Обнаружив, что его заметили, мужик остановился и посмотрел на них так пристально, что стало совсем не по себе. А потом он вдруг загоготал и стал облизываться, а у самого язык влажный, длинный и удивительно розовый.
– Извините, нам к знахарке Ефросинье надо! – явно преодолевая панику, громко сказала мама.
Мужик хрюкнул, затем кивнул и выдавил из себя по слогам, словно говорить разучился или не умел, ответ. А Зоя отметила, что их провожатый тоже ведь так говорил.
– За мной, давай! – В уголке губ мужика вспенилась пузырьком слюна, а курица в его руках неожиданно отмерла и закудахтала, резко вырываясь. Он ужасающе, с хрипом захохотал, затем свернул курице шею и улыбнулся, показывая желтые заостренные зубы.
– Мама? – испуганно переспросил Илюша.
Мама с трудом сдерживала отвращение, да что там – страх, не в силах отвести взгляда от зубастой улыбки мужика, но сглотнула и сказала с нарочито бодрой уверенностью в голове:
– Все хорошо, Илья. Держитесь с Зоей за мной.
Мужчина в явном нетерпении снова начал облизываться да переминаться с ноги на ногу.
– Мама, может, ну это все? Не пойдем? А назад, в Марьино, сами вернемся, – разнервничалась и не выдержала Зоя. Потому как что с мужиком, как и с исчезнувшим проводником было что–то сильно не так.
Мама поджала губы и тяжко вздохнула, затем посмотрела на дочку так устало и зло, что ни о каком возвращении назад у Зои больше и речи быть не могло. Илюша вдруг заплакал, весь сжался и тоже уперся, требуя вернуться.
– Так! – грозно сказала мама.
С Илюшей такой мамин тон всегда срабатывал: он засмущался и виновато улыбнулся. Зоя не повелась, выросла уже, да и семейное упрямство… Но делать нечего, решение взбалмошной мамы – закон, поэтому пошли за стремным мужчиной следом.
Он вывел их к последнему в уличном ряду дому, неожиданно хорошо сохранившемуся на фоне сгоревших и заброшенных хат. За высоким деревянным и с виду новым забором залаяли, зафырчали с привизгом, так что всем снова стало не по себе.
Мужчина, не дойдя до забора, поклонился едва ли не до земли и попятился задом невероятно ловко и быстро. Зоя и Илья, да что там – и мама рты от удивления пораскрывали. Илюша снова сжался, прибился к маме, как щенок к ногам.
А дверь калитки уже открывала женщина, средних лет, с длинными седыми волосами, заплетенными в косы, в платье старомодного покроя, с белоснежным передником вокруг пояса.
Она шла с высоко поднятой головой, плечи гордо расправлены, сама стройная, как молодая осина, лицо широкоскулое, с прямым носом, но при этом яркое, волевое и чем-то необычайно привлекательное, что смотришь и не можешь глаз отвести.
Женщина располагающе улыбнулась и поздоровалась. Голос у нее звонкий, с легкой чувственной хрипотцой, тоже невероятно привлекательный. А глаза вблизи удивительно большие и темные, с поволокой, совершенно непроницаемые глаза, до которых словно ее улыбка не доходила.
– Здравствуйте, вы Ефросинья, знахарка? – спросила мама, не в силах скрыть удивление, как и Зоя. Ведь деревенские знахарки такими моложавыми и привлекательными не бывают, верно? К тому же, судя по письму, она должна быть как минимум очень пожилой, а то и вовсе ссохшейся старухой.
– Да, я Ефросинья. Заходите. Я чай с блинами, с малиновым вареньем для гостей дорогих, считай, что родных, приготовила. Заждалась вас с утра, уставших с дороги, но то ничего. Как хорошо, что я к вам провожатого отправила, не то бы еще долго меня разыскивали, не правда ли?
– А Вадим у вас? – перешла сразу к делу мама, но голос задрожал.
Ефросинья неопределенно покачала головой и прицыкнула на выбравшуюся из огромной, грубо сколоченной деревянной будки не то лохматую собаку, не то волка. Крупный, даже массивный зверь смотрел на пришлых по–человечьи умно и недобро скалил большие зубы. Кажется (не смогла определиться Зоя), глаза у него тоже необычно ярко-желтые, с красноватыми огоньками внутри. Собака поймала ее взгляд, и девочка поежилась.
