Учитывая уровень моей удачи, данная история не такая уж необычные для моей жизни, но все ж я поделюсь, надеясь, что хоть кто-то даст дельный совет.
Вчера в вузе спускалась по лестнице, а из-за того, что люди по этой улице проходят в уличной обуви, вся лестница была мокрая. В общем-то не удивительно, что я как корова на льду подскользнулась и упала прям на свою пятую точку и прокатилась на ней лесинок так 5. Боль сразу покрыла нижнюю часть поясницы, но боль была терпимая. Из-за того, что я очень торопилась на пару, я встала и пошла дальше. Когда шла, больно было идти лишь на одну ногу, потом когда стояла возле кабинета, опять же не могла вообще опираться на одну ногу. После начала пары мы все расселись по местам, и вот тут-то и начался ад. Чем дольше я сидела, тем сильнее болела низ спины. Нашла более менее удобную позу, наклонившись в перед и уперевшись лишь на одну ногу, вытерпела половину пары со слезами на глазах.
Домой дошла все с той же болью на одну ногу. Посмотрела, синяка не было. Так как учусь я до 8 вечера, после прихода домой сразу легла спать. На спине вообще лежать не могу, болит прям самый верх того самого места, на животе тоже - тянет поясницу, болит низ живота и подташнивает.
Сегодня обнаружила огромной синяк который прям по середине копчик находится, чуть смещенный в бок, как раз на ту ногу, которая больше болит при хотьбе. В туалет "по большому" тоже неприятно ходить. Сидеть могу только в мягком кресле. Когда рукой трогаю, боль какая-то тупая, ноющая, но не острая, и болит именно между (извините, пожалуйста, за такие интимные подробности) ягодиц сверху.
Итак вопрос, это просто ушиб же или что-то серьезнее? Знаю, что надо в больницу к травмологу, но завтра два экзамена очень важных, и я просто не могу сейчас тратить время на покатушки в больницу. Очень надеюсь, что тут есть врачи или кто-то с образованием с похожим уклоном..
Очень надеюсь на дельные ответы. Про больницу знаю, съезжу после экзаменов.

Черно-фиолетовая груда мышц носилась по космическому кораблю (хотя, учитывая размеры, Гулу смело можно было назвать станцией) и уничтожала все на своем пути. Огромная, размером с половину Вергилия туша сносила некоторые особо обветшалые перегородки, не зная преград. Тварь передвигалась на четырех конечностях. Задние были гораздо короче передних и служили исключительно для бега. Зад твари венчался крохотным, можно даже сказать забавным (учитывая то, как активно вилял им монстр) хвостом. Передние конечности – какие-то гипертрофированно мускулистые, гранитоподобные лапы, были выгнуты, как у некоторых пород собак. Венцом же кровожадной твари являлись три головы, каждая из которых имела пасть норовившую цапнуть любого встречного.

Что, собственно, тварь безустанно и делала, размазывая каннибалов ровным слоем ошметков по полу их вотчины. Киллиан, застывший перед галопанелью, не без удовольствия наблюдал за расправой над выродками.

Изображение продемонстрировало мемору одну из немногих хаотичных контратак людей Дево. Несколько мужчин использовали груду хлама в одном из коридоров станции, как баррикаду и начали палить в тварь из нескольких орудий. Монстр приблизился, не обращая внимания на такие мелочи, как потоки когерентного излучения и выстрелы плазмометов и принялся «раскапывать» баррикаду, когда двое выродков «набросились» на него сзади. Полноценным отпором монстру назвать это было сложно, ведь только один из нападавших имел стрелковое оружие.

Эта безумная атака больше походила на агонию, загнанной в угол крысы.

Один из выродков бросился к твари с легким импульсником, а его совсем уж оптимистично настроенный товарищ прыгнул на спину монстра с ножом.

Как ни странно, именно атака второго достигла цели. Именно цели, ведь успехом назвать это было сложно. Каннибал – седеющий мужчина в кожаном фартуке, вонзил свой нож в спину монстра и повис на нем, как скалолаз на отвесной стене. Монстр и не думал стряхивать своего наездника, а продолжил крушить все вокруг. Товарищ «скалолаза» угодил в правую пасть твари и был перекушен пополам.

