Вторая часть трагического рассказа с элементами триллера.
***
В апреле, не успел еще сойти снег, я заметил, что Сема сильно изменился. К тому моменту я уже расстался с Виолой и ночевал всегда в общаге, и видел, что даже поведение моего друга стало другим. Он очень часто работал в ночные смены, под глазами его залегли темные страшные синяки, но главное – он стал раздражительным и гневливым; несколько раз, возвращаясь с работы очень поздно, он случайно будил Серегу и ссорился с ним по этому поводу, дав взаимной неприязни перерасти в глухую ненависть.
Вадим к тому моменту потолстел еще больше, и ингалятор носил с собой везде и всюду. То есть на учебу, в ближайший супермаркет, и обратно в общагу – нигде больше он не появлялся. Питался наш комнатный геймер преимущественно быстро завариваемой лапшой, пиццей и сладостями, которые скупал килограммами. Мне было любопытно, как относится к этому его мама, но позднее выяснилось, что родители Вадика питались ничуть не лучше, а у отца и вовсе было ожирение. Каждый день я наблюдал с прискорбием за тем, как мой сверстник буквально роет себе могилу ложкой, и ничего не мог с этим поделать – Вадик соглашался с тем, что есть такую еду и в таких количествах вредно, но ничего не предпринимал; только ел, спал и играл в игры. Удивительно, как он умудрялся не вылететь из института; хвосты он с ленью, но сдавал, и почти всегда в последний момент. И совершенно не переживал на этот счет.
В мае, в один из дней сессии, произошел совсем странный случай. Сема тогда пропадал на работе, Вадим ушел в магазин, а Серега сидел за столом и что-то там писал. Я лежал на кровати и читал лекции – потихоньку учил вопросы к экзамену. Внезапно мое ухо уловило непривычный звук – словно кто-то резанул металлом по стеклу. По крайней мере, так мне показалось сначала. А уже потом, услышав всхлипы, я понял, что это кто-то плачет.
Серега сидел ко мне спиной и весь как-то ненормально дергался. Я обомлел – такого ни разу еще не видел, а спустя миг осознания пожалел, что никуда не ушел из комнаты. Не было ясно, что мне теперь делать – то ли спросить, что случилось, то ли делать вид, что ничего не произошло? Или, может, притвориться спящим?
- Как же надоело, - пробормотал Серега так, что я услышал, - как же надоело.
Я замер, и даже дыхание задержал.
- Когда уже все это кончится?
Голос у Сереги становился громче; кажется, вот-вот, и он завопит от горечи и усталости.
- Я тебя понимаю, - сказал я внезапно, но негромко, и Серега весь словно взметнулся куда-то вверх, уронив стул. Резко, на каблуках обернулся – лицо красное, глаза в слезах – и прошипел:
- Т-т-ты… ты зде-е-с-сь? - ужас в его глазах мешался с осознанием позора; мне стало жутко стыдно, и я уткнулся в учебник.
- Да ладно, - проворчал я, - никому ничего не скажу, не парься. Но ты не один такой особенный, нам уже всем все до чертиков надоело. Так что проревись и успокойся.
Серега из красного стал бледным, как мел, только уши остались пунцовыми. Брови его сошлись на переносице, зубы обнажились в пугающий своей дикостью оскал. «Сейчас кинется на меня» - мелькнула вдруг в голове мысль, и я подобрал ноги, сел и отложил учебник.
Посмотрел ему в глаза – спокойно, без злобы и без издевки. Серега в очередной раз всхлипнул, выругался – «с-с-сука!» - и вышел из комнаты.
- И верно, - сказал я и вздохнул, - умойся холодной водой, подыши и возвращайся.
Через десять минут Серега вернулся; лег спать, хотя на часах не было и девяти. Я продолжил учить вопросы, хотя меня и не покидало ощущение, будто все это неправильно.
Вопреки моим ожиданиям, Серега прилежно и старательно учился до самого конца года.
5
К последнему курсу Вадим весил вдвое больше моего. Он даже забеспокоился – жаль, не настолько, чтобы перестать есть и начать двигаться. Из института его не отчислили только благодаря удаче и крупной взятке, которую его отец удивительным образом пропихнул нашему принципиальному – по крайней мере, так все считали до той поры - декану.
Сема же, наоборот, весь как-то осунулся и отощал, словно гончий пес. Бледный и похудевший, он напоминал мне призрак самого себя двухгодичной давности. Сам Сема говорил, что у него начались проблемы со здоровьем, и это походило на правду; выглядел мой сосед, и правда, болезненно. Но вопреки всему он не переставал работать – вот уж чего я не мог понять очень долго.