Ефросинья продолжала улыбаться, затем шепнула что-то неразборчивое и странное, словно на иностранном языке, и, махнув рукой на мамино: «Что вы сказали?», молча повела за собой в дом.
– Вадим гостил у меня, но вчера уехал. А вы садитесь, чая попейте с блинами, расскажите о себе. Мне, знаете, любопытно с семьей воспитанника познакомиться.
– А когда он уехал, куда, почему? – затараторила мама.
Знахарка снова махнула рукой, отсекая вопросы на корню.
Просторный дом встретил теплом, светом и чистотой, так что сразу и страхи все разом улеглись. Пришлым вдруг стало необычайно спокойно. Заулыбались, расслабились, вдыхая запах сушеной лаванды, мяты и цветов со странной, слегка горчащей на небе сладостью.
И обстановка в доме как из русской сказки. Беленая печь, на стенах выведены узоры, вся мебель деревянная, старинная и явно ручной работы, тоже с росписью. Плетеные кресла с вязаными подушками. Коврики на полу тоже не заводские. Поделок на полках много всяких: куколки из соломы, изделия из глины, посуда и фигурки животных. Самовар, пузатый, с блестящими боками, на столе.
– Вы присаживайтесь с дороги, – снова разулыбалась Ефросинья. – Сейчас чаем вас напою, сил наберетесь. Потом все разговоры, времени хватит…
– Все так странно, – совсем тихо сказала мама и зевнула, – Вадим ничего нам о вас не рассказывал, ни единого слова.
В улыбке знахарки мелькнуло торжество, или Зое показалось? Но сердце девочки, словно предчувствуя беду, кольнуло, и есть вдруг ей совершенно перехотелось, хотя совсем недавно от голода сводило живот.
Мама налегала на блины, все больше зевая, и чай пила чашку за чашкой, как не в себя. Илья тоже ел слишком много, усердно, по-поросячьи чавкая, а знахарка поближе придвинулась и его по руке ласково гладила и приговаривала: «Кушай, кушай, мой хороший».
– Где у вас туалет? – спросила Зоя первое, что пришло в голову, не в силах ни притронуться к чаю, ни больше здесь находиться. Стало нехорошо, моргнула – и все на мгновение вокруг почернело, плесенью и паутиной покрылось, а вместо блинов – на столе извивающиеся черви и змеиные головы с вытаращенными глазами.
– Иди за дом, милая, только через черный ход. Вон там, за шкафом у печи, будет дверь.
Голос знахарки звучал так ласково и монотонно, что клонило в сон.
Следуя указаниям, Зоя вышла на огород, за которым прямо к забору прилегал лес. Туалет и вправду имелся, из себя развалюха развалюхой, вместо двери – замызганная, рваная шторка, которую трепал разыгравшийся, словно перед дождем, ветер.
Было здесь и несколько сараев, откуда доносилось фырчанье и хрюканье, а вот на заборе сидели, нахохлившись, черные курицы и так странно, немигающе смотрели на Зою, что девочка перепугалась еще больше. Она так и стояла на месте, не решаясь зайти в туалет, пока не продрогла.
Порыв ветра на мгновение проявил солнце на небе. Что-то блеснуло за забором, вдали, среди раздвинутых ветром густых еловых лап, что–то серебристое. Сердце в груди Зои кольнуло, в мысли закралось нехорошее подозрение… Машина папы новенькая, серебристо–серая. Нужно посмотреть, в чем тут дело.
– Зоя! – крикнула мама. – Идем в дом! Замерзнешь!
Зоя оглянулась. Мама улыбалась. За ее спиной стояла знахарка, держа в руках толстенный и темный фотоальбом.
…– У нас все в роду стареют поздно, – улыбнулась знахарка и отпила чаю.
– А сколько вам лет? – спросила Зоя, и мама сразу одернула: мол, неприлично спрашивать такое у женщины.
– Ты не поверишь, если скажу, милая, но мой секрет кроется в особых травах и кое в чем еще, – заговорщицки прошептала Ефросинья.
