнок. Мёртвое тельце, наполовину захваченное щетинистой шерстью, свисало набок лицом вниз и, наверное, очень мешало.

Вой продолжился дальше по улице. И ещё дальше. И ещё. Десятки, если не сотни голосов – везде, отовсюду, со всех сторон.

Вообще-то, мелкой Ясю учили, что убегать от бродячих собак нельзя. Вот вообще.

Она побежала.

Рванула так, как не бегала никогда в жизни, наплевав на то, что в их глазах делает себя добычей. Неслась, как ветер, не оглядываясь, не чувствуя своего тела за белой пульсацией ужаса, чудом не ломая ноги в колеях и канавах.

Впереди снова замаячили проклятые избушки. Яся без колебаний нырнула в заросли, как ныряльщица в омут. Там, впереди, стены и двери, там можно закрыться, там…

Огромная глыба мускулов в чёрной шерсти с лаем кинулась ей навстречу, ударила по коленям. Яся упала, ссаживая лицо и руки. Застыла, свернувшись клубком, закрыла голову от зубов, которые будут рвать её на куски…

- Фу, Драник, фу! Сидеть!!

- Что? Где?! Свора, что ли?! А, ч-чёрт бы вас побрал!..

- Ох, святые угодники, чего же это?..

Лай сменился недовольным ворчанием. Пахло псиной, но жрать Ясю, кажется, передумали, и она рискнула открыть один глаз.

Парнишка-подросток крепко держал за холку огромную собаку с какой-то неправильной башкой. Рядом всплёскивала руками сердобольного вида бабулька, а слева от неё стоял хмурый лысый дед. С ружьём.

- Чего же это? – повторила бабка таким тоном, каким обычно говорят про бездомных котят под дождём. – Никак приблуда?..

- Ещё одна на нашу голову, - пробормотал дед. Он говорил «ещё» как «ишшо». – Мало нам было одного сучонка…

Он неодобрительно сплюнул в траву. Спасибо хоть ружьё держал направленным вниз.

- Да будет тебе, - возразила бабка. - Не век же Мары́сю одному, пора и…

- Тебя как звать? – перебил паренёк, глядя на Ясю.

Домик у него за спиной, который та помнила пустым и никому не нужным, сейчас курился дымком из трубы. На окнах с целыми стёклами висели кокетливые вязаные занавески.

- М-мне… мне домой надо, - прошептала Яся, не отвечая. – Я потерялась, к-кажется…

Дед расхохотался хриплым, лающим смехом, переходящим в кашель.

- Тут теперь твой дом, - сказал он. – Здесь кто теряется, то насовсем.

Яся потрясла головой. Она чувствовала себя оглушённой. Огорошенной. Спящей, которой никак не проснуться.

- Но я же как-то пришла. Должна быть дорога…

Бабулька посмотрела на неё с состраданием.

- А ты поищи, - сказала она. – Поищи, милая. Вдруг да найдёшь.

Яся кивнула, машинально поднимаясь на ноги. Она поищет. Да. Поищет и найдёт. Это же логично, правда?

Она не поняла, сколько времени бродила по этим кустам. Может, часа два. Сквозь всё нарастающее отчаяние пробивались обрывки мыслей: вот листья, которые она впервые увидела зелёными и сочными, теперь как будто заржавели – наверное, болеют. Вот выше кустов поднимаются огромные сухие зонтики – борщевик? Кажется, раньше его тут не было. Как это не было, если не могло не быть?

Где-то вдалеке лаяли собаки. Яся до крови изодрала руки и голые коленки, в волосах свили гнёзда ветки колючих растений. Она истоптала заросли вокруг домов вдоль и поперёк, и всё равно с одной стороны был мёртвый город, а с другой – обжитые домишки у леса.

Небо совсем заволокло низким и серым, и в момент, когда Ясе оставалось только сесть на землю и разреветься, на неё из небесных хлябей хлынул ледяной дождь.

- Эй, доча! Давай сюда! Ещё застудишься, горюшко…

Бабка стояла на крыльце своего домика, под навесом, и манила Ясю рукой.

Дождь был такой, что Яся мигом промокла, как мышь. Бабка усадила её у жаркой жестяной печки, сунула в руки щербатую кружку без ручки с чем-то горячим. Яся машинально глотнула и обожгла язык, не почувствовав вкуса. Поставила кружку на стол.

- Отпустите меня, - бесцветно сказала она. – Пожалуйста. Я… я д-домой…

Она не хотела, но всё равно заплакала, закрыв лицо руками. Давилась всхлипами, шмыгала носом, и слёзы мешались с дождевой водой, текущей с волос.

- Да мы-то тебя и не держим, - сказал дед. Он только что вошёл и стоял на пороге. – Дороги нет! Мы-то что сделаем? Сами когда-то так же, как ты вон… И ничего! Здесь разве плохо? Везде люди живут…

Бабка достала откуда-то половину рыхлого, влажного каравая. В дождливом сумраке мякиш казался серо-зелёным.

- Ты поешь, - ласково сказала она, нарезая хлеб ломтями. – А там виднее будет. Оно ведь как: что случилось – то случилось. Чего плакать, надо думать, как дальше быть…

∗ ∗ ∗

День кончился тем, что Яся уснула, скорчившись на лавке у печки. Пока она спала, кто-то укрыл её тяжёлым, пахнущим дымом тулупом.

Наутро она проснулась, и страшный сон не закончился.

В окна заглядывали зонтики борщевика. На улице гулко брехал этот, как его… Драник.

