Зачем нужны законы. Написано 65 лет назад
Ну в точку же. Айн Рэнд. "Атлант расправил плечи" часть вторая. 1957 год.
Ну в точку же. Айн Рэнд. "Атлант расправил плечи" часть вторая. 1957 год.
– …И это твой лучший галстук? – Спросил Начальник.
Они ехали в бронированном лимузине Начальника по Большому Каменному мосту, за ними неслись два джипа сопровождения с мигающими красно-синими огнями на крыше. Справа, на фоне кромешной ночной темноты, видны были ярко освещённые красные кирпичные стены Кремля. Внизу чёрная Москва-река медленно несла ещё не растаявшие пласты снега.
– Да, Алексей Алексеевич, – ответил Громов.
– И пиджак это твой лучший? – Спросил Начальник.
– Лучший. А твой? – Он кивнул на его чёрный пиджак, – лучший?
– Не передёргивай, – осадил его Начальник, поправляя галстук, – и не нажирайся. По крайней мере, до поросячьего визга.
Машина притормозила, резко свернула и остановилась у Боровицких ворот. Охранники кивнули водителю и, взглянув на номера автомобиля Начальника, открыли огромные тяжёлые ворота.
Раз в год Пахан давал шикарный приём, на который приглашал всех своих самых близких друзей – в благодарность за верную службу.
В этот вечер в стенах Главного Здания страны собирались бизнесмены, чиновники, главы госкорпораций, губернаторы, а ещё известные и самые уважаемые деятели науки, искусства, звёзды эстрады.
За кортежем Начальника ворота закрылись. Джипы с охраной поехали на отдельную парковку; лимузин Начальника торжественно покатился по кремлёвской брусчатке, свернув в узкий проезд, подъехал к Большому Кремлёвскому Дворцу, к входу, у которого из нескольких автомобилей класса «люкс» уже высаживались высокопоставленные гости.
– Жалко, тебя на прошлогоднем приёме не было. На мой взгляд – один из лучших, – сказал Начальник.
– Сам же знаешь, что не мог. – Спокойно ответил Громов. – Думаешь, он меня вспомнит?
– Может быть, – пожал плечами Начальник – может и притвориться, что вспомнил, или перепутает с кем-нибудь. Он последнее время вообще всё путает. Вплоть до «право-лево»; хер знает, что у него в башке происходит. Ты главное, не волнуйся. Он, когда подойдёт, поменьше говори и побольше кивай.
Охранники открыли двери машины, и Громов с Начальником вышли на брусчатку.
– Когда же уже холод этот грёбанный закончится, – пробурчал Начальник.
Они вошли. В фойе Большого Кремлёвского Дворца всё было из мрамора: пол, белые стены, чёрные колонны. Среди гостей, там и тут мелькали знакомые лица. Начальник с Громовым взошли по ступеням, застеленным красной ковровой дорожкой, в аванзал с бело-зелёными стенами; с высокого потолка свисала шикарная люстра. Всю стену напротив лестницы занимала хорошо знакомая Громову картина Куликовской битвы. В последний раз, два года назад, когда он был здесь под сильным кайфом, он рассматривал её около часа, пока не подошёл Начальник и, взяв его за локоть, буквально не оттащил от произведения известного русского живописца. От этих воспоминаний он даже чуть вздрогнул, проходя мимо.
Гости собирались в самом богато украшенном зале дворца – Георгиевском. В зале, перпендикулярно красному ковру, тянущемуся через всё пространство, расположились длинные столы. На белых скатертях стояли украшенные вензелями тарелки для горячих блюд и закусок, рядом – бокалы, рюмки, фужеры и стаканы; посредине столов живописными группами высились бутылки с коньяком, графины с водкой, соками и морсами. Накануне приёма в Кремль доставили лучшие французские вина и коньяки; шампанское, стоимостью больше чем в сорок тысяч рублей за бутылку. Одной чёрной икры было закуплено больше, чем на миллион рублей, а сыр – закуску под вино – был импортирован с лучших швейцарских и французских ферм. На каждом столе красовался букет из свежих роз.
Начальник с Громовым прошли через инкрустированные золотом высокие двери в ярко освещённый зал с белыми стенами; на каждой – белая мраморная доска с начертанными на ней золотом именами Георгиевских кавалеров. Стены тянулись вверх и смыкались, образуя сводчатый потолок. В конце зала, по обе стороны от дверей, ведущих в следующий зал, гордо стояли два развёрнутых полотнища флага страны.
Гости всё собирались. Начальник внимательно осматривал вновь пришедших. Войдя в зал, некоторые подходили к Начальнику и Громову, здоровались. Иногда начинали говорить о делах, делая это негромко, как-то особенно настороженно. Уже все были в курсе разгоревшегося конфликта между Следственным Комитетом и Комитетом по Надзору. Начальник кивал сочувственно: да, не получится у Валентина Просвина насладиться этим прекрасным вечером в их дружеской кампании. Так же, как и у Церберева и Глухового; Церберев на днях отправился в качестве заместителя губернатора в одну очень далекую область.
Появились Трясогузка и Картечь. Оба – в синих мундирах, при погонах. За ними – два сына Трясогузки, уважаемые и талантливые бизнесмены: старший – невысокий, в очках, как отец, с тонкими усиками; младший – огромных размеров гороподобный детина с по-детски наивным лицом и озорными маленькими глазками, тоже в очках. Эта живописная группа подошла к Начальнику с Громовым, обменялась с ними короткими приветствиями, прилюдно не демонстрируя свои дружеские отношения. Громов незаметно указал на маленький кусочек торта в уголке рта у младшего сына. Тот стушевался и вытер рот рукавом костюма. Отец его одёрнул – не гоже вытирать рот рукавом. Трясогузка с сыновьями и невозмутимый Картечь удалились.
Через несколько минут в зал вошел Здорин. Вид у него был явно не здоровый: некогда пухлые щёки обвисли, глаза провалились, под ними образовались мешки. Здорин нервно осмотрел зал. Заметив Начальника, он направился прямо к нему.
