Случай
Антон Деникин - Путь русского офицера
Показать полностью
2
0 просмотренных постов скрыто
Такое моё дело. Война глазами добровольца.
Почему люди добровольно идут на войну? Каждый это решает сам, и мотивы разные. Но то, что существует какая-то предопределенность, в этом я уверен.
В моей семье всегда считалось почетным служить в армии. Дед прошел финскую и Великую Отечественную, братья матери были офицерами, старший брат прослужил два года и, вернувшись из армии, все дразнил меня, что я еще салага и жизни не видел. Я и сам считал, что мужчина обязан узнать, что такое военная служба.
И не просто хотел в армию, я туда рвался. Когда началась война в Приднестровье, я понял – это мой шанс. Туда ехали добровольцы. А им не нужны военкоматы и согласие родственников.
В первые же дни в Приднестровье я осознал, что побудительные мотивы, толкавшие меня на войну, навсегда остаются в прошлом. Энтузиазм, патриотизм и прочие высокие понятия выбивает первым же артобстрелом. После этого или начинаешь жить на войне, или надо уходить.
Помню один из ночных артобстрелов в Приднестровье. По нашим позициям бьют минометы румын. Недолет. Перелет. Бах – накрыло! Побежали смотреть, все ли живы. Обмениваемся впечатлениями. Стреляем в ответ. Короче, жизнь идет.
Пошел в блиндаж за патронами. А там сидит один боец, зажался в угол, трясется.
– Ты чего?
– Страшно, – отвечает.
– Так ты в темноте сидишь, вот тебе и страшно. А ты выйди на воздух, посмотри вокруг. С народом поговори. Веселее будет.
– Там убьют.
– Вот здесь тебя точно убьют. Потому что ты один и от страха трясешься.
Потом его фотографию опубликовали в журнале «Столица». Шинель мешком, каска съехала, из-под нее глаза, как у барашка на бойне. Называется «Недетское лицо войны». Увидел, даже передернуло. На позиции было полно настоящих мужиков, которым, если и было страшно, то виду не подавали. А сняли именно этого.
Азарт от опасной игры проходит быстро. Стоит увидеть первую смерть.
У нас ранило парня. Вчетвером понесли его на плащ-палатке к «скорой». Врач посмотрел и сказал: «Поздно. Он уже умирает».
Я не поверил: парень же только что был жив! Смотрю в его глаза, в них вспыхнул и стал меркнуть огонек. И вдруг я почувствовал, что не его, а мое тело наливается холодом… Словами это не передать. Длилось всего мгновение. Потом я будто из глубины вынырнул. Разом навалились звуки, запахи… «Это война. Здесь убивают», – вспыхнуло в сознании и осталось там навсегда.
На войне свой, особый юмор. Люди учатся смеяться, когда вокруг вовсе не до смеха. С наших позиций в рембат ушел БТР, и мы пошли в Тирасполь его искать. А в городе уже Лебедь с Бергманом, там свои порядки. Перебрались через мост.
Идем с автоматами и рюкзаками. От перекрестка к нам понеслись два УАЗика. Выскочили десантники, с пулеметами и в брониках.
– Все, приплыли. На войне не пристрелили, так сейчас свои добьют, – прокомментировал Валерка.
– Не-не-не трясись. До-до-говорим-ся. – Я был после контузии и сильно заикался.
– Куда идем? – спрашивают десантники.
– Бэ-эт-э-эр потеряли. Во-от ищем, – отвечаю.
– Как потеряли?
– На-а по-озиции пришел, а бэ-тэ-э-ра нет. Вот и и-ищем. – Чувствую, что они не въезжают, от этого волнуюсь и заикаюсь еще больше.
– А ты че заикаешься?
– А ко-огда тебя же-железякой по башке шлепнет, ты-ты еще не так го-о-о-ворить будешь.
Посмеялись и отпустили.
Меня контузило легко, но заикался месяца два. У ребят был лишний повод для смеха. Подхожу раз к штабной палатке. Новобранцы кружком сидят. Вижу, Вася идет.
– 3-здо-рово, брат! – Протягивает мне руку.
– При-и-ивет, – отвечаю.
– Ты-ы че, га-ад, дразнишься?
– Ва-ась, я не дра-азнюсь. Я тоже ко-онтуженный.
Все просто легли от хохота. Встретились два красноречивых и устроили бесплатный цирк.
В Приднестровье я убедился, что разница между солдатом срочной службы, ополченцем из местных жителей и добровольцем – колоссальная.
Первый просто тянет лямку, второй оказался на войне волею судьбы, а третий попал на нее сознательно.
Были случаи, когда сотня ополченцев снималась с позиции и бежала в тыл, едва заслышав стрельбу. И тогда их места занимали добровольцы.
Пятнадцать человек держали оборону там, где должна была стоять сотня. Не потому, что мы супермены и нам не было страшно.
Просто доброволец – внутренне другой человек. Он не бежал от войны, его туда не посылали. Он пришел на нее сам.
В Сербии была другая война. Но и там разница между добровольцами и местными ощущалась сразу. Когда мы приезжали на позиции, сербы выли: «Все, приехали русские, сейчас начнут войну в полный рост».
Мы всегда выходили на задание груженые, как верблюды. «Рожков» как можно больше, гранат, патроны россыпью – по всем карманам. Садимся в машину.
Смотрим на сербов: один-два «рожка», пара гранат.
– Ребята, вы на войну или на пикник? – спрашиваем.
– На войну, – отвечают на полном серьезе.
– А что вы там с одним магазином делать собрались?
– Постреляем и вернемся назад.
Вот такое отношение к войне.
Или что такое засада по-сербски? По нашим понятиям, сел в засаду, дождался и врежь от души, чтобы никто не ушел. А они подпустят мусульман поближе, постреляют друг в друга, перебросятся парой гранат – и в разные стороны. Потом долго спорят, кто кого победил.
Это в разведке, а в обороне еще смешнее. Окопы сербы рыли на обратной стороне холма, чтобы мусульманам не было видно. А те со своей стороны также окапывались. Вот и сидели на разных склонах неделями. Ничего, что противника не видно, зато не убьют.
Или идет бой. Пробегаю мимо минометчиков. Сидят, пьют ракию.
– Что не стреляете, мужики?
– Мин нет.
– Хрен с вами!
Бегу назад. Опять сидят, пьют.
– Что не стреляете?!
– Мин нет.
– Так вон же мусульмане, под носом бегают. Стреляйте из автоматов.
– Нет, мы минометчики.
– Твою маму, тогда поезжай за минами! Вон машина стоит!
– Нельзя оставлять позицию. Бой идет.
– Ну так стреляй из автомата!
– Мы же минометчики.
Первое время удивлялся, как они бережно воюют. Мы в дом сначала гранату бросаем, потом очереди по углам. Раскрошим, что осталось, заминируем и уходим. А сербы аккуратно входят. Чтобы не повредить что-нибудь, вдруг в хозяйстве пригодится. И эта непонятная для войны бережливость чувствовалась во всем.
Я все спрашивал сербов, почему не взрываете мосты. Рванули бы пару, проблем было бы меньше. «Нельзя, – отвечают. – Нам тут потом жить».
В последний приезд, в девяносто пятом, убедился, что люди за четыре года войны отупели до крайности. Например, дают бойцу задание. Встает и идет выполнять. В полный рост. Смотришь на него и думаешь: «Дурак, тебя же сейчас срежут». А ему уже все равно. Убьют так убьют.
У меня тоже такое было. Идешь, а сил уже нет. Надоело все. Хочется лечь и не двигаться. Мысли появляются глупые: «Пусть убьют – упаду и отдохну». Несколько раз в обморок падал. Шли в гору, вдруг ноги стали ватными, в глазах темно. Словно провалился куда-то. Открываю глаза. Надо мной знакомые лица. «Ты чего?» – «Ничего». – «Тогда пошли». Но стоит показаться противнику, или что-то мелькнет между деревьями… Откуда только силы берутся! Потому что жить хочется.
К войне трудно привыкнуть. Еще труднее с нее вернуться. Сознание не выдерживает резкого перехода из одного мира в другой. Но я никогда не понимал этого ветеранского надрыва.
