Мезень в раздумьях пил чай, курил. Остро хотелось домой, к детям. Их у санитара было шестеро, старшая дочь от первого брака и пятеро малых, младшему не было и двух лет. А также внучка. И кот. Была еще жена, по записи в паспорте судя. По ней не скучал — жили тяжело. Последние пару лет на грани развода. В доме не ужились два сильных характера. Санитар с детства обладал неким даром предчувствия, предсказательностью. И почти сразу, через год после свадьбы знал, чем все это закончится, к чему идет — но как-то за 10 лет, не смотря на хромающую на обе ноги семейную жизнь, нарожали пятерых детей. Сами удивлялись — вот живут люди душа в душу, а Бог им детей не дает. А мы как кошка с собакой. И нате вам — пятеро. Здоровых, розовых, смышленых. Оба видели в этом какой-то знак свыше, тянули как могли, терпели нестроения в личной жизни. Но после рождения пятого — что-то лопнуло. Как струна перетянутая. С жалким звоном, и звук угас. Мезень бы еще тянул, мужчины вообще более терпеливы и уступчивы - жена уже не могла. Но, у семейного конфликта минимум две стороны. Ее раздражало в нем всё - он видел, чувствовал, даже когда она пыталась улыбаться, делать вид нормального общения. Это очень истощало обоих. У каждого было свое отдельное понимание - почему так произошло. Вероятно, что эта разность понимания причин и была препятствием к попыткам найти хоть какой-то компромисс. Супруга моложе на почти десять лет, как человек современный и амбициозный все время стремилась поднявшись на ступеньку, сразу лезть на следующую. Была из малюсенького сибирского городка — райцентра. Её родители, достигнув пределов существования в нем перебралась в область, потом в один из стольных городов, а затем и в Москву. Это, как казалось санитару и заложило психотип — заняв хорошее место, стремиться к лучшему. Вполне имеет право на. Но не его это.

Мезень же, воспитанный в парадигме «лучшее враг хорошего» не понимал таких установок. Зарабатывал до войны он вполне хорошо, работал в море вахтами. Денег хватало и на две машины в семье, да - не люкс. На хлеб на столе. И на дом за городом, свою большую квартиру в хорошем районе, ежегодный отдых на заграничном море всей семьей… На няню малым детям. Супруге этого сначала хватало, а потом перестало. Требовала от него амбициозности и стремления к постоянному финансовому развитию. Считала бездельником и пустым человеком. Наверное потому в том числе, что никогда не видела как он работает. Уезжает куда-то с сумкой на несколько месяцев — в какое-то свое море, в какие-то свои мифические шторма, а потом приезжает и просто довольный всем живет. Попытки объяснить, что он несколько этих месяцев без выходных стоял вахты по полсуток через полсуток не находили отклика. Выспался мол недельку и иди, амбициозно покоряй вершины благополучия.

Когда уходил на фронт понимал, видел в глазах жены, что она не против того, чтобы он не вернулся. Его это не испугало. Пугало только то, что есть вероятность прийти инвалидом или не дай Бог овощем. Вот тогда он съест полной ложкой… об этой чаше не хотелось даже думать. Просил «если смерти - то мгновенной, если раны — небольшой».

В этих раздумьях его застал вернувшийся с добытыми бензином и водой Комар, мокрый от пота, довольный, что все прошло без приключений.

- Что грустишь, Саня? - здесь редко кто знал друг-друга по именам, а если знал — то редко этим пользовался.

- Да так, дом вспомнил, взгрустнулось чот.

- К бабе захотелось?

- Не, к детям, каникулы у них сейчас — на речку бы, у нас речка около дома в деревне — небольшая, чистая, с кувшинками. - Мезень помолчал, - От бабы еще бы годик побегал, там с ней такая война, что здесь проще. Понятнее откуда летит.

- Знакомо, брат. У меня тоже дома фронт рухнул. А знаешь, может придешь, военный с медалями — мужик! Может что и поменяется.

- Не братка, это вряд ли. Пустое это для моей — медали, военный. Там другие любимые авторы. Мне кажется для нее лучше будет если я — 200.

- Да. Моя вообще впрямую, не скрываясь чешет такое. Неприятно малость — любил ее когда-то, даже сейчас, наверное что-то есть. Но в целом — пофиг.

За разговором Комар успел скинуть мокрую от пота гимнастерку, зажечь горелку, налить в большую кружку воды и поставить кипятить, закурить. Многозадачный человек.

