В пятницу была отличная погода почти 30 по Цельсию! Отпахав 8 часов на стареньком зил 130 и изрядно пропатев решил что уж сегодня то точно искупаюсь! Приехав домой взял домашних мы пошли на море купались (что бы глубоко идти далеко, пока идешь ноги сводит жуть. Так что плескались на глубине "по колено") и гуляли до поздна (белые ночи).
Будет собственная лодка, морской надувной катамаран с мотором.
Это поход. Палатки, костёр, гречка, комары, жареная треска, спирт.
Гитара (если вы возьмёте и умеете играть), иначе колонка с Ансамблем Христа Спасителя :)
Поход не коммерческий, затраты только на билеты на поезд и еду.
От попутчиков требуется позитивность, позитивность, оптимистичность, энтузиазм, не ленивость, не замороченность. Кто же в здравом уме возьмет в попутчики УГ, к тому же за бесплатно? И да, сразу просьба свою тещу с желанием от неё избавиться к нам в поход не сватать :) Важное примечание, мы ищем только мужчин, 1-2 человека. Нет, вы не правильно подумали, мы не эти, которые этих. Просто две девушки в экипаже уже есть (кстати есть молодые симпатичные незамужние :)), а много бабов в море на корабле - это плохая примета. И к тому же корабль надо иногда таскать, а он тяжелый.
Старт и финиш в Чупе, примерный маршрут https://yandex.ru/maps/?um=constructor%3A71b2179c9f44588446d... может меняться волею погоды и волею команды в широких пределах.Специальных умений и навыков не требуется, желателен общетуристский опыт, но как говорится лишь бы человек был хороший )Поход имеет цели отдохнуть, повтыкать на природу, поймать кого-нибудь и сожрать (но ни в коем случае не заготовки), спортивных целей не ставится. Но это и НЕ отдых для пенсионеров, обосрётесь по полной программе, обещаю :)В команде сейчас есть 4 человека, возраст 30-40+, все раньше вместе ходили.Опыт у нас по морям есть, большой. Некоторые фото из походов можно посмотреть на https://vk.com/albums72556204У нас есть билеты на поезд Москва-Чупа-Москва 12.07 - 28.07 Москва-Москва
Соответственно это сроки похода. Билеты на наш поезд есть.Надо чтобы вы ехали с нами на поезде из Москвы и обратно, катамаран большой, его надо везти. Если вы например в Питере или ещё где по дороге, это можно обсудить.
Сёмга – это диадромная рыба, она рождается в пресной воде. Со временем в результате возрастных мутаций она «переезжает» в солёные водоёмы, где и находится практически всю оставшуюся жизнь (хотя, нагуляв жирок, может и вернуться в реку). Ареал обитания сёмги весьма широк. Атлантический лосось встречается в водах северной части Атлантики, Северном Ледовитом океане, пресноводных водоёмах Скандинавского полуострова и Финляндии. На территории России сёмга обитает в озёрах и реках Кольского полуострова и Карелии, акватории Балтийского и Белого морей, в Онежском и Ладожском озёрах.
Рацион сёмги зависит от возраста. Молодняк, проживающий в реках или озёрах, вплоть до пятилетнего возраста питается сначала планктоном, различными личинками и насекомыми. По мере взросления в меню рыбы появляются ракообразные, ракушки и мелкая рыбёшка. После переселения в море пищей взрослых рыб становятся килька, мойва, салака, корюшка и сельдь.
Сёмга Русского Севера
Поморье — побережье Белого моря — начало осваиваться русскими в XIV–XV веках. Основными ресурсами для освоения этого обширного и сурового региона, где сельское хозяйство возможно лишь в очень ограниченных масштабах, являлись охота, солеварение и рыболовство. Наиболее важными видами рыболовства были тресковые, сёмужьи промыслы и промысел беломорской сельди.
Промысел сёмги базировался, в основном, на рыбах, мигрирующих из моря в реки для нереста в летне-осенние месяцы. В это время сёмга становится наиболее доступной для вылова. Как правило, промышляли преднерестовую рыбу, редко — отнерестившуюся. Основная часть сёмги добывалась в реках, затем, с совершенствованием орудий лова, стал возрастать морской прибрежный промысел. К XX веку существовало уже около двадцати разновидностей морских и речных орудий лова сёмги.