Сам я на пятом курсе охладел к учебе пуще прежнего: сдавал зачеты и экзамены спустя рукава. Мне отчего-то стало вдруг глубоко плевать, с какими оценками я окончу институт, хотелось лишь одного – поскорее начать работать. И не то чтобы я мечтал быть машинистом, но мне до ужаса надоело быть зависимым от родителей, одалживать деньги у Семы (и изредка у Вадима), а потом их с трудом возвращать. Помимо стипендии, которая к пятому курсу не только не выросла, но и стала значительно меньше (и это не считая инфляции, господа), я получал деньги от родителей – ровно столько, чтобы не умереть голодной смертью. Конечно, каждое лето я работал, и успел много где побывать, прежде чем понял, зачем мне нужен диплом. Кассир в забегаловке, вожатый в детском летнем лагере, грузчик на мебельном складе, разносчик пиццы – какой только ерундой я не занимался, лишь бы не страдать лишний раз от нехватки невзрачных бумажек и жалких монеток в кошельке. Пару раз я даже писал для других, более занятых студентов курсовые…
В общем, к концу учебы я был готов на все, лишь бы больше не повторились мои позорные безденежные мытарства. И позорными они были не из-за осуждения окружающих – его, в общем-то, никогда и не существовало – а исключительно из-за моего собственного отношения к этой навязчивой проблеме. Мне было стыдно перед самим собой, что денег нет, понимаете?
Потому я и мечтал начать работать, и желательно по специальности, что, к счастью, было наиболее вероятно для меня. Учили нас на помощников машиниста, однако наличие высшего образования в железнодорожной отрасли ценится; отработав пару лет помощником и доучившись, я имел все шансы пройти вверх по карьерной лестнице до какого-нибудь начальника депо, или еще какой чертовщины. Поезда мне нравились, чего уж там – я их полюбил еще в детстве, после того как мы с мамой трое суток ехали на одном таком в гости к моей тетке.
И пусть к концу обучения я не слишком-то отличался на занятиях, диплом я начал писать намного раньше остальных, и с научным руководителем согласовывал каждый свой шаг. Это был веселый и бойкий старик, очень язвительный, но умный; я его искренне уважал. Да и до сих пор уважаю, если рассудить.
И зачем я так долго вам все это рассказываю? Видимо, оттягиваю самое плохое. Писать о плохом не хочется, но ведь все ради этого и затевалось, правда?
Ладно, напишу.
***
В один холодный апрельский вечер к нам в комнату постучали. Мы с Вадиком переглянулись – он удивленно пожал плечами, и я крикнул – «открыто!».
Вошел комендант, следом за ним – полицейский, высокий, в новехонькой с виду форме, но со старым и битым жизнью лицом. В глазах его блестела сталь, и по выправке, по подтянутому подбородку, по растерянному взгляду нашего доброго – без шуток – коменданта, я понял: дело труба. Либо кто-то умер, либо кого-то посадили, либо посадят. Смесь ужаса и любопытства взрывоопасно разгорелась во мне; я даже встал с кровати и кивнул вошедшим.
- Тут вот человек пару вопросов вам задать хочет, - проблеял Андрей Петрович, не находя себе места, - вы не против?
- Не против, - настороженно ответил я за себя и за Вадика, - а насчет чего?
Настал черед полицейского говорить. Он вздохнул, указал на одну из кроватей – на кровать Семена – и сказал:
- Не знаете случайно, где сейчас ваш сосед?
Вадик, как от него и ожидалось, промолчал. Я же перевел взгляд с полицейского на Андрея Петровича, но тот лишь пожал плечами.
- Наверное, на работе, - сказал я неуверенно, - но это не факт. Сема перед нами не отчитывается, когда собирается куда-то пойти.
Вадик согласно кивнул – и нам том ему спасибо.
- В общем, статья вашему другу грозит.
- За что? – удивленно пробасил Вадим, а меня вдруг охватило странное ощущение неизбежности происходящего, словно где-то далеко, на самом дне сознания маленький звонарь начал вдруг бить в набат и вопить: «началось!». Из-за этого призрачного звоночка я даже не осознал реплику Вадима и не удивился ей.
- За хранение, распространение и, возможно, употребление наркотиков.
Меня как молнией пришибло. Наркотики и Сема? Бред какой-то! Тогда я так и сказал.
- Ну, бред или не бред, это мы разберемся, - полицейский потерял во взгляде и в лице остатки доброжелательности, отчего стал похож на злую сторожевую собаку, - вы лучше скажите, как часто ваш товарищ не бывает в общежитии?