– Алексей Алексеевич, дорогой, – шёпотом забубнил он, – прости, бес попутал, правда, прошу тебя, – он не отрывал взгляд от лица Начальника. Тот почти не реагировал. – Я сколько раз хотел приехать, обсудить. Но просто выбраться не мог... У нас тоже такое происходит... Ну, зачем ты всё это начал?.. Я, правда, ну не специально... Это всё Церберев, сам… Я даже и не знал...
– Не здесь. – Холодно отрезал Начальник. – Не будь идиотом, Ваня. Отойди от меня. – Несколько из проходящих мимо мужчин в костюмах бросили взгляд на расстроенного Здорина. Тот, замешкавшись, почесал макушку и отошёл.
Вместо него, как из-под земли, вырос Лизогуб с широченной улыбкой. «Тьфу ты, блядь, и он тут», – подумал Громов. Лизогуб любил такие мероприятия и никогда не упускал возможности побывать на них: тут он находил новые связи, которые потом использовал для собственной выгоды.
– Привет, Саня, – кивнул он Громову. – Алексей Алексеевич, – он крепко пожал руку Начальнику, – прекрасный вечер намечается. Какая атмосфера! – Он решил сделать широкий жест рукой, но не рассчитал и случайно задел спешащего к столам официанта. – Ой, прости, – сказал он и похлопал его по плечу.
– Что-то ты больно весёлый, – презрительно хмыкнул Громов, имея в виду недавний скандал с его женой и Просвиным.
– О, да, – на секунду Лизогуб погрустнел, – что поделать, я так её любил. – Он замолчал, демонстрируя сожаление. Но очень скоро опять повеселел. – Ну, что же, я побежал, столько друзей собралось, – он широко улыбнулся и исчез.
Чтобы понять, какие люди были приглашены на приём, нужно хоть немного знать Пахана. Начальник долго с ним спорил, утверждая список гостей, Пахан настаивал на своём. Не смотря на свой жёсткий характер и частые разногласия с либералами, порой переходящие в открытую конфронтацию, Пахан любил интеллигентную публику и интеллектуальную атмосферу, а потому окружал себя людьми разных, на первый взгляд удивительных родов занятий. Среди его ближайших друзей оказывались люди многосторонне одарённые и незаурядные: виртуозы-виолончелисты, знатоки экзотических языков, спортсмены. Именно к таковым можно было отнести и группу пожилых мужчин. В узких кругах их называли «старшими». Это были старинные друзья Пахана. Со многими он сблизился ещё со времени их работы в дачном кооперативе «Лужа», где у молодого Пахана строилась дача. «Старшие» из «Лужи» недолюбливали Начальника. Особенно после его назначения главой Комитета по Надзору. Начальник тогда перешёл им всем дорогу, когда влез в Администрацию и ограничил контакты с Паханом. В конце десятых многие из «Лужи» по тем или иным причинам начали терять своё влияние. А когда органы госбезопасности перешли под контроль нового Комитета по Надзору, члены кооператива «Лужа» утратили практически всё своё влияния, за что возненавидели Начальника. Могла бы разразиться настоящая кровавая бойня, если бы не умение Начальника договариваться с Паханом. К тому же, у членов «Лужи» всё ещё оставались связи в верхних эшелонах власти, и постепенно они сумели монополизировать все сферы бизнеса в стране.
У всех вошедших «старших» на груди висела медаль героя России – Золотая звезда. Так высоко был отмечен вклад каждого из них в развитие страны. Вклад, оцененный лично Паханом, и лично для него весьма важный.
Из этой группы особенно выделялся старейший из друзей Пахана, в прошлом – переводчик с португальского, а сейчас монополизировавший добычу, переработку и транспортировку нефти во всей стране. На его груди красовалась не одна Звезда. Его бледное морщинистое лицо скривилось при виде Начальника. Впившись в него маленькими кровожадными глазками, он скривил тёмно-фиолетовые губы в тонкую улыбку, пожал Начальнику руку, обмениваясь с ним формальными приветствиями. Со стороны могло бы даже показаться, что встретились два давних приятеля. Остальные друзья Пахана и, одновременно, члены кооператива «Лужа» прошли мимо, предпочитая не здороваться с Начальником. Начальник проводил их холодным взглядом.
– Придёт и их время, помяни мое слово, – он прошипел Громову.
Вошло грузное существо с тремя головами, растущими из круглого тела, напоминающее Змея Горыныча. Существо отвечало за охрану нравственности и морали, а ещё оберегало семьи, защищало детей и пеклось о незыблемости Русской Национальной Идеи. Три головы сидели на высоких шеях, каждая извивалась как змея, рассматривая всё по сторонам. Средняя голова – мужская, круглолицая, с рыжей бородкой, рыжими волосами и в очках, сидящих на коротком носу. Голова справа могла бы принадлежать противной пожилой даме с седыми волосами, стянутыми сзади в пучок, из числа тех, кому не дано понять, что их время ушло, и средневековая идеология больше не применима в современном мире. Эта голова, имеющая своё непререкаемое мнение по всем вопросам, постоянно его высказывала. Левая голова – тоже женская, но моложе правой, олицетворяла собой современную плохо образованную и не умную блондинку; все её достоинства – это ярко накрашенные красные губы и длинные волосы, свисающие локонами по обеим сторонам лица.
При желании, каждая голова могла вытягивать шею настолько далеко, насколько простирались границы великой огромной страны. Противная бабка с пучком на затылке днём вытягивала шею в театры, кино и галереи. Проверяла, то ли, что надо, смотрит население? Она же решала, как тот или иной вид искусства отразится на населении, и чем он может быть опасен для психики граждан. Считалось, что таким образом она защищает психологию молодёжи, предотвращает суициды и разного рода извращения. По ночам она проникала через открытые форточки и залезала в постели к молодым парам, контролируя, чем те занимаются. Советовала, с какой стороны лучше, где нужно медленнее, а где быстрее, во что можно, а во что нельзя. Населению вообще и молодёжи, в частности, это далеко не нравилось, но бабку приходилось терпеть. Средняя, рыжая голова с толстым подбородком больше всего любила бороться с нетрадиционной сексуальной ориентацией и рукоблудством, защищая Великое Русское Православие и Русскую Национальную Идею. Однако пару раз она была замечена с бегающими глазами и стекающий слюной в клубах, где собирались мужчины этой самой нетрадиционной ориентации. А в ответ на упрёки оправдывалась, что оказалась там исключительно для надзора и контроля, проверки и последующего закрытия заведения. Многие недолюбливали среднюю голову, требовали её отрубить за безалаберность, бредовые идеи и абсурдность всего, что в неё время от времени приходит. Но эти требования разбивались о её высоких покровителей, и голова продолжала сладострастно облизываться при виде маленьких мальчиков и кричать на мужчин, которые слишком близко друг с другом шли по улице. Левая голова тоже нашла себе занятие. Большую часть времени она тратила на битьё лбом о включенные компьютерные мониторы, пытаясь таким образом отключить ворлд вайд веб – это сатанинское западное изобретение, нацеленное на совращение молодых российских умов и направленное на уничтожение Святой Русской Национальной Идеи. Разбив один монитор, она тут же принималась за другой. Так в день у неё получалось разбить от ста до ста двадцати мониторов. Пахан даже как-то наградил её медалью за тяжёлую службу.