Уважаю воевавших ребят, сочувствую. Но как увижу, как кто-то рвет на груди тельник и орет: «Я воевал!» – меня аж передергивает. Деды наши четыре года на самой страшной войне пробыли. Видели то, что нам и не снилось. Спросите тех, кто в пехоте или в разведке воевал, много они фрицев завалили? Никогда не скажут. А я теперь знаю: и резать им приходилось, и в упор стрелять. Если уж ветераны той войны молчат, то что уж нам голосить.
Приднестровье, Сербия… Доброволец – он везде доброволец. У него другой психологический настрой. Он никого не винит за то, что оказался на войне. Иногда приходит мысль: «Что я тут делаю?» А потом продолжаешь делать свою работу. Ту, которую за тебя не сделает никто....
Автор : Александр Мухарев. Журнал «Солдат удачи» №4, 2000.
Показать полностью
1
Бой у кишлака Кобай, 173 ООСпН
В начале октября 1987 г. представители афганского МГБ обратились к советскому командованию за помощью в уничтожении крупной банды, контролирующей Кандагар и его окрестности. Операция была поручена 3-й роте 22-й бригады спецназа. Руководство операцией поручили зам.комбата - майору Удовиченко.
Отряд разведчиков скрытно выдвинулся к блокпосту на западной окраине Кандагара.
23 октября, с наступлением темноты, вышли к месту засады - кишлаку Кобай.
Прочесав заброшенный кишлак, часть группы ушла, чтобы прикрыть отход основнвй группы и заняла позицию в заброшенном загоне для скота.
Основная группа из 18 человек, во главе с майором Удовиченко и командиром роты капитаном Хамзиным, заняла два дома по бокам дороги, чтобы перекрёстным огнём уничтожить основные силы душманов.
Вскоре, после рассвета, появились первые вооружённые люди - передовой дозор врага. Их не удалось захватить бесшумно. Следующие, заподозрив неладное, открыли огонь. Вся зелёнка вокруг засверкала вспышками выстрелов. Из-за дувалов выкатилась чёрная масса стреляющих "духов" дико орущих "Аллах-Акбар". Первая атака была отбита. У разведчиков появились первые раненые и убитые. Группа сама оказалась в западне и фактически разделена на две части. В каждом из двух домов заняли круговую оборону.
Бились с отчаянием обречённых, ведь разведчиков в плен не брали. Особенно тяжело пришлось группе м-ра Удовиченко. Первыми выстрелами из гранатомёта "духам" удалось развалить часть стены и дом стал простреливаться. Разрывом гранаты оторвало руку пулеметчику сержанту Горобцу.
Сам солдат, будто не заметил этого и продолжал вести огонь из пулемёта, пока не скончался от потери крови. Атаки не прекращались и боеприпасы были уже на исходе. Сержант Андрей Горячев отпугивал "духов", пуская сигнальные ракеты в упор, и собирал у убитых гранаты и патроны.
Бой шёл уже около пяти часов и практически все были ранены. Ст.л-т Чекин втащил в дом тяжело раненого сержанта Горячева и стал его перевязывать. "Духи" подходили вплотную к дому, поэтому приходилось отстреливаться. Разорвавшаяся граната развалила стену отделявшую разведчиков от "духов", при этом ранив и самого Чекина в грудь на вылет.
Дом больше не мог служить защитой и м-р Удовиченко приказал отходить к другому укрытию. Отходить пришлось под огнём пулемётов противника. Добежать до кладбища и укрыться за могильными холмиками удалось только ст.л-ту Чекину. На земле неподвижно лежали м-р Удовиченко, с-т Горячев и ещё один разведчик.
Ещё трое вернулись в разбитый дом и продолжали вести бой. Все трое были тяжело ранены и дождался своих только один. Тяжелораненый радист ещё два часа выходил на связь с командиром роты.
Группа прикрытия, находящаяся в четырёхстах метрах выше, ничем не могла помочь своим товарищам. Подойти по открытой местности они не могли (только бы зря раскрылись), но своё дело сделали. В самый разгар боя подъехал грузовик с подкреплением "духам" и остановился рядом с затаившимися разведчиками. Огонь спецназа был точен - подкрепление перестало существовать.
На исходе пятого часа боя пришла помощь. Два БТРа под прикрытием танка стали вывозить погибающий отряд. Меткими выстрелами танкисты заставили замолчать духовские безоткатные орудия и пулемёты. Один БТР вывез первую группу во главе с ротным Хамзиным.
Второй БТР попал под огонь снайперов и был ранен командир второй роты Долженков. Танкисты и здесь помогли метким огнём. Забрав раненого разведчика и тела погибших (тех, кто оставался в разбитом доме из группы Удовиченко), БТР отошёл под прикрытие своих.
Не хватало нескотьких человек.
Ст.л-т Чекалин, укрывшийся на кладбище, видел, как мимо промчался БТР, но его слабого крика никто не мог услышать. Тогда, потеряв всякую надежду на спасение, он встал в полный рост и пошёл в сторону своих. "Духи" открыли ураганный огонь. Но, видимо, Бог хранил его.
Он добрался до своих и сообщил где лежат остальные. Вскоре вся группа была в сборе - живые и погибшие. Ни одного не оставили на поле боя. Так же, под прикрытием танка, группа ушла к своим.
Потеряв 9 человек убитыми и 11 ранеными, отряд уничтожил полторы сотни "духов", показав, как умеют воевать русские солдаты !!!
Майор УДОВИЧЕНКО ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВИЧ.
Родился 17 октября 1952 г. В Вооруженных Силах СССР с июля 1970 г.
В Афганистане проходил службу в в/ч п. п. 96044, зам. командира батальона. Погиб 24 октября 1987 г. при выполнении боевого задания.
Похоронен в с. Ольховый Рог Миллеровского р-на Ростовской обл.
Награжден орденом Красного Знамени (посмертно). Жена, Галина Владимировна, и двое детей проживают в г. Днепропетровске (Украина).
ГОРОБЕЦ Вячеслав Владимирович, мл. сержант, ст. разведчик-пулеметчик, род.2.02.1968 в с. Панфилове Новоаннинского р-на Волгогр, обл. Русский.
Работал на Камышинском кузнечно-литейном заводе.В Вооруж. Силы СССР призван 20.10.86 Камышинским ОГВК Волгогр, обл. В Респ. Афганистан с мая 1987.
Более 10 раз участвовал в засадах и захвате караванов пр-ка. В боях действовал смело и решительно. 24.10.1987 находился в составе своего подразделения в засаде, на которую вышла крупная группа пр-ка.
Разведчики открыли огонь, но в ходе боя были окружены.При прорыве кольца окружения Г. с пулеметом в руках прикрывал своих товарищей.Вел огонь до тех пор, пока не был сражен выстрелом из гранатомета противника.За мужество и отвагу нагр. орд. Красной Звезды (посмертно). Похоронен на кладбище № 3 в Камышине.
РАЗЛИВАЕВ Михаил Николаевич, мл. сержант, разведчик-санитар отд. отряда спец. назначения, род. 26.01.1966 в с. Чиркей Буйнакского р-на Даг. АССР. Русский. Работал на Урюпинском крановом з-де им. Ленина Волгогр, обл. В Вооруж.Силы СССР призван 18.4.84 Урюпинским ОГВК.
В Респ. Афганистан с ноября 1984. Принимал участие в 35 боевых выходах по выполнению спец. заданий командования, проявив при этом мужество, отвагу и высокое воинское мастерство.
30.3.1986 во время боя эвакуировал в безопасное место несколько раненых товарищей, но сам получил смертельное ранение. Награжден орденом Красной Звезды (посмертно).
Похоронен в Урюпинске.
Показать полностью
3
Все считали, что такого не могло быть никогда....
Рассказ бывшего командира стартовой батареи огневого дивизиона 260-го (Брянского) ЗРП - единственного советского полка, направленного во Вьетнам в полном составе - о том, чего не могло быть никогда...
Наш 260 зенитно-ракетный полк МО ПВО прибыл во Вьетнам из города Брянска в марте 1966 г., т.е. спустя восемь месяцев после первого применения ЗРК для защиты территории ДРВ. До этого американцы осуществляли налеты на больших высотах днем и ночью в любую погоду.
