Истории с Сухаревки
Книга В.А. Гиляровского "Москва и москвичи".
Книга В.А. Гиляровского "Москва и москвичи".
"Просто Рим. Образы Италии XXI" Аркадий Ипполитов
Папа Бонифаций VIII объявил 1300 год Giubileo, то есть Юбилеем, использовав для названия древнееврейское слово בוי, йовель, означающее торжество по истечении круглого срока со дня какой-либо даты. Папская булла, распространённая по всему католическому миру, пообещала, что паломники, прибывшие в Рим в течение этого года, получат полное отпущение всех грехов. Европа как раз только-только научилась отслеживать и отсчитывать столетия. Народу стеклось в Рим со всей Европы огромное количество, денег этот удачный рекламный ход принёс множество, так что в дальнейшем папы, движимые жадностью, сократили срок между празднованиями. Бонифаций VIII объявил, что Giubileo отмечается раз в столетие, но затем праздник стали отмечать каждые пятьдесят, а потом и двадцать пять лет, причём папы оставили за собой право объявлять внеочередные Giubileo, чем пользуются по сей день. Бонифаций, у которого закружилась голова от денег и популярности, что ему принёс Юбилей, в 1302 году выпустил буллу, известную как Unam Sanctam, «Единой Святой», гласящую, что папе принадлежит не только власть высшая, метафизическая, но и земная.
Бонифаций переоценил свои силы. Утверждение, что папа держит в руках меч не только правосудия церковного, но и правосудия светского и может судить и карать любого владыку, сам же оставаясь не подсудным никакому земному суду, тут же привело к открытому конфликту с французским королём Филиппом IV. Король в ответ на Unam Sanctam созвал в Париже представителей всех сословий, то есть дворянства, духовенства и купечества, что положило начало французским Генеральным штатам, и голосом единой нации осудил Бонифация VIII, предъявив ему всевозможные обвинения, в том числе в ереси, педерастии и симонии. Не обращая внимания на неприкасаемость папы, король посадил чучело наместника Бога на скамью подсудимых перед всей Францией. Бонифаций ответил на это отлучением от церкви короля и всех французов, его поддерживающих, тем самым призвав народ к неповиновению королевской власти. Но готика – не романика. Филиппа отлучение не испугало, и он в сентябре 1303 года послал в Италию вооружённый отряд под предводительством Гийома де Ногаре с тем, чтобы арестовать папу, препроводить во Францию и заставить предстать перед судом. В Риме французов поддержали римские аристократы под предводительством Якопо Колонна, прозванного Sciarra, «Яростный», представителя семейства, враждовавшего с папами. Бонифаций бежал в Ананьи и спрятался в крепости-дворце этого города, издавна служившей папам убежищем. Гийом де Ногаре и Якопо Колонна осадили папское убежище, заставили сдаться и заключили папу под стражу, требуя от него отречения. Вскоре Бонифаций был освобождён восставшим народом, теперь выступившим на его стороне, и вернулся в Рим, но через месяц умер
Что именно произошло в Ананьи, никто не знает, а кто знал – того уже давно нет на белом свете. В истории это событие получило название «Беспредел в Ананьи» или «Пощечина Ананьи». Существует версия, ничем не подтверждённая, что Гийом де Ногаре в ответ на отказ Бонифация от отречения ударил его по щеке рукой в латной перчатке, после чего тот и отдал Богу душу из-за нервной горячки, полученной от пережитого унижения. Ударил ли Гийом де Ногаре папу или нет, неизвестно, но Пощёчина Ананьи символично положила окончательный конец претензиям Святого Престола прямо ставить свою власть выше власти светских владык. После смерти Бонифация VIII влияние французского короля на дела папской курии усилилось, поэтому в 1305 году папой был избран Климент V, француз по рождению. Известие о своём избрании, будучи архиепископом Бордоским, он получил на территории Франции. В Рим новый папа просто не поехал, избрав местом для своей инаугурации Лион, что было вопиющим нарушением всего порядка папской коронации. В 1309 году Климент V обосновался в Авиньоне. С этого момента начался так называемый период «Авиньонского пленения пап», длившийся без малого семьдесят лет, вплоть до 1377 года.
Авиньонское пленение мало походило на тюремное заключение. Папам и папскому двору вблизи Лазурного Берега было очень хорошо. В Авиньоне им был выстроен грандиозный дворец, туда переехала курия, образовавшая блестящий двор, и теперь в Авиньон, а не в Рим текли деньги, собираемые папой со всей Европы. Франция подмяла под себя Рим, и высокая готика, давшая миру великие соборы, в Вечном городе практически неощутима. В то время как блеск и роскошь Авиньона стали нарицательными, Рим хирел. В город, покинутый папской властью, приток паломников резко сократился, население беднело. К тому же оно было угнетено разбойниками-аристократами, обиравшими его до последней нитки. Петрарка и Катерина Сиенская в голос рыдали над упадком Вечного города, а папы в ус не дули
Известно, что при Августе Рим был поделен на 14 районов, эквивалент нынешних столичных округов, пусть и не совсем совпадающих с ними по размерам и очертаниям. Каждый из районов имел свою администрацию. Ведь обеспечение жизнедеятельности миллиона или даже полутора миллионов человек – задача не из легких. Нам неизвестны подробности организации местного управления, но мы легко можем вообразить все трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться. Так будет продолжаться не одно столетие. Например, более двух веков спустя, при императоре Константине, Рим насчитывал 423 дороги, 29 больших улиц, 322 крупных перекрестка. Попробуйте представить громадную работу по обслуживанию всех этих дорог, по обеспечению исправности фонтанов, снабжавших водой население, по обнаружению незаконных построек и наказанию застройщиков, по улаживанию соседских споров между владельцами лавок и тому подобное? И все это не только в отсутствие телефонов, компьютеров, информатизированных архивов, но и без бумаги, ручек и чернил.
https://www.amusingplanet.com/2019/01/forma-urbis-romes-gian...
Римские чиновники располагали в работе ценным инструментом – речь идет об эквиваленте кадастра. Во время съемки одного из выпусков «Улисса» мы сняли несколько фрагментов тогдашней «кадастровой» карты, знаменитой forma Urbis, воспроизводящей план Вечного города на уровне земли. Благодаря ему можно изучать форму и размеры магазинов, глубину колоннад, изгибы улочек и даже расположение фонтанов. Известно несколько вариантов этой карты, созданных на различных этапах истории императорского Рима. Мы знаем, что их вырезали на пластинах из белого мрамора. К сожалению, до нас дошли лишь немногие фрагменты, с помощью которых удается реконструировать только небольшую часть города. Остальное было пережжено в известь в эпоху Средневековья или пошло на отделку стен…
Но, даже рассматривая отдельные плиты, понимаешь все богатство повседневной жизни в императорском Риме. При написании этой книги я базировался на некоторых фрагментах карты для реконструкции маршрутов и описаний улиц. Одним словом, многие мои зарисовки жизни на улицах Рима воспроизводят реальные места, запечатленные на forma Urbis, с учетом расстояний между зданиями, наличия колоннад, расположения магазинчиков и даже «баров» той эпохи.