– О-о-о, – протянула голова бабки, – КНОПБовцы самые духовно стойкие люди в нашей великой стране, – она облизнулась и внимательно осмотрела Громова.
– Носители света и морали. Защитники Русской Национальной Идеи. – Прошамкала средняя рыжая голова, тоже присматриваясь к Громову, – богоизбранные, русские богатыри.
– Включая монитор, вы попадаете в сатанинские сети, – прошипела левая голова, сквозь красные губы стал виден раздвоенный длинный язык.
– Лоб-то не болит, голубушка? – Усмехнулся Начальник.
– Я считаю, – средняя голова на этот раз стала ещё и плеваться, – что надо обратить особенное внимание на поведение молодого мужского поколения. Не признавая Русской Национальной Идеи, они прогибаются под тлетворным западным влиянием. Причём, прогибаются в самом что ни на есть прямом смысле, изгибаясь друг вокруг друга, и трясь, входя и выходя, потея. – Шея, держащая рыжую голову, на секунду перестала извиваться, глаза прикрылись от удовольствия.
– Ладно, – сказал Начальник, – вы тут охраняйте и ограждайте, а мы пойдём, выпьем.
– А где Льезгин? – Спросил Начальник Громова, когда они отошли подальше от трёхголового страшилища.
– И Льезгина пригласили? – Возмутился Громов.
– Ну, да. Пусть мальчик посмотрит, как люди отдыхают.
– Он же идиот, Алексей Алексеевич. – Громов потёр лицо руками. – А что, если он вдруг снова начнет ныть? Ты же представляешь, что может начаться! Здесь вообще для этого не подходящая кампания!
– Саша, – наставительно сказал Начальник, – раз ты так волнуешься, то ты с ним и поговори. Иди, кстати, поищи его, не удивлюсь, если он потерялся где-нибудь. А мне всё равно надо кое с кем поздороваться. – Начальник отошёл в сторону стола, за которым рассаживались несколько губернаторов.
Громов пробурчал что-то себе под нос и пошёл через весь зал. Многие гости уже расселись, начали разливать напитки, громко смеялись, оголяя жёлтые зубы, и хватаясь за круглые животы.
Мимо Громова прошёл знаменитый деятель культуры – накаченный репер с длинной чёрной бородой. Его смуглая кожа была покрыта татуировками. Он шёл не спеша, держа за локоть одного из глав кавказских республик. Сам репер – турок по национальности, сначала работал под западную эстраду; был популярен среди определённой части молодежи. Сейчас – одумался и стал исполнять исключительно патриотические речитативы. На этой почве сдружился с главой одной кавказской республики, с кем и расхаживал сейчас по заполняющемуся гостями залу. Глава республики внешне напоминал небольшое, но очень хищное животное; в нём было что-то от бешеного пса с агрессивным взглядом. На лице длинная козлиная бородка. Оба что-то громко обсуждали, издавая непонятные горловые звуки. За парой следовали два огромных охранника с такими же длинными чёрными бородами. Если в главе ещё можно рассмотреть человека, то в его охране людей Громов не увидел вообще.
Пройдя дальше, Громов подошёл к одному из столов, за которым ещё никто не сидел. Он быстро налил водку из графина в первую попавшуюся рюмку, выпил. Поставив её на место, он повернулся и наткнулся на матерящегося министра культуры. Министр шёл, держа за руку байкера, обругавшего прессу на открытии памятника Ивану Дураку. Байкер явился в Кремль в полном обмундировании: в шапочке, из-под которой ложилась на плечо тщательно заплетенная чёрная коса, в кожаной жилетке с байкерскими знамёнами, с хромированными браслетами на руках и в тяжёлых ботинках. Громову показалось, что глаза байкера были накрашены ещё больше, чем в тот раз. Время от времени байкер бросал заинтересованный взгляд на министра, а потом, хихикнув, снова устремлял его вперёд перед собой. Министр громко рассуждал о важности Ивана Дурака в развитии русской истории и о его героических поступках. Громов отодвинулся, давая министру с байкером пройти. Сделав ещё несколько шагов, он наткнулся на старого еврея-клоуна с красным круглым носом, в длинноносых оранжевых ботинках, розововолосом парике и ярко-жёлтом пиджаке, из карманом которого торчали купюры. Клоун противным голосом громко выкрикивал лозунги, причём, каждый следующий по смыслу противоречил предыдущему. Выкрики сопровождались взмахами рук и тыканием указательным пальцем во всех проходящих мимо.
– Предатели, уроды! – Кричал он, указывая на Громова. – Это такие, как вы, страну разваливаете, выгнать вас всех надо! – Он облизнулся и вытер губы рукой. – Да если бы не они, нас тут не было бы! Война была бы страшная! Думаете, мы бы её пережили? Чёрта с два! – Продолжал он, отвернувшись и указывая на проходящего мимо мужчину в дорогом стильном костюме, который не обратил на него никакого внимания. – Помните, десять лет назад? Что бы мы без них делали? Пропали бы!
