Выросшая в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая этническая казашка Гульзира Ауелхан рассказывает, как поехала на родину за благословением отца, а оказалась в «центре профессионального обучения и повышения квалификации», где «учеников»-мусульман кормят свининой, а за слезы и жалобы воспитатель бьет дубинкой по голове.
17 июля 2017 года 38-летняя Гульзира Ауелхан перешла границу Казахстана и Китая на пограничном пункте «Хоргос», была задержана и доставлена в полицию. 19 июля ее отправили в лагерь. Выйдя оттуда в октябре 2018 года, Ауелхан еще три месяца проработала на китайской швейной фабрике и только в январе 2019-го вернулась в Казахстан к мужу и дочери.
Выросшая в Китае женщина говорит на диалекте казахского языка, распространенном в Синьцзяне. Во время разговора корреспондент «Медиазоны» не всегда точно понимала слова Ауелхан, как и она — вопросы журналиста; эти трудные места в тексте сопровождаются примечаниями.
Благословение
Я родилась и выросла в Синьцзяне, там сейчас живут мои родственники и пожилой отец. Я тоже жила в Синьцзяне, пока дочке не исполнилось десять месяцев, а в 2014 году переехала в Казахстан к мужу. Он и дочка — граждане Казахстана, мне же выдали временную регистрацию. Мой отец тяжело болен, он инвалид первой группы и прикован к постели. Я решила, что нужно его навестить и успеть взять его бата («Бата алу» — тюркский обычай получения благословения. Обычно «бата» дают старейшины рода) перед смертью.
«Ты стала другая»
В июле 2017 года я отправилась к отцу в город Кульджа, это Или-Казахский автономный округ Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая.
Я переходила границу через таможенный пункт «Хоргос». Китайские пограничники, увидев, что я приехала из Казахстана, задержали меня, надели наручники и насильно затолкали в машину. Меня отвезли в ближайший полицейский участок, несмотря на то, что я очень просилась к отцу. Хочу заметить, что в Китай я приехала законно, ничего не нарушала. Причина, по которой меня задержали — пребывание в Казахстане и моя вера в ислам.
Пока с границы меня довезли до здания местной полиции, наступила ночь. В участке у меня взяли кровь из пальца, задавали вопросы про меня и мою семью, родных. Спрашивали, зачем я ездила в Казахстан, что я там делала, почему уехала из Синьцзяна, заставляли читать хвалебные тексты про Синьцзян, сфотографировали меня и отпустили, но забрали все документы. Сказали, что на следующий день я могу приехать за документами. Я переночевала у родственника, отдохнула и снова поехала в участок за своими документами, оттуда собиралась поехать к отцу. В участке полицейские сказали, что я «стала другая» и меня «нужно перевоспитать и отправить в лагерь на 15 дней». Я попросила перед лагерем дать мне возможность увидеть отца, уверяла, что никуда не убегу, но меня не слушали и сразу повезли в лагерь. Я пробыла в нем не 15 дней, а 15 месяцев.
По сведениям Human Rights Watch, китайские власти как минимум с 2017 года массово собирают образцы ДНК проживающих в стране уйгуров и казахов. Забор крови проводится под предлогом бесплатного медосмотра. Биометрические данные всех жителей региона в возрасте от 12 до 65 лет хранятся в единой базе данных.
Первый день в лагере
Когда меня привезли в лагерь, то сразу отправили в баню, велели раздеться и помыться. В бане установлены камеры, за нами все время следили. После того как я помылась, мне выдали одежду. В лагере была форма. Мне велели надеть красный шапан и черный кажекей (шапан — традиционная верхняя одежда, распространенная в Центральной Азии, напоминающая кафтан; кажекей — казахский женский жилет. Хотя собеседница «Медиазоны» не смогла описать лагерную форму другими словами, в репортажах из Синьцзяна можно видеть заключенных в черных куртках с красными рукавами. Когда корреспондент показала Гульзире Ауелхан эти кадры, та подтвердила, что носила именно такую куртку — МЗ).