- Вот слушаю я вас и понимаю поговорку - «на войне о бабах, на бабах о войне», - раздался заспанный голос Змея.

- Значит поговорки неглупые люди придумывали, знали о чем. А ты не подслушивай. У нас тут разговор по душам.

- По душам о душе надо говорить, а вы на баб жалуетесь.

- Ну так присоединяйся.

- Про баб не присоединюсь, у меня такого предмета нет. А по душам — запросто. У меня ж как у латыша — хер, да душа, - хохотнул Змей и выполз из спального отделения, уселся на порог, сонно оглядываясь одновременно в поисках сигареты и тапочек.

Появление проснувшегося оптимиста пулеметчика изменило атмосферу на более мажорную.

- Может кофейку заварим? Давай Мезь свой гостевой, московский — а?

- Ну давай, шиканём. Пока тихо. - санитар достал из угла открытую пачку кофе перетянутую аптечной резинкой, передал Комару, исполняющему роль баристы.

Только поднялся кофе, как в дверь просунулся Тринадцатый.

- Мезень, какого до тебя не докричаться?

Санитар глянул на рацию — села. Вроде недавно крякала еще. Оплошал, ётить.

- Села, блин, - засуетился, ставя в зарядный стакан.

- Давай бегом на бункер к Бродяге. Там два 300, не тяжелые. Не наши — смежники. На тебе мое радио, - Тринадцатый сунул свою рацию санитару:

- А я кофейку за тебя попью, - хохотнул своим обычным смешком.

- Мезень - Бродяге! Мезень — Бродяге, - тут же зашипела радейка, с армянским акцентом. Бродяга был родом из страны камней.

- На связи!

- Где ты, пропал, бл@дь!

- Двигаюсь к вам, - приврал, уже натягивая ботинки.

- Давай в темпе, тут у нас работа есть.

- Принял, пять малых, буду, - надевая броню и шлем. Не любил он эту неудобную тяжеленную каску, но после того, как пару недель назад снимал с брони БМП двухсотого Пуму убитого осколком четко в темя, осознал её необходимость.

Мезень с сожалением упущенного втянул ноздрями густой запах кофе и, схватив резкий рюкзак и автомат выскочил из бункера.

Рывками двигаясь по окопам, как обычно перед перевязками находился в напряжении. Что там ждет? Кто? Сколько крови и боли он сейчас встретит?

Вот и раненые. ЛНРовские зетки из штурмов. Пехотные рабочие войны.

Раскинул аптеку, обезболил обоих — нефопам по шприц-тюбику каждому в плечо, приступил.

У одного осколочные в пах. Стоит, бледный. Ранения не серьезные. Но. Причинное место навылет осколком, и в мошонку еще пара. Больно это ладно, страшно ему — парень молодой, похоже нет лет и тридцати. Как дальше жить, если не починят? Если важное что-то перебито? А перебито важное — главное как можно скорее на стол к хирургу, чтобы раны не запустить. Вроде бы не очень кроют, шансы быстро вывезти есть. А если запустить и не спасти орган — дальше что в жизни у парня? Водка? Злоба? Искажения смыслов? Петля? В современности очень страшно это, в мире где многое упростилось до животных радостей. В мире распоясавшихся людей — где при каждом нестроении женщина скорее всего будет швырять ему в лицо напоминание об ущербности. В мире, где практически повсеместно перестали видеть и уважать человека в человеке. Пока перевязывал первого, со спущенными пропитанными кровью штанами, молчащего и стучащего зубами от боли, уныния и страха, пытался его разговорить — спросил, как обычно:

- Как звать, брат? Откуда сам?

- Что?... Серега, - и молчит, смотрит мимо.

- Откуда родом, братишка?

Молчит. Колотит парня. Как будто жизнь в нем потухла. Страшно это — страшнее чем когда ногу или руку оторвет. Страшно, что если не починят — то род твой угаснет. Вряд ли зетка думал именно об этом, но скорее всего на подсознании понимал.

Обычно раненые нет-нет, да смотрят на рану — глянут быстро и отводят взгляд, этот же боялся опустить взор и посмотреть, что у него там. Пустым и отрешенным взглядом смотрел в противоположную стенку окопа, окоп был глубокий — больше двух метров.

- Нормально все будет, братишка. Зашьют-подлатают. Сейчас быстро тебя переправим. Врачи нынче и не такое поправляют, пытался подбодрить санитар.

Молчит, смотрит в стенку, почти не мигая.