Груда хлама разлетелась в стороны, и монстр завершил разгром «ловушки», активно поработав над телами охотников зубами.

Лишь обезглавив последнего каннибала и прожевав его череп, тварь заметила присутствие наездника. Монстр повалился на зад и попытался стряхнуть помеху задней ногой. Киллиан даже улыбнулся, когда увидел, как коротенькая задняя лапа монстра активно бьет по воздуху, пытаясь почесать спину. Монстр наконец-то смог удобно устроиться и достать до лишенной волос спины пастью.

Обезумевший от страха каннибал так и висел на спине твари, не в силах отпустить кинжал. Зубы левой пасти монстра, работавшие с неимоверной скоростью, за несколько секунд превратили «скалолаза» в груду перемолотых останков.

Триумфальное шествие монстра по Гулу продолжалось.

Чернильные глаза, расположенные строго по бокам голов, постоянно выискивали жертву, а крохотные уши на трех лысых макушках были вздернуты, улавливая любые звуки.

Наблюдая за тварью, Сивар понял одну вещь - монстр не хаотично мечется по коридорам Гулу, уничтожая все живое. Тварь периодически останавливался и втягивала воздух двумя отверстиями, что совсем не выпирали из верхней части головы и поэтому не могли именоваться носом.

Тварь что-то искала.

Киллиан, наблюдая, как существо пробирается внутрь корабля, совсем забыв, что он сам на нем же и находится. Вспомнил мемор об этом, когда увидел, что монстр застыл у закрытой двери. Тварь разбежалась и ударила в перегородку всеми тремя головами.

Дверь в капитанскую рубку вогнулась.

Киллиан обернулся к двери и начал судорожно перебирать варианты спасения. Галопанели перестала его интересовать.

Он бросился к дальнему концу кабинета, в котором находилась ещё одна дверь. Киллиан замер у панели ввода, вспыхнувшей у двери рядом цифр и начал набирать первые попавшие комбинации. Дверь раз за разом отвергала Сивара. Скрежет гнущейся перегородки заставил Киллиана вжаться в стену. Он совсем по-детски сел и начал загораживать лицо руками, будто это могло спасти его от существа, чьи когти так легко разрывали листы многослойной корабельной брони. Монстр ещё раз разбежался и снёс дверь, словно та была выполнена не из прочнейшего материала доступного человечеству, а состояла из гнилых досок.

Трехголовое существо секунду озиралось, переминаясь передними лапами, словно в нерешительности. Потом тварь клацнула зубами, перекусив неподвижное тело Мозгуна, лежавшее рядом со входом, пополам и одним прыжком оказалось рядом с Дево. Капитан Гулу, о существовании которого Сивара совсем забыл, будто дикий зверь попавший в капкан, пытался отсечь себе руку ножом Таэра, который он таки смог вытащить из потолочной панели. Он уже начинал пилить себе кость, когда тварь, нависшая над ним словно грозовой фронт, разинула пасть и одним махом отсекла каннибалу голову. Центральная голова монстра начала пережёвывать череп Дево, усердно хрустя костями, крайние же чуть было не повздорили, начав набрасываться друг на друга в попытках решить, кому же достанутся самые лакомые кусочки капитана Гулу. Чавкая и раздирая плоть, они поедали человека, пока от него не осталось и следа. Киллиан вжавшись в угол наблюдал за всем этим не в силах двинуться с места. Страх и ужас в его голове невообразимым образом гармонировали с чувством удовлетворения, от того что этот тип именно так закончил свою жизнь. Если бы Киллиан был далеко от этой твари и ее жертвы, он бы даже улыбнулся - каннибал оказался съеден.

Тварь перешагнула кровавые ошмётки, оставшиеся от Дево, слизала огромным синим языком кровь с пасти и направилась к Киллиану.

Сивар зажмурился в тот самый момент, когда центральная пасть монстра застыла в десятке сантиметров от его головы.