Протирая глаза, Яся вышла на крыльцо.

- Что, опять по кустам рыскать пойдёшь? – с мрачной ухмылкой спросил дед, который, сидя на скамейке, точил топор.

Яся вздёрнула подбородок.

- Пойду.

Из сарая вышла бабка с ведром в руках.

- На, - она вручила ведро Ясе. – Раз всё равно там ползать собралась, налови хоть лягушек.

Яся так удивилась, что послушалась. Пути обратно в свою, нормальную реальность она, конечно, так и не нашла. Зато к моменту, когда она сдалась, в ведре барахталось с полдюжины пухлых склизких лягушек, и Яся удивлялась, зачем они кому-то сдались.

Оказалось, для супа.

В первый раз Ясю чуть не вывернуло от одного вида мутного варева, но потом, пару дней спустя, когда она поняла, что одним хлебом сыт не будешь…

Конечно, она осталась здесь. С бабНютой, дедом Микко и Марысем.

А куда ей было деваться? В город, кишащий дикими псами? В лес, который даже днём пугал до слабости в коленках? Она не обманывалась насчёт своих навыков выживания. Может, какой-нибудь Беар Гриллс и справился бы, но она…

А суп из лягушек, кстати, на вкус оказался ничего таким. Есть можно.

Правда, когда бабНюта предложила научить Ясю потрошить, так сказать, сырьё, та отказалась наотрез. БабНюта вздохнула беззлобно:

- Эх ты, растыка! Как своего мужика-то кормить будешь?..

Яся прикусила язык, чтобы не сказать в ответ что-нибудь глупое.

Вообще, бабНюта пугала её меньше всех, и первое время Яся почти не показывала носа из её избушки. Но день на четвёртый, когда бабка посадила её перебирать какую-то странную тёмную крупу, в открытое окно, подтянувшись на раме, просунулся Марысь.

- Ясь, а Ясь, - сказал он. – Пойдём, чего покажу.

Он и раньше пытался с ней заговорить, но Ясю хватало лишь на односложные ответы, и беседа не клеилась. Но сейчас у неё болели глаза от разглядывания сухих чёрных дробинок, и к тому же она вдруг поняла, как ей одиноко.

- Иду, - сказала она, вставая.

Во дворе Драник попытался было броситься ей на грудь; Яся уже уяснила, что он так играет, а не пытается убить, но всё равно шарахалась от него, как от волка. Хотя какое там, уж лучше бы волк…

Драник был бы похож на обычную огромную дворнягу, если бы не башка – плоская, без носа, ушей и глаз. Яся решительно не понимала, как он видит, но ориентировался пёс прекрасно. Всю богомерзкую морду до самого затылка раскалывала линия челюсти, больше похожей на крокодилью; если бы Драник распахнул пасть во всю ширь, то раскрылся бы, как книжка или дверь на шарнирах. Зубов было несколько рядов, то ли три, то ли четыре – Яся не вглядывалась. Длинный-длинный серый язык прямо сейчас свисал из пасти, пока пёс часто дышал ртом, как это умеют собаки.

- Да хватит девчонку пугать, - сказал Марысь и поднял с земли какую-то корягу. – Вот, лови!

Он размахнулся и зашвырнул палку в кусты. Драник со страшным треском кинулся следом и вскоре выпрыгнул обратно, победно виляя обрубком хвоста – весь в репьях и с корягой.

- Пойдём, - сказал Марысь. – Тут недалеко.

- И всё-таки, почему Драник? – спросила Яся, когда они выбрались на пустырь. За последние дни она намолчалась досыта, и теперь ей хотелось поговорить.

Марысь снова бросил зверюге палку.

- Я его в городе нашёл, ещё во-от таким, - он показал размер примерно с крупную картошку. – Остальные его съесть хотели. Уже успели порвать, весь изодранный был… Я его сам выходил. С рук выкормил, представляешь? Он не такой, как эти твари городские. Те сожрут и добавки попросят, а он – ему пятый год уже, и он за всё время на человека зубов не оскалил. Даже когда дед его пинает, и то терпит… Ты-то просто чужая была тогда, вот он и кинулся дом защищать.

Пёс принёс корягу, и Марысь нагнулся потрепать его по голове.

Яся так и не поняла, сколько Марысю лет. Он был мелкий, ниже неё, поджарый и быстрый. За те несколько дней, что она провела здесь, Яся ни разу не видела в пасмурном небе солнца, а у Марыся откуда-то были веснушки и нос облупился, как от загара. Она глядела на него и думала о своих учениках – о старшеклассниках, которые младше её на считанные годы. Яся натаскивала их на ЕГЭ и чувствовала себя самозванкой. Соплюшкой, которая напялила мамины туфли и воображает себя взрослой…

- Пришли, - сказал Марысь.

Он привёл её к небольшому пруду – наверное, просто яме, которую со временем наполнила дождевая вода. На мелководье лицом вверх плавали голые резиновые пупсы и барби с оторванными руками. У дальнего берега почему-то валялся древний холодильник – из тех, в которые дети забираются, играя в прятки, и не могут выбраться обратно. Его дверца была распахнута, как рот мёртвой рыбы.

- В воду смотри, - подсказал Марысь.

Яся пригляделась – и увидала, что в пруду черным-черно от головастиков.

Нет, правда, их там были тысячи – юрких, чёрных, с этими своими нелепыми хвостиками, а у некоторых даже успели проклюнуться тоненькие, смешные задние лапки.

Яся моргнула раз, другой.