Домотал, аккуратно помог надеть штаны. Раненого колотило — все не мог ремень застегнуть никак, не попадал.

Второй зетка — разорвана кисть правой. Молодой — двадцать с небольшим по виду, здоровый — этакий деревенский увалень. Баюкает руку. Поскуливает. Пальцы с наколками перстней — такие партаки бьют на зоне-малолетке в основном, висят на остатках мышц и кожи. Мелкие осколки в лицо и плечо — как дробины под кожу. Ранение очень странное, Мезень грешным делом стал подозревать, что парень — самострел. Похоже очень, что запал от гранаты в руке рванул, там не очень сильный подрыв, как раз — кисть разнести. Не санитарское это дело - подозревать, есть компетентные люди, они разберутся.

Зетка с раздробленной кистью, удивительно — наизусть знал 90-й псалом «Живый в помощи Вышняго..» на церковнославянском. Читал его вслух. По кругу. В перерывах скороговоркой как-то по-детски тараторил:

- Меня бабушка в детстве научила, помню с тех пор, всегда читаю, когда страшно. Это мне боженька так прислал в руку. За драку срок у меня. Избил сильно человека, за глупость, пустяк — вот этой рукой. Боженька, обещаю — больше драться не буду! Никогда не буду, обещаю, да!

Санитар подумал — да и нечем уже, драться-то…

Зажгутовал руку, перекись, гемостатик на открытое мясо. Один лишний палец, который на коже висел — отрезал ножницами. Остальные аккуратно сложил в остатки ладони и прибинтовал. Отрезанный, чуть подумав прибавил туда же — в повязку. Вдруг быстро довезут и смогут пришить? Выбросить всегда успеть можно…

Закончил перевязку, протер руки салфетками, закурил, укладывая аптеку в рюкзак. Хорошо, что и в этот раз не тяжелые.

Где-то невдалеке вяло ложились мины. Вяло ложились. Но резко рвались.

Подошла машина, под гору, на край кладбища. С сопровождающим трехсотые поднялись по лесенке из глубокого окопа и пошли вниз. Санитар вылез после них, посмотрел вслед. Боец с ранением в пах шел расставляя ноги пошире. Что-то было похожее на то, как идет паук — почему-то подумалось Мезени.

Все у него будет хорошо. Все спасут и сохранят. Так видел, так решил, так успокоил себя.

Пошел в свою сторону.

Через буквально минуту в радио:- Циркулярно! Небо грязное! Птица с яйцами! - значит над позициями замечен дрон со сбросами. Мезень ускорил шаг, стараясь при этом более чутко следить за небом. И слухом и глазами. Дрон, груженый сбросами звучал более натужно, более густой звук, чем у обычных — которые шастали над горой туда и обратно, в Клещеевку и от. Там в селе, и в посадках за ним, были основные интересы вражеской аэроразведки — арта, танки. На горе что — одна пехота. Проскочив очередной участок открытки по верхам, между линиями окопов, нырнув в следующий — услышал над головой натужное жужжание. Ссука. Срисовал, похоже. Заколотилось в середке, забилось. Сколько раз санитар видел в интернете ролики, как дрон выцеливает жертву. Не мог смотреть — когда убивали наших, и не наших. Жуткое зрелище — жертва как на ладони. Убийца за километры от нее, вне досягаемости жертвы. Отвечать — только стрелять по бездушному дрону. Заметался, вот оно - впереди заваленная стенка окопа. Обрешетка, присыпанная грунтом. Под ней — спасительная нора, треугольничек пространства. Рюкзак в сторону, каску сбросил, автомат с собой вдоль. Нырок в малюсенькую нишу — без раздумий, что там в норе — жмур, дерьмо, змея — на горе было много степных гадюк, змея была бы самым опасным из перечисленного. Протиснулся вроде, извиваясь забился глубже. Сжался внутренне и телесно. Ноги до колена торчат, не влезли, замер. Жужжание не уходит. Ждет, целит? Или потерял?