Сивар не мог пошевелиться. Всякий раз, представляя себе момент смерти, он думал, что ему, как героям фильмов, которые изредка демонстрировали курсантам, дабы их мозги окончательно не изжарились от бесконечной муштры, привидятся все самые важные моменты его жизни - он увидит дом; увидит топаз с его необыкновенным небом; увидит детство - детство простого отпрыска Выживания, лишённое тепла и мелких радостей, навроде дней рождения и праздников. Но вместо этого был страх, обернувшийся в плащ из пробиравшего до пяток холода. В Лабиринте он не успел понять, не успел подумать, что его ждёт впереди. Адреналин от схватки с оборотнями, вперемешку с болевым шоком не давал мозгам нормально думать. Он просто не осознавал, что возможно уже никогда не откроет глаза. Но сейчас, когда он чувствовал дыхание скалоподолной твари, застывшей от него в считанных сантиметрах, он начал понимать. Тьма и пустота будущего кристаллизовалась в мириады осколков льда и кололи его нутро. Пронизывали его плоть, заставляя терять власть над телом.

«Неужели вот так бывает? Крошечный центр мироздания, крошечный мир, с собственными законами и причудами, может в раз перестать существовать? Неужели за этим белковым экзоскелетом не стоит ничего, что достойно существования и после смерти? Неужели крошечная вселенная моего тела и разума рассыплется на составляющие не оставив после себя и следа?"

Киллиан задавал себе эти вопросы и получал ответы от единственного возможного собеседника.

Тьма, прокравшаяся в него из гиперсна, тьма, поселившаяся в его душе с началом путешествия, злобно смеялась внутри его сознания, обдавая холодом. Она продолжала терзать разум Сивара иглами безнадёжности, приговаривая себе под нос:

«Конец… Конец… Конец»

Холодные иглы страха и боли, пронизывая тело мемора, выходили наружу и таяли, согретые все ещё бьющимся сердцем. Холодный пот морозил спину дрожащего всем телом Сивара.

Вывел Киллиана из состояния забвения, заставив прервать панихиду по самому себе, странный звук, доносившийся от монстра, который не спешил приниматься за трапезу.

Юноша открыл глаза. Их примеру собирался последовать рот Сивара, но тот вовремя смог остановить, начавшую было отвисать челюсть.

Трехголовый монстр и не думал расчленять свою жертву. Вместо этого он прижал головы к полу, согнув передние лапы, карикатурно задрал круп вверх и производил манипуляции отростком, заменявшим ему хвост. Довершали образ языки, вывалившиеся из двух периферийных ртов твари. Монстр возбуждённо дышал – именно этот звук и привлек внимание мемора, активно махая задом. Киллиан не сразу сообразил, что зверюга от него хочет, благо монстр оказался настойчив и указал «глупому человечишке», что от него требуется.

Зверь на секунду приподнялся и толкнул центральной головой кость, лежавшую между ним и юношей.

Свежеобглоданная, с ещё видневшимися шматками мяса, часть ноги человека (судя по размеру - она принадлежала Дево, так как Мозгун был маловат для такой внушительной части скелета) была выбрана зверем для забавы. Толкнув кость монстр вновь припал у полу раскуроченной капитанской рубки и нетерпеливо задергал хвостоподобным задозавершающим отростком.

Киллиану осторожно, как можно более плавно потянулся к кости, приковав внимание трёх мелких пар глаз чудовища. Стоило Сивару поднять вожделенный "снаряд", дрожь из хвоста подчинила все тело зверя, и монстр в нетерпении задергался.

Сивар что есть силы замахнулся и бросил кость в проход. Кость, вращаясь и скидывая с себя ещё не запекшуюся кровь, улетела во мрак, царивший в коридоре, словно флейта крысолова, увлекая за собой трехголового "вредителя". Зверюга, торопливо мельтеша лапами по гладкому полу и снося все на своем пути, бросилась вдогонку.

Сивар осторожно поднялся, только для того, чтобы быть прижатым к стене тварью, вернувшейся с выловленным в коридоре Гулу снарядом.

Зверь приблизился к Сивару, бросил к его ногам кость и принялся возбуждённо дышать, разгоняя тяжёлый корабельный воздух мощными лёгкими. Монстр секунду пялился на Киллиана, а потом перешёл в наступление, продемонстрировав человеку его – монстра, отношение. Шершавые, теплые языки твари, вывалившись из пасти на добрый метр, принялись елозить по Киллиану, пропитывая своей вязкой слюной волосы и комбинезон юноши. Трехглавый зверь не успокаивался пока Сивар почти полностью не покрылся слюной и лишь затем отступил. Да и сделал он это не из-за того, что лобызание наскучило - зверя привлекло к себе движение в дальнем углу рубки.