10 сентября 2017 года Human Rights Watch опубликовала доклад о гонениях на мусульман в Синьцзяне. По данным правозащитной организации, с апреля 2017 года тысячи уйгуров и представителей других тюркских меньшинств удерживаются в лагерях «политического перевоспитания». В лагеря отправляют без суда и следствия; поводом может стать соблюдение мусульманских обрядов, выезд в другую страну или использование мессенджеров, запрещенных в Китае; бывшие узники рассказывают о пытках, запугивании и жестоком обращении со стороны надзирателей. «Би-би-си» в своем расследовании публиковала спутниковые фотографии одного из подобных объектов, Международный консорциум журналистов-расследователей и New York Times обнародовали официальные инструкции для начальников лагерей. По данным ООН за 2018 год, всего в таких учреждениях могло содержаться до миллиона заключенных. В 2018 году власти Китая признали существование «центров профессионального обучения и повышения квалификации» на территории Синьцзян-Уйгурского автономного района. Летом 2019 года журналистам разрешили побывать в некоторых лагерях — им показали, как «ученики» танцуют, поют и рисуют.
Красный цвет обозначал, что я приехала из другого государства и потому являюсь самым злостным нарушителем. Были еще женщины в синих и желтых шапанах. Когда я оделась, меня отвели в класс, где шли занятия. В классе было около 50 женщин. Сам лагерь огорожен высоким забором, на окнах стоят решетки, женские общежития отделены от мужских, повсюду охрана и камеры слежения.
Уколы, свисток, допросы и жолбарыс
В лагере топчут человеческое достоинство, личность, индивидуальность, веру. Каждый день мы учили китайский язык. За слезы и жалобы на руки и на ноги надевают наручники, бьют дубинками. В туалет можно сходить два раза в день в ведро: утром и вечером. На все дается две минуты, если сидишь больше двух минут, воспитатель бьет по голове дубинкой. В лагере мне подстригли волосы, брали кровь на анализы, но никогда не рассказывали, для чего. Через три месяца после поступления в лагерь мне сделали укол, потом было еще несколько уколов. Какой препарат мне вкалывали и для чего, я не знаю, но после него я всегда чувствовала себя плохо, появлялась слабость. Некоторых женщин ночью забирали куда-то, они возвращались под утро, лица их были в синяках и ссадинах, под ногтями кровь. Они говорили, что упали с кровати, а мы боялись спрашивать. У нас не было никаких человеческих прав, нас считали преступниками.
Внутри лагеря нет часов, я никогда не знала, сколько сейчас точно времени. Просыпались мы по свистку. Нам сразу давали веники, мы подметали комнату, нужно было убраться за несколько минут, это все тоже делалось по свистку. Потом был завтрак — черный чай и лепешка. После этого учитель отводил нас в класс. 45 минут идет урок китайского языка, следующий урок — проверочная работа. Затем на четырех страницах надо написать раскаяние: зачем я поехала в Казахстан, зачем я читаю намаз. После того, как написал это, надо прочитать вслух с интонацией, эмоциями. Учитель спрашивает, какое у тебя настроение, с радостью ли ты посещаешь школу. На уроках часто учитель говорил, что нельзя верить в религию, что религия — зло, мы все должны отказаться от намаза, и что после смерти нет загробной жизни.
Потом приносили обед — обычно это был белый рис, иногда со свининой (Коран запрещает употребление свинины в пищу). Кому-то из учеников поручали разложить и раздать обед. После обеда давалось время на отдых. Потом по команде «вставайте!» мы вставали и пели песни на китайском языке, в песнях мы хвалили Китай, пели о том, что в Китае хорошая жизнь, восхваляли партию и ее политику. После этого мы читали книги на китайском языке про Китай. Потом ужин — снова черный чай с лепешкой. К этому времени уже темнело. Охранник и учитель заводили нас в общежитие. Мы садились на стулья и по команде «ложись!» по очереди ложились в свои кровати.