- Славные какие, - сказала она, чувствуя, как губы невольно изгибаются в улыбке.

Увидев, что она улыбается, Марысь улыбнулся тоже.

- Ты это, - вдруг сказал он, - бабку не слушай сильно. Это ж она так просто… Мы ведь не обязаны, если не захотим.

Яся кивнула, и, странное дело, у неё отлегло от сердца.

- Смотри, - Марысь поднял корягу и со всего размаху забросил на середину пруда.

Драник, не сомневаясь ни секунды, плюхнулся следом, окатив их обоих водопадом брызг. Яся взвизгнула, закрываясь от холодной, пахнущей тиной воды, и рассмеялась – впервые за, кажется, вечность.

∗ ∗ ∗

Продолжение в комментах.

Первоисточник https://mrakopedia.net/wiki/Сучьи_дети

Ловушками я называю зацикленные сны, из которых никак не можешь проснуться на самом деле, хотя они содержат повторяющийся сюжет пробуждения.

Чаще всего сны-ловушки снятся днем -- возможно, мозг интерпретирует посторонние шумы и свет, просачивающийся сквозь веки.

Первое, что нужно сделать, находясь в таком сне -- распознать, что это сон. Есть несколько повторяющихся признаков.

Вы находитесь у себя в квартире.

Когда пытаетесь включить свет, он или не включается, или слишком тусклый.

Появляются новые комнаты, зачастую с нелогичным назначением. Включив свет во второй кухне, думаешь, зачем вторая кухня в однушке.

Если вы снимаете квартиру, то можете обнаружить новые комнаты, которые снимают незнакомые люди.

Появляются внезапные питомцы. Это могут быть и совершенно незнакомые, или уже умершие, или животные, на самом деле проживающие в других семьях, например, родительская собака.

Меняются или исчезают предметы обстановки -- включив свет в ванной, вы не обнаруживаете ванны.

Вам физически сложно открыть глаза, приходится оттягивать кожу на лбу вверх, чтобы хоть что-то разглядеть.

Даже если вам удалось включить свет, вы неправильно отражаетесь в зеркале -- отражение расплывчатое или непохожее.

Как только вы осознали, что находитесь во сне-ловушке, вернитесь в постель, чтобы запустить новый цикл.

Каждый раз, обнаружив признаки сна-ловушки, возвращайтесь в постель, пока не проснетесь по-настоящему.

Самое главное – сохраняйте спокойствие. Рано или поздно вы выберетесь.

По крайней мере, я не знаю никого, кто бы так и застрял во сне навсегда.

Источник: Мракопедия, Автор - Сицуно Арисава

Когда я был маленьким, 8 суток в месяц мне приходилось сидеть в "железной крепости". Так я называл круглосуточный ларёк в парке в самом центре города, где маме приходилось работать.

Мы жили в общежитии в одном из окраинных микрорайонов, и для меня целые сутки в "большом городе" казались самым настоящим приключением.

Уже совсем скоро я освоился в округе. Знал, в какой столовой лежит на столах ароматный хлеб, что сказать, чтобы тебя пропустили бесплатно в театр, если там мало народу, и как "пробовать" на продуктовом рынке, чтобы наесться. На ночь же я возвращался к маме в "крепость".

Ведь в это время начиналась основная "торговля".

Первым приходил Носатый. Этот ночной покупатель выделялся акульим носом, который рос у него прямо на уровне глаз и там же, собственно, и заканчивался. Он всегда покупал "Беломор" и расплачивался советскими копейками. Маме приходилось компенсировать это за свой счёт, но зарплата на этом месте ей это вполне позволяла, да и цена была невысока. Ведь мы неоднократно слышали от сменщиц, что не получив своё, Носатый, даже отдалившись от ларька, никуда не уходил. Он подкарауливал выходящего продавца, выскакивал откуда-то из тьмы и заглядывал ему в лицо. Говорили даже, что тётя Галя, работавшая в магазине до мамы, получила инвалидность после одной из этих встреч. Также поймав тебя раз, Носатый, якобы, больше не отпускал тебя, и мог точно так же выпрыгнуть из шкафа или тёмной кладовой, уставившись в лицо. Тогда я воспринимал эти истории в духе страшилок о Чёрной Руке, а сами ритуалы — не необычнее, чем перепрыгивание по линиям на асфальте. Осознание, почему его исполняют взрослые, пришло ко мне много позже. Как и то, что "тётя Галя" — это, вероятно, соседка, бабушка Галина Петровна, которую дети выкатывали на инвалидной коляске на балкон, чтобы та обозревала окрестности пустым взглядом.

Частым, хотя и совсем необязательным гостем был Хромой. В отличие от Носатого ему, наоборот, не следовало ничего продавать. Как только вдали начинала маячить покачивающаяся из стороны в сторону фигура, в ларьке гасился свет, и мама прятала меня под прилавок. Я знаю, что хромой очень громко стучался в окна и двери, но никогда не видел его в лицо. Думаю, никто из тех, кто мог бы рассказать о нём, не видел.

Наверняка были и другие странные "посетители", но за два с небольшим месяца встретиться с ними мне так и не удалось.