Киллиан присмотрелся и увидел, как "дыхательный аппарат" Мозгуна, медленно перебирая щупальцами-ножками, пробирается к расчлененному зверем человеку.

Продолжение следует... и будет сегодня, если мне не надоест)

Из четвертого класса тех, кто хорошо учился, отпустили на летние каникулы пораньше, объединив чаепитие на 9 мая с почти выпускным. Отстающих старушка-учительница решила стахановски подтянуть до конца мая, чтобы не оставлять на второй год в четвертом, и чтобы их не оставили через год на второй год в пятом. Четверо из оставшихся так и продолжали медленно читать по слогам и считать, пользуясь делениями на линеечке, до окончания школы.

Май в том году был на редкость теплый и мать вызвала бабушку с дедом сажать картошку. Они приехали и привезли мне в подарок велосипед. Я к тому времени надрессировалась чувствовать стыд при получении подарков, плюс мать с братом при удобных случаях попрекали тем, что оплата художки и проездного лежит на бабушке с дедом. Потому, держась за велик, я спросила у бабушки, почему все от них только мне, а брату ничего. Тут то и выяснилось, что бабушка с дедом с первого курса дают ему деньги на оплату жилья и дарят деньгами на праздники, потому что он взрослый. Сначала мать устроила скандал брату (ей часто приходилось занимать деньги, чтобы дать ему на жилье), потом во всем оказались виноваты бабушка с дедом, что не сказали ей (за прошедшие годы своих родителей она приглашала только на полевые работы, и они обычно говорили очень аккуратно, и только на те темы, что она сама заводила, чтобы не провоцировать), после того, как они уехали, виновата оказалась я, что спросила. Колхоз все равно еще не начинал пахать поля, и для посадки картошки было рано, в огороде у дома стояла вода, так что мать стала таскать меня с собой в садик, чтобы я не каталась на велике по деревне.

Около недели я ходила с ней в садик, красила веранды, песочницы, щиты для песочниц и остальное деревянное, убирала сухую траву и ветки с площадок. Чаще, когда она с группой уходила укладывать на сончас, мне можно было идти домой. Если погода была не слишком жаркая, оставалась до конца работы, это до восьми вечера. К концу работ был день, когда мы вышли к семи утра, а возвращались уже поздно, почти в девять вечера, потому что переворачивали кровати и укрывали вещи в одной из оставленных до осени групп. Войдя в квартиру, я сразу бросилась к кухне и стала что-то есть, на что мать брезгливо сказала что-то вроде "тебе бы только жрать, я вот совсем не хочу есть". Я ответила, мол, ты же в садике ела. Она так удивилась, сказала "Ой, а ты как будто нет". Я тоже удивилась и сказала, что нет, кто ж мне даст. У нее как будто что-то включилось, сообразила, что на меня и правда питание не рассчитано, сразу зашуршала в холодильнике, приготовила быстро поесть, потом несколько дней беспокоилась о том, чтобы собрать мне с собой еды, и в садике усаживала в переходнике с мойкой, давала что-нибудь неучитываемое, типа супа, компота. Потом привычно обвинила меня, что я езжу по деревне на велике, чтобы всем рассказывать, что меня мать не кормит, и велик мне подарили, чтобы ее опозорить. В начале июня посадили картошку, на этот раз без бабушки с дедом, потому что она не хотела их видеть, раз они договорились со мной ее позорить, и почти сразу после картошки отправила меня в лагерь на три смены.