- Когда-то бывает, когда-то нет, - ответил я с прохладцей в голосе, понятной даже Вадику, - мы тоже не каждый вечер здесь проводим. Подрабатываем, гуляем. Да, Вадик?
Тот пробурчал в ответ что-то неопределенное – его, по всей видимости, визит полиции напугал.
… В общем, спустя пару скучных и неопределенных вопросов представитель власти ушел, а с ним и комендант, за несколько минут постаревший на несколько лет. Вадик сидел на стуле тихо, и я видел, что на экране его ноутбука ничего не происходит.
- Да не может это быть правдой, - сказал я, и вдруг раздался звонок, от которого мы с Вадиком чуть ли не подпрыгнули.
Звонили на мой мобильник, с неизвестного номера.
- Алло? – тихо сказал я в трубку. Оттуда раздался чей-то надтреснутый, изломанный голос, в котором я не сразу, но узнал своего друга. Его, очевидно, раздирали сильные чувства; голос дрожал, готовый сорваться в безудержный волчий вой.
- Привет, - сказал мне Сема, - к вам полиция приходила?
- Да, - сказал я еще тише прежнего, чувствуя, как в горле наступает засуха.
- Ничего им не говорите, и родителям не звоните, ладно?
- Ладно, Сема, но ты объясни…
- У меня тут мало времени, чувак. Мне жалко, что я тебе не рассказывал про все это дерьмо. Господи, ну в какое же дерьмо я влез…
- Да постой ты, объясни нормально!
- Слушай, - сказал Сема с каким-то вдохновенным, отчаянным остервенением, с дикой ненавистью и безмерной любовью в голосе, - слушай, чувак. Друг. Я оступился, понятно? Помнишь, я про мужика рассказывал, который привел модель к нам в бар, и…
- Помню.
- Так вот. Он мне потом еще предлагал поработать на него, по той самой схеме. И со временем я согласился, идиот. А потом еще на несколько дел согласился. Деньги большие обещали, понимаешь? А у родителей моих тогда совсем все плохо стало. Батю с работы уволили, я не говорил? И я тогда подумал… Ладно, не важно. Сейчас главное – не говори ничего ментам, и родителям тоже. Я постараюсь сам выкрутиться. Может, удастся сдать этих ублюдков, и я отделаюсь условным сроком. Я много всякого узнать успел. Я ведь тоже с ними нюхал кокаин, понимаешь? Они думали, что я свой. Но садиться я не собираюсь, чувак. Нет, нихера!
Я молчал. Медленно, постепенно понимал: все происходящее настолько закономерно, что даже удивительно, как никто не догадался раньше.
- Я и сейчас немного взмазаный, - с отвращением заметил Сема, и я услышал из трубки странный звук – словно его вырвало. Возможно, так и было, но наверняка я этого никогда не узнаю.
- А ты где сейчас? – спросил я вдруг, будто опомнившись, но на этом разговор прервался.
И все. Так я и поговорил со своим институтским другом в последний раз. Это уже потом я узнал детали – что он действительно помогал продавать кокаин, и подливал в коктейли ничего не подозревавших барышень какую-то синтетическую отраву, напрочь убивающую способность мозга работать адекватно. Девушки, пострадавшие из-за моего друга и его ублюдка-работодателя, становились рабынями в удаленных от города секретных борделях для еще более богатых ублюдков. Уж не знаю, был ли в курсе этого Семен, когда подливал ту гадость в напитки, но мне хочется думать, что нет. Мне хочется верить, что его обманули, ведь он был добрым парнем, в конце концов. Добрым парнем, влезшим в дерьмо.
К тому же, Семе даже условный срок не смогли дать. И обычный тоже. Ведь нашли его следующим утром на окраине города, в какой-то вонючей съемной квартире - с двумя пулями в животе, в луже подсохшей крови и с прикованными к батарее руками.
***
Полиция еще некоторое время нас беспокоила, но о том странном звонке, как это ни удивительно, никто меня даже не спрашивал. Ну а я и не рассказывал, и Вадим меня в этом решении поддержал.
- Ну их нафиг, этих ментов, - говорил он несколько раз своим низким, но на удивление приятным голосом, - у меня дядя сидел, он меня ими в детстве пугал. Ну их.
Серега об этой новости никак не высказался – только поохал вместе со всеми, а сам был полностью поглощен написанием диплома.