Громов прошёл дальше вперёд и уткнулся в лысого телеведущего воскресной новостной программы. Его голова сидела прямо на плечах, шея отсутствовала напрочь. Последний раз Громов видел его программу, когда тот рассказывал про писателя Рогатова. Ведущий выглядел точно так же, как и на экране, но вёл себя совсем по-другому: никаких непонятных движений руками. Он то и дело осматривался вокруг себя и что-то тихо обсуждал с рядом идущим человеком. Громов прошёл достаточно близко, чтобы услышать часть разговора.
– Предложите им больше денег. Как я не могу туда поехать? Что мне тут делать? Любыми способами добейтесь разрешения на въезд.
Телеведущий был, что называется, невыездным и давно мечтал выехать на яро проклинаемый им Запад.
Громову надоело искать Льезгина. Он осмотрелся. За тем столом, с которого он выпил водки, так никого и не было. Он подошёл и быстро налил себе ещё. Выпил. Закусил, зачерпнув ложкой чёрной икры из серебряной вазочки. Кто-то тронул его за локоть. Быстро проглотив икру, он обернулся. Перед ним стоял потерявшийся Льезгин в тёмно-синем костюме.
– Наконец-то я кого-то знакомого нашёл, – с облегчением вздохнул Льезгин, поправляя очки.
– Тьфу, это ты, – сказал Громов, – а я тебя везде ищу.
– А где Начальник? – Спросил Льезгин.
– Занят, – отрезал Громов, – пошли-ка, поговорим.
Они вышли из зала и прошли вниз в фойе.
– Куда ты меня тащишь? – Недовольно спросил Льезгин.
– Да покурю я. – Они вышли на крыльцо. Громов достал пачку сигарет, закурил.
– Я тебе вот что сказать хотел, – начал Громов выдыхая дым, – поскольку мне за тобой таскаться придётся, ты уж, будь добр, веди себя хорошо. Лучше от меня далеко не отходи. И поменьше с людьми разговаривай. – Он курил торопливо, делая частые затяжки.
– Это ещё почему? – Чуть смутившись, спросил Льезгин.
– А потому, Миша, – Громов явно злился,– что если ты там, – он показал пальцем на вход в здание, – начнёшь свои байки рассказывать, про группировки всякие, про то, как тебе кажется, работа неправильно идёт, то Комитет херово выставишь. Понял? – спросил он.
– Понял, понял, – торопливо сказал Льезгин и снова поправил очки, – да я, на самом деле, и не собирался. Я и так тебя понял, с первого раза.
– Ладно, – сказал Громов и бросил бычок на брусчатку. – Пошли обратно, скоро рассаживаться уже будем.
Громов с Льезгиным вернулись в зал. Громов заметил Патриарха, сидящего за одним столом с каким-то генералом. Патриарх в золотой рясе, тонкими пальцами с длинными ногтями ковырял в тарелке какую-то непонятную массу, зацеплял её и отправлял в широко открытый рот с жёлтыми зубами.
Перед Льезгиным вдруг появилась молодая блондинка. Миловидная, ростом чуть ниже Громова, она была в короткой тёмно-синей юбке и белой блузке; прямые волосы гладко зачёсаны назад.
Громов не знал её лично, но много слышал о ней. В середине десятых она довольно часто появлялась на телеэкране, когда работала прокурором в одной из новых областей России. Потом она переехала в столицу и заняла высокую должность в аппарате правительства. Кем она была сейчас, Громов точно не знал. Несмотря на свою внешнюю миловидность и даже наивность, она была человеком влиятельным и властным. Пара фактов из её биографии даже свидетельствовала о том, что она может быть опасной. Так, в начале своей карьеры она потратила немало сил и времени на расследования, направленные против нескольких крупных предпринимателей. Те, почти сразу после того, как оказывались в поле её зрения, попадали за решётку.
Она слегка дотронулась до плеча Льезгина, поздоровалась с ним, отчего тот смутился. Громова рассмешило то, как неуверенно себя вёл Льезгин.
– Как твои дела, Миша? Рада тебя видеть. Ты давно приехал? – Она говорила быстро, почти не делая пауз между предложениями.
Льезгин совсем растерялся, не зная, куда смотреть и что отвечать. Заметив, как недовольно на него смотрит Громов, он понял, что его надо представить.
– Александр Сергеевич Громов, – выдавил он, – мой коллега из Комитета.
– Очень приятно, – Громов протянул руку. Она слегка её пожала, вскользь взглянув на Александра, и тут же повернулась к Льезгину. Это привело Громова в некоторое замешательство. Ему показалось очень странным, что такая симпатичная женщина совершенно не обратила на него внимания, предпочтя ему Льезгина. Тот, в свою очередь, в конец растерялся. Он мямлил, оглядывался по сторонам, смотрел в пол или на потолок, делал странные движения руками, его голос то становился неслышно тихим, то усиливался почти до крика. Блондинка же ничего этого или не замечала, или игнорировала. Это ещё больше злило Громова. Она продолжала говорить с Льезгиным, о чём-то его расспрашивала, что-то рассказывала о себе, не обращая внимания ни на Громова, ни на отвечающего невпопад Льезгина. Громов попытался начать отвечать ей вместо Льезгина, иногда даже пробовал шутить. Но и тогда она даже не повернула голову в его сторону. Это его совершенно ошеломило, даже вывело из себя. Почему она проявляет такой живой интерес к этому жалкому Льезгину, не имеющему никакого представления о том, как надо общаться с женщинами? Почему она обращается к нему, а не к Громову, который открыт для любого разговора?
– Кто это такая? – Недовольно спросил Громов, когда она, попрощавшись, ушла. Он не отрывал взгляд от её удаляющейся стройной фигуры.
– Старая знакомая, – сказал Льезгин. – Анастасия Реверансова.
– И много у тебя таких знакомых? – Сказал он, разозлившись. – Странная она какая-то, не общительная. Что она вообще хотела?
– Да, вроде, поздороваться подошла, – поправил очки Льезгин.