Первые боевые стрельбы зенитными ракетами стали для американских летчиков полной неожиданностью. Ракеты прижали их ближе к земле, но к моменту нашего прибытия они тоже научились воевать:
1. Стали летать на низких высотах и только в светлое время суток, в солнечную погоду, держась ближе к горным массивам, чтобы после пуска ракет успеть скрыться за ними. Это значительно усложняло стрельбу, т.к. ЗРК С-75 не был рассчитан для стрельбы по низколетящим целям, хотя и был в процессе применения во Вьетнаме доработан для такой стрельбы.
2. На самолетах установили сигнализацию, предупреждающую летчика о попадании в зону облучения СНР и о работе радиопередатчика команд (РПК) после пуска ракеты.
3. Стали широко применять самонаводящиеся ракеты "Шрайк", летящие на максимум радиоизлучения, т.е. на антенну передатчика СНР, который, как правило, находится в центре позиции ЗРК.
4. Стали применять шариковые бомбы, предназначенные для массового поражения личного состава.
5. Наряду с применением обычных фугасных бомб, широко применяли неуправляемые ракеты "Булпаб".
6. В случае обнаружения позиции ЗРК летчики имели право вместо выполнения своего полетного задания наносить воздушные удары по зенитно-ракетному дивизиону.
Задача советских военных специалистов (так нас тогда называли) состояла в том, чтобы обучить личный состав 274-го зенитно-ракетного полка ВНА самостоятельно отражать налеты американских самолетов на территорию Северного Вьетнама.
Полк был только что сформирован. Командиром полка был назначен майор Нунг. Он успешно закончил Военную академию связи в Ленинграде и хорошо говорил по-русски.
Прибыв во Вьетнам, мы в течение двух месяцев проводили занятия и обучали вьетнамские расчеты работе на материальной части. К этому времени прибыла боевая техника из Союза, и мы развернули ее для ведения боевых действий.
Позиции не были оборудованы в инженерном отношении, поэтому нам приходилось разворачивать технику для ведения боевых действий в основном на участках между рисовыми полями, у окраин деревень и поселков, иногда прямо на остатках фундаментов разрушенных бомбежками домов. Зачастую мы не имели возможности развернуть все шесть пусковых установок - места хватало лишь на 3-4 установки.
В течение месяца мы сами сидели за пультами, а вьетнамцы, находясь рядом и наблюдая за нашими действиями, набирались опыта ведения боевых стрельб. Потом они пересели за пульты, а мы стояли у них за спиной, контролируя их действия. Это продолжалось 3-4 месяца. По мере приобретения вьетнамцами боевого опыта, наши военные специалисты небольшими группами отправлялись домой. В конце в полку оставалась небольшая группа главного инженера майора А.Я. Петрова в составе 11 человек, в которую входили специалисты по всем системам.
Они устраняли возникшие неисправности, проводили настройку и проверку систем после смены позиции. Мы все время жили на колесах. Позиции менялись очень часто - после каждой боевой стрельбы. Позиции, обнаруженные американскими летчиками, на следующий день, а иногда буквально через пару часов обязательно подвергались массированным бомбежкам. Поэтому оставаться на прежней позиции было очень опасно.
Наш ЗРДн под командованием майора И.В. Володина первым в полку принял боевое крещение.
Произошло это в мае 1966 г., когда мы развернулись на боевой позиции на подступах к Ханою, прикрывая его от воздушного нападения. По условиям местности мы смогли развернуть только три пусковые установки.
Налет начался после обеда. Погода была солнечная, сухая, видимость отличная. Операторы своевременно обнаружили на экранах низколетящие цели. После вхождения их в зону пуска был дан старт двумя ракетами. Стрельба происходила недалеко от горной гряды и американские летчики, совершив противоракетный маневр, успели уйти за эту гряду. Мы потеряли две ракеты.
После старта ракет образовался столб пыли высотой 25-30 м, а для летчиков это отличный ориентир для прицельного бомбометания.
И вот на этот ориентир бросились три самолета. Второй самолет сбросил 5 фугасных бомб. Первый самолет, вероятно, корректировал бомбометание своих ведомых. Первая бомба попала точно в столб пыли. Образовалась воронка глубиной 7-8 м, диаметром около 15 м. Остальные бомбы легли так, что образовалась продольная воронка общей протяженностью 75 м.
В воздух была выброшена огромная масса земли, которая посыпалась на нас сверху. Вид был такой, как когда-то я видел в кино - показывали мирный взрыв для возведения плотины гидроэлектростанции.
В это время со станции наведения дали команду подвезти и зарядить новые ракеты. Из кабин станции не видно, что происходит на улице, а здесь вместо дороги образовался огромный овраг глубиной более семи метров. Чтобы подвезти и зарядить ракеты, нужно было заново прокладывать подъездную дорогу.
Нам еще повезло, что дул ветер и успел снести столб пыли после старта ракет метров на 50 в сторону от позиции к моменту, когда его засекли летчики. Если бы погода была безветренной, то от нас и от материальной части не осталось бы ничего.
На одной из ПУ появилась неисправность. Устранять ее пришлось в напряженной обстановке. Существовала угроза повторения только что увиденного - пока светло, самолеты в любой момент могли вернуться и повторить бомбежку. К счастью этого не произошло.
Осмотрев воронки от бомб и осознав все произошедшее, мы задумались о том, что смерть ходит рядом с нами и что вероятнее всего она может настигнуть нас после пусков ракет, когда мы, демаскировав себя, становимся реальной и очень привлекательной целью для летчиков.
Через три часа на позицию приехал командир нашего полка подполковник В.В. Федоров. Осмотрев разбомбленную позицию, он сказал, что мы родились в рубашке.
Во Вьетнаме после захода солнца очень быстро темнеет. Это было нам на руку - мы перевели технику в походное положение, снялись и той же ночью переехали на новую позицию. В последующем после каждой стрельбы мы обязательно меняли боевую позицию.
В дальнейшем боевые стрельбы стали для нас - военных людей - просто повседневной работой. Пришлось ощутить нам на себе и применение американскими летчиками самонаводящихся ракет типа "Шрайк", как осколочного, так и шарикового вариантов.
В дивизионе под командованием майора С.Т. Воробьева, после пуска ракеты по цели оператор ручного сопровождения В.К. Мельничук увидел на экране "всплеск" цели и отделившуюся от нее движущуюся отметку.
Он немедленно доложил командиру: - Вижу "Шрайк"! Идет курсом на нас!
Пока через переводчика решали с вьетнамским командованием вопрос о снятии излучения с антенны, "Шрайк" уже подлетал к СНР. Тогда офицер наведения лейтенант Вадим Щербаков сам принял решение и переключил излучение с антенны на эквивалент. Через 5 секунд раздался взрыв. В кабине "П", на которой находится передающая антенна, взрывом выбило дверь и осколком был убит вьетнамский оператор.
Стоящие рядом с кабиной деревья осколками "Шрайка" срезало как пилой, а от палатки, в которой перед стрельбой находился личный состав батареи, остались лоскуты размером с носовой платок. Нашим военным повезло - все остались живы.
В том случае, если взрывался "Шрайк" начиненный шариками, они разлетаясь по стартовой позиции, попадали в ракеты находящиеся на пусковых. Боевая часть ракеты весом 200 кг взрывалась вместе с окислителем и горючим. От взрыва детонировали и взрывались ракеты на других ПУ. Все металлическое превращалось в искореженные, дырявые меха от гармошки.
Воспламенялось и горело высокотоксичное ракетное топливо. Ощущение и зрелище, скажу я вам, не из приятных.
Мы тоже научились применять приемы борьбы со "Шрайком": При обнаружении "Шрайка" и включенном излучении отводили антенну кабины "П" в сторону или вверх. "Шрайк", следуя за максимумом излучения, тоже поворачивал в сторону или вверх.
Затем мгновенно снимали излучение с антенны передатчика СНР и "Шрайк" терял сигнал для самонаведения на цель. Его рули стопорились запоминающим устройством, и далее он продолжал полет, как обычный НУРС падая в 1,5-2 км в стороне от позиции или на таком же расстоянии за позицией.
При этом, сохраняя дивизион, приходилось жертвовать уже выпущенными ракетами. Так мы учились сами и учили вьетнамцев воевать с реальным и сильным противником.