По объёму промысла сёмга уступала другим видам, и цены на неё были существенно выше. Не зря на Русском Севере лосося (сёмгу) называли «рыбой», а всех других рыб — по их названиям. Крупную сёмгу просто так не ели – ею платили налоги, отправляли к царскому столу, преподносили в качестве подарков знатным людям, продавали в более южные регионы страны, для того чтобы купить хлеб и изделия из железа. Часто лосося по этой причине и называли «сёмгой-матушкой».
Сёмга в депрессии
Запасы сёмги в самой крупной сёмужьей реке Варзуге сократились в сто раз! Со 100 000 экземпляров в 2000-х годах, до 1000 экземпляров в 2017 году.
Терским берегом называют северное побережье Белого моря, территорию на юге Кольского полуострова. Здесь течёт река Варзуга – некогда богатейшая река Заполярья, в которой до недавнего времени обитала самая крупная в Европе популяция сёмги. Сейчас эксперты бьют тревогу: сёмужье стадо стремительно сокращается, по некоторым оценкам, численность рыбы снизилась в десять раз за последнее десятилетие, и этот процесс продолжается.
Причин тому много, но основной удар нанесло браконьерство, которое в значительной степени связано с развитием сплавного туризма. Сил государственной рыбоохраны недостаточно: штат и финансирование инспекторов не позволяют охватить все сёмужные реки Мурманской области.
В 2017 году Всемирный фонд дикой природы поставил задачу: усилить работу государственной рыбоохраны путём создания института общественных инспекторов. Уже в рамках пилотного проекта была подобрана группа местных жителей, которые вместе с государственными инспекторами и представителями силовых структур патрулировали реку Варзугу круглогодично.
У WWF России уже есть успешный опыт создания общественных бригад на Камчатке. За пять лет специалистам удалось объединить усилия местного населения и экологов, привлечь финансирование рыбопромышленников и нанести сокрушительный удар по браконьерству в бассейне реки Большой, крупнейшей лососевой реки полуострова Камчатка. После многих лет сокращения популяции учёные впервые зафиксировали рост численности нерестовых особей ценных видов тихоокеанских лососей.
Опыт, освоенный на Камчатке, вот уже несколько лет применяется на Терском берегу. Всего за 2017-2018 годы антибраконьерскими бригадами совместно с сотрудниками Дирекции ООПТ, охотнадзора, отдела экологического контроля, лесного надзора, ББТУ ФАР, МВД, Пограничного Управления ФСБ России по западному Арктическому региону при взаимодействии с сотрудниками фонда «Мурманский лосось» проведено четырнадцать межведомственных рейдов по нерестилищам реки Варзуги.
За 2018 год зафиксировано увеличение количества производителей сёмги, зашедших в реку, по сравнению с 2017 годом в шесть раз. В 2017 году в реку Варзуга через рыбоучётное заграждение зашло 893 экземпляра сёмги, а в октябре 2018 года – более 6000 экземпляров.
Рыба легальная и криминальная.
Терский берег для любителей отдыха на природе – сказочный край в 350 километрах от Мурманска. Летом здесь всегда теплее, чем в заполярной столице. Беломорский прибой и галечные пляжи – как на юге. Туристы приезжают отдыхать, а браконьеры – развивать криминальный бизнес.
Богатые сёмгой реки Варзуга, Умба и Кандалакшский залив притягивают охотников за царской рыбой. Они не ходят вдоль берега со спиннингом, не покупают лицензии, а просто перегораживают водоёмы километрами сетей и забирают весь улов атлантического лосося. У запутавшейся в леске рыбы уже нет шансов выбраться из ловушки.
Каждая из них растянута на 8 – 10 метров и под грузом уходит на несколько метров в глубину. Для сёмги практически непреодолимое препятствие. Лишь заметив погоню, рыбаки обычно начинают избавляться от сёмги, прячут или пытаются утопить улов и снасти, выбрасывают за борт всё, что тянет на статью. А на вопросы инспекторов отвечают байками-небылицами. Это и понятно, ведь за сто килограммов сёмги рыбаки могут получить не только до 70 тысяч рублей, но и уголовную статью. Поэтому рейды пограничники и рыбинспекторы по сёмужьим водоёмам Мурманской области проводят постоянно.