Уже темнело. Громов остановил свой «кадиллак» перед высокими металлическими чёрными узорчатыми воротами, за которыми стоял один из множества принадлежавших Просвину домов. Гвардейцы до него не добрались, а потому и ворота, и забор были целы. Громов несколько раз погудел, опустил окно и высунул голову, пристально посмотрев в белую коробочку с камерой, приделанную к стене из красного кирпича. Ворота начали медленно и бесшумно раскрываться. За долгие годы Просвин заработал достаточно денег, чтобы построить себе настоящий дворец. Громов въехал на извилистую дорожку из розовых мраморных плит. Она виляла по застеленной тонким слоем снега земле к большому строению на холме. Строение состояло из двух комплексов, построенных буквой «Г». Три этажа заканчивались двускатной крышей; под ней была устроена мансарда с окнами и балконами. Всё вместе это напоминало Громову сказочную избушку.
Громов остановил машину перед высокими мраморными ступеньками, ведущими к высоким бронированным дверям. Просвин утверждал, что они могли выдержать даже выстрел из гранатомёта. Чуть в стороне, под навесом, рядом с машинами Просвина Громов заметил ярко красный спортивный седан Лизоньки. «Неужто она здесь, как не вовремя, – подумал Громов. Очередной скандал закатит». Громов потянул за ручку, массивная дверь легко открылась.
Откуда-то из дома доносился звук включенного телевизора и, иногда, голос Лизоньки. Громов заволновался, услышав его. Но не смог объяснить почему. Ему вдруг смертельно захотелось её увидеть; в месте, чуть ниже груди, сильно кольнуло.
Громов осмотрелся, хотя и неплохо знал этот дом старого знакомого. Большой холл с белыми стенами и полированным полом, вдалеке виднелись закрытые двери. По бокам холла, у стен – две винтовые лестницы, ведущие на балкон второго этажа, с которого открывался вид на весь просторный холл. На втором этаже было ещё пять комнат.
На этом балконе бесшумно появился Просвин в белой рубашке и брюках. Облокотившись на деревянные перила балкона, он улыбнулся и взглянул вниз, на Громова.
– Ты что встал, как не родной, поднимайся, – громко сказал он, эхо разнеслось по всему пространству первого и второго этажей. – Ты как? Пошли, что ли, выпьем.
Громов снял своё серое пальто, бросил его на диван, стоящий рядом с входной дверью.
Поднявшись по лестнице, Громов зашёл в гостиную, откуда и доносился звук работающего телевизора. Просвин полулежал на длинном бежевом диване, закинув одну ногу на низкий стеклянный столик, стоящий между диваном и телевизором. Он нажимал кнопки на пульте. Огромная плазма на стене мигала разными картинками и выдавала отрывистые звуки.
– Там, на столе виски, – Просвин чуть кивнул головой в сторону стола, не отводя взгляда от мелькающих картинок, – наливай.
За диваном стоял большой обеденный стол на изящно вырезанных ножках. За ним, вдоль стены, ещё одна лестница – на третий этаж. На столе невозмутимо возлежал серый пушистый кот-британец и шершавым языком вылизывал чёрную икру из маленькой стеклянной баночки. Неподалеку стояла высокая квадратная бутылка с тёмно-синей этикеткой, опоясывающей всю бутылку чуть наискось. На этикете был изображён силуэт шагающего мужчины в цилиндре и с тростью. Громов взял бутылку и два стакана; из одного уже пили.
– У тебя там кот чёрную икру жрёт, – сказал Громов и поставил бутылку со стаканами на столик перед диваном.
Просвин нехотя убрал ногу, не отрывая усталого взгляда от телевизора.
– Этот придурок ещё и маслины жрёт. И вообще, вкус у него будет похлеще, чем у нас с тобой. Если меньше, чем за сотню евро, жрать не будет. У него нюх на бабки знаешь какой…
Громов разлил виски по стаканам и передал Просвину тот, из которого уже пили.
Просвин взял стакан, отпил. Громов уселся на диван, положив одну руку на спинку, и уставился в экран.
– А нахера он тебе вообще нужен? – Громов сделал большой глоток.
– Да Лизонька привезла. Жить без него, блядь, не может, – перефразировал он слова Лизоньки.
– А-а-а, – протянул Громов, стараясь скрыть, что упоминание Лизоньки его взволновало, – она тут надолго?
– На пару дней, – сказал Просвин и допил виски. Он потянулся за бутылкой и налил себе ещё. Громов тоже допил свой, Просвин налил ему ещё. – Мозги ебёт, не представляешь. Я, блин, с ума сойду с ней.
– А Витя где? – Поинтересовался Громов. Просвин протянул ему стакан.
– Да хер его знает. – Просвин откинулся на диван. – Улетел куда-то, по делам.
С третьего этажа послышались звуки шагов.
– Вот как раз и поздороваешься, – с тоской сказал Просвин.
Звук становился всё громче; хозяйка кота спускалась вниз, стуча каблучками по ступеням. Она была в облегающем домашнем тёмно-красном велюровом костюме: мягкие штаны и лёгкая толстовка с капюшоном. На лице – толстый слой макияжа, на пухлых губах – ярко-розовая помада, на веках переливаются золотистые тени, ресницы густо накрашены, волосы убраны в аккуратный хвост. Она, всем своим видом демонстрируя неудовольствие, встала рядом с телевизором в своей любимой позе: одна рука на бедре. Громов взглянул на её ноги, обтянутые мягкой материей, и бледную полоску чуть выпирающего животика, виднеющуюся между резинкой толстовки и поясом штанов. Чуть ниже груди Громова укололо ещё сильнее Он быстро перевёл взгляд на экран, где полицейская собака нападала на мужчину в чёрном. Он не хотел сам начинать разговор и, вообще, решил притворится, что не заметил её прихода.
– Ну, что вы тут расселись? – Нервно спросила Лизонька.
Просвин не обратил не неё внимания.
– Что делать будете, защитнички? Когда работать начнём? Меня же посадят. И тебя, кстати, тоже.
– Ой, – поморщился Просвин, – никто тебя не тронет. Кому ты вообще нужна?
– Кому нужна? – Зло переспросила Лизонька. – Да эти уроды, – она ткнула куда-то в сторону палец с накрашенным ухоженным ногтем, – меня-то как раз сажать собираются. А если меня посадят, я вас всех, козлов, заложу. – Она бросила взгляд на Громова. – Вы у меня ещё поскачете! У вас всё отберут и по два пожизненных каждому дадут! И никаких больше шлюх, островов, джипов с мигалками и вертолётов! Будете на нарах почивать! – Всё это она выдала с таким количеством яда, что Громову стало не по себе.