– Смотри, Зоя! Оказывается, папа жил здесь несколько лет после детдома, до поступления в институт, – с сильным воодушевлением начала мама.
– Но почему он нам ничего не рассказывал об этом? – спросила Зоя.
Мама покачала головой. Знахарка прямо посмотрела на Зою и спросила – вроде бы ласково, но что–то в ее голосе такое было, недовольное:
– Чего чай не пьешь? Он вкусный, полезный, травяной. Мигом сил прибавит.
Мама снова посмотрела на Зою уже с укоризной. Зоя сделала маленький глоток. Даже сахар не перебивал густой травянистый привкус, он буквально приставал к языку и отчего-то навевал мысли о липкой ленте для мух. Зоя снова спросила – она всегда так делала, когда сильно нервничала:
– А зачем вы письмо прислали? Что вам папа такого должен?
– Я Оксане Яковлевне все уже рассказала, а ты, моя милая девочка, еще не доросла до взрослых разговоров и поэтому ничего знать не должна.
И мама снова шикнула на дочь, что совершенно на нее не похоже. И тут же, словно смягчившись, показала жестом: мол, иди, посиди с братом.
Илья спал, свернувшись на кресле. Неужели брат так утомился с дороги? Теперь опрятный, чистый и в целом, как с картинки, домик знахарки вызывал у Зои чувство неясной, все возрастающей тревоги, и чем дольше девочка здесь оставалась, тем становилось хуже, словно она в западне. Она стояла и слушала…
А мама все болтала с Ефросиньей, только вот та отвечала односложно – да или нет, а самих вопросов, как Зоя ни прислушивалась, не слышала.
Илья тихонько посапывал, а Зоя подумала, как же сильно она любит брата, и от этого острого чувства вдруг защемило в груди. Нужно что-то делать. Поговорить с мамой, убедить ее не оставаться здесь ночевать. Но как это сделать, не имея никаких доказательств того, что знахарка совсем не такая белая и пушистая, какой хочет казаться?
Зоя на цыпочках прокралась к узкому окошку, открыла его и вылезла на улицу, то и дело прислушиваясь к голосам женщин на кухне. Чтобы дойти до забора, пришлось пробираться на корточках и почти ползком, замирая, когда слышала легкое лязганье цепи. Знала: если собака гавкнет, все пропало.
В сарае за туалетом раздавался какой-то шум. Повизгивала и сопела, хрюкая, свинья, а затем затихла. Тишина внезапно сменилась громким мужским хохотом и непонятными звуками, похожими на чавканье с фырчаньем.
Зое стало не по себе. Может, все же лучше вернуться в дом?.. Скрипнула дверь сарая – девочка со страху забилась в разросшиеся возле забора кусты, прямо в жирную грязь. Голые ветви кустов не мешали ей видеть, как из сарая вышли несколько мужчин, затем встали на четвереньки и совершенно по-звериному побежали в противоположную от нее сторону издавая хриплое порыкивание. Сердце обмерло в груди Зои, а во рту пересохло, когда на мгновение показалось (или не показалось?), что их лица вытянуты и полностью заросли темными волосами.
Зоя, всю жизнь считавшая себя убежденной реалисткой, как папа, инстинктивно перекрестилась и, вспомнив про бутылочку со святой водой, достала ее из рюкзака, для храбрости выпила глоток. Потом еще несколько минут лежала в зарослях, пока сердце не перестало бешено биться.
Вот же чертовщина. Если бы только мама это видела, не осталась бы здесь ни минуты. Стиснув зубы, Зоя поднялась и, обойдя кусты, подпрыгнула, ухватившись за забор. С горем пополам перелезла на другую сторону, с грустью понимая, что сейчас бы ой как пригодились все уроки физкультуры, которые она частенько пропускала.
Здесь лес был по-настоящему диковинным и чужим, словно деревья людей недолюбливали. Еловые ветки были низкие и разлапистые, доставая до земли живой изгородью: едва удавалось проползти под ними. И сами деревья росли так густо, что Зое приходилось пробираться на карачках, то и дело жмурясь, и пригибать голову, чтобы не поцарапаться. Хорошо хоть капюшон ветровки помогал защитить волосы.
