"Руха". 18 08 «Яйца»
Из наряда на КПП-1 мы сменились без проблем. Шлагбаум был целый. Мы его не сожгли, не разломали. Даже удивительно как-то. Не заметили в темноте, скорей всего.
В караульной будке тоже почти ничего не разрушили. Раненую дверку на буржуйке мы прислонили на место. На одной петле и на шпингалете она почти ровно держалась. Почти не криво. Ну, в самом деле, это же не мы! Это так и было, как говорится. Оно само. Если внутри печки ничего не взрывать, то эта дверка вполне нормально послужит по прямому назначению. Так что, внутри караулки было всё путём. Правда, из печки ночью на пол выпадал раскалённый каменный уголь. Но, мы об этом никому не сказали. Пол в караулке сделан из утрамбованной земли. Мы потоптали его кирзачами, сделали всё как было. Теперь никто не догадается.
Пока мы сдали новой смене наряд по КПП-1, пока сменились, пока пришли в расположение, начало темнеть. День прошел. Можно было собираться на ужин. После ужина котелки и рожи помыть, провести вечернюю поверку и «ўсё», отдан ещё один день верной службы Родине. Так думал я. А Судьбина распорядилась по-другому.
После ужина я обнаружил, что в расположении взвода нет Женьки Филякина. Подходило время собираться на вечернюю поверку, а командир 3-го отделения отсутствовал. Как замкомвзвод, я провёл мини-расследование. Выяснил, что Женька вчера заступил дежурным по роте. После ужина он должен был сдать наряд новому дежурному и прибыть в расположение взвода. Дневальные, которые были в одном наряде с Женькой, прибыли на место, а Женька нет.
Первому дневальному Игорю Стрижевскому я принялся задавать наводящие вопросы:
- Вы уже сменились из наряда?
- Да.
- А где Филя?
- Возле речки лежит.
- Как это «лежит»?
- Ну, лежит и стонет.
- Как это лежит и стонет? Игорь! Ты по-человечески можешь сказать? Один раз.
- Ну его чурбаны отдубасили.
- Какие чурбаны? Ты почему такой тормоз? Когда это произошло?
- Ну, минут 20-30 назад.
- Бля, Игорь! Бегом показывай где Женька!
Мы Побежали. Если честно, я не до конца верил словам Игоря. Как такое возможно? Игорь должен быть совсем тормозом, чтобы было правдой то, что он сказал.
К сожалению, Игорь оказался редкостным тормозом. Всё, что он сказал, оказалось правдой. Женька лежал недалеко от воды и тихо стонал. Он согнулся бубликом, держался руками за пах. Видимо, ему дали с ноги по яйцам.
- Женя, кто бил?
- М-м-м-м-м.
- Стриж, давай, ты под ту подмышку, я под эту. Поднимаем Женьку и бегом в санчасть!
Женьку мы подняли. Потащили по тропе в гору к санчасти. Сам Женька идти не мог. Он висел на наших руках в той позе, в какой лежал на земле: руки к яйцам, нос к согнутым коленям.
Притащили Женьку в санчасть. Там забегали какие-то военные. Пришел высокий майор с залысинами.
- Это ты его отпи@дил. – Тоном, не допускающим возражений, заявил мне майор.
- Да вы что? Это ж мой друг!
- Ну, вот теперь рассказывай, что он твой друг.
- Вы у него спросите!
- М-м-м-м-м. – Это Женька.
- Ха! Он теперь что хочешь скажет. Он теперь тебя боится. – Это майор.
Я психанул:
- Следствие потом будете проводить. Сделайте ему что-нибудь обезболивающее! - Мне очень захотелось нагрубить майору обидными словами. Но, я не нагрубил.
Подошли два сержанта медслужбы, подняли Женьку, уложили на кушетку. Меня со Стрижевским выпихнули из санчасти. Мол, шуруйте домой, нет от вас никакого толку, лишь работать мешаете.
Пока мы в темноте приковыляли в расположение роты, пока достучались в запертые на ночь ворота дувала, пришла пора проводить вечернюю поверку. Проводил её старшина.
Старшина вышел во внутренний дворик с большой красной папкой. Встал перед строем роты. Поровнял роту, посмирнял, начал зачитывать фамилии военных. Он очень удивился, когда дошел по списку до фамилии «Филякин». Потому что в ответ на фамилию «Филякин» какой-то не Женькин голос выкрикнул:
- В санчасти.
- А что это стало с Филякиным?
- Его в санчасть снесли.
- А с какого хрена?
- Отпинал его кто-то.
- Ох, нихера себе!
Перед строем появился Рязанов.
- Кто отпи@дил сержанта Филякина? Выйти из строя.
- Я. – Из строя вышел рядовой Бердияров. Молодой солдат. Как говорится, «только с вертушки». – Я пы@диль.
- За что?
- Он минэ хлэб нэ даль. Он дэжюрьни. На@уй мэнэ пасылаль. Малядой, хилеб нэ палёжен. Я ё@нуль.
- Понятно. Встань в строй. Завтра поговорим. А теперь р-р-р-рота, отбой! Разойдись.
После команды «разойдись», строй медленно расползался. Никто не спешил уходить «в кроватку». Все солдаты топтались во внутреннем дворике, переживали случившееся происшествие. Как и все, я тоже топтался, тоже переживал. Не каждый вечер в нашей роте случались такие приключения. Пока я топтался и тупил, ко мне подошел Бердияров.
- Димон. Я взяль вина на сэбэ. Я нэ пы@диль. Я моя землак прикрываль. Он дэмбэль, ему пи@дэсь будэт. А я малядой. Рязанов мало-мало морда набьёт, а турма нэ пасадит. А дэмбэл турма пасадит.
- А кто твой земляк? Кого ты прикрыл?
- Нэт. Нэ скажу. Ему тогда пи@дэсь будэт.
Ну, и что теперь прикажете делать с Бердияровым? Отбить ему башку? А за что? Я уверен, что это не он дал Женьке по яйцам. Я точно знал, что это «почерк» одного Термезского дембелька, ибо испытал этот «почерк» на себе. Это произошло на Баграмском полигоне.
На фотографии Баграм, полигон. Сержант Тимофеев пристреливает мой пулемёт. Над Тимофеевым стоит Рязанов И.Г. Контролирует процесс.
На полигоне ситуация была точно такая, как с Женькой. Женька сегодня был в наряде, а тогда был я в наряде. Я был дневальным, раздавал жрачку. Один из дембелей решил, что я не очень уважительно отнёсся к его «сединам». То есть выдал порцию какому-то солдату вперёд этого дембеля. Дембель оскорбился, без предупреждения, без каких-либо препирательств засадил с ноги мне в пах. Я стоял за импровизированным деревянным «столом», сколоченным из пары досок. Доски были закреплены к столбикам на уровне моей груди, они закрывали мне обзор. Я не видел этого удара. Поэтому он влетел мне между ног, как футбольный мяч в пустые ворота. Однако, этот удар мне ничего не разбил, ничего не сломал. То ли дембель ногу держал криво, то ли ему роста не хватило – он был ниже меня почти на башку, чадо такое, недоделанное. Как бы то ни было, но из-за резкой боли я пришел в бешенство, выскочил из-за раздаточного стола, кинулся на этого сраного дембеля. Он трухнул, выставил вперёд руки, попятился назад. Пока я оббежал стол, дембель успел сделать три-четыре шага назад. Видимо, он думал, что я упаду, а я не упал. Теперь он не знал, что ему делать. Он пятился назад с перекошенной от страха рожей. Когда я оббежал стол, меня отделяло от обидчика метра четыре. Может пять. На этом отрезке я в три прыжка набрал разгон и со всей дури впечатал кирзачом дембелю в грудину. Всей стопой. Дембель отлетел, опрокинулся на спину, упал в йоговскую позу «халасана» - жопа выше головы.
- Болдэ - болдэ - болдэ! – Выскочили на «поле боя» пацаны из нашей роты. Часть из них обступили упавшего, часть обступила меня. Своими телами пацаны отделили меня от дембеля, не дали мне добивать упавшего. А я был в бешенстве! Я бы добивал.
- Болдэ - болдэ - болдэ! – Пацаны едва касались меня вытянутыми вперёд руками. Они не хватали меня, не толкали. Это был, скорее, предупреждающий жест. Пацаны стремились меня остановить. Никто меня не бил, никто не наваливался на меня. Однако, добивать упавшего мне не позволили. И хорошо. Иначе я втоптал бы его в землю, грудину бы ему нахер проломил. А потом пошел бы в дисбат. Короче, пацаны – молодцы, всё правильно сделали. Если не хочешь получить срок, то никогда не добивай упавшего. Вломил своему противнику, сбил с ног и успокойся. Если будешь добивать упавшего, то это уже не самозащита, а конкретная уголовка.
После вечерней поверки я стоял в Рухе, во внутреннем дворике. Вспоминал этот эпизод, смотрел на Бердиярова. Пришел к выводу, что это точно не Бердияров Женьке засадил по яйцам. Это тот хренов дембелёк из первого взвода. Я помнил его - эдакий цурипопик со шнобелем . Ну и что мне следовало делать? Пойти дать по башке цурипопику? Сказать: - «Я знаю, что это твоя выходка»? Однако, слова «я знаю» и «я догадываюсь» отличаются по сути друг от друга. Это не синонимы, как говорится – почувствуйте разницу.
Для того, чтобы не догадываться, а точно знать, мне следовало спросить у Женьки, кто его ударил. У Бердиярова я только что спросил, он не ответил на мой вопрос. И не ответит. Бердияров производил впечатление пацана с «дворовым воспитанием». Не удивлюсь, если окажется что перед призывом в армию он имел приводы в милицию за хулиганку. Вся его внешность, всё его поведение: поступки, мимика, интонации – это всё показывало, что пацан реально «из разбойничков». Такой не сдаст своего непутёвого земляка. Бить за это Бердиярова? Да ну нафиг! Я наоборот зауважал этого «душару» за то, что он быстро принимает решения, не боится ответственности за них. Мне подумалось, что из него получится замечательный боец и не его надо мочить, а землячка, которого он прикрыл.
После разговора с Бердияровым я пошел спрашивать у Стрижевского. Чтобы точно знать кто ударил Женьку. Стрижевский сказал, что ничего не видел. Полагаю, что с Женькой всё произошло быстро, без предупреждения, без словесной перепалки. Точно так, как со мной на Баграмском полигоне. Из пустоты прилетело «бац» по яйцам. Исподтишка. Быстро «бац» и всё. Поэтому Игорь Стрижевский ничего не видел. Поэтому он так тормозит: только что всё было нормально, а тут вдруг Филя лежит на земле и стонет. Ну, точно это выходка того носатого дембеля.
После Игоря я поговорил с двумя другими дневальными из Женькиного наряда. С Хайдаровым и с Камилом. Там прорисовалась та же картина - никто ничего не видел, никто ничего не знает. А даже если бы знали, то Хайдаров и Камил точно такие же земляки этому дембелю, как Бердияров. Поэтому, я не стал сильно усердствовать. Спросил, отрицательный ответ получил и пошел отбиваться в люлю. Подумал, что утром мне сам Женька скажет, кто его ударил.
Мне обязательно требовался Женькин ответ. Информация должна быть на 100% точной. Я не мог себе позволить прийти из второго взвода в первый и отоварить носатого чувака, если он не виноват. За него тут же вступятся земляки. Как мы понимаем – узбеки. Узбеков у нас в роте подавляющее большинство. Можно так выразиться, что у нас дембеля-узбеки «держат масть». Если я добадаюсь до неправильного персонажа, то не будет так, как было на полигоне. Там было всё просто и бесхитростно: меня ударили – я ударил. А если я приду в чужой взвод и устрою махач с невиновным чуваком, земляки этого чувака там меня и положат. Значит, я должен прийти туда не один, а со своими земляками-славянами. Получится, что я пришел в первый взвод и спровоцировал конфликт на почве межнациональной розни. Я буду являться зачинщиком. За такие дела мне будет светить не дисбат, а тюрьма лет на 12. Мне не хотелось 12 лет тюрьмы, я был морально не готов к такому наказанию. А раз так, то значит я должен на 100% верно выяснить кто виноват.
По итогу я решил, что завтра сразу после утреннего построения пойду в санчасть, навещу Женьку и спрошу у него. Он-то точно знает кто ему засадил по яйцам.
Период моей воинской службы «завтра после завтрака» наступил очень быстро. Сон у советского солдата здоровый и безмятежный. Особенно если солдат сытый и умытый. Отрезок времени, проведённый солдатом на нарах во сне в натопленном ослятнике, в стаж службы засчитывается, однако в мозгу у солдата бременем не откладывается. Поэтому после утреннего развода я пошагал в Санчасть. Боевых действий в горах нам не запланировали: зима-месяц на дворе. Поставили задачу ковыряться по какой-то хозяйственной бытовухе. Чего-то куда-то перетаскивать, что-то чистить, что-то строить, что-то копать во дворе. Фигня, короче. Пошел я к Старшине, отпросился, пошагал к Женьке.
А дальше случилось то, что случается всегда и везде: случилась всякая хрень, которую никто не мог заранее запланировать. Казалось бы, чего проще – приди, переговори с Женькой, вручи торжественно ему банку сгущенки от имени Второго Гвардейского взвода. Пачку печенья ещё можно вручить. Это, конечно же, не сковородка жареной картошки, но, печенье со сгущенкой – нормально. Пришагал я в Санчасть с печеньем и сгущенкой, а там меня известили, что рано утром прилетел из Баграма вертолёт и забрал Женьку Филякина в госпиталь. Потому что вертолёт всегда рано по утру прилетает.
А зачем Женьку понадобилось отвозить в госпиталь? А затем, что ему яичко зашивать потребовалось. В Рухинской санчасти такую операцию производить не было возможности.
Дальше – больше. Дальше началась вообще хрень несусветная. После того, как Женьке всё нормально заштопали, его забрал к себе Особист нашего полка. Капитан. Нихрена себе! Целый особый отдел вмешался в ситуёвину, в которой легко разобрался бы старший лейтенант Рязанов. Наш ротный командир. Да и это было бы «с перебором». Чтобы разобрать такой случай, не надо было напрягать Целого Рязанова. Хватило бы замкомвзвода, то есть меня, младшего сержанта. У нас было нормальное армейское подразделенье с нормальным боевым коллективом. Всего-то надо было взять за шкирку одного недоноска, выдернуть ему «бьющую ногу» вместе с её «коронным ударом» и с размаху засунуть куда положено. И в этот час, как говорится, стало бы всем теплей. Но нет же! В эту детскую ситуацию потребовалось вмешаться недетскому особисту. Делать ему больше нечего? А, может быть, в этом и состоит его работа? Я хрен его знает.
В общем, пристроил особист Женьку в свой кабинет печку-буржуйку топить, дрова к ней на второй этаж носить. Кабинет особиста находился в большом дувале на втором этаже. Рядом с дувалом Штаба Полка. Поэтому срочно потребовалось привлечь целого младшего сержанта из горно-стрелкового батальона, ибо у всех остальных из-за второго этажа будет голова от высоты кружиться.
Фигня всё это, конечно же. Целый Особист Полка подумал, что Женьке надавали по яйцам в его роте и теперь Женька будет «стучать» на своих обидчиков. А ещё будет ходить по полку, высматривать других каких-нибудь обидчиков и, опять же, снова ещё раз «стучать». С особым цинизмом и толстым пристрастием.
Ясный перец, что после такого оборота событий я не пошел на второй этаж дувала, расположенного возле штаба. Не пошел туда чтобы спросить Женьку о том, кто его ударил. С меня было достаточно того, что в Санчасти майор медслужбы заявил мне: - «Это ты его отпи@дил». Не хватало ещё услышать такие слова от особиста. А чё, логика у офицеров нормально работала: раз чувак суетится, значит знает кошка «чью мясу съела». Не захотел я «засветиться» перед особистом в таком нехорошем ракурсе.
Короче, сразу после прибытия Женьки из Баграма в Руху, я с расспросами к нему не пошел. А потом злостный дембелёк с большим носом и с любовью пинаться по яйцам исподтишка, получил на руки военный билет и отбыл на Родину в связи с окончанием срока службы. А потом особист на неделю уехал из Рухи в командировку. То ли в Кабул, то ли ещё в какую заразу. А Женька Филякин за эту неделю набаламутил двенадцатилитровый термос браги, выжрал её всю в одно рыло и к приезду особиста заблевал ему весь кабинет от рассвета до заката. Особист рассвирепел, на пинках отправил Женьку с занимаемой должности. Обратно нахрен, в Седьмую роту. Этого поступка я тоже до сих пор не могу принять. Как будто бы особист сам никогда не напивался до тошнотиков. Как будто бы капитан Советской Армии всю службу, как Дюймовочка, ходил только на цырлах, а нецензурную брань произносил исключительно после слова «извините». Не смешите меня! Я вас умоляю!
После того, как Женька вернулся к нам во взвод, я пытался выяснить у него как зовут ту сволочь, которая врезала ему по яйцам. Однако, Женьку больше заботило как бы его не посчитали засланным от особиста «казачком». Он многословно рассказывал о том, как особист хотел, чтобы Женька ходил по подразделениям и «стучал», а сам Женька очень сильно не хотел, чтобы он ходил по подразделениям и «стучал». О том, как особист домогался, а Женька не сдавался. Болтал он, болтал всю эту тугомотину, меня даже приморило. По итогу я сделал всего два вывода из всей этой болтовни. Первый вывод: Женькин обидчик уже уволился в запас и уехал. Поэтому Женьке наплевать на восстановление справедливости. Второй вывод явился логическим продолжением первого: это не Бердияров.
Рассказывает заместитель командира Рухинской Разведроты старший лейтенант (ныне подполковник) Бармин Валерий Юрьевич:
- В Руху я прибыл несколько позже описанных событий. Однако, способы разрешения проблем с неуставными взаимоотношениями были такие же, как прежде. Всё работало по отлаженной методике. Особисты неуставяком не занимались. Но, обстановкой в части межнациональных взаимоотношений в подразделениях владеть были обязаны. Ну и особисту нужен был денщик. Как и любому другому начальнику для обустройства и комфорта личного быта. О разбитых яйцах особист получил информацию или от медиков, или от штабных, которые вели учёт травматизма. Женя процентов на 99 раскололся у особиста. Иначе в то время было невозможно. И скорее всего, рассчитывал побалдеть у него в денщиках до конца службы. Но, по характеру своему вряд ли соответствовал "денщицкому уровню" и при первой возможности при отсутствии нового начальника решил расслабиться, борзанул и переборщил с выпивкой. От того и слетел с новой для себя "должности" денщика.
Вероятно, что между замполитом полка и особистом была устная договоренность определения Жени под крылышко особиста. Чтобы исключить продолжение конфликта, который легко мог перерасти в межнациональную мясорубку. Неизвестно что там наговорил Женя этому особисту. Потому как за подобные вещи своими должностями поплатиться за подобные инциденты могли многие. Дело явно замяли.
Несколько похожий случай был и в нашей роте, когда солдат азербайджанец загнобил славянского парня до последней крайности. Солдатик тот, затюрканый, по своему характеру, физическому развитию и волевым качествам был похож на персонажа Вовку Ульянова. Постоять за себя не мог совершенно. Фамилию этого мальчика я называть не буду. Не надо такого делать. Скажу лишь, что он был по-тихому переведен в комендантский взвод. Как в случае с Филякиным и в случае с Ульяновым, командиры сработали на опережение. Была высокой вероятность попытки суицида со стороны солдата, подвергаемого моральному давлению. Солдатика перевели, развитие нехороших событий предотвратили.
Потом, позже, уже в Джабале Уссарадже, перед самым выводом, бывший «мой» солдатик странно погиб в расположении взвода в ППД. Перед отбоем во время чистки обуви. Якобы шальная пуля прилетела из "зелёнки" и попала ему в бок. Совершенно невероятное объяснение гибели и не поверил я тогда. Но, это был уже не мой солдат, он служил в другом подразделении. У него были свои командиры, другие, не я.
Конечно, суть дела с неуставняком, с избиением Женьки Филякина, - это только мои предположения. Документов по «делу» я не видел, с офицерами «дело» не обсуждал. Потому что позже прибыл в эту часть. Однако, случай достаточно типичный, вряд ли было как-то по-другому.
Рассказывает Лейбенко Игорь Олегович, капитан запаса с 1989 года, Командир Седьмой Роты. Роту принял у Старцева С.А. Капитана присвоили осенью 1986 в Рухе:
- Ударить в пах сержанта, дежурного по роте – это выдающийся случай! Это мог сделать только выдающийся балбес! После того, как Роту принял я, все выдающиеся балбесы быстро были призваны к порядку. Вообще, про дедовщину в моей роте вот что скажу: я был там самый главный. Командир Роты был Воинский Начальник и самый главный авторитет. Этого никто не пытался оспаривать. Кроме того, я единственный из роты, кто прослужил в Рухе 25 месяцев от и до. В добавок ко всему у меня был серьёзный разряд по боксу. Нарушителям дисциплины очень не хотелось меня расстраивать. Поэтому они держались изо всех сил. Пинать сержанта при исполнении никто не мог додуматься. При мне такого не было ни разу. Кто бы им позволил!
Рядовой Бердияров, который взял на себя чужую вину, по сроку службы должен был попасть под моё командование. Однако, по фамилии не могу его вспомнить. Данияров узбек был помню, Бердымурадов туркмен - помню. За два года через роту прошло минимум 300 человек, не все и не всё остаётся в памяти к сожалению. Он, может быть, был в составе строительной команды, которая строила две столовых в Тёплом Стане. Может быть он оттуда дембельнулся. Остатки этой команды вернулись в роту в августе-сентябре 1986, Бердиярова среди них не было. Может быть и такой вариант, что он загремел в госпиталь, например, с лихорадкой. И, опять же, дембельнулся из госпиталя. В Рухе была беда - москитная лихорадка, бывало треть роты в лёжку с температурой (как правило с августа по октябрь). Может быть таким путём я разминулся с Бердияровым.
В общем, ничего не могу прояснить про дальнейшую судьбу Бердиярова. А поступок его – тут всё понятно. Как он сам объяснил, так тут не убавить не прибавить. Прикрыл урода, спас от дисбата.
Афган. Орлы местного значения
Рассказ Дмитрия Антоновича Бликовского, сержанта горнострелкового батальона 177 полк 1983-1985 гг Джабаль, Саланг, Чарикарская Зелёнка.
Оригинал находится по адресу:
https://proza.ru/2022/09/08/1717
Автор работает над текстом, поэтому окончательную версию надобно читать там.
Черновик публикую на "Пикабу" с разрешения автора Дмитрия Антоновича Блинковского. Потому что его рассказ пришелся в самую "десяточку" темы моего рассказа "Наряд на КПП-1".
"Орлы местного значения".
Как-то на одной операции, высоко в горах, мне было предложено курнуть косячок, случайно завалялась у товарища пластина в кармане.
Я ответил ему:
- Мне сейчас и так очень плохо и физически, и морально, так что любое вещество меня просто добьет, мой организм не примет еще и это издевательство, мозг просто не выдержит. Вот выкарабкаемся отсюда, вернемся вниз, тогда и гульнем-
На что мой товарищ сказал:
- Вот и я также думаю, но решил спросить у тебя, а то мне как-то не по себе от мыслей моих, вроде и курнул бы, что бы на душе полегчало , но боюсь, что хуже будет, да и в плену можно легко оказаться, с башкой отключенной зельем-
Все-таки там, в горах, в деле, так сказать, мы были взрослыми, мы были мужчинами. А вот в "тишине" мы опять превращались в обычных восемнадцатилетних пацанов. И становились подверженными влиянию некоторых "орлов" местного значения.
Ну что тут такого? Ходить по ржавым минам, или погиб кто-то, или ранен тяжело, так это все рутина, это все обыденно, это здесь, в Афгане с каждым может произойти. Да и выбора у нас в этом почти не было. Получил приказ и пошел.
А вот бухнуть, или курнуть - это поступок "героический", а если еще при этом и утворить что-либо неподобающее, тут уж настоящий пацан и об этом знать будут все и уважать будут. Тем более, что провернуть все это действо, надо под носом у командования. Поистине поступок, настоящий, мужской. Ну и плюс к тому уверенность в безопасности. Что и приводило, часто к трагическому финалу. Какая безопасность? Это только в башке бестолковой она. Да и не умели мы по настоящему ни пить, ни курить. Уж если человек постоянно употребляет, так его поведение ровное, без скачков и не полезет он на рожон никогда. Это еще одно из доказательств и причин гибели , не были мы ни наркоманами, ни алкашами, а после нечастых употреблений, башку срывало напрочь, и море по колено.
Вот также и из рассказов афганцев, вырывают из контекста, некоторые читатели, определенные эпизоды и говорят потом. Да они там все бухали или курили чарз, а то и вообще на героине сидели.
А ты, дорогой читатель, прочитай все. Не только пьянки, да гулянки. Попробуй прочувствовать каждую строчку, каждое предложение. Попробуй представить быт, бой, климат, горы, ночь, день, болезни, ранения. А потом делай выводы и заключения.
Вспомнил я один эпизод. Нехороший. Расскажу.
Был я уже "дедушка советской армии". У кого-то из ребят случилось день рождения. Отмечали мы его на восемнадцатом ОП. Все было отлично и весело. В качестве горячительного напитка присутствовал вполне хороший самогон. Гости-исключительно дембеля и деды. Немного нас было, человек восемь по-моему, остальные на заданиях (секрет, колона, усиление постов пехоты). В общем пару кружек я употребил, очень сильно захмелел и меня отвели спать. Спал я до развода. К разводу меня разбудили . Я конечно же сопротивлялся и говорил, что-то вроде, да я прибор ложил на всех и вся, я дедушка советской армии и не мешайте мне отдыхать. Но потом подошел наш старшина, прапорщик Балашов, он знал, что мы выпивали и сказал:
-Дима, не выноси никому мозг, вставай и иди на развод, а то комбат тебе популярно объяснит какой ты дедушка и думаю, тебе это сильно не понравится-
В общем меня практически силой и пинками поставили в строй. Стоял я в задней шеренге и почти " всю дорогу" икал. После развода, меня начало тошнить. Рвало очень сильно, чуть ли не вместе с внутренностями. Все это время надо мной стоял, мой прапорщик. Когда я немного успокоился, Балашов , каким-то почти отеческим тоном ( мне тогда так показалось) произнес слова. Я помню эти слова до сих пор и тон его кстати тоже.
- Мля, дитя ты еще, совсем дитя, молоко тебе через тряпочку пить, а не самогон-
Не заложил он меня ни кому. Поговорил, правда, на следующий день. Но это были не нотации, а разговор настоящего взрослого, мудрого, старшего товарища. Спасибо ему. Выводы я сделал, хотя и не сразу, но его слова запали мне в душу.
Написать эту миниатюру, меня подтолкнули некоторые высказывания, комментарии под рассказами афганцев. А именно, что в Афгане все бухали, курили или ширялись. Встречалось мне такое мнение иногда.
Так вот, о чем я хочу сказать. Да, и выпивали, и покуривали. Но, ведь было это только в часы безделья и чувства относительной безопасности. Уж на сколько свободно можно было достать и чарз, и героин у нас на маршруте, да и самогонный аппарат у нас был свой, но пьянства не было. И никто, именно никто, и никогда, не употреблял никакой гадости на боевой операции, на сопровождении колоны, в засаде и т.д
"Руха". 18 07 «Наряд на КПП-1»
Очередным декабрьским утром 1984 после завтрака мы помыли свои котелки в Гуватке, притопали в расположение. Сытые и довольные. Чтобы рожа у солдата не опухла от счастья, начальство поставило нас в известность о том, что рота переходит в режим подготовки к заступлению в наряд. Развод производится в 17 ноль-нуль, так что херачте, товарищи солдаты, черной ваксой сапоги, белой подшивой воротнички, отутюживайте утюгом обмундирование и вообще. Готовьтесь. И сделаетесь готовыми.
В этот раз меня назначили в наряд на КПП-1. На разводе бойцы, заступающие на это «стратегически важное направление», обычно стояли с грудой старых шинелей, переброшенных через руку. Держали под мышками цинки с патронами, ящики с сигнальными ракетами, дымами, огнями и с осколочными гранатами. На каждом разводе повторялась одна и та же картина. Офицер, ответственный за проведение развода, каждый раз спрашивал:
- Это что за цыганский табор?
Ему отвечали:
- Это КПП-1.
После чего офицер говорил: - «У-у-у-у, ну зашибись». Или «А-а-а-а, ну то хрен с ним». На том интерес к этой группе бойцов пропадал, все оставались довольны друг другом. Потому что КПП-1 находился на отшибе. Там всегда по ночам велись какие-то немыслимые боевые действия, происходила стрельба и швыряние гранатами. Поэтому на разводе офицеры с пониманием относились к тому, что наряд на КПП-1 брал с собой много боеприпасов и шинели с цыганским табором для утепления.
Как всем и всегда офицер на разводе сказал мне: - «А-а-а-а, ну то хрен с ним». Через пять минут после окончания этой фразы я уже подходил к шлагбауму, торчащему возле будки КПП-1.
Заступить в наряд сюда считалось у солдат блатным местом. Потому что сдавать охраняемый объект следующей смене было легко и просто. Хренля там! Не разламывай шлагбаума во время несения службы, умудрись не нагадить в караульной будке и всё. Вся премудрость. Больше там испортить нечего.
Ночью могло стать немного страшно, потому что по определению КПП-1 находился на самом отшибе от основных сил полка. Это ворота в часть, «дотудова» далеко, там могли втихаря пришибить коварные враги. Однако, солдаты с радостью шли туда служить Родине, несмотря на то, что жить хотелось всем. Для понимания солдатской логики давайте сравним наряд на КПП-1 и Пост №1 в карауле.
Пост №1 расположен возле самой большой святыни части, он охраняет Знамя Полка. Этот пост не может оказаться на отшибе части, он должен быть в самой середине части. А КПП-1 по определению не может быть в середине части. Только с краю, на въезде в часть. Это же очевидно, значит и ежу понятно. Значит давайте попытаемся представить, что нормальному пацану больше понравится - стоять на посту №1 в центре части в штабе навытяжку в парадной форме, на глазах у всех офицеров. Или сидеть на берегу речки Гуват в старой шинели возле будки со шлагбаумом и понимать, что никто из офицеров сюда не придёт. Во-первых, далеко шагать. Во-вторых, опасно. В Рухе всё же бывали мины и обстрелы. В-третьих, да ну его нафиг куда-то шляться! Делать что ли больше нечего?
В общем, мне в кои-то веки повезло. У меня наметился маленький «отпуск» на отшибе части. Всего-то на сутки, однако, для солдата и это праздник.
По окончании развода я пришлёпал в будку КПП, кинул четыре шинели на нары. Ночью мы будем ими укрываться потому что ночью будет холодно. Кинул шинели, засунул руки в карманы штанов, открыл рот, собрался сладенько зевнуть. Однако, передо мной возник Кандер.
- Так, Касьян. Иди в мой взвод. Подойди к Бабаеву. Скажи, что он знает, что там для меня. Он даст. А мы пока на продсклад метнёмся. Там с нашего взвода пацан заступил на пост. Мы у него хавчика на вечер затарим.
Я закрыл рот. Первое желание у меня возникло – перечить Кандеру. Чего это он распоряжается моими поступками? Припахать меня что ли решил? Потом я подумал, что, действительно, пускай они все сходят на продсклад и принесут еды. Побольше-побольше! Я очень люблю повеселиться, особливо пожрать. А ещё я подумал, что сделать разделение труда - это по справедливости. Тем более, что скоро стемнеет. То, что по светлому можно сделать легко и непринуждённо (сходить и взять), с наступлением темноты превратится в цепочку драматических событий. Надо будет щемиться сквозь мрак, спотыкаться, падать, разбивать себе нос. Лучше уж устроить все приготовления до наступления темноты. В общем, не стал я перечить Кандеру, потопал к Бабаеву, пошел в расположение нашей роты, в четвёртый взвод. По пути я пытался представить, что именно Бабаев приготовил для Кондрашина. Бабаев - водитель и притом дембель. Если добавить сюда факт, что водка в Афганистане стоит очень дорого, то можно прийти к одному-единственному выводу: Бабаев приготовил для Кондрашина шахматы. Скорее всего именно их.
Пришагал я в Четвёртый взвод, по светлому (времени суток), зашел, увидел Бабаева. Он валялся на нарах поверх одеяла без сапог, красовался в неуставных вязанных шерстяных носках вызывающего наглого пёстрого цвета. Причесанный, подшитый, аккуратный такой. Посмотришь на него и сразу поймешь: этот человек для Кандрашина мог приготовить, действительно, только шахматы.
- Для Кандера есть чё? – Это я Бабаеву.
Бабаев молча поднялся в сидячее положение, вынул из кармана брюк «шахматы», протянул мне. Всё произошло очень быстро и лаконично. Так бывает только в Армии.
Когда я пришагал с «шахматами» на КПП-1, то пацаны с продсклада ещё не вернулись. Только Вовка Драч хлопотал вокруг печки-буржуйки. Я растворил дверь, вошел внутрь. В буржуйке по-домашнему потрескивал каменный уголь.
- Давай. – Вовка протянул мне ладошку.
- «А-а-а-а! Дык они все тут шахматисты! У них все ходы записаны! Поэтому все всё знают»! – подумал я, отдал принесенный ингредиент, взял пулемёт, вышел на улицу. Начинало темнеть. Мы все уже знали, что от начала потемнения до полной жопы проходит три минуты. Не больше. Значит надо бы пойти на пост.
Под стеной КППшной будки на земле валялась сидушка от подбитого «Камаза». С пружинами, с поролоном, почти без дырок в дерматиновом покрытии. Я уселся на эту сидушку, положил поперёк коленей пулемёт, полез за сигаретами. Ну, скажите на милость, разве на посту №1 в штабе посидишь вот так с бычком в зубах, на мягкой сидушке, привалившись спиной к стенке? Там за такое отчпокают и фамилию не спросят. А здесь сиди, кури. Трошки опасно, что на отшибе. Душманы могут напасть с нехорошими намерениями. Но, для этого у меня с собой пулемёт. Главное не спать, чтобы не застали врасплох. Как там Бахрам пел: - «…если хочешь есть варенье, хлебалом муха не лавай».
Сидел я, смотрел на речку Гуват. Созерцал как она разливается по обточенным круглым камням. Слушал, как журчит. Курил, ни о чем не думал.
Скрипнула дверь караулки.
- Ну ты чё? Не будешь что ли? – Вовка высунулся красной круглой мордой, распаренной от печки. Он выглянул из дверного проёма ко мне за угол будки.
- Буду. – Я встал, щелчком запустил окурок в Гуват, двинул в караулку. Сейчас узнаем, что я там буду или не буду.
В полумраке караульной будки был устроен импровизированный столик. Он был сколочен из досок от снарядных ящиков. На столике мерцала дрожащим огоньком керосиновая лампа. Рядом с лампой лежали два только что сформированных косяка. Один длинный, другой покороче.
- Ну давай! – Вовка от нетерпения аж приплясывал вокруг косяков.
- А как же пацаны? Они ещё не пришли.
- Да мы маленький потянем. Им оставим большой. – Вовка потирал ладони, приседал вокруг стола, чуть ли не танцевал джигу. Ему не терпелось. Что я мог сказать ему в такой позе? Только одно: - «Ну ладно, убедил».
Я сказал.
Вовка взял со стола короткий косяк. Чиркнул спичкой, распыхкал. Только сделал пару тяг, как дверь открылась, в будку ввалились Кандер с Манчинским. Оба были загружены консервными банками что называется «по плешку». Банки у них были напиханы повсюду: в карманах, за пазухами, за ремнями … блин, только на ушах не висели банки. Даже в руках пацаны держали какие-то большие пятилитровые блестящие сосуды. Короче, чуваки затарились по-настоящему.
- А-а-а-а, уроды! Вы хер нас подождали, гандоны! – С порога заорал Кандер.
- Да не! А чё! – Вовка подскочил из-за стола. – Мы вам вона какой длинный оставили!
- Бля, пидарасы, всё равно. – Кандер с обиженной рожей презрительно смотрел на Вовку.
- Да на! На! Хренля ты расплакался! – Вовка подпрыгнул к Кандеру, засунул ему в рот косяк, угольком вверх.
- Гандоны! Пых-пых! – Кандер запыхкал косяком. Как стоял с консервными банками за пазухой, в карманах и в руках… с банками чуть ли не на ушах, вот так и запыхкал.
Потом попыхкал Манчинский. Кандер уже, таки, скинул со своих «ушей» банки на топчан. Косяк запустили по кругу. Потом оказалось, что все уже накурились. А косяк ещё не кончился. Он был толстый, плотно забитый. Такой, ядрёный, слонобойный косяк. Как всё это скурить? Это было уже через край.
- Ут, бля! Крепкий какой! – Кандер передал косяк Вовке. – Просто термоядерный какой-то. Ты туда табак клал или из одних кропалей на голом чистагане захренячил?
- Клал-клал. Всё нормально сделал. Не дурнее паровоза. – Вовка сделал тягу. Передал косяк мне. – Они просто сделали эту шмаль из самого ядрёного, самого файного, самого охеренного, самого кайфного, самого забористого…
- Вова? Тебя заклинило? Зацепило уже штоли?
- Ага-а-а-а… Ништя-а-а-ак…
Аккуратно я потянул дым из косяка. Дым был гадкий, очень резкий. Мне свело спазмом верхние дыхательные пути. Паскудство было отвратительное! Мне захотелось бросить на пол эту гадость, но я осознавал - если брошу, то пацаны посчитают меня слабаком, ботаником. Я передал косяк Манчинскому. Подумал: - «Не хочу, хватит на сегодня самоистязания».
Не то чтобы я знал норму по курению косяков или не знал норму. Не знал я никакой нормы. Я и курить-то не хотел. После госпиталя у меня выработалось предубеждение насчет чарза. Однако в таких условиях, как сегодня, я не мог сказать пацанам, что мне широта их души не интересна. Пацаны по-братски поделились со мной «сладенькой драгоценностью». Вовка и Кандер служили в четвёртом взводе. Манчинский в третьем, а я во втором. Вовка с Кандером ко мне и Манчинскому отнеслись, как к братанам: всё поровну, включая «самое дорогое». Взамен ничего не попросили, даже не намекнули. А тут я такой Песталоцци возьму и швырну косяк на пол. Так не надо делать. Не надо пытаться поставить себя выше товарищей, не надо плевать им в лицо. Они же от всей души. Они подумали, что я такой же, как они. Сказать им что они ошиблись? Не скажу я такого. Мне с ними завтра в горы шагать по ржавым минам. А ещё в такой непростой жизненной ситуации пацаны посчитают что если ты находишься в кампании и не куришь (или не бухаешь), то значит ты «стучишь» замполиту. Логика в этих рассуждениях есть, спорить не буду, но по данному эпизоду замполиту «настучал» Бабаев. Не знаю, «сдал» ли он всех, но меня «спалил» точно. Я же к нему за дурью приходил. А замполит потом устроил мне допрос, но это произошло позже. Расскажу как-нибудь на досуге.
После того как мы докурили косяк, «пяточку» бросили в топку буржуйки на раскалённые угли. Потом покурили по простой «Донской» сигарете. Потом решили делать праздничный салют. На улице уже плотно стемнело. Пришла пора что-нибудь поджигать, запускать и взрывать. В темноте взрывы и пожары будут выглядеть убедительней. Теперь понятно почему на КПП-1 каждую ночь раздавалась безудержная стрельба? Такие же «шахматисты» как мы, с наступлением темноты жаждали салюта и зрелищ.
Для начала салюта мы кинули в речку Гуват посадочный огонь зелёного цвета. Огонь упал в воду, вода начала бурлить крупными зелёными пузырями. Получился небольшой зелёный гейзер. Он дымил, шипел, пердел и булькал. Мы прыгали на берегу и визжали от поросячьего восторга. Действие зелёного посадочного огня в ночной речке Гуват нами было оценено на отметку «зашибись».
Потом мы бахнули в речку сигнальной ракетой. Ракета подняла кучу брызг, поскакала по округлым камням в сторону Панджшера. Это было оценено на оценку «зашибись-презашибись». Нам немедленно захотелось сделать ещё одно «зашибись-презашибись» и мы долбанули в реку осветительной ракетой. От того восторга, который на нас навалился, нам пришлось не только визжать, но ещё и хрюкать.
Потом мы прохрюкались, кинули в воду оранжевый дым. Дым шипел, свистел и булькал, но света не давал. В темноте дым не сделал нам интересного впечатления. Его было плохо видно. Он казался черным, а не оранжевым. Нам не понравилось действие дыма. Действию дыма в ночи мы поставили оценку «нихрена не зашибись». После такой низкой оценки мы решили, что дымы, это ну его нахер. Отодвинули ящик с дымами в сторону. Весьма и весьма непредусмотрительно.
После проведённого на свежем воздухе «салюта» нас пробило на жрачку. Пацаны потопали в караульную будку чтобы посвятить себя приготовлению продуктов питания. Меня оставили на посту.
Сначала я посидел на сидушке. Потом послонялся вокруг будки. Потом подумал о том, что у меня чешутся руки. А потом мне под ноги подвернулся ящик с неинтересными дымами.
Дуракам очень вредно для здоровья находить пиротехнику. Обкуренным дуракам втройне. Но, я тогда ещё этого не знал, подумал, что мне сильно повезло с этим ящиком. Потом напрягся, чтобы применить изобретательность и смекалку к неинтересным дымам. Напряг в темноте ум (на самом деле не ум, а дурь), принял решение пойти, подъегорить часового.
Теперь должно стать понятным почему переданный Бабаевым ингредиент называют словом дурь. Попытаться подъегорить часового – это несусветная, редкостная дурь! Никогда не пытайся подъегоривать часового! Такие действия будут расценены законом как нападение на пост. Часовой ОБЯЗАН стрелять на поражение без предупреждения. Если у часового закончатся патроны, а ты ещё будешь дрыгаться, то часовой обязан умело действовать штыком и прикладом. Так в Уставе написано! А ещё в Уставе написано, что часовой защищен законом. Он – лицо неприкосновенное. Если он тебя застрелит, заширяет штыком или заколбасит прикладом, то ему будет поощрение. Поэтому часовой на посту – это самый опасный зверь в нашей берлоге. В его поведении всё заточено под то, что если ты, негодяй, напал на пост, то живым тебе не уйти. А если, ты набухался или обкурился, то это не может служить оправданием твоих действий. Наоборот, это будет расценено как обстоятельство, отягчающее вину. Поэтому, прежде чем что-то сделать, ты подумай - зачем ты это делаешь? Из-за того, что ты обкурился? Дык не кури больше никогда!
Это теперь я такой умный. А в ту ночь дурь навалилась на меня. Я взял из ящика с дымами одну единицу пиропатрона, покрутил её в руках и придумал шикарный план. Решил, что сейчас закину эту хрень на пост, на продсклад. Из пиропатрона пойдёт дым, он будет казаться черным. Часовой подумает, что это пожар, начнёт предпринимать весёлые действия, а у меня настанет время поржать. С-с-с-сука, какая невероятная Ниагара тупости низвергалась на меня! «Весёлые действия» часового – это он сейчас начнёт меня убивать!
Продсклад от КПП-1 был расположен через Гуватку метрах в пятидесяти. На небольшой возвышенности. В темноте я подкрался к посту, сдёрнул кольцо у пиропатрона, произвёл бросок за колючую проволоку.
По Закону Глобального Западлизма это оказался не дым, это оказался огонь. Красный посадочный огонь прилетел в кучу просроченных вздутых консервных банок. Банки валялись горкой на улице. Они пришли в негодность на складе, раздулись. Их вынесли из помещения и бросили кучкой под забором. В эту кучку банок залетел мой красный огонь.
Струя огня из пиропатрона шипела и нагревала банки. Они очень быстро нагрелись и начали взрываться. Сам по себе разрыв банки не мощный. Банка - это не граната. Однако, молодой солдат, который стоял на посту, напугался. Он подумал, что по его посту разрывными пулями стреляют душманы. Часовой залёг и открыл огонь в темноту. Если бы пост не находился на возвышенности, то часовой непременно меня убил бы. Но, пост оказался выше меня. Получилось так, что я очутился как бы в окопе. Часовой залёг, начал стрелять, пули полетели на метр выше меня. Я заржал, повалился землю. Катался по земле и ржал. Логичное занятие для обкуренного идиота – ржать, когда в тебя стреляют из автомата.
На шум стрельбы подбежали пацаны из будки КПП. Наткнулись в темноте на меня. Я валялся по земле, а часовой стрелял. Пацаны подумали, что часовой меня застрелил, из темноты окликнули его по имени, они только что у него затаривались банками с едой. Часовой прекратил стрелять. В этот момент я вдохнул и заржал.
Пацаны опешили - покойник ржет! Однако, они были такие же, как я. Моя ржачка по цепной реакции перекинулась на них. Если бы они не стали ржать и валяться по земле рядом со мной, то они непременно меня избили бы. За выходку с часовым. Но они не избили. Мы вчетвером катались по земле и исступлённо ржали. Проржавшись, пошли в свою караульную будку. Не дошли. Под впечатлением от стрельбы часового мы решили пострелять сами.
Не настрелялись за год войны? Выходит, что не настрелялись.
Сначала мы стреляли из автомата. В воду. Потом взяли мой пулемёт. Через полчаса стрельбы пришли к выводу, что в воду долго стрелять не интересно. Решили переключиться на тутовник. Я прицепил магазин с трассерами, стрелял в толстый ствол тутовника. Три обкуренных «эксперта» авторитетно высматривали как пойдёт пуля. Мы пытались исследовать как будет вести себя пуля со смещенным центром тяжести.
Пуля, выпущенная из длинного пулемётного ствола, прошивала тутовник навылет. Как будто он был бестелесный. Пуля пролетала сквозь ствол дерева и улетала в тёмные небесные дали. Не просто в дали. Трассирующие пули летели в сторону мечети возле которой был расположен пост царандойцев.
Кто бы мог предположить, что такое нечаянное совпадение «пробьёт» Кандера на подвиги? Никто не мог этого предположить. Тем не менее, Кандера пробило. В его башке пронеслась сложная цепочка домыслов, Кандер прижал к своей груди мой пулемёт и предложил очень занятную игру:
- А пойдёмте царандойца захерачим? Там же стоит царандойский пост. Пойдём одного захерачим?
Кого-нибудь захерачивать из моего пулемёта мне не захотелось. Наверное, из-за того, что я слабо затягивался дымом из косяка, изначально старался филонить. В общем, я решил как-то разрядить создавшуюся ситуацию.
- Идёт на хер этот царандоец. У нас ещё один косячок есть. Длинный. Пойдём лучше его захерачим. – Высказал я альтернативную мысль.
Курить чарз я больше не хотел. Однако, ещё больше я не хотел, чтобы Кандер стрелял в царандойца из моего пулемёта. А тоже, давайте обратим внимание на ход мысли Кандера. Он собрался идти к царандойцу, который стоял на посту. Повторилась одна и та же идиотская мысль. Одна и та же дурь – сходить к часовому. У дураков мысли сходятся, это очень верное наблюдение.
Тем не менее, моё предложение насчет длинного косяка сработало. Пацаны согласились захерачить его, а не царандойца. Кандер отдал мне пулемёт, пошел с пацанами в будку КПП. А я от греха подальше отстегнул от пулемёта магазин, разрядил патрон из патронника.
Второй косяк для меня точно был уже «залишний». Поэтому я зашел в будку, потянул эту гадость пару раз для отвода глаз. Потом сказал, что мне надо на пост. Я понимал, что мне лучше уйти на улицу потому что курить больше было не надо. И так творил всякую херню.
Пацанов я оставил в будке, а сам вышел на улицу к сидушке от «Камаза», уселся на неё, принялся созерцать пространство и время. Пока созерцал, руки как-то сами по себе выпотрошили все оставшиеся трассера из пулемётного магазина. Без трассеров эти балбесы не пойдут стрелять в царандойца. Мушку в такой темноте не видно. Надо либо стрелять трассерами и по трассам наводить, либо нужен ночной прицел. Поэтому я от греха подальше разрядил магазин. А потом ещё и выломал из патронов пули. Теперь всё, теперь точно кончились трассера.
Трассера-то кончились. А как говорил Ле-Шателье (или Ломоносов – кто ж теперь вспомнит): если где-то чего-то убавилось, то в другом месте должно прибавиться. Из-за этого Ле-Шателье у меня неожиданно прибавилась пригоршня трассирующих пуль. Что с ними сделать? Ну конечно же! Пацаны сейчас тусуются возле печки, греют на ней хавчик в большой консервной банке. Надо подкинуть эти трассирующие пули в буржуйку через трубу! Для пущей радости пацанов. Шикарный план!
Труба от буржуйки находилась с противоположной стороны будки, торчала из стенки. От нефиг делать и от распиравшей меня умственной мощности я обошел будку, сыпанул пули через трубу в буржуйку. Думал, что пули в печке зашипят, но они не зашипели. Видимо из-за того, что печку топили каменным углём. Уголь дал очень высокую температуру. Все трассера в печке долбанули практически одновременно. А дверка на буржуйке была раненая. Она держалась только на одной петле.
В общем, дверка у буржуйки отвалилась, раскалённый уголь из печки высыпался, будка КПП-1 наполнилась едким дымом коксохимического производства… а пацаны подумали, что на них напали душманы.
Потом мы снова ржали. Теперь уже катались по земле рядом со стеной из которой выходила труба.
Потом пацаны замотали меня в шинель, положили на нары и обвязали шинельными рукавами. Чтобы я больше ничего не натворил.
Что потом происходило, я не помню. Скорее всего не знаю, а не «не помню». Скорее всего я заснул.
Потом помню, что мне дали жрать. То ли меня развязали, чтобы покормить. То ли меня развязали чтобы отправить на пост. То ли меня отправили на пост, чтобы покормить. Неведомы мне красивые душевные устремления моих боевых товарищей. В одном лишь я уверен: мои товарищи - настоящие заботливые друзья. Подобрали, обогрели, покормили… морковкой, поджаренной вместе с тушенкой.
Потом я стоял на посту. Потом стало всё как в тумане. Потом стало светло и я проснулся на нарах. Мы все четверо проснулись на нарах. Нормально, да? Раз на нарах все четверо, то значит на посту никто не стоит.
- Блин, а кто там? За окном? – Кандер показал на окошко, затянутое полиэтиленовой плёнкой вместо стекла.
Сквозь муть полиэтилена просвечивался человеческий силуэт.
- Бля, стоит кто-то. Вдруг офицер!
Мы, все четверо, подскочили с нар. Кто-то уселся за стол, как ученик за парту, кто-то встал раком возле печки, как будто с ней ковыряется. Кто-то принялся изображать, что наводит порядок на нарах. А я взял пулемёт и пошел за дверь. Чтобы показать, что, у нас служба в порядке. Вот же - я хожу по посту. Мы не спали ни-ни!
Шагнул я из двери и угодил в утренний туман. Получается, что потом было не «всё как в тумане», получается, что потом было всё в реальном тумане.
В этом тумане я не нашел офицера. Возле нашей будки стояло чучело. Вместо морды - противогаз. Я проверил у себя противогазную сумку – пустая. Значит мой противогаз. Вместо шапки мешок от каменного угля скручен как чалма и надет на противогаз. Всё это вместе с шинелью было напялено на крест, сделанный из двух связанных кривых афганских дубин. Краем мозга я вспомнил, как пытался этот крест тёмной ночью закрепить камнями, которые вынул из речки. Крест падал и падал. И я тоже. Но видишь, закрепил же. Да-а-а-а-а. Шедевр. Вместо солдата на посту стояло чучело в шинели. Рукава шинели были засунуты манжетами в карманы. В тумане с расстояния 10 метров создавалось полное впечатление, что стоит чувак в шинели и в шапке. Руки упёр в бока и стоит, выёживается.
Видимо поэтому никто не подошел к КПП и не проверил как тут несут службу. Стоит же в тумане часовой на посту. Чего ещё надо?
Быстренько я начал разбирать чучело, но пацаны успели «запалить» кто нас охранял всё утро. До утра мы буянили, это факт. А ближе к утру я сделал это чучело, и оно заступило на пост до рассвета. Теперь я взялся его разбирать. Шинель занёс на нары, противогаз пихнул в сумку, мешок кинул под стенку, корявые дубинки запинал к остальным дровам. Развязал проволоку, которой дубинки были связаны и разобрал опору чучела. А камни - в реку. То есть концы – в воду.
После окончания наряда мы вернулись в расположение роты изрядно помятые, но непобеждённые. А я предлагаю вернуться к выдержке из Книги Памяти Береснева Эдуарда Викторовича. Предлагаю сравнить наши поступки в наряде на КПП-1 с «не боевыми» причинами гибели военнослужащих за первые 5 дней 1984-го года.
Вот что нас ждало во время нашего баловства с оружием. То есть стрельба из автомата в речку Гуват, стрельба из пулемёта в ту же речку, стрельба из пулемёта в тутовник и т.д. запросто могла закончится вот такой строчкой:
ранен в результате неосторожного обращения с оружием и умер в госпитале
погиб в результате неосторожного обращения с оружием
погиб в результате несчастного случая на аэродроме Газни
трагически погиб в результате происшествия на командном пункте батальона в районе г. Пули-Хумри провинции Баглан
Вот так в морге могли подытожить наши действия с пиропатронами, посадочными дымами, сигнальными и осветительными ракетами, трассирующими пулями:
погибли в результате неосторожного обращения с боеприпасами при попытке устроить салют в честь Нового Года в г. Кандагар
Вот такими строчками закончился бы наш поход на пост к царандойцу:
убит сослуживцем в результате неуставных отношений на сторожевом посту в провинции Кабул.
С точки зрения военного прокурора убийство своего сослуживца и убийство бойца союзной армии - это неуставные отношения. Так что, после похода на пост к царандойцам, для нас вступила бы в силу программа «кто не лёг, тот сел». То есть «кто выжил – тот сел». Кого не убил бы царандойский часовой, того посадили бы наши органы правопорядка.
Из всего списка причин небоевых потерь за первые 5 дней года мы вчетвером умудрились не попасть в зону риска всего одной причины:
умер в результате отравления ядовитой жидкостью на сторожевом посту на полигоне части в районе кишлака Паджак провинции Газни
Не попали мы в зону риска исключительно из-за того, что Бабаев не дал нам тормозухи. А если бы дал, то мы умудрились бы вляпаться и в эту дурь.
Сегодня предлагаю остановиться на этой жизнеутверждающей ноте. Предлагаю остановиться и подумать над значением слова «дурь». В начале 1984-го года (в первые 5 дней года) от неё погибло чуть ли не вдвое больше, чем от боёв. Вывод может быть только один: для человека дурь страшней войны.
"Руха". 18 07 «Дурь»
1984-й год начался для ограниченного контингента Советских войск в Афганистане с безвозвратной потери пятнадцати человек личного состава за первые пять дней. Причины гибели этих людей можно прочитать в Книге Памяти Береснева Эдуарда Викторовича. В данном документе в хронологическом порядке указаны все безвозвратные потери ВС и различных гражданских министерств и ведомств СССР в ДРА за 1979-1989 года. Максимально точно указаны даты гибели, обстоятельства гибели и место гибели советских военнослужащих, гражданских служащих и специалистов.
Из пятнадцати человек, погибших за первые пять дней, 5 человек погибли в бою, два человека умерли от болезней, 8 человек расстались с жизнью по причинам небоевых потерь.
Предлагаю разобрать что обозначает термин «небоевые потери» и как он выглядит «на местности». Фамилии, имена и отчества военнослужащих, погибших не в боевой обстановке, я умышленно сокращу до инициалов (до трёх заглавных букв) потому что не имею намерений дискредитировать кого бы то ни было. Просто хочу выяснить причины произошедшего. Открываем 1984 год, месяц январь:
1 января
1. рядовой П.А.А - 1-я тр тб 191-го омсп
умер в результате отравления ядовитой жидкостью на сторожевом посту на полигоне части в районе кишлака Паджак провинции Газни
2. прапорщик Д.И.С. - начальник склада ГСМ 2-го тпб 276-й отпбр
трагически погиб в результате происшествия на командном пункте батальона в районе г. Пули-Хумри провинции Баглан
3. капитан милиции Н.Р.А - советник МВД
4. капитан милиции М.Н - переводчик советника МВД
погибли в результате неосторожного обращения с боеприпасами при попытке устроить салют в честь Нового Года в г. Кандагар
2 января
5. гвардии рядовой В.Н.А. - 350-й гв. пдп 103-й гв. вдд
убит сослуживцем в результате неуставных отношений на сторожевом посту в провинции Кабул
3 января
6. рядовой М.А.К
ранен в результате неосторожного обращения с оружием и умер в госпитале
4 января
7. майор Г.О.П - старший офицер оперативного отдела Полевого Управления 40-й общевойсковой армии
погиб в результате несчастного случая на аэродроме Газни
5 января
8. рядовой С.Г.Л. - 344-й обато ВВС
погиб в результате неосторожного обращения с оружием.
Очевидно, что все перечисленные события могли произойти только с человеком, находящимся в состоянии искаженного сознания. Либо это сознание было искажено вспышкой гнева, либо приступом страха. Либо военнослужащий исказил себе сознание путём потребления некоторых веществ, приурочив данное потребление к приближению праздничных событий. Например, к наступлению нового года. Не важно по какой причине военные принимали внутрь себя специальные вещества, важно то, что в состоянии искаженного сознания они вытворяли всякую дурь. Из-за такого поведения слово «дурь» превратилось в название целой группы веществ, способных изменить психику человека.
Самыми доступными средствами одурманивания в Афганистане были бражка, самогон и чарз. Кроме этого в обороте у местного населения присутствовали героин, ханка и прочие изделия из опиумного мака. Но, самым доступным средством для советского солдата являлся чарз. Он был повсюду, его носили с собой даже несовершеннолетние афганские подростки. Раздобыть чарз можно было легко и непринуждённо, как говорится, было бы желание одурманить себе мозги.
Рассказывает Блинковский Дмитрий Антонович мл.с-нт, наводчик 3 горнострелковый батальон 177 мсп:
- В Афганистане против нас воевали не нищие крестьяне, руководимые местными богачами, наподобие Ахмад Шаха. В этой войне были заинтересованы всевозможные западные спецслужбы. И вполне можно допустить такой вариант, как умышленное распространение наркоты. Ведь мало того, что из солдата при помощи наркотиков можно сделать недееспособное создание. Можно вообще лишить его разума на всю оставшуюся жизнь, можно втянуть в зависимость. На маршруте у нас получить доступ к чарзу было достаточно просто. Офицеры находились вообще хрен знает где. Солдаты без контроля со стороны офицеров ИНОГДА попадали в очень неприятные ситуации. А ещё хуже – я видел офицера, простите за выражение, - дебила, который сделал такую же дурь. Видел сам, лично. К счастью, это была единичная ситуация. Это было в полку, это не из нашего батальона был офицер. Всё-таки офицеры, в отличие от нас, уже взрослые люди. По большей части - сформированные личности. Жизненный опыт, образование, да и сама профессия - опыт работы с людьми, с подчиненными - все это давало свои плоды. Поэтому, я все же считаю, что в плане употребления ПЛАНА, офицеры имели много преимуществ перед солдатами. Имели иммунитет, так сказать, по сравнению с нами 18 летними пацанами. Хотя, как я говорил ранее, были «экземпляры» и из категории офицеров, кто мог вляпаться в дурь.
Пару слов скажу о "дури". Как-то нас по тревоге подняли. Надо было поддержать минометным огнем кого-то в сторону Панджшера, или караван какой-то накрыть, подробностей не помню. Для того, что бы вести огонь из миномета, не всегда обязательно видеть цель, особенно в горах. В общем работали по координатах. Отработали серию выстрелов. И тут на мою позицию заскакивает командир (сержант) соседнего минометного расчета. Фамилию бойца называть не буду. Он обкуренный в хлам, глаза по пятаку, смотрит на мой миномет и говорит: " Димон, бля, мой миномет смотрит совершенно в другую сторону. И куда же я ебашил? Скокни на мою позицию и наведи его хотя-бы приблизительно, куда стрелял ты. А то, не дай бог, сейчас Липатов(старший офицер батареи), вздумает пройти по позициям, он меня убьет нахер" В общем мы с ним по-быстрому довернули миномет в нужную сторону. Вот и думай, где мины из его миномета легли. Хорошо, если просто в безлюдном ущелье . А ведь где-то там могли быть и наши бойцы, а мог быть и просто затерявшийся кишлачек, да мало ли кто. Фотографию позиции своего миномета прилагаю. Исключительно для того, что бы было понятнее. Горы почти вплотную подступают к позиции. Горы не очень высокие, дальше от позиции горы повыше. В общем разрывов мин мы не видели и цели своей не видели. Огонь вели на максимальную дальность. На фото я в сапогах и спортивной майке, а за моей спиной позиция моего миномета.
История, которая будет рассказана в следующей главе «Наряд на КПП-1» очень показательна в плане реакции человека на наркотическое опьянение. Если ли бы я сам не был в Афгане, если бы не видел обдолбленных ребят, то не поверил бы в эту историю. Или сказал бы, что все участвовавшие в этом безобразном «наряде на КПП-1» - реально идиоты. К моему глубокому сожалению я верю во всю хрень, которую вытворили обкуренные солдаты. Как ни печально, неприятно и чудовищно это звучит (да и мне довольно тяжело об этом писать), но за время службы я видел обкуренных ребят в ситуациях даже похлеще. И все-таки, несмотря на это, у нас, у советских пацанов, хватало ума, плюс работа наших замполитов и командования, плюс школьное воспитание – это всё приносило свои плоды. Мы оставались людьми. Ведь все же, мы вполне могли отличить белое от черного. Мы понимали, что дурь – это явное зло. Поэтому история, рассказанная в следующей главе, это очень редкое явление. Оно могло бы происходить гораздо чаще, так как местные нам намеренно предлагали чарз по нескольку раз на дню.
Однако, мы всё же отдавали себе отчет в том, что хорошо, а что плохо. Мы всё-таки контролировали свои поступки, старались не употреблять дурь. Чего и всем вам советуем: не употребляйте дурь. Это никогда не закончится ничем хорошим – только очень плохо закончится.
Статистика неумолимо подтверждает слова Дмитрия Антоновича: за первые пять дней 1984-года в Афганистане от дури народу погибло чуть ли не вдвое больше, чем от ведения боевых действий.
"Руха". 18 06 «Кто любит жить, тот не торопится»
Проснулся я от того, что за дверью нашего ослятника дневальный заорал:
- «Рота подъём!».
Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – Вяло проползло в моей голове обидное ругательство. Снова я проснулся в армии. Только спрятался от неё на минуточку в сон, так дневальный, зараза, тут же всё испортил своими выкриками.
- Сейчас будет миномётный обстрел! – Не унимался на улице дневальный.
- Похоже, надо вылезать из-под одеяла в дурацкую армейскую действительность. - Грустно подумалось в моей голове.
А ещё там подумалось, что я уже хочу домой. Раньше мне казалось, что возвращение домой не случиться никогда. Как маленькому ребёнку кажется, что он никогда не станет взрослым. До сегодняшнего утра в моей голове возвращение домой связывалось с бесконечно далёкой перспективой. А сегодня почему-то вдруг я подумал, что дневальный – негодяй, что армейская действительность – дурацкая, что я уже устал от исполнения воинского долга. Что со мной приключилось? Впереди у меня маячило девять месяцев службы. А самое главное, впереди была вся летняя война в горах. Война будущего года. Реалии календаря подсказывали, что я здесь пробуду долго. Если не убьют. После мысли «не убьют» я подумал другую мысль. Грустно подумал, что лучше уж долго. В этот самый миг фраза «кто любит жить, тот не торопится» развернулась в моём сознании во всей своей красе. Ё-маё! А раньше-то я воспринимал её не так!
Сполз я со второго яруса нар. Натянул на себя зелёные армейские штаны. Всунул ноги в сапоги. Экспериментальные. Накинул себе на голые плечи бушлат. Мой сержантский бушлат висел на вешалке. Он по ночам мне не был нужен в постели, ибо на втором ярусе тепло. Бушлаты бойцов, которые ночевали на первом ярусе нар, лежали всю ночь на своих хозяевах поверх одеял. В ослятнике на первом ярусе холодно зимой, как в лесу у Маленькой Ёлочки. Обитателям нижнего яруса утепление требуется потому что выпендрёж – это штука платная. Если хочешь выпендриваться на нижнем ярусе, если хочешь корчить из себя офигенного «дедушку», то будь готов заплатить за это дрожжами, которые будешь «продавать" всю ночь. Есть такая фраза – «он дрожжи продаёт». Так говорят о том, кто дрожит от холода.
Взял я полотенце, мыло, щетку, зубную пасту. Потопал на речку плескаться-умываться. Притопал на берег Гуватки. У воды скинул с плеч бушлат, разложил на свежий снег зубную щетку с пастой, мыло в пластмассовой мыльнице, белое свежее вафельное полотенце. Скажите на милость, какой клоун придумал называть полотенце вафельным? Всегда хотелось спросить – а лицо этим полотенцем вытирать можно?
Потом я фыркал, плескался-умывался. Всё это уже стало привычным. Ледяная вода привычна, то, что по утрам дневальный орёт, как ошалелый, это тоже уже стало привычным. Даже к отвратительному снегу под ногами почти привык. Ненавижу его, но почти привык.
После водных процедур я ввалился во внутренний дворик румяный и раскрасневшийся. Возле арыка в этом дворике умывался Бахрам. Он вышел из взводного ослятника в зелёных штанах, в носках и госпитальных тапочках, стыренных из санчасти. Сверху на Бахрама была надета ослепительно белая, «нулёвая» рубаха зимнего нательного белья. Бахрам подошел к арыку, широко расставил ноги, согнулся в поясе и вытянул вперёд сложенные пригоршней ладошки. Кто-то из «мая землак малядой» налил ему в ладошки тёплую водичку из зелёного армейского котелка. «Малядой землак» нагрел эту воду на буржуйке чтобы дембелю Бахраму было комфортно умываться в злых холодных горах Гиндукуша.
Вроде бы, они оба могут поступать так, как хотят, но меня перекосило гримасой огорчения. Лично я очень не люблю такие отношения и считаю, что если боец хочет мыться тёплой водой, то должен нагреть её сам. Солдату не положено денщика. Солдат должен быть самодостаточной боевой единицей. Он должен быть во всём сам себе мордоворот. С любой задачей должен справляться без суфлёров.
Возле Бахрама с молодым я вспомнил своего первого замкомвзвода сержанта Болтаева. Это было в Термезе. Сержант утром сидел в казарме, пришивал своими личными руками подворотничок к гимнастёрке. Я тогда спросил у него отчего же он не припашет молодого. А он спокойно мне ответил: - «У меня у самого руки есть». Болтаев был крепкий такой парень, высокий. Дал бы молодому промежду глаз и пришили бы Болтаеву подворотничок. Но нет же, видишь? Свои руки у него есть.
В то утро я решил, что это подходящий пример для подражания. Сегодня пришла пора подражать сержанту Болтаеву. Потому, что на заслуженный дембель отправили Эргеша Джуманазарова. Должность замкомвзвода во втором взводе освободилась. На эту вакансию назначили меня. В первое же утро своего замкомвзводства я наткнулся на Бахрама, который припахал молодого солдата-земляка ухаживать за котелком с тёплой водой. Смотрел я на это мероприятие, изо всех сил сдерживал себя. Мне захотелось дать пинка под зад Бахраму и сказать: - «Что ты делаешь, негодяй!» Однако, я сдержал себя. Потому что, в самом деле, а что «негодяй» сделал предосудительного? Умывается поутру с земляком возле арыка. Всё почти как бы по-товарищески. Нагреть воды в котелке - это же не акт мужеложства совершить. Что будет, если я дам пинка Бахраму? Если я это сделаю, то получится, что я принял должность, зазнался и теперь ни за хрен собачий «кИдаюсь» на людей, культивирующих гигиену. А молодой, вот интересно, он-то хоть поймёт мой поступок? Поймёт ли он, что я вступился за него? Скорее всего не поймёт. Те, кто понимают такие штуки, они дают отпор любым поползновениям сделать из себя денщика.
Не знаю, как Бахрам потом будет разбираться на гражданке со своим земляком за это припахивание. Это не моя песня, это не моя битва, решил я и прошёл мимо. Потому что уровень самоутверждения Бахрама был не чудовищный. Однако, пусть он побыстрее уволится и увезёт с собой последние дембельские замашки последнего из Термезских могикан. У всех оставшихся во втором взводе с сегодняшнего дня резко вырастут свои руки.
Построение роты перед завтраком проводил Рязанов. Он вышел перед строем с каким-то письмом в руках. Видно было, что это письмо - лист бумаги в клеточку был исписан шариковой ручкой. Бумага имела характерные перегибы от того, что её запаковывали в конверт. В строю роты лишь я знал, что это за письмо. Там было два письма. Оба от Серёги Губина.
В первом письме Серёга Губин рассказал, как он после ранения вернулся домой, в родную станицу. Серёга выписался из госпиталя, приехал на родину, а какая-то скотина распустила слух, будто Серёга сделал себе самострел. Чем люди думают, когда распускают подобные слухи? Чем они руководствуются? Давайте попробуем представить себе этот «самострел» - пуля вошла Серёге в спину под правую лопатку. Давайте попытаемся представить позу человека, в которой подобный «самострел» надо сделать. Как этот человек может изловчится, чтобы выстрелить себе в спину под лопатку из ПК? Никак. А если представить, что солдат лежал на позиции и стрелял в духов из снайперки, а духи с господствующей высоты мочили в него из ПК, тогда всё становится на свои места. Тогда особой фантазии не надо, всё сделается понятно и очевидно.
Короче, пошел я с тем Серёгиным письмом к Рязанову. Рязанов прочитал, позеленел от злости. Не помню какими словами отправил меня, но сказал, что разберётся. Я тогда подумал, что у Рязанова всего-то три маленькие старлеевские звёздочки на погонах. Что он сможет наразбирать? Он такой же, как я – мясо войны. Воюет там, куда его направили. Чего он сможет сделать при таком звании? Был бы он хотя бы Маршал Авиации! Тогда можно было бы ожидать перемен от его личного вмешательства. А так… в общем, я повесил гриву и потопал с нехорошим скептическим настроением в располагу.
Вчера пришел результат разборок Рязанова. Я получил второе письмо от Серёги. Получил, прочитал. Охренел от удивления. Вечером занёс то письмо Рязанову. Сегодня поутру Рязанов вышел перед строем роты с двумя письмами в руке. Я знал, что это за письма.
- Вот смотрите! – Рязанов перед нашим строем поднял на уровень своего лица два листа, исписанных шариковой ручкой.
- Это письма от нашего боевого товарища снайпера рядового Губина Сергея Викторовича. Знаете, такого? 22 июня 1984-го года он получил ранения в бою на Зубе Дракона. После излечения и реабилитации прибыл в родную станицу. Какие-то уроды пытались его там оклеветать. Я, как Командир Роты, вмешался в этот процесс. Вот письмо. В нём Губин пишет, цитирую: «… Орден Красной Звезды мне вручали в клубе при полном собрании всего народа. Играл оркестр, военком вручил мне Орден… выступали пионеры… спасибо вам, братаны! А та падла, которая всякую херню про меня брехала, первая прибежала на сцену с цветами. Но, я послал на хер.»
Рота стояла, слушала Командира.
- Вот так, товарищи солдаты! – Рязанов опустил вниз листки с Серёгиным почерком.
- Знайте. Ни я, никто из офицеров вас никогда не оставит в беде. Всех, кто верой и правдой выполняет свой воинский долг, всех мы будем защищать и стоять за каждого стеной! Всем понятно? Тогда на завтрак, на приём пищи шагом-марш!
Завтракали мы в столовке. Юза Римджюс и другие пацаны его призыва получили задание в качестве «дембельского аккорда» построить столовку для нашего батальона. То есть пока столовка не будет построена, Юза не поедет домой. И, соответственно, наоборот – как только Юза сдаст столовку в эксплуатацию, его сразу же его отпустят на заслуженный дембель. Юза очень хотел домой. Поэтому он с пацанами своего призыва херачил ломом и киркой в поте лица. Добывал саманные кирпичи из чьих-то разбитых дувалов. Выдёргивал брёвна из кучи рухнувшей глины. Всё добытое они тащили к нашему батальону. Теперь случилось «чудо» - у нас появилась солдатская столовая. Выглядела она не очень презентабельно: кривые и корявые стены из саманных кирпичей, плоская крыша из корявых дубин, под крышей столы и скамейки из градовских досок. Устроено всё без особого шика. Однако, мы принимали пищу под крышей, за столами. Это совсем другой уровень санитарии по сравнению с поеданием пищи под тутовником в жуткой афганской пылище.
На завтрак мы с Женькой Андреевым припёрлись не самыми первыми. Столовку Юза построил большую, можно было не спешить занять место за столом, ибо мест хватит на всех. Кормили нас в Рухе очень хорошо, опять же, можно было не спешить потому что еды тоже всем хватит. Мы с Женькой не торопились. Спокойно пришли, уселись за стол рядом. Каждому из нас на завтрак полагался солдатский котелок рисовой каши с мясом, белый хлеб (сколько хочешь), шайба сливочного масла (одна на человека) и солдатский котелок «какавы». Эта «какава» - кофейный напиток с цикорием разведённый в сгущенном молоке.
Если я сейчас, «на гражданке», попытаюсь съесть всё перечисленное, то я стану как тумба Юханссона в поперечнике. Сегодня я не могу поместить в себя столько еды. А тогда, в Панджшере, мы очень много двигались, очень много работали физически. Поэтому три раза в день умудрялись поглощать огромное количество еды. Более того, во внутреннем дворике нашей роты стояли два ящика консервов в качестве питательного «подкрепления». После истории с походом Игоря Стрижевского в кишлак за халвой, Рязанов распорядился, чтобы старшина постоянно поддерживал «в рабочем состоянии» два снарядных ящика, наполненных банками. Старшина поставил эти ящики во внутреннем дворике, накрыл брезентом. Любой солдат в любое время мог подойти, задрать полог брезента и взять себе еды сколько посчитает нужным. Еда была представлена рыбными консервами. Сельдь «и Васи» (как выразился Азамат) в масле, минтай в томатном соусе, скумбрия в томате и кильки в томате. Самыми непрестижными считались консервы в томате. Особенно солдаты кривились от кильки. Сельдь «и Васи» считали слишком солёной. А я вам вот что скажу: если солдат стоит над ящиком с едой, перебирает банки и кривит нос, то он сыт. Солдат не умрёт голодным в такой позе – с банкой в руке. Особенно после всего того, что солдату выдали в столовке имени Юзы Римджюса.
Лично я рыбные консервы не любил. Если чего я любил жерануть, так это булку с маслом и с «какавой». До сих пор для меня это самый вкусный ингредиент завтрака.
После того, как мы с Женькой уселись за стол, я смолотил котелок рисовой каши с мясом, взялся размазывать ложкой шайбу масла по толстому куску белого вкусного хлеба.
Пока руки были заняты изготовлением самого сладенького, я решил кам-кам перетрындеть с Женькой Андреевым:
- Женя, вот скажи. А что самое вкусное в мире?
- Водка! – Женя ответил мгновенно. Он даже не дал мне до конца договорить вопросительное предложение. Сложилось ощущение, что этот ответ он заучивал, как таблицу умножения. А теперь, когда ему представилась возможность «бляснуть» своими знаниями, он первым в классе выкрикнул правильный ответ.
- О-о-о-о-о! Как всё запущено. Ну, раз водка, то давай сюда твою булку с маслом.
- Булка с маслом! Булка с маслом! Булка с маслом! Я ошибся! – Дурашливо заорал Женя. Как будто он обязан отдать мне свою булку, если водка для него вкуснее.
- Гы-гы-гы, чувырла!!!
Мы сидели за столом, неспешно чавкали и никуда не спешили. Дневальные из наряда по столовой начали вытирать серыми тряпками крошки со столов. Все бойцы из нашей роты поели и ушли, а мы всё сидели и сидели. Что мог сказать солдат из наряда по столовой двум охреневшим сержантам? «Окончить приём пищи, выходи строиться?». Да хер там.
- А самое главное, Женя, в жизни что?
- А самое главное в жизни это то, что мы никуда… никогда …. и ни при каких обстоятельствах не торопимся.
Заключительную фразу «не торопимся» мы с Женей выговаривали в унисон. Мы поворачивали друг к другу рожи, смотрели друг другу в глаза, медленно и неторопливо выговаривали своё любимое слово. Это был наш «немой протест» против «Окончить приём пищи, выходи строиться». И ещё немножечко, чтобы не убили.
"Руха". 15 04 «В засаде»
Ночью наша рота сидела в засаде в трёхэтажном дувале. Наблюдатели через окна «пасли» обстановку при помощи ночных биноклей и прицелов НСПУ. В глубине комнат бодрствовали дежурные группы и посапывала носами отдыхающая смена. Потому что всем, кто не задействован на дежурстве, было приказано отдыхать лёжа, то есть спать. Счастью солдат не было предела. Жратвы, как всегда, взяли с собой на трое суток, и засада запланирована на трое суток. Значит жрачку можно было не экономить. Воды – хоть залейся. Карячиться по горам не надо, место для сна можно оборудовать в укрытом от ветра углу, на сухом полу под крышей. С собой бронежилет, а это очень замечательное дополнительное утепление к ватным штанам и бушлату. Обожаю такие боевые задачи.
С наступлением светлого времени суток было приказано в окнах не маячить и соблюдать звукомаскировку. С первыми лучами солнца я не проснулся. Со вторыми тоже. И с третьими точно так же, как со вторыми. Продрал глаза лишь после того, как выспался по полной программе. У незастеклённого окна кто-то сидел. Он сгорбился, притулился к нижнему углу, рассматривал в бинокль Мариштан.
Вид из окна дувала на зимний кишлак Мариштан.
Вылезать из-под плащ-палатки мне очень не хотелось, потому что я пригрелся. Если вылезу, то станет холодно. Надо было найти с самим собой компромисс. Что лучше сделать: ещё полежать, погреться и потерпеть скопившуюся за ночь жидкость? Или быстренько подняться, отлить, а затем согреть сухпай и жерануть внутрь себя горячего, чтобы согреться? Горячего хавчика хотелось, а вылезать из нагретого места не хотелось. Решающим стало желание облегчить себе ощущения в мочевом пузыре. Мне пришлось сделал над собой усилие воли, выбраться из-под плащ-палатки.
Для того, чтобы не демаскировать расположение нашей засады, ещё вчера Рязанов приказал из дома не выходить. На каждом этаже дома было выделено по одной тупиковой комнате для отправления мелких и крупных надобностей. Мне предстояло разыскать такую комнату на втором этаже, я поднялся со своей «лёжки», повесил пулемёт на плечо и пошагал на поиски. Изо всех сил старался не «светиться» в окнах и не топать, но всё же, мои шаги были отчетливо слышны. Потому что перекрытия в афганских домах сделаны из дубин, а не из брёвен. Эти дубины накрыты прутиками-веточками-былиночками и покрыты сверху слоем сыромятной глины. Вся эта конструкция вибрирует от шагов человека и распространяет низкие частоты, как мембрана огромного бубна.
Под давлением на моЙ организм естественных потребностей мне пришлось совершить «экскурсию» по второму этажу занятого нами дома. Дом был очень большой, в нём всё было устроено так, как положено у афганцев: толстые глинобитные стены, отсутствие мебели, страшные корявые потолки.
Для пущего понимания жилищной ситуации приведу фотографию афганского дома тех лет. Обратите внимание на потолок.
Это школа, в ней учатся дети, казалось бы, надо соблюдать гигиену. А гигиены нету из-за отсутствия надлежащего санитарного состояния строения: потолок страшный, стены страшные, пол страшный. Хрен бы с ним, если бы он был просто страшный и на том всё. Но, это же не всё. В щелях и трещинах обосновалась разнообразная кровососущая живность. Эта живность не чистит зубы перед едой, у неё полный рот заразных бактерий, которые вызывают брюшной тиф, лихорадку и прочие не очень совместимые с жизнью заболевания.
В Мариштане я осторожно и медленно шагал на «экскурсии» по огромному дому, внимательно рассматривал окружающую обстановку. В некоторых комнатах глиняные стены были оштукатурены такой же глиной. В стенах тут и там были вырублены ниши, закрытые застеклёнными ставнями. Внешне они выглядели как застеклённое окошко. Подходишь к такому окошку, распахиваешь ставни, думаешь, что сейчас выглянешь на улицу. А на самом деле попадаешь в стенной шкафчик. В этих шкафчиках бачи хранили бытовой хлам: катушки с нитками и иголками, фотографии, картиночки, документы, узелочки с какой-то ерундой и так далее. Створки всех шкафчиков были открыты, содержимое валялось на полу. Скорее всего, пацаны открыли шкафчики сапёрными граблями, а затем вывернули на пол всё содержимое. Так поступали всегда чтобы не рисковать насчёт мины-ловушки. По этой причине на полу валялись какие-то тряпочки-хреняпочки и узелки с сушеными растениями. А может и не с сушеными. А может и не с растениями. Мне было не интересно. На войне я уже привык не засовывать свои руки в неизвестные предметы, ибо помнил интсруктаж майора Змимна: - «У солдата обратно отрастают только волосы и ногти. Руки, ноги, яйца и бошки не отрастают! Поэтому под ноги смотрим, руки, куда не надо не суём. Бошками смотрим и думаем. Кишлаки могут быть минированы. Поотрывает нахер всё, что всунете куда не следовало». «Не хочу», - подумал я и медленно двинулся дальше.
В одной комнате стены были обиты какой-то роскошной тканью тёмно-красного цвета. Прям Красный Уголок. Где-то ткань была порвана, где-то вполне себе аккуратная. Бача, наверное, нормально себя чувствовал в финансовом плане, раз позволил себе такую Ленкомнату.
В другой комнате вдоль стены было устроено хранилище топлива для очага. Оно представляло из себя глинобитную трубу сантиметров 50 на 50. Шло оно вдоль одной стенки, потом поворачивало и продолжалось вдоль другой стенки. Вход был только один. С одного из торцов. Я заглянул в эту трубу: вдруг там затаился душман. Душмана внутри не было, всё пространство занимали собранные в горах палочки, веточки, и колючки. Их сюда притащили, наломали на более-менее одинаковые куски и сложили на хранение. Потом будут отсюда брать и подкидывать в очаг. Не, я не против, пусть бы и так. Но, мне очень хотелось увидеть ту позу, в которой надо было засовывать эти прутики в самый дальний угол. Как это сделать? По-моему, надо встать на карачки и ползти три метра в этой пыльной глиняной трубе. Надо доползти до угла, повернуть на право и проползти ещё два метра. А чем держать прутики? Зубами что ли? Они колючие. Думаю, что бачи не уважают своих баб. Эту работу у них делают бабы. Если бы бачи баб уважали, то оставили бы в трубе отверстия по бокам. Допустим, через каждые полметра. Сразу всё стало бы намного проще. Но, отверстия не оставлены. Значит, бачам наплевать на своих баб.
По ходу «экскурсии» я перемещался по дому, рассматривал причуды заморской жизни. Тут и там спали бойцы, закутанные в плащ-палатки. Возле окон бодрствовали дежурные. Кто-то храпел, кто-то пердел. По всему дувалу распространилась безмятежная, домашняя, уютная обстановка.
Комнату, выделенную для справления естественных надобностей я нашел. Это была большая комната с очагом.
Над очагом был устроен дымоход с закопченной глиняной штукатуркой. В очаге красовалось свидетельство молодости и некультурности какого-то бойца. Кто-то уже нагадил в очаг. В моей памяти всплыла рассказка Женьки Филякина о том, что если вот так поступить с очагом, то это очень офигенное оскорбление. Кому уже не понравились местные душманы? Кто уже возымел желание нанести им оскорбление? Я пожал плечами, потом сделал всё, что требовал организм, застегнул штаны и потопал в свою комнату. А что мне оставалось делать? Сказано же – из дувала не выходить, нужду справлять в этой комнате.
Когда я вернулся в «свою» комнату, то обнаружил бодрствующего Васю Спыну. Он вылез из-под плащ-палатки, уселся по-турецки на бронежилет, тёр ладонями заспанную рожу.
- Касиян, скока время?
- Солнце встало из-за ели. Срать пора, а мы не ели.
- Это точно, пора бы и пожрати. Давай хавчик замутим? – Вася потянул к себе за лямку свой вещмешок, только что послуживший ему подушкой, принялся ковыряться в пожитках, утрамбованных внутри. Ковырялся и бурчал себе под нос:
- Я на хрену видал вашу грёбаную пехоту. То ли дело, быть водилой! У моего Шестьдесятшестого движок был прямо в кабине. Я, када вставал на ночёвку, сидушки подкладывал и прям поперёк кабины ложился на двигатель. Он после рейса горячий, под чехлом не остывает. Тепла на всю ночь хватало, как на печке. Мне бы щяс сюда Шестьдесятшестой и тогда все эти ваши ватные штаны ващще нахер не надо.
Вася выковырял из вещмешка банку каши с мясом, протянул мне. Я вскрыл её краем стальной японской ложки, разжег сухое горючее, решил поддержать Васину тему:
- Ну и сидел бы в своей кабине, за каким хреном тебя в горы понесло?
- А я бы и сидел. – Вася достал из кармана сигарету, сунул себе в клюв. – Я приехал из рейса, из Джабаля. Летом. Пыли-ищя. Я грязный, немытый, только с кабины спрыгнул. А тут бегут, кричат – строиться, нахрен. Я думаю чё такое? Ну пошел, встал. А там наши пацаны пыхнули. Ну их на пайку пробило. Они послали на хлебзавод молодых. За хлебом. Молодые пошли, а их там чурки отхерачили. Хлеба не дали, а по хлебальнику дали. Нихрена себе! Как привезти из рейса, так чуть что, то к нам бегут. Там, дрожжи продать, чарз привезти, на дембель шмотки какие – всё в автороту бегут. А как хлеба дать, так наших молодых отхерачили. Ну, наши поднялись и бегом на хлебзавод. Вшестером. Обкуренные. Кого нашли, того и отоварили. Короче, мочили всех без разбору. Камас погром устроили, а эти козлы побежали в штаб полка. Настучали. Прилетел на УАЗике подполковник в нашу автороту. Те, кто громил хлебзавод, они ещё вернуться не успели. Подпол на УАЗике их обогнал. Он застроил всех, кто был в располаге, стал понты кидать перед строем:
- Что, гандоны? Построились? Я вас всех, нахер в Седьмую Роту отправлю! Будете у меня мины своими жопами тралить!
Ходит, падла, перед строем, выё@ывается. Грит:
- Во, какая рожа наглая! Во, бля, этот точно участвовал! А вот это какая морда бандитская! Этого тоже в Седьмую роту!
А я не мытый после рейса. Только с кабины выпрыгнул. У меня рожа, как у эфиопа, страшнее ядерной войны. Ну он меня тоже, вместе с остальными пятерыми из строя вывел и в седьмую роту отправил. А чё я должен был сказати? «Дяденька подполковник, это не я хлебзавод бомбил, это Колька с Петькой бомбили?» - Так у нас не делается. Собрал я свои манатки и отправили меня в вашу роту.
Какая знакомая история! В армии это самое любимое занятие: наказать невиновных, наградить непричастных. Больше всего меня вдохновляет способность подполковников по физиономиям определять презумпцию невиновности. Или как там оно называется? Короче, всё равно грустно. Особенно не смешно станет если вспомнить слова Рогачёва про Ваську: - «А-а-а-а, разбойничек?» Вот классно! Приехал пацан из рейса, спрыгнул из кабины на землю и сделался разбойником. И все-то знают в полку, что именно он – именно разбойник! А ему надо было, как Одиссей, прыгать не на землю, а на щит. Учишь их учишь, а они всё равно раздолбаями остаются.
Ничего не стал я Васе говорить за Одиссея. Васе и без него должно быть тошно. Вместо того, чтобы трындеть лишнее, я молча разогрел кашу на сухом горючем. Пока таблетка горела, поставил над ней котелок с водой, сыпанул заварки. После горячей жирной каши шлифануться чайком – это охренеть как хорошо.
Банку каши на двоих мы зарубали быстро. Потом долго дули на горячий чай, обжигали губы и пальцы. Это было ощущение непередаваемого счастья. Во всяком случае для меня. А Вася молча, насупившись, покурил, снова улёгся на свой бронежилет и завернулся в плащ-палатку.
Мне стало скучно. Мне было нечего делать. За окном отсвечивал пустой Мариштан с голыми палками садовых деревьев. Перед окном спали «уставшие игрушки».
Поговорить было не с кем, погулять на улице Рязанов запретил. Чего бы такого, сделать плохо… хорошего? Я водил блуждающим взглядом по комнате. В поле моего зрения попал собранный сапёрный щуп. Он стоял возле отштукатуренной стенки.
Подошел я к щупу, открутил ему башку, вынул штырь. От нехрен делать провёл штырём по глиняной штукатурке. На мягкой, податливой глине образовалась ровная линия. В моей накормленной голове возникла цепочка мыслей:
- Хм. Интересно. Может напрячь извилины, попробовать по памяти нарисовать таблицу Менделеева? Без лантаноидов и актиноидов? Ну, давай, попробуем. Что там у таблицы: восемь групп, семь периодов. Четвёртый, пятый и шестой периоды по два ряда, т.е по две строчки. Всего должно быть 10 горизонтальных строк, 8 вертикальных столбцов. Штырь сапёрного щупа скрипнул по глиняной штукатурке. Посыпался песок и глиняная пыль. Десять строк, восемь столбцов – я орудовал наконечником сапёрного щупа, как куском мела по школьной доске. На штукатурке чётко проявилась сетка таблицы два метра на полтора. Почти ровно. Мне понравился результат и процесс, я начал вспоминать содержание таблицы:
- Первый период. Водород и гелий. Это я помню без проблем. Водород у нас «протий», один протон ноль нейтронов. Номер один, атомная масса один – я увлеченно скрипел наконечником щупа. В сетке таблицы начали проявляться латинские буквы и цифры. Символ элемента, номер, масса.
- Гелий, два, четыре. Затем второй и третий периоды – «эс» и «пэ» элементы. На каждый протон приходится один нейтрон. То есть масса должна быть вдвое больше номера. Это тоже помню. Дальше начинаются проблемы с аргона, вроде. Ладно, поехали, второй период: литий - три, шесть. Берилий - четыре, восемь. Бор - пять десять. Углерод - шесть, двенадцать. Азот - семь четырнадцать. Кислород - восемь, шестнадцать. Фтор - девять, восемнадцать. Неон - десять, двадцать… щуп скрипел, глиняная пыль сыпалась, а я увлёкся. Я шкарябал, и шкарябал наконечником по стене.
Третий период, как и второй, улёгся в положенные ячейки быстро и, наверное, без ошибок. Дальше у меня начались затупы. Атомную массу аргона я сходу вспомнить не смог. Решил, что сперва впишу в ячейки символы и номера элементов. А потом буду заполнять атомные массы. Сначала впишу те, которые хорошо помню, а потом буду скрипеть мозгами, вспоминать остальные. Кальций, масса сорок – помню. Хром, железо, марганец часто встречаются, поэтому тоже помню.
Заполнение таблицы пошло медленнее. Приходилось напрягать мозг, а я за год отвык от этого. Зато мне стало интересно в этой скучной засаде.
Бух-бух-бух! – Раздался грохот шагов по лестнице. С третьего этажа ко мне на второй ввалился Петя Слюсарчук. Без каски. Волосья на башке не стрижены, как попало взъерошены, воротник расстёгнут.
- У! Бля! Це німъецький! – Петька подскочил к начерченной на стене таблице, ткнул в середину пальцем. – Це німъецький, я знаю!
- Да, Петя блин. Я, када на дембель выйду, я, блин, пойду в немецкое посольство, писаришкой там устроюсь.
Петя приседал возле стенки, тыкал в таблицу пальцем, дико улыбался, вращал глазами и крутил жопой. Он не знал куда деть проснувшуюся вместе с ним энергию. Она пёрла из него во все стороны через мимику, жесты и срочно требовала реализации. А выходить из дувала запретил ротный. А пространство вокруг было замкнутое. Пете этого пространства конкретно не хватало.
- Сука, бл@ть, мене у школі за@бал цей нім’ецький! Училка за@бала. Усэ за@бало. Ну не можу я запам'ятовувати цю ось херню!
Определённо, советскому солдату нельзя тупо жрать и спать. Ему надо сходить с миномётом в горы. Или хотя бы лопату. Не может солдат Советской Армии выспаться, сожрать банку каши и сидеть на месте без приключений.
- Петя, а ты кем после армии работать собираешься?
- Бл@ть, трактористом, нах@й. У нас на Полтавщині тракторист, бл@ть, без роботи сидіти нэ буде.
В комнату по лестнице, снизу-вверх, с первого этажа на второй, поднялся Женька Андреев.
- Сдароф, орлы. Чего орёте? Ты понял, жопу на всю стену зачем-то нарисовали!
- Да вот, Петя немецкий не хочет учить. Говорит, что ему за рулём трактора немецкий не нужен.
- Йдіть ви нах@й зі своїм нім’ецьким! – Петя развернулся и приплясывая от распирающей его энергии двинулся к лестнице. – За@бал ваш нім’ецький. І училка за@бала.
Петины слова поднялись на третий этаж, растворились как в тумане.
- Ты понял? – Женька выглянул на лестницу, проводил Петю взглядом. – Он немецкий учить не будет. Ага.
Рядом с Женькиным лицом просвистела пустая консервная банка. Стукнулась в стену, покатилась по полу. На третьем этаже раздался грохот, топот, крики. Я инстинктивно подскочил к пулемёту, схватил его и направил в сторону лестницы.
- Сиз олиш йок еди! – Мимо Женьки с лестницы в комнату проскочил Бахрам. Он был в телогрейке, в бронике и в каске. Меня всполошили топот и вопли, а ещё Бахрам в броннике, у меня возникло ощущение, что в дом ворвались душманы и началась рукопашная. Только не понятно было почему враги сразу ворвались на третий этаж, а не на первый. И как-то уже совсем не к месту для рукопашной схватки сияла счастливая улыбка на лице Бахрама.
Пока я всё это думал и стоял посреди комнаты с пулемётом в руках, Бахрам проскочил мимо Женьки, схватил с пола пустую банку, рванулся на лестницу и швырнул банку в сторону третьего этажа.
- Ха-ха! Мен икки марта кетди! Мен икки марта кетди! – Бахрам с ржанием и топотом поднялся по лестнице и загрохотал сапогами по "мембране" третьего этажа. Там что-то начало падать, что-то гремело, со звоном каталось по полу. Потолок второго этажа вибрировал. Казалось, что весь дом вибрирует и распространяет низкие частоты аж до самого Пакистана.
- Чё за хрень? – Я стоял с пулемётом наперевес и смотрел на Женьку расширенными от удивления глазами.
- Да ничё. Ты понял. Дембеля-узбеки консервными банками друг в друга кидаются. Понадевали на головы каски, чтобы мозги не отбить. Могли не одевать. Ага. Отбивать там нехер. – Женька сделал шаг от лестницы. Достал из кармана сигарету, уселся на мой бронежилет.
- Поставь пулемёт. Давай покурим. Эти придурки ещё с утра отморозили. Прикинь. Взяли, костёр развели. Ты понял? Вышли на улицу. Чай решили в духовском чайнике заварить. Разожгли костёр, дымяра валит, ты понял? Терь можно духов ждать сколько угодно. Хер придут. Ага. Можно красный флаг над дувалом вешать.
Поставил я к стене пулемёт, уселся рядом с Женькой. Достал из кармана спички, чиркнул. Спичка зашипела. Я прикрыл её ладонями, протянул огонь Женьке.
- Бля, Димон! – Женька отпрянул от протянутой спички. – Ты глянь! Ну ты вообще! Кто тебя учил так спичку держать? Ты понял? Дай сюда!