Просвин на неё даже не взглянул.
– Саш, – он сказал, не отрываясь от экрана, – налей ещё.
Лизонька хмыкнула и поспешила уйти. Её каблучки стучали по ступеням с особой силой, как бы демонстрируя сильное неудовольствие. Поднявшись на третий этаж, она оттуда что-то крикнула, но Громов не разобрал что. Просвин взял пульт и сделал звук громче.
– … И как же мы его теперь найдем? – Спрашивал кого-то мужчина в телевизоре. Сидевшая рядом с ним собака громко гавкнула.
* * *
На третьем этажа сильно хлопнула дверь.
В груди у Громова стало успокаиваться. Но пришло странное волнение; с каждой минутой оно усиливалось. Он хотел подняться наверх, ему нужно было подняться наверх, иначе это чувство не уйдет и будет терзать его весь вечер. Если не сейчас, то когда? Такая ситуация может и не повториться. Недолго думая, он нашёл предлог, чтобы встать и подняться на третий этаж – надо бы посмотреть документы. О том, что за ним следом может подняться Просвин, Громов не думал; желание, овладевшее им, затмило разум. Он больше не мог и не хотел ждать. Да и чего ждать, в конце концов!
– А где все документы по делу? – Спросил он, вскочив с места.
– У меня в кабинете, наверху. Три папки на столе, – не отрываясь от телеэкрана, ответил Просвин.
– Я пойду, взгляну. – Громов поставил стакан на столик.
– Давай, – кивнул Просвин.
Кот, все ещё сидящий на столе, оторвавшись от банки с икрой и чуть наклонив голову, вопросительно посмотрел оранжевыми глазами на проходящего мимо Громова.
Время шло. С каждым шагом у Громова оставалось всё меньше возможности повернуть вспять. Сердце билось громко, где-то почти в горле. Он должен сделать все тихо. Если Просвин или кто-то ещё увидят его у Лизоньки, скандал будет грандиозный, сдуру, его могли бы даже пристрелить. Хотя, оружие, скорее всего, храниться в сейфе в кабинете, куда он, якобы, и собрался… Эта мысль его немного успокоила.
Громов поднялся на третий этаж и оказался в широком коридоре, ведущем к кабинету Просвина. По обе стороны коридора – по две двери. За одной из них Лизонька. Чуть ниже груди опять закололо: никакого страха, запылал азарт, как у охотника, преследующего добычу. Желание женской плоти полностью затмило разум.
Звук телевизора стал тише и ещё прерывистее; Просвин снова прыгал по каналам. Громов открыл первую дверь слева: гостевая спальня с большой аккуратно застеленной кроватью, и несколькими шкафами, занимающими собой всю стену. Свет выключен. Темно. Он плотно закрыл дверь, стараясь не шуметь, и осторожно открыл дверь в другую комнату, напротив первой. Всё это Громов проделывал тихо и надеялся, что Просвин не услышит шагов.
Ему повезло: комната была залита искусственным светом, бельё скомкано на кровати. Большой раскрытый чемодан лежал на полу, в нём – кое-как набросанные вещи: кто-то или собирал его, или разбирал. На экране включенного ноутбука, стоящего на столе в окружении разных тюбиков, баночек, баллончиков и кисточек, мелькало слайд шоу. Лизонька рылась в шкафу, раздвинув зеркальные двери. Как только Громов появился в комнате, она высунулась из шкафа и бросила на него вопросительный взгляд. На лице появилось злобное выражение. Громов быстро, стараясь не шуметь, закрыл дверь и метнулся к ней. Не отводя взгляда от лица Лизоньки, Громов схватил её обеими руками за талию, почти толкнул к стене. Она хотела что-то сказать, но не успела. Он прижал свои губы к её. Она начала судорожно его отталкивать и бить кулачками по плечам, пытаясь высвободиться. На Громова это не действовало. Даже наоборот, это больше возбуждало его, усиливало желание. Он начал целовать её щеку, зажав её голову между своим лицом и стеной. Руки он засунул под толстовку. Чувствуя теплую, гладкую кожу талии он всё сильнее придавливал её к стене. Она отталкивала его плечи, приложив всю силу, которую только могла, но безрезультатно.
– Громов, ты охренел, – прошипела она, когда он целовал её шею.
Это продолжалась с минуту. Она устала бороться и уже не старалась освободиться из его объятий, но всё-таки попробовала ударить его в живот. Расстояние для удара не было, и кулак просто упёрся в его бок.
Громов судорожно дышал, всё целуя и целуя её шею. Поняв, что она уже не сопротивляется его натиску, и, почувствовав её руки на своих бёдрах, Громов стал обнимать её уже без прежнего напора, нежнее.
– Саша, так нельзя, – произнесла она, наконец, еле слышно. Прикрыв глаза, она подняла голову, подставляя лицо для поцелуев. Она больше не сопротивлялась. Резко дернув молнию на толстовке, он порвал её.
– Саша, ну, осторожней.., – одной рукой она обнимала его и прижимала к себе, а второй – держала волосы. Она закинула на него ногу и прижалась к нему бедрами.
…Этажом ниже Просвин налил себе ещё виски. В телевизоре снова показывали Пахана. Это было одно из его недавних интервью. Он, в сером пиджаке и чёрной рубашке, развалясь, сидел в кресле; камера показывала его сбоку. Обсуждаемый вопрос касался ещё одного мирного вторжения наших войск на территорию какой-то соседней маленькой страны.
– Ну и что мы сделали? – С напускным непониманием, чуть игриво возмутился Пахан. – Что такого? Вошли в неё и сделали своей.
Просвин кивнул и залпом выпил виски.
В ответ на следующий вопрос корреспондента Пахан с серьёзным видом что-то объяснял на пальцах. Он загнул все пальцы на обеих руках, кроме указательных и средних. Он размахивал ими перед лицом репортёра.
