Первая чеченская война. Индейцы.Ч.2.
И получилось, что я как в воду смотрел! Магомед, правда, отказаться хотел. Но ребята его обиделись: “Командир, нас ведь трусами назовут!” — и всем отрядом добровольно на это дело подписались.
И еще три командира своих людей выделили. Тех, кто уже своих ребят или друзей из других отрядов в «черные тюльпаны» грузил, на такой трюк не возьмешь. Когда смерть рядом увидишь, на кишки своего братишки да на кровь с мозгами посмотришь — быстро авантюризм проходит. Но это же после… А эти в первый раз здесь, горя не видали, на подвиги тянет.
Я понервничал, конечно. Весь день назавтра — как на иголках. Понятное дело: Дубьев после операции на меня телегу накатает — будь здоров. А если еще хоть одного боевика отловят или завалят, то все: пыль до небес, колокола звонят. Дубина на белом коне, а я весь в дерьме! «Да ладно, — думаю, — Бог не выдаст, свинья не съест. Лишь бы у ребят все обошлось».
Дело к вечеру, сижу у себя на КПП, на часы посматриваю — пора бы уже народу с прочеса вернуться. Тут телефон затренькал, Магомед звонит.
— Ну наконец-то, — говорю, — как поработали?
— Брат, беда у меня…
— Что такое? Потери?
— Чеченцы у меня четверых захватили.
Ах, твою мать! У меня аж сердце закололо.
— Ну как вы так умудрились?!
— Да это не прочес был, а бардак какой-то. Лазили где попало. Где искать, кого искать — ничего непонятно. Чуть на мины не напоролись. Дубьев стал группы в разные стороны рассылать. Моих четверых в разведку отправил, и не вернулись ребята.
— Так может, заблудились где? Увлеклись. У тебя джигиты отчаянные, выйдут сами!
— Нет. Ко мне уже с той стороны посредники приезжали. Беда у меня, брат! Представляешь?!
У меня даже язык не повернулся попрекнуть его, и без того горе у человека. Да и что ему было: на цепь джигитов своих посадить, не пускать? Так они бы с цепью ушли, а его самого не то что за командира, за человека считать бы перестали.
— Держись, брат, — отвечаю, — и давай ко мне. Думать будем. Только Дубину с собой не бери. Видеть его не могу.
Приехал Магомед ко мне, уже темно было. Вошел в вагончик, я его даже не узнал сразу. Лицо серое, глаза ввалились. За несколько часов высох весь, будто месяц не кормили. Стал он рассказывать.
Приехал к ним на блок пастух. Он постоянно возле границы со своими баранами мотается. У пастуха — “уазик” четыреста пятьдесят второй, как «скорая помощь», мы их «таблетками» называли. Рассказал, что явились к нему трое боевиков вооруженных, велели передать условия: пятьдесят тысяч долларов за всех четверых. Иначе, мол, получим только головы отрезанные. Вид у этого бараньего командира напуганный был. Но, может, и прикидывался он. Вполне мог быть с бандитами в доле, наводчиком да посредником подрабатывать. А мог и не быть. Шайтан их там разберет.
Переночевал Магомед у меня. А с раннего утра мы в райцентр махнули и на телефон сели. Когда перед покушением на генерала Романова в Грозном переговоры шли, я со своими ребятами Масхадова сопровождал. Кое-кого из его личной охраны знаю. И сумел в этот раз через них до самого Масхадова дозвониться. Тот уже в курсе дела был. Сказал коротко, как отрезал:
— Вооруженные силы Ичкерии к этому отношения не имеют. Это — «индейцы». Разбирайтесь с ними сами.
И весь разговор.
Доложили руководству федеральной группировки: так и так, есть контакт с похитителями, надо либо выкупать ребят, либо операцию проводить.
Руководство отвечает: у вас там сил на такую операцию вполне достаточно. Считаете нужным, пусть старший зоны принимает решение, и действуйте.
Резонно. Хочешь не хочешь — поехали к Дубине. Он эту кашу заварил, пусть помогает расхлебывать. Угадай с трех раз, что он ответил? Правильно!
Сдристнул в кусты, только свист пошел:
— Я без санкции руководства ничего затевать не могу. Надо сообщить в правительственную комиссию, в Москве есть специальные люди, которые пленными занимаются…
— Ну и тому подобная ерунда. Кому мы там в Москве нужны?! Только недавно Первомайское отгрохотало. Разборки на всех уровнях. Да пока до нас с нашими проблемами дело дойдет, ребят десять раз прирежут.
Тут Магомед как зарычит:
— Ты будешь моих мальчишек выручать?! Из-за тебя они попались!
Еле я его оттащил. Дубина мне всю оставшуюся жизнь должен за это проставляться…
Вернулись к нам на блок.
— Ладно, — говорю. — Я по должности официально числюсь заместителем этого чудака на букву «м». Так что формально имею право принимать решения на проведение специальных мероприятий. Передавай бандитам, что деньги будут. Звони немедленно домой, пусть доллары собирают.
Вот чему нам, русским, у кавказцев всю жизнь учиться надо — это как они друг за друга стоят. Суток не прошло после нашего сообщения — прилетает специальный самолет от руководства республики! Привезли деньги, подарки всему отряду, снаряжения дополнительного целую кучу. Магомеду — команда конкретная: «Что бы ты ни сделал, мы тебя спасем, оправдаем, не выдадим. Только выручи ребят!».
Вот как! Это не наши политиканы, что прибалтийские ОМОНы за их верность присяге подставили и Парфенова продали. А Буденновск! У меня до сих пор, как этот позор вспомню, лицо горит, будто пощечин мне нахлестали. Да ты, брат, сам погоны носишь, все понимаешь…
Ладно, отвлекся я. Так вот, начинаем переговоры с «индейцами» закручивать. Понятно, напрямую они говорить не хотят, боятся. И не только нас. Эти беспредельщики уже и самим чеченцам мешать стали. От многих даже их тейпы отступились, а без защиты рода ты там не человек и долго не покуролесишь.
Но бойся не бойся, а денежки-то получать надо самим. Чужому не доверишь: мало ли что у него на уме. Так что покрутили они, повертели, но решились, назначают передачу. В погранзоне, в стороне от всех постов: и наших, и чеченских. Договорились, что Магомед сам за ребятами своими поедет.
Выехали мы на место заранее. Осмотрелись. Обстановочка такая: дорога-серпантинка над ущельем вьется, в конце, за поворотом резким — площадка небольшая. Открыта метров на сто, вплотную с группой захвата не подойти. Из оружия, по-снайперски, тоже работать опасно. Выбить одного-двух бандитов можно, но любая осечка, промах, рикошет — и наши тоже полягут.
Поэтому порешили так: отдадут ребят — пусть убираются, рисковать не станем. Можно будет ими попозже заняться, с толковой подготовкой. Но чтобы не обманули они нас, какую-нибудь подлянку не устроили, мы ниже по дороге засаду выставили: два моих омоновца с гранатометом и прапорщик из сборной команды — старшим. А в «зеленке» над площадкой — я еще с одной группой, для наблюдения и прикрытия.
Мои группы выставились с раннего утра. И правильно сделали. За несколько часов до встречи начали чеченские разведчики лазить. Раньше по этой дороге раз в два-три дня, может, кто проезжал, а тут — то пацан на велосипеде кататься надумал, то «жигуленок» проедет (и у водителя с пассажиром головы на триста шестьдесят градусов, как локаторы, вертятся).
Подходит время. Подъезжает Магомед с ребятами на своем «уазике», втроем. На дорогу вышли, деньги в целлофановом пакете держат. А тут уже пост снизу докладывает:
— Командир, «уазик» пастуха едет!
Точно: подъезжает, остановился. Вышли из него двое, в камуфляже, бородатые, вооружены до зубов. Видно, что и оружие наготове, и сами на взводе. А должно быть их трое, не считая водителя. Еще один, значит, в машине, с пленными. Но не видно, кузов без окон, весь металлический. Надо же, как удачно у пастушка машина оборудована! Может, конечно, это для баранов сделано, чтоб не нервничали при переездах. Но и людей воровать удобно .
Я к биноклю прилип. Снайпер мой рядом тоже замер, от прицела не отрывается: ожидать от этих ухарей чего угодно можно. Пересчитали «индейцы» доллары, старший с деньгами в машину вернулся. Смотрю, дверка салона пошире открылась, и стали ребята Магомеда из машины выходить. Я посту нижнему по рации шепчу:
— Пошла передача, но не расслабляйтесь, подъезд к площадке контролируйте.
Тут слышу, снайпер мой бормочет: «Что это с ними?». У него-то на прицеле увеличение четырехкратное. И у меня бинокль мощный — двадцатка. Глянул, тоже понять не могу: у Магомеда все ребята кавказцы, у них от природы лица смуглые, а тут — белые, будто мелом их вымазали. Может, подмена какая, провокация? Да нет, вроде, обнимают их наши, в сторонку отводят. Трое пленных высадились, а четвертого нет. Тот бандит, что еще у машины оставался, за ним в салон полез. «Неужели, — думаю, — бедному парню так досталось, что ходить не может?».
И тут понеслось все вскачь!
Взревел «уазик», да как рванет с места. А из салона, вместо четвертого парня — мешок полиэтиленовый вылетел и прямо Магомеду под ноги покатился.
Вскинули ребята оружие, но куда там: машина уже за поворот заскочила. Я смотрю во все глаза, что там такое? Не бомбу подкатили?! И тут Магомед догадался: схватил мешок, поднял и ко мне повернул, а сквозь пленку прозрачную на меня голова мертвая смотрит!
Как во мне все вскипело, аж туман розовый в голову ударил. Падлы! Палачи! Нелюди! Кричу в рацию:
— Засада! Машину уничтожить!
А прапор вместо того, чтобы команду выполнить, умничать начинает:
— Передача состоялась? На каком основании я должен открывать огонь?
— Стреляй! Это приказ! Я отвечаю!
— Я не могу без оснований открывать огонь, если заложники освобождены!