При взгляде на карту поражает ее детальность, плод великого профессионализма тех, кто замерял размеры каждой лавки, храма и здания. Были даже найдены пластины, забракованные по причине мелких погрешностей. Это позволяет понять строгость, на грани с педантизмом, римских властей в деле хранения информации, от которого, разумеется, зависел и тщательный контроль, и эффективное управление территорией.
Анджела А. "Один день в Древнем Риме. Повседневная жизнь, тайны и курьёзы"
https://royallib.com/book/andgela_alberto/odin_den_v_drevnem...
Когда начала расширяться власть Рима, стало ясно, что небольшой остийский речной порт совершенно недостаточен. Необходимо было справляться с постоянно возрастающим потоком грузовых судов, доставлявших в Рим продовольствие и прочие товары. Корабли, привозившие знаменитое зерно для столицы, слишком большие, чтобы подходить близко к берегу, бросали якорь в открытом море, где товары перегружали на малые суда. Либо плыли до Путеол, и уже оттуда корабли меньших размеров поднимались вдоль берега к Остии.
Короче говоря, для столицы империи явно требовался порт побольше. И император Клавдий затеял строительство гигантского порта к северу от Остии, порта Клавдия. Были сооружены два арочных мола, которые с двух сторон «обнимали» море, образуя гавань площадью 64 гектара. Гавань вмещала целых двести кораблей.
Но, вероятно, самым впечатляющим сооружением стал маяк. Инженеры привели сюда огромный корабль, на котором Калигула перевез из Египта монументальный обелиск, стоящий ныне на площади Святого Петра. Эти корабли были «авианосцами» того времени, их строили специально для транспортировки особого груза и использовали лишь единожды. Его вытащили на берег в Путеолах (современный Поццуоли) и оставили стоять как памятник римскому судостроению.
В Остии же римские инженеры вывели мегакорабль Калигулы в море и затопили его, заполнив бетоном. Таким образом был создан искусственный остров, на котором и возвели портовый маяк, формой своей напоминавший знаменитый Александрийский.
Порт Остия, вдалеке порт под названием "Порт"
Порт Клавдия оказался полной неудачей, бури топили корабли в гавани, она постоянно заполнялась песком, требуя невероятных расходов на чистку. В итоге Траян построил новый порт. И он был настоящим шедевром.
Создавал его великий архитектор, Микеланджело античности, — Аполлодор Дамасский. Строительство велось двенадцать лет, но в итоге римляне получили уникальное для того времени сооружение: новую гавань, соединенную со старой, но уведенную вглубь материка, она имела форму правильного шестиугольника, с пристанями общей протяженностью 2000 метров.
Сооружение площадью 32 гектара, которое и сегодня с высоты птичьего полета поражает своим совершенством и красотой. Порт не только полностью отвечал потребностям города, но и имел смелую новаторскую форму. Мы можем сравнить его со стеклянной пирамидой над входом в Лувр.
Специально прорытый канал соединил Тибр с морем, вдоль пристаней выросли новые склады.
А вот это тот самый "Порт"
И это тоже своего рода шедевры: чтобы избежать порчи зерна в мешках, полы во многих камерах (cellae) приподняты столбиками (suspensurae) на две пяди над землей, тем самым создается циркуляция воздуха и защита от влажности (и животных). Кроме того, двери в складских помещениях небольшие, стены толстые, двери хорошо пригнаны, света мало и воздух сухой.
Здесь хранятся стратегические запасы Рима — без них город не выживет. Зерно поступает в сезон сбора урожая — корабли из Египта входят в порт, и на буксире — scapha, небольшой весельной лодке, — их доставляют к пристани, разгружают и отправляются обратно. Непрерывный поток останавливается только с закрытием судоходного сезона. Ни один корабль не выходит в море зимой, то есть с октября по март. Навигация просто прерывается. Поэтому после того, как созданы необходимые запасы, город уходит в «спячку», примерно как медведь, живущий тем жиром, который накопил во время теплых месяцев. Действительно, в зимние месяцы из Остии в Рим регулярно отправляются мешки с зерном, с тем чтобы хлеба всегда было достаточно на столах у его жителей, во избежание бунтов, голода или же спекуляции на ценах.
Следовательно, по Тибру в течение всего года движется против течения нескончаемый поток «фур», груженных мешками с зерном. Это пузатые судна, называемые naves caudicariae (от caudex, что значит «бревно»). Судна эти тяжелые и маломаневренные, их используют в основном как баржи, которые тянут с берега быки или люди. Расстояние не так уж велико, примерно 25–27 километров, но на путь против течения уходит два дня.
Книга Анджела А. "Империя. Путешествие по Римской империи вслед за монетой"
Даркевич "Аргонавты средневековья"
Персидский историк Мухаммед Ауфи (XIII в.) рассказывает: один бухарский правитель с громким титулом «садр джехан» («столп мира») совершал хадж в Мекку в сопровождении кортежа из 100 верблюдов под вьюками.
«Его встретил бедняк, голодный, дурно одетый и босой и спросил, неужели Бог дает одинаковую награду за хадж бедняка, совершаемый с таким трудом, и за хадж садра, совершаемый с такой пышностью Садр ответил, что награда, конечно, не будет одинакова „Я исполняю повеление Бога, а ты поступаешь наперекор ему Мне он сказал если имеешь возможность, совершай хадж, а тебе сказал не губите себя собственными руками Итак, меня он пригласил, а тебя освободил от посещения, я – гость, ты – паразит, паразит никогда не пользуется почетом, как гость"»
В 929 г. карматы (приверженцы секты, не соблюдавшей общепринятых предписаний мусульманского культа В начале X в. создали государство на аравийском побережье Персидского залива (Бахрейн)) сумели разграбить Мекку и похитить «черный камень», вернув его только через 20 лет. За право проезда паломников Багдадский халифат выплачивал им крупные суммы золотом.
В 1012 г. бедуины спустили воду из придорожных водоемов, а в колодцы набросали горьких колючек. Так погибли от жажды или попали в плен 15 тыс. паломников. Когда через несколько лет освободили часть пленников, пасших овец у бедуинов, «они вернулись домой, но имущество их было уже поделено, а жены их повыходили замуж» (Ибн ал Джаузи). Едва ли половина из тех, кто отправлялся в путь, благополучно возвращалась; безвестные могилы остальных засыпали желтые пески пустыни. Умерших во время хаджа причисляли к мученикам за веру, а успешное возвращение паломников выливалось в радостное торжество
Из-за трудностей хаджа халифы Багдада отправляли паломников караванами в десятки тысяч человек. Выступали заблаговременно, чтобы поспеть на ежегодные мекканские празднества в двенадцатом месяце лунного календаря – зуль-хиджже
Из Медины шли на юг к главной цели странствия. Вдоль широкого пустынного тракта попадались небольшие озера до 3 м глубиной. Стражники, жившие в фортах по соседству, зорко следили за тем, чтобы бедуины не засоряли драгоценную воду.