– Вот, видите, два, – помахал он пальцами левой руки, – и ещё два, – он показал пальцы на правой руке, – получается четыре. Тут никакой магии нет. И никакого вранья нет, тут всё очень просто. А вот если к этим четырём, – он отогнул на левой руке вдобавок два пальца, безымянный и большой, – прибавить ещё три, – показал три пальца на правой, отогнув большой, – то получится семь. Мы тут никого обмануть не можем. Всё очень просто и понятно.
– Вот Пахан молодец, – обрадовался Просвин, – как всё просто объясняет. Не то что, все эти, остальные. Голову морочат.
Лизонька вытирала гладкую кожу ноги домашними штанами. Громов заправил рубашку в брюки, просунул руки в рукава пиджака. Ему стало очень спокойно, по всему телу прошла волна тепла. Отлегло. Он пригладил рукой волосы и спустился на второй этаж.
– Документов там – до завтра возиться. Работы немерено. Не плохо вы тут домашний арест отсиживаете. – Сказал Громов. Он взял полупустую бутылку со стола и налил виски в свой стакан.
Пьяный Просвин сделал глубокий вдох.
– Давай завтра будем думать, – предложил он.
Снова послышался шум на ступенях, и Лизонька спустилась к ним в точно таком же костюме, но уже оранжевого цвета.
– А ты что переоделась? – Спросил Просвин, взглянув на неё. – Перед Громовым своими шмотками понтуешься? – Он хихикнул.
– У меня молния порвалась, – сказала она недовольным, чуть обиженным тоном.
Она взяла на руки подбежавшего к ней кота, начала его тискать.
– Осторожнее надо быть. – Громов залпом выпил виски, внимательно глядя на неё.
– И что вы планируете делать? – Лизонька бросила на него взгляд, полный тихой злобы. Он ей улыбнулся и слегка подмигнул.
Громов сел рядом с Просвиным и уставился в телевизор.
– Да посмотрим, Лиз, – сказал Просвин, – пока не знаю.
– Ты понимаешь, что тебя могут лишить всего, – сказала она с нарастающей агрессией. Она отпустила кота и заслонила собой телевизор.
– Тьфу, ты! Да хватит уже истерить! – Возмутился Просвин. – Как ты мне надоела! Что ты хочешь постоянно?
– Громов, скажи ему, – она уставилась на Громова.
– Что ему сказать, – он пожал плечами, – ему виднее.
Лизонька еле сдерживалась, чтобы не взорваться от разрывающей её злобы. Обидевшись, она покинула комнату.
– Вообще-то, я знаешь, что думаю, – протянул Просвин через несколько минут тишины, – гори оно всё синим пламенем. Мне даже как-то всё равно.
– Что значит, всё равно? – Нахмурился Громов, – ты что?
– Ну, в смысле, – Просвин говорил медленно, растягивая слова, – понимаешь, ничего, в общем-то, страшного, если меня от всего отстранят. Денег у меня достаточно, можно отдохнуть.
– Окстись, – воскликнул Громов, – ты же знаешь, просто так никого не отпускают. Выйти нельзя, – он осушил стакан, – это невозможно. Но пока мы с Начальником на местах, ничего тебе не будет.
– Я с удовольствием продал бы половину всего и свалил куда-нибудь. Да, чёрт с ними, всё бы продал. Сидел бы где-нибудь на островах, пока в старика дряхлого не превратился. Только хер впустит кто-нибудь. – Сказал он задумчиво и грустно, – а так бы хотелось оставить эту вечную сраную мерзлоту, машины эти с мигалками заебали.
Громов ответил не сразу, он на секунду задумался.
– Хотя, может ты и прав. – Громов положил ему руку на плечо. – Отдыхать тоже надо. И, правда, всё это заебало уже. Вечные разъезды, разборки. Тебе, и, правда, надо отдохнуть.
Просвин широко улыбнулся, несколько раз моргнул.
– Ну ладно, не засыпай, – тихонько толкнул его Громов и налил себе ещё виски. – Тебе ещё? – Спросил он Просвина.
– Давай, – согласился почти засыпающий Просвин, – вообще, всё заебало, – пробурчал он.
Громов отпил из стакана и поднялся. Он направился в коридор, сигареты остались в пальто. Когда он вышел на ступеньки, автоматически зажёгся свет над головой. Лицо обдало холодом. Он достал сигарету и закурил. Неплохо всё-таки Просвин устроился. Будь кто-нибудь другой на месте Начальника и Громова, Просвина бы точно посадили. Долго бы мурыжили, а потом закрыли. Но только не Начальник с Громовым. Ведь они – его близкие друзья, своих не бросят, Громов понял, что опьянел. А с Лизонькой хорошо вышло, поздравил он себя. Первый раз был удачный, значит точно не последний. Надо будет её ещё раз… А когда? Может быть, этой ночью? Просвин все равно напился… Только вот она не на шутку разозлилась. Ну, ничего, завтра точно получится. Надо будет извертеться как-нибудь. Громов планировал остаться тут ещё на несколько дней. Нужно, всё-таки, и поработать. Но, вполне возможно, завтра придётся опохмеляться, а где-нибудь между дел ещё раз оприходовать хозяйку – чужую жену и любовницу. Громов кинул бычок на мраморную ступеньку, раздавил ботинком. Всё не так плохо. Он улыбался, глядя в темноту.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Знакомство молодого Александра Сергеевича и Валентина Аркадьевича произошло примерно следующим образом.
Валентин Аркадьевич Просвин занимал должность помощника Пахана с середины десятых годов. По некоторым данным, он являлся одним из самых богатых людей в аппарате управления страной, имея активы больше чем в двадцати компаниях и интересы во многих сферах деятельности, особенно банковской. Но в какой-то момент Просвину стало мало того, что он имел. Будучи абсолютно уверенным в своём авторитете, он не ожидал нарваться на какое бы то ни было сопротивление. Но, то ли по неосторожности, то ли по неудачному стечению обстоятельств он столкнулся с важными работниками Федеральной Службы Безопасности. Те предложили ему не меряться силами, но Валентин Аркадьевич принял это предложение, как вызов. Обсудив сложившуюся ситуацию со своими коллегами из того же ведомства, он отправился прямо в кабинет к Алексею Алексеевичу, старому приятелю и, в то время, начальнику охраны Пахана. Алексей Алексеевич всё внимательно выслушал и предложил для помощи одного своего хорошего знакомого из отдела собственной безопасности.
