Мракопедия

Бывали такие дни, когда нельзя было выходить со двора. В месяц таких было порядка десяти.

Распознать такие дни мне лично было непросто, но взрослые угадывали их по каким-то своим взрослым признакам. В такие дни жизнь текла своим чередом, все веселились, громко болтали, играли в игры. Дедушка с папой доставали шахматы, шашки, лото, карты, включали концерты по телевизору. Мама с бабушкой готовили особенно вкусные блюда, и мы ели во дворе, под большим черешневым деревом. Но было во всей этой праздничности что-то напускное, напряженное.

Бабушка с мамой ходили бледные, с натянутыми улыбками, они говорили о хорошем, но глаза у них бегали. Папа с дедушкой старались шутить, но все шутки были неловкими и несмешными. Когда им нужно было в такие дни выехать со двора на машине - а это был единственный безопасный способ выбраться наружу в это время - они готовились к этому долго, хмуро и как-то печально. Меня печалило то, что я целых десять дней не увижу своих друзей, я даже пытался как-то ослушаться правил и тайком выйти со двора - Владик ведь живет по соседству, две минуты от его калитки до моей, что может случиться? Выйти из двора я не успел, меня вовремя успела увидеть мама, а папа задал мне хорошего ремня за это. Это был единственный раз в жизни, когда меня били. Больше я не испытывал судьбу и развлекал себя всем, что было в радиусе нашего двора от огорода и до калитки.

Почему нельзя было выходить? Ребенком я этого не знал, а после порки и спрашивать особо не хотелось. Но из родительских разговоров вполголоса на кухне я понимал, что там, на улице, кто-то есть, и это не обычные для сельской местности собаки и волки, а кто-то другой.

С десяти лет забор и калитка тоже стали запретной зоной для меня - и ремень тут ни при чем. В тот день мой мяч укатился к калитке, и я побежал за ним. Я помнил, что сейчас как раз нельзя выходить со двора, но я ведь и не собирался этого делать, мне нужно было просто забрать откатившийся к забору мяч. Да и день был такой погожий, птицы пели, солнце светило, так что о плохом вообще как-то не думалось.

Я подбежал к забору, схватил притаившийся у калитки мяч и уже собирался дать деру обратно вглубь двора, как увидел, что сразу за забором стоит девочка в повязанном под подбородком платочке и исподлобья смотрит на меня. Меня так ошарашил ее злобный пристальный взгляд, что я замер на месте, удивляясь даже не тому, что она вышла со своего двора на улицу в такой день, и не тому, что она почему-то стоит у нас за забором и заглядывает к нам во двор, а странной для ребенка ненависти в ее глазах. И чем я дольше на нее смотрел, тем уродливее мне казалось ее лицо, и я понял, что это и не девочка вовсе, а какая-то маленькая - меньше меня десятилетнего ростом - мерзкая старушонка.

- Саша, что такое? - крикнула выглянувшая из окна мама, я вышел из оцепенения, круто развернулся и побежал в дом, прижимая к себе мяч. На бегу я успел увидеть, что мама пристально и напряженно смотрит на калитку.

Когда я вбежал в родительскую комнату, она все еще стояла у окна. Я кинулся к ней в объятия и затараторил:

- Там была какая-то странная бабка, она заглядывала к нам во двор!

- О чем ты, Саша? Тебе показалось. - ласково ответила мама и поцеловала меня, прижимая к себе. Но я слышал, как сильно бьется ее сердце, и помнил, как она смотрела на калитку, когда я убегал, и понял, что она все видела.

После этого случая ничего подобного долго не случалось, но на протяжении десяти дней каждый месяц я все равно избегал подходить к калитке и вообще старался играть только на пятачке посреди двора. Довольно быстро я заметил, что все мои родные делают то же самое: не рвут яблоки и груши на тех деревьях, что растут у забора, не обрезают растущие у калитки розы и виноград. Вернее, они этим занимались, но только когда истекали положенные десять дней и можно было снова беспрепятственно ходить по улицам и играть везде где только вздумается.

Таким образом, две трети месяца жизнь текла своим чередом, мы ходили в школу, гуляли на улицах, рыбачили на речке, собирали грибы в лесу, а еще треть - сидели безвылазно в своих дворах. Только те, кто имел в распоряжении машины, могли выехать со двора - пока ты в машине, тебе ничего не грозит. Но когда в такие дни я просился с папой и дедушкой поехать куда-то, они хмуро отнекивались и говорили, что я могу насмотреться всякого.

Что именно всякого - я понял в четырнадцать. Обычно в эти десять дней мама и бабушка не выходили со двора, но спокойно работали в огороде, к этому самому двору прилегающем. Потом они и от этого отказались. Случилось это после того, как мы увидели там бабку.

Мы тогда ужинали во дворе, когда я услышал какие-то странные звуки, словно кошка пытается отрыгнуть комок шерсти, и увидел, как все смотрят куда-то мне за спину квадратными глазами. Я обернулся и увидел, что по нашему огороду идет согнутая напополам бабка и вся вздрагивает, будто пытается сдержать рвотные позывы. Пройдя еще пару шагов, она резко уперлась руками в колени, и ее стошнило собственными кишками прямо на нашу клубнику. Выблевав метра два своего кишечника, она задрала юбки, присела над грядкой, и из нее вылезла еще часть ее кишок. После этого она встала, отряхнулась и медленно похромала дальше. Мы никак не обсуждали в семье это происшествие, избегали этого как чего-то неприличного.

Были еще некоторые случаи. Например, я помню, как мы засиделись во дворе аж до темноты, и тут в калитку начали громко стучать. Обернувшись, я увидел, что за забором стоят несколько людей с бледными лицами, все невысокие. Было слишком темно, чтобы разглядеть подробно, но я видел, что один из них просунул голову между щелями забора и улыбается. "Просто не смотри на них. Они сами не могут войти" - объяснила мне мама, и все вернулись к смеху и беседе. Но я потом еще несколько раз украдкой смотрел в ту сторону, и все эти люди по-прежнему были там, лезли на забор, крутили ручку, улыбались мне.

Еще было дело тем же летом, только уже в июле. Я собирал абрикосы во дворе, когда услышал, что меня кто-то зовет. Обернувшись на зов, я увидел, что за калиткой стоит Антон - парень на три года старше с соседней улицы.

- Саш, выходи гулять.

Мне это показалось странным. Мы общались с ним, но особо не дружили и пересекались только в больших компаниях.

- Так щас вроде нельзя на улицу. - осторожно сказал я.

- Да тут никого нет. Я все эти дни гуляю, никого не видел. Пошли к Ярославу в компьютер играть.

Ярослав был единственным мальчиком в селе, у которого был компьютер.

Я неохотно пошел к калитке. С одной стороны мне не хотелось ослушаться родителей - кто знает, что могло случиться на улице в эти дни. С другой мне не хотелось в грязь лицом ударить перед взрослым пацаном. Антон ободряюще улыбнулся, и я увидел, что зубы у него какие-то маленькие и растут неровно, один поверх другого и как будто в три ряда. И глаза вроде Антоновские, черные, но косят как-то странно, словно чуть в разные стороны смотрят. Я остановился. Я стоял уже достаточно близко, чтоб увидеть, что это кто-то похожий на Антона, но совсем не он.

- Что? - все так же улыбаясь спросил Антон. И голос у него какой-то другой, не его совсем. Я развернулся и бросился в дом. Обернувшись, увидел, что он не ушел и наблюдает за мной все с той же странной улыбкой.

Еще совсем непонятный случай был. Я знал, что если ты в машине, бояться нечего, особенно если ты машиной заезжаешь сразу во двор, а потом быстро закрываешь калитку. Но это не уберегало от того, что можно было увидеть в окно. В тот день нам нужно было срочно в город, и мы поехали - я, папа и дедушка. Когда уже вернувшись подъезжали к дому, я увидел, что по нашему двору идет какой-то мальчик, выходит через открытую почему-то калитку на улицу и идет по направлению к нам, причем спиной вперед. Мы остановились, мальчик прошел мимо нас. Я обернулся, и увидел, что это я сам иду, широко улыбающийся и в одежде, которой у меня сроду не было. Папа и дедушка ничего не увидели - или сделали вид, что не увидели. Когда мы вышли из машины, я снова обернулся и увидел, что мальчик все так же спиной вперед отдаляется от нас и улыбается, причем смотрит прямо на меня. Калитка оказалась заперта, и когда я потом спросил у мамы, не видела ли она кого у нас во дворе, она удивилась и ответила, что нет.

Не только своего двойника я видел. Сидел однажды дома, жара была страшная, все домочадцы разбрелись по комнатам вздремнуть после обеда, только бабушка на кухне посуду мыла и я телевизор смотрел. И услышал я какое-то странное цоканье из окна, будто языком человек цокает. Выглянул - а во дворе на лавке дед мой лежит, рукой лицо от солнца закрыл, дремает. Поворачиваю голову - вот же дед храпит в своей комнате, через открытую дверь его хорошо видно. Смотрю в окно - и там дед лежит. Пошел на кухню, бабушке сказал, она испугалась, заголосила "Началось опять, началось, а я и забыла!", все бросила и побежала все окна-двери в доме закрывать.

Вообще у нас принято было как раз по этой причине закрывать всегда ворота во дворы, даже если давно ничего странного не происходило. Потому что те странные люди, которые иногда бродили по улицам, не могли почему-то отворить даже самую элементарную, без крючка и щеколды, калитку, но если она была открыта, легко могли войти во двор. Именно к этому они, как правило, и стремились.

Еще были попытки выманить меня из дома. Например, один раз Владик позвонил нам на домашний и позвал меня гулять. Я сказал, что сейчас по улицам лучше не ходить, тогда он сказал "Давай я к тебе приду, посмотрим телек у тебя дома. Выходи, я уже подхожу." И действительно, положив трубку и выйдя на порог, я увидел, что Владик уже стоит за калиткой. В голове мелькнуло "Как он так быстро дошел?", и я остановился.

- Ну что, долго еще? - крикнул он.

- Так заходи, чего встал? - громко ответил я.

- А ты калитку открой мне сначала.

- Толкни ее и войди, в чем проблема?

- Тебе что, сложно открыть калитку? - заорал Владик. - У вас тут ваша задвижка конченая заела, ты понимаешь это или нет?! У меня не получается войти!

Я развернулся и молча вошел обратно в дом. На нашей калитке не было никаких задвижек.

После этого мне еще несколько раз звонили и Ярослав, и Владик, пытаясь выманить на улицу во время нехороших дней, но все они обламывались через тест с калиткой, хотя обычно с легкостью заходили ко мне во двор. Со временем стали хитрее, звали по телефону к себе в гости, а когда я отказывался приходить, злились и осыпали меня отборными ругательствами. Я не волновался по этому поводу. Мои настоящие друзья получали такие же звонки якобы от меня, и ложный я так же не мог зайти к ним во двор.

Странные случаи чаще случались в теплое время года - а может, просто я так запомнил. Только один случай помню, произошедший зимой. Мы завтракали на кухне, когда услышали чьи-то шаркающие шаги во дворе и громкий, хриплый кашель.

- Кто-то пришел, - сказала мама и, встав из-за стола, подошла к кухонному окну, откуда хорошо просматривался двор. Тут же ойкнула, побледнела и быстро задернула шторы.

- Я забыл закрыть калитку! - сообразил папа, все повскакивали с мест и начали задергивать шторы на всех окнах в доме. В тот день никто не пошел на работу, а меня не пустили в школу, и мы в течение суток сидели перед телевизором, заглушающим шаги, кашель, стук в двери и окна - которые, к слову, находились гораздо выше человеческого роста, потому что под нашим домом стоял гараж. На следующее утро все прекратилось.

Что могло случиться, если дать себя выманить из дома или двора либо встретить кого-то из этих странных людей на улице? Я точно не знал, но не раз слышал трагедию, которая произошла с девушкой из нашего села. Звали ее то ли Оля, то ли Юля и жила она когда-то на соседней улице. Она гуляла с ребенком и что-то такое увидела, что убежала в страхе, бросив младенца в коляске. Прибежала домой вся в слезах, муж, родители и соседи тут же собрались все вместе и двинулись на то место, где она оставила малыша, но нашли только пустую коляску. Когда поиски ребенка не увенчались успехом, эта семья бросила свой дом и уехала из села.

Что же такое она увидела, что испугалась и сбежала, бросив своего малыша? Родители отказались говорить.

Вообще они мне ничего не рассказывали по этому поводу. Единственное, что я понимал из подслушанных разговоров, - все эти странные люди приходят из балки, которая начинается сразу за нашей улицей. Если видишь, что из балки валит черный дым или кажется тебе, будто там горят и падают деревья, - значит, скоро опять начнут ходить, пора закрываться во дворах. А держать калитку открытой вообще нельзя было никогда, даже если давно ничего странного не происходило.

Как-то я был дома, позвонила нам соседка на домашний и спросила:

- Саш, а у вас что, калитка не закрыта?

- Не знаю, - ответил я. - А что?

- Да мы с твоей мамой сидим чай пьем на кухне, а какая-то женщина на нее похожая у вас по двору ходит.

Я выглянул из окна и увидел, что действительно моя мама ходит по двору в какой-то странной грязной - будто с бомжа снятой - кофте. Иногда она останавливалась, наклонялась и начинала что-то рыть в земле руками. И тут же в трубке зазвучал мамин голос:

- Сыночка, ты главное двери закрой все и не открывай, если будет стучать. Она сама уйдет.

Не могу сказать, что меня очень пугало происходящее. Бывало и такое, что в те дни, когда выходить со двора нельзя было, я специально сидел на подоконнике, ожидая увидеть в окно что-нибудь эдакое. Часто мне удавалось увидеть идущих по улице маму или бабушку с дедушкой, при этом я слышал их голоса из соседней комнаты и знал, что они дома. Иногда удавалось увидеть, как на нашем или соседском огороде работают наши родственники, живущие в другом населенном пункте, и которых по определению тут быть не могло. Однажды я увидел себя самого, стучащего в калитку и зовущего маму, чтоб она впустила меня во двор. Но чаще всего я видел пожары в балке, которых, как мне объяснила мама, на самом деле не было. Я видел черный дым и языки пламени вдалеке, но понимал, что на самом деле их нет, и это было удивительное чувство. Еще я видел черную "Волгу", которая ездила по улицам, но чаще по балке. Когда она проезжала рядом с нашим домом, я мог видеть, что в ней никого нет. Бабушка однажды проговорилась, что ещё при Союзе в балку на такой черной "Волге" приехали отдыхать городские, напились и устроили пожар, часть леса выгорела, люди и животные погибли. С тех пор балка и горит периодически, и машина эта по селу ездит.

С этой "Волгой" и связан тот случай, после которого родители твердо решили уехать. Тогда давненько ничего странного не происходило, дети беспрепятственно играли на улицах. Мы с Владиком и Ярославом даже ходили в ту самую балку, но ничего интересного там не обнаружили. Многие думали, что все закончилось. А потом резко появилась та самая черная "Волга" без водителя, въехала на полной скорости в играющую компанию ребятишек, сбила двух маленьких мальчиков и исчезла.

Если до этого люди как-то терпели происходящее, не желая бросать насиженные места, то смерть детей стала последней каплей. Моя мама к тому моменту уже родила мне маленького братика, и было решено сменить место жительства ради безопасности малыша. Правда, на это ушел не один год, и нам еще долго действовали на нервы сбитые "Волгой" мальчики, гуляющие по улицам после своих похорон и зовущие моего братика выйти погулять. Но в конце концов нам удалось покинуть это место.

Могу сказать, что описанные происшествия не отразились на моей психике. В семнадцать лет благодаря некоторым льготам и собственной неплохой учебе я смог поступить на бюджет в ВУЗ, благодаря чему мне выделили комнату в городском общежитии. Отец со временем смог найти неплохую работу в том же городе, так что родители и братик вскоре последовали моему примеру. Дедушки, к сожалению, уже нет в живых, но по словам бабушки это практически не ощущается. Она по-прежнему иногда видит его спящим во дворе или видит из окна идущим по улице, поэтому ей не одиноко.

Автор: Саша Р., Мракопедия

Извещаю всех заинтересованных, что книга "Курочка, открой дверь", издание которой мы с другом затеяли аж год назад, ГОТОВА! Спасибо ещё раз её автору Михаилу Лазареву - видит Бог, у нас за этот год была грёбаная куча проблем, но книга настолько крутая, что никакие проблемы не способны помешать её материализации. Я, к слову, свой экземпляр уже поставил на полку - между Лавкрафтом и Липскеровым.

Ура!

Пока что приобрести книгу можно в Петербурге, в магазине книг "Фаренгейт 451" (лично или по почте), а также в книжном магазине "Все свободны". Через некоторое время такая возможность будет и в Москве - в книжных магазинах "Фаланстер" и "Циолковский".

Таков план. ))

Спасибо всем, кто дождался! ))

P.S. Я напишу в комментарии ссылки на "Фаренгейт 451" - там книга будет продаваться без наценки.

Бродя по коментам от нечего делать, наткнулся на упоминание комикса с Мракопедии.

Сразу нахлынула ностальгия. Я очень впечатлительный и чего греха таить - пугливый.

Редко смотрел фильмы ужасов в детстве и подолгу оставался под впечатлением.

Когда впервые много лет назад случайно наткнулся на Мракопедию (дело было вечером, делать было нечего, да и спать не хотелось) начал читать, втянулся и запоем прочитал наверное половину историй из раздела "Лучшее". А стало быть - самое страшное.

Залип страшно. Закончил уже утром, когда совсем потянуло в сон. Выключил комп, лег.

Вот тут и начался ужас. За окном чирикали утренние пташки, гудели машины и спешили куда-то прохожие. Был чудесный солнечный день.

Мне было адово страшно. Меня до тряски пугало всё вообще. Любой звук, солнечный зайчик шорох из-за стены, то как шевелится кот, то как НЕ шевелится кот...

Я очень долго не мог заснуть. Потом все-таки уснул.

Зря. Снилось... Не стоит об этом. Вы молодые, шутливые, вам все легко...

Проснулся уже вечером. Темнело, удлинялись тени, скрипели остывая, стены.

Кровать стояла на полу. Между ней и полом оставалась узкая щель.

Чтобы встать, надо было опустить ноги на пол. Рядом с этой темной расщелиной...

Близилась ночь. Я был дома один.

Мне было страшно лежать.

Мне было страшно ходить.

Мне было страшно смотреть в сторону окна.

...подходить к зеркалу.

...глядеть на кота.

...находиться рядом с мебелью, под которой были щели...

Отпустило меня через три дня. По гроб жизни эти три дня не забуду!

На всю жизнь зарекся смотреть ужастики и конечно даже открывать страшные сайты.

Разумеется, это обещание не сдержал.

Мракопедию, так же, запоем читал еще раза три. Раз в два года примерно.

Каждый раз этот стрёмфест повторялся. Не с тем накалом и размахом, что в первый раз конечно.

Но всё же.

Последний раз был давненько. И вот натыкаюсь на упоминание мракопедии. Что ж, раз так...

Открыл сайт, вкладку избранное, щелкнул наугад на несколько рассказов с интригующим названием...

Отчетливый стук.

Ветер, задувающий в окно, приподнимал край гардины и тяжелая ткань, изгибаясь, стукала краем по стене через равные промежутки, создавая иллюзию, что там, за ней, есть что-то.