Ближе к 3 часам приходили те, кто, собственно делал ночную выручку магазина. Я про себя называл их Люди в Высоких Одеждах. Говоря "приходили", я, возможно, лукавлю, так как никогда не замечал, чтобы кто-то из них шёл. Тёмные силуэты просто собирались со всех сторон. Их можно было заметить везде, куда не доставало уличное освещение, но где можно было отличить истинную темноту от полутьмы. В этот момент и требовалась моя помощь. Мама открывала холодильник и доставала из него различные мясные субпродукты: почки, печени, кишки и даже глаза. Нашей задачей было в четыре руки как можно скорее и как можно дальше отбросить их через маленькое окошко. После этого где-то на границе света начиналась возня, в которой уже можно было что-то разглядеть: то тут, то там взгляд выхватывал высокие воротники, острые головные уборы, вытянутые ноги и прямые рукава, которые были гораздо длиннее рук. Люди в Высоких Одеждах разбирали товар и пытались приладить его к организму. Не всегда предмет соответствовал его природной функции: я заметил, что в глазницы часто отправляются не только глазные яблоки, но и брошенные почки, и даже рёберные кости, отчего профили фигур получали бивни.

Затем в парке полностью отключалось электричество и раздавался стук в окошко, которое следовало открыть, не выглядывая. Тогда на крошечном столике появлялась различная мелочёвка: бутылочные крышки, советские пятачки и комья земли. Но каждый раз там попадались старинные монеты, золотые зубы и обручальные кольца. Однажды мама отнесла такое в ювелирный магазин на оценку, но хозяин ларька прознал про это, и у них состоялся большой скандал с угрозами.

Так проходила каждая смена. Днём я развлекался в центре, а ночью "играл" в странные игры.

В один день в городе начались перебои с продовольствием. Вскоре обеспокоенные жители по старой традиции смели с полок вообще всё мясное, включая потроха и говяжьи хвосты. По всей видимости, у владельца ларька были особые поставки, т.к. наш холодильник не оскудевал.

К тому моменту мы, кажется, накопили уже достаточную сумму. Пару смен мама даже могла позволить себе не брать меня с собой, а оставляла на нанятую соседку, и вообще мы планировали скорый переезд.

Однако хозяин "крепости", видимо, что-то не поделил с бандитами, и куда-то пропал, а новый владелец не только не сделал завоз мяса ("на чёрта вам мясо в ларьке"), но отказал матери в увольнении, пригрозив, что нам не поздоровится, если его попытаются "кинуть".

По мере того, как пустел холодильник, росла и тревожность. Наконец, однажды, мамина сменщица предложила по большому блату купить в складчину поросёнка у каких-то родственников в селе. Не представляю, сколько тогда стоило мясо, но при относительном благополучии нам пришлось заложить комнату. Зато мне даже удалось поесть втайне от мамы самой настоящей свинины, которую готовила сменщица.

Так как комнаты у нас больше не было, несколько суток подряд мы жили прямо в пронизываемом аномально холодными предосенними ветрами ларьке, и я был свидетелем того дня, когда кончились запасы. Отпустив Носатого, мы торопливо дождались, когда тени начнут загораживать вид на дальние фонари в парке. Как всегда, мы открыли холодильник и начали разбрасывать останки поросёнка. Как и раньше, за окном началась возня. Но только в этот раз она оборвалась неожиданно скоро. В парке отключился свет, но в окно никто не стучал. Люди в Высоких Одеждах обступили ларёк и молча чего-то ожидали. Вероятно, внутренности поросёнка им чем-то не подошли.

Через пару минут Они начали молчаливое движение. Кольцо вокруг "крепости" сжималось, и если бы не отсутствие освещения, с такого расстояния вполне можно было бы разглядеть получше их длинные как ходули ноги, высокие воротники и лица, которые ночь за ночью прирастали чьими-то почками или кишками.

Но мне не довелось этого видеть. Мама посадила меня под прилавок. Затем она вооружилась железным совком, чмокнула меня в лоб и вышла за дверь.

Не в силах оставаться здесь, я рванулся вслед, но мама припёрла снаружи единственный выход из ларька. Тогда я прильнул к окну.

Я рассмотрел, как десятки вытянутых рук потянулись к её силуэту в белой куртке. Но затем строй расступился. Белая фигура скрылась в тени деревьев, а затем выволокла оттуда что-то похожее на мешок. Круг вокруг "крепости" превратился в кучу малу. В этот момент дверь открылась, мама схватила меня и выволокла прочь.

Из парка мы побежали на вокзал и сели на поезд, который увёз нас на Дальний Восток. Препятствий нам никто не учинил. Денег, на удивление, даже хватило на неплохой домик в деревне и на то, чтобы обжиться в первое время. Но эта история не даёт мне покоя по сей день, хотя больше ни с чем настолько странным в жизни я не сталкивался.

Источник.

В тот самый вечер, когда мы застали ведьму в её избушке, появились заказчики. После троекратного стука дверь распахнулась, и через порог переступил низенький мужчина в деловом костюме. Следом прошмыгнула женщина, одетая заметно проще. Я ошалело уставился на них, на мгновение забыв о стоящей у печи женщине. Та деловито отряхнула руки и кивнула вошедшим, приглашая войти. На нас ведьма старательно не обращала никакого внимания. В отличие от гостей. Женщина, поймав мой ошарашенный взгляд, пожала плечами и робко пояснила.

- Денис просто не успел заехать домой, переодеться. А я уже была готова. Мы ведь здесь уже бывали.

- Это вообще кто такие, Евдокия Николаевна? Суровый голос мужчины привёл меня в чувство.

- Мне казалось, наша сделка конфиденциальна.

Та открыла было рот, чтобы что-то ответить, но её опередил мой компаньон. Махнув рукой, он белозубо улыбнулся и отрекомендовался.

