В один из дней, наш взвод сидел на поляне, где мы знакомились с устройством десантного мягкого грузового мешка. Хворов в тот день отсутствовал, и я вместо него вел занятия, читал ребятам вслух текст инструкции к этому десантному мешку. Вдруг появляется большая группа старших офицеров, впереди два генерала из штаба ВДВ. Подошли к нам, взвод встал по стойке смирно, и я доложил, что отдельный саперный взвод находится на занятиях.
Генералы по очереди стали задавать мне вопросы, я на все ответил четко и правильно, и тогда один из генералов сказал комбригу - «Дать этому бойцу звание старшего сержанта», и меня сразу назначили на должность помощника командира взвода, но по званию я оставался ефрейтором.
– Вы сказали, что в 25-й бригаде не было десантников с предыдущим боевым опытом действий в немецком тылу. Но, по крайней мере, опыт других бригад, когда-то уже десантированных к немцам в тыл, как-то обсуждался среди бойцов или на занятиях?
– Не помню такого. Ходили слухи и разговоры, что летчики осенью 1943 году по своей трусости или по ошибке сбросили две бригады в Днепр, и весь десант потонул.
Поэтому летчиков ненавидели, и любой десантник считал за правое дело набить морду каждому встречному в «тихом и темном углу» авиатору.
Поздней осенью 1944 года пошли слухи, что нас готовят в десант «на Венгрию», и когда нас отправили эшелонами к фронту, вместе с парашютами и со всем специальным снаряжением, то мы были уверены, что скоро пойдем в десант, а через несколько дней из нас сделали обычную пехоту.
На фронт мы приехали уже не десантниками 25-й ВДБр, а обычными пехотинцами.
– «Бои в Венгрии»?
– У меня в памяти события в Венгрии особо не сохранились. Прибыли под Будапешт, когда Пешт был у наших, а Буда в немецких руках, и стали готовиться к уличным боям.
Саперный взвод разместился в богатом поместье, хозяин которого сбежал с немцами, и здесь мы впервые увидели, как живут европейцы. Мы разгрузили свое саперное имущество, мины, ящики с толом, и стали обследовать это поместье. Когда обнаружили большой винный подвал, то нам стало, вообще - «…и жить хорошо, и жизнь хороша»…
Но вместо Будапешта нас бросили в район города Папа, потом были бои на реке Раба и стычки с немцами в районе города Шервар, в которых саперный взвод был мало задействован.
Запомнилось, как венгры стали массово сдаваться в плен, шли к нам под белым флагом в батальонных колоннах, а потом их без оружия отпускали по домам. Мы дразнили венгров –«Эй, немцы», а они в ответ кричали – «Нет! Мы мадьяры!».
– Я прочитал один из Ваших наградных листов. Во время взятия Вены Вы лично спасли от взрыва один из мостов Дунайского канала. Как все произошло?
– Это было, кажется, 8- го апреля. Саперный взвод находился при штабе полка, и командир приказал устроить ему НП на самом высоком месте. Нашли точку в районе мужского монастыря, откуда открывался прекрасный обзор, но тут прилетела американская авиация, около ста самолетов, и стала бомбить дунайский берег прямо перед НП.
Все заволокло дымом,и нам приказали найти новый НП. Спустились вниз, видим мост через канал. Взводный приказал проверить, заминирован ли мост? Послал к мосту меня и Труша, но пройти к реке в полный рост мы не имели возможности, по нам с разных мест вели огонь снайпера. Пришлось где ползком, где перебежками, прижимаясь к стенам домов, по переулкам добираться до моста. Но все оказалось непросто, снайпера устроили за нами охоту, и я до сих пор не пойму, как нас не убили еще на подходе к мосту. Мы залегли в разрушенной пулеметной точке, в которую было прямое попадание, лежали среди кусков мяса, среди разорванных тел, и прямо передо мной в крови лежали карманные часы кого-то из убитых пулеметчиков. Решили сделать еще один бросок вперед, но опять - огонь по нам, и мы вдоль опорной стенки канала поползли прямо к мосту.