Перед лагерем дали листовку с перечнем рекомендованного минимума вещей и одежды, но сумку собирала мать и заменила все шифоновыми платьями, чтобы было красиво и не жарко. На случай холодной погоды съездила в город и купила спортивный костюм, который ей понравился. Он реально был теплый, двухсторонний, то есть его можно было носить то одной стороной, то другой. То голубенькой шерстяной с серебряной вышивкой, то бархатной фиолетовой со стразами. В последний день перед отъездом я, паникуя, пока мать была на работе, таскала кухонный стол из кухни в прихожую и перерывала антресоли. Мои поиски увенчались успехом, и в сумку под платья я закопала наименее плесневелые джинсовые шорты брата десятилетней давности и пару его футболок тех же времен. По приезду в лагерь выяснилось, что это чужой лагерь. То есть все из нашей деревни, тоже поехавшие в лагерь, оказались в лагере через речку. А тот лагерь, куда я попала, был бывшим санаторием, в него отправляли в основном по социальным путевкам и программа с питанием были получше, чем в обычном, и корпуса только каменные.

День заезда был пасмурный, так что я была в теплом костюме, серебряной вышивкой наружу, и настолько выделялась таким богатством наряда среди приехавших по социальным путевкам, что ко мне подошла хореограф и спросила, глядя на вышивку, являюсь я звездой танцев или пения в мире снаружи. Голос у меня всегда был тихий, но со временем жизни с матерью развилась пластичность движений и походки (потому что звук, типа скрипа мебели, или, не дай бог, шагов и звяканья ложки в чашке, мог вызвать обвинения в желании смерти родной матери), так что я сказала, что танцев. И не прогадала, потому что поющие все три смены пели Смуглянку и песенки типа голубого вагона, рисующие все три смены переводили мел на асфальте, а вот хореограф все три смены садила свою группу пару раз в неделю смотреть Триллер Майкла Джексона, чтобы посмотрели на движения настоящих мастеров. Чаще она забирала для просмотра на время тихого часа, чтобы завистники не мешали, иногда уходила, оставив нас с видиком, и мы смотрели Зубастиков, Гремлинов и фильмы с Джеки Чаном с ее кассет. В конце последней смены она привезла только вышедшую Смертельную битву в гнусавой озвучке и смотрела вместе с нами, призывая думать о том, как двигаются актеры.

В общем-то, это было единственное счастливое лето. Бабушка с дедушкой приезжали почти каждую неделю, купили и привезли мне купальник, брали под расписку меня и двоих-троих на речку на весь день, привозили сладости. Как-то они, уже прощаясь со мной и друзьями, стояли у ворот лагеря, в это время к воротам подъезжал оранжевый пазик. Сначала я подумала, что у нас такой же возит детей с отделений в школу, а потом мы все трое одновременно заметили высокую белую прическу, как у матери, за пыльным окном. И втроем замолчали и застыли, но это оказалась не она, до сих пор помню то облегчение. Я еще в первые дни первой смены наменялась одеждой с малоимущими, включая королевский костюм, и дико боялась после первой смены ехать домой на перерыв в несколько дней. Но мать ничего не заметила, у нее была проблема поважнее - брат заканчивал техникум, вместе с окончанием техникума у него кончалась отсрочка, и надо было где-то брать денег, чтобы он мог спрятаться от ужасов Чечни. Она даже не была против того, чтобы оставшиеся до второй смены дни я жила в городе у бабушки с дедушкой, но успела меня упрекнуть, что пока я отдыхаю в лагере, в огороде ничего не посажено. Вдохновленная ее равнодушием к чужим шмоткам на мне, я выгребла наменянную одежду под кровать, набила сумку другой одеждой, которая мне не нравилась, и уехала обогащаться. Одни штаны, полученные в результате такого обмена, я носила до 18 лет, потом у меня их украли соседи по квартире, а балахон с волком тоже оттуда похоронила вместе со своим псом в позапрошлом году.

Всего за то лето я прибавила почти 20см роста, и больше 10 кг веса, во время последних измерений в лагере была 150 с мелочью см и почти 50кг веса. Такой рост остался у меня еще на 4 года. Из лагеря уезжала с напутствием хореографа заниматься танцами - из ее группы только у меня без усилий получалась лунная походка, и она была в восторге от моей ритмики.

Вернувшись, обнаружила пропажу велика, тамагочи и брелков - мать все раздарила бедным детям алкашей, которым не так повезло в жизни, как мне, но они не такие жадные, и конечно же, поделятся этим чертовым великом, который негде хранить (балкон в квартире, сараюшка у дома, подвал с картошкой). Бедные дети не поделились великом, потому что их бедные родители успели его пропить.