Александр Сергеевич впервые встретился с Просвином в элитном столичном ресторане. Внимательно его выслушав, он пообещал подумать, что можно сделать. Конечно же, за определённую плату и с привлечением уже известных Просвину сотрудников ФСБ. Так, маленькая группка из четырёх работников Федеральной Службы Безопасности начала уголовное дело, расследование по которому в скором будущем освещали все федеральные и региональные каналы. Но никто не мог и предположить, как далеко заведёт их это расследование. Расследуя дело против покровителей бизнеса, заинтересовавшего Просвина, следователи во главе с Александром Сергеевичем наткнулись на некоторые странные факты. От работников службы ниточки тянулись к нескольким компаниям, в оффшоры, а оттуда – к очень близким людям самого Пахана. Так Просвин случайно наткнулся на хорошо спрятанную схему вывода денег за границу. Близость её к Пахану теперь могла угрожать жизням всех участвующих в раскрытии. Так и вышло. Через неделю Пахан пригласил к себе Просвина. Но что особенно странно, не в кабинет, а в автомобиль. Они ездили вместе около получаса, и всё это время Пахан спокойном тоном объяснял Просвину, что есть места и ситуации, о которых даже он не знает, и туда лезть точно не надо.
Просвин срочно связался с Александром Сергеевичем и попросил немедленно закрыть дело. Громов и сам ни за что бы не решился пойти против людей, близких к Пахану. Но ситуация осложнилась. Один из работавших над делом под началом Александра Сергеевича вдруг решил вылить всю информацию на один из новостных сайтов в интернете. Надеясь таким образом заработать себе имя, он, прихватив с собой добрую половину документов, сбежал за границу, попросив там политического убежища. Просвин за один день поседел и, как показалось Громову, даже постарел. Но Просвину повезло, в тех бумагах он не фигурировал, как заказчик дела. А вот имя Громова там пару раз всплывало.
На следующей встрече Пахан уже не был так спокоен. Он приказал, как угодно, но срочно разобраться с перебежчиком и предателем. Тогда, посоветовавшись с Алексеем Алексеевичем, Громов и Просвин решили избавиться от информатора, пока тот не начал давать показания. Громов полетел за границу для встречи с бывшим коллегой. Якобы, просто для того, чтобы узнать причины столь опрометчивого поступка. Тот охотно согласился и рассказал, что уже давно хотел вырваться из страны и уехать за границу, где спокойно жить в своё удовольствие. Только вот никак не мог найти подходящего момента. А теперь у него западное гражданство и дом. «Но какой ценой», – подумал Громов. Информатора ему было совсем не жалко. Громов улетел. А через два дня бывший ФСБ-шник слёг в больницу с отравлением, где и умер через две недели. Западные спецслужбы начали расследование и через год попросили российское правительство выдать им Громова и Просвина, причём, последнего, как заказчика преступления. Ни того, не другого Пахан, естественно, не выдал. Хотя выезд за границу им обоим и ещё нескольким причастным к делу был навсегда закрыт. Просвину даже пришлось подать в отставку – по собственному желанию. Но ему быстро нашли место руководителя в какой-то очень крупной государственной корпорации, близкой к министерству обороны, оставили все привилегии, даже сопровождение ФСО. Громов, к своему удивлению остался работать на своём месте, даже получил повышение в должности и прибавку к зарплате. «Доказал свою надежность, проявил преданность и был прощён», – услышал он однажды от близких людей Пахана. Имя Алексея Алексеевича нигде не фигурировало. Просвин продолжал с ним общаться как ни в чём не бывало. Отношения Начальника и Громова после происшествия улучшились.
Только Оксана всё это перенесла очень тяжело. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что живёт и спит рядом с убийцей, который теперь навсегда ассоциируется у неё с Паханом и его, как она говорила, «режимом». Александр старался, как мог, её успокоить: объяснял, что по-другому он не мог поступить, что всё это – на благо их и их будущего. На что она ответила, что не хочет иметь подобные блага и, тем более, никакого будущего с таким человеком. Она собрала чемоданы и уехала за границу. Когда такси увозило её от подъезда Громова, он ощутил странное безразличие. Он так устал за прошедшие несколько недель, что уже даже был рад тому, что любовница уехала. Начиналась какая-то новая фаза его жизни, в которой Оксане места не было.
Просвин с тех пор поменял ещё несколько мест работы, поднимаясь по карьерной лестнице всё выше и выше. Только вот Пахан его к себе уже не приближал. Последнее время он занимал руководящую должность в какой-то компании, связанной с космосом. Он старался избегать телекамер, если и попадал в кадр, то всегда оставался каким-то малозаметным. Для друзей он оставался человеком добрым и надёжным. Любил охотиться, мог часами сидеть в сугробе или в овраге, чем очень злил начальника своей охраны. Связался с женой Лизогуба Лизонькой, работавшей под его началом. У них уже вот год, как был роман, о котором мало кто знал. Громов – знал. Не смотря на своё прекрасное отношение к Просвину, он ревновал, хотя даже себе в этом не признавался.
Навеяно постом http://pikabu.ru/story/na_zasedanii_pravitelstva_4057920
Да и денег было мало. Да и хлопотно. «Орел» сгнил, стоя на Волге у Нижнего Новгорода. И опять лезут иноземцы, норовят по локоть засунуться в русский карман… Что тут придумать? Пятьсот тысяч рублей на войну с ханом выложи, – Голицын без денег не уедет… Ишь, ловко поманил тремя миллионами! Вспотеешь, думая…
Зиновьев, захватив горстью бороду, проговорил:
– Наложить бы еще какую подать на посады и слободы… Ну, хошь бы на соль…
Князь Волконский, острый умом старец, ответствовал:
– На лапти еще налогу нет…
– Истинно, истинно, – зашумели бояре, – мужики по двенадцати пар лаптей в год изнашивают, наложить по две деньги дани на пару лаптей, – вот и побьем хана…
Легко стало боярам. Решили дело. Иные вытирали пот, иные вертели пальцами, отдувались. Иные от облегчения пускали злого духа в шубу. Перехитрили Василия Васильевича.
Алексей Толстой "Петр I"