- Чёрт.

Мужчина осёкся и уставился на моего спутника исподлобья. Сразу захотелось надеть на него боксерский шлем и перчатки, или хотя бы обуть в копыта и отойти подальше.

- Что ещё за чёрт, парень? Ты издеваешься надо мной?

Компаньона ничуть не смутил зловещий тон дельца. Пожав острыми плечами, "чёрт" красноречиво ткнул пальцем в сторону пола. Делец перевёл взгляд на доски.

- Где тогда твои рога?

- А к чему они мне? Мне жена не изменяла. Вам, надеюсь, тоже.

В этот момент я по привычке бросил взгляд на женщину за плечом. Никакой реакции. Ни покраснела, ни побледнела. Даже не дёрнулась. Где-то внутри на мгновение потеплело. Я тряхнул головой, прогоняя лишние эмоции. И тут же был награждён суровым взглядом "быка" в туфлях.

- А ты ещё кто?

Выдержав взгляд, я медленно, тихим и хриплым голосом поинтересовался.

- А кого ты ожидал здесь увидеть в компании ведьмы и беса? Тот двинул плечами и снова перевёл взор на ведьму. Женщина всплеснула руками и охнула.

- Ну что же это я! Всё давным-давно готово!

Она повернулась к окну и трижды что-то крикнула. Язык был мне неизвестен, звучание напоминало смесь карканья и рычания. Я сжал пальцы на рукояти пистолета, но, поймав спокойный взгляд компаньона, замер. "Чёрт" с интересом к чему-то прислушивался. Через минуту мне показалось, что из чащи к избушке кто-то осторожно идет.

Скрипнула дверь. Заказчики синхронно повернулись на звук и вскрикнули. То ли радостно, то ли удивленно. На земле, переминаясь с одной босой ноги на другую, стояла маленькая бледная девочка со спутанными волосами грязного цвета. Худенькие плечи подрагивали, нос шмыгал, а взгляд глаз уставился куда-то в пол.

- Ну что же ты, малышка? Заходи!

Посмотрев на лица позвавших её, ребёнок сделал несколько осторожных шагов внутрь и остановился.

- У неё твои глаза, смотри, Денис!

Тот повернулся к ведьме и нахмурился.

- Почему у девочки черты лица так похожи на Маришкины? Это ведь не...

- Теперь - это ваша дочка. Вы хотели, вы получили. Условие помните?

Мужчина кивнул и достал из-за пазухи непрозрачный конверт. К нам он уже потерял всякий интерес и смотрел только на женщину, подарившую ему сына. На ведьму. Та кивнула на стол, однако только покачала головой, когда конверт лёг на предназначавшееся ему место.

- Я не про плату. Я тебя насквозь вижу, ты - человек честный.

Мужчина хмыкнул.

- Не прибедняйся, ты дело знаешь и держишь его крепко. Мелкие проказы - не в счёт. Условие, о котором я говорила, - кормить дочь сырым мясом ягнёнка каждую вторую луну месяца. И не крестить. А за плату я и не переживала. Как говорится, если ведьме не платить, грустно будет дальше жить...

- Это же был подменыш!

Я переводил бешеный взгляд с ведьмы на компаньона. Та пожала плечами.

- Да им плевать. Нужен ребёнок, я его отдала.

- А ты! Ты не остановил сделку!

Компаньон устало потёр виски и поставил локти на стол. Вся его поза выражала нежелание спорить.

- Лесным тварям тоже хочется, чтобы их отпрыски повидали свет. Что тебе с того?

- Но ты же...

- Ну и что?

- Не чёрт!

- Ну и что?

- Как ты мог позволить людям пойти на такой риск? Всем известно, что подменыш сосёт силу у приемной матери.

- Не успеет. Я посмотрел все линии судьбы этой семьи. Они разобьются в машине через три года. Насмерть.

Я сглотнул и попытался предоставить довод, который даже сам считал глупым. Но сдаваться просто так казалось мне еще больше глупостью. Еще можно было догнать, объяснить, уберечь.

- Это всё из-за этого "ребёнка"!

- Да. Из-за неё. Не будь девочки, они разбились бы через год, спровоцировав аварию, в которой погибло бы двадцать пять человек.

Я осекся.

- И что бы ты сделал? Догнал их, забрал у матери новобретенное дитя? Послушай, подменыши - это не то зло, о котором ты слышал в старых байках. Их давно пора переписать. Что, кстати, этот Денис тебе дал?

Ведьма деловито вытащила из конверта пластиковую карточку и помахала ей. На бумажке рядом аккуратным почерком был написан код доступа. Я ошарашено уставился на эту картину.

- Зачем?

- Как зачем. А есть я что буду?

Мой рот глупо приоткрылся.

- Ну...корешки там, сердца оленей.

Женщина упёрла руки в бока и уставилась на меня.

- Ты что, дурак?

Затем перевела взгляд на компаньона. Он ухмыльнулся и отвёл глаза.

- Он у тебя что, новенький?

- Ну хорошо, купишь ты себе еды. Но остальное - куда? Думаешь, я не знаю т а к и е карты? И не знаю, сколько там средств?

- А ты чужое не считай! Обновку сделаю в избушке, поставлю себе кровать удобную. Что вылупился? Думаешь, мне хочется и дальше спать на лавках и печке? Хочется, но иногда. Когда ностальгия накатывает. А так буду в комфорте жить.

- Дела...

Я уставился в свой блокнот, не зная, что предпринять, что говорить, и куда смотреть. Итак выставил себя крупным дураком. Женщина, варганящая у печки ужин, проворчала.