В такие минуты очень искренняя молитва. Пронзительная, достающая до неба, кажется что давно ушедшие предки и те — отвлеклись от своих заоблачных дел, напряженно оглянулись, всматриваясь в земное своего потомка, как оглядываются на резкий звук. Секунды или минуты ожидания под прицелом дроновода. Стихло, ушел. Смертельно опасное жужжание уже не первый раз мимо. Полежал для верности немного, выполз — задним ходом сложнее вылезать. Глядя на норку в которой только лежал — удивился, как залез-то, да в броне, с аптечкой на боку?... Ага рюкзак, каска. Поднимая каску заметил, что дрожат руки. Адреналин, однако. Двинул дальше, рассуждая, что для дроноводов в аду скорее всего отдельная полка. С особо изощренными технологическими картами. За их хладнокровную и расчетливую безнаказанность. Но, потом сгладится. Когда-то, наверное, такая полка была и для мушкетеров, которые с полста шагов клали пулей закованного в латы рыцаря, жаждавшего честной рубки на каролингах или топорах. А в него дядька в штанах и шляпе с пером, раз — и пульку. И аминь, касатик. Обидно, как минимум.

У бункера Бугра встретил Свирса — заговоренного, как тот сам себя называл, всегда ходил без каски, да и броней брезговал. Перебросились парой фраз, и Свирс поведал, что видел сегодня как двоих бойцов накрыло, одному куда-то по ногам, а другому ВОГ влетел четко в ладонь или совсем рядом, он как будто ей прикрылся. Санитару стало стыдно за его подозрения трехсотого в самостреле, он на всякий переспросил:

- Зетки были?

- Да. Вроде зетки. Вылезали с окопа некстати.

Вернувшись на «единичку» застал Тринадцатого еще у них в гостях. Тот в своей манере балагурил:

- Вот, брат Мезень, пока тебя не было, мы тут мазу тянули. Комар помощник санитара и я — помощник санитара. Оба-два — цельный санитар! - и обязательный короткий смешок, сопровождаемый молодой белозубой улыбкой.

Тринадцатый от юношеского задора, если было время, посещал все курсы и занятия — он был и помощником санитара, и вторым номером оператора ПТУРа, и вторым номером расчета АГС, сапером, дроноводом. Были бы курсы молодых комбатов — был бы и помощником комбата. На все руки со скуки, как говорят.

- На рацию, спасибо Тём, - Мезень вернул Тринадцатому его бафик.

Поставил в угол автомат, жадно попил воды из бутылки.

- Комарик, братец, поставь кипяточку сварить, пока разоблачусь, - вспомнил о не выпитом час назад кофе. Скинув ботинки, босиком прошел в спальное отделение бункера, бросил в аптечный угол рюкзак, броню к стенке, повесил на крючок каску.

Дома. Хорошо-то как, подумал. Дома...? Как же быстро привыкает человек к любому углу!

А на войне - так вдвойне.

В ТГ @Вода Мезени

Как хорошо утро, когда просто — живой! Когда проснулся не от пинка в подошву, хриплых тревожных звуков рации или забежавшего посыльного. И если бы не прилеты, которые слышались раз в несколько минут — то можно было бы представить, что трое мужиков собрались где-то в походе. Спальнички, пахнет кофе и табаком. Кузнечики стрекочут. Солнечный луч с востока пробивается через выбитую створку амбразуры. Лето. На работу не надо. Санитар проснулся, в трусах и шлепках вышел в тамбур дота. Сел на топчан. Одевать штаны без надобности не хотелось — они были за последнюю неделю так пропитаны кровью и окопной пылью, что могли стоять в углу. Кровь раненых, высохшая и жирная. Ткань, как вощеная. Как фартук мясника на рынке. Постирать — только на ротации, когда та ротация — Бог весть. Ну, может еще комбат знает — но это не точно.

Очень важно выкурить первую сигарету утром в спокойной созерцательной обстановке. С кружкой чая или кофе. Не торопясь. Если встал и закурил на бегу — день может пойти кувырком. Вот и сегодня Мезень налил кружку чая, замешал сахар. Полез за сигаретой, пачка лежала около раций, стоявших на зарядке. В пачке была ровно одна сигарета. Порядки здесь чтили — последнюю и крыса не берет.

- Опять мой кэмел скурили, пока спал?

- Док, да там всего пара сигарет было!

- Ага. Полпачки в 4 утра оставалось. Смерти от «Тэшки» санитару хотите, крысы окопные?

- Мезь, не мороси, московские они просто вкуснее, ароматнее что ли… Вам там в Москве никотина больше кладут. Как мяса в колбасу в восьмидесятые. Помню, московская колбаса мЯснее была. Мы за ней с теткой из Иваново катались на выходные в столицу, - Змей был родом из Иваново.

- Вспомнил тоже. Сейчас в вопросах табака и колбасы равенство и братство по всей империи.