Признаться, я заржал. Посмеялся от души. Отсмеялся и закрыл все вкладки с мракопедией.

Намек понял.

Вот собственно сама история, отовсюду удалили, только в кэше поисковых систем осталась, кину сюда, пусть будет.

"Домик с красной крышей."

Мне доводилось лежать в коме в детстве, и нет там никаких коридоров, ведущих к свету, голосов и прочей ерунды. Просто как крепкий сон, очухиваешься — и будто на минутку прилег, а вокруг больница, все рыдают и говорят, что ты валялся три недели. Тот еще сюр. Не веришь, анон, — иди [хит] баshкой об стену или [андер] авt0бу$ [джамп], может, тебе тоже повезет испытать это ни с чем несравнимое чувство. А можешь просто спать лечь, суть та же.

Предлагаю свернуть безблагодатную коматозную тему и возродить тред, а то тут сплошные древние крипипасты, которые еще мой прадед в тридцать восьмом году читал. Расскажу-ка я вам лучше историю.

Мне тогда было девять. Мы жили в типичном Мухосранске со всеми прилагающимися атрибутами: улица Ленина, ДК «Родина», магазин «Тысяча мелочей», китайская стена, ларьки с колбасой «У теть Нади», парикмахерские «Люся/Маша/Даша/Наташа», ну ты понял, в общем. Дом наш стоял на окраине, типичная панельная девятиэтажка. Точнее, это была не совсем окраина. Наш город стоит на холмах, каждый холм считается отдельным районом. Вот тот, в правом верхнем углу, именуется «центральным», хотя очевидно, что он вовсе не в центре. Соседний — тот, где жила я, а на третьем жизни почти не было. Средоточие цивилизации — на вершине «центрального» и моего холмов. На склонах многоэтажные дома строить нельзя, поэтому там сплошной частный сектор, сады и всякое такое. Получается, когда едешь из одного района в другой, проезжаешь сквозь деревню. Под холмами, внизу — большая железная дорога, промзона и тоже частные дома с парочкой пятиэтажек, а между моим районом и центром — по сути ничего, одна заброшенная железнодорожная линия, лес, гаражи и всякие пустоши.

Наш дом находился на периферии второго холма, географически он был как раз таки в центре города, но фактически это была та еще дыра. Этот дом был самым последним в ряду, прямо за ним — хвойный лес; если пройти немного вглубь, то справа будет кладбище и гаражный кооператив, впереди — та самая старая железнодорожная ветка, отходящая от главной, она проходит аккурат в низине между холмами, а если пройти еще дальше, то через пустырь попадешь в «центральный район». Там, кстати, в этом лесу, очень здорово было кататься зимой на санках с холмов да и просто гулять. Дети там постоянно играли, лазали по деревьям, по кладбищу шатались, бегали по крышам гаражей; подростки там бухали, устраивали всякие пикнички и разборки. Короче, лес как лес. Окна нашей квартиры выходили в его сторону, вид был очень красивый, на самом деле. Сейчас под окнами еще построили площадку, чтоб кататься на роликах, всякие лавочки поставили, фонари, вообще хорошо стало. Но в те времена ничего не было, конечно. На улицах можно было обнаружить только шприцы да мусор, ну и еще те загадочные штуковины в форме буквы Ш — девяностые, хех. Какие уж там ролики.

Я никогда не была примерной девочкой. Мои приятели родителям не нравились, мать была очень недовольна и запрещала мне с половиной из них общаться, говорила: "они тебя с пути сбивают". Но на полноценную войну у нее сил не хватало — она работала на заводе и подрабатывала в магазине, а когда не работала — пахала по дому как лошадь, у нас тогда даже стиральной машины не было, как сейчас помню эти огромные ведра с кипятящимся бельем и как мать по полдня стирала и отжимала руками тяжеленные пододеяльники. Ужас. Отец работал вахтой на севере, и его не бывало дома месяцами, в общем, я была типичным дворовым ребенком, за которым особо никто не следил. Шаталась по улицам с утра до ночи, занималась черт знает чем, хулиганила, тырила всякую мелочь на рынке, по чужим садам лазила с ребятами, успела и сигареты попробовать, короче, сбивалась с пути на полную катушку.

В то лето, когда произошла вся эта эпопея, я осталась одна. Все мои криминальные друзья-приятели разъехались по детским летним лагерям и деревням, а парочка мажоров — по морям. Обычно мать и мне брала путевку в лагерь от завода, но в тот раз то ли на них было слишком много желающих, то ли она не успела подать заявление, короче, никуда я не поехала. Из всей нашей детской компании остались только мой друг Мишка и Ирка — девчонка из соседнего дома, жутко противная и хвастливая, она вечно выкобенивалась по любому поводу и постоянно врала. Дружили с ней неохотно, но на безрыбье, как говорится, сойдет и Ирка. Какое-то время мы развлекались втроем, а потом Миша неудачно прыгнул с тарзанки и сломал ногу, оставив меня наедине с мерзкой Иркой. Играть с ней без Миши было вообще невыносимо, мы разругались, и я стала гулять одна. Тогда-то я и нашла его, домик с красной крышей.

Если пройти через лес к железной дороге, потом с час идти по ржавым рельсам вправо, мимо кладбища, мимо гаражей, дальше и дальше между холмов, попадешь в это место. Там, в окружении деревьев, обнаружилось нечто, чему, казалось, здесь совсем не место.

Анон, представь эту картину: древняя раздолбанная железнодорожная колея, холмы, поросшие травой и лесом. Там, вдали, за деревьями — город, местами можно рассмотреть какие-то крыши десятиэтажек или трубы котельных, но вокруг тебя — ничего, кроме изъеденных коррозией рельс и идиллических звуков природы. Никакой цивилизации. И вот вдруг посреди этого царства покоя и упадка — он. Небольшой домик с красной черепичной крышей, со сверкающими на солнце окошками, с узорчатой оградой, за которой растет буйная зелень. Красивый кирпичный домик, будто из сказки, кажущийся удивительно ярким в окружении зеленых склонов. Просто представь его, анон, и ты поймешь, почему абсолютно невозможно пройти мимо этого удивительного дома, не исследовав столь загадочное явление. Кто, черт возьми, может жить в таком месте, практически в лесу, куда даже на машине не проедешь?

Это было похоже на тайну и потенциальную классную историю, которую можно будет всем рассказывать, купаясь в лучах зависти и славы. Моими любимыми книжками в те времена были детективы, а любимой страничкой в газетах — криминальная хроника, поэтому шальная мысль о том, что вдруг тут живет какой-нибудь сумасшедший маньяк или чокнутая бабка, которая зарезала своего мужа и после пятнадцатилетней отсидки вернулась в родные места, меня совсем не отпугнула, а вовсе даже наоборот. Я решила затаиться и наблюдать. Боже, я вспоминаю все это, и мне просто смешно. Какой только ерундой мы все ни страдали в детстве? Стоит ли говорить, что надолго моего терпения не хватило и вместо хитроумной шпионской слежки из кустов я решила перейти к активным действиям и просто залезть по ограде и заглянуть внутрь?

Я знаю, о чем ты подумал, но там не было армян, играющих в нарды. И даже батя не спросил меня, че я там делаю. Ничего такого, анон, даже не надейся. Впрочем, не оказалось там ни маньяка, ни бабки-зечки с топором. Только мальчик, который сидел на яблоне и сказал мне: "Привет". Как оказалось, он следил за мной, пока я пыталась следить за домом.

Вот так, анончик, я познакомилась со своим лучшим другом.

Его звали Андрей и он жил с матерью, которую я ни разу не видела (она 24/7 торчала на работе, а иногда, по словам сына, и на ночь оставалась где-то у друзей), но много раз слышала, потому что мать звонила Андрею каждые несколько часов. Проверить, не ушел ли он из дома, что было ему строжайше запрещено. Это было наказание, Андрей сказал, что крупно накосячил и теперь ему на месяц запрещено гулять на улице. Как же это было круто! Я не могла представить, что нужно натворить, чтобы заслужить такую жестокую расправу. До тех пор самым главным криминальным авторитетом в нашей компании считался старший брат Ирки, которого однажды задержали на десять суток в ИВС за хулиганство (хотя по хвастливым россказням Ирки, которые с каждой неделей становились все более грандиозными, он сидел в тюрьме за ограбление банка. Она ужасно выпендривалась своим братом). Но даже его не запирали дома на целый месяц! В общем, успех Андрея в моих глазах был просто запредельным, а особенного шика добавляло то, что в ответ на расспросы о причинах столь жестокой кары он только многозначительно улыбался и загадочно молчал.

Я стала приходить туда каждый день. Мы не могли отходить далеко от дома, чтобы не пропустить проверочные звонки матери Андрея, но мы и не стремились уходить. Дома у него была целая куча настольных игр и даже огромный набор Лего, что в те времена у нас считалось показателем баснословного богатства. Дни напролет мы играли в карты, смотрели фильмы по видику, строили штабик в саду или исследовали дом от чердака до подвала. А еще Андрей знал очень много невероятно крутых страшных историй. Не всякую банальную дичь для малышни вроде гроба на колесиках, красных перчаток или бредятины про женщину в белом, а по-настоящему страшных историй, в лучших традициях моей любимой криминальной хроники в желтых газетенках. Истории про мертвых детей, найденных в канализационных коллекторах и заброшенных зданиях, истории про неопознанные трупы в оврагах и ямах, про оторванные конечности и мумифицированные останки. Бесконечное множество обожаемых мною жутких историй про загадочные исчезновения и смерти.

Короче, нам было чем заняться. Каждый вечер, ложась спать, я с нетерпением ожидала утра, чтобы снова отправиться в гости к своему другу, и жалела только о том, что не могу взять с собой Мишку — как здорово было бы играть втроем! Хотя в то же время мне ужасно нравилось иметь такого секретного друга в секретном месте, свою личную тайну. Родителям я не рассказывала, где гуляю, да они в принципе и не спрашивали, Миша валялся дома с гипсом, а о том, чтобы показать дорогу к домику Ирке, не было и речи. Кому угодно, только не этой дуре! Впрочем, однажды я не удержалась, и когда она в очередной раз пристала с нытьем о том, чтобы я составила ей компанию на прогулке, я гордо заявила ей, что не собираюсь с ней гулять, потому что иду к своему парню.

Я специально сказала ей это, потому что знала, что ее это ужасно взбесит и она будет умирать от зависти. "Парень" — это звучало так круто и по-взрослому, как в бразильских сериалах, а Ирка очень хотела быть крутой и взрослой.

Знаешь, анон, игры в гостях у Андрея — одни из самых ярких воспоминаний моего детства. В домике с красной крышей было все, чего я, ребенок из бедной семьи, была лишена и о чем могла только мечтать. Дома у нас до середины нулевых был черно-белый телек, о видеомагнитофоне мы даже не помышляли, а про Лего и прочие крутые игрушки можно и не вспоминать. А у Андрея можно было целыми днями играть в приставку, Господи, это был настоящий рай. Как же я хотела иметь все эти штуки!..

Однако и приставка, и грошовые триллеры по видику иногда надоедают и хочется более экстремальных развлечений. Все деревья в саду и вокруг дома были нами уже сто раз исследованы, в подвале было нестрашно и скучно, и однажды Андрей предложил прыгать с крыши. Дом был одноэтажным, поэтому высота не смертельная, да и опыт прыжков с гаражей, деревьев и качелей у всех детей (и у меня тоже) был внушительным, поэтому новая идея была принята с восторгом.

Я как сейчас помню этот момент. Как я стою на краю черепицы, тепло которой ощущается даже через подошву сандалий. Яркое солнце светит прямо в глаза, птицы поют очень громко, а внизу стоит Андрей и смеется — он только что спрыгнул и теперь подбадривает меня. Закрыв глаза, я как наяву могу представить жар солнечных лучей на коже, шелест листьев, громкий смех моего друга, отдающийся звоном в ушах. Почувствовать учащенное биение сердца перед прыжком. Ощутить край крыши под стопой. Прошло больше двадцати лет, а я помню это так ярко и живо, будто это все было вчера. Потому что это было мое последнее воспоминание об этом лете. Я зажмурилась, спрыгнула — и открыла глаза в больнице.

Да, анончик, вот так и состоялось мое унылое путешествие в загробный мир. Мне сказали, что я несколько недель была в коме после этого знаменательного прыжка веры. Но кульминация истории вовсе не в этом. Подумаешь, неудачное приземление, с кем не бывает. Нет, анон, мякотка в другом.

Как оказалось, меня спасли благодаря Ирке. После моего самодовольного заявления о парне она, истекая завистью, решила выследить меня и таки выяснила, куда я каждый день хожу. Знаешь, анон, я бы хотела быть на ее месте в этот момент. В момент, когда она узнала, где живет мой таинственный "парень". Наверное, это просто восхитительное чувство удовлетворения, когда ты следишь за кем-то, кто наплел тебе с три короба охренительных историй, а потом выясняется, что все это время он не проводил время со своими крутыми друзьями, а сидел целыми днями под старой, ржавой, полуразвалившейся заброшенной железнодорожной вышкой и болтал сам с собой как полный шизоид.

Да, анон, ты все правильно понимаешь. Не было никакого домика с красной крышей. Я каждый день ходила в какие-то Богом забытые развалины и играла там со своим воображаемым другом. А потом мой воображаемый друг вдохновил меня устроить акт роскомнадзора, спрыгнув с этой чертовой вышки, которая была гораздо выше одноэтажного домика.

Не знаю, нашли бы меня вообще тогда, если б не Ирка, которая, когда родители всполошились, не обнаружив меня дома в назначенное время, и начали обзванивать всех моих сбивающих с пути приятелей, поделилась своими сакральными знаниями о том, где я гуляю в последние недели.

Мне все-таки довелось искупаться в лучах славы, как я и мечтала тогда, когда нашла свой воображаемый домик. Сплетни о "той поехавшей из пятого подъезда" еще долго гуляли по нашему району. Родители запрещали детям играть со мной. Но не то чтобы это как-то помешало нашей дружбе — кто ж слушается родителей?

Вот такая вот история. Но пишу я здесь все это не только потому, что хотела поделиться, как завела себе воображаемого друга в сознательном возрасте. Кого ж в наше время таким удивишь, когда на соседней доске сидят целые колонии тульповодов? Все дело в том, анончики, что сегодня вечером произошло кое-что, что заставило меня освежить в памяти все эти предания старины глубокой. Я уже давно не живу в том городке. Я теперь, чтоб ты знал, столичный житель (в масштабах нашего региона, не волнуйся, анон, Нерезиновая в безопасности). Я теперь взрослая женщина, у которой муж, семья, работа, двое детей и все такое. У меня теперь у самой есть сын со сбивающими его с пути дворовыми приятелями. Вопреки всеобщему мнению, даже в нашем двадцать первом веке дети все еще гуляют на улицах, а не только зависают в телефонах, как сетуют всякие вчерашние школьники, у которых "в наше-то время трава была зеленее". Дети все еще бегают по гаражам и лазают по деревьям, мир никуда не катится. Дети ссорятся и мирятся и ходят друг к другу в гости, и нет ничего странного в том, что твой одиннадцатилетний сын спрашивает разрешения остаться ночевать у своего друга Андрея. Андрей — все еще популярное имя, мало ли на свете Андреев. И нет ничего странного в том, что некоторые из них живут в домиках с красной крышей, мало ли на свете тех домиков.

Но вот что странно, анон. Я точно знаю, что в нашем районе нет никаких домиков с красными крышами. Я знаю это, потому что тут сплошные многоэтажки и запрещено частное строительство. А еще потому, что на днях ко мне заходил одноклассник сына и спрашивал, почему он не выходит гулять, хотя я знаю, что мой сын каждый день идет гулять после школы. Единственное, чего я еще не знаю — что я увижу там вместо домика с красной крышей, куда ходит играть мой сын, когда пойду завтра с ним знакомиться с Андреем. Здесь нет железной дороги и неоткуда взяться вышке. Что же там будет? Старая котельная? Трансформаторная будка? Недостроенный дом? Незакрытый люк?

Андрей рассказывал мне столько историй о погибших, искалеченных детях, найденных в самых неожиданных местах, умерших по собственной неосторожности, упавших с высоты, утонувших, сгоревших, задохнувшихся. Никаких зловещих маньяков, убийц или призраков. Просто несчастные случаи, просто нелепые смерти.

Как думаешь, анон, все эти дети, которые умирают, прыгая с мостов, залезая в старые холодильники, перелезая через товарные составы, утопая в озерах и болотах, как ты думаешь, анон, ходили ли они в гости к своему лучшему другу Андрею, живущему в домике с красной крышей?

Я уже почти не помню его. Мы жили в нашем городке-оборванце, в городке Нигде, семь долгих лет — с родителями и братом. Но после переезда, когда меня окружила нормальная, совсем обычная городская жизнь, целые куски памяти стали куда-то пропадать. Городок Нигде стал походить на сыр в огромных дырах. Тёмный парк на месте сгоревшей туберкулёзной больницы, где мы играли в футбол. Где был кирпичный подвал, в котором кто-то из старших нашёл человеческий череп с куском позвоночника. Есть парк, но нет ничего за ним — что там видно? Косые чёрные избы, вросшие в землю, с резными наличниками и грязными, мутными окнами — как картонки. Облупленные заборы, а за ними ничего. Путь в школу по утрам — зимой, в кромешной мёрзлой темени. Бледный зайчик от фонарика скачет по щербатой красной стене. Снег блестит. Кулинария в кирпичном доме, очень старом, царских ещё времён. Только фасад. Что там, внутри? Горячий запах свежего хлеба, искорки лимонада на нёбе.

Не помню.

Помню, как сгорела школа. Сосновые брёвна старого корпуса, где ютились начальные классы, труды и сторожка, все в каплях смолы. Туалетом там служила уличная пристройка из деревянных железнодорожных шпал, насквозь пропитанных мазутом. В тёплое время мелкота сновала между старым и новым корпусом, как муравьишки — в наш цивилизованный сортир и обратно. Но в холода им волей-неволей приходилось бегать в пристройку.

Той осенью я пошёл в девятый класс, а всей школе отменили уроки из-за урагана. Ветром срывало кровлю, воротило заборы, а над пристройкой замкнуло оборванные провода, и она вспыхнула, как спиртовая салфетка. От неё загорелась старая школа. Выгорела целиком — и книги, и парты, и мастерская, и вещи сторожа Нади Юрьевны. Остался только бетонный фундамент, а на нём — бесформенные груды обугленных шпал, закопчённых железных каркасов да горелой дранки с кусками штукатурки.

В школе в тот день была одна Надя Юрьевна, она вылезла из окна своей сторожки на первом этаже, когда проснулась от плотного едкого дыма и гула пламени. Так что никто не пострадал, и многие вообще-то даже радовались. Особенно в третьих-четвёртых классах — муравьишки решили, что уроков не будет, раз школа погорела. Но не тут-то было. Трудов у старших классов и правда больше не было — очень долго, больше года, пока не купили новые инструменты в мастерскую. Но начальные классы никто распускать не собирался. Их просто запихнули в наш корпус.