Во главе каравана ехал представитель халифа – «эмир хаджа» с конной свитой. Высокородные люди, богатые купцы, знатные дамы путешествовали в роскошных паланкинах на спинах верблюдов; их сопровождали невольники и вьючные животные с багажом. Эти состоятельные паломники любили комфорт: в паланкинах, устроенных очень изобретательно, можно было спать, есть, читать или забавляться игрой в шахматы. Когда караван прибывал на место привала, один раб останавливал верблюда, другой приставлял к паланкину скамейку, третий раскрывал зонт над головой господина или госпожи, защищая их от беспощадного солнца. Тотчас вокруг палатки хозяина расстилали ковры. За знатью двигались менее «достойные» путешественники – горожане с прислугой и верблюдами. Процессию замыкали толпы бедняков: на трех человек и более они имели одного верблюда и поочередно на него садились.
Чтобы быстрее достичь заветной цели, ехали и холодными звездными ночами. Направление указывал Млечный путь, белевший с севера на юг. Неторопливо идущий караван являл собой незабываемое зрелище. Оно приводило в восхищение Ибн-Джубайра: кажется, что глядишь на океан, покрытый лодками, но вместо парусов они оснащены зонтами и завесами паланкинов. Ночью неисчислимые факелы, которые несли рабы, превращали пустыню в звездное небо.
Привал, приказ разбить или свернуть палатки и каждый маневр каравана сопровождали удары в большой барабан. Под его подобные грому звуки огромный полотняный город развертывали и свертывали с такой быстротой, словно то был обычный ковер. В лагере царила военная дисциплина: в дорогу выходили все как один, не теряя ни минуты, – иначе паломники могли не достичь Мекки в назначенный срок.
Привалы устраивали у воды, где всегда была толчея, а если колодцы оказывались иссякшими
дело доходило до драки. На остановках разворачивали небольшой торг: бедуины пригоняли сюда овец, доставляли финики, масло, сыр, мед и фрукты из дальних оазисов. Цены на привозные продукты были непомерно высоки: в январе продавали виноград, дыни, огурцы, чему особенно дивились персы – в их стране в эту пору года выпадал снег.
Можно вообразить великое ликование путников, когда после всех перипетий долгого странствия через пустыню, «где слышатся только голоса джиннов», караван оказывался в виду Мекки, лежащей в глубокой жаркой долине среди высоких гор. Вступая в пределы заповедной территории, они обнажали головы и облекались в ихрам – два куска белой несшитой ткани, в которую закутывались с головы до ног, как в смертный саван Один кусок набрасывали на шею и плечи, другим опоясывались. В преддверии «святого города» паломники совершали очистительное омовение и умащали себя благовониями.
Множество людей не находило приюта в городе и останавливалось в огромном лагере под Меккой. Сразу же по прибытии снимали поклажу с верблюдов, которых помещали в специальные загоны, разбивали тысячи палаток, и, как по мановению волшебной палочки, вырастал удивительный постоянно меняющийся город из разноцветного полотна
Перед пятью ежедневными молитвами глашатаи эмира подавали сигналы, трубя в трубы и ударяя в барабаны. И тогда огромная толпа правоверных заполняла двор Большой мечети Мекки, чтобы принять участие в богослужении. Чувство мусульманской духовной общности объединяло представителей самых разных народов С достоинством выступали флегматичные и солидные жители городов Ирана и Средней Азии. Эмоциональные турки-сельджуки, прибывшие из Сирии в период недолгого затишья между очередными походами против крестоносцев, не могли сдержать слез умиления при виде древних святынь. Всеобщее любопытство вызывали непривычные обычаи длинноволосых, с заплетенными бородами пришельцев из Йемена: не зная ни обрядов, ни науки ислама, они молились по-своему и нигде не расставались с огромными луками.
Великое паломничество начиналось в первый день месяца зуль-хиджж и длилось 10 дней. В Мекке и ее округе религиозные церемонии происходили непрерывно. Первая обязанность хаджи – семь ритуальных обходов вокруг «дома Божьего» – Каабы, где благоговейно прикладывались к «черному камню» – «деснице Аллаха на земле» (поклонение этому овальному метеориту глубокого черного цвета с мелкими вкраплениями слюды восходит к домусульманским культам). Затем паломники пили солоноватую «чудодейственную» воду из колодца Земзем, которая спасла от жажды легендарного родоначальника арабов Измаила и его мать Агарь В праздничный цикл входил и визит в долину Арафа. С плачем и стонами шествие всходило на гору ар-Рахма с мечетями в честь праотцов Адама и Авраама. В дни Арафа в Мекке устраивали ярмарку, куда приезжали торговцы из самых отдаленных земель. В последний день торжеств правоверные направлялись в долину Мина. Следуя этой узкой лощиной, они творили обряд побивания камнями дьявола и совершали жертвоприношения – заключительный акт сложного ритуала паломничества.
Отовсюду притекали в Мекку благочестивые дары Во время паломничества в Каабе выставляли напоказ произведения высокого искусства, присланные «царями ислама» Входящие в «дом Аллаха» любовались ведрами и кубками из камней, «которым не было цены», дивным яхонтом – подарком халифа ал-Мамуна, инкрустированными фигурками газелят и сосудами «фараонова стекла», зеленой хризолитовой плиткой стоимостью 4 тыс. динаров Как будто парили в воздухе солнечные диски и полумесяцы из золота
Расшифровка текста «Несторианской стелы», из которого Европа узнала о широком распространении своего вероучения в Китае VII–VIII вв., стала неслыханной сенсацией. Немало лет памятник считали подлогом иезуитов, одним из «благочестивых мошенничеств», как писал Вольтер. Только в середине XIX в. подлинность надписи была доказана: сирийский миссионер Олопен действительно достиг Срединной империи незадолго до разгрома арабами иранской державы Сасанидов
«В то время как светлейший император Тайцзун во славе и блеске начал свое счастливое царствование, просвещая свой народ и мудро управляя им, в царстве Великий Цинь (Сирия) жил человек высокой добродетели, по имени Олопен; прорицая по светлым облакам, он принес сюда священные рукописи и, наблюдая за гармонией ветров, преодолел трудности и опасности (путешествия).
