Я не видела его семнадцать лет. За это время мы оба успели жениться, развестись, сменить города и привычки. Я научилась пить чёрный кофе без сахара, он - щуриться, когда смешно, и это было единственное, что в нём не изменилось. Он стоял у витрины маленькой кондитерской и пытался выбрать карамель для дочери. Я вошла за батоном хлеба и остановилась, как в кино, когда звук глохнет, а сердце хлопает как форточка на ветру.
- Привет, - сказал он, и в этом "привет" было наше прошлое, как в записной книжке старого телефона - с оторванной обложкой, но всеми номерами на месте.
Мы вышли на улицу с двумя пакетами - у меня хлеб и апельсины, у него карамель и тёплая растерянность. В декабрьском воздухе пахло дымом и корицей. Он спросил:
- Да. Но не туда, куда можно опоздать.
Мы пошли вдоль реки. Когда-то мы здесь целовались у темнеющей воды и обещали друг другу небо. Потом мы оба его потеряли - не потому, что мало любили, а потому что слишком любили себя в этой любви. Нам казалось, что мир обязан нам вечностью. Мир оказался честнее.
- Жива. Работаю. Сплю порой плохо. А ты?
- Сын вырос. Высокий, как шкаф. Я развёлся три года назад.
- Умерло без криков. А у тебя?
Мы рассмеялись. Смех был не юношеский - с паузами и глубиной. Мы толкали носком льдинки у бордюра и молчали. В молчании было то, чего нам тогда не хватало - терпение.
- Помнишь наш новогодний поезд? - спросила я.
- Как мы ехали в плацкарте, ели мандарины?
- И ты тогда сказал проводнице, что у меня день рождения, чтобы она дала нам кипяток бесплатно.
Память - это всё, что у нас осталось и всё, что мешало. Когда мы расстались, я запретила себе вспоминать. Любовь - как ожог: не лезь, иначе снова больно. Теперь я смотрела на его руки - они стали крепче, чем были. И думала, что время делает с нами именно то, что должно: снимает сахара, добавляет соли.
Мы зашли в маленькую кофейню, где бариста рисовал на пенке сердечки. Глупость и нежность - любимая смесь. Он держал чашку, будто боится расплескать.
- По будням - на 7 из 10. По выходным - иногда на 9.
- Научился быть мирным. Это не счастье, но близко.
На соседнем столике ругалась пара - молодой мужчина и девушка в красной шапке. Мы переглянулись. Когда-то это были мы. Трое свидетелей - бариста, зеркало и Бог. Драматично и совершенно бессмысленно.
- Почему мы не получились тогда?
- Мы хотели от любви того, что она не должна давать: вечной эйфории.
- Мы хотели себя всегда двадцатилетних.
- И не приняли, что любовь иногда - не фейерверк, а тёплая лампа.
Он усмехнулся и стал рассказывать про свою работу - скучноватую, но честную. Я рассказала про свой новый двор - тихий, с белыми котами. Мы говорили, как будто не было этих семнадцати лет, и каждый раз, когда ловили себя на этом "как будто", нам становилось уютно и немного страшно.
- Ты свободна сегодня вечером?
- Зависит от смысла, который ты вкладываешь в "свободна".
- Поужинаем. Без обещаний и с правом в любой момент уйти.
- С годами ты стал мудрым.
- С годами я стал беречь людей, которых люблю.
Я согласилась. Мы встретились в старом ресторане, где когда-то спорили о том, какой суп правильнее - борщ или том-ям. Мы заказывали простые вещи - селёдку под шубой, чай с лимоном. Смеялись над официантом, который напоминает актёра из детства.
Когда мы вышли, снег уже шёл крупными хлопьями. Он спрятал руки в карманы, как обычно. Я хотела взять его под руку - привычка оказалась живее. И не взяла - разум оказался старше. Мы шли рядом.
- Если мы попробуем снова, - сказал он вдруг, - я обещаю тебе только одно: не исчезать. Я умею теперь не исчезать.
- А я обещаю тебе только одно: говорить, когда больно. Я умею теперь говорить.
Мы не поцеловались у подъезда. Мы взрослые. У взрослых поцелуи имеют другой вес. Он сказал:
- Позвони, когда захочешь кофе.
- Позвони, когда купишь карамель своей дочери.
- Тогда позвони, когда поймёшь, что она любит не карамель, а зефир.
- У всех девочек это случается в одиннадцать.
Я поднялась домой и не включила свет. Села на подоконник и слушала, как снег стучит в стекло. Во мне одновременно поднимались два чувства - нежность и настороженность. Я знала, что первое без второго опасно, второе без первого - бесполезно. Между ними и нужно жить.
На следующий день он прислал фото - коробка зефира, смешная записка с кривым сердцем. Я ответила "спасибо" и отправила смайлик не сердечко, а чашку чая. Он написал: "Верно. Сначала чай". Я улыбнулась. Внутри было тепло и спокойно, как у печки в деревне.
Спустя месяц мы поехали в тот самый город, где наш поезд когда-то скрипел иголкой. Вечером сидели у реки. Вода была тёмной, как раньше. Я положила голову ему на плечо.
- Я всё ещё боюсь, - призналась я.
- Отлично. Значит, мы не врём.
Мы не давали клятв. Не обсуждали будущее на века. Мы держались за простые договорённости - не исчезать, говорить, не стыдиться нежности. Иногда это давалось легко, иногда хотелось хлопнуть дверью. В такие дни мы ставили чайник и молчали. И это молчание лечило.
Первую нашу любовь я вспоминаю, как салюты на День города - красиво, громко, но быстро. Вторую - как утренний свет на кухне, когда кто-то режет хлеб и не спешит. И мне так спокойнее.
А вы верите, что первая любовь может вернуться не как буря, а как тёплая погода - и оказаться именно тем климатом, в котором хочется жить? Если откликнулось - приходите в мой Telegram. Там я пишу истории о второй попытке, которая ценит тишину больше фейерверков.