Теперь все учились сдвоенными классами. Выходило ненамного лучше, чем учить горбушу в консервной банке. И, разумеется, уже на второй день нововведений тесные классы превратились в притоны, кабаки и подпольные казино. Учителя могли заниматься лишь с теми, кого видели, а видели они два первых ряда из десяти человек каждый. На задних партах резались в карты и фишки — с покемонами, рейнджерами и голыми фотомоделями. Втихомолку хрустели чипсами и «Читос» — шуршание пакетов заглушал негромкий, но явно различимый гул перешёптываний, переругиваний и сдавленного смеха, а найти и наказать кого-то в этой маршрутке в час пик было чистой фантастикой. Кто-то торчал в телефонах, загоняя несчастного мотоциклиста вверх по отвесной стене. Целые кинотеатры собирались вокруг редких счастливых мажоров, которым родители купили новые телефоны и оплатили интернет. Смотрели «Симпсонов», ютьюб, иногда порнуху.

Некоторые занятия, где не надо было выходить и решать на доске, как на математике, шли в актовом зале. Директриса обозвала их лекциями. На лекцию можно было согнать сразу всю параллель. Так у нас появились лекции по истории, литературе, биологии, физике. Вызванные к доске попадали с корабля на бал. Им приходилось стоять на низенькой сцене перед аудиторией в сотню скучающих рож, повествуя о фотонах, Бурбонах и капитанской дочке в древний, как сами Бурбоны, и хрипящий от натуги микрофон.

Но настоящий библейский Содом начинался на физкультуре.

Начинался он, как подобает хорошему театру абсурда, с вешалки. В светлую голову директрисы пришла отличная идея: всё-таки физкультурная программа не так сильно различается от класса к классу, так почему бы не выкроить время для других уроков и не согнать в спортзал сразу несколько параллелей? Сказано — сделано. С тех пор мужская раздевалка стала филиалом ада. Я не бывал в женской, но сомневаюсь, что у них было как-то иначе.

Раздевалка не была просторной горницей и в прежние, лучшие годы. Всегда перед твоим лицом маячил чей-то зад, всегда по рыжему дощатому полу стелились ароматы пота, кишечных газов и выдержанных не хуже доброго Кьянти носков. Но те времена вспоминались теперь со светлой грустью. Сколько мальчиков может быть в двух классах? В «малине», когда на десять девчонок по статистике полторы калеки — человек, скажем, пятнадцать. В хорошем трудовом коллективе казарменного типа наберётся и тридцать, и даже сорок. Но всё это бирюльки. Качественно новая, невиданная доселе раздевалка каким-то образом вмещала две полные параллели — все восьмые и девятые классы. Девяносто потных гогочущих туш.

На первой же физкультуре я увидел Лизу Корзину из восьмого «А».

Её фамилия была Корзина. С ударением на «о». Но учителя запомнили этот нюанс не сразу, и даже подруги постоянно звали её Корзина или Корзинка, с ударением на «и». Впрочем, в шутку, не обидно. У тех, кто хотел её обидеть и достать, шутки были в основном генитально-порнографические. На такой лад всех местных гениев-сверхчеловеков настраивала Лизина тонкая фигурка, милое лицо и броская манера одеваться.

Мать Лизы работала кем-то серьёзным, то ли судьёй, то ли нотариусом, и должна была быть, на наш оборванский взгляд, не беднее Абрамовича и арабских шейхов. Дома Лизе никогда ни в чём не отказывали, наверное, у неё первой среди всех моих знакомых появился домашний интернет. Ей покупали то, чего не было ни у кого. Она всегда выглядела белой вороной. Всегда подкрашивала чуть присыпанное блеклыми веснушками курносое лицо, как делали только самые старшие или совсем городские, приезжавшие к родне из областного центра, девчонки. Всегда одевалась вычурно, в наряды, которые я снова увидел гораздо позднее, когда давно уже жил в большом городе, и такие же наряды вдруг стали появляться на всех девочках-подростках в округе. Носила и безразмерные брендовые кофты, и китайские ожерелья-чокеры, и анимешные гольфы, и бейсбольные бомберы, как в американском кино — мы, дети рынка и трёх полосок, отродясь не видали ничего подобного.

Она покрасила волосы в розовый. Что такого, вроде бы? Но кое-что такое тут было. Во всей нашей школе никто не красил волосы в неестественные цвета. Их вообще мало кто красил, разве что в блондинку. И даже это было событие. Нет, не так даже: за все семь лет в нашем городе я ни у кого больше не видел ни зелёных, ни синих, ни розовых, ни каких-нибудь ещё «не таких» волос. За розовые волосы Лизина мать ходила к директрисе три раза. Не знаю, что за ультиматум ей там выдвинули, но после третьего захода Лиза перекрасилась в более-менее нормальный рыжеватый оттенок.

Наверное, при другом раскладе её травили бы без жалости. Она выделялась на нашем фоне так же, как выделялись плазменные телики в стариковских квартирах с красными дисковыми телефонами и половиками из шерсти динозавра. Как пришелец. Самых нищих, самых тёмных, самых хлебнувших жизни не могло не злить это яркое, нахальное сияние чужого бабла.

Но к Лизе Корзиной всегда можно было сходить поиграть в ГТА и морталкомбат. У неё всегда находились новые диски с играми, музыкой и киношками. У неё можно было занять сто рублей до когда-нибудь — то есть, в большинстве случаев, до никогда. Она без проблем покупала на всех чипсы, газировку, пиво, а иногда приносила из дома совсем уж невообразимые яства, которых наш медвежий угол, застрявший в девяностых, знать не знал — то «Доктор Пеппер», то «Тоблерон». На школьную дискотеку, выпускной наших девятых классов, она пронесла итальянское полусладкое шампанское. Оно стоило целое состояние – почти тысячу рублей. Все сперва даже трогать его побаивались, просто глазели, как на неведомый артефакт с другой планеты. На её телефоне всегда можно было «позыбать видосы» с ютьюба. Да чёрт бы с ним — она первая открыла всей параллели волшебный мир сайтов с ГДЗ. Мы забыли, что значит делать уроки. Нет, Лизу Корзину никто не травил. Ей весело и жадно пользовались, словно рогом изобилия или порталом в другое измерение, а она и рада была стараться. Не знаю, считала ли она, что её взаправду обожают за глубокий внутренний мир. Может, она всё понимала. Может, её просто устраивало, как всё сложилось. Со всей этой блестящей мишурой она сияла в тысячи раз ярче всех своих подруг, да и всей женской половины нашей школы, но помоев ей доставалось ничуть не больше.

Хуже было с нездоровым вниманием.

Мы строились, как моногород вокруг большого металлургического завода. В перестройку завод начал хиреть, медленно гнил заживо, а в начале двухтысячных остановился совсем. Вместе с ним остановился город. Из градообразующих предприятий в нём осталась железная дорога, китайские харчевни да магазинчики азербайджанцев. Теплоцентраль, грузная, как огромный чугунный утюг, несуразно большая для нашего городка, когда-то питала завод, а после его кончины превратилась в городскую котельную. Её колоссальная труба вздымалась над городом по соседству с последней уцелевшей заводской, кирпичной – все металлические понемногу разобрали на лом. Зимой труба котельной подпирала столб густого белого пара. Огромная, в несколько этажей, дыра в грязно-бордовой стене зияла всегда, сколько я себя помнил. Никто её не заделывал. На это требовались деньги, а денег не было.

Прямо под моим окном стоял двухэтажный барак, покрытый жёлтой штукатуркой. В бараке жила семья барыг. Марина Цыганочка и Ваня Цыган. Они снабжали какой-то парашей всю окрестную нечисть. Часто жуткие серые рыла, поставившись, валялись прямо под нашим балконом. Это знали все.

Часто на улице, особенно около вокзала, стояли улыбчивые люди в меховых кепках. Выпускники прошлых лет, которых все знали по имени, которых многие помнили бесштанными карапузами. Дети соседей и знакомых. Воспитанники нашей доброй Алевтины Николаевны. Они ждали Антошу. Антоша тоже раньше учился у Алевтины Николаевны. Антоша приходил, и люди в меховых кепках садились с ним в старенькую «камри». Они всегда куда-то ездили. Отчим нашего одноклассника, Латыпова, был должен Антоше очень много денег за дом. Однажды ночью Антоша и другие ученики Алевтины Николаевны приехали к отчиму Латыпова, увезли телевизор, сказали, что в другой раз увезут Латыпова с сестрой. Это тоже знали все.

Всё, что случалось в огромной деревне, ни для кого не было секретом. Кто бы ни пропал, кто бы ни повесился, кто бы ни сел за выставленную хату в шестнадцать лет, как другой наш одноклассник.

Старшие в школе иногда собирали с нас деньги. По мелочи, с кого десять рублей, с кого пятьдесят, сто. На грев. На зону. А любой шестилетний пацан, которому в школу на будущий год, хоть и не умел пока читать, но зато мог без запинки объяснить, что значит «чёрт», «красный», «опустить», «спрос», «положенец», «бродяга» и «людское».

Тогда ещё нигде не гремели всякие словечки и аббревиатуры, «АУЕ» и прочее. Не было слышно ничего подобного и у нас. У нас это называлось повседневный быт. Так что, думаю, я не оставил больно уж много пробелов и недосказанности. Ясно, что у нас был за городок.

Большей части тех, кто учился в нашей школе, было достаточно ништяков, что сыпались из Лизы, чтобы не досаждать ей больше прочих. Ну, «Корзина, будешь без резины», ну, «Корзина пёхается со старшаками» нацарапать ножиком в сортире. Велика печаль. Кто в юные годы ни на одном заборе не побывал лохом, гондоном или шалавой, тот жизни не видел. Каждому ведь ясно. В таких городах это, считай, ветрянка.

Большей части хватало того, что Лиза давала погонять, дарила, выклянчивала у родителей. Но не всем.

Диму Ростика из девятого «В», из параллельного класса, я видел на каждой перемене. Его фамилия была, вроде бы, Ростовцев. Но его звали только «Ростик» или «Дима». Второе имя я слышал только в двух вариантах: учительском и раболепно-заискивающем. Когда о чём-то упрашивали.

Ростик был костлявый и рябой, с железным зубом, очень близко посаженными глазами и бритой под ёжик рыжей башкой. Он всегда носил один и тот же полосатый сальный свитер, одни и те же полосатые треники, одни и те же рваные кроссовки. От него пахло паршивым табаком и гнилыми зубами. Много позже, в стенах универа, я пытался представить такого Ростика идущим по коридору. И мне виделся обычный бич, которому не хватало только пакетика с клеем в руке. Жалкое зрелище представлял бы Ростик в белоснежных, светлых, только что отремонтированных коридорах, которые видят дети в нормальных школах. Но наша школа не была нормальной. Она была местечковой преисподней, а Ростик служил в ней Сатаной.

Ни я, ни мои друзья не тянули в этой преисподней даже на мелких бесов. Мы были обычными детьми из обычных семей, которые, впрочем, не были обычными для нашего городка. Например, у каждого из нас были оба родителя. Никто из наших родителей не сидел. Никто из наших родственников не кололся, никто не был алкоголиком (кроме дяди Паши, разве что, но он жил в другом городе и потому не в счёт). Никто не повесился и не зарезался. Никто из наших родственников не был бандитом. Этого хватало с лихвой, чтобы оказаться в меньшинстве.

Отец Ростика умер давным-давно. Мать Ростика не просыхала. Дядя Ростика вышел, когда мы перешли в шестой класс. Вышел после шести лет, и вышел не впервые. Ростик был тем самым подавляющим, обычным для наших краёв большинством. Судьба Ростика от самого Ростика зависела мало и была высечена в граните ещё до его рождения.

Я не раз видел, как Ростик в коридоре шлёпает кого-нибудь из девок по заднице или хватает за грудь. Обычно мне было плевать. Строго говоря, половина школы то и дело шлёпала по чьей-то заднице или получала по заднице и давала пинка в ответ. Отличие было одно: Ростику никто пинка не давал. Ростик общался с пацанами с Верхней, общался с пацанами с посёлка. Общался с Антошей.

Внезапно не плевать мне стало на первой общей физре.

Физкультуру вёл Обоссаныч. Фёдор Александрович. Слепой и глухой ко всем чертям дед, который тренировал юных футболистов, когда ещё, наверное, не было теликов, чтоб посмотреть футбол. Если кто-то громко, но невнятно звал его «Обоссаныч», он не возражал. Он, скорее всего, слышал только «Фёд Саныч».

Обоссаныч не обращал внимания вообще ни на что. Он более-менее видел бегущие по кругу колонны, и этого ему хватало.

Я засмотрелся на Лизу Корзину. Она выделялась и на физкультуре — спортивной майкой, как в рекламе кроссовок или дезодоранта. Такие никто из девчонок не носил. Носили форму «Барселоны», Аргентины, носили обычные футболки. Тогда я ещё не знал, как её зовут — наши пути с восьмыми почти не пересекались, а мы с пацанами редко торчали в школе на переменах. Я поворачивал голову каждый раз, когда колонна восьмого «А» оказывалась против нашей, на другой стороне бегущего кольца.

Обоссаныч остановил нас, задал «вольную программу». Подразумевалось, что каждый должен заниматься в меру своей прыти и способностей — крутиться на турнике, отжиматься, браться за единственную в зале гирю, развивать гибкость и ловкость. На деле это означало десять минут анархии и идиотизма. На «вольной программе» Обоссаныч бегал в сортир, оставляя нас одних.

Это была первая физра, когда в зале без учителя осталось сразу двести тупых голов. Жалкое подобие порядка закончилось, стоило Обоссанычу захлопнуть дверь. Кто-то и правда повис на турнике, кто-то схватил гирю, основная же масса делала то же, что и обычно.

Меня отвлек Антоха, мой горшочный друг из садика. Лучший друг. Он что-то показывал мне на экране мобильника, когда мимо нас поездом пронеслись четыре восьмиклассника. Один из них задел Антоху плечом. Телефон вылетел из руки.

Рывком схватив его с пола не хуже ястреба, Антоха осмотрел экран. Экран был цел. Антоха тяжёлыми шагами побежал за восьмиклассником, крича на ходу «слышь, чушка, постой минуточку, пояснить пару вещей хочу». И тогда, не отвлекаясь больше, я осознал, что творится неладное.

Лиза в слезах, почему-то помятая, выходила из спортзала. Все, кто был поближе к дверям, смотрели на неё. А на том месте, где она стояла минуту назад, теперь стоял Ростик.

Скоро вернулся Обоссаныч. Отсутствия одной ученицы он даже не заметил. Мы снова побежали кольцом.

Я незаметно перестроился, обгоняя бегущих впереди и меняясь с ними местами. Я продвигался ближе и ближе к голове, пока передо мной не выросла спина Кости Быстрых. Он видел, по крайней мере, часть.

На моменте, который привлёк его внимание, всё уже началось. Ростик уже был рядом с Лизой и резко, как камни, бросал какие-то рубленые фразы. Лиза смотрела в пол, потом он подошёл ближе, Лиза выставила руки перед собой и упёрлась ему в грудь. Он резко отбросил её руки от себя, что-то сказал. Лиза вдруг ударила его в плечо, он обеими руками толкнул её так, что можно было стену пробить. Лиза упала на мат, а Ростик повалился на неё сверху и изобразил несколько незамысловатых движений тазом. Лиза завизжала, стала отбиваться ногами, Ростик поднялся и повозил средним пальцем по её губам, пока она поднималась с пола. «Чё, будешь сосать?» — это Костя услышал отчётливо, остальное не разобрал. Спектакль разворачивался под дружное ржание со всех сторон. Таких фокусов со своими, местными не выкидывал даже Ростик. За местных могли спросить братья, отцы, соседи. Но Лиза была богатая и с другого района. За неё постоять было некому.

Я сорвался с места, не обращая внимания на дурацкий свисток Обоссаныча. Я подбежал к колонне девятого «В», прямо к Ростику. Я выдернул его за шиворот, опрокинул на землю и бил, бил, хлестал костяшками кулаков, пока на пол не полетели кусочки щёк, похожие на красное желе. Так бил сам Ростик. Я видел это много раз.

Конечно, всё это я проделал только у себя в голове. Но и этого хватило, чтобы ужаснуться своему внезапному приступу бессмертия и крепко задуматься о его причинах.

Через десять минут физра закончилась. Ещё не отдавая себе полностью отчёт в том, что и зачем делаю, я поискал Лизу в кабинете, где у восьмого «А» и восьмого «Б» намечалась литература. Поискал в столовой, в женском туалете и даже в мужском.

Нашёл я её под лестницей, у пожарного выхода. Она всхлипывала, свернувшись зародышем. Не веря в собственную самоубийственную храбрость, стараясь не думать о последствиях, которые непременно наступят, если кто-то узнает о моих словах, я сказал ей, что Ростик чушка зафаршмаченная, и ещё кое-кто на «д» и на «п». И не стоит вообще-то обращать на него много внимания, потому что его мать заделала по пьяни, вот и выпал дурачком. Не помню, что она говорила. И что ещё я говорил. Я помню, как в какой-то момент она подняла на меня большие, влажные карие глаза и улыбнулась, а я удивился и почти что умер. Странное чувство. Я узнал, что её зовут Лиза Корзина, но не корзина, а Корзина. А она узнала, как зовут меня.

Продолжение в комментариях.

https://mrakopedia.net/wiki/Это_было_тридцатое_октября

Я пишу эти строки, потому что я дал обещание своему лучшему другу и однокласснику, самому удивительному ученику нашего 9Б, Саше Коробкову. Я проспорил ему, что если у него всё получится, то в нашем путевом дневнике я напишу художественный рассказ. О наших с ним приключениях.

Саша всегда поражал моё воображение, поэтому мы и сдружились. Я был тем самым человеком, для которого его сумасшедшие планы не были простым поводом развлечься. Мне казалось, что он вот-вот докопается до какой-то сумасшедшей истины. Я ему всегда верил. Ему вообще было очень легко верить. Он регулярно вспыхивал в нашей тихой классной жизни с совершенно безумными планами и толстенным путевым дневником – зелёной тетрадью, в которую я, как летописец, заносил короткие заметки обо всех наших свершённых подвигах.

Именно Сашка в пятом классе изобрёл и распространял среди поварих с помощью анонимных записок рецепт лаврояблочного компота. Там было немного меньше сахара, зато немного больше лаврового листа и чёрного перца. Компот в столовой так и не появился, но я попробовал его в гостях у Сашкиной бабушки, и получилось, как ни странно, вполне неплохо.

Именно Сашка в шестом классе запустил новую модель самолётика, которой на следующий день была засыпана вся школа вместе с окрестностями. К обеду пошёл дождь, и после уроков мы провели пару весёлых часов под присмотром нашей классухи, убирая с футбольного поля размокшую бумагу в чернилах.

Именно Сашка в прошлом году чуть не разнёс пустырь за школой, попытавшись получить водород прямо из воды при помощи двух старых, но рабочих автомобильных аккумуляторов. Это точно был водород, потому что он воспламенился от спички. В тайну эту Сашка никого не посвятил и даже мне рассказал только после опыта. Бегал он быстро, так что загадочный хлопок и происхождение кучи осколков стекла на пустыре так и остались тайной. Я сказал ему, что он полный, законченный дурак, а он ответил, что не дурак и защищался маской сварщика.