В 9-й год Чжэн-гуань.[85] Олопен прибыл в Чанъань. Император послал своего министра-военачальника Фан Сюань-лина во главе эскорта в западное предместье, чтобы встретить и сопровождать гостя. Его рукописи были переведены в библиотеке. После того как в (императорских) частных покоях учения эти были проверены, император признал их справедливыми и истинными и приказал проповедовать их и распространять»
Эта надпись на сирийском и китайском языках вырезана на каменной стеле высотой свыше 2 м, которую в 1625 г. нашел китайский кули при постройке дома близ Чанъаня. Стелу, датированную 781 г., когда Адам был «священником, епископом и законоведом Цинистана (Китая)», обнаружили как раз вовремя: в Китай, до сих пор не знакомый с христианством, проникли миссионеры-иезуиты
Как видим, вместе с торговыми караванами по Великому шелковому пути двигались монахи и проповедники различных религий: зороастризма,[87] буддизма, манихейства,[88] христианского сектантства. Среди последних особую роль играли сирийцы – народ купцов, посланцев, миссионеров и «толмачей». Они живым мостом соединили Византию и Иран, но их торговые фактории распространились до самого Китая, где была основана большая христианская община во главе с епископом-сирийцем. Духовные миссии способствовали развитию географических знаний. Крупную роль в освоении бескрайних пространств Внутренней Азии сыграли несториане – представители самой влиятельной на Востоке христианской секты, которая вела происхождение от константинопольского патриарха Нестория. После низложения Нестория и признания его учения еретическим (431) начался массовый исход несториан из Византии на Восток. Первоначально взгляды ересиарха встретили поддержку у населения Сирии, затем у персидских христиан, во главе которых встал патриарх Ктесифона. Враждебным Византийской империи несторианским общинам Ирана покровительствовали сасанидские цари. Процветаниенесторианского клира в Китае продолжалось целых 200 лет со времени знаменитого танского императора Тайцзуна, оказавшего столь почетный прием Олопену.
В различных провинциях Срединной империи воздвигали церкви. Отличаясь особой религиозной сплоченностью, общины последователей Нестория появились на громадных пространствах от Сирии до Китая и от Монголии до Индии и Цейлона.
Из среды несториан выходили великие путешественники Средневековья. По-видимому, к христианам несторианского толка принадлежал бесстрашный александрийский мореплаватель Косьма Индикоплов, посетивший Индию и Цейлон. При составлении своей «Христианской топографии» (около 550 г.) он пользовался сведениями своих единоверцев – сирийских и персидских купцов и священников, которых встречал во время странствий. По словам Косьмы, христианская Церковь преуспевала на Цейлоне и Малабарском берегу Индостана. Епископ, «получивший посвящение из Персиды», возглавлял небольшую христианскую общину на острове Сокотра в Аравийском море.
Несторианство в Восточной Азии пережило века. Марко Поло встречал несториан в Кашгаре и Яркенде: «У них свои церкви и свой закон». Распространение этого учения среди народов Азии (в частности, у восточно-тюркского племени кереитов) породило неясные, но упорные слухи о многочисленном христианском населении на Востоке, которые около середины XII в. взволновали всю христианскую Европу. Из уст в уста передавали, что где-то «на крайнем Востоке» раскинулась держава могучего «царя-священника Иоанна». Этот правитель, ведущий свой род от евангельских волхвов, окружен сказочной роскошью: ежедневно за его столом пируют 30 тыс. человек, которым вручают подарки из царской сокровищницы. Четыре аметистовые колонны поддерживают смарагдовый стол. Дворец сложен из драгоценных камней на чистом золоте, сама собой открывается и закрывается хрустальная дверь чертогов.
От имени «пресвитера Иоанна» какой-то европеец направил подложные письма (кстати у Умбэрто Эко есть замечательная книга Баудолино , там главный герой как-то раз набухавшись в таверне с друзьями пишет это самое письмо, если не читали- обязательно прочитайте, очень прикольное произведение, на уровне Имя розы) папе, византийскому императору Мануилу Комнину и Фридриху Барбароссе: «Я, пресвитер Иоанн, властелин над всеми властелинами. 72 царя платят нам дань… Наше Великолепие властвует над тремя Индиями, и земли наши простираются до потусторонней Индии, где покоится тело святого апостола Фомы… В одну сторону государство наше простирается на четыре месяца пути; на какое расстояние наша власть распространяется в другую сторону, никому не известно». Пресвитеру подчинены амазонки и брамины. «Вы сможете определить размеры нашей территории и нашу силу только в том случае, если вам удастся сосчитать число звезд в небе и песчинок в море». В Иоанне, который якобы обратил в бегство мусульман и готовился идти на Иерусалим, Западная Европа усмотрела желанного союзника крестоносцев. В 1177 г. папа Александр III, поверивший в мистификацию, предложил союз и дружбу «блистательному и великолепному царю индийцев». Доставить послание папы поручили врачу Филиппу – «человеку достойному, мудрому и благоразумному». Отправившись с директивами Рима в «дорогу в никуда», посол бесследно исчез где-то на Востоке Ни Рубруку, ни Марко Поло не удалось обнаружить мнимое царство. Несмотря на это, еще четыре века европейцы считали легендарного «царя-священника» реальным историческим лицом и связывали с ним различные политические иллюзии. Но надежды найти его таинственную страну, питаемые тягой людей Средневековья к необычному, оказались тщетными
О несторианах Семиречья многое может рассказать цельнолитое серебряное блюдо-дискос IX–X вв. с евангельскими сценами и сирийскими надписями (рис. 26). Оно найдено у села Григоровское Пермской области.
Изображения на блюде исполнены в плоском рельефе и детализированы гравировкой. Фон и отдельные части фигур позолочены. В трех переплетающихся медальонах представлены «Вознесение», «Жены у фоба» и «Распятие», в промежутках – «Даниил во рву львином», «Отречение Петра» и стража у гроба Господня Некоторые композиции на блюде отражают особенности несторианской догматики. Так, отсутствие Богоматери среди апостолов в сцене вознесения для православной иконографии необычно, но согласуется с центральным пунктом ереси несториан: они считали Марию не матерью Бога, но только матерью Христа-человека. В распятии опущены орудия страданий Спасителя: отсутствует крест, ноги не пригвождены, а стоят на подножной доске, копье сотника Лонгина превратилось в короткий обрубок. «… Армяне и несториане стыдятся показывать Христа пригвожденным к кресту», – отмечал Рубрук Влиянием несторианских обычаев можно объяснить странное положение рук Даниила и рук апостолов в сцене вознесения. Не изображена ли специфическая культовая поза средне – центральноазиатских несториан? Как сообщал Рубрук, под влиянием «идолопоклонников» (буддистов) они «не соединяют рук для молитвы, а молятся, протянув руки перед грудью».
Крест в центре блюда имеет четыре расширяющихся конца с маленькими кружками и удлиненную удлиненную нижнюю ветвь – форму, особенно характерную для несторианских памятников (стела из Чанъ-аня, семиреченские надгробия тюрков-несториан). Наконец, несторианскую принадлежность блюда подтверждают и надписи: официальным языком несториан, на котором шла литургия,[94] был сирийский. Вместе с тем палеографический анализ надписей показал отсутствие у мастера прочных навыков в сирийском письме. Здесь снова уместно вспомнить слова Рубрука о том, что китайские несториане «произносят свою службу и имеют священные книги на сирийском языке, которого не знают, отсюда они поют, как у нас монахи, совершенно не знающие грамоты…»
Даркевич "Аргонавты средневековья"
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Из конопли делается пенька, а из нее – веревки, мешки, канаты. Пенька – самое крепкое из натуральных волокон; ее уникальное свойство в том, что пенька не страдает от морской воды. Это одна из множества природных случайностей, которые лежат в основе сырьевой экономики: растение, которое в природе никогда не соприкасается с морской водой, оказалось уникально приспособлено для работы в этой агрессивной среде. Всем морским империям, от Римской до Британской, требовались огромные количества конопли, и заменить ее было нечем. Но католические империи – Португальская, Испанская, Французская – и православная Россия справлялись с самообеспечением конопляным волокном лучше, чем протестантские и пуританские.