- И ты писульки то свои подправь! Не вы меня выследили, а я вас сама впустила. А так бы вязли в болоте, гоняясь за мной. Или к деревне волколаков выбрели. Знаю здесь одно селеньице. Недалеко. Километров триста всего. Вы бы у меня этот путь за день проделали, не заметили бы. Но это всё присказки. Дело у меня к вам есть. Понял, старшой?

Мой компаньон лениво кивнул и, поймав мой взгляд, успокаивающе улыбнулся мне. Затем потянулся, почесал затылок и пробурчал.

- А ужин то сегодня будет?

- Да будет, будет. Была бы современная печка, быстрее бы управились. А ты всё-таки, меньшой, свои записи справь. Пусть будет по правде. Оставь хотя бы "когда мы застали ведьму", а не "поймали". Всё равно никто не поверит.

Источник: Мракопедия

Так бывает. Иногда увиденный мельком несовременно одетый человек, услышанный обрывок мелодии или даже запах на несколько секунд возвращает какие-то ощущения прошлого. Кофточка из яркой «ангорки» на тетке в утренней толпе метро, откуда-то послышавшаяся заставка радио «Маяк» или непонятно откуда взявшийся запах свежепомытых деревянных ступеней подъезда. Порой вспоминаются какие-то неясные обрывки событий далеких лет, но изредка приходят целые сцены из прошлого. Сцены, которые ты, оказывается, никогда и не забывал. Просто они хранились в каком-то особо пыльном и темном углу подсознания. Интересно, что забытые моменты затрагивают не только какое-то совсем раннее детство, но и подростковый возраст, и даже уже вполне сознательную взрослую жизнь.

Возможно, истории эти никому особо не интересны, но я все же расскажу их. Как рассказывают анонимному попутчику неуместные интимные подробности. Итак, это, пожалуй, первая.

События того лета всплыли в голове в конце мая прошлого года. Я ехала в полупустой последней электричке. Путь лежал на дачу к друзьям, в область. Телефон, как назло, вот-вот собирался разрядиться, поэтому, сберегая заряд для «звонка другу», я просто пялилась в темное окно. В стекле отражались противоположные лавки, на которых друг напротив друга сидели мужчина и девочка лет пяти. Девочка играла с куклой и какими-то дополнительными кукольными атрибутами. В какой-то момент она открыла розовую коробочку. Что-то вроде шкатулки. Из коробки полилась механическая мелодия. И я вспомнила… В то знойное лето вместо поездки к бабушке на море я осталась в городе. Что-то тогда происходило в неспокойной нашей стране, и поездка в Крым внезапно стала проблемой. Так или иначе, маленькая я была предоставлена самой себе. Родственников в деревне у нас не было, Крым сорвался, а отпуска родителям никто давать не собирался.

Кто вырос в самом начале 90-х, наверное, помнит тот странный парадокс. На улицах уже неспокойно, коммерсанты активно плодятся и так же активно погибают. Выстрелы и взрывы становятся чем-то весьма повседневным. Кладбища полнятся дорогими надгробиями авторитетов. Но дети все так же гуляют одни, особенно дети, оставшиеся на лето в городе.

Большинство моих друзей разъехались по бабушкам-дедушкам набираться сил и здоровья в деревне перед первым учебным годом. А я вот такая – одинокая и предоставленная сама себе. В первые летние деньки я предпочитала гулять вокруг дома, так как переехали мы сюда только весной. Ключ на шею, кусок хлеба в карман и – вперед. За домом (на тот момент вполне новенькая панельная пятиэтажка с «улучшенной планировкой») жильцы устроили себе огородики. В основном выращивали зелень, помидоры, огурцы, редиску. Но некоторые умудрялись высадить даже картошку или тыквы.

Местность выглядела примерно так: наш дом (года два-три как построенный), за ним довольно большое пустое пространство. На нем огородики. Дальше какие-то хоз.постройки жителей следующего дома (ох, детство золотое, кто бы мог сейчас представить эти реалии – современные дома, а между ними огороды и сараи с курами, утками, козами). За постройками шла огромная труба, обернутая стекловатой (кто не познал на собственной шкуре действие стекловаты, тот счастливчик), через трубу деревянный мостик, потом еще пара домов постарше нашего (хрущи) и опять пустое пространство, уже на километры вперед.

На третий или четвертый день мне надоело ловить кузнечиков и закапывать секретики. Настала пора приниматься за исследование нехоженой территории. Для начала я как следует познакомилась со стекловатой. Она так прекрасно блестела на солнышке, и я решила, что пару кусочков мне просто необходимо взять с собой. Плюс ко всему, мостик через трубу охраняла стая недоброжелательных гусей, поэтому я благополучно перелезла через преграду чуть в стороне. Надо ли рассказывать, что было потом со всеми оголенными частями тела? В общем, в тот день далеко от трубы уйти не удалось. Вечером, получив обработку пострадавшей кожи от мамы и ликбез на тему стекловаты от папы, я начала обдумывать план дальнейших хождений. Через трубу лезть нельзя, а у мостика гуси. На следующее утро я взяла с собой половину «кирпича» хлеба.