Высадить лес – спасти лосося
Ещё одна проблема Терского берега - «кузоменская пустыня». Это уникальный феномен на юге Кольского полуострова, возникший ещё в XIX веке близ села Кузомень.
Причины возникновения так называемых кузоменских песков учёные называют разные. Основная версия: пустыня на юге Кольского полуострова появилась ещё в середине XIX века в результате вырубки леса (чтобы обеспечить дровами солеварни) и перевыпаса скота.
Сейчас площадь массива составляет 1600 гектаров. Ветра выносят в реку Варзуга тысячи кубометров песка, из-за чего она мелеет и меняет очертания русла. Остановить распространение песков и тем самым защитить русло, по мнению специалистов, может фитомелиорация, то есть закрепление почвы путём посева многолетних трав, а затем высадка на неё деревьев смешанных пород.
В 2018 году впервые для добровольцев был организован полноценный полевой лагерь. В высадке деревьев и заготовке посадочного материала участвовали около сорока человек – местные школьники, а также волонтёры из Мурманска, Апатитов, с севера Карелии. Всего удалось высадить двадцать пять тысяч саженцев.
Национальный парк.
Многие называют Терский берег «музеем под открытым небом». Быт древних поморских поселений, старинные церкви, исторические и геологические памятники, возможности рыбалки и сплава по реке каждый год привлекают тысячи неконтролируемых туристов. Инициаторы создания национального парка надеются, что его появление поможет урегулировать туристический поток.
В Мурманской области сформирована рабочая группа по вопросам создания национального парка «Терский берег». Соответствующее распоряжение подписала губернатор региона. Специалистам предстоит подготовить комплексное экологическое обоснование, провести полевые работы и все необходимые согласования, в том числе и с жителями Терского берега, которые уже единогласно проголосовали за создание национального парка.
Создаваемый национальный парк должен защитить реку и в то же время помочь сохранению богатого культурно-исторического наследия региона. Проектирование национального парка «Терский берег» на юге Мурманской области должно быть завершено к концу 2019 года. Основным исполнителем работ по подготовке обоснования станет Всемирный фонд дикой природы. Уже в декабре 2019 года полный пакет документов планируется передать с регионального уровня в Минприроды РФ.
Автор: Татьяна Юлусова
Ползая на ютубе наткнулся на данные видео. И черт возьми-это великолепно! Я люблю северо-запад России т.к. живу на побережье белого моря. И порой хотелось бы поделиться красотами, которые мы наблюдаем- но качественного контента на эту тему нет. Видеть это в живую одно, а показывать фото и видео с телефона-совсем другое. И вот наконец мне попался этот отчет о путешествии в 3 частях. Автор зацепил Баренцево и Белое моря- с качественной аппаратурой. Смотрел затаив дыхание. дорогу на авто в первом можно промотать- а дальше начинается северная сказка.
Часть 1
Часть 2
Часть 3
В заключении хотелось бы услышать впечатления автора если он сидит на Пикабу.
Всем приятного просмотра!
Птенец чайки на островке, где людей не бывает. Спрятался, как мог, и замер.
Глава вторая и третья
2
Появилась семья Ходовых в Клешеме три года назад. Молодые ещё мать с отцом и трое детей: старший одиннадцатилетний Семён, дочь Дарья девяти лет, и Фёдор. Фёдору тогда только-только исполнилось шесть годиков.
Раньше жили Ходовы много южнее, в соседней губернии. Но не заладилось у них житиё-бытиё на прежнем месте. Хотя хозяйство вели исправно, двух коров держали, лошадь, овец. Отец и плотничал, и прочими ремёслами промышлял в межсезонье. В общем, не бедствовали — небольшой достаток в семье был.
Но однажды нашла коса на камень: невзлюбил отца купчина тамошний, а за что — сейчас и не узнаешь. Стал купчина на отца приспешников и лизоблюдов своих науськивать. Стал сплетни-небылицы и слухи грязные о Ходовых распускать, перед властями порочить. Хотел купчина сломить Ивана Ходова, хотел, чтобы пришёл Иван к нему в ножки кланяться, милости просить. Однако, был отец у Фёдора мужиком скромным, но твёрдым. Голову держал высоко, достоинство человеческое помнил.