После своей революции Североамериканские Штаты полностью зависели от русской конопли и льна. Альфред Кросби, знаменитый американский историк и автор «Экологического империализма», первую свою книгу написал о ресурсной зависимости республиканской Америки от царской России. Сотни американских кораблей – больших торговых и малых каботажных, рыболовных и военных – бороздили Атлантику и Великие озера. На каждом были паруса, тросы и бечевки, и почти все это делалось из европейских, большей частью русских, конопли и льна; в самих Штатах выращивалось лишь 2 % пеньки, которая шла на такелаж. К примеру, на трехмачтовом, 44-пушечном фрегате «Конституция», который сошел с бостонского стапеля в 1794 году и плавает до сих пор, – около ста тонн такелажа; все делалось из импортной пеньки. Такому фрегату нужно два комплекта парусов, в каждом около акра льняной парусины, и она тоже поставлялась из портов Северной Европы. Каждые несколько лет весь такелаж и паруса приходилось менять.
Конопля и лен могли расти в любом из американских штатов; но дело было в качестве. Русская конопля считалась самой прочной и надежной. Силезский лен был тоньше русского, и это качество ценилось в белье и одежде. Но паруса из русского льна ценились выше всех, как и канаты из русской конопли. Секрет заключался в длительном, трудоемком процессе первичной обработки конопли. Ее волокна соединяются вязкой смолой, которую надо отделить, прежде чем начать их расщепление и очистку. Американцы делали это проветриванием. После сбора стебли конопли оставляли лежать на земле около месяца, иногда переворачивая. Это удаляет ненужную смолу, но портит сами волокна; они грубеют и отчасти теряют свою способность к скручиванию. Такие волокна годились на мешки, но канаты из них получались низкого качества; американский флот отказывался от них, несмотря на дешевизну. Русский способ обработки начинался с просушивания в снопах, а потом стебли рассыпались в воде, лучше проточной, и прижимались сверху деревянными рамами. Чем чище была вода, тем лучше становилось волокно. В зависимости от предназначения коноплю вымачивали от двух недель до трех лет; в некоторых случаях воду иногда нагревали. Потом волокна высушивали и только после этого «трепали» и прочесывали. В итоге товарная пенька, годная для такелажа, обычно шла на продажу только через два года после того, как конопля была срезана в поле. Этот процесс обработки никогда, даже в недавние времена, не поддавался механизации; не использовался в нем и рабский труд. Это производство требовало не только физического труда, но и знаний, опыта и терпения. В отличие от заготовки зерна, в котором мужские и женские роли были отделены друг от друга, в производстве пеньки не было ясных гендерных ролей. Но роль женщин, а вероятно и детей, на разных стадиях этого процесса была велика.
В Венеции была Конопляная гильдия, которая контролировала качество производимой конопли и торговавших ею посредников. Создавая флот и секуляризуя монастырские земли, в 1533 году король Генрих VIII обязал каждого фермера отвести землю под коноплю. Елизавета I увеличила этот конопляный налог и усилила наказание за его неуплату. В 1611 году Лондон просил колонистов Джеймстауна сажать не только табак, но и коноплю. Послушные депутаты колониальных ассамблей Вирджинии, а потом Мериленда и Пенсильвании дублировали эти решения. Британское правительство, а потом десять из тринадцати американских колоний предлагали субсидию на каждый акр посеянной конопли. В Вирджинии, если домохозяйство не справлялось с нормой поставки конопли, оно платило штраф в тысячу фунтов табака. Но, как и в английской метрополии, где фермеры предпочитали коммерчески выгодную, предназначенную для массового потребления шерсть государственно нужной конопле, американские колонии предпочитали табак. Потом такая же ситуация повторится с хлопком: все – коммерсанты в метрополии и крестьяне в колониях – предпочитали хлопок, цены которого определял
массовый спрос, а не коноплю, которая нужна была адмиралтейству. Тогда и появился миф о том, что климат Англии не способствует росту конопли. В 1808 году Лондон просил теперь уже Компанию Восточной Индии наладить производство пеньки в Индии. Конопли и продуктов ее переработки все время не хватало империи, и дело было не в природных или климатических условиях: конопля растет везде, растет она и в Англии. Вместо того чтобы повышать цены на пеньку, британский кабинет рассылал инструкции. Ничего похожего не было с другими коммерческими видами сырья – ни с зерном, ни с шерстью, ни с хлопком; если их не хватало, цена на них росла, повышалось и производство. Ясно, что фермеры предпочитали необходимое им зерно и выгодную шерсть; но морскому государству нужна была конопля. Цены на нее росли, но изготовление ее было, видимо, настолько трудоемким делом, что эти цены не оправдывали расходов. Главную роль в истории конопли играла ее необычная обработка, которая требовала компетентного, честного и длительного – в большой степени женского – труда. Потому коноплей, в отличие от табака или хлопка, никогда не заставляли заниматься рабов.
Главным покупателем русских льна и конопли была Англия; из них делали канаты, паруса, рыболовные сети, белье и скатерти, легкую и дешевую одежду низших классов. Адмиралтейство и правительство налаживали производство холста и пеньки в Шотландии и Ирландии, но британский флот продолжал зависеть от поставок из враждебных стран. В 1790 году в Англии производилось вдвое больше шерсти, чем во Франции, и вдвое меньше холста. Шерсть тогда была главной статьей британского экспорта а лен – главной статьей импорта; но больше всего Англия зависела от конопли. Цены на пеньку и холст все время росли, особенно во время войн, тем более что Семилетняя война прекратила поставки из Силезии, а наполеоновские войны остановили российский экспорт. Но производство этих волокон в Англии все равно сокращалось. Парадокс меркантилизма состоял в том, что британская экономика с выгодой перерабатывала американский хлопок, который в конечном итоге использовался в декоративных целях; но стратегически важные пеньку и холст британский флот получал из континентальной Европы и далекой России.