С помощью взятки мостик был преодолен. Миновав пару хрущевок, я вышла к полю. Ну, то есть это было не прямо поле – нива. Скорее, заросшая высоченной травой, пустая территория. С одной стороны шла бетонная стена с колючкой (я сейчас не могу точно сказать, что там было, но вроде ТЭЦ), а дальше простор и никого. Посреди поля шла тропинка и стояли «чертовы ворота». Кто не знает, это такой столб, подпертый другим столбом в форме буквы Л». Считается плохой приметой проходить под воротами, поэтому тропинка деликатно огибала столб и дальше терялась вдали.

Поскольку было мне на тот момент 6 лет, никаких суеверий и прочего в моей голове не водилось. Поэтому, удивившись странной тропиночной петле, я спокойно прошла в ворота и углубилась в сторону от дорожки. Городок у нас южный, трава к июню на пустырях вырастает больше человеческого роста. Самое то строить шалаш. Сначала упасть на траву, примяв ее, а затем с трех сторон связать стебли. Получается такая травяная нора. Обустроив шалаш, я начала составлять план. Надо принести воды, сухарей, книжек, пару игрушек, барабан (в который можно посадить гусеницу или кузнечиков). И будет у меня своё летнее убежище. Не знаю зачем, но тогда это казалось очень интересным и важным.

Повалявшись в шалаше, я решила заняться обстановкой завтра и отправилась домой. Оговорюсь, район наш был относительно новый. Раньше он считался совсем отшибом, стояла лишь пара домов для рабочих того, что было за бетонной стеной, те самые хрущевки. Потом его начали потихоньку застраивать. Но на момент того лета из новых был построен только наш дом. Соответственно, там было довольно безлюдно, а детей и вовсе почти не наблюдалось. Те, кто жили в нашем новом доме, как я уже и говорила, разъехались на лето. Остался только умственно-отсталый мальчик из крайнего подъезда и еще пара каких-то совсем не интересных мне карапузов.

Так или иначе, я пошла домой. И, когда проходила под «чертовыми воротами», я нашла его. Это был белый пластмассовый козлёнок. Не знаю, как я его заметила. Он лежал в практически нехоженой траве (ведь тропинка шла в обход столба, а по траве прошлась только я). Но тем не менее. Козлёнок был старый, увесистый, негнущийся. Кто помнит советские пластмассовые игрушки? Не чета нынешним пластиковым легковесам. Той пластмассой можно было ломать стены. Так вот, козёл выглядел не новым, нос его был чуть погрызен и запачкан, черные глазки полустерты, краска на маленьких рожках почти совсем облезла. Но я была еще в том возрасте, когда игрушки одушевляют. Поэтому козлик был взят под опеку. Мне его было так жаль, он лежал такой маленький и одинокий. Вечером я показала находку маме (естественно, соврав, что я нашла его во дворе в песочнице). Мама, всегда поддерживавшая мои детские фантазии, тут же придумала душещипательную историю про то, как козлик потерялся, и какой он теперь грустный, и как нужно его напоить молочком и уложить спать. Мама посоветовала мне на завтра взять козлёнка с собой и подождать в песочнице хозяина, потому что кто-то может скучать по такому замечательному питомцу. Я согласилась и назавтра взяла козлика с собой в поле.

К шалашу я шла с поклажей. В авоське лежала книжка «Заблудившийся звездолет», бутылка воды, пряники, два яблока, хлеб (для гусей и для меня), козлик и набор детской посуды (варить суп из грязи и травы, сами понимаете). В шалаше сидел мальчик. Обычный такой, белобрысый мальчик в очках. Я спросила у него, не ищет ли он козлёнка. Мальчик ответил, что да, ищет – потерял вчера. Мне было жаль отдавать козлика, я вообще имела какую-то нездоровую любовь к поношенным игрушкам. Плюс ко всему, я уже к нему привыкла, поила молоком и укладывала спать. А тут вот нерадивый хозяин объявился.

-Хороший у тебя шалаш – сказал мальчик.

-Я знаю – ответила я, думая о том, на что бы выменять козлика.

Вообще-то, у меня были хорошие игрушки. Тётя часто ездила в командировки в ближайшее зарубежье. Поэтому в арсенале был прекрасный конструктор, заводной Карлссон, очень приличные машинки и даже крутой экскаватор с острым зубастым ковшом (какая безопасность детей, о чем вы).

-Спасибо, что приютила Бяшку. У меня кроме него вообще нет игрушек – сообщил мальчик.

Альтернативы не было, козлика надо отдать. Я нехотя протянула игрушку пацану.

-Как тебя зовут? – спросил мальчик. – Меня Алёшей.

Я представилась. Предложила Алёше пряник или яблоко. Алёша сказал, что не голоден, хотя по лицу было понятно, что он хочет и то и другое. Весь день мы с мальчиком провели в шалаше. Оказалось, что читать он не умеет, поэтому я вслух читала свою книжку, потом мы ели пряники, яблоки и даже сожрали весь хлеб, который вообще-то предназначался частично гусям. Когда стало немного темнеть, я засобиралась домой. Алёша с сожалением сообщил, что за трубу ему нельзя, поэтому проводить он меня не сможет. Но пообещал, что гуси меня точно не тронут, чтобы я не боялась и шла смело. А еще отдал мне Бяшу. Не насовсем, только переночевать. Что ж, я была не против. Гуси действительно вели себя на редкость прилично, стояли в стороне и даже не гоготали. Дома я рассказала, что нашла хозяина козлика, что зовут его Алёша и что завтра мы опять будем играть вместе. Мама, которая иногда нервничала из-за того, что я иногда предпочитаю книжки живому общению, заметно обрадовалась. В общем и целом, все были счастливы. Бяша молодец.