Тогда и закончилась у Ходовых спокойная жизнь: покосил кто-то всходы на их уделе, отравили одну из двух бурёнок-кормилец, а Семёну и Даше местные пострелята совсем проходу давать не стали. Такой уж там народец обитал, жил с оглядкой на богатеев и начальствующих.
Не выдержал отец Фёдора, ударил в сердцах шапкой о землю: «Готовьтесь дети, пожитки собирайте. Поедем отсюдова в Клешему! Там у матери вашей бабка двоюродная живёт».
Дом и скотину продали, увязали немудрёное своё имущество в узлы и отправились на телеге в неблизкий и трудный путь.
Всё это Фёдор знал из рассказов старших. В памяти с тех времён осталось только, что овчина пыльная, высунув из которой свой маленький нос, он наблюдал, как проплывали мимо их телеги однообразные пейзажи, сёла, деревни.
Уехали Ходовы по весне. Промытарились всё, показавшееся бесконечным, лето. Но, одолев все невзгоды, проделав добрую тысячу вёрст, измученные, осунувшиеся, пропитанные дорожной пылью и насквозь пропахшие дымом костров, добрались до Клешемы. Успели-таки до большой распуты и первых морозов.
Оказалось, что бабка двоюродная, Анастасия Фёдоровна, почила той весной, вечная ей память. Но, дети её, внуки и правнуки поживают в Клешеме во здравии и трудах праведных. А разве народ вольный да православный допустит пропадать, пусть и неблизкой, но, всё-таки, родной, кровинушке?!
Вот с этого момента и появлялисьв памяти Фёдора проблески, вспыхивали картины и целые куски событий, а начиная с Рождества, сверкала память прозрачной, незамутнённой водой…
Когда впервые въезжали в Клешему, было уже темно, и Фёдор с сестрой Дашкой-дурашкой спали-сопели в телеге, укрытые старым зипуном. За столько дней и ночей пути они сроднились со своей телегой, уютным и единственно безопасным казалось им их место на старой овчине. Они так привыкли засыпать под мерный ход Сивки и скрип расшатавшихся колёс, что казалось — нет в мире лучшей колыбели. А любая остановка служила сигналом: «Проснись, подними голову — скоро Семён разведёт жаркий костёр, мама будет готовить обед, а тебе можно побегать вокруг, или даже сходить с отцом на ближайшее озеро искупаться, поудить рыбу».
Но в этот раз сигнал прозвучал в сознании далёким эхом: слишком темно, сыро и зябко было за бортом их телеги, за бортом их бесстрашного корабля. Дрёма словно мёдом смазала ресницы, и было в ней так сладко, что раскрыть глаза не оставалось никаких сил. Телега встала. Сквозь сон, краем сознания, Фёдор зацепил неразборчивые голоса родных и ещё чьи-то, незнакомые. Почувствовал, как Даша зашевелилась, высунула голову наружу, но почти сразу нырнула обратно. Голоса удалились, а Фёдор лишь вздохнул, плотнее притянул к животу колени и опять очутился в плену-полоне сладкой дремоты.
Вскоре чужие крепкие руки осторожно, но решительно, вытянули его под холодную изморось, закутали, понесли. С той стороны, из промозглой реальности долетел озабоченный полушёпот: «Эка, малец — умаялся вконец». Однако, глаза никак не хотели открываться — безразличие и тяжёлая усталость навалились на душу, на веки и на всё хрупкое тельце.
И всё же проснуться пришлось. От влажного жара и почти забытого банного духа, аромата распаренных берёзовых листьев, маслянистого запаха можжевельника. Отец тормошил Фёдора за плечо:
— Просыпайся Федька-медведька, мыться — париться. Приехали!
Фёдор разлепил ресницы, осоловело глянул вокруг: какой хороший, всё-таки, нынче сон снится. И только после того, как Семён плеснул ему в лицо холодной воды из ковша, осмысленно и весело заблестели его глаза: «Ур-р-р-а-а-а! Приехали!»
Так долго и с таким наслаждением мылся Фёдор первый и, наверное, последний раз. Ух, как хорош пар, как здорово жжёт липучий берёзовый веник! А какая вода! Самая-самая лучшая, волшебная, Святая!