Утром того понедельника, когда и началось то, о чём я должен написать, Сашка возник посреди шумного школьного коридора с безумным взглядом, нечёсаными волосами и растрёпанной зелёной тетрадью в руке. За пазухой что-то топорщилось, и Сашка придерживал это локтем. Шагал он быстро, разрезая толпу младшеклассников, как ледокол. За окном ещё была густая зимняя темнота, старые лампочки на потолке неярко мерцали, и увлечённый какой-то новой идеей Сашка выглядел по-особенному таинственно. Как будто бы он опять знал немного больше, чем все остальные в мире, и спешил поделиться этим со мной. Мы пожали друг другу руки, и Сашка без вступления заговорил.

– Значит, смотри. У меня есть новый научный проект, для которого нам понадобятся двадцать литров воды и сборник молитв к богу.

Я скептически посмотрел на Сашку. Это была игра по привычным нам правилам, и мы оба знали, чем всё закончится. Разговор начинался с моего скептического взгляда, а к концу разговора я уже со всем соглашался.

– Саш, так ведь бога-то нет.

– Естественно, блин, нет. Ты меня за кого принимаешь? Выслушай сначала.

– Ну?

– О теории ноосферы слышал?

Мне пришлось признаться, что о теории ноосферы я не слышал.

– Может, ты и «Солярис» не читал?

«Солярис» я тоже не читал.

– Эх ты, голова, - нахмурился Сашка. – Слушай. Если много людей во что-то верят, то они этим формируют информационное облако вокруг планеты Земля. Это такая туча из информации вокруг планеты. Чем больше людей верят в какую-то вещь, тем больше места эта вещь занимает внутри облака. А что у нас делают облака?

Я в два раза более скептически посмотрел на Сашку.

– Летают? Клубятся?

– Клубя-ятся, - передразнил меня Сашка. – Дождь они делают. С грозой. Так и здесь. Информация, которой в ноосфере становится слишком много, дождём проливается в наш с тобой материальный мир. Вера людей превращает вымысел в реальность. Попы освящают воду последнюю тысячу лет, нет, две тысячи лет, они верят в это больше, чем в советскую власть, как ты думаешь, что случилось с ноосферой?

– Она изменилась.

– Правильно! – воссиял Сашка. – Ноосфера изменилась. Если всей страной долго верить, что вода, которая особым образом обработана, прогоняет нечистую силу, вода будет прогонять нечистую силу. Это наука, понимаешь?

– Сашка, а Сашка. Так ведь нечистой силы тоже нет.

– А внеземной разум есть?

– Внеземной разум есть.

– А ты знаешь, что попы про инопланетян говорят, что это такие летающие черти?

– Теперь знаю.

– То есть, они тыщи лет гнали специальную воду, которая отпугивает и инопланетян, и всё, что на них похоже. Сечёшь?

Я в три раза более скептически посмотрел на Сашку. У меня даже пропало терпение.

– Ты не спрашивай, а рассказывай. Что ты придумал?

Сашка загадочно улыбнулся.

– Святая вода – это своего рода вещество-изолятор, который мешает проявиться на планете всему, не изученному наукой. Её готовят по особым утверждённым правилам. Если провести процедуру в обратном порядке, то можно получить антисвятую воду. Уже не изолятор, а проводник. Вещество-проводник для всего, не изученного наукой.

Это мне уже нравилось. Вполне интересно, в духе Сашкиных обычных приключений. И объяснение тоже было в его духе. У Сашки отец монтёр. Я расслабился, и Сашка быстро считал мою реакцию.

– Ты в деле, - уверенно сказал он.

– Пожалуй, да, - неуверенно согласился я. – Но дело-то не выгорит.

– Давай так. Если выгорит, напишешь научно-приключенческий рассказ, как для «Техники молодёжи». Туда и отправим. Расскажем, как всё красиво получилось.

– Так не напечатают.

– Ну и что, что не напечатают. Пусть будет.

– А ты вообще знаешь, как святую воду готовят?

– У бабушки есть требник, там всё написано. Нужен ещё большой крест, он тоже у бабушки есть. Я его по-тихому одолжу, она и не заметит. Что-то да получится. У нас всё по науке.

– И когда мы будем её антиосвящать?

– А когда делают самую святую воду? – испытующе спросил Сашка.

Я задумался.

– Вот прямо самую-самую святую? – у Сашки заискрились глаза.

– На Пасху какую-нибудь? – с надеждой сказал я.

– На Крещение, - сказал Сашка. – Разочаровываешь. Ты что, про крещенскую воду ни разу не слышал? Про купания эти все в проруби? Про то, что вода получается настолько святая, что её после еды нельзя пить, можно только до еды, а если её выпьет смертельно больной, то или через три дня выздоровеет, или сразу в рай? По мне, так лучше уж сразу в рай…

Я перебил Сашку, сказав, что про крещенскую воду все знают. Мне было интересно, что там дальше по плану.

– Ну так вот, если самая святая вода получается на Крещение, то и самая антисвятая получится на него же. Лучший проводник в мире. Это будет ночь с воскресенья на понедельник. У нас как раз выходной. Но надо подготовиться. Нужно переписать текст специальной молитвы и ёмкость свою принести. С тебя ёмкость, с меня крест, молитву вместе перепишем. Я уже смотрел. Там много.

– Зачем переписывать? Давай из книжки прочитаем.

– Ты это не прочитаешь, поверь на слово. Читать-то будем задом наперёд. Это очень важно. И крест вверх тормашками окунать будем. У нас обратная процедура со всеми вытекающими.

– И где мы будем всё это делать?

– Пойдём вечером воскресенья в овраг к Посадским баням.

– А что там?

– Там родник со старой беседкой с крестом. Не с собой же мы будем воду таскать. К тому же по условиям нам обязательно нужно что-то похожее на церковь.

– И не прогонят?

– Ночью-то? Там ночью никто не ходит, там и днём нет никого. Когда-то её кто-то сколотил, потом её подновляли, но этот человек уже, наверное, помер лет десять как. Смотри. Требник вот.

Сашка осторожно отпихнул меня за шкаф и достал из-за пазухи засаленную толстую книгу с обложкой из досок, обтянутых кожей. На обложке витыми буквами красовалась надпись «Требникъ».

– «Кинберт», во, - слегка напрягшись, прочитал Сашка. - Смотри, здесь я закладку сделал, где про малое водосвятие. И пометил карандашом. Нужно всё переписать в путевой дневник в обратной последовательности, от конца до начала. И чтобы все слова тоже были написаны наоборот, тогда первые буквы станут последними, а последние - первыми. Я переписываю с начала, ты переписывай с конца. На середине встретимся, вот тут, где чёрточка.

Текст был чудноват. Витые буквы на каком-то дореволюционном языке сплетались во что-то дикое, а столько твёрдых знаков я в жизни не видел.

– Иероглифы какие-то. А на русском ничего нет?

– Уж что есть, - пожал плечами Сашка. – Рано или поздно станет понятно.

– А твёрдые знаки нужно переписывать?

– Это не твёрдый знак, а «ер», - важно поправил Сашка. – Бабушка говорила, что раньше их везде писали. Совсем везде.

– Ну вот «еры» эти. Нужно?

– Да не обязательно. Ты их всё равно никак не прочитаешь.

– Можно же так и читать. «Требникер» будет «еркинберт».

– Нельзя, это не по правилам. Ни один поп так делать не будет. Всю процедуру испортишь. В общем, суй в портфель и никому не показывай. Если слова получатся сложными, можешь поделить их на части где захочешь, главное как звучат. И в четверг чтобы вернул. У нас мало времени. Домашка же ещё.

Я приоткрыл портфель и аккуратно засунул требник между задачником по физике и русской литературой.

– Что-то похожее на двадцатилитровую ёмкость дома есть? – продолжил допрос Сашка.

– Таз бельевой есть. Большой такой, железный.

– Сойдёт. И ещё…

Фразу Сашки перебил звонок, и он, резко обернувшись, бросился бежать, чтобы успеть на свою любимую физику этажом выше. Я – за ним.

Остаток дня Сашка хвастался мне на переменах тем, как хорошо всё в итоге получится, а на уроках переглядывался со мной и хитро щурился. Было здорово. Знать о тайне, в которую не посвящён больше никто, всегда здорово, особенно если совершаешь почти что преступление. Мы обсудили всё очень внимательно и взяли друг с друга обещание хранить наш секрет до тех пор, пока всё не исполним. Вечером воскресенья Сашка скажет своей семье, что ночует у меня, а я своей – что ночую у Сашки. Чтобы вместе готовиться к проверочной на понедельник. С собой я возьму таз и навру, что у Сашкиной бабушки прохудился таз и он просил одолжить наш дня на два. Воду наберём на месте. В четверг я верну Сашке требник, а в среду нужно сходить на разведку в овраг: подготовить место. Из школы я пришёл изрядно уставшим. Сашка сразу мне позвонил, будто почувствовав, что я уже дома.

– Пишешь уже?

– Пишу, пишу, - проворчал я, спинывая сапог.

– Ну ты давай, пиши.

– Да пишу я!

– Вот и пиши.

– Сашка, а Сашка.

– Да-да?

– Заткни фонтан, а?

– Нет проблем, коллега! - задорно усмехнулся он и положил трубку.

Родители ещё не вернулись. Я повесил пиджак на плечики, проверил дверь в комнату за спиной, зажёг настольную лампу, выложил на стол наш путевой дневник и открыл злополучный требник на Сашкиной закладке. Выцветшие слова всё ещё читались хорошо, но были не вполне понятными. Я не думаю, что и сам Сашка знал, что все они означают. Большинство букв были очень похожими на русский алфавит, но встречались и украинская «и», и вездесущий «ер», и две разные буквы «з», и три разные буквы «а», и ещё несколько ни на что ни похожих закорючек.

«Аминь».

«Ныне и присно, и во веки веков».

«Благодать и благословение Иорданово…»

– Так, это будет «нима», - бормотал я себе под нос. – Потом у нас «вокев икев»…

Сашка перезвонил ещё через пять минут.

– Ну как?

– Непонятно.

– Так и должно быть, – в Сашкином голосе послышалось торжество.

– А если я ошибусь?

Я вспомнил каракули из путевого дневника. Там точно уже было полно ошибок.

– Мы же не заклинание читаем. Может, поп вообще гнусавит-шепелявит. Главное, во что он верит. Главное – смысл. Понимаешь?

– Понимаю. Слушай, а почему мы вообще переписываем про малое водосвятие? У тебя что, не нашлось про большое водосвятие?

– Такое бывает вообще?

– Если есть малое, значит, должно быть ещё и большое.

– Не обязательно. Да и неважно. Самое главное – что на Крещение. Ну так что, ты там пишешь?

Я бросил трубку и вернулся к рукописи. Вот как совершаются открытия.

«Миовт мобар ясми щапор ки…»

«Юит явсо и ит сичо…»

«Ха довви зетси…»

Ха.

На следующий день в школе мы добавили в тетрадь список всего, что необходимо для эксперимента.

– «Поставляется столец посреде церкве, паволокою покровенный…» – читал я, водя пальцем по строчке.

– Нам нужен стул какой-нибудь. И полотенце, – расшифровал Сашка.

– «Священник же взем епитрахиль и фелонь на ся…» Что это вообще?

– Просто пропустим. Нам не надо, мы не попы.

– «Держа в руце честный крест с васильки…»

– Васильки – это для кропления. Мы малярную кисть возьмём, очень удобно.

– Так, тут ещё про какую-то кадильницу и свечи.

– Я парафиновые принесу. И кадильницу из консервной банки сделаю.

– А что это такое?

– Такая железная штука, ты в неё кладёшь ладан и поджигаешь, а он дымит. Я в БСЭ смотрел. Ты там пишешь?

– Наполовину написал. Глаза болят. Там ещё «Господи, помилуй» сорок раз, ну, я один раз написал.

– И правильно, сорок-то зачем?

– Ещё бы. Сашк, стези в водах – это про что?

– Стезя – это дорога. Значит, дорога в воде. Ты глупые вопросы-то не задавай.

– Вот сам попишешь – тоже отупеешь.

Я вернулся домой и взялся за требник. Патриарха из текста я по совету Сашки выкинул, и митрополита тоже, воды это всё равно не касалось. Текст писался слишком медленно, клонило в сон, уроки я тоже не сделал. Чтобы не сбиться, я снова проговаривал слова внутри своей головы, разделяя их на слоги. На мгновение ко мне подступило чувство, что я поступаю неправильно. Слова, которые были старше, чем мы с Сашкой, старше, чем наши родители, чем наша школа, чем наш город, внушали какое-то уважение своей древностью и странностью. Я почувствовал, что их нельзя выворачивать. Просто нельзя, нельзя и всё. Почувствовал, что существуют странные, скрытые от нас с Сашкой правила техники безопасности, касающиеся этих непонятных слов, и эти правила мы прямо сейчас с такой радостью нарушаем.

А потом я сказал себе:

– Ну и что это за суеверие?

И тревожащее меня чувство прошло. Улеглось где-то глубоко внутри.

И я продолжил.

В среду мы пошли на разведку засветло, сразу после школы. Небо затянули облака, падал мелкий снег. Я завернул с собой котлету из столовой в двух кусках хлеба, и по пути мы съели её пополам. Посадский овраг уходил вниз от автомобильной дороги, ниже подгнивших яблонек, ниже труб теплотрассы, и от глаз его скрывали густые кусты репейника. Откуда-то с другой стороны дороги слышался собачий лай, голые деревья скрипели на ветру. Я немного поморщился, представляя пустой безлюдный овраг воскресной ночью. Сашка, скорее всего, тоже об этом беспокоился, потому что спускались мы молча. Только один раз он спросил:

– У тебя там крест уже окунули?

А я ответил:

– Окунули.

Через кусты репейника мы прошли почти без потерь, разве что я поймал шапкой два комочка. За репейником на весь овраг раскинулось поле из сухих колосков какой-то луговой травы в человеческий рост. Среди сугробов бежал заваленный всяким барахлом ручей, который уходил под полуразрушенную деревянную беседку с куполом, торчащую посреди оврага. Крест на куполе накренился и потускнел, настежь распахнутая дверь висела на одной ржавой петле, сквозь прорехи в крыше виднелось серое небо. Начинало темнеть.

– Убраться бы здесь, - сказал Сашка.

– Для чистоты эксперимента, что ли?

Сашка не засмеялся.

Мы ступали друг за другом след в след, стараясь не продавить корочку наста. Я прочёл вывеску на стене беседки, разбирая едва заметные слова.

– Часовня во имя святаго…

Дальше краска облупилась полностью.

Мы вошли. Под ногами хрустнул наст: в стенах, как и в потолке, не хватало досок. Из правой от входа стены выходила ржавая железная труба, загнутая крючком. Из трубы лилась струя воды, падала в квадратную дыру, вырубленную в полу, и оттуда журчала куда-то дальше.

– Идеально, – сказал Сашка. Он немного приободрился. – Так, нам нужен столец.

– Я по дороге табуретку видел.

– Пойдёт.

Мы притащили табуретку и разместили её в центре часовни как могли устойчиво. – Сколько у неё ножек отвалится, одна или две? – спросил Сашка.

– Сплюнь, – сказал я.

Сашка сплюнул.

– Возьмём ещё молоток с гвоздями. Запишешь или забудешь?

– Забуду, – сказал я.

Больше делать было нечего. Мы вышли.

В дверях я обернулся и посмотрел на табуретку. Стоит себе.

– Да никто её не возьмёт, – сказал Сашка. – Пойдём. Тебе ещё требник переписывать.

Я писал три дня и вернул требник в четверг. У Сашки тоже вышло три. Писал он куда быстрее, потому что не вчитывался, не мучился, разделяя написанное по слогам, а просто скатывал требник слово за словом крупным почерком. Раз по пять за вечер он звонил мне, спрашивал совета и делился какими-то мыслями. Он не говорил «Алло», кажется, его вообще не волновало, кто поднимет трубку, так что я старался добежать до телефона первым.

– Слово «лик» означает, что поют хором, то есть, это несколько человек. Так что там, где начинаются слова хора, мы читаем вместе.

– Ладно…

– А ты хочешь быть за того попа, который диакон, или за того, который священник?

– Может, по очереди? У диакона слов больше.

– А ты везде подписал, кто это читает?

– Я ж показывал!

– Точно, ты ж показывал!

Мы всё успели.

18 января ровно в девять часов вечера мы встретились под фонарём во дворе Сашкиного дома. С балконов матери звали припозднившихся детей, хлопали двери подъездов. Звёзд на небе не было, зато снег шёл хлопьями. Я притащил с собой таз для белья и обещанный молоток с гвоздями, завёрнутый в тряпку. На Сашке был походный рюкзак, в котором что-то звонко звякало при каждом шаге.

– Кадильница, – с гордостью пояснил Сашка. – С ладаном. Запах – во. Пойдём?

Я этот момент очень хорошо запомнил.

Я ни один момент так хорошо не запоминал.

Он стоял под фонарём в шапке набекрень и улыбался. На плечах у него уже налип снег и в свете фонаря сверкал. И глаза у него сверкали. Он даже сапоги почистил. Никогда он этого не делал, а тут почистил. Может, для красоты момента. Или решил, что у учёного должны быть чистые сапоги. Я тогда обратил на это внимание, но не спросил у него. Забыл спросить.

Мы очень быстро дошли до оврага. Фонарей вдоль дороги не было, луны мы не видели. Под ногами скрипел свежий снег. Страшно не было, но мы были взбудоражены и болтали обо всём на свете наперебой. Сашка нарочно подпрыгивал и звякал кадильницей в рюкзаке, а я подсвечивал ему дорогу фонариком, чтобы он не споткнулся. Нести таз одной рукой было неудобно, и я пинал его коленом по дну. Получалось похоже на бубен.

Опять залаяли собаки.

– Вообще хорошо, что у нас есть молоток. Подойдёт для самообороны, – сказал вдруг Сашка.

– Тут же нет никого.

– Вот именно.

Перед репейником я передал ему фонарик, перехватил таз в правую руку, а левую сунул в карман.

– Твоя очередь светить. У меня руки замёрзли.

– Ты батарейки давно менял?

– Вчера заменил. Свежие батарейки. А ты спички взял?

– Ты думаешь, я совсем дурак? Свечи взял, а спички нет?

– Я не думаю, я спрашиваю.

– Подловил, – Сашка опять подпрыгнул. Консервная банка в рюкзаке брякнула.

Табуретка никуда не делась, а вот наши следы за три дня замело. Сашка кинул мне полотенце, я накрыл им табуретку, поставил сверху таз и пошатал его руками – не опрокинется ли. Сашка возился с рюкзаком, доставая оттуда свечи.

– Куда натыкаем? – спросил он.

– Давай прямо в снег. Больше-то некуда.

Я светил, а Сашка расставлял свечи: три новых и два огарка. Потом он достал спички, мы минут пять пытались их зажечь и потратили полкоробка. Спички ломались, потому что пальцы онемели от холода, и гасли – непонятно, почему. Наконец Сашка сказал, что свечи в церквях всё равно нужны только для освещения и фонарика нам хватит. Огарок в консервной кадильнице всё-таки загорелся, и Сашка воткнул в плавящийся парафин кусочки ладана.

Пошли за водой. Я взялся за одну ручку таза, Сашка за другую, мы наклонились и подставили таз под гнутую трубу. Вода ударилась об дно с жалобным звяканьем. Запахло плавленым ладаном.

– Доверху доливать будем? – спросил я.

– До краёв давай.

– Тяжёлый, блин.

– А что ты хочешь? Потерпи ради науки. Великое же открытие совершается.