В континентальной Европе конопля и лен росли почти везде, а британский климат им не благоприятствует. В это верили в парламенте и адмиралтействе, но это было не так. Объяснение надо искать в биологических свойствах этих растений, физико-химических процессах их обработки и социально-экономических институтах, которые обеспечивали эти процессы. Длительная, многоступенчатая обработка стеблей льна и конопли способствует не профессиональному разделению труда, а, наоборот, совмещению разных его видов одним работником-универсалом. Это противоположно индустриальному процессу, когда обработка сырья разделяется на мелкие операции, которые работник выполняет быстро и эффективно, как машина, и в конечном итоге заменяется машиной. Массовое производство льна и конопли было возможно в бретонских, силезских и русских поместьях – в условиях недавно отмененного или вовсе не отмененного крепостничества. В отличие от американских плантаций, делавших из раба машину, смысл крепостного права состоял в поддержании традиционного образа жизни помещика и крестьянина. Более автономная, чем труд раба, крестьянская работа строилась на длительных процессах, параллельных и последовательных, сочетавших многие промыслы, навыки и импровизации, не допускавшие разделения труда. Но лучшая пенька изготовлялась на тех землях северной России, которые вовсе не знали крепостного права.
Русская пенька стоила много дороже американской; воды и солнца в Кентукки и Коннектикуте, где заготовлялась конопля, тоже было достаточно, так что речь идет о рыночном сбое редкого масштаба. В своей отличной книге Кросби теряется в догадках, почему американские производители конопли не использовали простые, всем известные русские секреты. Его объяснение состоит в том, что низкокачественная американская пенька шла на веревки, которыми перевязывались тюки с хлопком, и спрос на нее рос по той же экспоненте, что и спрос на хлопок: в перевязанных тюках, в которых хлопок перевозили через океан, вес пеньки составлял 5 % от веса хлопка. Флотский спрос на такелаж рос медленнее, и переключаться на него не стоило.
Невидимая рука рынка отлично работала для шелка, шерсти и хлопка, но в отношении конопли коммерческих стимулов постоянно не хватало. Возможно, этот рыночный сбой требует внеэкономических объяснений. Наркотические свойства конопли известны со времен Геродота: скифы делали из стеблей одежду, а конопляное семя использовали в банях, бросая его на раскаленные камни, вдыхая пары и устраивая оргии. Историки и этнографы знают множество случаев употребления семян конопли шаманами жрецами и просто любителями удовольствий. Есть гипотеза, что древние евреи использовали эти семена при изготовлении елея. Гашиш – измельченные и прессованные листья и соцветия конопли, богатые наркотической смолой, – имел хождение в Китае и на арабском Востоке. Но курение гашиша стало известно в Европе только после египетского похода Наполеона.
Нет сомнений, что земледельцы Русского Севера, жившие среди конопляных джунглей, обильно использовали необычные свойства семян и смолы этого растения. Семена конопли употреблялись в пищу, из них варили каши, растирали муку и давили масло. Русские лечебники рекомендовали конопляное семя как обезболивающее, успокаивающее, мочегонное и даже противозачаточное средство. Сегодня техническая конопля, используемая для производства волокон, почти не содержит наркотической смолы; но это продукт научной селекции, произошедшей в ХХ веке. До этого всякая конопля содержала наркотические вещества; соблазн был доступен каждому, кто имел конопляное поле. Сочетание утилитарных свойств со столь же необычными психоактивными определило позднейшую судьбу конопли. Ее производство то вводили королевскими декретами, то запрещали парламентскими постановлениями. Считая любую коноплю источником наркотика, в 1937 году Конгресс США ввел запретительный налог, подорвав ее производство; его пришлось спешно восстанавливать во время войны, когда флоту не хватало канатов. Неприятие конопли в протестантских и пуританских странах в XVII–XVIII веках могло быть связано с ее наркотическими свойствами: протестанты не хотели разводить такой источник легкого удовольствия у себя на полях, поэтому их государствам приходилось закупать готовый продукт у других стран. Неясно, впрочем, почему эта логика не мешала англосаксам и голландцам возделывать сахар, хмель и табак
Опричнина
Испанская и Португальская империи снаряжали суда в Южную Атлантику и Индийский океан. Англия занялась Севером. В конце XV века венецианский мореплаватель Себастьян Кабот, базировавшийся в Бристоле, стал искать северный путь в Китай. Плывя на запад, он открыл для британской короны Ньюфаундленд с его рыбными богатствами; потом стал плавать под испанским флагом и, следуя южными морями, дошел до Японии. В старости этот удачливый мореплаватель вернулся в Англию, по-прежнему думая о северном проходе в Китай. В 1551 году его интересы совпали с мечтами другого знаменитого первопроходца – алхимика и астролога Джона Ди. Составлявший гороскопы для королевских домов Европы и карты для Московской компании, Ди первый сформулировал понятие Британской империи; он утверждал ее право на все северные земли, большие и маленькие, от Гренландии до владений «Герцога Московии». Это право английской короны, по мнению Ди, шло от короля Артура, легендарного основателя английской монархии. Королева интересовалась этими сведениями, обсуждала их с Ди и заказала ему работу над книгой «Пределы Британской империи».
С разрешения Елизаветы Кабот организовал в 1555 году «Мистерию и Компанию купцов-перевозчиков для открытия неизвестных земель, мест и островов»; вскоре она была переименована в Московскую компанию. То было первое акционерное общество, зарегистрированное в Англии.
В 1553 году англичане на трех кораблях отправились искать новый путь в Китай через северные моря. Корабли замерзли во льдах Белого моря; одного из капитанов, Ричарда Ченслера, спасли рыбаки-поморы. Он сумел добраться до Москвы, провел успешные переговоры с Иваном Грозным, получил в подарок меха и с ними вернулся в Англию. Царь дал ему монополию на торговлю в Белом море. Через год Ченслер поплыл обратно с королевскими подарками царю Ивану. На обратном пути он утонул, но англичане сравнивали его открытие России с испанским открытием Америки.
Еще один героический англичанин, Энтони Дженкинсон, четырежды плавал к Белому морю и дважды добирался оттуда до Персии. Все равно найти новый путь в Индию не удалось; дойдя до Хорезма, он понял, что находится на знакомом Шелковом пути. Но Дженкинсон нравился Ивану Грозному и вел с ним успешные переговоры. Согласно легенде, одна из его дочерей была невестой Шекспира. Царь Иван дал англичанам право свободно и беспошлинно, оптом и в розницу торговать на Белом море и по всей России; они могли теперь торговать и с третьими странами, например с Персией. Они получили монополию на торговлю в Белом море; другим иностранцам, например голландцам, высадка на берега Северной Двины или на острова Белого моря была воспрещена.
Англичане получили и другие необычайные привилегии: они не подлежали русскому суду и за преступление, совершенное на этой земле, отвечали только перед своей компанией. Они могли чеканить английскую монету на русских печатных дворах. Еще они получили в подарок дом в Москве и право открывать фактории на Севере. Главная фактория появилась в Холмогорах; там англичане создали мануфактуру, делавшую канаты из местной пеньки. Таможенники и воеводы не имели права вмешиваться в торговые дела Московской компании. Враги называли Ивана английским царем.
Ведя бесконечные войны, царь Иван нуждался в союзниках и деньгах. Он знал, что на старинный источник финансирования московской казны, соболиный мех, полагаться было нечего: царские агенты в Сибири с трудом находили качественные меха. Неожиданное появление англичан в устье Двины, их интерес к пеньке и соснам чудесным образом решали государственные проблемы. Английская торговля дала толчок беломорским землям как раз тогда, когда русские войска проиграли войну за выход к Балтийскому морю.