Ощутили мы также, что такое шариковые бомбы. Однажды во время налета, на дом, где мы жили, был сброшен контейнер с шариковыми бомбами. Он взорвался на высоте 500 метров от земли. Из него разлетелось 300 "шариков-мам" и стали падать на крышу дома и на землю вокруг него. От удара при падении, они с задержкой взрывались и сотни шариков-дробинок диаметром 3-4 мм разлетались во все стороны. Все, кто находился в доме, легли на пол.
Взрывы шариков продолжались на протяжении нескольких минут. Дробинки влетали в окна, впивались в стены и потолки. Шарики взорвавшиеся на крыше дома никого не смогли поразить, так как дом был двухэтажный. Те, кто оказался на улице, успели спрятаться за колоннами и невысокой стенкой галереи. Бачек с питьевой водой, стоявший перед колонной, превратился в дуршлаг и из него во все стороны струйками лилась прозрачная вода.
У 24-х летнего лейтенанта Николая Бакулина, оказавшегося во время бомбежки на улице, после этого появилась седая прядь.
Одна половина раскрывшегося контейнера-бомбы длиной 2100 мм и диаметром 300 мм воткнулась в землю перед входной дверью дома, выпуклой стороной к нам. Когда все стихло, мы стали выходить на улицу, а увидев контейнер, бросились обратно в дом, приняв его за невзорвавшуюся бомбу.
Поняв, что бомба пустая, решили шутки ради положить ее под одеяло на постель командиру дивизиона. Командир с позиции видел, как бомбили дом с его подчиненными и подумал, что многие могли погибнуть. Но на наше счастье, все закончилось благополучно, и когда командир подъезжал к дому с позиции, мы встретили его песней под аккордеон: "А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела...". Обнаружив сюрприз под одеялом, командир смеялся вместе с нами.
После одного из таких налетов один из наших офицеров - Саша Гусев - написал нашу боевую песню на мотив известной песни "На безымянной высоте" из кинофильма "Тишина":
Чертила в небе след ракета
Который раз уже подряд,
Кто хоть однажды видел это,
Как F-105-е бомбят.
Воронки, словно котлованы,
И видно было, неспроста
Стояли мы среди развалин
У Тхайнгуенского моста.
Удары "Шрайка" испытали,
Шрапнель рвалась над головой,
Но лишь дружить мы крепче стали,
Нет крепче дружбы боевой.
Нет крепче дружбы той солдатской,
Что закалялась, словно сталь,
В борьбе с ордой американской
У Тхайнгуенского моста.
Плечом к плечу с вьетнамским другом,
Стояли мы на том пути,
Он называл меня "Товарищ",
Я называл его "Дом ти".
И были в этой дружбе братской -
Залог победы и мечта.
Ковали славу части Брянской
У Тхайнгуенского моста.
В словах этой песни все сказано. Эта песня стала нашим полковым гимном. Она сопровождала нас повсюду, и звучала при всех переездах и на встречах с боевыми друзьями из других дивизионов полка.
В это время массированные налеты американских самолетов на важные стратегические объекты Северного Вьетнама стали проводиться под прикрытием радиопомех, которые ставили, специально переоборудованные для этого в самолеты-постановщики помех, тяжелые стратегические бомбардировщики типа В-47 и В-52.
Барражируя вдоль границы Вьетнама с Лаосом и Камбоджей, такой самолет, ставя помехи, мешал нашим станциям наведения ракет обнаруживать цели. В этих условиях американские самолеты могли выполнять свои полетные задания безнаказанно.
Для того, чтобы сорвать тактические планы американцев, необходимо было уничтожить самолет-постановщик помех. Для этого осенью 1966 г. в составе одного из дивизионов полка мы выезжали в "засаду" на юго-запад к границе с Лаосом, чтобы встретить этот самолет там, где он нас не ждал. Передвигались скрытно, ночью, с выключенными фарами, чтобы нас не могли обнаружить. Совершив трудный марш в несколько сотен километров по разбитым бомбами горным дорогам, мы развернули свой зенитно-ракетный дивизион в джунглях. Тщательно замаскировали технику и стали ждать.
В один из дней появился постановщик помех - самолет RB-47 в сопровождении 10 истребителей-бомбардировщиков F-105 и палубных штурмовиков A-4D. Самолет RB-47 начинен всевозможной радиоаппаратурой, с экипажем около15 человек стоил очень дорого, поэтому так тщательно охранялся. Они никак не ожидали встречи с нами на дальних подступах.
Операторы СНР произвели захват самолета RB-47, затем был произведен пуск очередью из 3-х ракет. Цель была уничтожена. На наше счастье в суматохе боя боевое охранение нас не обнаружило и отбомбилось на заранее оборудованную нами ложную стартовую позицию. Она была своевременно и в достаточной степени размаскирована, чтобы пилоты боевого охранения приняли ее за настоящую. Когда стемнело, мы благополучно свернули технику, перевели ее в походное положение и двинулись в обратный путь.
В то самое время, когда мы уничтожили самолет-постановщик помех, продолжался массированный налет в районе Ханоя на стратегические объекты в других районах ДРВ.
Американские летчики считали, что все идет по их плану и они в полной безопасности могут, не боясь зенитных ракет, безнаказанно совершать свои полеты.
И здесь, оставшись без прикрытия, они здорово просчитались: зенитно-ракетные дивизионы активно поработали и сбили в тот день более десяти американских самолетов. После таких потерь и траурных церемоний у американских летчиков несколько дней длилась вынужденная боевая пауза.
Мы же, совершив трудный марш обратно, развернулись на новой стартовой позиции для ведения боевых действий.
Вот так мы, тогда 20-25-летние лейтенанты и еще более молодые солдаты и сержанты срочной службы, мужая и набираясь боевого опыта, воевали сами и учили воевать вьетнамских ракетчиков, чтобы они в любой ситуации умели побеждать противника.
Постепенно мы становились обычными рабочими войны. Даже в очень трудных и сложных ситуациях мы шутили, сочиняли и пели песни и не думали о том, что могли не вернуться живыми домой, где нас ждали родные и близкие. В то время они ничего толком не знали о том, где мы находимся, а моя мать только догадывалась.
Перед отъездом во Вьетнам нас строго предупредили, что это очень секретная миссия и довольно длительное время все считали, что такого не могло быть никогда. Но все это было на самом деле.
Наш 260-й зенитно-ракетный полк МО ПВО, дислоцированный в Брянске, единственный полк из всего Советского Союза, был направлен во Вьетнам в полном составе. За период выполнения специального правительственного задания во Вьетнаме полк выполнил 43 боевых стрельб и сбил 25 американских самолета.
Все остальные боевые расчеты полков (учебных центров) формировались из сборного состава - по несколько человек из разных полков и округов Войск ПВО с территории всего Союза, в течение всего периода войны во Вьетнаме.
Лично для меня - командира стартовой батареи 260 ЗРП - спецкомандировка во Вьетнам закончилась в апреле 1966 г., когда в 274 ЗРП ВНА нас сменила новая группа СВС из 11 человек, чтобы продолжить нашу работу.
Москва, июль 1977 г
Автор : Майор Шеломытов Геннадий Яковлевич. Родился 09.03.1940 г. в Кронштадте.
В 1960 г. окончил Прибалтийское Военно-техническое училище Войск ПВО страны. Проходил службу в 4-й Отдельной армии Войск ПВО командиром взвода стартовой батареи, затем командиром стартовой батареи 260-го ЗРП Брянского корпуса МО ПВО.
С марта 1966 по апрель 1967 гг. в составе этого полка участвовал в боевых действиях во Вьетнаме.
В 1972 г. окончил Военную артиллерийскую академию им. Дзержинского в Москве и продолжал службу в Наземном измерительном пункте Командного измерительного комплекса в г. Якутске. С 1976 по 1990 гг. ведущий инженер военной приемки в НИИ Радиосвязи.
Награжден орденом "Красной Звезды" и 14 медалями в т.ч. вьетнамской медалью "Дружбы".
Показать полностью
2
Тактика Русских Зимой 1942 года/ Воспоминания солдата вермахта. Эверт Готтфрид/ часть 2
Это вторая часть из интервью-воспоминаний Эверта Готтфрида о войне.
Первая часть "Какое оружие у вас было? Воспоминания солдата Вермахта. Эверт Готтфрид. Часть 1" здесь - Какое оружие у вас было? Воспоминания солдата Вермахта. Эверт Готтфрид
Во второй части воспоминаний Эверт Готфрид ответил на вопросы:
-Когда началась война, какой средний возраст солдат был у вас во взводе?