Я не понял, шутит он или нет. Его лица в темноте не было видно. Мы донесли таз до табуретки, а ледяная вода выплёскивалась на наши руки и на снег, но меня это уже не волновало. Табуретка выстояла. Сашка достал из рюкзака последние вещи: путевой дневник с нашей рукописью, малярную кисть и простой деревянный крест, который положил на край таза.

– Держи тетрадь. Я посвечу. Мы сейчас, коллега, сделаем чистое вещество-проводник. Для всего, не изученного наукой.

Я раскрыл путевой дневник. Посмотрел на свои каракули. На чёрные провалы в стенах. На воду в тазу, не отражавшую света из консервной банки.

Запах ладана становился горьким.

– Сашка, а зачем нам вообще это всё, не изученное наукой?

Он даже не задумался.

– Как зачем? Одно из важнейших свойств эксперимента – его повторяемость. Если получится сейчас, наука сможет это изучать.

Я перехватил тетрадь поудобнее. Сашка посветил на страницу фонариком, и я прочитал первую строчку:

– Нима! Вокев икев. О ви.

Если когда-то эти слова и казались мне древними и пугающими, то вслух это прозвучало нелепо и глупо. Поэтому я хихикнул. Сашка шикнул на меня и торжественно продолжил:

– Онсир пи енын. Мохуд миов тми. Щаров товиж и.

Мы читали, запинались, путались в ролях и читали дальше. Долго читали, во рту пересохло. Я несколько раз терял строчку, Сашка на меня шипел и продолжал с того места, где я сбивался. Консервная банка успела потухнуть. Снаружи была полная тишина.

Я не ориентировался в тексте, но Сашка, наверное, разбирался. Когда он протянул руку, я вложил в неё малярную кисть. Сашка медленно погрузил её в тёмную воду, поднял над головой и брызнул – вверх, в сторону и на меня. Я вздрогнул и утёрся рукавом пальто. Сашка повторил движение ещё два раза. Вверх перед собой, направо и на меня. В последнюю очередь. Потом вернул мне кисть и взял крест. Поцеловал крест. Протянул мне. Я повторил за ним. Стало холоднее.

Я не хочу больше ничего выписывать из нашей тетрадки. После того, как мы поцеловали крест, было от точки до точки ещё четыре предложения. Одно прочитал я, сразу же после малярной кисти, а остальные были полностью одинаковыми, там нужно было трижды прочитать одно и то же. Я помню, что именно после этих трёх повторений он должен был взять крест, перевернуть его вверх тормашками и погрузить в воду. Мы договорились ещё тогда, до оврага, что за крест полностью отвечал Саша, потому что это он его принёс, и всё это было его идеей, и это был самый важный момент того, что мы задумали. Саша стоял напряженный, как перед прыжком в длину, фонарик в его руке трясся, пятно света ёрзало по странице, а я читал, и, по-моему, у меня дрожал голос, а когда я произнёс последнее слово и замолчал, Саша взял крест и окунул его в воду. И с той стороны у него крест что-то вырвало, и крест очень быстро исчез под водой. Я видел, как Саша сначала отскочил и стоял растерянно и неподвижно, а потом зачем-то засучил до локтя рукав и сунул туда руку. Мне было непонятно, что случилось, я сначала даже подумал, что это розыгрыш. А потом он очень тихо сказал:

– Там нет дна.

И достал пустую мокрую руку. И я ещё несколько секунд думал, что он меня так разыгрывает, хотя сердце уже билось очень сильно, а таз был совсем рядом, я нагнулся и посмотрел на чёрную воду, и вода была совершенно неподвижной, по ней не шли никакие круги, а Саша продолжал ещё тише.

– Там нет дна. Это ёмкость без дна. Там бездна.

Он посветил в воду фонариком, и свет фонарика на воде не отразился.

Тогда я понял, что уже помню то, что почувствовал. Это уже было в детстве. Я выходил ночью в деревенский огород и светил фонариком в ночное небо. Сначала мне просто было странно и страшно, потому что луч света тонул в ночи и ни от чего не отражался. Потом я стал играть в то, что там, в космической бездне, мой фонарик могут заметить. Я стоял с запрокинутой головой, пока голова не закружится, мигал фонариком в ночь. Ждал, что мне из пустоты мигнут в ответ. Когда я уставал смотреть в ночь и засыпал, приходили тягучие, кошмарные сны, от которых было очень тяжело проснуться. В них мои сигналы замечали, и тогда я чувствовал, как из бездны на меня смотрит что-то древнее, чудовищное, живущее за далёкими звёздами. Я просыпался в ужасе, звал на помощь, обещал себе никогда больше не выходить на улицу после темноты. А потом наступала новая ночь, и тогда я снова выходил в огород. Снова зажигал фонарик. Снова светил в небо. До головокружения.

Я стоял над тёмной, неподвижной поверхностью воды, видел, как дрожит фонарик в руках Саши, и понимал, что там, внизу, на самом деле уже нет никакого дна. Там бесконечная глубина, абсолютная бездна, невозможная, невероятная. И прямо сейчас что-то, живущее в этой бездне, видит свет нашего фонаря на воде, притаилось у самой поверхности и ждёт.

– Понимаешь, космический контакт… – растерянно сказал Сашка.

Я оттолкнул его от поверхности воды и ударил по фонарику. Фонарик погас и упал на снег. Сашка стоял, оцепенев, и продолжал смотреть на воду.

– Беги, дурак! – закричал я, срывая голос, и потянул его к выходу за рукав.

Он вздрогнул и побежал за мной. Мы бежали, тяжело дыша, проваливались в снег по колено, падали, вставали и продолжали бежать. Сердце бешено билось, руки и ноги дрожали, я не думал о том, что произошло, не думал о том, что будет дальше, думал только о том, что нужно как можно дальше убежать от проклятой часовни, пока ещё не поздно.

Мы продрались сквозь репейник, пробежали вдоль трассы, пробежали неосвещённые гаражи. После гаражей начались дворы, где уже горели фонари, но мы не сбавили бега, а бежали, не останавливаясь, до самого дома Сашки, где упали вповалку на заснеженную лавку. Там я понял, что моя рука всё ещё сжимает путевой дневник, и меня начало пробивать на смех. А Саша молчал. Он сидел неподвижно и еле заметно дрожал.

– Ты чего?! – закричал я.

– Я нормально. Я нормально, – у него был очень слабый голос. – Мне холодно просто.

Может быть, я тоже трясся, но этого я уже не помню. Никакой разницы. Всё равно я помню тот наш разговор. И Сашу помню. И никогда не забуду.

– Тетрадь нужно сжечь.

– Я тебе сожгу, – голос у Саши стал немного громче. – Там все наши данные.

Я снял у него с шапки репейник и сбивчиво начал его утешать.

– Всё уже нормально. Мы убежали. Мы дома. Мы живы, всё хорошо. Мы даже до конца всё это не доделали, так что всё нормально.

– Папа меня убьёт. Он меня убьёт за рюкзак.

Тут я захохотал.

– Да заберём мы рюкзак! Что с ним сделается!

– Ну убьёт. И что. У нас есть данные.

– Никто тебя не убьёт! Мы живы! И всё хорошо! Мы живы! Всё хорошо!

– Тут ещё космический биолог…

Я встряхнул Сашу за плечи.

– Да что ты заладил! Мы живы! Значит, всё хорошо!

– Просто мне кажется, я под фазу попал.

– Да что тебе там кажется! Когда кажется, кре…

Мне пришлось ударить себя по щеке, а потом я опять захохотал.

– Мы создали вещество-проводник. И фаза…

– Саш. Нет никаких фаз. Пойдём домой. Нужно идти домой.

Мы вместе встали с лавочки, помогая друг другу подняться. Только тогда я понял, как тяжело дышать после этого бешеного бега. Это неважно было, если подумать. Но я это понял. Я помог Саше подняться вверх по лестнице, довёл его до второго этажа. Он всё ещё говорил очень тихо и всё ещё немножко трясся.

– Самое главное – это то, что мы живы, всё хорошо, – твёрдо сказал я.

– Да, – согласился Саша.

– Я с тобой останусь. Забыл? Сегодня я ночую у тебя.

– Не получится. Папа не разрешит. Он не любит, когда его обманывают. Ему ещё нужно меня убить, а при тебе ему будет неловко.

Саша попытался улыбнуться, и я увидел, что губы у него тоже дрожат.

– Мы завтра встретимся. Всё обсудим, – убеждал я его.

– Да.

– И я тебе утром позвоню.

Он кивнул, немного неловко попятился и позвонил в звонок. Я начал спускаться вниз по лестнице.

– Сашк, будешь ложиться спать, дверь запри!

Он ещё раз кивнул. За его спиной раздались рассерженные голоса. Саша замер в дверном проходе. Посмотрел на меня в последний раз с какой-то тоской. Потом развернулся и зашёл в квартиру.

Я стоял на площадке, пока голоса за дверью не замолчали, а потом пошёл домой. Заснул я быстро и проснулся поздно.

Утром Саша в школе не появился. Я как на иголках сидел первые два урока. К концу второго урока классная сказала, что она сейчас узнает, заболел Коробков или прогуливает, выписала на листочек из журнала номер и пошла в бухгалтерию, где стоял второй телефон. И когда она вернулась, я по её виду сразу всё понял, но ещё не верил.

Её сразу стали спрашивать, что случилось. А я молчал.

– У Саши ночью был сердечный приступ.

Они продолжали задавать вопросы. Обычные вопросы. На их месте у меня были бы такие же. Они спрашивали, что с ним, всё ли в порядке, в какой он больнице. А классная молчала. Наверное, ей тоже было тяжело. Потому что когда она сказала, что Сашу не откачали, она закрыла лицо руками и выбежала из класса. Я выбежал сразу за ней.

Я не осознавал, как бежал по улице, и пришёл в себя только в часовне. Таз с прозрачной водой стоял на табуретке, поверхность воды покрылась тонкой такой ледяной паутинкой, а в лёд вмёрз крест Сашиной бабушки. Рюкзак, фонарик, консервную кадильницу и всё остальное, что мы оставили на снегу, замело ночным снегопадом.

Всё это было так глупо.

Я подошёл к табурету и пнул его. Таз слетел, вода пропитала снег, а я кричал и бил кулаками по сугробам, расшвыривая влажные комья. Никакой бездны здесь больше не было, бездна ушла из часовни сразу же, как только оттуда сбежали мы. Потому что таз с водой, деревянный крест, бессмысленные слова из тетрадки – всё это просто игра, никакого проводника из них не получилось и никогда не получится. Даже мой суеверный страх перед ними тем вечером ничего не значил.

Проводником стал сам Саша. Сигналы, которые он подавал, были слишком яркими. И что-то с той стороны эти сигналы заметило. И той ночью Саше от него пришёл ответ.

Может, это что-то ничего такого и не хотело, просто ответ не был рассчитан на человеческий разум. Был слишком неземным, слишком странным. И Саша его не перенёс.

Наверное, сейчас, когда я это пишу, мне уже что-то понятно. Я всегда верил в Сашку и сейчас верю. Он же упрямый. Если он из нашего мира смог достучаться до какого-то другого места, то доберётся и обратно, ведь есть стези в водах многих. И чем сильнее я в это поверю, тем легче ему будет на обратном пути. Может быть, он не совсем умер. Может, он просто ушёл в места, не изученные наукой.

Может, ему не очень страшно в этих местах.

8 февраля 1976 года.

Автор Hiyoko

Особенная ночь. Этой ночью вместе собираются семьи, самые одинокие находят себе компанию, чтобы посмотреть Голубой Огонек по телевизору или прогуляться по улицам и послушать канонаду фейерверков. В окне Вериной квартиры горит свет: родные уже накрыли на стол, пригубили по рюмочке шампанского, а она стоит у дверей Пятёрочки на другой стороне лога и курит.

— Эй, Вер. Заканчивай давай, тут покупатель, — крикнул Юрка-охранник.

Вера оглянулась, затянулась в последний раз, растоптала недокуренную сигарету и пошла к кассе. Они благодарны должны быть за то, что она сегодня работает, а не зыркать недовольно на нерасторопную кассиршу.

— В гости направляетесь? — со скуки Юрка решил поддержать интеллектуальную беседу с покупателями.

Мелкая ростом девчушка не старше Вериной дочки взглянула испуганно на своего кавалера, что сам, казалось, только школу закончил. Парень буркнул смущенно что-то вроде “ага”.

— Гости это хорошо. У меня прошлый Новый Год насыщенным вышел. Сначала к родным, потом к друзьям, потом к коллегам,— рассказывал Юрка так, будто кому-то действительно это могло быть интересно. — Ну, а что делать, со всеми же бухнуть хочется.

Парочка расплатилась за скромные гостинцы, направилась к выходу. Из вежливости оба кивнули Вере с Юркой:

— С Новым Годом!

Те ответили тем же.

— Ишь какие тихони. Посмотрю я на них через час другой, — не унимался охранник.

— Уверена, до тебя им будет далеко, — сказала Вера. Голос у неё был хриплый, словно простуженный. — Ты мне лучше скажи, как мать?

— Да всё также.

Разговор затух, как бракованная спичка. Юрка и без Веры всё время думал о матери, у неё третий инсульт случился на днях. Если он справлял Новый Год здесь — среди пустынных полок магазина, то мать справляла его в больнице, не в силах улыбнуться или узнать медсестру, что приходит к ней каждые полчаса.

— Всё обойдётся. Нужно только время.

Воцарилась тишина, оба уткнулись в телефоны. В этой тишине оглушительно громко тарахтели холодильники и играла новогодняя музыка. Юрка принялся тихонько мычать себе под нос:

“...она снежки солила в берёзовой кадушке, она сучила пряжу, она ткала холсты, ковала ледяные...”

Дверь в магазин распахнулась, ворвавшийся внутрь мороз заглушил окончание строчки, Юрка замолк и проводил взглядом нового посетителя. На этот раз приличный на вид мужчина в дорогом пальто, с раскрасневшимся от мороза лицом. Вера цокнула языком с досадой — она как раз собиралась выйти покурить, теперь ждать придется, когда господин закончит свои покупки.

"Зима в избушке" сменилась на "Снежинку", а потом на "Три белых коня", а мужик до сих пор ходил где-то среди полок. Курить хотелось страшно, Вера оторвалась от ленты новостей в Одноклассниках и взглянула на охранника.

— Скоро он там?

Юрка пожал плечами, сунул телефон в карман и пошел поглядеть. Мужчина стоял напротив полок с консервами, стоял и смотрел на свиную тушенку. Корзинка в руках пустовала. Вернувшись к кассе охранник снова пожал плечами, а Вера продолжила нервно крутиться на стуле взад и вперед. Она продержалась еще минут двадцать, пока наконец не выдержала:

— Хрен с ним. Позови, если что.

До Нового Года осталось минут тридцать, на улице воцарилась небывалая тишина. Все, кто спешил в гости или домой, уже уселись за столы с родными и близкими. Пройдёт полночь и жизнь закипит с новой силой. Дым от дешевой сигареты густым облаком врывался в морозный воздух и растворялся в темноте. Вдруг единственный фонарь у входа затрещал, мигнул, затем ещё раз, как в классических фильмах ужасов. Через несколько секунд он совсем погас. Погас и снег, что искрился под его светом, и темнота подступила к самому порогу магазина. Сигарета закончилась, магазин принял Веру обратно уютным теплом и запахом мандаринов. Юрка почистил фрукт грязными руками, а теперь отправлял по дольке в рот.

— В следующий раз только через кассу, — проворчала кассирша, направляясь мимо охранника к покупателю. Мужик до сих пор терся у стеллажа с консервами.

— Мужчина, — окликнула она его хрипло. — Уже скоро полночь. Помедлите ещё немного и встретите Новый Год прямо здесь.

Посетитель вздрогнул и обернулся. Вере пришло на ум, что в Новый Год таких лиц не бывает. В Новый Год все улыбаются, даже если приходится работать; все пьяные, преисполненные надежд. А лицо этого человека тусклое, кожа болезненно серая, под глазами глубокие синяки, сами глаза красные, влажные, будто чудак вот-вот заплачет.

— Эй, с вами всё в порядке? Плохо себя чувствуете?

— Нет… Всё нормально, — тихо ответил незнакомец. — Мне только нужно ещё повыбирать… Можно?

— А что вы ищете? Может подсказать?

— Нет, я справлюсь, спасибо.

В полной растерянности Вера вернулась за кассу, а Юрка, переглянувшись с ней, решил тоже прогуляться по магазину и понаблюдать за незваным гостем. Тот проторчал в магазине уже около часа, до сих пор ничего не выбрал, ничего не купил. Походив вокруг да около, охранник взял с полок бутылку коньяка, пластиковые стаканчики и колбасу в нарезку, отнес Вере на кассу, чтобы отбила, и крикнул через весь зал:

— Эй, мужик. Подойди-ка сюда.

Посетитель снова вздрогнул и пошёл на зов, с трудом переставляя ноги. Вера отбила продукты и затаилась за кассой, наблюдая за происходящим. Юрка бросил смятую бумажку в лоток для денег и она занялась сдачей.

— Простите… Можно я ещё тут побуду? Я не могу идти на улицу сейчас, — пробормотал посетитель, осознавая, что ещё чуть-чуть и у него начнутся проблемы.

Сам он щупленький человечек едва ли выше Веры, и ничто ему не поможет, если эти двое решат выставить его вон. Юрка же приподнял брови в удивлении и заявил добродушно:

— Можешь побыть тут, конечно. Но при одном условии, — охранник сделал паузу, изучая незнакомца тёмными глазами.

— К… Каком условии?

— Встретишь Новый Год с нами, — он кивнул на бутылку коньяка. — И никому об этом не скажешь. Понял?

— Не скажу, конечно, — замялся незнакомец, чуть расслабляясь. — Если вы настаиваете.

— Настаиваю. Заодно расскажешь, что с тобой не так.

Вера вернула Юрке сдачу, тот поставил на полку для сумок три пластиковых стаканчика, разлил по ним коньяк и распечатал колбасу.

— Как тебя зовут то хоть, мужик?

— Виктор.

— Витёк, значит. Я Юра. А это Вера. Замечательная женщина. Угощайтесь, дамы и господа, будем встречать Новый Год. Он вот уже… — Юрка взглянул в экран телефона, — через пять минут. По телекам уже вовсю поют песню про пять минут.

— Виктор, вам точно не нужно домой? Может ещё успеете? — спросила Вера.

Виктор покачал головой, взял один из стаканов с коньяком и опрокинул в себя. Юрка взглянул на Веру, пожал плечами. Всякое бывает. Может сегодня его бросила жена, на работе что-то пошло не так или ещё что.

По радио магазина вновь заиграла “Зима”. Они подпели втроём, не стесняясь, что кто-то осудит отсутствие слуха и голоса, выпили ещё по порции коньяка, а когда на часах отобразились четыре нуля, чокнулись глухо в третий раз, заели колбасой, крикнули “Ура” и поздравили друг с Новым Годом. Телефон Веры тут же отозвался парой сообщений, на которые она ответит позже, Юрке тоже пришло одно.

— Так что стряслось, мужик? Мы-то работаем, у нас нет выбора, а ты чего тут? — охранник решил снова попытаться разговорить Виктора теперь, когда тот немного выпил.