Нам запрещали между собой общаться, смеяться, задавать вопросы учителю можно было только по делу, подняв руку и получив разрешение. Нельзя было даже кашлять. Если очень хочется кашлянуть или чихнуть, нужно сначала получить разрешение учителя. Тех, кто нарушал правила, отводили в камеру и сажали на жолбарыс (по-казахски — «тигр»; металлический стул с замками для рук, ног и туловища, сидя на котором, невозможно пошевелиться — МЗ). Меня несколько раз отправляли на жолбарыс, потому что я сильно скучала по дочке и мужу и плакала. На жолбарыс могли посадить на шесть, 12 или 24 часа.
За 15 месяцев меня 19 раз вызывали на допросы. Следователи спрашивали, хорошо ли жить в Синьцзяне, вернусь ли я из Казахстана, разведусь ли с мужем, читаю ли намаз, читают ли намаз мои родственники и семья, была ли я за границей и есть ли у меня там какие-нибудь связи. Мне запрещали рассказывать родственникам, которые иногда приезжали ко мне, что происходит в лагере. Меня ругали и говорили, что мой брат должен поменять имя. Его зовут Самидин. Они думали, что слог «дин» это казахское слово дiн — вера. Меня обвиняли, в том, что я поехала во «враждебное» государство. По их словам, у Синьцзяна есть 26 государств-врагов, в том числе и Казахстан. В список врагов входят Америка, Германия, Украина и другие зарубежные страны. Мне говорили, что у меня «одурманенная» голова. Все это они мне говорили на каждом допросе и по многу раз.
В лагере я не видела своими глазами умерших, но было много врачей и медсестер. У меня часто болел желудок, медсестры давали мне лекарства. С более серьезными заболеваниями обращались к врачу. На десять женщин приходился один воспитатель, к которому можно обратиться с проблемой, но нельзя ни на что жаловаться. В лагере я замечала женщин с различными недугами. Например, были немые женщины и инвалиды. На собраниях нам говорили: «Даже если у вас нет рук и ног, у вас есть внутренние органы, почки и печень». Мы все боялись.
Китайская власть точно знает о лагерях. Нас часто собирали пред чиновниками, которые говорили, что у каждого государства есть свои законы и другие страны не имеют права вмешиваться во внутреннюю политику Китая. Однажды в лагерь приехала проверяющая комиссия. Воспитатели велели нам привести себя в порядок, аккуратно причесаться. Тем, кто знал китайский язык, велели сказать, что нам нравится в лагере, мы многому учимся, что нас кормят курицей и бараниной, и за это мы благодарны партии. Когда члены комиссии вошли в класс, мы встали в знак уважения и снова сели на свои места. Комиссия с нами не разговаривали, никаких вопросов не задавала. Мне показалось, что среди них были иностранцы.
Как муж Гульзиры пытался ее спасти
В лагере нам разрешали говорить по телефону с родственниками один раз в неделю по пять минут. Все разговоры прослушивались и записывались. Всегда надо было говорить только хорошее, что у меня все хорошо, я здорова и просто учусь. Замужним женщинам разрешали по одному свиданию с мужем в месяц. Женщины рассказывали, что для таких свиданий есть отдельная комната. Свидание длится два часа. В этой комнате также есть видеокамеры.
Родственники иногда приезжали ко мне, но они всегда боялись, что их тоже заберут в лагерь. Свидание длилось 15 минут. Перед встречей на ноги и на руки надевали наручники. Первое время между мной и родственниками была решетка, потом ее убрали, но все разговоры всегда записывались. Через родственников я передала мужу, что если он меня не вытащит, я умру в лагере.
Все 15 месяцев, что я провела в лагере, у меня не было никакой возможности выйти на связь с мужем. Я не знала, жив ли он и моя трехлетняя дочь, здоровы ли они, ищет ли муж меня. Но теперь я точно могу говорить, что благодаря его стараниям меня отпустили. Муж через родственников узнал, что со мной произошло, и обратился в организацию «Атажұрт еріктілері», тогда их лидером был Серикжан Билаш. Он помог моему мужу грамотно составить жалобы в международные правозащитные организации. Он предал нашу ситуацию огласке. Домой к моему мужу приезжали журналисты, он всем обо мне рассказывал. Нам кажется, я вышла благодаря шуму, который подняли из-за меня мой муж и «Атажұрт еріктілері».