А потом, одетый в чистую рубаху, едва не скрипя отдраенной кожей и снова начиная клевать носом, пил травяной чай с вкуснейшим мёдом. За большим столом, в тёплой и просторной горнице было много незнакомых, но уже ставших родными людей…
А вон там и отец… И Семён рядом, счастливый и улыбчивый… И мама с Дашкой…
И покой взял Фёдора в громадные мягкие ладони. И снова привычно покачивает и трясёт, везёт сквозь время и пространство… Но это уже не их телега, а весь этот большой, надёжный дом, вместе с мамой, отцом, Семёном и Дашей, со всеми этими незнакомыми, но добрыми людьми плывёт по бескрайним просторам… И уже не трясёт вовсе, а плавно баюкает на волнах неведомого Бугролесья неширокая волшебная река Жур…
3
От разлива Жур-реки потянуло холодком, а перед глазами Фёдора вместо раздолья Клешемы почему-то оказалась выбеленная дождями, в прожилках волокон доска крыши. Уснул. Хорошо вниз не съехал.
Фёдор сел, протёр глаза, но легче не стало — всё равно клонило в сон. Прошлёпав босыми ногами вдоль конька, Фёдор вышел на площадку возле голубятни. Голубей в Клешеме никто не держал, но к этому сооружению над поветью деда Телемоныча другое название подобрать было сложно. Небольшая будка на крыше. Дверь заперта непонятным макаром, окна наглухо прикрыты ставнями. Зачем она тут? Но, впрочем, насколько помнят клешемские старики, была она тут всегда. И хотя возраст самого деда Телемоныча корнями терялся во тьме ушедших поколений, дом, наверняка, был ещё старше. Странным в голубятне казалось и то, что она заперта. В Клешеме замков не водилось вовсе. Запоры были — чтоб на ночь запирать избу изнутри. А так, поставят палку или метлу поперёк дверей — хозяев нет. И никто не войдёт.
От голубятни вниз, на крыльцо, были устроены довольно удобные сходни с перилами. Перегнувшись через перила где-то на половине спуска, Фёдор выглянул за угол дома. В огороде коза Вострая, мелко помахивая хвостом, пыталась отыскать редкую ещё травку. Дом у деда Телемоныча был в один этаж: горница, зимняя половина и небольшая поветь. Живности, кроме Вострой да кота Жмыха, старик не держал. Зато в огороде летом, помимо положенных морковок — укропов, зеленело пахучее разнотравье. Да и вся изба была увешана пучками сухих трав.
Время, между тем, близилось к полудню, и в животе у Фёдора недовольно заворчали голодные волки. Вспомнил оставленную на столе в горнице краюху ржаного хлеба и пол кувшина молока в печи. Молоко оказалось ещё тёплым со вчерашнего вечера и не прокисшим. Фёдор забрался на широкую лавку возле окошка и, запивая молоком, принялся жевать хлеб (жёлтую, толстую и чуть подсохшую молочную корку он съел первым делом).
Дед Телемоныч ушёл третьего дня. В общем-то, не велик срок, чтобы начинать всерьёз беспокоиться. Однако случай тут был особый.
В груди у Фёдора ёжиком каталось нетерпение, а кроме нетерпения, проклюнулся и начинал оживать прежний упрямый прутик. Фёдор знал, что дня через два этот прутик окрепнет, подрастёт, и тогда, если дед Телемоныч не появится сам, Фёдор достанет свои сыромятные бахилы, спросит у тётки Прасковьи что-нибудь пожевать в дорогу и уйдёт на поиски. И никто не сможет его остановить. И не станет. Но пока прутик в груди едва наметился. И хотелось спать.
Фёдор задумчиво почесал затылок, покосился на большой, потемневший от времени строгий образ в «красном» углу, повернулся и быстро перекрестился: «Спасе Святый, помилуй мя, грешнаго». Вздохнул и полез на печь.
Две последние ночи Фёдор долго не мог заснуть. Ворочался на печи с боку на бок, сопел и возился с постелью, которая будто нарочно становилась жаркой и неудобной. И только под самое утро, когда измятая, сто раз перевёрнутая подушка, наконец-то удобно укладывалась под щекой, часа на два проваливался он в душное забытьё.