— Вы всё равно мне не поверите, — Виктор взъерошил чуть тронутые сединой волосы, взглянул на одного своего собеседника, потом на другого, вздохнул тяжело.

— Кто знает? На, выпей еще.

Виктор выпил залпом четвертую дозу, в глазах его появился легкий блеск, на щеках румянец, ещё чуть-чуть и совсем на человека похож будет. Вера больше не могла сдерживать любопытства, отложила телефон и тоже уставилась на гостя круглыми глазами.

— Не могу я выйти отсюда, понимаете?

— Нет. Почему?

— Они… Они прячутся в темноте и стоит мне выйти из света, как они набросятся… Понимаете?.. — Виктор оглянулся на входную дверь, его передернуло, словно от холода.

— Нет. Эй… Мужик, ты так не волнуйся, расскажи всё по порядку.

Вера впервые в своей жизни видела такой страх на лице взрослого человека. Бывает, ребёнка укусит муравей и после этого тот ещё многие годы будет дрожать и плакать при виде маленьких черных насекомых. И этот мужчина с морщинками вокруг глаз сидит и боится темноты, как трехлетка. От этого ей самой стало не по себе. Вера вгляделась в черноту за стеклянной дверью супермаркета, вспомнилось, что фонарь у входа перегорел.

— Да что по порядку? — отчаянно всхлипнул Виктор. — Я был на работе когда стемнело. Особо домой не торопился, я живу один, праздновать не собирался. Вообще не понимаю всей этой суматохи, не для меня она. Вышел из офиса и пошел домой. Работаю тут недалеко, минут тридцать идти пешком. Иду по освещенной улице, думаю о своем, как вдруг слышу странный звук… Похож на голос, но какой-то нечеловеческий. Как если бы дворняга начала свое рычание в слова складывать.

Юрка с Верой переглянулись. Кассирша сильно сжала телефон: возможно ей скоро придется куда-нибудь позвонить. В полицию или в психушку. Виктор тем временем выпил ещё немного и продолжил.

— Ну, я тогда слов не разобрал… Оглянулся — никого. Подумал, наверное показалось или кто пошутить решил, ругнулся и дальше пошёл. Через какое-то время снова услышал этот странный звук, остановился, прислушался. В этот раз голосов оказалось больше и я разобрал… Разобрал, что они говорят.

— И что? Что они говорят? — шепотом спросила Вера.

Пора было бы снова идти покурить, но как-то не хотелось теперь в эту темноту возвращаться. Виктор тяжело сглотнул, щетина на его шее дрогнула. Он взглянул на кассиршу, как нашкодивший пес.

— “Плохой мальчик”... Они говорили: “Плохой мальчик должен умереть”.

Юрка издал странный чавкающий звук и отвернулся, отправив в рот кусок колбасы.

— Я испугался. Признаться честно, в этом году я правда был не очень честен и добр, — в голосе посетителя послышалась печальная нотка, но она ни в какое сравнение не шла со страхом, что сейчас пронизывал всю его натуру. — Побежал. Решил срезать через лог, чтобы поскорее оказаться дома, в безопасности. Это было ужасно.

Виктор заплакал. Взрослый мужик сидел на столе для сборки продуктов в Пятерочке, пил дешевый коньяк из пластикового стаканчика и плакал, рассказывая какую-то глупую детскую страшилку. Вера любила Битву Экстрасенсов, хоть всегда понимала, что это вымысел, постановка. Сейчас она перекрестилась и с придыханием поторопила Виктора:

— И? Что тогда случилось?

— Я побежал через лог, и они бросились на меня! Со всех сторон… Я не мог рассмотреть, только слышал, что они приближаются, окружают меня. До сих пор их останавливал свет фонарей, и как только я вышел из него в лог, я превратился в добычу. Один даже схватил меня за пальто. Сейчас покажу, — Виктор вскочил со стола, повернулся к слушателям задом и показал на своём пальто пару рваных разрезов. — Вот, видите? Они порвали…

— Боже. И как же вы спаслись?

— О… Я бежал так быстро, как ещё никогда в своей жизни не бегал. Они гнались за мной и всё рычали: “Плохой мальчик! Плохой! Убить! Должен умереть!” Уже совсем не оставалось сил, чтобы бежать, Я кое-как добрался до магазина, добрался до света фонаря, споткнулся и упал… Думал, конец мне, но нет. На свет они не пошли, только продолжали в темноте ходить туда сюда и рычать.

— Вы их увидели? Смогли что-нибудь рассмотреть?

— Совсем чуть-чуть. Я видел тени, тёмные тени размером с небольших собак. У них то ли по шесть, то ли по семь лап. И глаза. Светящиеся, как у кошек, глаза… По пять у каждого.

Виктор уронил лицо на ладони, дальше рассказывать было нечего, дальше они уже всё знают. Вера продолжала креститься и шептать что-то вроде: “Господи спаси и сохрани”. Посетитель тихо всхлипывал, а Юрка вдруг снова издал тот странный звук. И снова. Он сдерживался как мог, как вдруг заржал на весь магазин, пугая осмелевших тараканов. Вера и Виктор взглянули на него с обидой, потребовалась пара минут, чтобы охранник успокоился. Он вытер проступившие от смеха слезы и поспешил объяснить свое поведение.

— Вы меня конечно извините, но это бред собачий, — он снова хохотнул. — Спасибо мужик, насмешил от души.

— Так и знал, что не поверите, — отмахнулся Виктор, печально. — Ну, это не важно. Просто позвольте мне тут посидеть, пока не рассветет, ладно?

— Да, конечно, — с сочувствием разрешил Вера, поглядывая сурово на хихикающего Юрку. Тот замотал головой вдруг.

— Э, не, мужик, так не пойдёт.

К огромному ужасу всех присутствующих, охранник схватил щуплого Виктора за плечо и повел к выходу. Юрка тот ещё бугай, ему не посопротивляешься, Виктор взмолился и заплакал, Вера вскочила запричитала.

— Ниче, потом мне спасибо скажешь. Сейчас выйдем вместе, увидишь, что там никого нет, а если есть, я тебя в обиду не дам.

Никто и глазом не успел моргнуть, как Юрка вытолкнул Виктора на улицу, а тот вдруг как заорет! Такой вой может издавать разве что раненый перепуганный зверь. То ли охранник сам ослабил хватку от испуга, то ли адреналин придал Виктору сил: он вырвался и вернулся внутрь, оставляя за собой темную дорожку из кровавых клякс. Мужчина повалился на пол и завыл, Вера вскрикнула, выбежала из-за кассы и бросилась к нему,а Юрка как завороженный стоял у двери и смотрел то на Виктора, то на черноту за окном.

Вера с трудом заставила шокированного Виктора вытянуть руку вперед. Рукав пальто был разорван тремя рваными линиями, а под ними три глубокие царапины словно от когтей огромного зверя. Пальто быстро намокало, пропитываясь кровью, кровь капала на пол образуя маленькую лужу.

— Юрка, что ты встал как вкопанный, тащи аптечку! — взвизгнула кассирша, закатывая рукав пальто посетителя так высоко, как только могла.

Виктор сидел на полу, растопырив вытянутые ноги, покачивался бледный как мел и причитал:

— Они убьют меня… Убьют… Вы слышите? Они у самого входа!

У входа или нет, кассирше некогда было рассматривать, заглядывать, нужно было спасать человека. Пришедший в себя Юрка принёс из своей каморки аптечку, Вера достала бинт и плотно-плотно перевязала.

— Алло? Скорая? — Юрка прижимал телефон к уху и бродил взад и вперед перед кассами.

Едва услышав это, Виктор взглянул на него дико и взвыл:

— Нет! Не надо! Брось трубку! Я в порядке!

Если бы не прошлая попытка Юрки вытащить мужика из магазина, он бы и слушать не стал. А сейчас сосредоточил взгляд на бледном перепуганном лице, тихо извинился перед диспетчером и положил трубку. Виктор выдохнул чуть спокойнее и сквозь слёзы пробормотал:

— Они увезут меня… А пока везут, я могу оказаться в темноте… Понимаете?

Кризис миновал. Кровь удалось остановить, руку перебинтовать, пол Вера протерла. Теперь она сидела за кассой, Юрка безмолвно крутился на стуле рядом и смотрел в одну точку, а Виктор предпочел остаться на полу, только отполз к стене и навалился на неё спиной. По радио невыносимо громко играла новогодняя музыка, никто не предлагал выключить или сделать потише — тишина была бы ещё хуже. На улице уже давно зазвучала канонада фейерверков и радостные крики.

— Это что, получается… Они как Крампус? — предположил Юрка.

— Кто? — Вера нехотя подняла голову и взглянула на него как на идиота. Виктор пожал плечами.

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я наверное сошел с ума, а вы вместе со мной. Ведь это всё не может быть правдой.

— Я тоже так думал, мужик, но не я ж тебе руку располосовал! Да и сам ты ни обо что порезаться не мог, я проверил. Никаких острых предметов ни у тебя, ни у меня не было.

— К черту всё это, пойду покурю, — не выдержала Вера.

Ну, а что? Она то вела себя хорошо весь год. Подумаешь, выпивала немного, на Лёшку-мужа покрикивала. В душе то добрая и всегда при возможности поступала по совести. Темнота за стеклянной дверью обволокла кассиршу и спрятала от настороженных взглядов Виктора и Юрки. Она прислушалась, стараясь услышать голоса или скрип снега под весом неизвестных существ — ничего. Только радостные крики празднующих, хлопки огней и разноцветные отблески на темноте лога. Вера докурила сигарету, бросила её под ноги к остальным и вдруг замерла, вглядываясь. На снегу перед дверью виднелись жирные капли крови, что чуть подальше образовали форму крупной когтистой лапы. Вернувшись в магазин, Вера потерла щеки, что успели немного заледенеть, взглянула на молчаливых Виктора и Юрку.

— А что вы такого сделали, что эти твари пришли за вами?

Виктор взглянул на неё равнодушно, пожал плечами, покачивая ржавую жижу в белом стаканчике.

— Ладно, всё равно теперь при первом удобном случае сам в полицию пойду, сдамся. Бизнес я замутил. Прибыльный, выгодный, только не очень честный.

— Да у кого бизнес честный? — усмехнулся Юрка, снова принявшись взад и вперед расхаживать.

— Ну, обычно он всё равно основан на предоставлении каких-то благ людям, хоть и не всегда честными путями. В моём случае всё было совсем плохо, — было в его голосе что-то странное. Вроде гордости что-ли. — У старух, знаете, часто в шкафах лежат сохранения, у некоторых довольно большие. Они ими не пользуются и пользоваться не собираются. Кто на похороны себе откладывает, кто рассчитывает детям в наследство оставить. В общем, не нужны они им на самом деле, а дети сами пусть себе зарабатывают.

Юрка чуть замедлил ход, Вера не отрываясь смотрела на посетителя, ожидая, когда он продолжит.

— Так вот я и придумал схему. Выбираем какую-нибудь старушку, узнаём, как детей или внуков её зовут и звоним. Говорим, мол, так-то так-то, ваш сынуля попал в беду, сидит в ментовке, надо вызволять. Принеси деньги туда-то как можно скорее и его освободят. Не все клюют, конечно, ну, а кто-то бежит скорее спасать, даже не догадавшись сынуле позвонить.

Виктор закончил с какой-то неестественно довольной улыбкой.

— Это просто ужасно, — прошептала Вера и отвернулась с отвращением.

— Да… — улыбка сползла с лица мужчины. — Утром же пойду в полицию с повинной. Не могу так больше… Да и твари эти теперь.

— Хорошо. Так будет лучше. Лучше жить с чистой совестью.

Юрка отмолчался, только хмыкнул, постоял чуток и продолжил туда сюда ходить.

Ночь постепенно заканчивалась, последние крики и фейерверки стихли. Виктор успел вздремнуть на полу магазина, пара утомленных покупателей завалились за мандаринами по дороге домой. Вера и Юрка были уже без сил, глаза слипались. Единственное, о чем они мечтали — оказаться по домам, завалиться в постели и проспать числа до второго. А потом наесться салатов, что остались от семейных праздников. Телефон Юрки зазвонил впервые за всю ночь.

— Поздновато для поздравлений, — лениво прокомментировала Вера.

Юрка поднял вверх указательный палец, прося помолчать, и взял трубку.

— Алло. Ага. Да. Что?.. Ясно.

Слушать чужой разговор невежливо, да и совсем неинтересно, потому Вера открыла игрушку на телефоне и принялась лопать разноцветные кристаллики. Чуть-чуть осталось дотерпеть до конца смены. Она прошла уровень, потом ещё один, а когда надоело, оглянулась в поисках Юрки. Охранника не было в поле зрения и, не успела кассирша предположить, где он может быть, как вдруг выключились автоматы с характерным звуком, музыка оборвалась. Заглохли холодильники и погас свет. Магазин на пару секунд поглотила полная тишина, пока крик Виктора не порвал её в клочья. Звук рвущейся одежды, скрип мокрых пальцев о пол, крик сменился бульканьем, хлюпаньем и стих. Вера поспешила включить фонарик на телефоне и направить луч туда, где спал ночной посетитель. Поздно.

Свет моргнул пару раз и загорелся снова, затарахтели холодильники, заиграла музыка: “Jingle bells, jingle bells, Jingle all the way…” На том месте, где раньше был Виктор, никого не было. Только смазанный кровавый след упирался в стеклянную дверь Пятёрочки, хватался за неё отпечатками ладоней, продолжался на снегу и терялся в темноте.

Юрка вышел из каморки охранника бледный, как мел.

— Что ты наделал? — шепнула Вера, со страхом вглядываясь в его лицо.

— Мне позвонили из больницы. Мама умерла… А ведь она так и не узнала, что со мной всё в порядке.

Автор: Shiva Lovegood

Ссылка на первую часть: Тоннель примирения

Бесконечная ходьба измотала, притупила чувства, желания, эмоции, а тоннель всё не кончался, проглатывая две измождённые фигурки. Ира повисла на плече мужа, и Сергей практически нёс её на себе, с трудом переставляя ноги. Их услышали. Двери больше не появлялись, а вот сюрприз ждал впереди. Эта бесконечная прямая кишка внезапно разделилась. Мрачный коридор, уходящий в неизвестность, резко повернул в сторону, а вот совсем недалеко, по прямой пробился дневной свет, обещая положить конец скитаниям.

- Ирка, это же выход! – заорал Сергей, тормоша жену. – Выбрались! Давай, шевели ногами, чуть-чуть осталось!

Солнечный свет ослепил, обдал жаром, но, самое главное, он вывел к людям, обыкновенным людям, занятым своими делами. Это был парк, не такой оживлённый, не набитый многочисленными отдыхающими, но зелёная трава, фонтанчики, скамеечки и сидящие на них люди, были самыми настоящими.

Сергей с Ирой вынырнули из густой листвы, закрывающий вход в арку под небольшим мостиком, и в нерешительности остановились у крайней скамеечки.

- А, новички! Добро пожаловать в карман.

Человек средних лет в грязноватой помятой рубашке сидел на краю скамьи и ковырял под ногтями.

-Что значит «новички» и что значит «карман»?

Ребята плюхнулись рядом и уставились на незнакомца.

-Новички, потому что новенькие, а карманом это место называют. Оттуда? – мужчина показал в сторону арки.

- Оттуда.

- Ага, оттуда все приходят. Кто-то остаётся, кто-то возвращается. Вон тот, например, - он показал на паренька, свернувшегося калачиком на соседней скамейке, - в баре сидел, а когда отлить пошёл, дверь открыл, шагнул, а там историческая ценность – подземелье. Он назад и мордой в стену. Мыкался, мыкался, в комнаты заходил, вы тоже, небось, мимо дверей не проходили? Так вот и он, побродил там, страху натерпелся, а потом сюда вышел. А я с работы возвращался. Дверь в подъезд открыл и к лестнице, а лестницы никакой нет. В общем, долго шёл, всякое там было, потом сюда попал. Меня, кстати, Романом Алексеевичем зовут.

- Долго вы уже здесь, Роман Алексеевич?

- Может, неделю, а может, месяц. Часы останавливаются, как в тоннель попадаешь, сотовые сразу отключаются, а в «кармане» всегда день, солнце и хорошая погода.

- А как же еда, сон, другие потребности организма?

- С этим проблем нет. Недалеко столовая есть, заходишь, берёшь что надо, поел, ушёл. Кормят неплохо. Помыться – фонтанчики, а спать, хочешь - на лавочке, хочешь - на траве.

- Говорите, кормят неплохо, - ухмыльнулся Сергей, вспомнив какой едой его угощали за первой дверью. – А кто кормит?

- Сдохнуть не дают. Кто кормит, не знаю, никого нет. Там самообслуживание. Всегда горячее и довольно вкусное. Можете сходить, сами убедитесь.

Ира вопросительно посмотрела на мужа, но Сергей в который раз прокручивал в голове всё услышанное, не находя логического объяснения.

- Что это за тоннель, как туда попадают люди? Вы сказали, что одни сюда приходят, а другие уходят, значит, выход всё-таки есть. Почему не ушли вы и эти люди? И самое главное – кому всё это надо?

- Ну, молодой человек, слишком много вопросов. Я знаю не много, но попытаюсь объяснить на примере собственного опыта.

Представьте, человек открывает дверь, и по каким-то причинам попадает в ... Называйте, как хотите: другое измерение, параллельный мир. Сначала недоумение и растерянность, потом страх и, наконец, поиск выхода. Человек идёт по бесконечному тоннелю, где голод, усталость, холод, сомнения и опять тот же страх делают своё дело. Вот тут, как по волшебству, начинают появляться двери, за которыми тебя ждёт то, что тебе в данный момент очень хочется. Хочешь есть – пожалуйста, хочешь на песочке в шезлонге поваляться – пожалуйста, хочешь с покойной прабабушкой поговорить – сделают.

Подвоха сразу не заметишь, не до этого. Зато потом… Я в том подземелье так замёрз и устал, ноги стало судорогой выворачивать. Думаю, сейчас бы чаю горячего, да под одеяло. Дверь увидел, обрадовался, за ней комната, как в гостинице. Кровать, термос с чаем на тумбочке, лампа настольная. Думать не стал, жахнул чаю и в постель, не раздеваясь. Сморило меня сразу. Проснулся, чувствую, вроде ползает по мне что-то, неприятно так. Руку протянул, свет включил. Ползает! Я по самую шею в опарышах, как кусок мяса протухшего. Вот такое одеяло у меня было пуховое. Испугался, вскочил, отряхиваю эту мерзость, самого мутит, я потом ещё долго из карманов червей выгребал

. Были и другие двери. Заходил, тоже самое: обёртка красивая, а внутри гниль. Сигареты у меня закончились, курить захотел! А, может, у тебя закурить есть?

- Не курю,- покачал головой Сергей.

- Молодец, Теперь и я не курю. За другой дверью комнатушка была маленькая, в камине огонь горел, а рядом на стуле пачка сигарет. Я её хвать, и назад. Распечатал, рассмотрел, обнюхал, нормально всё. Прикурил, затянулся, хорошо! Ещё раз затянулся, во рту привкус такой противный стал, будто, извините, дерьма нажрался. Знаете, что я курил? Палец человеческий, высохший, тонюсенький, каждая косточка просвечивается.

У Ирки вытянулось лицо, она побледнела и кинулась к ближайшим кустам.

- Женщины! Создания нежные и чувствительные. Мне тогда тоже плохо стало, не перенёс мой организм человеческого пальца.