Там, возле моста, увидели двух бойцов с ПТР, которые лежали прямо на дороге, скрываясь за баррикадой. С нашей стороны въезд на мост закрыт баррикадой из шпал и кусков рельсов, баррикада метра два высотой, а сам мост длинной метров 80-100. Я на мост посмотрел, не видно никаких поверхностных повреждений, значит, скорее всего, немцы мины здесь не закладывали.
На противоположной стороне появился немецкий танк, «тигр», и пошел по мосту к нашему берегу. Я говорю пэтээровцам,-«Ну что же вы не стреляете, так вашу..!» -«Мы «тигр» не возьмем!», а танк в это время стал разворачиваться на мосту. – «Ну врежьте по нему, вот же, он борт подставил!»-«А у нас всего один патрон!».
А танк вернулся по мосту на свою сторону, съехал вправо, и, видно, танкисты нас заметили. Снаряд разорвался прямо над нами, осколки кирпичей полетели на наши головы. Мы, не дожидаясь второго снаряда стали отползать с этого места, и через метров десять я наткнулся на люк на мостовой, знаете, такими прикрывают канализационные колодцы. Люк сдвинули, и вниз по скобам, метра три. Спустились, вроде все четверо целые, находимся в почти круглой бетонной трубе, а перед нами виден весь низ моста.
Я прошел по трубе вперед, и увидел, что к мосту подвешены ящики со взрывчаткой, и от них под мостом на ту сторону идет «пучок» толстых проводов, все подготовлено к взрыву. Мы вышли из «трубы», меня ребята подсадили, я добрался до проводов и основной провод перерезал финкой. Провод не был натянут крепко, и с шумом упал в воду. И тут нас заметили и по нам открыли огонь из пулеметов, мы сразу назад, в «трубу», и пока огонь прекратился, прошло полчаса.
Когда стихло, я вернулся к Хворову и доложил, что мост спасен от взрыва. К мосту подошли наши танки, тросами, под огневым прикрытием, растащили баррикаду, и пошли на ту сторону.
Вот, в принципе и я вся история с этим мостом через Дунайский канал в Вене.
- После взятия Вены где воевал Ваш полк?
- В Австрийских Альпах. Там со мной один эпизод произошел, о котором стоит рассказать, поскольку он подходит под определение - «чудом выжил».
Там шел жестокий бой за горную деревню, которая называлась Гитлердорф, мы еще думали, что это родина Гитлера, если австрийцы так деревню назвали. Три раза наш 1-й батальон ходил в атаку на эту деревню, и все три раза неудачно. Атаковать надо было с горы вниз, до моста через горную реку, и снова по склону, уже вверх, к деревне, и немцы сверху, просто, видя всю местность как на ладони, косили из пулеметов атакующих десантников.
Артиллерию и танки туда подтянуть не могли, горный рельеф не позволял пройти технике. Комбат затребовал к себе саперов, утверждая, что мост через реку заминирован, и комполка Кащук приказал Хворову прибыть в 1-й батальон. Взводный взял с собой пять человек.
Прибыли с лейтенантом к мосту в 1-ую роту, а ротный Хворову говорит –«Я уже больше половины бойцов здесь потерял». Стало темнеть.
С мостом мы разобрались, я спрашиваю Хворова – «Что дальше?» - «Пошли в штаб батальона». А штаб находился на горе, напротив этого Гитлердорфа, в каменном крепком доме.
Там, в штабе, было всего человек пять - семь, радистка, писарь, комбат с ординарцем, и еще кто-то из офицеров. Комбат нам говорит - «Ложитесь спать спокойно. У нас тут не дом, а настоящая крепость». И действительно, перед домом выложена стена из камней. Но комбат все же приказал прислать еще человек пять бойцов из одной роты, на всякий случай, чтобы, хватило людей для обороны штаба, если ночью немцы нас обойдут по горам. Предчувствовал нехорошее.