Зацепили ожидание и тревога, накатывала непрошенными и неотвязными приливами память…
…Первая осень в Клешеме: смесь знакомых и новых запахов; влажный, тревожно дышавший под крылом чёрного ночного ветра, лес; густо пестревшие жёлто-красными пятнами осинника и березняка Тёмные Бугры; сбитые в плотные тяжёлые гроздья крупные бусины алой рябины; первые опавшие листья, лёгкими разноцветными лодочками отправившиеся в неведомое безвозвратное плавание по Жур-реке.
Тихая, пронзительная и неизъяснимая осень лежала окрест. Прозрачным и печальным стал мир, такими же прозрачными, с тихой грустью, сквозившей в глубине глаз, казались люди.
Но осенняя печаль была перемешана с радостью доброго урожая и весёлыми хлопотами по сбору грибов и ягод, с ожиданием близкого уже зимнего отдыха после шумного, пыльного и многодельного лета. Ходовы первый раз видели такое количество лесных ягод и грибов. Большими двухведёрными корзинами и заплечными кузовами несли жители Клешемы с Великого Мха и ближнего леса дары природы: бруснику, клюкву, грибы. Сушили по амбарам вымолоченную рожь. А бабы начинали трепать лён, чтобы долгой зимой сплести из тонких волокон нити и соткать их в полотна.
Мужики, поочерёдно уходили малыми артелями вниз по Жур-реке к большим порогам: там поднималась в верха на осенний нерест краснорыбица сёмга.
После чистых дней бабьего лета зарядили монотонные дожди, затянуло небо серой мешковиной. А на Покров, как и положено, выпал первый снег. Через день он растаял, но земля так уже и не отогрелась: стянуло тонким ледком лужи, застыли раскисшие дороги.
Лето кончилось, а впереди ждала северная зима. Поэтому, посовещавшись, решили, что до весны Ходовы поживут раздельно, по родственникам. После Рождества заготовят и вывезут с Тёплых Бугров лес для ремонта, а по весне наладят один из пустующих домов — какой больше по душе придётся. На то время стояли в Клешеме две нежилых избы: престарелые хозяева померли, их дети разлетелись в поисках лучшей доли по городам и весям, а без присмотра и жильцов дома быстро обветшали и покосились крышами.
Отца и Семёна определили к дяде Кириллу Афанасьевичу — у него попросторней, да и сам хозяин дома зимой не сидит, всё в тайге на заимках охотничьих обитает. Возьмет Кирилл Афанасьевич отца в ученики и помощники. А Семён в их отсутствие будет за хозяйством присматривать: было у Кирилла Афанасьевича шестеро детей, да все, почитай, — девки. Единственный сын Петр в ту зиму остался на далёком Морбоне, стеречь и починять промысловое становище.
Конечно, не тягаться Семёну в ловкости и умениях со старшими троюродными сёстрами, но всё одно — мужик в доме.
Маму с Дашей поселили у тётки Лизаветы и дяди Федота Куприяновича. Опять же, подмога хозяевам: ткала тётка Лизавета на продажу льняные полотна. А Фёдора к тётке Прасковье отправили. Кроме старшей Анастасии росли у тётки Прасковьи дочь Степанида и сын Павлушка, оба почти Фединого возраста. Где два, там и третий не в тягость, да и веселей. А к маме с Дашкой и Семёну хоть каждый день бегай (так оно и было), а то и заночевать можно.
Закружилась-покатилась у Ходовых новая жизнь. И хоть поначалу было в ней много труда и неудобств — чаще улыбалась мама, чаще заливалась смехом Дашка-дурашка, весело и задорно блестели глаза у отца. А Фёдор, как в глубокую воду, сразу и с головой, нырнул в новые знакомства и новые, необследованные места, в нехитрые ребячьи заботы и радостные захватывающие игры.
Вспыхнула и погасла, укрытая снегами, осень. Оделось Бугролесье в белую зимнюю шубу. Зима-зимушка. Слышь, как трещит стволами деревьев звёздной студёной ночью сердитый мороз?! И как хорошо, забравшись со Степанидой и Павлушкой на необъятную русскую печь, притаившись и сверкая глазами, слушать дивные сказки тётки Прасковьи. Как хорошо засыпается под тихие грустные песни, что поют тётушка и старшая её дочь Анастасия за пряжей.