- Сюда-то, сюда вы как попали?

- Шёл очень долго, двери принципиально пропускал. Когда совсем из сил выбился и отчаялся, вот тогда на этот «карман» и появился.

- Не понимаю, какой смысл во всём этом, зачем гнать куда-то людей, кормить их всяким…, - Сергей замялся, вспомнив куски собачатины в виде бараньих рёбрышек. – Зачем подсовывать вместо сигарет высушенные пальцы?

- Я так думаю, что этот мир питается человеческими страхами, отчаянием, болью. Мы для них, как батарейка для часов, идут пока есть заряд. Страх – это мощная сила. А «карман» этот им нужен для подзарядки батареек. Если человек уже на грани, нужно ему дать прийти в себя, отдохнуть. Вот мы и отдыхаем.

Самое страшное то, что уйти мы отсюда сами не можем. Пытались. Доходишь до определённой отметки, а дальше, сколько ни шагай, останешься на одном месте.

- Вы говорили, что люди уходили. Как?

- Я сказал: «Одни приходят, другие возвращаются», только не сами, забирают их. Вас двое пришло, значит, двоих заберут.

-Заберут? Куда?

- Наверно, опять в тоннель, чтобы страхи высасывать. Я же говорю, мы для них как батарейки, а батарейки должны работать.

- Вернуться назад, в тоннель не пробовали?

- А зачем? Здесь тепло, есть пища, такие же люди, а там холод и бесчисленные двери, за которыми притаился страх.

- Знаете, у каждой батарейки есть срок годности. После эксплуатации её просто выбрасывают!

***

По парку прокатился гул и еле заметная вибрация под ногами. Из кустов выскочила Ирка, вытаращив глаза от ужаса. Люди, сидевшие поодаль на траве и скамейках, заволновались, испуганно оглядываясь по сторонам.

- Начинается. Сейчас точно двоих заберут.

Гул повторился, вокруг стало резко темнеть, хотя на липовом небе не было ни облачка. Земля под ногами задрожала, деревья стали терять свою форму и оседать, зелёная трава почернела. Скамеечки поплыли, как расплавленный воск, вода в фонтанчиках перестала журчать, а вокруг стали проступать очертания стен, постепенно сдвигающихся всё ближе и ближе. Сейчас это место превратилось в каменный мешок, на дне которого метались перепуганные люди. Роман Алексеевич напряжённо замер, то и дело оглядываясь по сторонам. Ирка прижалась к Сергею, всхлипывая и дрожа всем телом.

Всё кончилось так же быстро, как и началось. Сначала, зажурчали тонкие струйки воды, свет пробился сквозь густой полумрак, осветив деревья, скамейки, траву и людей. Всё было по-прежнему.

Рассеявшиеся по парку люди, стали собираться в группу, о чём-то спрашивая друг друга и отчаянно жестикулируя.

- Ладно, ребята, пойду, посмотрю, кого на этот раз забрали. А вы осваивайтесь.

- Мы здесь не останемся, - уверенно сказал Сергей, поворачиваясь в сторону арки. – Пойдём, Ира, пока эта мышеловка не захлопнулась.

- Слушай парень, тебе дали возможность отдохнуть. Вы на ногах еле стоите, окочуритесь и костей ваших не найдут в этом тоннеле. Её хоть пожалей.

Роман Алексеевич кивнул в сторону Ирки. По всему было видно, что она вот-вот сорвётся: наорёт, заплачет, назовёт дураком, но она уступила, понимая, что сейчас перед ней не просто муж, а мужчина, который поставил точку.

***

Чёрный провал арки дохнул на них тем же холодом с примесью земли и запустения. Двери периодически появлялись, но они брели мимо, стараясь не смотреть на странный глянец среди замшелой кирпичной кладки.

Одна из них раскрылась перед ними, показывая обстановку их собственной квартиры. По квартире шнырял какой-то мужик, рылся в шкафу, выдвигал ящики, торопливо рассовывал по карманам найденные деньги и Иркины побрякушки. На полу в луже крови лежала соседка, которой он лично отдал ключи перед изоляцией.

«Тварь!» - заорал Сергей, цепляясь за дверной проём.

Что его остановило? Ирка, вцепившаяся в ногу, или приподнявшаяся на локте соседка, которая смеялась, показывая на пробитую голову?

«Они, суки, заманивают, адреналина нашего захотели, злости и страха. Да пошли вы на…!», - с силой захлопнул дверь Сергей, зная, что она растворится вместе со своим содержимым.

***

«Всё, Ирка, пришли, баста», - прошептал Сергей, упёршись лбом в какую-то преграду.

Такая же кирпичная стена перегораживала весь тоннель, отрезая путь и лишая смутной надежды выбраться из кошмарного наваждения. В самом центре сияла белизной новенькая дверь с серебристыми завитушками, до боли знакомая и родная.

« На чувствах играют. Ну, давай, посмотрим, раз больше идти некуда», - проскрипел зубами Сергей, крепко держа за руку жену.

Уютная комнатка с розовыми обоями вся была завалена игрушками. Маленькая девчушка расставляла кукольную посуду на игрушечном столике и весело щебетала, обращаясь к важной розовощёкой кукле.

- Даша? Она, она же у моих родителей, она не может быть здесь, - прошептала Ира, делая шаг вперёд.

- Ира, это не она, это иллюзия. Ира, не надо!

Малышка повернулась и разразилась счастливым смехом:

-Мама, папа? Вы уже пришли?

Комната поплыла. Стены задрожали, а пол прорезала широкая трещина, к которой, как в замедленной съёмке покатились игрушки. Девочка испуганно оглянулась, вскрикнула и протянула ручки навстречу Ире.

- Ира, не надо!

Но та уже сгребла в охапку ребёнка и бежала назад, натыкаясь на сползающие предметы. Кругом всё рушилось, проваливаясь вниз, обнажая кирпичный остов, увлекая в бездонную мглу всё, что минуту назад было розовой детской комнаткой. Сергей подхватил жену и дочь, закрывая их от падающих обломков, и тяжело вывалился в ненавистный тоннель, обнимая самое дорогое, что может дать жизнь.

Ничего не было. Не было двери, не было стены, не было дочери. Только Ира, свернувшаяся рядом в маленький комочек и беззвучно рыдающая у сильного мужского плеча.

***

Она очнулась от забытья, потому что Сергей настойчиво теребил её плечо. Холод отступил, притаился во мраке, давая возможность своим пленникам прийти в себя. Белёсый туман клубился в нескольких шагах, не смея подступить ближе.

- Ириш, Ириша, смотри.

Она не сразу поняла, куда показывает Сергей. Тот же самый скудный свет, тот же земляной пол, та же кирпичная кладка, по которой тот водил пальцами в самом низу.

-Ириш, да посмотри же ты!

Приглядевшись, она увидела несколько выцарапанных стрелок, показывавших туда, откуда они так долго шли: в холодную пустоту и темень.

- Я не хочу больше никуда идти, - слабым голосом прошептала она.

- Ириш, но ведь кто-то оставил здесь эти знаки. Нам нужно вернуться, стрелки показывают назад.

- Это очередная ловушка для таких дураков, как мы. Мы очень долго шли, почему этих знаков не было раньше?

- Может, они были. Мы их не видели, Ира, они у самого пола.

- Мы не сможем! У нас нет еды, тёплых вещей, воды. Там темно, очень холодно, там нет выхода!

- Нас ведут подальше от этого выхода. Давай, родная, повернём назад назло этим тварям.

Туман пронзил их миллиардами жгучих иголочек, забирая тепло, оставшиеся силы, леденя кровь и сковывая движения. Они уже не шли, они карабкались, ползли на четвереньках, обдирая локти и пальцы о твердь земляного пола. Поминутно на стене появлялись двери, распахивались, дыша теплом, едой, уютом. Яркий свет выхватывал из темноты две обессилевшие фигурки, которые жались друг к другу и продолжали ползти, игнорируя приглашения. За одними дверями слышался злобный крик, за другими шум весёлой компании, в проёме третьей Сергей увидел детские качели и родное милое личико.

«Не сюда нам, Ириш, дальше», - тихо шептали потрескавшиеся губы. А потом в лицо пахнуло жаром, и крепкий знакомый мат ворвался в тоннель чужой реальности.

***

Молодая пара бурно ругалась, не стесняясь в выражениях, когда дверь кухни отворилась, и в теплоту комнаты ввалились два оборванных измождённых человека. Замерев на полуслове, парочка испуганно уставилась на незнакомцев. Мужчина бережно опустил на пол посиневшую, трясущуюся в ознобе женщину и укрыл её грязные плечи кухонным полотенцем, сдёрнутым со спинки стула.

- Тоже из программы «Примирение»? – выдавил он из себя сиплый шёпот.

Не дождавшись утвердительного ответа, кивнул в сторону коридора:

- Чего смотрите? Давайте, жмите на кнопку экстренного вызова.

Пока молодая женщина суетилась в коридоре, он с усмешкой смотрел покрасневшими глазами на оторопевшего мужика.

- Значит, и дети есть?

- Сын, семь лет.

- А хуля вам тогда надо? Свободы, счастья? Поверь, там, откуда мы сейчас пришли, на эти слова смотришь совсем по-другому.

***

- Блин! Ну, ребята, вы даёте! Вас уже три недели ищут! Люди, полиция, пресса, все на ушах. Руководителей программы, по которой вас сюда замуровали, обвинили в похищении, здесь такое творится! – щебетала молоденькая девушка со скорой. – Свалились, как снег на голову. Бедненькие, где же вас так?

К дому уже подъехало несколько машин. Представители разных инстанций топтались поодаль, не мешая врачу закончить свою работу.

«Послать бы их куда подальше, а лучше в это подземелье в качестве батареек, - подумал Сергей. – Эй, вы! Три недели говорите. А что, сработало! Вот мы, живые, поумневшие и счастливые, что от нас и требовалось. А программа ваша дерьмовая!»

Они смотрели дуг на друга и улыбались. Они не знали, сколько людей бродят по чужому миру, заглядывая в каждые двери. Они ненавидели этот мир, но в глубине сердца каждый из них был ему благодарен. Именно там они поняли, что такое человеческое счастье, именно то место стало их тоннелем примирения.

Эти порталы существуют. Никто не знает, где и когда они откроются, но каждый, попавший сюда, сталкивается с другой реальностью: чужой, жестокой, играющей на струнах человеческих слабостей. Только взглянувший в глаза этим слабостям, может пройти свой путь до конца и вернуться назад, не оставив там то, что дано только человеку.

«Три недели по программе «Примирение», - равнодушно произнёс судья, насмешливо щуря близорукие глаза.

«Чёрт, только не это. Провести три недели в изоляции рядом с этой мегерой уже выше моих сил. Каждый день видеть её довольную мину, покрытую тоннами косметики. Даже знать, что она рядом, уже серьёзное испытание для моих натянутых нервов. Чёрт, чёрт, чёрт, как же сделать так, чтобы это принудительное заточение превратилось в отпуск? Пусть не на море, не в шикарном санатории, но отдых от всех проблем. Впасть бы в спячку, как медведь, не вылезая из своей берлоги», - мысли роем проносились в голове у Сергея в то время, как его ещё пока законная вторая половина пыталась возразить судье, уже не обращающего на них никакого внимания.

Всё по старому сценарию: знакомство - любовь - предложение - брак. После восьми лет этого брака трясина быта затянула по самую макушку. Вот уже год они чертыхаются в этой трясине и кричат: «Спасите!» Наконец-то, хоть раз пришли к общему мнению: «Спасение – в разводе». Но и тут всё оказалось не так просто. Если бы не шестилетняя дочка, не было бы никакой программы примирения, двадцать минут – и впереди долгожданная свобода без обязательств, проблем, истерик и ссор.

Семья давно перестала быть ячейкой общества. Люди стали больше ценить деньги и свободу отношений. Зачем обременять себя лишним грузом? Семьи создавались, дети рождались, но статистика показывала, что количество разводов растёт, а законных браков становится всё меньше и меньше. Вот тут-то и появилась программа «Примирение», на которую никто из простых обывателей больших надежд не возлагал.

Теперь три недели придётся провести в каком-нибудь помещении без средств связи, без кабельного, без друзей и ещё без, без, без. Зато рядом будет находиться тот, с кем рад вообще долго-долго не встречаться. Мрачные перспективы, на памяти Сергея всего одна семейная пара, которая попала под программу примирения и после «медового трёхнеделия» с треском развелась. Остальные, не спешили связывать себя законными узами брака и заводить детей. Жили по принципу «Люблю, пока люблю».

***

Изоляционной камерой оказался небольшой домик на окраине города, обнесённый высоким забором. Судебный исполнитель, напыщенная тётка со старомодной сумкой, пригласила следовать ней в апартаменты семейной тюрьмы. Тяжёлая массивная дверь, оббитая железом, маленькая прихожка, потом опять такая же дверь, ведущая в узенький коридор. Две комнаты напротив друг друга, кухня, ванная и туалет.

- Продуктов на три недели. Убирать, стирать и готовить будете сами. Как вы распределите обязанности – дело ваше.

Сергей с тоской обвёл спартанскую обстановку комнаты, отметив про себя наличие камеры и телевизора.

- А если случится что, заболеет кто-нибудь, или приступ аппендицита? Телефона-то нет.

- Кнопка вызова экстренной помощи, - показала женщина на красную кнопку под стеклянным колпаком у самой двери. – Не думайте, что здесь вы будете всеми забыты. Сотрудники программы ведут круглосуточное наблюдение во избежание непредвиденных ситуаций.

-Надеюсь, в туалете камер не натыкано? – со злобой спросила Ирина, «любимая жёнушка» Сергея.

- Не натыкано, - с сарказмом отозвалась тётка, продолжая свою экскурсию.

- В каждой комнате есть шкаф с чистым постельным бельём, полотенцами и необходимыми вещами. В вашем распоряжении книги, настольные игры, бумага для записей и пара тренажёров для поддержания формы.

- Компа, как я вижу, нет, - буркнула Ирина.

- Данная деталь не входит в программу. Ни компа, ни электронных носителей, ни сотовых телефонов вы здесь не найдёте. Данная обстановка способствует восстановлению контакта, душевного общения, возрождения забытых воспоминаний и чувств.

- Или рождению убийцы, - подумал про себя Сергей.

- Ну, что, молодые люди, все бумаги вы подписали, с условиями познакомились. Теперь живите, миритесь ради сохранения семьи, ради ребёнка. Если нет ко мне вопросов, я оставляю вас одних. Ровно через три недели эти двери раскроются, и вы вернётесь в мир суеты. Надеюсь, вернётесь поумневшими и счастливыми.

- Значит так, если уж нам придётся провести здесь вместе столько времени, давай постараемся просто не поубивать друг друга, - прошипела Ира. – Сам себе бутерброд приготовить сможешь, и шмутьё своё постирать осилишь. Постараемся встречаться как можно реже.

«Напугала! Надо же, уже второй раз за год наше мнение совпало», - подумал Сергей, громко захлопнув дверь в комнату. – Даа, уютненько, окна заблокированы металлическими жалюзи, видом не полюбуешься. Одно радует – в комнате тепло, система вентиляции работает. И на том спасибо!

***

Казалось, время остановилось. Книги и телевизор не удовлетворяли душевный голод, а мимолётные встречи на кухне каждый раз готовы были вылиться в очередной скандал. Осталась ещё одна неделя!

Ира лежала на кровати и от безделья пялилась в потолок, пытаясь пересчитать многочисленные трещины: «Да, условия могли бы быть и получше».

Сначала ей показалось, что лёгкая дрожь прошла по стенам, потом дрожь усилилась, заставляя вибрировать предметы, кровать легко заелозила, передавая Ире тот же самый маршрут. Свет несколько раз мигнул и потух, оставив женщину в кромешной тьме. «Землетрясение!» - вскрикнула Ира первое, что пришло в голову, соскочила с кровати и пошла наощупь к тому месту, где находилась дверь. Первое, что ей бросилось в глаза, это тускло освещённый коридор и Сергей, замерший с открытым ртом.

Было от чего открыть рот. Сейчас перед ними был не коридор маленького домика, а некое подобие тоннеля, стены которого были выложены кирпичом. Высокий свод потолка был покрыт гирляндами многолетней паутины, в которой терялся свет от пыльных тусклых лампочек. Вдоль кирпичной кладки шли несколько труб, покрытых бурой ржавчиной. Трудно было рассмотреть, где кончается этот тоннель и куда уходят трубы. Тёплый уют комнаты сменил холодный полумрак заброшенного подземелья. Сергей повернулся к двери, намереваясь вернуться в комнату, закрыть дверь и снова открыть, убедив себя, что всё это только сон, но… двери не было. Такая же старая кирпичная кладка. Он со страхом оглянулся на Иру. Она беспомощно водила ладошками по шершавой холодной стене.

«Что за на х.й!» - вырвалось у Сергея, когда он увидел, что нет больше ни дверей, ни камеры, ни красной кнопки экстренного вызова под стеклянным колпаком. Их окружала мерзость запустения, мрачная тишина и холод, дававший знать о себе с каждой проходящей минутой.

***

Если время можно измерить, то, наверняка не здесь. Сначала, они думали, что всё окружающее - это декорации, предусмотренные программой. Свести парочку, напугать, заставить действовать совместно, вот к чему вся эта постановка, но реальность говорила сама за себя. Тусклые лампочки, проводив их вперёд, гасли одна за другой, погружая тоннель в темноту и выпуская густой холодный воздух.

Труднее всего приходилось Ире. Лёгкий домашний халат и тонкие носочки не спасали от лютого холода, а мусор и камешки, устилавшие пол, причиняли довольно ощутимую боль. У Сергея хоть домашние тапки на ногах, но отдай он их ей, положение, пожалуй, изменилось бы не в лучшую сторону. Его сорок четвёртый никак не соответствовал её миниатюрной ножке, она бы в них хлябала, задерживая движение. А холод усиливался, заставляя их покрываться гусиной кожей и ускорять шаг.

- Да они охренели! На них самих нужно в суд подать за причинение вреда здоровью их клиентов. Возомнили из себя вершителей судеб!

- Серёж, Серёжа, я больше не могу. Я замёрзла, устала, и потом, мне постоянно кажется, что за нами кто-то следит. Не эти чёртовы камеры, а что-то совсем близко, там, в темноте.

Сергей тоже устал, его желудок давно напоминал о себе жалобным урчанием, его тоже терзало чувство, что они здесь не одни, но сколько он ни зыркал в тёмное нутро тоннеля, ничего подозрительного не заметил. А вот вид дрожащей растрёпанной Ирки, вызвал в нём давно забытое чувство сострадания и нежности.

***

Эта дверь появилась из ниоткуда. Трансформировалась из кирпичной кладки, сверкая новеньким ламинатом. Из веерообразных стеклянных вставок лился мягкий уютный свет, а из-под самой двери просачивался божественный запах жареного мяса со специями.

- Серёж, чего это? Может, это выход?

- В двери обычно входят и выходят. Раз мы с этой стороны, будем заходить. Иначе, на какой она здесь?

За дверью их встретил небольшой уютный зал кафе с аккуратно расставленными столиками. Около одного из них стоял полноватый розовощёкий повар в белом колпаке и приветливо улыбался.

- Ребята, ну чего вы так долго?