Я впал в апатию. Семен был моим другом, а я, оказывается, его не знал. Да, последнее время мы с ним общались реже, и последний год я ни разу не бывал у него в клубе, но…
Мне было жутко от осознания того, насколько близка к нам смерть. Я стал пропускать пары из-за внезапно появившегося страха стать жертвой несчастного случая или чьей-то агрессии. Ведь это так просто – напороться на чей-то нож, словить шальную пулю, шагнуть под колеса сумасшедшего водителя! Меня стали мучить странные кошмарные сны, в которых я от кого-то убегал, а когда оборачивался, видел Сему в его любимой фиолетовой рубашке, но во сне она была почти белой от кокаина, который так и сыпался с нее во время погони…
Мне казалось, что я схожу с ума, но, к счастью, лишь казалось. Апрель кончился, подошел май, и все вокруг готовились к окончанию года. А я не мог заставить себя взяться за диплом, хотя он и был почти готов; в голову лезло что-то мрачное, и мне постоянно хотелось спать. И по утрам, когда ночные кошмары уходили, я кое-как высыпался.
А в один из вечеров случилось то, чего мой внутренний беспокойный звонарь из подкорки мозга ждал, но о чем никак не мог внятно сообщить. Я тогда отправился в душ, чтобы смыть с себя пот и страхи прошедшего дня, и мне даже казалось, что ночью я смогу выспаться.
Когда же вернулся – без трусов, но в шортах, с полотенцем на плечах – моим глазам предстала картина, которую я запомнил надолго: посреди комнаты стоял Серега, только что вернувшийся из института, и в руках держал какой-то кусок картона; лучи солнца падали так, что я не мог толком рассмотреть, что именно он там держал. Но ответ на мой прищуренный взгляд дал Вадим; он сидел на своей кровати перед ноутбуком и улыбался.
- Смотри-ка, Серега досрочно диплом защитил. Самый первый из наших! Да еще и красный.
Я присвистнул и сказал, прищурено глядя на Серегу:
- Круто, – он же в свою очередь, не отрывал глаз от картонки в руках. - И что будешь теперь делать, Серег?
Безобидный вопрос ведь, правда? Серега медленно поднял на меня взгляд и очень слабо, вымученно улыбнулся. А потом засмеялся – тихонько так, словно стесняясь. Я и сам усмехнулся, но так и не понял, что его насмешило.
- Ты чего, Серега? – спросил Вадик удивленно.
А Серега не переставал смеяться. Наоборот, на него буквально напал приступ смеха! Он смеялся все громче и громче, и через полминуты хохотал так, словно ему на дыбе пятки перьями щекотали, так, словно он ничего другого не умел, так, словно его жизнь зависела от того, будет он смеяться или нет.
Плечи его прыгали вместе с лицом, очки едва не слетели с носа. Мне стало как-то не по себе. Вадик еще раз спросил:
- Ты чего, Серега?
На что получил весьма странный, экстравагантный ответ – Серега быстрым движением вытащил откуда-то из кармана складной нож, щелкнул им и подскочил к Вадику. Раз, раз – и вдоль толстой шеи нашего соседа по комнате пролегла алая полоска, из которой моментально хлестанула кровь, очень яркая, такая красная, что было больно смотреть. А Серега и не думал останавливаться – он хохотал, буквально заливался, но и ножом успевал чиркать, осыпая лицо Вадима колотыми ударами, пронзая мягкие, словно пластилин, щеки, податливые для стали полные губы, стекловидные, немного на выкате глаза… Крика я не слышал – должно быть, меня настолько шокировало увиденное, что уши отказались воспринимать вообще хоть что-нибудь.
Я очнулся и бросился бежать лишь после того как наш комнатный маньяк развернулся и уставился на меня вопросительным взглядом, в духе – «ого, а ты что, еще здесь?».
Выбив плечом дверь и громко вереща, я побежал к лестнице. Какая-то падла закрыла створчатые двери с внешней их стороны, и это значило, что единственным путем спасения для меня была пожарная лестница. Я пулей метнулся в конец коридора, и орал при этом как сумасшедший, хотя таковым был вовсе не я, а тот, кто за мной гнался – очкастый доходяга с окровавленным ножом в руках и совершенно диким взглядом темных колючих глаз. Я надеялся, что мне помогут, но в тот час в общаге, как назло, народу было мало, и на нашем этаже никто почему-то даже не выглянул из своей комнаты, чтобы посмотреть, в чем дело.
Серега за моей спиной продолжал хохотать, как ненормальный; я выскочил на небольшой железный балкон, сваренный из толстой арматуры, и сунулся было за его край, чтобы поставить ногу на пожарную лестницу, но…
Ее спилили! Кто-то во время последнего капитального ремонта посчитал эту лестницу опасной для студентов, - так мне потом сказали, - и поэтому распорядился ее убрать!