В 1584 году был укреплен Архангельск, и туда переехал центр торговой активности: тяжелые английские суда не могли дойти до Холмогор. Строя крепость и мануфактуры в Вологде, царь Иван основал там столицу опричнины. В 1565 году царь начал создавать свою внутреннюю страну с бассейна Двины, потом присоединил к ней Мезень и огромный бассейн Свири и Онеги. Опричная земля контролировала верхнее течение Волги, к которой проявляли интерес англичане, и солевые месторождения Камы. Все земли, присоединенные к опричнине за 15 лет ее существования, лежали вдоль берегов Белого моря.
Опричное хозяйство царя Ивана было обращено широкой стороной к Белому морю, открывая удобные пути доставки. Судоходные реки, впадающие в него, обеспечивали вывоз пеньки и других ресурсов – льна, древесины, воска, соли – в Англию. Плодородные земли южной части этой колонии – Вологды, Костромы, Белозерья – позволяли кормить население северных берегов. Столица этой внутренней колонии, Вологда, была начальным пунктом речного пути по Сухони и Двине к Белому морю, и она же была стартовой площадкой для сухопутного путешествия в Сибирь; отсюда можно было контролировать враждебные опричнине Москву и Новгород.
Ресурсной основой опричного проекта была конопля. Такое понимание, вполне доступное Ивану, так же как и его врагам, придает смысл невероятной истории опричнины. То была глубокая реформа московского царства – проект, порожденный отчаянием, корыстью и расчетом. Земля разделялась на два домена с разными политэкономическими режимами – экспортно-ориентированную опричнину, обращенную к Белому морю, и прикрывавшую ее с юга земщину, обреченную на натуральное хозяйство.
Политически этот проект вызвал сопротивление всех, кого царь лишил выхода в большой мир; экономически он был продуман и выгоден Ивану. Он работал над реформой своего царства одновременно с переговорами о военном и брачном союзе с английской короной. Отгораживая опричнину, он создавал себе сырьевую колонию, внутреннюю Индию, которая бы продавала свои ресурсы Англии, субсидируя царя и опричников. Очаг развития, эта привилегированная зона стала бы примером для страны и мира. И наоборот, зерновая земщина, изолированная от моря и рек, должна была довольствоваться собственным хозяйством, которое все равно не приносило выгоды короне. Таков был опричный вариант меркантильного насоса.
В 1571 году опричнина была разрушена самим Иваном, что объясняют трудностями военного времени. Этому предшествовало глубокое охлаждение в отношениях Ивана с Англией. Октябрем 1570 года датировано его письмо Елизавете I, полное жалоб на английских купцов – их высокие цены, дурные бумаги и ложные вести. Из письма ясно, что Иван в этот момент понял несбыточность своего проекта династического брака – а ранее он в него верил – и упрекал королеву в вероломстве. Тогда же англичан лишили права свободной торговли по Волге и коммерции с восточными странами. Вопреки просьбам англичан Москва открывала беломорские гавани голландским купцам. Охлаждение длилось 10 лет, после чего Иван вернулся к идее военного союза с Англией. Все это время беломорская торговля продолжала расти, но голландцы оттесняли англичан с конопляного рынка.
Преемник Елизаветы, король Яков I, был умелым строителем империи: он присоединил Шотландию, заселил протестантами север Ирландии и колонизовал Вирджинию. Потребность английского флота в конопле и неспособность наладить собственное производство заставили Якова начать колонизацию Белого моря. Зимой 1612/13 года король Яков обсуждал с Московской компанией возможность «протектората» в составе Архангельска, Двинской губы и Соловецкого монастыря. Новая колония должна была присоединиться к заключенному тогда пробному Союзу Англии и Шотландии (1603). В это время Яков пытался реформировать и английскую торговлю шерстью.
В России шла гражданская война, известная как Смутное время; среди многих причин к ней вели несбывшиеся реформы Ивана Грозного. Англичане были озабочены вмешательством
шведов, которые заняли Новгород; шведы были соперниками, способными контролировать беломорскую торговлю. Летом 1612 года в Архангельске высадилась группа наемников под командованием прусского офицера Адриана фон Флодорфа. Он предъявил бумагу, подписанную английским королем Яковом. Вступив в контакт с князем Дмитрием Пожарским, он предложил ему помощь; князь отвечал уклончиво. Часть отряда оставалась в Москве, часть в Архангельске. Зимой 1613 года глава английской Московской компании и посол в России Джон Меррик пообещал Якову финансировать военную кампанию по присоединению Белого моря; он беседовал об этой операции и со своими русскими союзниками.
В апреле 1613 года Яков принял решение в отношении русского протектората. Понимая сложность задачи, он решил послать на Белое море от 10 до 12 тысяч солдат. То была большая военная сила – вдвое больше, чем было опричников у Ивана Грозного, и в двадцать раз больше, чем было колонистов в Вирджинии. Англичане должны были захватить Соловецкий монастырь, используя его как базу вторжения, взять Архангельск, двигаться вверх по Двине и занять земли до верхней Волги.
Географически русский протекторат короля Якова очень напоминал опричнину царя Ивана, и его экономическое предназначение тоже было сходным. Создание британского протектората мыслилось по типу «ирландских плантаций», где английские переселенцы меняли порядок землепользования и присваивали землю, создавая огромные поместья; король Яков только что, в 1609-м, официально учредил самую большую «плантацию» в Ольстере. Но статус беломорской территории был выше; Яков собирался послать туда наместником своего младшего сына, Чарльза. Он станет наследником британского престола, Карлом I, и будет казнен на эшафоте; возможно, на Русском Севере его ждала бы лучшая участь.
К этому времени Московская компания признала несбыточность своих планов персидской торговли через Белое море. Ее доходы были прочно связаны с коноплей. В июне 1613 года Джон Меррик снова приплыл в Архангельск, где услышал о короновании Михаила Романова. Узнав об английских планах, новый царь начал тайное расследование. Приняв Меррика, он просил его посредничать в переговорах со шведами; тот, действительно, помог при заключении Столбовского мира. Заключенный мир успокоил англичан: теперь шведы не могли блокировать их торговлю на Белом море. В итоге Яков отказался от своей идеи колонизации Русского Севера, положившись на способность нового царя установить порядок в своем царстве. Монополии на торговлю англичане больше не получили.
По разным оценкам, Московская компания на рубеже XVII века обеспечивала от трети до половины потребностей английского флота в такелаже. Но в Двину все чаще заходили голландские корабли, которые забирали себе большую долю рынка; они торговали в пользу своих германских или испанских клиентов. Голландцы были гибче и платили серебром (англичане предпочитали бартер). В итоге голландцы были так успешны в беломорской торговле, что скупали пеньку у поморов, чтобы потом продавать ее в Англии.