-Как вы оцениваете тактику русских зимой 42-го года?
-У Киришей в обороне вы рыли окопы? Там же сплошные болота.
-Были ли в вашем подразделении снайперы?
-Как Вам "Сталинский Орган"?
-Русские ветераны говорят, что немцы после 1943-го года стали "не те".
-Как изменилась ситуация в армии после 20 июля? Насколько мы знаем, был введен институт идеологического контроля?
-На начало 1941 года вермахт считался лучшей армией в мире.
-А почему вы в конечном итоге проиграли?
Для тех кто не понял, 20 июля 1944 года произошла кульминация заговора немецких генералов, так же известная как "Операция Валькирия", целью которого было физическое устранение Гитлера и свержение нацистского правительства. Но операция не принесла успеха. По сложившимся обстоятельствам, Гитлер практически не пострадал, а почти все участники заговора в последствии были казнены.
Видео основано по фрагменту из книги Артёма Драбкина: " Я дрался в Вермахте и СС"
Показать полностью
Чеченские записки вертолетчика.
На пределе возможностей работали не только люди, но и авиационная техника.
В этот же день, уже после взлёта из Моздока, на нашем вертолёте отказал один из двух генераторов, вырабатывающий ток на нужды бортовой сети. В этом случае инструкция, предписывает экипажу оценить обстановку и принять решение на продолжение полёта или возврат на аэродром вылета.
Но тогда мы выполняли боевые задачи и, конечно же, приняли решение на продолжение выполнения задания, и вернули вертолёт в Ханкалу.
На следующий день, при эвакуации раненых на ту же площадку под Владикавказом, в момент посадки подломилась основная стойка шасси на Ми-8 Сергея Жеребцова, моего однополчанина, командира вертолётного звена.
Вертолёт плавно осел в сторону оторвавшейся главной опоры, мягко оперевшись на подвесной топливный бак. Борттехник среагировал мгновенно и выключил двигатели. Не выдержал металл крепления стойки к фюзеляжу. Всё обошлось.
В этот же день наши умницы-техники и инженера ввели машину в строй.
Ещё через несколько дней вернулся на одном двигателе экипаж «двадцатьчетвёрочки» «среднебельской» эскадрильи, дотянув на нём из Веденского ущелья!
В такой ситуации, конечно же, садиться на «вынужденную» нельзя было категорически! Можно было сказать, что мы летали над территорией, полностью занятой противником. И любая аварийная посадка, без прикрытия,могла закончиться гибелью экипажа. Чеченцы тогда лётчиков в плен не брали, а уничтожали на месте, причём самыми зверскими способами!
Ещё через несколько дней, как в песне – «на честном слове и на одном крыле», дотянул из Шатойского района экипаж Ми-8-го подполковника Вячеслава Хомутова, получивший серьезнейшие повреждения при обстреле с «Чёрной горы», под Шатоем.
Вертолёт был буквально изрешечен пулями, а в отсеках лопастей несущего винта зияли такие дыры, что мы вообще не понимали, как они смогли прилететь на таком винте! На борту находилась группа спецназа, и один из её бойцов получил серьёзное ранение.
Повезло в этот раз и правому лётчику Толе Иванову! Одна из пуль попала в переднее стекло кабины экипажа, со стороны «правака», аккурат на уровне его груди, но, срикошетив о металлическую щётку дворника, прошла в нескольких сантиметрах от него.
Через пару дней машина летала!
Вообще, наша «кафедра железа», как и в годы Великой отечественной войны, творила чудеса! (Мосеев Вячеслав Петрович, Орозалин Идрес Данибекович).
Неисправные или повреждённые вертолёты вводились в строй в минимальные сроки. Бедные технари, они не знали отдыха, в любую погоду, днём и ночью готовя нам технику! И поверьте! Мы в ней были уверены на все 100 процентов!
Но и мы, как могли, старались облегчить им их тяжкий труд.
После одного из вылетов, я подошел, чтобы помочь, к нашему гаровскому «вооруженцу», Валерию Ивановичу Филоненко, умнице-мужику с золотыми руками, которого мы, «за глаза», называли Батяней. Днём и ночью лазившему по вертолётам, заряжая в кассеты системы АСО-2В (постановки активных помех против ПЗРК) патроны тепловых ловушек, или как мы их ещё называли, «асошки».
Подтащив к нему ящик с патронами, я чуть не отшатнулся, видя, как он смотрит на меня изумлёнными, красными, от недосыпа, глазами.
- Я не понял? А почему патроны отстреляны только на половину? - надвинулся он на меня.
Я, замешкавшись, попытался объяснить ему, что старался сегодня сэкономить «асошки», чтобы ему было меньше работы.
Батяня ещё больше надвинулся на меня, открыв рот, чтобы, как я думал, излить ведро ненормативной лексики в отношении меня и моего экипажа. Но глаза его налились слезами, он тяжело опустил плечи, подошёл и обнял меня!
- Дурачьё! Что же вы делаете? Да мы будем ползать без сна и отдыха, готовя вам машины, лишь бы вы их использовали полностью и возвращались живыми! Держа меня за плечи, он отодвинул меня и продолжил, почти шепотом – Ты знаешь, каково нам стоять здесь и, всматриваясь в небо, ждать вас? – но тут же замолчал, видя, как по моим щекам тоже катятся слёзы!
Тягучую паузу разрядил подошедший начальник ТЭЧ звена Миша Жирохов.
- Эй! Хорош рассыпаться в благодарностях и нежностях! Иди, отдыхай! Через двадцать минут машина будет готова к вылету.
Я молча развернулся и на ватных ногах, вытирая рукавом предательские капли, поплёлся в сторону командного пункта, получать очередную задачу.
И судя по большому скоплению пехоты, заполнявшей с каждой минутой всё большее и большее пространство вокруг КП и нашего аэродромного лагеря, с кучами баулов, разномастным вооружением, ящиками с боеприпасами, денёк предстоял жаркий!
Несколько вертолётов уже были под завязку забиты этим людом, и готовились к вылету.
К нашему борту, тоже навьюченная до предела, подходила группа из человек пятнадцати, с любопытством и, с некоторым беспокойством, осматривая обшарпанный, закопчённый вертолёт, на котором им сейчас предстояло лететь на войну.
Я махнул Андрею Васьковскому, чтобы он занялся загрузкой вертолёта, а сам, ускорив шаг, помчался на КП. Андрюха, в деле погрузки и выгрузки, был мастер!
Что на земле, у борта вертолета, что в воздухе, в грузовой кабине, у него авторитетов не было! За неправильную погрузку, размещение, поведение во время полёта, выгрузку, огребали от него все одинаково! Как рядовые, так и старший офицерский состав!
Один раз, он даже поставил на место одного зарвавшегося генерала, который попытался качать права при размещении в грузовой кабине, важно надув губы и строго сведя брови. Но Андрюха попросил его выйти вместе с ним из вертолёта и закрыл входную дверь.
Генерал, раздувшись как воздушный шарик и, покраснев, как рак, начал распекать Андрюху «на чем свет стоит», но тот спокойно, с чувством собственного достоинства развернулся и произнёс:
-За «колючкой» аэродрома будете командовать, а здесь у нас свои, беспрекословные авиационные законы, и не вы, никто другой их не нарушит! Можете разъезжать по Чечне на своем УАЗике, командуя водителем, а здесь, извините, командую я, лётчик-штурман старший лейтенант Васьковский! – и, развернувшись, пошёл к вертолёту.
В это время, мы, с борттехником запускали двигатели и, с улыбкой наблюдали за развитием ситуации!
Генерал тогда так и остался на площадке.После этого я, в действия Андрюхи не вмешивался, полностью ему доверяя!
Денёк и вправду выдался тяжёлым! Мы, как воздушные извозчики на небесном трамвае, целый день курсировали между Моздоком, аэропортом Грозный-Северный и Старыми Атагами, забрасывая туда пехоту и вооружение.
В конце дня мы, вконец обессиленные, сидя под брюхом нашей «ласточки», подвели итог напряженного дня – выполнено десять боевых вылетов, перевезено 105 десантников с грузом и один «трёхсотый»!
Автор : ветеран двух войн, Афганской и Чеченской, полковник авиации, кавалер ордена Мужества Штинов Станислав Борисович.
Показать полностью
2
Дыхание смерти
Теперь, когда встречаемся, вспоминаем тот случай. Смеемся. Но оба понимаем, что нам тогда грозило. И я отчетливо сознаю: тогда, чтобы спасти меня и самому живым остаться, был у Васи лишь один-единственный шанс из ста.
Прыгнуть ко мне в ту свинцово-огненную купель, куда я попал, — значило добровольно пойти на гибель ради спасения товарища. Знаю: Вася тогда не раздумывал. Шансы не высчитывал. Некогда было — все решали секунды.
Да и не думают в таких случаях. Никогда. Только действуют. Как велит совесть и подсказывает сердце.
Бой 29 октября 1985 года был тяжелым, каким-то сумбурным. Духов в районе действий оказалось больше, чем предполагалось, мы дрались с ними на склоне горы, на крутых и высоких террасах, не позволяя им окружить нас со всех сторон.
Огонь был настолько сильным, массированным, что создавалось впечатление, будто каждый камень по нам стреляет, отчасти, наверное, так и было: пули, мины, снаряды выбивали из камней сотни острых осколков, они рвали на нас одежду, секли лица, впивались в тело. Тогда я впервые почувствовал на себе дыхание смерти. Наверное, никогда не забуду, как это было…
Наше отделение пробиралось вдоль террасы. Впереди, метрах в двадцати, пригибаясь, шел Леня Новиков. Сзади, за мной, как всегда — младший сержант Сергей Шлемин.
Откуда-то одновременно сыпанули по нас несколькими автоматными очередями.
Вижу: Новиков, взмахнув руками, сразу исчез, словно сквозь землю провалился. Хотел я к нему рывок сделать, но услышал, как Шлемин ойкнул. Оглянулся. Сергей сидит, за ногу держится.
Подхватил я его, затащил в какой-то сарай, перевязал, сделал укол. Стал возле двери, выглядываю, пыталось разобраться в обстановке. Слышу, где-то близко бегут, по голосам узнаю наших. Но — увы! — они бегут мимо. И мне становится не по себе: неужели нас оставят, забудут? Нет, такого быть не может! И точно: появляется вдруг Гена Городецкий, ротный санинструктор! Кто-то еще…
Кладем Шлемина на плащ-палатку, несем вдоль террасы. Из-за камней Конопелько выныривает: «Стойте! Не туда — там же духи!» Помогает поднять Шлемина наверх.
Я прикрываю. Поднимаюсь следом. Но меня отсекает от них густая струя пуль. Падаю. Качусь в сторону. Недалеко от меня куст. Бросаю на него головной убор. И пока пули рвут его в клочья, соскакиваю вниз. Но и здесь никакого спасения. Пуля разрывается у самой головы, каменная крошка сечет по глазам. Невольно закрываю лицо ладонями, опускаюсь на колени. А пули бьют и бьют по камню у самого уха, — кажется, что молотом вколачивают меня в землю.
Я глохну. В глазах невыносимая боль, словно их кипятком поливают и колют чем-то острым.
Наверное, теряю сознание: на какое-то мгновение из темноты появляется душман, берет меня на прицел… Мозг простреливается единственной мыслью: «Все — я убит». Ледяной холод сковывает тело. Душу захлестывает обида: надо же оказаться такой легкой добычей для врага. И тут, будто издалека, доносится знакомый голос: «Денис! (Денищенков В.С.)» «Володя!» — зовет еще громче. Этот голос включает мое сознание. Я еще ничего не успеваю сообразить, как кто-то очень сильный буквально выдергивает меня из свинцового смерча. Я ему помогаю как могу — коленями, локтями опираюсь о камни. «Все, — говорит он, переводя дух, — Вырвались мы с тобой. Считай, с того света…» И я по голосу узнаю Васю Конопелько.
Туговато пришлось нам в этом бою, но как бы там ни было, как ни старались духи использовать свое численное превосходство, поставленную задачу мы все-таки выполнили.
Правда, без потерь в этот раз не обошлось.
Они лежали рядышком — Андрей Селезнев, Леня Новиков, Равшан Раметов, Сергей Шлемин.
Я заметил их только тогда, когда Гена Городецкий и еще какой-то медик прочистили и промыли мне глаза от каменных осколков.
Я стал видеть, хотя и плохо, словно сквозь густой туман.
Леня и Равшан бодрились, улыбались обескровленными губами, мне очень захотелось им помочь, хоть на самую малость уменьшить их боль. В кармане у меня бы горсть орехов, я разделил поровну, протянул ребятам.
Наклонился и к Селезневу:
— Держи, Андрюша.
Но он не шевельнулся… Лицо его было каким-то чужим, камень белым. На лбу чернела капли запекшейся крови — пуля попала голову. Только тогда я понял, что Андрей мертв.
Над нашими головами еще посвистывали пули, где-то вблизи рвались гранаты и мины, взводы и роты выходили из боя и пробирались сюда, к указанному командир месту сбора батальона, но я мало обращал внимания на происходившее вокруг.
Передо мной то и де всплывало каменно-белое лицо Андрея, сразу похудевшее, заострившееся и почему-то совсем чужое. Будто отвернулся он от меня. Будто недоволен мною…
Заглушая все звуки вокруг, пригрохотал с неба наш вертолет опустился в поднятую им же тучу рыжей пыли. Туча еще не рассеялась, а кто-то уже скомандовал:
— Раненых и убитых — на борт!
Мы быстро понесли их на плащ-палатках. В вертолете я попрощался с ребятами. Последний раз взглянул на Андрея… Равшану, Лене и Сергею пожелал скорого выздоровления.
— Сначала долететь надо, — сказал кто-то из них.
Только тогда я заметил, что вертолет, как решето, продырявлен пулями. Удивился, как он летать может, такой изрешеченный. Душманы и здесь пытались достать его из гранатомета, но помешало дерево — граната запуталась в кроне. Казалось, что очень медленно ввинчивалась машина в голубое небо. Мы все замерли, когда с дальней сопки потянулись к ней зловещие огненные трассы. Одна из них достигла вертолета, впилась в его борт… Машина качнулась, словно потеряла равновесие, но затем выровнялась и продолжала набирать высоту.
Летчики передали по радио, что кто-то из солдат ранен еще раз. Чувство ненависти к проклятым душманам клокотало в наших сердцах. Затем мы отходили километров двадцать по горам.
Мне вспомнилось, что Андрюша Селезнев очень любил ромашки. Я так и представил его, окунувшегося лицом в огромный букет цветов. Потом мне виделась семейная фотография Селезневых: вихрастый мальчишка, нахмурившийся, наверное, для солидности, — это Андрей; рядом девчушка — это его жена; на коленях у юной мамы — маленькая дочурка. Андрей женился рано, в 16 лет, и когда погиб, его дочке было два годика. С горечью думалось о том, что осталась она без отца, а мама ее теперь вдова. Наверное, потому, что Андрей был человеком семейным, его гибель так глубоко трагично была воспринята каждым из нас.
— Лучше бы меня убили! — сказал Саша Соловьев.
Так говорили многие. Андрея уважала вся рота. Он был серьезнее своих сверстников, отличался степенностью и рассудительностью, в сложной обстановке хладнокровием. Не случайно называли его «папашей». В этом бою он первым поднялся в атаку. Может, на секунду раньше других, но первым. И первую пулю врага взял на себя.
Вспомнилось мне, как приглашал Андрей всю роту после службы приехать к нему в гости, в Иваново, обещал каждому найти красавицу невесту. А Паша Федорцов, шутник и балагур, бывало, заметит грусть-тоску в глазах Андрея, подойдет к нему с доброй улыбкой, мягко так положит руку на плечо и пропоет: «А Иваново — город невест…»
И «папаша» тоже заулыбается, повеселеет. От мысли, что никогда больше его не увидим, не услышим его голоса, щемило сердце и горло перехватывали спазмы.
Я шел и думал о том, что сегодня, может быть, мою пулю принял на себя Андрей, поднявшись раньше меня в атаку, что теперь я должен воевать и за него и, если останусь жив, совершить в жизни то, что он хотел совершить, воплотить в реальность не только свою, но и его мечту.