В пятом классе после нового года мы с классом поехали в музей, там в коридорах стоял запах старого лака и дерматина, напомнивший мне занятия в клубе лагеря, так что в конце экскурсии повторяла лунную походку, одноклассников это впечатлило, они пытались повторить и требовали объяснений, как я это делаю. Я объяснить не могла, замедляла движения, под конец от попыток сама запуталась и стала вспоминать, как же это, уже перед выходом. По лестнице спускались долго, с остановками, классная собирала отставших, мне стало скучно, я пыталась еще раз вспомнить движения, что привело к тому, что спустилась я вниз, пересчитав ступеньки задницей и хватаясь руками за перила. Всем было смешно, кроме отставших - они не застали зрелища, классная тоже поржала. Через пару дней у меня заболела жопа, сильно. На уроках сидела, перекосившись на одно полужопие, дома попробовала пожаловаться матери, что болит спина, она отмахнулась, что жопе легче, и я уже не видела возможности пожаловаться на жопу. Через пару недель, проснувшись, я не смогла встать, почти не чувствовала левую ногу, правая была как онемевшая после судороги. Когда сказала об этом матери, она сказала не придуриваться и резко дернула меня за плечо, в ответ у меня как будто дернуло током через плечо и шею и я упала в обморок. Когда очнулась, боль в жопе ушла на последний план, жгло шею и плечо, болела поясница, фельдшер стоял надо мной со скорбным видом и ждал скорую. В районной больнице выяснился вывих и перелом копчика и редкий компрессионный поясничном, через несколько дней в областной нашли нередкий компрессионный в шейно-грудном, небольшие грыжи в поясничном и растяжение какой-то там мышцы в плече. Всего в больницах я пролежала до начала мая, из гипса был только ошейник. В начале мая меня выписали домой, почему-то не дали табель с оценками, под конец мая мать пошла со мной в школу, договориться, чтобы я сдала годовые контрольные. Там нам встретился физрук, который выразил сожаление, что меня больше нет в его секции по баскетболу (в том году я была выше всех в классе), и сказал, что проблемы с позвоночником исчезнут, если спать на досках.

Итого, в конце мая мать заказала щит из фанеры и досок народному умельцу, и с начала июня я спала на нем. Сначала было нормально, но потом или после картошки, или из-за щита, утром стала просыпаться с деревянной спиной. И дико хотелось в туалет несколько раз за ночь, что было проблемой - потому что надо было тихо встать, что уже проблема, когда сразу под простыней начинаются доски с фанерой, потом тихо подойти к двери в комнату, где спит мать, открыть свою дверь, стараясь не скрипеть ей, пройти через комнату к двери туалета, не скрипнув полом, открыть дверь туалета, не скрипя ей, и вот оно! Если по дороге я чем-то скрипела или брякала, мать шипела сквозь сон, что днем не высраться, еще и ночи захватит, и у меня не получалось расслабиться на унитазе, так что приходилось возвращаться, ждать, пока она заснет, и повторять по новой. Итого, если раньше, пока матери нет дома, а я пришла из школы и не еду в этот день в художку, я могла почитать или посмотреть телевизор, попытаться прибраться в ванной (дико ценные тряпки и банки, упиханные по всем углам, нельзя было трогать при матери), перебрать свои сокровища, то теперь я приходила из школы и срочно преступно спала часов с 2-3 дня до 7-8 вечера на диване, закрыв дверь на цепочку. Иногда я высыпалась за день и ночью уходила в туалет или ванну читать, там всегда было достаточно хлама, чтобы сунуть книжку под него, если мать вдруг просыпалась.

Перед шестым классом ездили на осмотр и невролог уточнил насчет спального места, мать похвасталась щитом и его ценой, тот ее грубо отчитал и нарисовал на бумаге, как должны выглядеть слои ортопедического матраса. После этого мне постелили на щит два ватных одеяла, и это было прекрасно целый год. Потом именно эти одеяла понадобились брату, и их заменили, по выражению матери, пуховой периной. Это было старое пуховое слежавшееся комками шелковое одеяло. За счет шелка оно ездило от малейшего движения, и часто я просыпалась опять же на щите, но уже без прослойки в виде одеяла и простыни.