Все это изменилось, когда Петр I осуществил осуществил вековую мечту русских самодержцев, открыв балтийские порты для русской торговли. Беломорские промыслы пришли в упадок из-за конкуренции с балтийскими портами и из-за запретительных пошлин, которыми их обкладывали ради развития Петербурга. Торговля зерном через Нарву и Ригу, как и позже через Одессу, вела к социальному расслоению по польскому и среднерусскому образцу
Конопля и Наполеон
Британский импорт пеньки увеличивался на протяжении всего XVIII века, а российская доля в нем стабильно оставалась более 90 %. В 1759 году Британская империя покупала в России 25 тысяч тонн, что давало северной стране около полумиллиона фунтов в год. Надежда адмиралтейства на пеньку из американских колоний осталась тщетной. Основание Петербурга привело к быстрому снижению объемов беломорской торговли. Список «заповедных товаров», на вывоз которых была объявлена государственная монополия, при Петре вырос во много раз: то были пенька, льняное семя, кожи, поташ, деготь, сало, икра и т. д. Частные лица должны были сдавать их государству по фиксированным ценам; потом казна перепродавала сырье иностранцам по рыночный цене.
В 1719 году Петр отменил этот указ, «милосердствуя к купечеству». Но, движимый британским спросом, экспорт пеньки рос при любых обстоятельствах; к середине XVIII века он достиг 37 тысяч тонн в год, а к концу века почти удвоился. На рубеже XVIII века пенька занимала первое место в российском экспорте, лен второе, железо третье, потом шло сало. Вывоз волокон шел через порты Петербурга и Риги; пенька и лен поступали туда из балтийских и волжских губерний, даже из Малороссии. Отдельно считались холст и парусина, то есть ткани из льна и конопли; они занимали пятое и шестое места в российском экспорте. Лишь после этого шло зерно, которое вывозили через Ригу и Таганрог. Все это вывозилось на судах покупателя; торгового флота у России не было. Только 7 % экспорта шло сухопутным путем, включая вывоз в Китай через Кяхту.
Первое место среди покупателей занимала Англия, второе – США. За всю первую половину XIX века вывоз пеньки и льна составлял треть российского экспорта, не уменьшаясь даже во время Крымской войны. К началу ХХ века значение волокон резко упало, теперь они составляли меньше десятой части российского вывоза; доминирующую роль в нем играл хлеб.
История Романовых полна безуспешных попыток национализировать экспорт сырья. В 1704 году Петр отдал все рыболовные и китобойные промыслы Беломорья в торговую компанию своего фаворита Александра Меншикова; она существовала до 1721 года, и вскоре началось расследование масштабной коррупции в хозяйстве фельдмаршала. В 1724 году Петр коронным указом учредил монопольную экспортно-импортную компанию с долями пайщиков «с примеру остиндской компании», которую помнил со времен своего голландского тура. «Я бы желала, чтобы мой народ сделался промышленником», – говорила Екатерина Великая в 1764 году. Но старания побудить русских купцов вывозить пеньку, зерно и другие русские товары на своих кораблях провалились. Екатерина отказалась от государственного контроля над ценами и объемами поставок. «Дешевизна родится только от великого числа продавцов и от вольного умножения товара», писала императрица. Читательница Адама Смита, она отказывалась «на всякие времена» от колониальных планов за океаном и от поддержки компаний-монополистов: «в начале моего царствования я нашла всю Россию по частям розданной подобным компаниям, и хотя я 19 лет стараюсь сей корень истребить, но вижу, что не успеваю».
В конце XVIII века балтийские порты Российской империи ежегодно вывозили 60 000 тонн пеньки, которая приносила баснословные 100 миллионов рублей в год. Хотя экспорт зерна через Одессу и другие черноморские порты более известен, пенька и лен давали большую прибыль российским дворянам и казне. Баланс торговли был в пользу России, добыча и вывоз сырья росли. Эрмитаж скупал сокровища со всей Европы. Армия и гвардия платили жалованье наемникам всех рангов. Русский помещик носил сюртуки из английского сукна, пил французские вина из богемских бокалов, нюхал вирджинский табак и вытирал нос платком, покрашенным индиго. Между этими занятиями он читал Вольтера, Руссо или даже антиколониального аббата де Рейналя. Самые богатые помещики, как Демидовы или Чертковы, вкладывали свои состояния в итальянские или британские поместья или даже, как Герцен, в облигации американских штатов. Все это финансировалось средствами, полученными от продажи за границу главных видов русского сырья
Наполеон ввел Континентальную систему, которая опять оставила британский флот без русского такелажа, а российскую столицу без серебра и сахара. В 1808 году британский импорт пеньки уменьшился втрое, ее цена в Лондоне подскочила вдвое. Флот делал отчаянные попытки сажать коноплю в Индии или делать канаты из редких деревьев на тропических островах. Обычно северные порты Российской империи разгружали 4–5 тысяч кораблей в год; в 1808 году их было меньше тысячи. В потреблении русского сырья Франция не могла заменить Британию: континентальная держава, она сама производила пеньку, зерно и кожи. Французский флот нуждался в мачтовом лесе, но Балтийское море было блокировано британским флотом; попытка завозить плоты по мелководью, недоступному английским кораблям, не удалась. Зато Франция поставляла в Россию по суше, через германские княжества, шелк и предметы роскоши. Это изменило платежный баланс Российской империи, обычно положительный. Русский рубль обесценивался, и стране приходилось выбирать между экономической катастрофой и сменой союзника.
Отказавшись в 1805 году от вторжения в Англию, Наполеон требовал соблюдения Континентальной системы. Брешь в блокаде делали американские суда; они грузились русской пенькой и продавали ее Англии. К началу XIX века американские суда доминировали на российском рынке, но во время войны получили новую роль: они могли легально торговать русскими товарами. Американцы постоянно нарушали нейтралитет; к тому же многие британские суда теперь плавали под американским флагом, обманывая Континентальную систему.
Союзник Наполеона, император Александр не забывал о гибели своего отца и деда – оба стали жертвами знати, обнищавшей в результате неудачной войны и торгового кризиса. В 1811 году российский кабинет запретил импорт по суше и разрешил экспорт по воде; это значило отказ от французского импорта, поступавшего через польскую границу, и поворот к торговле с Англией. Серебряный рубль на европейских биржах сразу вырос на 40 %. Теперь сахара и хлопка в Петербург поступало так много, что их реэкспортировали в Вену. В тот год в порты Петербурга и Архангельска вошло больше 200 американских кораблей, и они вывезли рекордный тоннаж конопли. Так Континентальная система была разрушена российско-американскими
усилиями. Довольны были все, кроме императора французов. У Наполеона были деньги, в 1803 году он продал американцам Луизиану за 11 миллионов долларов; эта сумма покрыла бы много лет российского экспорта, оставив британский флот без парусов и канатов. Наполеон просчитался, надеясь сохранить союзника даромЭткинд "Природа Зла. Сырье и государство"