Казалось, его не смущали ни их внезапное появление, ни замученный потрёпанный вид, ни торчащие из дырявых носков пальцы Ирки.

- Сегодня у нас фирменное блюдо – бараньи рёбрышки под чесночным соусом, милой даме фрукты, а по желанию чего и покрепче.

Скоро на столе появилась бутылочка вина, корзиночка с яблоками и виноградом, салатик из молоденьких огурчиков, а также огромное блюдо с аппетитными, лоснящимися жирком рёбрышками. Увидев такое богатство, супруги забыли о своих недавних злоключениях и накинулись на еду, не обращая внимания на немытые руки. Вот что нужно было в первую очередь – тепло и еда. Они вгрызались в мясо с такой жадностью, словно не ели несколько дней. Бутылка вина скоро опустела, согрев и расслабив измученные тела. Только сейчас, утолив первый голод, Сергей заметил, что повар не принёс хлеб. Вроде, мелочь, и просить неудобно, но раз уж тут кормят, так пускай по полной.

«Уважаемый!» - окликнул Сергей, но в ответ из каморки, где, по-видимому, размещалась кухня, слышался только равномерный стук ножа.

Сергей встал и подошёл к проёму, за которым колдовал повар. От увиденного, волосы встали дыбом, кожа покрылась мурашками, а по спине пополз холодок.

Коморка напоминала мусорную свалку, набитую полусгнившим хламом. Кафельные стены были покрыты потёками бурой жидкости, а в центре стояла замызганная плита и разделочный стол, около которого возился симпатичный толстячок. Ловкими движениями он разделывал на «рёбрышки» туши собак, о чём говорила куча сваленных кровавых шкур с торчащими в разные стороны головами. Мёртвые глаза животин смотрели на Сергея с упрёком и насмешкой. Тут же на столе высилась горка нарезки из овощей, которую повар подцеплял кровавыми пальцами и кидал в большой салатник, сдабривая всё это солидной порцией дохлых мух, в придачу поливая сверху масленичной жидкостью.

- Чего, ребята добавочки захотели? – как-то странно просипел голос, хотя сам повар даже головы не поднял от своего блюда. Голова эта под колпаком была абсолютно лысая, только теперь со стороны макушки на Сергея пялилась другая морда с огромным, от уха до уха ртом и выпученными бездушными глазами. Тонкие губы шевелились, издавая клокочущие звуки: «Ну так что, ребята, добавочки?»

Целый фонтан из съеденной собачатины и «зелёного салатика» вылился под ноги этому уроду. Сергей кинулся назад, зажимая рот рукавом, смутно осознавая, что всё вокруг меняется. Уютный интерьер кафе исказился и представлял теперь полусгоревший зал, заваленный металлическими конструкциями. Только Ирка ничего не замечала, а продолжала сидеть за заляпанным помоями столом и уминать оставшиеся вкусняшки.

- Ирка, валим отсюда, - заорал Сергей, хватая её за руку и таща к двери.

- Ты чего, дурак? – огрызнулась она осоловелым от еды голосом, нехотя перебирая не успевшими отдохнуть ногами.

Дверь за ними захлопнулась и почти сразу растворилась в воздухе, оставив наедине с холодным тоннелем.

***

Мучительные спазмы выдавливали из Сергея остатки угощения. «Сказать Ирке или нет? Скажешь – ей поплохеет, ещё в обморок брякнется. А идти надо, выбираться из этого ада ко всем чертям!»

По кирпичным стенам струились волны морозного воздуха, оставляя тонкие нити из инея, будто кто-то заставлял их идти вперёд, толкая в неизвестность.

Дверь вынырнула из полумрака точно так же, как первая. Огромная, стеклянная, напоминавшая витрину магазина, в которой красовалось шмутьё, сверкая разноцветными ярлычками.

- Ага, суки, опять приглашают. Типа оденьтесь, чтобы не замёрзнуть. Сначала накормили, теперь оденут, а потом что, разделают, как тех собак? Ира, идти надо, нечего нам здесь делать!

Ирка дрожала, как осиновый лист. Кутаясь в тонкую олимпийку Сергея, она давно прихрамывала и тихо поскуливала, уцепившись за его руку.

- Серёжа, куда идти? Мы, наверно, уже часов пятнадцать куда-то идём! Мне надо задницу свою чем-то прикрыть, отдохнуть, в конце концов, да и тебе не помешало одеться потеплее.

В её голосе звучали истеричные нотки, но она была права, и Сергей это хорошо понимал.

Пока Ирка натягивала первые попавшиеся джинсы и подбирала обувку, Сергей оглянулся.

Никого, магазин без продавца и покупателей. Ошибочка! К нему приближалась молоденькая девушка в элегантном костюме, цокая каблучками по плиткам пола. Задорно вздёрнутый носик, модная причёска и соблазнительная улыбка сочетались с вышколенностью опытного продавца.

- Мужчина, ну что же вы? Давайте и вам подберём что-нибудь подходящее. У нас в ассортименте есть всё необходимое для такого обаятельного мужчины, как вы.

Девушка кокетливо протянула руку, приглашая следовать за ней.

«Необходимое для чего? А продавщица-то ничего, голосок прям завораживающий», - подумал Сергей, намереваясь уже принять приглашение.

«Бюрократы сраные и методы у них садистские. Ничего, выберемся, я им устрою!» - негодовала Ира, выбивая зубами мелкую дробь.

Ей до сих пор казалось, что всё происходящее - не настоящее, а подстроено сотрудниками программы «Примирение», реалистично, профессионально подстроено. Но размещать магазин в тоннеле, это уже слишком!

Позади раздался неясный звук, заставивший Иру настороженно оглянуться.

Тумбообразная бабища с огромными толстыми ногами, покрытыми узлами вздувшихся сизых вен, тянула к Сергею мясистые руки. Мешковатая дерюга, натянутая на эту тумбу, не скрывала отвислый живот и складки жира, напоминавшие перевязки отожравшейся гусеницы. Неестественно маленькая голова, вросшая в плечи, была похожа на оловянный кругляш, на котором блестели хищные глазки. Длинный красный язык постоянно высовывался и облизывал губы, которые вытянулись в трубочку, обещая подарить Сергею смачный поцелуй. А вот сам дорогой муженёк замер и смотрел на бабищу с нескрываемым удивлением и восторгом, будто перед ним модель с подиума.

- Серёжа, отойди от неё! - заорала Ира, бросив ковыряться в кипах шмутья, и кинулась к «сладкой парочке».

Её рука с лёгкостью вошла в рыхлое студенистое тело и отбросила тушу на два шага назад. Этого хватило, чтобы схватить Сергея за руку и потащить к двери. Даже сквозь растворяющуюся в кирпичной кладке стеклянную преграду, ещё долго слышался нечеловеческий вой.

***

- Слушай, Ирка, да ты ревнуешь! – усмехнулся Сергей, когда напряжение спало.

-Было бы к кому! К этой образине, которая тянула к тебе свой слюнявый рот?

- А, ты так называешь эту молодую симпатичную девушку?

Ира фыркнула, понимая, что образину видела только она, а истинный ценитель женской красоты, именуемый Сергеем, видел именно молодую симпатичную девушку.

- Сергей, тебе не кажется, что мы находимся в каком-то другом мире? То, что сейчас с нами происходит, не может быть на самом деле. Помнишь толчки, которые нас выгнали из своих комнат? Может, мы вообще сейчас в другом измерении?

- Да, и в этом измерении чертовски холодно, будто нас специально толкают вперёд. Если сейчас опять появится какая-нибудь сраная дверь, мы туда не пойдём, пусть подавятся своими сюрпризами!

(Продолжение следует)

Я тогда работала в риелторском агентстве. Показывала людям квартиры, которые они могли бы снять, и имела с этого неплохой процент. Работать старалась честно и на совесть, никого не обманывала, подыскивала максимально соответствующие запросам клиентов варианты, особо не навязывала выгодные мне. Так что репутация у меня была хорошая. По сарафанному радио от друга к соседу шла слава о моей хорошей работе, так что на отсутствие клиентов я не жаловалась.

Не знаю, как у других риелторов, а у меня был список «несдавашек». Есть такие квартиры, которые трудно сдать, а если и сдаешь — люди съезжают буквально через два-три месяца. Причины такой непопулярности жилья обычно самые прозаичные: соседи — буяны-алкоголики, или район неблагополучный, или от остановки далеко. Иногда нет ремонта как в самом доме, так и в квартире. В общем, понятно все. Польстятся люди на низкую стоимость, пожадничают, а жить в тех условиях, что за эту стоимость предложены, невозможно. Вот и сдаёшь жильё снова и снова, каждый раз разным людям.

Но есть и исключения.

В моем списке «бракованного» жилья была пара квартир замечательных, как ни посмотри: в хорошем районе, светлые, просторные, с дорогим ремонтом. Дешёвые, что опять же приятно. Живи — не хочу. Но люди в них почему-то не задерживались. Хозяева менялись чаще, чем у развалюхи с тёткой-алкашкой по соседству. Такое положение вещей ставило меня иногда в тупик, но особенно я никогда над этим не задумывалась. Не живут и не живут, бог с ними.

Квартир, которые не сдавались вопреки своему качеству, тогда у меня было две. Одна — двушка новой постройки в спальном районе и трёхкомнатная, шикарная, в самом центре города. Старый фонд, но с очень хорошим ремонтом и застеклённой лоджией. У друзей-знакомых находилась тысяча и одна мистическая причина такой странной текучки. Да и коллеги шептались иногда «о всяком таком, страшненьком». Я же всю эту чушь, как я тогда думала, пропускала мимо ушей и ни во что такое не верила. Но один страшный пугающий случай заставил меня сильно призадуматься и переосмыслить свои взгляды на непознанное.

Появилась у меня одна клиентка. Странная немного. Рыженькая, худенькая, глаза, как два прожектора — большие и зеленющие. На вид лет 18, по паспорту — около 30 (видела, когда договор оформляли). Придирчивая жутко, но как-то ненормально придирчивая. Ох и перебрали мы с ней вариантов! Причём конкретных требований она не выставляла. Всё было предельно просто: к центру поближе, транспорт рядом и ремонт нормальный. В стоимости меня не ограничивала. Казалось бы, почти любая квартира из моей базы подойдет, но ничего подобного. Что ни посмотрим, всё не нравится.

— Не то, — говорит.
Спрашиваю: «А что надо? Вы скажите, что хотите от квартиры — я такую найду».
— Не знаю, но увижу, что вот оно, моё, и скажу.
— Ну скажите, что не понравилось, исключим подобные варианты.
— Да всё нормально. Просто не моё. Давайте дальше смотреть.

Вот и весь разговор. Так и искали с ней «то». Она всё смотрела, выбирала. Да как-то странно очень смотрела. Ходит по квартире, оглядывается, озирается. Точно кошку в новое жильё запустили — настороженно так. Разве что не принюхивается. Нормальные-то люди как квартиры смотрят? Краны покрутят, батареи потрогают. Проверят, не сыпится ли где штукатурка, нет ли пятен на потолке. Такие вот вещи. Обычные. Проверяют жильцы — жить можно или нет? А не в кладовках сидят. А эта странная найдет в квартире кладовку, зайдет, закроется изнутри, постоит минут пять. Выходит — лицо недовольное. Все понятно, опять новую квартиру надо искать. Не понравилась, значит. Когда она в первый раз так сделала, я чуть у виска не покрутила. Потом плюнула, мало ли какие у людей причуды бывают? Ох, лучше бы я гнала ее взашей. Лучше бы я сумасшедшей ее посчитала.

Заколебала она меня, конечно, но что делать. Работа есть работа. Да и сезон был тихий — клиентов мало, времени много. А у меня зарплата от договоров зависит. В общем, добрались мы с ней и до моей не сдающейся трешки. А квартира эта — моей двоюродной тетки. Живет она в другом городе, так что по-родственному да по дружбе договор аренды от её имени я всегда заключала. В общем, приехали, разулись, зашли. Девушка эта и десяти минут не проходила. Даже в кладовку свою любимую не залезла. Подлетает ко мне, беру, говорит. «Вот прям то, что надо, всё очень нравится». А у самой глаза горят и улыбка во все тридцать два. Даже жутко немного. Ну, думаю, и слава богу. Может, хоть эта тут будет жить, раз такая у неё к этой квартире любовь с первого взгляда. Заключили тут же договор, рассчитались.

У меня от этой квартиры хранились две пары ключей. Одну-то я ей сразу отдала, а вторую дома оставила. Не догадалась захватить. Не думала, что так удачно сложится и квартиру сдать получится. Дура, одним словом. До сих пор себя проклинаю. Договорились мы с этой рыжей, что ключи я ей через пару дней завезу. Через четыре дня, в среду, у меня образовались дела недалеко от того места. Ну и решила, чего по городу туда-сюда мотаться? Освобожусь и закину ключики.

Звоню в этот день утром — телефон отключен. Ну, думаю, спит, может быть. Возьму ключи с собой и позвоню. С делами я разобралась уже ближе к вечеру, часов около семи. А зима была, темнело рано. Не кромешная ночь, конечно, но плотные такие сумерки. Звоню на сотовый — всё ещё отключен. А мне ещё раз специально ехать не хочется. Лениво, да и бензин, опять же, дорогой. Тут и родился в моей голове редкий по своему идиотизму план. А дай, думаю, я ключи занесу и с запиской оставлю. Дверь-то там по хлопку закрывается. Зайду, ключи на стол положу и выйду.

Приехала, еще раз позвонила на сотовый — отключён так же. Окна в квартире тёмные, значит, дома никого нет. Поднялась. В дверной звонок звоню (на всякий случай) — тишина. Не работает. Думаю, может, свет отключили? Хотя странно, в подъезде лампы горят. Постучала для подстраховки. Ноль реакции. Точно дома никого нет. Открываю дверь ключом, захожу. Выключателем пощёлкала — темно, как было. И правда, электричества нет. Ну, думаю, ясно все. Разулась, прошла в зал. Это самая дальняя и самая большая комната в квартире. Я бы так далеко не пошла, но мебели хозяйка оставила мало. Стол был только в зале. Не на пол же мне было ключи с запиской кидать? Уж лучше бы кинула…

Зашла я, ключ выложила, выдрала листок из блокнота. Стою спиной к двери, роюсь в сумке, ручку ищу. Слышу — за спиной шорох какой-то и шаги. Оборачиваюсь, думаю, хозяйка, что ли, вернулась? А как дверь хлопает, я вроде и не слышала. Может быть, она в спальне на диване спала, что ещё в темноте делать? А я такая красивая, припёрлась без приглашения. Повернулась… И увидела, Господи, что я увидела… До сих пор мурашки по коже, как вспомню.

Стоит напротив меня нечто. Высокое, почти под потолок. С крученной-перекрученной шеей. Глаза как две черные дырки, само бледное до синевы. Тощее — кости все видно, сутулое, голое. Стоит и покачивается. Люди так стоять не могут. Так по-змеиному. Стоит, на меня смотрит и улыбается жуткой улыбкой. В полумраке ой как хорошо все было видно. До каждой мерзостной детали. У меня душа в пятки ушла. Хочу кричать, а горло сдавило — вместо крика какой-то сип выходит. Мне бы бежать — а я как к месту приросла. Стою, ни жива, ни мертва. Сумку в руках сжимаю. А этой штуке на меня смотреть, видимо, надоело — оно свою дряблую синюшную руку ко мне протянуло. Вот тут-то нервишки у меня и сдали. Я в обморок — шмяк. И нет ничего.

Сколько так лежала, не знаю. Очнулась от странного звука. Вроде бы чавкает кто-то. Дети так маленькие едят, пока за столом себя вести еще не научились. Мне жутко так стало. Никогда так страшно больше не было и никогда, дай бог, больше не будет. Не меня ли, думаю, кушают? Хотя мне не больно, вроде бы, и не трогает никто. Лежу себе.

Наконец, набралась смелости, приподнялась на локтях. Думала, монстр мой. Не монстр. Мама дорогая, там спиной ко мне сидит рыжая клиентка моя на корточках и что-то ест. Вроде бы куча какая-то перед ней. Она сидит и жует себе. У меня от облегчения, что чудовища нет, в голове все смешалось. Даже мысль в голову не пришла: почему девушка ест в такой странной позе, да ещё и в темноте? И что? И почему она не обратила никакого внимания на валяющуюся посреди комнаты меня? Тогда я просто рада была, что человек знакомый рядом. Рано обрадовалась…

Я что-то говорить начала, а она раз — и обернись. ЭТОГО Я НЕ ЗАБУДУ НИКОГДА. ДО СТАРОСТИ БУДУ ПОМНИТЬ, ДО ГРОБА. Она повернулась, а глаза у нее как у кошки, в темноте светятся, а под ними — чернющие круги. Лицо вытянулось, заострилось. Черты стали какими-то странными, чёткими. И зубы… Не было у неё таких зубов! Мелкие, острые, да много так! Пригляделась я к той куче, что рядом с ней — а это мой монстр. Валяется, смятый, как тряпка.
Подёргивается.
А ОНА ЕГО ЕСТ.

Наполовину заглатывает, наполовину втягивает, как воздух. Жрёт. Аж давится от жадности. Я заорала и, себя не помня, вылетела из квартиры. Как поднималась, как бежала — не помню. Сумку так там и бросила. Туфли тоже. Хорошо, раздеваться не стала. Ключи от машины и квартиры в кармане остались (у меня они в одной связке). Домой я просто неслась! Как ни в какую аварию не попала — до сих пор удивляюсь. Я же невменяема была. У себя дома я включила весь свет и врубила телевизор.

Всю ночь до утра лечилась коньяком, который купила, чтобы добавлять в кофе по утрам. Пила, не закусывая. Уснула только, когда начало светать. И очень жалела, что живу одна. Что ни с кем не встречаюсь и не держу дома хотя бы кота. Ох и трясло меня. Еле отошла от этого ужаса. Долго ещё спала с ночником и вздрагивала от каждого шороха.

А через пару недель приходит эта краля рыжая в мой офис. Сумку мою с туфлями мне отдаёт и говорит: «Спасибо за ключи, только в следующий раз предупреждать надо заранее, когда зайти захотите. Мало ли, чем люди заняты…». Смотрит на мою побледневшую вытянувшуюся рожу, улыбается так мило и выходит себе спокойненько.

Вот что это было? Мать вашу, что?

После этого прожила эта девушка в квартире полгода ещё и съехала. Больше никаких странностей я за ней не наблюдала. Да я и не рвалась. Меня к этой дамочке калачом было не заманить и под пулеметом идти не заставить. Договор расторгали в офисе. Я даже проверять не поехала, всё ли на месте в квартире и в порядке. Отделалась — и ладно.

Но вот что странно, после этой девушки квартиру сняла молодая семья с ребёнком. И там они живут до сих пор. Более того, квартиру эту они выкупили и рады были очень. И это после того, как в ней жильцы менялись чуть ли не каждые два месяца. Вот и возникает вопрос, что съела эта странная девушка? И кто или что она такое? Что это вообще было?

Хотя я об этом стараюсь не думать. Так спокойнее. Я просто принимаю теперь как данность — странное есть. И стараюсь не вспоминать. Просто принять, как факт, научиться с этим жить и забыть. Вот есть же львы в Африке? Вот и призраки тоже где-то есть. Я молюсь об одном только — чтобы это «где-то» было подальше от меня.

Мракопедия.