А сколько захватывающего восторга мчаться на салазках со Светлой Горки! Как здорово строить снежные стенки и пуляться снежками! А у Фёдора, ко всему, оказался дар стоять на лыжах. Наравне со старшими ребятами лихо скатывался он с крутых склонов, выскакивал на другой берег Жур-реки и, подняв облако снежной пыли, разворачивался. Старшие ребята только добродушно посмеивались: «Ты, Фёдор — неваляшка. И не скажешь, что пришлый: точно наш — клешемский».
И никто из ребят не жадничал ни санок, ни лыж. К следующей зиме отец смастерил Ходовым собственные «снежные приспособы», а пока, с радостью и благодарностью, пользовался Фёдор чужим снаряжением…
Помнилось, как перед Рождеством ездили на дровнях с отцом и Кирилл Афанасьевичем на покос — вывозить сено. Как волшебно, по-сказочному открывался зимний лес за каждым новым поворотом. Как, спустя неделю после этого, шумной ватагой, во главе с Семёном ходили в сторону Тёмных Бугров за ёлками к Празднику…
Помнил замирание сердца на первой в Клешеме службе в летней ещё церкви. Высоту недостижимую купола, торжественность и необычайные, тёплые и светлые «небеса» — так называлась дивная роспись шатрового потолка…
Отец в ту зиму надолго уходил с Кирилл Афанасьевичем в тайгу: ставили хитрые силки-капканы на куниц и соболей, охотились на дичь. Появляясь на несколько дней в Клешеме, отец вскидывал Фёдора на руки, крепко обнимал: «Здоров, Федька-медведка! Вот тебе лисичка из лесу гостинец прислала», — и доставал самодельный медовый леденец. Или, любил, посадив Фёдора на колени, вести «серьёзный» разговор: «Вот, скажи мне, брат Фёдор Иванович, какой зверь в тайге самый опасный?» Фёдор косился на отца, затем на Кирилла Афанасьевича, который, прицепив к притолоке в зимней избе рыболовную сеть, латал в ней дыры, и, одновременно, грел у жаркой печи побаливающую спину: то и дело мелькала в его крупных ладонях проворная шуйка.
— Ну… — Фёдор чуял какой-то подвох, — Медведь?
— Медведь? Да — медведь самый сильный и самый большой. Но, потапыч старается с людьми в мире жить, всю зиму в берлоге дрыхнет, опасен, разве что подранок или шатун.
— Волки, тогда?
— Волки?.. Стая волчья голодная — враг беспощадный, — подал голос от печи Кирилл Афанасьевич. — Так, Слава Богу, у нас им не житьё. Снег глубокий. По такому снегу волкам ни зайца, ни лося, ни оленя не взять. Вот и бывают волки здесь лишь изредка, набегами в плохую осень.
— Ну… — Фёдор посмотрел на стену, где до поры, пока не стала шапкой или ещё чем-нибудь, висела звериная шкура. — Может, тогда она — рысь?
— Хм… — Кирилл Афанасьевич озорно сверкнул глазами и, пряча улыбку в бороду, склонился над сетью.
— Рысь, Фёдор, зверь хитрый. И по деревьям ловко лазает, и в засаде подолгу сидит. Но, всё-таки мелковата она против нашего брата. Вон Кирилл Афанасьевич по молодости на медведя с рогатиной ходил, куда там — рысь!
Фёдор удивлённо хлопал глазами, тайна сгущалась, и становилось чуть-чуть жутковато. Но было это чувство даже приятным и завораживающим.
— А самая опасная, особенно в зимнюю пору… — Фёдор замер и даже перестал дышать, — Самая опасная — РОСОМАХА!
Отец говорил негромко, но от этого нового слова пахнуло тревогой. Глаза у Фёдора округлились, и он весь невольно сжался. Отец засмеялся, притянул его покрепче к себе, и, поудобнее усадив на колене, взлохматил вихры:
— Да, Фёдор Иванович, есть такой неприятный зверь. Сильный, почти как медведь, безжалостный, как волчья стая, хитрый и ловкий, как рысь. Коварный и жестокий. И вид такой же имеет: то ли медведь, то ли рысь хвостатая. Только крупные они редко встречаются.