Весь июнь мы с Алёшей тусили в шалаше, ходили на счастливо обнаруженный ближайший ручей строить запруду, я вслух читала уже вторую книжку, было съедено стратегическое количество кирпичей хлеба (его Алёша особенно трепетно любил), ванильных сухарей и кислых яблок. Козлик все эти дни ночевал у меня.

Где-то в конце месяца утром я увидела в окне черное грозовое небо. В шалаше как раз лежали «Сказки Англии», которые мы не успели дочитать. Едва дождавшись, пока родители уйдут на работу, я помчалась в поле. Алёша уже был там. Я сказала, что надо срочно спасать движимое имущество, потому что вот-вот ливанёт. Предложила мальчику переждать дождь у меня. Но Алёша грустно сказал, что за трубу ему никак нельзя.

-Но можно пойти ко мне! Мать будет рада. – внезапно просиял он. – Пойдем, это недалеко!

И мы пошли. Я знала, что тропинка через поле ведет к дороге, мы с мамой как-то ходили до дальней остановки. Там ходил один автобус, десятка. И стоял магазин «Гастроном», единственный в нашем районе.

Но с Алёшей мы пошли немного наискосок от тропы. И пришли к ряду частных домов. Я очень удивилась, потому что даже не знала, что у нас такое есть. Саманный (как я сейчас понимаю) домик с белеными неровными стенами, огромное тутовое дерево с черными ягодами, аккуратный огородик, деревянная скамья у зеленого забора, лохматая собака в будке.

Мама Алёши набирала воду из колонки. Обычная женщина средних лет в темно-зеленом сарафане, галошах на босу ногу. На шее бусы из рябины, волосы завязаны в хвост.

Я почему-то очень резко это всё вспомнила, какие-то ненужные подробности, обстановку дома, собаку эту, Клаву, которая рвалась с цепи и отчаянно виляла хвостом, низкое набрякшее небо, запах близкой грозы, раздавленные ягоды тутовника под ногами. В доме была одна комната и прихожая, совмещенная с кухней. Окна со ставнями, фиалки какие-то на подоконниках, сервант с чайным сервизом, вязанные крючком кружевные салфетки, две металлические кровати с шишечками, подушки, накрытые тюлевыми накидками. И запах. Я не могла понять, чем пахнет. У нас дома никогда не было такого запаха.

Алёшина мама действительно обрадовалась нам, тут же завела тесто на оладушки. Мы пили чай, ели огненные оладьи с яблочным повидлом, а за окном бушевала гроза. А потом Алёша начал показывать мне свои сокровища. Коллекция битых разноцветных стекол (кстати, после этого я и начала собирать стеклышки, но это другая история); картинка со снежным лесом, на которой, если ее наклонить, появлялся лес летний; книжка-раскладушка про кота в сапогах. И коробка от шоколадных конфет. Эта коробка была сделана по принципу музыкальной открытки. Если ее открыть, начинала играть механическая мелодия. Совсем не та, которая заставила меня вспомнить эти моменты. Но по звучанию схожая. Было уже часа четыре. Гроза прошла, я засобиралась домой. Алёша попросил оставить Бяшу на эту ночь. Поскольку я так и не решилась предложить ему обмен, пришлось оставить козлёнка. Алёшина мама очень сердечно попрощалась, пригласила приходить еще. А он проводил меня до трубы.

Этой ночью у меня впервые случился приступ удушья. Больница, анализы, астма, санаторий в горах. Домой я вернулась в конце августа. До первого учебного дня оставалось всего ничего. Мама сбилась с ног, докупая необходимое. Бабушка из Крыма прислала посылку с вязанными белыми воротничками для школьного платья. Свежие зеленые тетради с гимном СССР на обороте, обложки, твердокаменные карандаши, вонючие ластики, страшненький коричневый портфель с бегемотом с улицы Лизюкова. А я, дождавшись наконец, бегу на наше поле. Трава выжжена солнцем, но вот следы шалаша. Алёши нет нигде. По памяти иду в сторону тех самых частных домиков. Почерневшие остовы домов, вместо шикарного тутового дерева – обгорелый пень, ни забора, ни лавки, ни собаки Клавы в будке. Я в ужасе бреду по пожарищу. И чувствую этот запах. Запах застарелой беды, запах гари. В том месте, где должна быть комната, что-то есть. Что-то белое. Бяша с обгрызенным носом. Немного запачканный, но не обгоревший. Вечером я плачу. Рассказываю маме про пожар, про то, что я не знаю, где мой друг Алёша. Родители неуверенно переглядываются и утешают меня.

Я сижу в электричке. Спина холодная и мокрая от пота. Эти воспоминания дались мне нелегко. Когда я пошла в первый класс, мальчишки рассказывали, как в конце весны «бандиты» пожгли несколько частных домов на окраине. Сжечь хотели один дом, но саман горит хорошо – занялись соседние. Погибло много людей. Мальчишка из одного дома, чудом выбравшийся в полузаваленное окно, бежал за помощью к ближайшим жилым многоэтажкам, где были телефоны. Но ночью никто не открыл. Страшное время, страшно открывать дверь незнакомцу. Тогда мальчик побежал к последнему дому, к новостройке. Но путь преграждала труба, мальчик перелезал и неудачно упал – сломал шею. Поэтому и сделали деревянный мостик через трубу.

Я знаю, что в этой истории мало мистики, она совсем не страшная. Но, черт возьми, с кем я провела первый месяц того лета 1992 года?

Автор - Remedios la Bella, Мракопедия