- Суки, - успел выдавить я и развернулся, готовый встретить врага лицом к лицу. Серега бежал на меня, и смеялся, и нож в его руке блестел. «Совсем ебнулся» - подумал я как-то печально, и мне стало смешно от того, что это, возможно, моя последняя мысль.
Серега рванулся ко мне, и я, отскочив, резко саданул ему кулаком в челюсть. Очкарик этого даже не заметил – взмахнул ножом, и моя правая рука вспыхнула болью.
- Эй, вы чего там творите! – услышал я крик, не то из коридора, не то снизу, с улицы.
Я ударил Серегу еще раз, ногой в пах. Он пошатнулся, но вцепился в меня, и мы начали бороться. Кажется, он хотел скинуть меня, но я крепко упирался в балкончик ногами, и пару раз даже увернулся от его неловких атак ножом. А потом…
Мы оба потеряли равновесие, я полетел куда-то вниз и ударился головой об арматуру, а когда попытался скинуть рухнувшего на меня Серегу, почувствовал дичайшую боль внизу спины. Казалось, будто этот урод пытался меня препарировать, а я из-за разбитой головы почти не мог сопротивляться. Боль пульсировала во лбу, в правой руке и сзади, там, где орудовал ножом мой сумасшедший сосед, и я понимал – вот она, смерть. Руки стремительно слабели и вскоре отказались меня слушаться. Я попытался вырваться еще раз, но вместо этого провалился куда-то – далеко, глубоко, в давящую тишину, в сумерки, которых так боялся, и обнаружил, что ничего особенно страшного в них нет.
***
Очнулся я, как вы уже наверняка догадались, в больнице. Где же еще, правда?
Хотел бы я, чтобы все произошло не так банально, но тут уж не до таких мелочей. Ладно хоть живой остался, ведь этот Серега, ублюдок, очень сильно желал моей смерти. С чего я так решил? Ну, когда я отключился, этот сумасшедший, видимо, подумал, что со мной покончено, и, как говорят свидетели – прохожие, наблюдавшие весь спектакль снизу –расхохотался громче прежнего, а потом взял, да и вспорол себе брюхо. Крови было – просто тьма! Самое отвратительное, что он и меня запачкал, понимаете? Тьфу.
Я до сих пор не знаю, зачем он это сделал. Ясное дело, очкарик действительно спятил – об этом и в новостях потом говорили, вопреки возмущениям его родителей, апатичной бледной матери и сурового, злобного на вид отца, который, вполне вероятно, и был для сына условием постоянного стресса. Хотя кто их разберет? Я не знал Серегу, не знал этого счастливого обладателя красного диплома, но уверен: выпей он со мной и Вадиком баночку пива в тот день, когда Сема с нами знакомился, то, возможно, всего этого бы и не случилось. Возможно, ведь правда же?
Конечно, странным фактом порой начинает казаться, что в тот день все сработало против меня. Дверь на обычную лестницу была закрыта, пожарную лестницу спилили… М-да. Но я не виню в этом никого; судьбы порой складываются и хуже. Для уверенности в этом достаточно вспомнить мой последний разговор с Семой.
Да и сам я выжил – как уже было сказано, этому стоит радоваться. Хотя бы потому, что Вадику с этим не повезло; истекая кровью, он начал задыхаться, и не смог дотянуться до ингалятора… Я даже не знаю точно, от чего в конечном счете он умер – от потери крови или от удушья. В любом случае скорая просто не успела приехать вовремя, а точнее, ее слишком поздно вызвали.
Поэтому мне грех жаловаться. Конечно, непривычно кататься по квартире родителей на инвалидном кресле, да и диплом мой лежит теперь никому не нужный на полке – машинисты ведь работают стоя. Одно время мама хотела повесить диплом на стену, но я попросил этого не делать, и папа пообещал, что делать этого никто не будет.
Вот, собственно, и вся история. Хотел рассказать о соседях по комнате, а рассказал, в итоге, о себе… ну да это, наверное, простительно?
Я почти ни о чем не жалею. Порой мне, правда, все-таки обидно, что мы с папой никак не можем подыскать мне работу в нашем городе, а на переезд в место покрупнее нет средств; еще обидно, что нечем утешить маму, когда она плачет по вечерам в их с отцом комнате. Разве что могу бросить курить, но к этому я сам пока не готов.
А еще мне жаль, что даже после того как я это все написал, книги так и не вернулись ко мне; я по-прежнему не могу читать, потому что не верю ни единому слову тех, кто пишет. Ведь я и сам, кажется, не сумел написать все максимально объективно, хотя очень старался!
Может, когда мне удастся найти себе дело по душе, все изменится?
Ссылка на группу автора.