Селезнев был четвертым погибшим в нашей роте. Четыре осиротевших кровати всегда строго и красиво заправлены (никто не смеет на них ни сесть, ни лечь), на серых одеялах — голубые береты. Таблички с фамилиями: Сливко Александр… Капота Игорь… Базилевич Олег… Надписи: «Погиб смертью храбрых при выполнении интернационального долга». Каждый из них своей гибелью добыл бесценную крупицу боевого опыта, чему-то нас научил, в чем-то предостерег.
Саша Сливко, к примеру, в ночном бою дал из пулемета слишком длинную очередь по скоплению душманов-мятежников, положил их немало, но душманские снайперы успели его засечь… С тех пор — ночью огонь только короткими очередями, в два-три выстрела. Дал короткую — меняй позицию. А еще лучше: не обнаруживая себя вспышками выстрелов, забрасывай врага гранатами!
Игорь Капота… Не думая о себе, думая о товарищах, о роте, кинулся он навстречу смертельной опасности.
Олег Базилевич. Он тоже преподал нам свой поучительный урок…
По материалам : В.С. Денищенков «В пламени Афганистана», из книги «Время и судьбы: Военно-мемуарный сборник», выпуск 1, сост. А Буров, Ю. Лубченков, А. Якубовский, М., «Воениздат», 1991 г.
Показать полностью
1
Первая чеченская война. Индейцы.Ч.2.
И получилось, что я как в воду смотрел! Магомед, правда, отказаться хотел. Но ребята его обиделись: “Командир, нас ведь трусами назовут!” — и всем отрядом добровольно на это дело подписались.
И еще три командира своих людей выделили. Тех, кто уже своих ребят или друзей из других отрядов в «черные тюльпаны» грузил, на такой трюк не возьмешь. Когда смерть рядом увидишь, на кишки своего братишки да на кровь с мозгами посмотришь — быстро авантюризм проходит. Но это же после… А эти в первый раз здесь, горя не видали, на подвиги тянет.
Я понервничал, конечно. Весь день назавтра — как на иголках. Понятное дело: Дубьев после операции на меня телегу накатает — будь здоров. А если еще хоть одного боевика отловят или завалят, то все: пыль до небес, колокола звонят. Дубина на белом коне, а я весь в дерьме! «Да ладно, — думаю, — Бог не выдаст, свинья не съест. Лишь бы у ребят все обошлось».
Дело к вечеру, сижу у себя на КПП, на часы посматриваю — пора бы уже народу с прочеса вернуться. Тут телефон затренькал, Магомед звонит.
— Ну наконец-то, — говорю, — как поработали?
— Брат, беда у меня…
— Что такое? Потери?
— Чеченцы у меня четверых захватили.
Ах, твою мать! У меня аж сердце закололо.
— Ну как вы так умудрились?!
— Да это не прочес был, а бардак какой-то. Лазили где попало. Где искать, кого искать — ничего непонятно. Чуть на мины не напоролись. Дубьев стал группы в разные стороны рассылать. Моих четверых в разведку отправил, и не вернулись ребята.
— Так может, заблудились где? Увлеклись. У тебя джигиты отчаянные, выйдут сами!
— Нет. Ко мне уже с той стороны посредники приезжали. Беда у меня, брат! Представляешь?!
У меня даже язык не повернулся попрекнуть его, и без того горе у человека. Да и что ему было: на цепь джигитов своих посадить, не пускать? Так они бы с цепью ушли, а его самого не то что за командира, за человека считать бы перестали.
— Держись, брат, — отвечаю, — и давай ко мне. Думать будем. Только Дубину с собой не бери. Видеть его не могу.
Приехал Магомед ко мне, уже темно было. Вошел в вагончик, я его даже не узнал сразу. Лицо серое, глаза ввалились. За несколько часов высох весь, будто месяц не кормили. Стал он рассказывать.
Приехал к ним на блок пастух. Он постоянно возле границы со своими баранами мотается. У пастуха — “уазик” четыреста пятьдесят второй, как «скорая помощь», мы их «таблетками» называли. Рассказал, что явились к нему трое боевиков вооруженных, велели передать условия: пятьдесят тысяч долларов за всех четверых. Иначе, мол, получим только головы отрезанные. Вид у этого бараньего командира напуганный был. Но, может, и прикидывался он. Вполне мог быть с бандитами в доле, наводчиком да посредником подрабатывать. А мог и не быть. Шайтан их там разберет.
Переночевал Магомед у меня. А с раннего утра мы в райцентр махнули и на телефон сели. Когда перед покушением на генерала Романова в Грозном переговоры шли, я со своими ребятами Масхадова сопровождал. Кое-кого из его личной охраны знаю. И сумел в этот раз через них до самого Масхадова дозвониться. Тот уже в курсе дела был. Сказал коротко, как отрезал:
— Вооруженные силы Ичкерии к этому отношения не имеют. Это — «индейцы». Разбирайтесь с ними сами.
И весь разговор.
Доложили руководству федеральной группировки: так и так, есть контакт с похитителями, надо либо выкупать ребят, либо операцию проводить.
Руководство отвечает: у вас там сил на такую операцию вполне достаточно. Считаете нужным, пусть старший зоны принимает решение, и действуйте.
Резонно. Хочешь не хочешь — поехали к Дубине. Он эту кашу заварил, пусть помогает расхлебывать. Угадай с трех раз, что он ответил? Правильно!
Сдристнул в кусты, только свист пошел:
— Я без санкции руководства ничего затевать не могу. Надо сообщить в правительственную комиссию, в Москве есть специальные люди, которые пленными занимаются…
— Ну и тому подобная ерунда. Кому мы там в Москве нужны?! Только недавно Первомайское отгрохотало. Разборки на всех уровнях. Да пока до нас с нашими проблемами дело дойдет, ребят десять раз прирежут.
Тут Магомед как зарычит:
— Ты будешь моих мальчишек выручать?! Из-за тебя они попались!
Еле я его оттащил. Дубина мне всю оставшуюся жизнь должен за это проставляться…
Вернулись к нам на блок.
— Ладно, — говорю. — Я по должности официально числюсь заместителем этого чудака на букву «м». Так что формально имею право принимать решения на проведение специальных мероприятий. Передавай бандитам, что деньги будут. Звони немедленно домой, пусть доллары собирают.
Вот чему нам, русским, у кавказцев всю жизнь учиться надо — это как они друг за друга стоят. Суток не прошло после нашего сообщения — прилетает специальный самолет от руководства республики! Привезли деньги, подарки всему отряду, снаряжения дополнительного целую кучу. Магомеду — команда конкретная: «Что бы ты ни сделал, мы тебя спасем, оправдаем, не выдадим. Только выручи ребят!».
Вот как! Это не наши политиканы, что прибалтийские ОМОНы за их верность присяге подставили и Парфенова продали. А Буденновск! У меня до сих пор, как этот позор вспомню, лицо горит, будто пощечин мне нахлестали. Да ты, брат, сам погоны носишь, все понимаешь…
Ладно, отвлекся я. Так вот, начинаем переговоры с «индейцами» закручивать. Понятно, напрямую они говорить не хотят, боятся. И не только нас. Эти беспредельщики уже и самим чеченцам мешать стали. От многих даже их тейпы отступились, а без защиты рода ты там не человек и долго не покуролесишь.
Но бойся не бойся, а денежки-то получать надо самим. Чужому не доверишь: мало ли что у него на уме. Так что покрутили они, повертели, но решились, назначают передачу. В погранзоне, в стороне от всех постов: и наших, и чеченских. Договорились, что Магомед сам за ребятами своими поедет.
Выехали мы на место заранее. Осмотрелись. Обстановочка такая: дорога-серпантинка над ущельем вьется, в конце, за поворотом резким — площадка небольшая. Открыта метров на сто, вплотную с группой захвата не подойти. Из оружия, по-снайперски, тоже работать опасно. Выбить одного-двух бандитов можно, но любая осечка, промах, рикошет — и наши тоже полягут.
Поэтому порешили так: отдадут ребят — пусть убираются, рисковать не станем. Можно будет ими попозже заняться, с толковой подготовкой. Но чтобы не обманули они нас, какую-нибудь подлянку не устроили, мы ниже по дороге засаду выставили: два моих омоновца с гранатометом и прапорщик из сборной команды — старшим. А в «зеленке» над площадкой — я еще с одной группой, для наблюдения и прикрытия.