- Тогда тоже равенство и братство было. В газетах. А мяса в колбасу в Москве больше клали. Как и сейчас никотина в табак. Равенство, ага. Сначала в Москву уходят наши налоги, кормим вас. Потом вам, москвичам, приезжают с гуманитаркой именные сигареты.

- Бл@дь, Змей, тебе что — мало приехало? Сигарет мало? Вон — пачек сто разных валяются, выбирай. Сигары вон даже есть, кури — не хочу, - друзья Мезени пару недель назад привезли прямо на располагу в Светлодарск пару машин забитых гуманитаркой.

- Да не я так, просто. Скучно. С утра за справедливость захотелось. Ну и москвича под@бать - милое дело перед завтраком, любим мы вас по всей нашей территории необъятной. Ну и вообще — курить натощак вредно.

- Вредно - пакет «града» натощак, - поставил точку Мезень в шутливой будничной перебранке. И вкусно закурил, со сладким крепким чаем.

Комар, утром ходивший к Клещеевку за водой и свежим хлебом, сообщил санитару, что ночью была машина с роты, привезли пополнение аптеки и еще какую-то посылку для него лично. Надо выбрать время спуститься в село на подвал, который занимала первая рота их отряда, как склад. Склад по очереди охраняли Фергана и Сомон. Фергана - пулеметчик под полтора центнера весом, изгнанный с передовой за свои габариты. Ему сразу, как он там появился, выдали дополнительную гранату со словами — если 300, то решай сам. Мы тебя никуда не потащим. Нафиг. В этом не было обидного. Просто рационализм. Некоторая однозначность понимания ситуации. Это мужское. Однозначность в мужчинах вообще позволяет им воевать, ибо дает возможность видеть мир таким, какой он есть — в его простоте. Подстава коллектива — такая тушка на передовой. Ни прокормить, ни вытащить. Фергана без обид удалился охранять склад. Ну что ж, кто-то должен. На войне много работы — всем хватает. Кто гайки крутит, кто тушенку перекладывает, кто рации прошивает вдалеке от кипятка. От каждого по способностям. Как в организме, что-то работает в режиме нон-стоп, на первом уровне — сердце, печень, почки. А вот борода нужна чтобы женщинам нравиться, ноготь на мизинце — чтобы в ухе ковырять, срамной уд — тоже по обстановке. То отлить, то поохать, а то и род продолжить. Ничего лишнего, все к месту и ко времени.

Противник как будто ждал когда санитар позавтракает, не прошло и пяти минут после съеденных галет с рыбной консервой, начался налет — как вчера. А может у них, на той стороне тоже был завтрак? Позавтракали — и к минометам. Четверть пакета града легла недалеко от «единички», ниже по склону — пара ракет пришлась и по кладбищу под горой. Змей, который как оказалось, терпел почему-то пока было тихо, очень хотел в сортир. Преступно это — не оправляться пока есть возможность. Дождался - теперь сидел с выпученными глазами и пачкой салфеток наготове.

Через некоторое время противник перенес огонь немного дальше — в сторону ставка, и Змей решился. Выскочив наружу захлопнул дверь, рванул в сторону капонира, употреблявшегося по известному назначению. Прошли считанные секунды и недавний страдалец с просветлевшим лицом ввалился в бункер целым и невредимым. Комар с Мезенью вежливо и картинно поздравили с на удивленье быстрым облегчением. Обрадовались. Змей расплылся в улыбке:

- Родные вы мои! Никто лет сорок уже не радовался, что я так быстро погадил. Последний раз, пожалуй, в садике хвалили!

- Чести много! Да мы за себя радуемся, по двум причинам — что бункер не уделал, и что без пулеметчика не остались, - Комар с его любовью к пикировкам был верен себе.

Через час-полтора у противника перегрелись стволы или закончился лимит снарядов на утро, утихло. Огонь стал более будничным — не массированным. Стали накидывать по два-три в разные места на горе и ниже. Пользуясь этим, Мезень дал необходимые наставления Комару на случай трехсотых, показал где и что лежит в резком рюкзаке, напомнил основные действия с ранеными и выслушал ответы на контрольные вопросы.