Женька выхватил у меня коробок, чиркнул новой спичкой, сложил из своих ладошек колодец с горящей спичкой внутри и протянул мне.
- Вот так надо. Ты понял? Вот так надо, дир-ревня.
- Я до армии спортом занимался, а не спиртом. Так что это ты дир-ревня. - Я попыхал сигареткой. Затянулся, откинулся спиной на стенку. Мне было хорошо.
Хорошо, что не надо никуда спешить. Хорошо, что не холодно. Хорошо, что есть пожрать. Хорошо, что не позовут ни на какое построение. Всё было хорошо, просто замечательно.
- А у меня живот, сцука, болит. – Женька тоже затянулся и привалился спиной к стенке. – Меня Рязанов, ты понял, в одной с собой комнате расположил. Пока они со Старцевым спали, ага, то было всё нормально. А потом проснулись, ты понял, и давай анекдоты травить. Лежат в спальниках, ага, прикинь, только усищи торчат, ты понял. И тока «Гы-гы-гы», «Гы-гы-гы»! Я ржал-ржал. Потом подумал, что если не уйду, то сдохну. Вот к тебе пришел. Ты понял.
Я сидел, привалившись спиной к стене. Курил. Мне было очень интересно послушать анекдоты, которые травил Рязанов. Но, я не пошел их слушать. Я точно знал, что лучше держаться подальше от начальства и поближе к кухне. И ещё знал, что любая кривая, ведущая в обход начальства, в армии окажется всегда короче, чем прямая, проходящая рядом с начальством. Поэтому я сидел, курил и никуда не пошел.
Сверху топотали, ржали и кидались консервными банками дембеля-узбеки. Рядом сидел и курил Женька. У окна кто-то пялился в бинокль. У противоположной стены, закутавшись в плащ-палатку, спал Вася Спыну. Пусть ему присниться ГАЗ Шестьдесят Шесть.
Наверное, это было самое лучшее боевое задание. Может быть, сгонять в колонну тоже хорошо: никуда не надо тащишь вещмешок, воды полно, жрачки полно, из Панджшера можно выехать, на людей посмотреть. Колонна, наверное, тоже хорошо, как засада. Правда, в колонне можно подорваться на фугасе. Дык и в Мариштане можно подорваться на фугасе. Колонну могут обстрелять духи. И тут могут обстрелять духи.
Не, тут не могут. В этот раз не могут. Слишком громкая у нас получилась засада. Не рискнут на нас нападать. Справа мы прикрыты Тринадцатым постом. Там миномёт, ЗУшка и ДШК. Душманы очканут нападать с той стороны. Сзади мы прикрыты полком. Там артдивизион. Если артдивизион начнёт стрелять по Мариштану, то последние оставшиеся душманские дома развалит в хлам. Духам это не надо. Так что духи, скорее всего, не придут. Хорошая у нас складывалась засада.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
"Руха". 15 04 «Мужики, не стреляй! Своя твалет пошла!»
На пути в ночной Мариштан наша рота преодолела подвесной мост и влезла в россыпь валунов в кромешной темноте. Между этих валунов прыгала вода речки Хисарак. Ледники зимой почти не тают, поэтому воды в речке было мало. По щиколотку, не выше. Большие округлые камни, которыми усыпано дно реки, стали похожи на головы солдат в ледяных касках. Вода толчками переливалась через камни, замерзала на них, превращалась в тонкую корку, похожую на оконное стекло. Под неё плескало потоками воды, подбрасывало и весело звякало об камень. Всё вокруг нас булькало, журчало и перекликалось перезвоном ледяных колокольчиков. Никогда прежде мне не доводилось слышать ничего подобного.
Александр Ашихмин с бойцами 1-го батальона стоит на булыжниках речки Хисарак зимой 1986.
Наша рота шла ночью по камням, покрытым ледяными касками. Мину в такую фигню не поставить. Это было очень хорошо. Однако то, что мешало духам ставить мины, оно же мешало нам нормально передвигаться. Валуны были очень скользкие и разнокалиберные, совсем не похожие на ровный асфальт. В темноте ты ставишь ногу, она соскальзывает, проваливается между валунами. А на тебя нагружен такой вес, как будто бы ты несёшь на плечах шифоньер. Если твоя нога соскользнёт с обледенелого камня, то эта вся поклажа поможет впечатать ногу поглубже. В лучшем случае ты получишь вывих. В худшем случае тебя поджидают растяжение и перелом. Если поскользнёшься и сломаешь ногу, что тогда будешь делать? На карачках ползти в Руху по обледенелым булыганам? Пацаны будут тащить тебя в плащ-палатке? Со своими вещмешками, с твоим вещмешком и ещё с тобой в плащ-палатке? Нереальная по своей грусти перспектива.
С Тринадцатого поста нас не заметили в русле реки Хисарак. Пост был расположен на горной гряде, нависающей над обледенелыми валунами, мы топали по ним, а с поста не запускали осветительных ракет, в нашу сторону не стреляли. Это наводило на мысль о том, что мы двигались победоносно и недогоняемо. Мы шли, побеждали расстояние, а нас никто не видел, никто не догонял, что мы там идём. Это обозначает, что мы научились передвигаться как профессиональные ниндзя, значит мы молодцы.
Сразу же после слова «молодцы» раздался металлический звон, всплески воды, глухой удар чьей-то впалой грудью о камень и выдавленный этим ударом, хриплый звук «Бля!». Все присели на полусогнутых, выставили в разные стороны стволы. Принялись судорожно выискивать среди тьмы врага, который напал и которого надо срочно одолеть из автомата.
- Кто шумит? – Рязанов едва слышным, но очень злым голосом вывел роту из состояния готовности пулять во всё, что пошевелится.
- Рядовой Буруля. – Вовка Буруля пытался подняться из лежачего положения, дрыгался, плюхал водой. В одной руке он приподнимал над собой снайперку, другой рукой пытался опереться на покрытый мокрым льдом камень. Эта рука соскакивала с камня в воду и смачно булькала.
- Скользко, тарищ старший лейтенант, и не видно нихрена.
С Тринадцатого поста, шипя и сверкая, в небо полетела осветительная ракета.
- Всем замереть. Присели и притворились булыжниками! – Тем же сдавленным голосом скомандовал Рязанов.
С поста одиночным выстрелил ДШК. Трассер от ДШК полетел очень сильно не в нашу сторону. Он полетел хрен знает куда, а не в нас. Это разрядило нависшую обстановку.
- Всем сохранять тишину. Они нас не видят.
С поста уныло постреляли в сторону ущелья Хисарак, пустили пару ракет и успокоились. Рязанов дал команду продолжить движение.
Рота снова двинулась по обледенелым валунам в сторону ближних домов Мариштана. Эти дома на фоне склона горы выглядели как чёрная дыра невероятных размеров. Мы медленно шагали в эту дыру.
Из русла речки мы вышли на правый берег. Под ногами почувствовалась более устойчивая поверхность. Физически идти стало легче, а морально очень даже не легче. Мариштан был весь заминирован: поля, сады, тропинки, пороги домов, всё было нашпиговано минами и фугасами. Наша рота вошла в Мариштан. Темнотища вокруг была – хоть пальцем в глаз тычь. Вытягиваешь вперёд руку, растопыриваешь пальцы, а их не видно. Нихрена не видно. Куда идём не видно, куда ставим ногу не видно. Кто там впереди щупает или не щупает тропу – всё не видно. Какое тут нафиг движение след в след. Не долбануться бы башкой в стену дувала. Вокруг было слышно только тяжелые шаги нагруженных солдат и тяжелое дыхание. По этим звукам мы ориентировались и куда-то шагали. Каким-то непонятным образом дошагали до большого трёхэтажного дувала. Рязанов дал команду:
- Второй взвод вперёд. Занять трёхэтажный дувал, разведать, закрепиться. Обеспечить вхождение остальной роты.
Наш взвод полез в черный проём двери и попал в полный, свершенный мрак. Всё, что я видел в Мариштане, это, оказывается, был ещё нихрена не мрак. Это был светлый и прозрачный Проспект имени Шота Руставели. А то, куда мы влезли, это была густая, плотная, почти ощутимая на ощупь темнота. В этой тьме я дотронулся рукой до шершавой холодной глинобитной стенки, решил к ней придавить спиной вещмешок чтобы немного разгрузить позвоночник. Пока пацаны во тьме шарили руками, искали вход на лестницу, я задумал малёха перевести дух.
Мир вокруг меня почему-то начал переворачиваться. Мой вестибулярный аппарат подсказывал что весь мир куда-то перемещается, причем, скорость перемещения стремительно нарастала. Надо было срочно решать, что с этим делать. Не успел я придумать что теперь станет, раздался лязг моего пулемёта, полетели искры глаз. Из моих. Во рту появился вкус металла, по спине ударил вещмешок. Значит, я упал на спину. В долю секунды в голове пронеслось бесконечное множество картинок. Нет, не детство. Перед глазами пронеслись варианты того, что могло со мной произойти, что со мной случилось. Среди этих картинок был душман с ломом. Он, очевидно, с размаху перемкнул меня ломом по каске. Потом в голове мелькнула мысль про сработавшее взрывное устройство. Потом про бронебойный снаряд, попавший мне в башку. Все эти картинки не подходили к случившемуся. Душман с ломом не мог попасть мне в башку в такой темноте. Фугас не мог взорваться без взрыва. Бронебойный снаряд не мог прилететь через стены. Что же произошло? Моя способность к аналитическому мышлению развилась до невероятных масштабов. В кромешной тьме я лежал на спине и тихо охреневал. Руками полапал по сторонам, обнаружил сухую мягкую солому. Дык от чего я упал?
Оказывается, в темноте я опёрся вещмешком не на стену, а на дырку дверного проёма и повалился в ослятник на спину. В той стороне, куда торчали мои ноги, в непроглядной тьме, начали щёлкать снимаемые с предохранителей автоматы. Понятно было, что пацаны сейчас откроют огонь на звук. А там лежал я, молодой и красивый. В такой обстановке срочно надо было что-то сделать.
- Пасани, нэ стрилай! Свая твалет пашоль! – закричал я из темноты.
Такой фразой на Зубе Дракона пацаны из Узбекистана сообщали о том, что собираются отойти с поста в туалет. Фраза быстро прижилась, её знали и использовали все бойцы в нашей роте, а душманы её не знали. Поэтому я выкрикнул то, что точно спасёт мою жизнь.
- Ты чё там делаешь? Я в тебя, ты понял, чуть из автомата не въ@бал. –Зашипел в темноте Андреев.
- Стенка кончилась, я в ослятник упал.
- В другой раз предупреждать надо. Ты понял. Давай руку, где ты там.
Пока Женька в темноте помогал мне подняться и выбраться из ослятника, пацаны нащупали в углу помещения лестницу. Они поднялись на второй этаж, подали сигнал Рязанову, что можно заходить в дувал. Женька и я наощупь поднялись на верх.
Рота, выстроилась гуськом, подошла к двери. Колонна медленно втягивалась внутрь дома. На втором этаже было слышно через окно, как пацаны шаркали внизу ногами, медленно по одному заходили в темноту двери, звякали оружием и шарили в поисках лестницы. В темноте я выставил вперёд руки, пошел на силуэт оконного проёма потому что решил установить в окно свой РПК и прикрывать проникновение роты в дом. До проёма я почти дошел, уже видел внизу каски двигавшихся плотной колонной пацанов. В этот момент в грудь меня то-то толкнуло. Затем послышался скрежет стали, царапающей глинобитную стену. Затем послышался лёгкий свист. Сразу после свиста раздался неимоверный лязг металла об другой металл.
- Хрясь!
- Дзынь!
- Ёж твою мать!
- Чё за херня! – Рязанов снова зашипел злым голосом. – Кто гремит? Поубиваю нахер!
- Мне на башку пулемёт ПК сверху свалился! Хорошо, что я в каске!
- Мне тоже, тарищ старший лейтенант, по башке пулемётом гробнуло! Тяжелый, сука, с ног сбил.
После толчка в грудь я замер с оттопыренной назад задницей и растопыренными вперёд руками. Стоял, медленно открывал-закрывал рот. Думал. Получается, что кто-то уже поставил в окно пулемёт до меня. А я в темноте наткнулся на его приклад своим грудаком и выпихнул в окно. Приклад прошел между моими растопыренными руками, поэтому я его не нащупал. Теперь он вместе с пулемётом оказался внизу, на бошках моих боевых товарищей. Сказать им что это сделал я? Или пусть думают, что оно само? Меня видел кто-нибудь как я это сделал? Я стоял, в темноте с открытым ртом и хлопал глазами. Хорошо, что было очень темно, никто не догадается что это сотворил я. А с другой стороны, если бы не было так темно, то я заметил бы приклад. «Блин, дебил, чего стоишь? Сваливай отсюда, пока тебя не застукали!» – Сказал я сам себе и убрал с прохода свой отставленный зад.
Рота втянулась в дувал. Рязанов распределил взводы по этажам, распределил посты, указал сектора наблюдения. Наблюдать в такой темнотище было равносильно тому, что попой нюхать ромашки. Эффект будет примерно одинаковый.
После падения в речку Бурули, душманы, может быть, ничего не заподозрили. После того как из окна чуть-чуть выпал установленный на треногу пулемёт, после грохота, который он наделал, душманы за двумя хребтами должны были услышать, что в Мариштане что-то происходит. Скорее всего они догадались что это не Санта Клаус. Теперь стало глупо рассчитывать, что ненавязчивая пара-тройка духов припрётся в зону нашего наблюдения и принесёт нам важную штабную карту. Даже если душманы расчувствуются под действием чарза. После нашего скрытного проникновения под звуки падающего пулемёта духи либо вообще сюда не придут, либо придут невменяемой толпой. Чтобы вломить нам звездюлей с заведомым для них успехом. Мне почему-то захотелось чтобы они выбрали первый вариант. Чтобы вообще не пришли.
В общем, засада обещала быть интересной.