Общественная организация «Атажұрт еріктілері» («Волонтеры родины») с 2017 года помогает казахам, бежавшим из Синьцзяна в Казахстан, узникам лагерей и их родственникам. В марте 2019 года бывший лидер организации Серикжан Билаш был арестован по подозрению в возбуждении розни (статья 174 УК РК). 16 августа Ауэзовский районный суд Алматы признал его виновным и приговорил к штрафу в размере 110 000 тенге (280 долларов США) с запретом руководить общественными объединениями в течение семи лет. Билаш подписал соглашение о признании вины; «Атажұрт еріктілері» продолжает работу.
Официальная позиция Казахстана в вопросе соблюдения прав человека в Синьцзян-Уйгурском автономном районе двойственна. В 2017 году МИД начал с Пекином консультации о судьбе этнических казахов. В 2018 году Кайрат Абдрахманов, занимавший тогда пост министра иностранных дел, сообщил об освобождении из лагерей девяти человек и «работе по еще 170 казахам». В декабре 2019 года президент Касым-Жомарт Токаев в интервью Deutshe Welle высказался о проблемах этнических меньшинств в Китае так: «Идет какое-то намеренное нагнетание вокруг этой темы. Казахстан не должен стать территорией так называемого глобального антикитайского фронта».
Посол Китая в Казахстане Чжан Сяо называет сообщения о содержании казахов в исправительных лагерях «ложью» и «дезинформацией». По его словам, политика властей в Синьцзяне «направлена на борьбу с терроризмом и радикализмом».
В октябре 2018 года из лагеря выпустили 250 человек. Я была среди них. Я наконец-то поехала домой к отцу, оттуда позвонила мужу и увидела на фотографии дочь.
После выхода из лагеря есть два пути: ежедневная работа на фабриках —или, скорее всего, через время тебя снова заберут в лагерь, если не убежать из страны. Я согласилась поработать три месяца на швейной фабрике, мне пообещали за это 600 юаней (около 86 долларов США). На деле заплатили только 230 юаней (33 доллара США).
Я шила варежки. Работала каждый день, почти без выходных. Когда три месяца подошли к концу, мне предложили остаться на фабрике еще на год и велели подписать договор. Сказали, если я не подпишу договор, меня снова отправят на перевоспитание. Я испугалась, но все равно не стала ничего подписывать. В туалете по телефону я обо всем рассказала мужу через WeChat — это китайский мессенджер, похожий на WhatsApp. В тот же день на фабрике провели собрание. На глазах у всех охранники вытащили меня из толпы работников и повели в подвал фабрики — это подземная тюрьма. Меня посадили на жолбарыс, заковали руки, ноги и живот, вылили на меня тазик холодной воды и ударили током. От боли я не могла плакать и даже сглотнуть слюну. Под ногти на руках и на ногах загоняли иголки. Этот день длился для меня как год. Я думала, что умру.
Прежде чем я ушла с фабрики и из лагеря, меня заставили подписать около 70 документов. Я не поняла, что я подписывала, но без этого меня бы не выпустили.
Возвращение
В конце 2018 года я приехала в Казахстан. На казахстанской границе меня спросили сотрудники, что я так долго делала в Китае. Я рассказала им все и ответила на их вопросы. В Казахстане я смогла получить вид на жительство, но еще не получила гражданство. Без него я не чувствую себя защищенной.
За то, что я рассказываю, как издеваются над мусульманами в Синьцзяне, мне в WhatsApp приходят с незнакомых номеров угрозы. Мне пишут сообщения с примерно таким содержанием: зачем тебе политика, предательница, сумасшедшая, не торопись, настанет твой час и ты за все ответишь, в любой момент мы можем забрать тебя назад.
Сейчас вместе с мужем и дочкой мы живем в поселке Шелек Алматинской области. Мы живем только на заработки мужа, я не могу работать: после лагеря и фабрики здоровье сильно ухудшилось. После уколов, которые нам вкалывали, я постоянно чувствую слабость во всем теле, быстро устаю, у меня кружится голова. Лагерь перечеркнул мою жизнь, сейчас я пытаюсь все начать заново.
Источник: https://mediazona.ca/article/2020/01/23/gulzira