Надел ненавистные, липкие от спекшейся крови штаны, броню, каску. Автомат, радейка, пустой рюкзак, и пошел вниз, к подвалу — пополнить медицину, забрать какую-то анонсированную интригующую посылку. Идти до подвала было около километра — первый отрезок до кладбища - там нужно было посидеть в кустах, послушать, подождать, перекурить. Потом переход до большой ветлы на открытке после перекрестка. Под ней обычно тоже делалась остановка. И после — уже до домов самый неприятный участок, метров пятьсот чистого поля, посреди него речушка-переплюйка с чавкающими болотистыми берегами, и выход к огородам, за ними побитые дома. Там уже проще — в случае жужжания над головой есть куда нырнуть. Путь прошел без приключений и неожиданностей. Подходя к домам санитар расслабился и даже остановился у черешни — поспела. Остро захотелось ягод, невзирая на опасность остановился и стал рвать. Вспоминал, как в старших классах ездили со школой в трудовой лагерь куда-то под Мелитополь, собирать черешню. Как будто в прошлой жизни. Да почему как будто? В прошлой. Где была одна страна, где в соседних корпусах трудового лагеря жили ребятишки из Москвы, Полтавы, Горького и Могилева. Все дружили, малость дрались, вместе плясали под появившуюся в том 90-м году группу «Любэ» - помнились задорная песня «Атас!» и медляк со словами «ночь яблоком стучит в окно». Маринка из Могилева, тоже девятиклассница - теплая такая, юная, тугая. Летний вечер, сердце колошматит-выпрыгивает, зашли за корпус. Маринка разрешает себя целовать — по взрослому. И даже немного трогать. Где та Маринка? Где те Тарасы и Богданы с Полтавы, с которыми плавали наперегонки в ставке около лагеря? Может они сейчас там, за соседней лесополкой… Как так все вышло, что нас перевернуло вверх дном?

Обрывая черешню, погрузившись в воспоминания из прошлой жизни, Мезень чуть не вплотную столкнулся с бойцом, сидевшим в секрете, контролившим открытку с которой пришел санитар. Боец молча смотрел, автомат держал с чуть опущенным стволом, но на фоксе. Да, точно, мы ж на войне — вынырнув из воспоминаний Мезень сорвал еще несколько ягод и двинул в застройку. Черешня была не очень — горьковата. Та, из прошлой жизни, мелитопольская — крупнее, сочнее и слаще.

Прошел по разваленной улице, которая почти каждый день менялась — дома то там, то тут переходили из состояния полуразрушенных - в полные развалины, какие-то долго дымились, выгорая. Но, после полутора недель в бункере и окопах — чувствовал себя как выпущенным на свободу из клетки. Дойдя до торчавшей из убитого асфальта неразорвавшейся градины — налево. Тут ноль, в нем — Фергана. Крикнул при входе пароль, не получил отзыв, крикнул в зев погреба свой позывной, спустился. Насупившийся сонный Фергана, уставший от мрака и сырости подвала предложил чая. Пока закипал чайник, санитар пополнил аптеку — бинты, турникеты, немного обезболов в свертке.

- Еще посылка мне какая-то, подписанная должна быть, Комар сказал.

- А, да, там — на улице в сарайке. Сходи, забери. - Фергана протянул ключ.

Домовитый какой — под замком держит, подумал Санитар и отправился наверх. В сарае при входе лежал пакет с надписью «Мезень. Лично». С нетерпением открыл, там еще замотано, порвал. Внутри пакетики с кашей «Быстров», с брусникой и мёдом. Улыбнулся, потеплело. Старшина Рыжий знал, что эта любимая каша санитара. И прислал ему несколько десятков пакетов. Лично. Интрига закончилась. Посылка с кашей.

Зашел к Фергане, выпил чаю. Заполнил оставшееся в рюкзаке место двумя полторашками воды.

Возвращаясь на гору, еще проходя по селу санитар думал о том, что война, близкая смерть — своя ли, чужая ли, отрешенность от мирских ценностей — денег, цацек, тачек и телефонов дает человеку свободу. Такую свободу, что получив посылку с геркулесовой кашей ощущаешь немного счастья. Остановился, посмотрел вокруг — на эти дома, оставленные сады. И подумал — что может знать о свободе человек не бродивший один с автоматом по разбитому селу, по его пустым улицам? Не ощущавший тепла и радости от пакета каши?

Когда дошел до ветлы, которая на полпути к позиции, в радейке прозвучал позывной санитара. Ничего серьезного, все спокойно, просто на «единичку» зашел Тринадцатый и интересовался когда сможет испить чаю с братом Мезенем?

- Пять минут и буду, - ответил санитар. И подумал, что Артем — так звали Тринадцатого, будет рад каше, которой его угостит Мезень.

Потому что он тоже — свободен.