Мои группы выставились с раннего утра. И правильно сделали. За несколько часов до встречи начали чеченские разведчики лазить. Раньше по этой дороге раз в два-три дня, может, кто проезжал, а тут — то пацан на велосипеде кататься надумал, то «жигуленок» проедет (и у водителя с пассажиром головы на триста шестьдесят градусов, как локаторы, вертятся).
Подходит время. Подъезжает Магомед с ребятами на своем «уазике», втроем. На дорогу вышли, деньги в целлофановом пакете держат. А тут уже пост снизу докладывает:
— Командир, «уазик» пастуха едет!
Точно: подъезжает, остановился. Вышли из него двое, в камуфляже, бородатые, вооружены до зубов. Видно, что и оружие наготове, и сами на взводе. А должно быть их трое, не считая водителя. Еще один, значит, в машине, с пленными. Но не видно, кузов без окон, весь металлический. Надо же, как удачно у пастушка машина оборудована! Может, конечно, это для баранов сделано, чтоб не нервничали при переездах. Но и людей воровать удобно .
Я к биноклю прилип. Снайпер мой рядом тоже замер, от прицела не отрывается: ожидать от этих ухарей чего угодно можно. Пересчитали «индейцы» доллары, старший с деньгами в машину вернулся. Смотрю, дверка салона пошире открылась, и стали ребята Магомеда из машины выходить. Я посту нижнему по рации шепчу:
— Пошла передача, но не расслабляйтесь, подъезд к площадке контролируйте.
Тут слышу, снайпер мой бормочет: «Что это с ними?». У него-то на прицеле увеличение четырехкратное. И у меня бинокль мощный — двадцатка. Глянул, тоже понять не могу: у Магомеда все ребята кавказцы, у них от природы лица смуглые, а тут — белые, будто мелом их вымазали. Может, подмена какая, провокация? Да нет, вроде, обнимают их наши, в сторонку отводят. Трое пленных высадились, а четвертого нет. Тот бандит, что еще у машины оставался, за ним в салон полез. «Неужели, — думаю, — бедному парню так досталось, что ходить не может?».
И тут понеслось все вскачь!
Взревел «уазик», да как рванет с места. А из салона, вместо четвертого парня — мешок полиэтиленовый вылетел и прямо Магомеду под ноги покатился.
Вскинули ребята оружие, но куда там: машина уже за поворот заскочила. Я смотрю во все глаза, что там такое? Не бомбу подкатили?! И тут Магомед догадался: схватил мешок, поднял и ко мне повернул, а сквозь пленку прозрачную на меня голова мертвая смотрит!
Как во мне все вскипело, аж туман розовый в голову ударил. Падлы! Палачи! Нелюди! Кричу в рацию:
— Засада! Машину уничтожить!
А прапор вместо того, чтобы команду выполнить, умничать начинает:
— Передача состоялась? На каком основании я должен открывать огонь?
— Стреляй! Это приказ! Я отвечаю!
— Я не могу без оснований открывать огонь, если заложники освобождены!
Вот идиот! Напичкали его уставами и инструкциями, научили решений не принимать: как бы чего не вышло. А секунды идут, летят, молотками по мозгам грохочут! Вот-вот уйдут убийцы. Задавил я себя. Ровным голосом говорю:
— Вернули троих. Вместо четвертого — отрезанная голова.
Прапор собрался было еще что-то вякнуть, но слышу, исчез из эфира, а по рации — голос старшины-омоновца:
— Вас понял.
И через секунду удар сдвоенный: РПГ лупанул! А на добавку — два автомата вперехлест.
Мы — бегом вниз. Магомед освобожденных ребят с охраной оставил, а сам следом — на ходу нас в свой «уазик» подхватил.
Подлетаем: лежит «таблетка» под обрывом. Дымится, но не горит. Вся как решето. По ущелью баксы порхают. Спустились мы: два боевика — в куски, старший их — поцелее, но тоже готов. Водителю-пастуху кумулятивной струей досталось, полголовы срубило.
Прапор трясется, ноет:
— Кто за это отвечать будет? Пастух ведь мирный был!
Ребята-омоновцы, смотрю, тоже занервничали. Говорю им:
— Молодцы, мужики! С неприятностями разберемся. Ваше дело маленькое: вы по команде действовали. Кто да что, да как — не знали и знать не могли. Я за все отвечаю. Ясно вам? А ты (это — прапору) уматывай с глаз моих. И если еще хоть полслова вякнешь, в порошок сотру!
Вызвали мы подмогу, отправили ребят освобожденных домой. А сами до глубокой ночи по ущелью ползали, доллары собирали. Что им пропадать? Семье погибшего пригодятся. И вот что интересно: оказывается, ночью при фонарях баксы лучше видать — серебрятся, отсвечивают. Все до последнего доллара сошлось, никто из ребят не скурвился, не утаил.
А на другой день началось: комиссии, разборки! Следователи наши, следователи чеченские! Но я уже битый волк, механику эту знаю. Еще с ночи мои бойцы рапорта написали, а утром раненько я их уже на родину отправил. По приказу положено после применения оружия реабилитационный отпуск предоставлять.
Один я отбивался. Дубина было подставлять меня начал, но приехали мужики из МВД России, из отдела по руководству ОМОНами, разобрались влет и ему с глазу на глаз сказали:
— Ты думай, что говоришь! Если твои подчиненные преступление совершили, то тогда ты тоже преступник. Халатность проявил, ЧП не предупредил. А если ребята — герои, банду уничтожили, то они молодцы, им — честь и слава. И тебе… ничего не будет.
Ну с официальными разборками понятно, а что касается совести, то я лишь один день сомнениями мучился. Когда с операции вернулись. А вечером ко мне Магомед приехал. Обнял меня:
— Я и раньше тебя братом звал, а теперь ты всем нам — брат родной. Если бы не твои парни, ушли бы эти гады. Ты знаешь, почему ребята мои такие бледные были? Изуродовали их. Искалечили. Немужчин из них сделали! Понимаешь?! А тот, которому голову отрезали, жить так не захотел. Он рукопашник сильный был. Голыми руками двоих сволочей прикончил, пока самого не убили. И пастушок этот во всем участвовал. Овечка невинная!
Сел Магомед за стол, руками голову обхватил. А я смотрю: седина у него. Черный был как смоль, а тут — будто паутиной волосы заплели, при лампе керосиновой так и блестят. То ли я раньше не замечал, то ли за эти сутки обсыпало…
А через две недели срок командировки отряда вышел, и мы все оттуда убрались.
Легко отделались, говоришь? Это точно. У нас Родине служить — дело опасное. Если на пулю не наскочишь, то политики в любой момент, как пешку, разменяют.
Но мир не без добрых людей. И наша система — не без мужиков настоящих. Представляешь: через полгода, домой уже, приходит мне повестка. В Чечню вызывают по делу «об убийстве» пастуха этого. Об «индейцах» — ни слова. О ребятах искалеченных, нашем парне убитом — тоже. Генерал меня вызвал, я ему историю эту рассказал. Он на меня посмотрел, спрашивает:
— Ну и что ты думаешь делать?
— Как скажете, товарищ генерал. Прикажете, поеду.
— Давай мы лучше прямо здесь тебе голову отрежем. Хоть мучиться не придется. Опять же будем знать, где могилка твоя, киселя на поминках нахлебаемся… Иди, работай! Пока Генеральный прокурор России тебя не затребует, можешь не переживать. А затребует… Тогда и будем думать.
Что касается остальных, то судьба у них по-разному сложилась. Дубьев, говорят, у себя в области карьеру делает, растет на глазах: герой войны!
Омоновцев я к наградам представил, оба по ордену Мужества получили. Прапору-трусу наши бойцы полный бойкот устроили, и когда домой вернулись, уволился он. А из освобожденных ребят Магомеда один уже с собой покончил… До сих пор у меня за них сердце болит.
Вот и вся история. За двадцать минут рассказал, а сколько крови она мне стоила! Проще было бы хорошее ранение получить…
Валерий ГОРБАНЬ. Фото Олега СМИРНОВА. Журнал «Братишка» 1999 г.
Показать полностью
1