Ночью слева от дома послышались шаги, слышно, что к нам группа идет, а не одиночка, мы вскочили на ноги, и тут поднялась стрельба. А в ответ на стрельбу нам орут на русском языке –«Сволочи, вы что сдурели! По своим стреляете! Мать вашу!».
Комбат приказал – «Прекратить стрельбу!». Мы стали ждать, пока группа из темноты приблизится к дому, и тут в нас с близкого расстояния полетели гранаты.
Это были «власовцы» вместе с немцами, и на русскую речь «власовцев» мы так « дешево купились». Завязался бой, отстреливаемся, но нас моментально окружили с трех сторон.
Я оглянулся, а, кроме меня и Хворова, никого из наших уже рядом нет. Хворов кричит –«Отходим!Нас двое осталось!», -«Уходи первый! Я диск добью и за тобой!»…
Отстрелял последний диск, и побежал в темноте от дома, широкими прыжками.
А там обрыв был, который в этой темноте нельзя было заметить, он был скрыт густыми верхушками деревьев. На мое счастье я «широко» бежал, и не рухнул камнем с обрыва, а как бы прыгнул с разбега в пропасть, но попал на верхушки деревьев, на макушки елей, а потом на ветви, которые пружинили и затормозили падение, а там метров десять с лишним «лететь» было вниз. Упал. Вроде ничего не сломано, кости целы, могу встать на ноги.
Слышу голос взводного –«Яша! Помоги!», а это лейтенант Хворов, живой, только ноги переломаны - поранены. А несколько из наших, которые убегая от немцев, обрыва не заметили, так и упали камнем вниз, разбились насмерть на скалах, и их тела лежали возле Хворова.
Я взводного перевязал и потащил на себе до перевала, на гору перед нами, а потом еще надо было вниз с ним как-то спуститься. Донес его до своих, Хворова отправили в санбат, а мне говорят –«Яша, беги в штаб полка! Предупреди! Они же штаб разгромить могут!».
Я к штабу, рассказал, что и как, все кто был при штабе тихо заняли круговую оборону, но до рассвета нас никто не атаковал. На второй день собрали всех, кто может держать оружие, включая ездовых и писарей, и мы пошли в атаку, отбивать гору, где был штаб батальона.
Но боя не случилось, так как немцы с «власовцами» уже оттуда сами ушли.
– Вы по документам награждены двумя орденами Славы 3-й степени, а на всех фотографиях только с одним орденом. Можно поинтересоваться, почему?
- С войны я вернулся только с одним орденом Славы. Прошло после войны несколько лет, и вдруг меня вызывают в военкомат. Прихожу, принял меня офицер, который заявил – «Тут тебе еще один орден Славы 3-й степени пришел. Но что-то странно, за один месяц и два ордена?... Вроде, за одно и тоже дали. Мы думаем, что это какая та ошибка. Да и зачем он тебе? Одного хватит.». Я ответил ему –«Ну, и Бог с ним», вышел и думаю, а может и действительно так.
Хотя знал, что меня дважды представляли к наградам, один раз на Славу, а второй раз на Боевое Красное Знамя. Но не хотелось мне тогда высовываться и «разбираться с начальством», как раз в разгаре была «Борьба с космополитами», и так на каждом шагу пьяные нам орали –«Пархатые жиды!», и у меня просто не было сил на всякую бумажную волокиту с наградным отделом.
– По Вашей личной оценке, какие потери понес 348-й гвардейский стрелковый полк за два месяца боев в Венгрии и в Австрии?
– Процентов 70 % от первоначального состава были убиты и ранены, выбыли из строя.
В нашем взводе из 26 человек в строю на 9-го мая оставалось 12 человек, но нам еще после объявления о капитуляции немцев пришлось несколько дней принимать участие в стычках с засевшими в горах эсэсовцами, и снова у нас были потери.
– Вас ранило уже после официального окончания войны?