В лесу близко подступающий вечер превратился в плотные сумерки, так что Зое на свой страх и риск пришлось включить фонарик в смартфоне и сориентироваться, где же она видела блеск серебристого цвета…
Она проморгалась, несколько раз включая и выключая фонарь, но, наконец, заметила искомое. Снова пришлось ползти, невольно цепляя на брюки и ветровку ворохи влажных иголок и листьев, комья грязи.
Наконец, Зоя выдохнула, переводя дух, и направилась к плотному темно-оливковому брезенту, который, как оказалось, скрывал машину папы. Чудо, не иначе, что солнце позволило увидеть спрятанное в еловых дебрях серебристое пятно.
Двери в машину не заперты, а окно со стороны водителя разбито. На сиденье, кофейного цвета, проступали отчетливо видимые темные пятна.
Надежда на что-то хорошее меркла, сменяясь тупой болью в сердце. От нахлынувшего отчаяния Зое захотелось плакать. Она вспомнила о маме и брате, взяла себя в руки, подавив зарождающийся в груди всхлип, и крепко сжала кулаки. «Соберись, ну, давай же – соберись!»
В замке машины торчали ключи зажигания. На заднем сиденье лежала дорожная сумка. Папины права и документы она нашла в бардачке, там же – узкий маленький фонарик и складной нож. Все тут же отправилось в карманы ветровки, чтобы при случае воспользоваться.
Затем с помощью влажных салфеток, найденных в бардачке, Зоя оттерла грязь с лица и рук, кое–как почистила ботинки и одежду. С жадностью выпила из жестяной баночки пепси, закусила солеными крекерами, к ее огромному счастью, обнаруженными в сумке.
Увы, к дому знахарки Зоя вернулась в кромешной темноте. Ветер усилился и дул частыми порывами с мелкими каплями влаги, явными предвестниками затяжного дождя. Окно оказалось заперто. Нехорошо…
– Мама? – Зоя смело зашла с парадного хода, обмирая от царившего в доме холода и зловещей тишины. К тому же было темно.
– Спит мама, Илюша спит, и ты ложись. Я уже постелила. Ночью здесь опасно, в лесу волки рыщут.
Голос знахарки напоминал охриплое карканье и шел из-за спины. Чиркнуло, и загорелись свечи в подсвечниках на столе, а дверь позади хлопнула, и с глухим смешком Ефросинья ушла... Зою трясло, нехорошее предчувствие стянуло нервы в тугие узлы, рассыпалось колкими мурашками по коже.
Мама крепко спала с Илюшей в обнимку на диване. И сколько Зоя ни пыталась ее разбудить, не получалось. Как и брата. Она и пихала их, и щипала, и по щекам хлопала, пока сама не выдохлась. Но стоять и сидеть на месте рядом со спящими родными Зое страшно до ужаса, оттого невыносимо.
На кухонном столе заманчиво лежал пышный пирог да стоял кувшин с молоком. Пирог выглядел восхитительно и так одуряюще вкусно пах, словно сам в рот просился. Желудок Зои урчал все сильнее, она несколько раз тянулась к пирогу, но некое шестое чувство отговаривало есть. Голод вдруг стал наваждением – сильным и удушающим до слез. Снова, как под гипнозом, приблизившись к столу, Зоя зажмурилась и вдруг вспомнила про недопитую святую воду. Тут же достав бутылку из рюкзака, выпила всю воду – и отпустило.
В доме свет не работал, горели керосиновая лампа да толстые и блестящие, словно в жиру натертые, свечи в подсвечнике на кухонном столе. А батареи в их с мамой смартфонах странным образом полностью разрядились.
Зоя вздохнула и уселась в плетеное кресло, намереваясь бодрствовать всю ночь, но сама не заметила, как заснула.
Проснулась девочка от шепота, холодного дыхания ветра в ушах, из-за легкого сквозняка да животных гортанных стонов, заставивших кровь Зои жарко прилить к лицу.
Вставать с кресла не хотелось, да и темно вокруг: лампа керосиновая потухла, а мерзкого вида свечи остались на кухонном столе.
Зоя таки поднялась. Мысль, как там мама и брат, вызвала волну паники. И добираться до дивана ей пришлось медленно и практически на ощупь. Они спали так крепко, до жути, как зачарованные, все это время оставаясь в той же позе, даже не повернув головы.