Вот идиот! Напичкали его уставами и инструкциями, научили решений не принимать: как бы чего не вышло. А секунды идут, летят, молотками по мозгам грохочут! Вот-вот уйдут убийцы. Задавил я себя. Ровным голосом говорю:
— Вернули троих. Вместо четвертого — отрезанная голова.
Прапор собрался было еще что-то вякнуть, но слышу, исчез из эфира, а по рации — голос старшины-омоновца:
— Вас понял.
И через секунду удар сдвоенный: РПГ лупанул! А на добавку — два автомата вперехлест.
Мы — бегом вниз. Магомед освобожденных ребят с охраной оставил, а сам следом — на ходу нас в свой «уазик» подхватил.
Подлетаем: лежит «таблетка» под обрывом. Дымится, но не горит. Вся как решето. По ущелью баксы порхают. Спустились мы: два боевика — в куски, старший их — поцелее, но тоже готов. Водителю-пастуху кумулятивной струей досталось, полголовы срубило.
Прапор трясется, ноет:
— Кто за это отвечать будет? Пастух ведь мирный был!
Ребята-омоновцы, смотрю, тоже занервничали. Говорю им:
— Молодцы, мужики! С неприятностями разберемся. Ваше дело маленькое: вы по команде действовали. Кто да что, да как — не знали и знать не могли. Я за все отвечаю. Ясно вам? А ты (это — прапору) уматывай с глаз моих. И если еще хоть полслова вякнешь, в порошок сотру!
Вызвали мы подмогу, отправили ребят освобожденных домой. А сами до глубокой ночи по ущелью ползали, доллары собирали. Что им пропадать? Семье погибшего пригодятся. И вот что интересно: оказывается, ночью при фонарях баксы лучше видать — серебрятся, отсвечивают. Все до последнего доллара сошлось, никто из ребят не скурвился, не утаил.
А на другой день началось: комиссии, разборки! Следователи наши, следователи чеченские! Но я уже битый волк, механику эту знаю. Еще с ночи мои бойцы рапорта написали, а утром раненько я их уже на родину отправил. По приказу положено после применения оружия реабилитационный отпуск предоставлять.
Один я отбивался. Дубина было подставлять меня начал, но приехали мужики из МВД России, из отдела по руководству ОМОНами, разобрались влет и ему с глазу на глаз сказали:
— Ты думай, что говоришь! Если твои подчиненные преступление совершили, то тогда ты тоже преступник. Халатность проявил, ЧП не предупредил. А если ребята — герои, банду уничтожили, то они молодцы, им — честь и слава. И тебе… ничего не будет.
Ну с официальными разборками понятно, а что касается совести, то я лишь один день сомнениями мучился. Когда с операции вернулись. А вечером ко мне Магомед приехал. Обнял меня:
— Я и раньше тебя братом звал, а теперь ты всем нам — брат родной. Если бы не твои парни, ушли бы эти гады. Ты знаешь, почему ребята мои такие бледные были? Изуродовали их. Искалечили. Немужчин из них сделали! Понимаешь?! А тот, которому голову отрезали, жить так не захотел. Он рукопашник сильный был. Голыми руками двоих сволочей прикончил, пока самого не убили. И пастушок этот во всем участвовал. Овечка невинная!
Сел Магомед за стол, руками голову обхватил. А я смотрю: седина у него. Черный был как смоль, а тут — будто паутиной волосы заплели, при лампе керосиновой так и блестят. То ли я раньше не замечал, то ли за эти сутки обсыпало…
А через две недели срок командировки отряда вышел, и мы все оттуда убрались.
Легко отделались, говоришь? Это точно. У нас Родине служить — дело опасное. Если на пулю не наскочишь, то политики в любой момент, как пешку, разменяют.
Но мир не без добрых людей. И наша система — не без мужиков настоящих. Представляешь: через полгода, домой уже, приходит мне повестка. В Чечню вызывают по делу «об убийстве» пастуха этого. Об «индейцах» — ни слова. О ребятах искалеченных, нашем парне убитом — тоже. Генерал меня вызвал, я ему историю эту рассказал. Он на меня посмотрел, спрашивает:
— Ну и что ты думаешь делать?
— Как скажете, товарищ генерал. Прикажете, поеду.
— Давай мы лучше прямо здесь тебе голову отрежем. Хоть мучиться не придется. Опять же будем знать, где могилка твоя, киселя на поминках нахлебаемся… Иди, работай! Пока Генеральный прокурор России тебя не затребует, можешь не переживать. А затребует… Тогда и будем думать.
Что касается остальных, то судьба у них по-разному сложилась. Дубьев, говорят, у себя в области карьеру делает, растет на глазах: герой войны!
Омоновцев я к наградам представил, оба по ордену Мужества получили. Прапору-трусу наши бойцы полный бойкот устроили, и когда домой вернулись, уволился он. А из освобожденных ребят Магомеда один уже с собой покончил… До сих пор у меня за них сердце болит.
Вот и вся история. За двадцать минут рассказал, а сколько крови она мне стоила! Проще было бы хорошее ранение получить…
Валерий ГОРБАНЬ. Фото Олега СМИРНОВА. Журнал «Братишка» 1999 г.