– Да. Десятого мая. В альпийских горах при прочесывании наткнулись на группу немцев, завязался бой. Сверху нас забрасывали гранатами, и мне осколок попал в правую руку.
Перебинтовали, я думал, что ничего серьезного, но пока я с этих гор спустился, и пока ждали транспорт для эвакуации раненых, немало времени прошло. Когда меня привезли в госпиталь в Сегед, то уже началась гангрена, и меня сразу положили на операционный стол и ампутировали правую руку. В госпиталях я пролежал до сентября 1945 года, а потом меня комиссовали из армии как инвалида войны.
– Как на передовой снабжали десантников?
– Например, мы за два месяца боев ни разу не видели своей полевой кухни и питались тем, что находили в брошенных домах. Благо, народ там жил зажиточно, и в погребах всего можно было много чего съестного найти и набрать, начиная от копченых колбас и шпика, заканчивая банками, где мед был перемешан с маслом. Сто грамм «наркомовских» мы от своих снабженцев никогда не получали, но кто хотел выпить, мог легко «сообразить» местного вина.
Смотрите, на передовой мало кто обращал внимание, кто во что одет и обут, главное - чтобы патронов и гранат хватало, и было бы что «порубать», а если кто –то из бойцов нацепил на себя мадьярский китель или немецкие сапоги, так это считалось «в пределах допустимой нормы».
Например, у нас, отродясь, не было касок. А в саперном взводе не было ни одного миноискателя. Но кто тогда об этом задумывался?
- А Ваш брат, кадровый танкист, выжил на войне?
– После войны, на запрос о судьбе брата мы получили извещение –«Пропал без вести», и долгие годы я так и думал. Да и как он мог уцелеть, если служил в 1941 году танкистом на западной границе. Там все «кадровики» - танкисты поголовно погибли или попали в плен, еще в первых приграничных боях. В конце восьмидесятых годов у моего московского товарища близкие друзья поехали по гостевой визе к родным в Израиль, и там случайно столкнулись и разговорились с пожилым человеком, который сказал, что живет здесь с 1947 года, а вся его семья погибла во время войны, а сам он из Винницкой области и звали его раньше Михаил Шварцбурд,. Когда они вернулись «из гостей» в СССР, то просто, по ходу рассказа о поездке, упомянули эту встречу, а мой товарищ «ухватился за фамилию», ведь она довольно редкая. Сообщили мне об этом, достали телефон этого пожилого человека в Израиле, и я решился ему позвонить, думая, что, скорее всего, это просто мой однофамилец.
Я заказал разговор с заграницей, и как только он взял трубку, и мы произнесли первые слова, то сразу по голосу узнали друг друга. Это был мой родной брат Михаил, который в Израиле сменил имя на Моше Бен - Ами.
Он прошел танкистом всю войну, несколько раз был ранен, много раз горел в танках, и когда после окончания войны пытался найти своих родных, то ему на запрос ответили, что никого в живых не осталось. Брат продолжал армейскую службу, имел звание капитана, пока в начале 1947 года, его, после разных проверок, не отправили «на новое место службы», взяв всевозможные подписки о неразглашении. Прибыл он на это « новое место», а там собрана группа из 200 молодых советских офицеров, опытных фронтовиков еврейской национальности, подготовленных для переброски в Палестину, воевать против англичан за создание коммунистического Израиля.
Эту группу тайно перебросили по «польским паспортам» через Восточную Европу в Палестину, а вот следующие за ними, уже сформированные и подготовленные, подобные офицерские команды, так и остались в Союзе.
Видимо, товарищ Сталин эту «лавочку прикрыл».
Брат прибыл в Израиль накануне Войны за Независимость, и, как говорится, «сразу принялся за свою работу», был здесь одним из первых танковых командиров, участвовал в нескольких войнах, дослужился до звания полковника. Брат уговорил меня уехать к нему в Израиль, мы прибыли на ПМЖ в 1990 году, когда он уже был совсем болен. Михаил умер в 1991 году, и все последние месяцы его жизни я был рядом с ним.