Дядя Кирилл Афанасьевич выпрямился на своём стульчике у печи, посмотрел на отца, потом на Фёдора. Потом привстал и задрал край рубахи: на его крепком теле, с правой стороны, на рёбрах, белели три косых полосы — старые шрамы:
— Вот, как-то повстречались с этим зверем. Пометил он меня.
Фёдор почувствовал, как взъерошенные отцом волосы, начинают шевелиться сами по себе. Кирилл Афанасьевич сел, снова взялся за сеть и продолжил:
— Лет пятнадцать тому было. Ушли мы со Степаном Звонарёвым по перволёдку на дальнюю заимку, что за Великим Мхом на Тёплых буграх. Вроде как, тот год олень по Продувному поясу должен был раньше идти. Но приморозило ещё не накрепко, и когда через Рой-реку перебирались, Степан провалился. Я пока его вытаскивал, тоже весь вымок. Там до избы вёрст пять оставалось, снегу немного, так, что и ничего страшного, значит. Но, как выбрались от реки на угор да в сухое переоделись, что-то тревожно мне сделалось. Степан посмеивается, знай: «Что, Кирилл Афанасьевич, иордань осенняя не впрок пошла. Грехи старые душу свербят?» Да и собака наша, Рыжий, ничего не чует. А я иду и всё по сторонам озираюсь, да оглядываюсь. Спокойно вроде вокруг, но, будто, следит кто за нами.
Добрались до избы, значит, печь стопили, обогрелись, повечеряли. А устали с дороги, и так нас разморило после купели ледяной, что уснули быстро и накрепко. Пробудились впотьмах, под утро: Рыжий лай поднял, да так изводится, будто медведя «держит». Пока мы копошились спросонья — Степан кресалом щёлкал, свечу зажигал, — чувствую, на голову и за шиворот сыпется песок и опилок. Рыжий на стены кидается, значит. Ничего понять не могу. Тут сверху заскрипело, пахнуло холодом, и большая чёрная тень свалилась на меня с потолка. Ух, не ожидал я такого коленца: опрокинулся от удара на топчан, а в лицо пасть зубастая тяжёлым зловонием дышит. Ну, думаю, выручай, святитель Николай, душу грешную. Нож в изголовье топчана нащупал и, что было сил, саданул зверюге под лопатку. А тут и Степан подоспел, топором ей в ошеину приложился, и Рыжий навалился –рычание, крик, лай! Всё-таки скинули тушу с меня, добили. Встал, чувствую: весь правый бок мокрый, и рубаха лохмотьями висит — зацепила, значит, пометила!
Кирилл Афанасьевич опять выпрямился и погладил через рубаху рёбра:
— Так, вот! Шла она за нами от Рой-реки — наутро Степан ходил, следы смотрел. Дождалась на дереве, пока мы угомонимся, уснем. Забралась на чердак и давай потихоньку потолок раскапывать, а затем и брёвна раскатила. Сверху хотела взять, значит. Да не тут-то было, Бог миловал! Правда, до сих пор в толк не возьму, как её Рыжий раньше не услышал…— Кирилл Афанасьевич улыбнулся: — Ты, Фёдор, чего оробел совсем? Не боись. Зверь силой, коварством и хитростью берёт, — а человек разумом. И ни один зверь супротив разума человеческого не устоит!
А росомаха, отец твой верно говорит, — такая недюжинная, как та, — редкость большая даже для наших глухих мест. Обычно, она как шкодливая куница, чуть покрупней только: то мясо с капканов стащит, то лабаз раззарит. Пакостит изрядно, вот и приходится её убирать…
А в какой-то раз пришли отец с Кирилл Афанасьевичем под завязку загруженные лосиным мясом. Потом два дня парили в чугунках и горшках большие сочные куски, жарили, тушили и солили впрок. «Сохатого били!» И представлялось Фёдору, как отец и Кирилл Афанасьевич с тяжёлыми еловыми дубинами наперевес гонятся по зимней тайге за огромным длинноногим лосем, и, догнав, раздают ему увесистые тумаки. И лось, устав от погони, скидывает часть своего мяса и налегке убегает в чащу…
А потом было Рождество и Святочная седмица. Пироги и прочая вкусная снедь. Высокая луна над Великим Мхом, звон колоколов, весёлый смех. Хождения по гостям и колядки шумные с клешемской ребятнёй. Волшебное и загадочное время…
В соцсетях:
