Волонтерю помаленьку в местном общественном движении помощи бездомным животным.
Пишут в четверг утром пост: помогите, спасите, кошку пожевала собака, котенок ушел на радугу, кошка два дня не встает и толком не ест. Еду за ней. Встречает меня вот такая урачащая красота

Перекладываю в переноску, кошка урчит. Едем - урчит. Приезжаем в ветеринарку.

Что характерно - урчит. Дала посмотреться, Олег Михалыч лучший. Делаем рентген. Напоминаю, после собак.

Шок это по нашему. Кошка передана передержке. Олег Михалыч бедро женщине собрал. Шоб у них все было хорошо.

В "Ленте" продают такие вот цветы, забыла как называются, покрашенные краской из баллончика. Срезанные цветы красить - ну ещё куда ни шло, но живые так заливать. Как-то жалко..

В России растёт число ноющих с постными лицами, ждущих помощи. Высший пилотаж: суметь прикинуться бедной овечкой и утаить ото всех своё богатство. Приветствуется постоянное нытьё о жизни плохой да бедной. Хорошим тоном считается покритиковать правительство страны – оно же далеко, не услышит.

Встречаю знакомого, спрашиваю, как дела.

– Плохо, – отвечает. – Продажи упали. Жена с давлением под двести продолжает работать, надо же хоть как-то выживать.

– А дети?

– Учатся в столице. Кое-как купили им по маленькой квартирке.

– А сам-то как?

– Ох, даже не спрашивай. Здоровье никудышное, печёнку прихватывает.

И такое при этом жалостливое лицо делает, что хочется ему отдать последние пятьсот рублей. Еле сдерживаюсь, иду дальше. А в голове начинают крутиться мысли.

Этот мой знакомый – владелец пяти магазинов, его жена работает главным бухгалтером в крупной фирме, доходы раз в пятьдесят выше моих. И дети устроены прилично. Сколько в столице сейчас однушка стоит? Миллионы? А печень… Ну, надо меньше жирного трескать, а то морда лоснится и на солнце блестит.

Почему боится рассказать о своей очень даже безбедной жизни? Чтобы не сглазили? Не отняли, не раскулачили? И я любовно ощупываю свою пятисотрублёвку – мне ещё полмесяца жить до следующей зарплаты. Не поддалась актёрским приёмам. Хожу по городу, как дура, всем улыбаюсь, раскланиваюсь, ну никакого ума! Сердце бабское быстро на беду откликается.

Моей соседке чуть за 55. Обычно она выходит на улицу с хорошо уложенной причёской, отличным макияжем, в красивой шубке, модных сапожках. А тут вижу – вываливается из квартиры нечто бесформенное, согнутое, в старой рваной кроличьей шубейке, без макияжа. Волосы, видно, отращивала целый месяц, чтобы стали наполовину седые. В руках держит палку, идёт, опираясь на неё, сильно хромает, да ещё ногу подворачивает.

– Да вы ли это? – спрашиваю в изумлении.

– Я. Иду во ВТЭК, чтобы оформить инвалидность, – шамкает соседка беззубым ртом: даже металлокерамические челюсти вытащила! – А потом в собес за пособием, льготами по квартплате. Такую-то меня пожалеют, всё дадут.

И правда, всего добивается. На жалость Россия богата, в горе и беде обязательно поможем, всем миром сбросимся. Только удачи не простит. А если кто чуть выше положенного высунется, у того башка с плеч слетит. Будь как все, нечего выделяться. Умнее других, что ли? А если такой умный, почему такой бедный?

Всю жизнь мне было всех жалко. Я не скажу, что из-за этого качества – чрезмерной жалостливости – мне было тяжело жить. Просто, если рядом со мной вдруг оказывался человек, которому по какой-то причине было плохо, моя душа была неспокойна и я всеми силами старался помочь этому несчастному. Ну, или хотя бы не сделать еще хуже. Я почти всегда подавал мелочь попрошайкам, пока не узнал, что они все сплошь обманщики и негодяи. Но это еще полбеды. В моей жизни было много эпизодов, когда моя жалостливость заставляла меня делать вещи, которые нормальному человеку просто не пришли бы в голову. Доходило до смешного.

Классе в шестом на переменах мы с ребятами ходили играть в "маньяка". У нас в школе на последнем этаже находилась нерабочая раздевалка, в которой не было окон. Мы заваливались туда всей гурьбой, выключали свет и начинали играть. В игре не было никакой сути и даже правил. Мальчики лапали девочек, а девочки делали вид, что им это совсем не нравится, но каждую перемену все равно ходили в раздевалку. С нами играла моя толстая одноклассница. Она не была уродкой, просто в детстве лишний вес всегда предстает поводом для насмешек. И вот, когда я натыкался на нее в темноте, я не отстранялся, как другие парни, а легонько щупал ее интимные места. Хотя меня, конечно, больше привлекали другие девочки, более красивые и стройные. Просто мне не хотелось, чтобы эта толстушка чувствовала себя ненужной и непривлекательной.

Когда я учился в старших классах в меня влюбилась девочка помладше. Она как-то нашла меня в аське, завязала диалог и делала комплименты. Я плохо представлял, с кем разговариваю. Она только в общих чертах описала свою внешность. Но общаться было интересно. По большей части из-за того, что она сама проявляла инициативу и расспрашивала о чем-то. Я делился своими мыслями, а собеседница ими восторгалась. В конце концов она назначила мне свидание. Я согласился, даже не зная, как она выглядит. А выглядела она не очень. Это я понял, когда уже пришел на встречу. "Не очень" заключалось в том, что она была года на 4 меня младше. В школе такая разница в возрасте считалась катастрофической. И тут бы надо притвориться, что звонит телефон, ответить на звонок, сделать испуганное лицо, положить трубку, скорбным голосом сказать, что твоя собака при смерти и тебе срочно нужно домой. Но мне стало жалко свою "поклонницу". Еще до нашей встречи она сообщила, что за неделю с трудом отпросилась у строгой мамы и вообще ехала через полгорода, чтобы меня увидеть. И я гулял с этой девочкой по парку, делал вид, что мне интересно ее слушать и больше всего в жизни боялся, что меня с ней здесь кто-нибудь заметит.

В университете я учился на историка. На втором курсе нам поставили пару теорвера. Не сложно представить, как это восприняли студенты, большинство из которых – девочки, с трудом складывающие двузначные числа и сбежавшие на истфак как раз от точных наук. На первой лекции, когда преподавательница только вошла в аудиторию, многие достали пилочки для ногтей, косметички, зеркала и стали демонстративно прихорашиваться, показывая свое глубочайшее презрение к предмету. Женщина, которая вела пару, прекрасно понимала, что вычисления в этой аудитории никому не интересны. А поскольку теорвер – наука достаточно простая, то и записей на доске было мало. Преподавательница старалась рассказывать нам о математике, как таковой, о великих ученых и вообще о жизни. Но ее все равно не слушали, предпочитая вместо этого пилить ногти. Сам я тоже садился на последние ряды и читал книжку. Как-то раз я заметил, что преподавательница снимает очки, когда говорит что-то аудитории, и надевает их только тогда, когда нужно записать формулы или показать, как применять их в решении задач. Особенного значения я этому не придал, но потом мой приятель с курса постарше рассказал, что эта замечательная женщина, которая вела у нас теорвер, без очков видела очень плохо, а снимала их потому что ей тяжело смотреть, как студенты ее не слушают и воспринимают в штыки все, что она говорит. С тех пор я всегда садился на первые парты, вызывался к доске и задавал вопросы, хотя тогда я был глупым и к точным наукам относился также, как девочки с пилками для ногтей. Настолько зацепила меня эта деталь с очками и настолько мне стало жаль преподавательницу.